Говорят, ходили раньше по земле кузнецы, способные звонким молотом выковать человеческую судьбу. Девке – счастливую свадьбу, парню – веселую ратную долю, замужней бабе – чтобы сыновья родились здоровыми и крепкими. А теперь, вишь, надо самому свою судьбу ладить, что бы там не думали себе вещие норны. Они, норны, хоть и древние, а не без сердца. Все видят, все знают. И, случается, помогают тем, кто духом тверд и отважен, даже если на роду иное написано…
Отшумела веселая Рагнарова свадьба. Хевдинг сполна заплатил мунд – выкуп за невесту, принес богатые подарки отцу своей нареченной. Не забыл и Сигвата-ярла, которому она прежде обещалась. Сигват, сказывали, был рад-радешенек: Рагнар Рагнарссон предложил ему военный союз и долю в добыче, какая будет. И не счесть, сколько раз поднимали веселые гости кубки и рога с хмельным питьем, желая молодым всяческих благ, восхваляя доблесть жениха и красоту невесты. Гуннхильд Торварддоттир, правду молвить, тоже могла воинской доблестью похвастать…однако сидела скромно, как и подобает девице, сияя очами и крепко держась за руку Рагнара. И то сказать, сильно она его любила…
Звенели струны, им вторили голоса скальдов. Каждый сложил песню в честь Рагнара и его воинов. Каждого одарили столь щедро, сколь это было возможно. Каждый знал, что стоит сказать свою песнь Эйнари Финну, станет ясно, кого Браги, бог скальдов, попотчевал медом поэзии особо…
Финский скальд не пел. Сидел себе на скамье с краю и, кажется, едва ли притронулся к богатым яствам и хмельному рогу. Мало кто знал, что Эйнари Финн сложил новую песнь. Не было в ней ни могучих героев, ни жарких сражений, ни знамений богов, ни отчаянной храбрости и мужества истинных сынов Одина… Это была горькая песнь о человеке, что дважды предал своего вождя и должен нести расплату за содеянное. И никто не знал, что впервые в жизни финский скальд говорит о себе.
Когда молодых провожали в брачный покой, на крышу дома с карканьем слетели два ворона, а вслед за ними белый сокол. Добрый знак! Кто не знает, что Одноглазого сопровождают вороны, а у юной Фрейи, прекраснейшей из богинь, есть волшебное соколиное оперенье…
Эйнари вошел к хевдингу без предупреждения, остановился у порога. Рагнар поднялся с широкой скамьи.
- Не так давно тебе случилось биться в поединке на острове, - начал финн.
- Так. – Рагнар кивнул. Он понял, что Эйнари пришел неспроста.
- И, наверное, не ты один ломал голову над тем, что случилось в то утро…
Рагнар помнил тот поединок, как страшный сон. Он вовсе не хотел убивать девку, что явилась из-за моря, чтобы поквитаться за свой род: у нее было такое право, а Рагнар умел ценить бесстрашие и дерзость. Беда в том, что поединок он проиграл. И это она, гардская девчонка, даровала прославленному северному хевдингу жизнь! Это она не стала добивать Рагнарссона, когда тот повалился, словно срезанный серп, ей под ноги. Неведомая сила за одну ночь отняла телесную мощь, ловкость и быстроту…не помогли и обереги.
- Ты должен был умереть тогда, Рагнар, но не в поединке - тихо сказал скальд. И добавил, прямо глядя в непреклонные синие глаза:
- Это я тебя отравил. Я, Эйнари Финн.
Рагнар, прищурившись, смотрел поверх его головы.
- Арнгуд? Не можешь простить? И забыть?
- Не забуду и не прощу. Но здесь другое. Отава.
- Ясно.
- Я не буду больше ходить с тобой, Рагнар, - продолжал Эйнари. Снял с пояса меч и повесил на стену. - И вот еще что…- финн помедлил. – Мало кто из наших воинов сравнится с тобой в искусстве бросать топор.
