Уважаемые друзья, коллеги и праздношатающиеся! Приглашаю прочитать мой единственный роман, который я стер с прозы много лет назад, но теперь выкладываю, поскольку вижу необыкновенную схожесть сюжета с нынешней ситуацией.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Часть первая. Бункер. 3
Часть вторая. Война. 152
Часть третья. Возвращение. 194
Эпилог. 241
Часть первая. Бункер.
Сегодня ночью опять идет сухой дождь. Ядовитый пар убивает запоздалых прохожих, никак не пойму, зачем они в такую погоду выбираются на улицу. Коррозия почти уничтожила мой подоконник, надо вызвать мастера. Я люблю, когда на моем подоконнике отдыхают птицы. Прижимаясь к стеклу, они спасаются от ветра. После дождя обязательно начнется ветер, потому что сегодня все, как всегда. И новости по радио - все о том же. Например, что скоро по бывшему руслу реки Невы начнет ходить экологически чистый трамвай. А по всей Европе снимают асфальт, ведь грузовики вязнут в нем, как дикие пчелы в персиковом повидле. Наверное, автомобилям придется ездить по булыжным мостовым. Правда, очень скоро им некого будет возить. Продолжительность жизни снижается, хотя лично мне уже 99 лет, и я никогда не умру.
Говорят, каменные компакт-диски переживут любую катастрофу, и наши дневники через миллион лет смогут прочитать говорящие динозавры. А я думаю, не будет никаких говорящих динозавров, и Человечество возродится, как было уже не один раз.
Во время тех замечательных и страшных событий, которым я хочу посвятить свои воспоминания, мне было всего двадцать пять. Впрочем, теперь, как любой человек в возрасте, я очень полюбила говорить о себе, хотя главная задача для меня - это восстановление биографии человека, который то - ли изменил ход истории, то - ли стал ее жертвой. Я не совсем уверена в точности указанных мною дат, но теперь уже неважно, какой год стоял на дворе больше семидесяти лет назад.
Звали его Октябрин Октябринович, и в детстве его единственной особенностью было полное отсутствие зубов. Зубы выросли за одну ночь, когда ему исполнилось восемь лет. С этого момента и, кажется, до двадцати, он был самым обычным человеком.
Отца Его тоже звали Октябрин Октябринович, и деда. Дед, вышедший из глухой мордовской деревни, от рождения звался Титом, а фамилию носил - Почечуй. Он изменил свое имя, когда дослужился до майора НКВД и переехал в Ленинград. Назвал он себя именем Великой Октябрьской Социалистической революции и очень гордился плодом больной фантазии. На самом деле, ничего оригинального в этом не было, и в то время целые деревни Иванов и Марусь перезаписывали в Октябринов и Октябрин в угоду новому божеству. Осенний праздник перемены имен затерялся в складках исторического целлюлита, а люди продолжали жить и носить свои длинные неудобные имена. После Второй мировой войны семья Октябринов поселилась в оранжевом пятиэтажном доме с красивыми балконами, - «Сталинском», как его стали называть позже. Квартира их находилась на первом этаже, и была похожа дворницкую. Когда родился Октябрин-младший, ни деда, ни бабки уже не было. Мама его, домохозяйка, очень много занималась Котей (так она придумала его называть), а отец работал в Большом доме (так называли здание Комитета Государственной Безопасности в Ленинграде). Мама мечтала о другой квартире, и родители часто ссорились, потому что отец совсем не спешил пойти к начальству и попросить улучшения жилищных условий. Мама была красавицей и, приходя на собрания в Котину школу, влюбляла в себя всех старшеклассников. Один из них даже сошел с ума.
В школьные годы у Октябрина-младшего не складывались отношения с отцом. Тот ждал от сына дисциплины и военной выправки, а Котя мечтал поступить в Академию художеств. Мама всячески поощряла его намерения и тайно копила на взятку для поступления, поскольку имела сговор с одним знаменитым профессором. Конечно, сейчас все было бы по-другому, если бы он стал художником.