- Хочешь проверить? – усмехнулся Рагнар, берясь за рукоять метательного топора. – Стой, где стоишь или беги, мне все одно.
Эйнари остался стоять, да еще оперся рукой о косяк, по-прежнему не сводя взгляда с хевдинга. На виске пульсировала жилка, но финн казался спокойным. Как человек, твердо решивший для себя что-то. И уверенный, что решение было правильным.
Рагнар привычно размахнулся, топор свистнул в воздухе. Эйнари даже не дрогнул, только на краткий миг прикрыл глаза. Прядь черных волос упала на пол, срезанная метким броском.
- Ты промахнулся, - удивленно сказал он.
- Думай, как знаешь, - ответил Рагнар, раздосадовано пожимая плечами.
- Хорошо. Боги свершили свою волю.
Хевдинг вновь сел на лавку.
- Куда пойдешь, скальд?
- Я не скальд…теперь, но надеюсь снова стать им. Я пойду по вашей земле. И в каждом дворе буду рассказывать о том, что я сделал.
- Далеко уйдешь, - невесело усмехнулся хевдинг. – Говорят, раньше так было. Только не у нас.
- Значит, и сейчас будет.
- Зачем это?
- Тебе не понять. – Финн вышел, не прощаясь.
Во дворе его догнала Гуннхильд, дочь Торварда, прекрасная, как валькирия из чертогов Одина. Да она и была валькирией, только что не носилась в облаках на взмыленном коне. Но случись поход – и взойдет Гуннхильд, супруга Рагнара, на боевой драккар, и в битве будет рядом, а случись ему пасть, ляжет подле любимого на погребальный костер. Да будут милостивы к ней боги…
- Я все слышала, - выдохнула Гуннхильд, остановившись, и ключи на ее поясе звякнули.
Эйнари удивленно поднял бровь.
- Рагнар дверей не запирает, - пояснила девушка. И замолчала.
Финн вздохнул. Если Гуннхильд сейчас схватится за меч, что висел у нее на боку, так тому и быть. Его собственный меч больше не служит скальду, что некогда был воином у Рагнара.
- Эйнари, - тихонько сказала Гуннхильд, и он склонил голову, готовясь слушать. Значит, удара не будет. Хватит на сегодня и Рагнарова топора.
Торварддоттир подняла голову, обхватила себя за плечи, покачалась на носках, закусила губу…ей хотелось говорить, но, видимо, что-то мешало. Странно, до сей поры Гуннхильд за словом в карман не лезла. За что и была неоднократно бита отцом, после чего находила убежище в бедном домике Торы и Силье на берегу залива. Эйнари знал это доподлинно. Эйрик-ярл, его бывший хозяин, жил по соседству…Вот, а потом Гуннхильд сражаться стала, настояла-таки на своем, упрямая. И отец сам взялся ее учить обращаться с оружием, чтобы душа меньше болела. А потом уже не чаял выдать строптивицу замуж, благо женихи были – один другого пригляднее. Дочь хмурила брови, глядела неласково. А потом сказала: «Рагнара одного люблю, вот и все, так что не невольте за другого. Будь хоть трижды ярл, хоть сам конунг». Словом, нашла коса на камень. «Нет на это моей воли, - будто бы ответил Торвард Торвардсон, о чьем упрямстве складывали поговорки, - за Сигвата-ярла пойдешь…года через два». Говорят, Гуннхильд не посмела перечить в открытую…но с тех пор в каждом бою сражалась, будто в последнем, ища легкой смерти. А впрочем, норны все же не худую долю посулили воительнице – минуло время и случилось желанное-прошенное: Рагнар Рагнарссон посватался к дочери Торварда. И получил согласие – ярл не пожелал ссориться с могучим вождем, у которого было четыре боевых драккара.
- Я все слышала, - продолжала Гуннхильд. – Ну, что ты сказал Рагнару.
Финн вздохнул. Он не будет ничего объяснять дочери Торварда, влюбленной в человека, который погубил Арнгуд и чуть не убил Отаву. Он даже Отаве ничего не смог объяснить…но это можно исправить.
- Спасибо, - прошептала вдруг девушка и потупила взор. – Я раскинула руны в ту ночь, и они сказали, что Рагнар проиграет поединок.
Эйнари усмехнулся, догадавшись о причине благодарности. Он и сам привык доверять рунам. Как знать, может и погиб бы Рагнар от руки Отавы, не вмешайся тут финский скальд со своим зельем. Да и того не сумел сварить как следует – Рагнар жив и здоров. Зато вот для Гуннхильд все устроилось наилучшим образом – она от своего хевдинга ни на шаг не отходила, отварами поила, когда тот в беспамятстве лежал. И сумела завладеть его сердцем.
- Будь счастлива, Гуннхильд.
- Да хранят тебя светлые боги, Эйнари, - откликнулась она.
Зачем уж так-то…боги не хранят мужчин, что нарушают клятвы и бьют в спину. Нет, бывает, конечно, что Один сам отворачивается в бою от тех, кого ждет в Вальгалле, а то и направляет смертельный удар, чтоб герой быстрее оказался в светлом чертоге…Оттого и зовут Одноглазого иногда Предателем Воинов. Но это другое. А еще говорят, что любого, свершившего бесчестный поступок возмездие не минует. Вот только никто не может сказать, что делать, когда выбора не остается.
Эйнари направился в Бирку. Если повезет, его заберут с собой гардские купцы, когда домой поедут. Финский скальд шел по дороге и с каждым шагом ему делалось легче.
Уже совсем стемнело, когда Эйнари постучался в тесовые ворота, за которыми смутно виднелся большой дом и сараи. По-видимому, здесь жили зажиточные люди. Может быть, пустят иззябшего и голодного путника до утра…
На порог дома вышел сам хозяин, Гуннар Кормчий. Этому достойному человеку уже перевалило за шестьдесят лет, сорок из которых он простоял у кормового весла драккара. Гуннар и дальше служил бы своему вождю, не потеряй он в бою правую руку. Старому викингу каждую ночь снилась пенная морская синь и крики чаек. И жесткое дерево правила, до блеска отполированное его ладонями.
- Кто ты таков? – вопросил Гуннар, разглядывая пришельца. У ночного гостя была стать воина, но оружия он не носил. Беглец, объявленный вне закона? Что-то непохоже, больно спокойно смотрит.
- Я ночлега ищу, - сказал Эйнари. – Утром пойду дальше.
- Входи, - викинг посторонился. – Сядешь ближе к огню, а уж я позабочусь, чтобы твой рог не пустовал.
- Славен дом, где так встречают нежданных гостей, - вежливо поклонился финн. – Только ты, достойный воин, должен знать, кого принимаешь, прежде чем я переступлю порог. Случилось так, что я предал своего хевдинга и напал на него с оружием в руках. Я не смог убить его и потом влил в питье смертоносное зелье.
Гуннар потемнел лицом, седые усы вздрогнули. Что такое честь воина, он хорошо знал, и как наказывать предателя, тоже помнил. Но сам Одноглазый, бывает, принимает разные обличья и, случается, стучится в дверь гостем, испытывая верных…
- Хорошо, что ты не осквернил мой очаг, - выговорил, наконец, Кормчий. – Правду говорят, пакостный вы, финны, народ. Ты струсил биться со своим вождем открыто и честно, как подобает мужчинам, и потому подло ударил исподтишка…
Эйнари молчал. Накрапывал дождь.
- Можешь переночевать в конюшне, - бросил Гуннар и повернулся спиной.
В каждом доме Эйнари рассказывал свою историю и неизменно встречал презрение и насмешки. Люди севера больше всего на свете чтили верность и не хотели, чтобы у их очага сидел предатель. Часто его прогоняли. Несколько раз на финна спустили собак, а однажды изрядно захмелевший викинг попытался зарубить его коротким мечом…Эйнари ничего не объяснял. Он знал, что путь, который он выбрал, легким не будет. Засыпая на соломе в конюшне или на постилке в доме рабов, финн думал об Отаве. И о том, какую песню он сложит, когда они встретятся.