Первое время семья ни в чем не нуждалась, и отец приносил зарплату каждый месяц, но в определенном году он оказался не у дел. И это не было странным, поскольку штат сократили, и многие его сослуживцы оказались выдворены на пенсию. Мать удивляло другое - отец по-прежнему выходил из дому в восемь утра и возвращался только к шести. Она наводила справки и даже пыталась за ним следить - но он как сквозь землю проваливался. Его бывшие сослуживцы, с которыми мать поддерживала хорошие отношения, умудрились потихоньку найти новые способы зарабатывать деньги. Один, чтобы не умереть с голоду, пошел в кочегары, а другой на старых связях сколотил свою фирму, кооператив, и катал маму Коти на новой "Волге". А кочегар дарил ей песни, написанные ночью во время дежурства. Отец не обращал внимания ни на отсутствие ужина, ни на мамины автомобильные прогулки. Он похудел, осунулся и трясущимися руками штопал по вечерам носки. Его беспокоило одно - твердое решение сына не идти в армию.
Однажды мама Коти, веселая и нарядная, вернулась домой и застала мужа, пришедшего чуть раньше, пребывающим в ярости. Оказалось, что она не показала ему очередную повестку в военкомат, которая пришла неделю назад. И вот он ее обнаружил. С этого момента отношения между родителями перешли в стадию неразрешимого конфликта.
Котя очень поздно пошел в школу, только когда выросли зубы, ведь мама боялась, что без зубов его будут дразнить. Поэтому к концу выпускного класса у них дома уже появились повестки. Мама по-прежнему рассчитывала отдать ребенка в Академию, да и Котя очень старался и готовился. В то время в армию забирали только мальчиков, да и то только тех, кто не смог поступить в высшие учебные заведения. Не то, что сейчас, когда даже девочки, начиная с 12 лет, обязаны отбыть 4 года в военных лагерях. Так вот, возвращаясь к тому давнему конфликту, надо сказать, что Котя не понимал, до какой степени отца приводит в бешенство его рисование. Он, без задней мысли, дарил отцу на Новый год и 23 февраля большие холсты без рам с красивыми картинами маслом.
;То, как Котю забирали в армию, подробно описано в его дневнике. А вот о самой службе он молчал. Одну только географию его местопребывания я восстанавливала годами.
За ним пришли на две недели раньше, чем официально начался весенний призыв. Котя только-только подал документы для сдачи экзаменов в Академию художеств на факультет монументальной живописи. Было воскресенье.
В шесть утра Котя надел высокие болотные сапоги, куртку и шапку, упаковал холст и этюдник с масляными красками, и, не взяв с собой никакого провианта, отправился в лесопарк. Он шел довольно долго и был от души облаян породистыми собаками, рвавшимися с поводков заспанных прохожих. Он пришел в лес, проваливаясь по колено в бесповоротно таявший весенний снег, и установил этюдник прямо в луже. Было еще довольно темно и пасмурно, но именно такое освещение ему и требовалось для работы. Он хотел написать раннюю весну – лесной дикий пейзаж, в котором бы чувствовалось неизбежное приближение города. В картине всё должно было быть в основном черное и белое, а остальные цвета только подыгрывали бы основной идее. Он долго выдавливал краски, стараясь не брать лишнего, поскольку помнил о финансовом положении семьи и цене каждого из этих тюбиков. Особенно много всегда уходило белой. Он установил хорошо загрунтованный холст на этюдник и работал часа три, пока не замерз и не промок, поскольку с деревьев текло и капало. К тому же в соответствии с логикой вещей изменилось освещение.
Картина как всегда не удовлетворила его, и он почти по-детски расстроился. Березы были грязноваты, а снег, напротив, получился слишком чистый и белый, как будто еще не собирался таять. А ведь просто-напросто нужно было изобразить природу тихой и грустной, когда из под живого снега появляется мертвая трава. Сзади было много лишних деталей в виде бессмысленных веточек, а отломившийся сук на переднем плане получился похожим на силуэт шапки-ушанки. Идеальную ворону на вершине дерева он даже не решился нарисовать…
- Сколько же мне еще придется учиться! Сколько еще холстов нужно перепортить,– сказал Котя, собрался и пошел домой.