Добравшись до Ладоги, Отава ушла из дружины. Поклонилась в ноги князю и воеводе, благодаря за воинскую науку и хлеб-соль. Сотник Кнут отозвал ее в сторонку.
- Видела Рагнара?
- Видела, – ответила Отава и плотно сжала губы.
Воевода пытливо посмотрел на нее.
- Ну и славно, что целой осталась, - заключил он. И добавил, потише:
- Я все знаю. Купцы пересказали.
Отава мрачно взглянула на него.
– Что ж ты, девка, за морем чуть не три месяца огиналась, а жениха не сыскала? Если уж наши соколы ясные тебе не по сердцу, так хоть заморского бы прилюбила. А мы уж на свадьбе славно погуляем…
Отава смолчала, только скулы побелели.
Прав Кнут, как ни посмотри. Опять же, отца с матерью утешить надо. Им бы с внуками нянчиться, а не сына вспоминать…
- Я за море по другой нужде ездила.
- Да не серчай ты! Я ж с добром. Наши молодцы тоже хоть куда. Вот Ратислав… - осторожно начал сотник, хитро поглядывая на девушку, - как ты уехала, прям места себе не находил, все меня пытал, куда ты подевалась…поняла, глупая?
Отава и тут не сказала ни слова.
Правду молвить, она давно заметила, что поглядывает на нее Ратислав Любимович, князю Всеславу родной племянник. Ратислав был вовсе не худшим воином в дружине, да и собой был куда как хорош. Уж, наверное, мог выбрать себе любую девку, они вокруг пригожего молодца только что хороводы не водили. Да как-то недосуг ему было жениться за походами да ратными трудами…так и дожил до тридцати пяти лет.
Отава седлала коня во дворе, когда Ратислав сам подошел к ней, неслышно встал рядом.
- Снова уезжаешь?
- Домой. Все.
Отава не хотела быть неласковой, но слова с трудом срывались с губ, застревали в груди.
- Провожу тебя, - тряхнул головой Ратислав. – Воевода позволил.
- А если бы не позволил? – прищурилась Отава.
- Все равно.
- Как знаешь.
- А вот скажи, отчего ты, Отава, такая? – спросил Ратислав. Допрежь того ехали молча. Отава думала о своем, витязь несколько раз хотел заговорить, да не решался.
- Какая?
- Ну…будто в безлунную ночь появилась на свет. Нет, я все знаю про урман и про твоего брата. Но ты всегда такая была. Я ни разу не слышал, как ты поешь. И смеешься редко.
Отава повернулась в седле.
- Я не хочу обижать тебя, Ратислав. И скажу, как есть. У меня сейчас очень тяжело на душе…да и раньше не больно легко было. И твоей я никогда не буду, а если буду, то без сердца, а это хуже нет. Поэтому возвращайся-ка ты назад, проводил и будет.
- Ну уж нет, - нахмурился воин. – Провожу до родного порога и отцу-матери с рук на руки передам. Выдумала тоже.
- И вовсе я не в безлунную ночь родилась, - сказала Отава вечером, когда сели у маленького костерка. - Это вообще день был, зимний. Очень ясный, но холодный.
- Вот тебя и приморозило, - буркнул Ратислав, будто обидевшись на что.
Отава только плечами пожала.
Дома было по-прежнему. Отава легко взбежала по ступенькам крыльца, обняла отца и мать.
- Я вернулась, - сказала она просто.
Мать заплакала, утирая щеки испачканными в муке руками. В доме пахло свежим хлебом.
Ратислав немедленно собрался идти за дровами, не привык без дела сидеть. Отава не перечила, пусть его. Сама надумала к Белояру заглянуть, оправился или нет?
Белояр встретился на улице – за водой ходил. Увидел Отаву, чуть ведра из рук не выпустил:
- Живая! А…?
- Он тоже. Так вышло.
Кузнец повесил было голову, но быстро справился с собой.
- Ничего, видно, не поделаешь. Пойдем к нам, матушка рада будет.
Шли мимо сгоревшей кузницы. Белояр отвернулся, Отава замедлила шаг.
- Не надумал за ремесло взяться?
- Нет. Я это…женюсь по осени.
Отава даже остановилась.
- Радость какая, Белояр! Вот уж радость!
Кузнец повернулся и улыбка сошла с лица Отавы.
- На Переславе женюсь, Отава. У нее после той ночи, после набега…никого не осталось.
Отава молча протянула Белояру руку, тот крепко сжал.
- А еще у Переславы сын будет.
- Твой? – выпалила Отава и тут же прижала руку ко рту, вмиг залившись краской. Вот дура…сжальтесь, милосердные боги.
Белояр не изменился в лице.
- Будет мой, - приговорил он твердо.
Отава пошла прочь. Дивлян тоже мог бы поступить так. Взять за себя девчонку, что осталась одна-одинешенька на всем белом свете, со своим лютым горем и с чужим дитем. И как знать, может, обе судьбы не навек порушены? Может, не худую долю подарят Рожаницы Переславиному сыну?
Отава долго сидела на берегу реки. Хорошо думалось о несбывшемся, неможном счастье. И если разобраться, винить особенно некого. Странно, она почти совсем позабыла про Рагнара. Пусть его. Домой вернулась затемно.
Наутро Ратислав собрался ехать обратно в дружину, да не тут-то было! С утра во двор начали заглядывать соседи: всем хотелось знать, что делается нынче в Ладоге, да скоро ли князь-батюшка пожалует. Дети вертелись под ногами, глазели на упряжь боевого коня, уважительно косились на Ратиславов меч, притороченный к седлу лук и стрелы с коваными наконечниками, иссеченный в жарких боях щит. Среди мальчишек Ратислав разглядел худенькую большеглазую девчушку с исцарапанными локтями и коленками. Она, видимо, наравне со всеми хотела быть витязем в княжеской дружине. И непременно – самым лучшим!
- Ты кто ж такая будешь, славная? – обратился к девочке Ратислав.
Ответить она не успела: во двор вбежала встревоженная девушка.
- Пригода! Вот ужо тебе! По всей деревне ищу!
Девчонка дала деру. Старшая бросилась было за ней, да где там…
- Это кто? – спросил тихонько Ратислав у стоявшей рядом соседки.
Та неодобрительно поджала губы.
- Милава. Рутина сестра.
Сказано было так, что Ратиславу расхотелось расспрашивать дальше. Впрочем, мать Отавы, Добронрава, вечером рассказала ему все как есть. Про то, как Рута чуть с урманином за море не сбежала, как погибла через него. Теперь ее сестрам долго еще в девках сидеть – кто к таким свататься захочет? А жаль, вздыхала Добронрава, девчонки хорошие. Милава – чем не невеста? Скромная, работящая. Раньше веселая была, хороводы с подругами водила. Сейчас, конечно, не то… Ратислав задумался. Думал всю ночь, а наутро взял и посватался к Милаве. Княжеского воина не тревожили призраки Руты и тех, кто погиб по ее вине. Пригода визжала от радости, а сама невеста и словечка промолвить не могла. Но ее взгляд сказал Ратиславу все. Так потеплело на сердце, как давно не бывало…
Отава тоже радовалась, как могла. Правду молвить, не очень-то ей это удавалось в последнее время. Иногда девушка думала, что нехудо было бы остаться навечно на том острове, где она с Рагнаром билась. Вроде все правильно сделала и себя винить не в чем, но отчего же так тяжело на сердце?
Эйнари шел по дороге под проливным дождем, сапоги вязли в грязи, финн то и дело оскальзывался. До Бирки осталось совсем немного. Скальд высмотрел у леса маленькую деревушку и зашагал бодрее.