По дороге он размечтался, что может быть наступит такой момент, когда он посмотрит на свою только что написанную картину и окажется доволен своей работой. «Как же я буду тогда счастлив!» - подумал он.
Котя вернулся домой и обнаружил, что мама уехала гулять.
Отец был непривычно весел и добр. Он позвал сына пить чай с сушками. Организм Коти находился на той стадии усиленного роста, когда есть хочется все время, тем более после многочасовой прогулки в промозглом весеннем лесу. Котя предпочел бы отказаться, но не успел он об этом подумать, как уже сидел за столом и уминал твердокаменное угощение. Октябрин-старший посмотрел на сына, как будто видит его в последний раз, и сказал:
- Ты можешь так?
Он взял в руки тяжелый кухонный нож, которым резали мясо, когда в семье еще готовили обеды, и прилепил его лезвие плашмя к перевернутой ладони. Он поднял руку над столом. Каким-то образом нож приклеился и не падал.
- Можешь так? - еще раз спросил отец и вручил нож сыну.
Котя неуверенно положил его на стол и опустил ладонь. Он почувствовал неожиданную силу и поднял руку - нож, будто под действием сильного магнита, поднялся вместе с рукой.
- Ну, значит, ты и правда мой сын, - констатировал отец, и тут в дверь позвонили.
Отец впустил в дом шестерых человек в военной форме с необычными знаками отличия. Главный из них был иссиня-черным негром в папахе из леопарда с шестиконечной звездой на макушке. У него была необыкновенно круглая лоснящаяся голова, напоминающая ягоду черной смородины на приусадебном участке у опытного селекционера. Гости предъявили мятые папирусы в красных корочках, и через неделю Котя уже был в Заире, где его учили управлять ржавым военным самолетиком, о чем мне стало известно из его первого письма к матери. Письмо было написано на обратной стороне рисунка местного мальчика, изображавшего голую толстую женщину с кувшином на голове. Наверное, это была мама или сестра маленького художника. Тогда еще Коте все это казалось забавным приключением. Но потом старые советские самолетики стали падать, как спелые груши. Котя переболел редкой формой малярии, поражающей мозг, и частенько водил самолет, видя галлюцинации. Мать писала ему ободряющие веселые письма и говорила, что уйдет от отца и на сто процентов устроит Котю в Академию, сразу, как он вернется. Она писала Коте, что бегает по инстанциям, чтобы доказать незаконность отправки в Заир, да и вообще, того, как его забрали в армию. Но по документам все выглядело так, будто Котя сам напросился на эту службу. Переписка прекратилась, когда дикое племя вышло из леса и подожгло русскую миссию вместе со всеми самолетами и вертолетами, а что было дальше в течение семи месяцев, я не знаю. Правда, сохранилось несколько неотправленных писем, где описывалось крушение российского самолета. Я не смогла разобраться, было ли это бредом или правдой. Котя писал, как его контузило во время падения, и что местный колдун лечил его, бросив умирать остальной экипаж. Колдун использовал как лекарство большого зеленого попугая, живьем разорванного на две равные части. Во время этой процедуры все дикие женщины радовались. Если все это было, значит, колдун предчувствовал судьбу Октябрина Октябриновича - младшего, и не дал ему умереть.;А может, ничего он не предчувствовал, кто его знает… Доподлинно известно только одно - из армии Котя вернулся день в день ровно через два года, как ушел. Он вернулся домой, где никого не было. Будучи смолоду очень внимательным, ключи он в Африке не потерял. А вот документы ему так и не вернули. Котя курил на кухне привезенный из Африки табак, когда в шесть вечера пришел отец, и они стали курить вместе.
- Смотри, чему я научился, - сказал Котя отцу.
Он взял алюминиевую кастрюлю, перевернул вверх дном, примагнитил к ладони и поднял над столом.
- Молодец, - сказал Октябрин-старший
и добавил, - Я сегодня радио слушал, там вдруг
сказали фразу, вот я записал, послушай:
«Как говорила одна старая бабушка, это будто
боженька по сердцу голыми пяточками прошел». Я вот подумал - это очень гадко как-то.
- Да, - сказал Октябрин-младший.
- А мама от нас ушла, - просто сообщил отец, -
Даже тебя не дождалась. В Америку уехала. Говорит, «хочу новую жизнь начать». Ее какой-то Джон замуж звал. Ну, мне пришлось развестись.
- Как тебе табак? Это я из Африки привез, - Котя
сам удивился, что остался равнодушен к такой
новости.
- А я понял, что из Африки. Был я там.
- Я еще вино привез, - Котя нагнулся и полез в не
разобранную еще сумку.
- «Мавзолей»? Я правильно догадался?- отец хитро
улыбнулся, в первый раз за вечер.
- Откуда ты знаешь? В то время его тоже так
называли? - Котя поставил на стол темно-зеленую
полуторалитровую бутылку с изображением камня, затерянного в пустыне.
- Как раз в мое время его так и назвали. Сейчас
разве кто вспомнит в Африке про мавзолей
Ленина,- задумчиво ответил отец и достал стаканы.
Когда Котя ложился этой ночью спать, его не только не мучила, но даже не задевала мысль о матери. Он быстро заснул. Вообще, после службы в Африке, он перестал нервничать по пустякам. Он испытывал уверенное спокойствие, сопряженное с ощущением своей уникальности и силы. Поэтому он не зашел ни к одному своему детскому другу, и не позвонил ни одной девушке, с которой ходил в кино. Он просто знал, что они будут лишними в его новой жизни.
Ранним утром они с отцом завтракали невкусным дешевым хлебом с чаем, и сын, не наевшись, спросил:
- Папа, где ты теперь работаешь?
Отец принял еще более суровый вид, чем обычно, хотя это казалось невозможным. Медленно всходящее красное солнце замерло в пронзительно синем небе, диктор точечного радио закашлялся и замолчал.
- Скажи, сын, готов ли ты услышать ответ? - в кромешной тишине начал Октябрин-старший, - Может, лучше тебе и не знать? Если я отвечу, тебе придется сделать самый главный выбор в своей жизни.
- Наверное, я готов, - сказал сын, чувствуя, что вот оно началось.
- Ты ведь знал, что теперь все будет по-другому? - спросил отец, угадывая мысли сына.
- Да, я что-то такое начал понимать, когда общался с туземцами. Они обращались со мной, как с избранным. А они знают, - Котя впервые сказал вслух свою недавнюю догадку.
- Тогда пошли, - Октябрин-отец выпрямился во весь рост и, если бы он не был тем, кем был, перекрестился бы перед иконой в углу. Впрочем, икон в доме не было.
Над потертым диваном, на котором некогда был зачат Котя, вместо привычного для обывателей 1980-х годов красного ковра, висела огромная картина без рамы. В 16 лет Катя нарисовал на аккуратно загрунтованном холсте дымящийся котелок, как в сказке про Буратино. Когда Котя был малышом, отец ему читал эту сказку. Поэтому как бы плохи не были их отношения впоследствии, Коте казалось, что папе понравится эта картина. И отец вправду заменил красный настенный ковер котелком, и запретил жене снимать со стены холст.
;А теперь я вставлю главу о себе, чтобы вы немного отдохнули.
"Дневник хозяина бункера" 14 ноября. Год стёрт.
"Ледяной ветер с Фонтанки несет жирные мокрые снежинки в лица прохожим, снег налипает на их шапки и забивается в воротники. Все как обычно в этом городе в это время года. Женщины сейчас носят уродливые болоньевые пальто, туго надутые и простроченные, превращающие человека в колбасу. На них всегда мужские кепки или страшные шапки с ушами. Еще они носят большие черные сапоги.;Но она не такая. Она ходит в очень тоненьких коротеньких сапогах на шпильках, даже если ледяная слякоть по щиколотку, и снег попадает внутрь. Она никогда не выбирает черную обувь, даже в самую грязь она идет в белых сапожках со стразами. Она всегда накрашена, и снег размывает ее глаза, и они текут черными слезами. Она всегда в короткой юбке и тонких телесных колготках, и мне видно, как синеет ее кожа и покрывается пупырышками. Зимой она носит очень короткую кожаную курточку с розовым мехом вокруг шеи. Я всегда вижу тоненькую полоску тела между курткой и юбкой. Один раз она шла, не застегнувшись, и я успел увидеть почти прозрачный розовый свитер. Шарф она никогда не повязывает, впрочем, и шапку не надевает. Ее красивые желтые волосы сильно залиты лаком, и снег тает на них, становясь прозрачным."