Как и следовало ожидать, его не пустили ни в первый, ни во второй, ни в третий дом. Эйнари шел вдоль околицы, окончательно замерзший, и думал о своей арфе, завернутой в несколько слоев вощеной кожи. У последнего дома финн остановился в нерешительности. Коротко постучал.
Дверь отворила женщина с убранными под платок волосами. Посторонилась, приглашая войти, не спрашивая, кто, мол, откуда…
Вздрагивая от холода, Эйнари сказал:
- Ты должна знать, добрая хозяйка, кого принимаешь. Я поднял руку на своего вождя, дважды предал того, кому поклялся служить.
Женщина выпрямилась, уперла руки в бока, небрежно сдула со лба выбившуюся прядь.
- А мне что за печаль? Садись к огню, если не хочешь простудиться. Переночуешь и иди своей дорогой.
Эйнари удивленно покачал головой.
- Почему ты живешь одна? Или твой муж в походе?
Хозяйка резко выпрямилась, обожгла скальда взглядом.
- Тебе своих забот мало, финн?
- Не сердись, - развел руками Эйнари.
Ужин был простым, но вкусным. Скальд не заметил, как выпил три кружки кислого молока. Хозяйка к еде не притронулась.
- Как тебя зовут?
- Сигрид, дочь Сигрид.
Это было необычно. Не дочь Торвальда или Бьерна, Сигвата или Ингвара, а дочь Сигрид.
- Расскажи о себе, - попросил Эйнари негромко.
- Для чего? Или ты еще не слышал о Сигрид-Мертвецкой-Невесте?
- Я не из этих краев, - ответил Эйнари и тихонько тронул струны арфы.
- Спой мне что-нибудь, - попросила Сигрид. – А потом я расскажу.
Эйнари привычно начал рассказывать о своем предательстве. Сигрид дослушала до конца, глядя в огонь, потом встала, прошлась по утоптанному земляному полу.
- Я женщина и мне не в чем тебя упрекнуть, финн. Случись вернуть то время, и ты поступил бы также. А нет – винил бы себя всю оставшуюся жизнь. Спой мне другую песню, скальд!
Эйнари задумался. Начал одну песню, сбился, неловко задев струну. Запел было другую, но позабыл слова.
- Значит, время еще не пришло, - грустно улыбнулась Сигрид. – Если скальд не поет и не складывает песни, значит, что-то неладно. Но это пройдет.
- Ты мудрая, - сказал Эйнари.
- Одиночество сделало меня такой. У меня всего одно сердце и я отдала его Хегни Гудмундссону пять лет назад, а взамен получила его сердце. Хегни выстроил этот дом для меня и сказал, что вернется сюда и возьмет меня в жены. Но так и не вернулся.
- Почему?
- Все говорят, будто он умер, - не слыша Эйнари, продолжала Сигрид, - но я не видела его тела. Погиб в бою Харальд, побратим Хегни, а мой любимый жив. И я его жду.
- Пять лет?
- Пять. Он вернется, я знаю. Никто не верит в это, а я верю. Я еще молода и смогу стать ему женой.
Эйнари потрясенно покачал головой. Впервые в жизни ему, скальду, щедро взысканному богами, было нечего сказать.
Наутро Сигрид проводила его до кромки леса. За лесом открывался путь на Бирку. Всякая дорога когда-нибудь заканчивается, а быстрее всех – та, что ведет к родному порогу.
В лесу было очень холодно и сыро. Эйнари никак не удавалось развести костер, а промокшая одежда нисколько не грела. Он сбился с тропы и теперь шел наугад, чтобы только не замерзнуть, все сильнее углубляясь в лес. Вдалеке слышался волчий вой, финн прибавил шагу. Небо было сплошь затянуто тучами, скальд даже не мог определить направление по звездам.