Вот так он писал обо мне, а сейчас я уже совсем не такая. Жизнь в эвакуации навсегда изменила меня. Не только я, но и все люди вокруг изменились. Это называют «экспресс-мутацией». Слава Богу, хотя бы мутация меня не коснулась. Люди оказались более живучими, а вот животных в наших местах почти не осталось. Только сторожевые собаки. Зато завелись совершенно новые птицы, которых называют ворочайками. Ворочайка - это удачный результат спаривания вороны и чайки, который произошел, когда оба вида подошли к угрозе вымирания. Эти птицы могут жить в абсолютно любых условиях, могут нырять и питаться ядовитыми водорослями там, где за сотни тысяч километров нет ни одного острова, могут жить в городах и подбирать отходы. Могут висеть на проводах вниз головой, как летучие мыши. Они безопасны для людей, и даже, в какой-то мере, дружелюбны. При этом они не годятся в пищу для человека. Они часто сидят на моем изъеденном коррозией подоконнике, и им не мешают ядовитые дожди. У них вороньи клювы, но на ногах огромные ласты. Большущие глаза смотрят с любопытством. Перья у них пронзительно-черные, а крылья узкие и длинные, как кинжалы. Я их не прогоняю, мне кажется, они составляют мне компанию, когда я в одиночестве пишу свою книгу…
Котя никогда не верил в сказки, и даже в глубоком детстве не стал бы искать волшебную дверь за холстом с котелком. Да и не так-то легко было ее найти.
Тем незабываемым утром, отец широким жестом откинул холст со стены, а затем аккуратно зацепил его уголком за специальный гвоздик. Стена - как стена, разве что обои совсем не выцвели и смотрелись темно красным прямоугольником на фоне бледно-розовой стены с убогими букетиками. А отец взял и снял этот фанерный прямоугольник,;и Октябрин увидел начищенную железную дверь с большим железным колесом посередине.
- Ну что, небось, знаешь, какой здесь код? - прервал молчание отец, весело ощерившись.
- Я первый раз вижу эту дверь, откуда мне знать? - ответил Октябрин, всерьез подумав, что отец его в чем-то подозревает.
- Ну, догадайся, сын, догадайся! - отец, нехорошо смеясь, потирал потные руки.
- Не могу, я даже не знаю - буквы или цифры, или все вперемежку.
- Это ноты! Но-ты!
Отец вконец развеселился, начал подпрыгивать, и очень нелепо это у него получалось.
Тогда Октябрин сел на край дивана и принялся медитировать на паутине. Она, совсем новая и девственно чистая, была натянута на потолке, как крыша пивного павильона в сквере напротив. А в другом углу была старая, запыленная, колыхавшаяся от сквозняка, как колышется от ветра зеленая сетка на соседнем доме. Его начали было реставрировать, да забросили. Октябрин всегда выбирал чистоту и аккуратность.
- Ты всегда меня не понимал, - отец перестал плясать и сел рядом, - А я надеялся, ты догадаешься. Помнишь, когда тебе было пять лет, мы с тобой смотрели черно-белый фильм, и там была песня…
- А! «Макар – следопыт»! «На ладонь ладонь положи и скажи, дружба нас веди словно компас в пути!»- тут настала очередь Октябрина - младшего петь всеми забытую песню… Он прекрасно помнил, что за всю его жизнь отец смотрел вместе с ним телевизор всего один раз, и шел как раз этот фильм.
Да, странные у них были отношения.;
Железное колесо поворачивалось, и отец с сыном прислушивались, а когда прозвякивала нужная нота, требовалось на долю секунды приостановить колесо. И так целый куплет! Наконец, получилось, и дверь распахнулась. Конечно, Октябрин-младший однажды изменил этот код.
Бункер… Все семь чудес света меркнут перед величием Бункера! Теперь даже я не знаю, существует ли он. А в тот день Бункер еще был реальностью, в него можно было зайти, а некоторым - даже выйти.;
Отец с сыном зашли в дверь, согнувшись.
- Это помещение я называю «предбанник», - так отец начал свою экскурсию, - Здесь я переодеваюсь. ;
В «предбаннике» имелись железные шкафчики с номерами на дверцах. Шкафчики были зеленые, а цифры - красные. Отец очень любил этот стиль. В шкафчиках лежала военная форма без погон и каких-либо знаков отличий. На нижних полках стояли ботинки.
- Я постирал твою одежду, она ведь ждала тебя двадцать лет! - отец бережно вручил сыну выглаженные вещи. Октябрина поразил контраст между заброшенностью квартиры и идеальным порядком в этом тайном месте.
- Далее мы проследуем на лифте.
- На какой этаж?
- На минус десятый!
Если говорить о будущем, то когда Октябрин принял Бункер, самой сложной задачей было поддержание лифта в рабочем состоянии. Он хранил у себя массу технической литературы, часто засыпал на кухне над очередной брошюрой на тонкой папиросной бумаге. А при отце лифт поскрипывал, не открывался на некоторых этажах, и даже изредка застревал. Со временем Октябрин научился у отца перемещаться по стенам шахты лифта, без страховки, как человек-паук. Это было необходимо на случай поломки. Но в тот день лифт доехал без проблем до самого нижнего уровня.
- А на других этажах что-то есть? - спросил Октябрин во время долгого скрипучего опускания вглубь.
- Тебе предстоит это узнать позже. А теперь мы приехали.
Отец открыл дверь лифта и дверь шахты вручную, без автоматики. Они вошли в темноту, и когда отец запер лифт, несколько мгновений Октябрин не видел даже собственного носа. Щелчок выключателя - и лампы дневного света одна за другой озарили огромный зрительный зал с колоннами и парчовым занавесом.
- Вот тут будут проходить собрания, когда все произойдет.
- Что произойдет?
- Как что? Взрыв, конечно. Это же бомбоубежище, все - таки.
Обратно поднимались молча. Отец решил, что на первый раз достаточно. Экскурсия и так заняла много часов.;Они сели на кухне и доели хлеб.
- Теперь мы будем заботиться о Бункере вместе, целыми днями, - уверенно произнес отец, - а потом ты примешь Его в наследство.
- А на что мы будем жить? - поинтересовался Октябрин.
- Я ждал тебя, чтобы посоветоваться и решить этот вопрос. Я ведь человек другой формации, привык к старому, советскому раскладу. А ты должен был чему-то такому научиться, - голос Октябрина-старшего заметно терял уверенность.
- Где научиться? В Африке, что ли? Африканские законы мало подходят к нашему городу.
- А может, ничего? Может, попробовать?- отец говорил с сыном, внимательно глядя на холодильник.
- Нет, у нас слишком холодно, - отрезал Октябрин-младший и отправился спать голодным.
Следующее весеннее утро все же вынудило Октябрина-младшего выйти в город. Холодно было страшно, особенно тому, кто вчера вернулся из Африки, и у кого не было подходящей гражданской одежды. Шкаф оказался пуст, наверное, отец все распродал. А народ на улице был нарядный, везде стояли ларьки с турецкими джинсами и дерматиновыми куртками, и у каждой был орел на спине. Продуктов в магазине не продавали – Октябрин с удивлением узнал, что даже сахар теперь - по талонам. Собственно, у него не было ни денег, ни талонов. Котя шел по Лесному проспекту в полосатой военной форме расстрелянного африканского батальона, но никто не обращал на него внимания. «Как все изменилось, - думал он, кутаясь в пончо из реликтовой макаки, - раньше бы в милицию за такой внешний вид забрали…»
Дорога привела его к вывеске «Кооператор», и он зашел в магазин, где продавалась копченая колбаса, твердая, вобравшая в себя все оттенки коричневого цвета, с красной наклейкой, очень дорогая. В магазине не было покупателей. «Отец велел сделать то, чему научили в Африке», - оправдывая себя, подумал Октябрин, и украл колбасу. Фокус не составил труда – он просто сказал скучающей потной продавщице: «Дайте мне одну колбасу», взял ее и ушел.