Эйнари шел до рассвета. Ноги сами вынесли его на полянку, где стоял – вот чудо чудное! – маленький домик под дерновой крышей. Неизвестно откуда взявшийся пес молча, не подавая голоса, двинулся было к чужаку…
Скрипнула дверь и финн увидел хозяина. Высокий кряжистый мужчина, чуть не по глаза заросший густой бородой отозвал лайку и недружелюбно взглянул на Эйнари.
- Тебе чего?
- Обогреться бы, - стуча зубами, - ответил скальд. – Только ты, добрый хозяин, должен знать, что за человек войдет под твой кров…
- Один тебе судья, - бросил лесной житель. – Заходи уже…
Финн не заставил просить себя дважды. Как и подобает вежливому гостю, он назвал свое имя. Хозяин, казалось, не услышал. Сел за грубый струганный стол и внимательно рассматривал доски.
- Случилось так, - осторожно начал Эйнари, - что я попытался убить своего хевдинга.
- Но ведь не убил же?
- Нет…
- Так зачем ты говоришь об этом?
- Я…
- Повезло тебе, щенку, не совершить непоправимого, понимаешь?
- Я…
- Было ли у тебя так, что готов полжизни отдать, лишь бы вернуть один только миг? И не сделать того, что сделал? Не было? Так и молчи!
Огромный кулак грохнул по столешнице, опрокинув глиняный горшок. Эйнари зачем-то схватился за арфу.
- А у тебя…было?
- Не твое дело, финн! – рявкнул хозяин. – Отдохнешь и ступай, куда шел! Принесут же темные альвы…
Эйнари сел в самый темный угол. Он не держал обиды на человека, что дал ему приют под своим кровом, мало ли что у кого на сердце лежит. Вспомнились слова Сигрид: «Если скальд больше не складывает песен…» Эйнари вздохнул. Ему хотелось сложить песнь для Отавы, когда они встретятся. А вдруг светлый Бальдр, покровитель скальдов, чуждый всякого лукавства и неправды, в наказание за предательство навсегда замкнул ему уста? Финну стало по-настоящему страшно. Он схватил арфу, поудобнее пристроил ее на коленях…
- Ты не колдовать ли затеял? – долетело с полатей.
- Нет, - ответил скальд. – Я сложу песню. И кажется, я уже знаю, о чем..
Во дворе взлаяла собака. Хозяин вышел, только половицы скрипнули под его шагами. Эйнари закрыл глаза, глубоко вздохнул. И запел. Успел удивиться, насколько свободно звучит его голос – будто не было полуночных хождений по лесу, дождя и холода, тяжкой усталости. А потом песня захватила его, повела за собой… Да и не только его. Бородатый мужчина стоял у открытого она, спрятав лицо в ладонях, косматый пес улегся у ног хозяина, не зная, чем помочь в его человеческой печали.
Песня была о вере и верности. О том, как снег покрывает леса и поля, потом сходит, уступая место молодой зелени, а невеста все ждет жениха, неведомо на котором повороте заплутавшего. Вот уже и шаг не так легок, как раньше, и ясные очи потускнели, и слежались на дне сундука нарядные вышитые платья. Но она ждет и верит, что живой. Зря, что ли, говорят, будто у северных женщин сердце из серебра? Не найти вернее и чище.
Последний раз вздохнули и замерли струны под искусными пальцами. Эйнари несмело улыбнулся. Это была хорошая песня. Не было в ней громких слов, славных героев и жарких сражений, зато была надежда. Славная песня. Первая за долгое время.
Хозяин вернулся в дом. Был он мрачен, глаза блестели.
- Ты вот что, финн…о ком ты пел сейчас?
Эйнари не стал запираться.
- За лесом есть деревня, в ней живет женщина, Сигрид…
- …дочь Сигрид?
- Да. Это о ней песня.
Хозяин неторопливо прошелся взад-вперед, оправил на себе пояс, повесил за спину топор, меч, щит, надел плащ, свистнул собаку… Эйнари смотрел во все глаза.