А в универсаме он повторил это с плюшками и минеральной водой «Полюстрово»…
Дома он выкинул прожженную окурками полиэтиленовую скатерть вместе с прилипшей к ней банкой-пепельницей, отмыл поверхность стола, и нарезал колбасу. Через час из Бункера вышел отец и сел за стол. Он молча, с удовольствием поужинал, и только прожевав последний, самый твердый кусочек колбасы со шкуркой, принял суровый вид:
- Ты совершил… Воровство! Ты украл продукты! Или деньги? Ты украл деньги?
Октябрин, едва сдерживая улыбку, почувствовал себя настолько старше и сильнее отца, что необходимость оправдываться отпала сама собой. Но пришлось сделать вид и сказать, запинаясь, как плохой актер из какого-то фильма:
- Ты же сам сказал, чтобы я применил в жизни то, чему научился в Африке! Там умеют использовать внушение - вот продавщице и показалось, что я ей дал деньги.
- А что будет потом, когда она станет отчитываться? Ее же в тюрьму могут посадить за недостачу!
Но сыну теперь было достаточно одного взгляда на предмет, чтобы понять все до мелочей.
- Да ладно, папа, по-моему - сейчас в стране такой бардак, что про эту колбасу никто и не вспомнит!
Октябрин мастерски переключил отца на другую тему.
Тот суетливо закурил (откуда он тогда брал деньги на сигареты, я не смогла выяснить). Он сломал пару спичек, потом вскочил за пепельницей, не нашел, схватил битую чашку и стал говорить о наболевшем.
- Да, ты, наконец, прав - все изменилось, все развалили, разворовали. Думаешь, почему я один остался Бункер поддерживать в рабочем состоянии? Финансирование прекратили, вот как теперь это называется, и все мои боевые товарищи сделали вид, что бункера просто нет, в архивах все документы уничтожены! Все, во что я верил, и во что верил твой дед! Ленина хотят вынести из мавзолея, пионеров отменили, из партии люди сами выходят! Как тебе? Социалистический лагерь распускают и все отдают Америке.
Он перечислял, волнуясь, исторические события, которые сын пропустил в Африке, где тысячу лет бардак. Октябрин понимал, что весь этот монолог из риторических вопросов ведется к единственной важной мысли, которую нельзя пропустить. Отец много и запутанно говорил о неизбежности войны с Америкой, и наконец, речь дошла до кульминации - то есть, до предназначения Бункера.
- Люди измельчали - буквально за пару лет! Кого будет спасать мой Бункер, наш Бункер, когда начнется война? Торгашей? Спекулянтов? Порно-актеров, не побоюсь этого слова? Я еще мало успел тебе рассказать, но наш бункер связан с маленьким бомбоубежищем в центре города, и ты знаешь, что с ним сделали? Рок-клуб!
- Оп-па!- удивился Октябрин.
- Да, и мне пришлось замуровать вход туда из нашего туннеля, а то они бы и к нам влезли пиво пить!
- А и зря ты замуровал, мы бы зашли туда в самый разгар вечеринки и всех напугали, - пошутил Октябрин.
- Не смешно, - ответил отец, - пойдем лучше спустимся, поможешь мне протечку ликвидировать на верхнем ярусе.
Они, молча, сосредоточенно работали вместе, и молча вернулись в дом, отец сразу уснул, а Октябрин все ворочался, и думал, и хотел есть, и хотел изменить мир.
Он пришел к некоторым выводам, но они еще были туманны и не сформированы в идею. Может быть, не надо ждать войны, а начинать спасать людей прямо сейчас? И еще он подумал, что совершенно свободен, что у него даже нет документов, и он нигде не числится, и что у него есть Бункер. И на этом заснул.