- Ухожу. А ты, скальд, живи здесь, если хочешь.
У порога обернулся.
- Меня зовут Хегни Гудмундссон. Твоя песня была не только о Сигрид, но и обо мне.
- Постой! – воскликнул Эйнари. – Ты давно живешь здесь…почему раньше не надумал идти? Тебя ждут, и раньше ждали.
- Много ты понимаешь… - начал быо Хегни, но осекся. – А может, понимаешь. Думаешь, я не тот дом, что сам выстроил? Хотел. Мечтал. Боги были добры ко мне, я не получил увечья в бою, походы принесли мне неплохую добычу. И был у меня побратим, Харальд, тоже Гудмундссон. Все думали, что мы братья. Только он ближе брата мне был, Харальд. Не счесть, сколько раз в бою отводил от меня удар.
- Он погиб? – осторожно спросил Эйнари.
- Я убил его. Мы были в земле франков, ночью я охранял корабли. И вдруг увидел человека во франкском плаще, он крался по берегу…
- Харальд собирался в их лагерь один и для того переоделся. Он даже не сказал ничего перед смертью. Я ушел из хирда и собрался домой. Но как только стемнеет, Харальд приходит ко мне и зовет с собой.
- Ты трех поприщ не дошел до родного порога… - потрясенно выдохнул финн.
- Я думал, Сигрид давно замуж вышла. Не было у нас уговора ждать пять лет. Ждать убийцу.
- Ты не убийца, Хегни. И вообще, пусть боги судят. Но в твоих силах сделать достойную девушку счастливой. Глядишь, и Харальд упокоится с миром.
- Ты останешься здесь?
- Нет, зачем. Мне в Бирку. И дальше, за море.
Море бережно покачивало на исполинских ладонях новенький торговый кнарр с широкими бортами, ветер весело дул в паруса. Эйнари стоял на палубе и напряженно, до рези в глазах, всматривался в синюю даль, зная, что пока все равно ничего не увидит. Свейские купцы – вот нежданная удача – согласились взять его с собой в славянские земли. Причем от справедливой платы отказались, рассудив, верно, что скальду сопутствует милость богов, да и вообще, не прогнутся же под ним палубные доски. Пусть его едет.
Отава проснулась на рассвете, как и хотела. Осторожно ступая, взяла приготовленную с вечера корзину. Брусника поспела, значит, нечего без дела сидеть. Мать киселя наварит, а то сохранит впрок, до весны, доброе дело. Под окошком маячила макушка Пригоды, младшей Рутиной сестренки. Как-то так случилось, что Отава и Пригода крепко сдружились. Со стороны посмотреть смех, но беседовала Пригода разумно и мудро, даром что сорванцом была, каких поискать. «Если бы не коса до пояса, - смеялась порой Отава, - Пригодом бы кликала». Вот и сейчас неугомонная девчонка напросилась с ней по бруснику. Все успевала Пригода – и по дому помогать (да и то сказать, всего трое их в дому осталось, как Милава замуж вышла), и для приданого своего ткать-прясть, и редко когда не звенел на улице ее голос серебряным бубенцом.
- Пошли, что ли? – Отава отчаянно зевала, выдирая себя из крепкого утреннего сна.
- Ага! – Пригода радостно засеменила рядом.
Не дойдя до околицы, остановились, услышав стук топора.
- Кто это в такую рань… - начала было Отава, оглядываясь по сторонам.
- Белояр! – ахнула зоркая Пригода – Кузню новую ладит!
И припустила со всех ног.
Отава двинулась за ней. Добро. Белояр возьмется за ремесло, все будет, как должно быть. Правду бают, наверное, что на пепелище распускаются цветы краше прежних… Девушка вздрогнула. Прямо навстречу ей неспешно шел человек в изрядно потрепанной одежде, словно выткавшись из рассветной мглы. В руках у него была арфа.
Отава замерла. Он тоже остановился, не дойдя трех шагов.
- Отава.
- Эйнари.