Во сне он шел по белому полю, но это был не снег, а чистый лист бумаги, и он шел внутри этого белого листа. Его встретили сиамские близнецы с тремя телами и двумя ногами. Они сидели на еле различимом камне, или троне, и одна держала кошку, другая книгу, а третья хотела его поцеловать.
Утром пришел счет за квартиру, и Октябрин понял, что не так уж он и свободен. На кухне счетов оказалась целая пачка, и отец только странно повел бровью, когда сын посчитал общую сумму. Октябрин не мог превратиться в гипнотизера-мошенника, и платить по счетам с помощью внушения: «Вот возьмите, сдачи не надо!» Не для этого он жил…
- Папа, скажи, а грузчики сейчас по-прежнему нужны?
- Ты что - собираешься мешки таскать? Не для этого я тебя воспитывал, - пафосно произнес отец, как и следовало ожидать.
- Не, я не хочу и не умею таскать мешки, наверное, я бы их таскал хуже всех. Жалко, что у нас нет телевизора. Я бы хоть посмотрел, на чем сейчас люди деньги зарабатывают, чтоб с голоду не умереть. И радио у тебя больше не работает…Папа, а ты знаешь, ты слышал про Зомби? В Африке, не везде конечно, часто используют Зомби. Человек объявляется мертвым, а на самом деле работает на сильного человека, который его купил, ну или просто забрал себе. В поле пашет, мешки таскает.… Не из каждого человека можно сделать Зомби, а только из того, кто от рождения уже готов…
- К чему готов?
- Ну не знаю, как правильно сформулировать.… Но нам, определенно, нужен телевизор! Даже больше, чем колбаса.
Октябрин с отвращением оделся в свой африканский наряд и вышел на полутемную лестницу. В голове его роились мысли, и он ждал знака свыше, чтобы нащупать нить. Из соседней квартиры вышла девушка в русском народном костюме с балалайкой - и вот они встретились. Девушка даже скорее выбежала, чем вышла, она опаздывала на концерт, и стала спешно запирать дверь, прищемила красный сарафан и выронила балалайку без чехла. Октябрин на лету подхватил инструмент, прямо у самого цементного пола, и выпрямился во весь рост. Девушка внимательно посмотрела на него и перестала торопиться. Она сказала:
- Подождите, я только возьму фотоаппарат, у меня осталось несколько кадров!
Она покрутилась, выстраивая кадр, и исчезла обратно в своей квартире. Октябрин не любил выглядеть смешно, и те пару минут, пока он ждал на лестнице, он мысленно велел всем остальным жильцам не выходить из дверей - нельзя допустить, что бы его увидели таким. Из квартиры девушки донеслись лающие звуки, перемежающиеся с кашлем, и девушка вышла с фотоаппаратом, и сделала несколько кадров, где Октябрин стоит на фоне нецензурной надписи в полосатой гимнастерке с золотыми нашивками в форме лиан, в нелепой пилотке, ну и с балалайкой, конечно. Октябрин не прощал такого отношения…
- Ну что, первый кандидат в зомби, посмеялись, и хватит, - подумал он. А вслух сказал:
- Я из армии вернулся, позавчера, служил в Африке. Приглашай на чай - расскажу, как там люди живут.
Октябрин сам удивился своей смелости в общении.
И она не спросила, кто он такой, и почему они раньше не виделись, если с рождения тут живут, и, когда она в час ночи вернулась с сумкой еды из ресторана, совершенно не удивилась, что он сидит рядом с дверью на корточках и ждет ее. Кроме чая, Октябрин получил полноценный обед, и ночь с девушкой в придачу. Процесс пошел.
Первые дни она кормила его завтраком-обедом-ужином и еще давала бутерброды для отца – с собой. И предоставила доступ к газетам и телевизору, что было очень важно для прощупывания обстановки. Октябрин не интересовался политикой - с ней было и так все ясно, каким словом не назови. Он беспокоился, пока что, созданием материальной базы для своей все более принимающей очертания идеи. «Мы же не какие-нибудь фанаты-революционеры, которые экономили на завтраках, чтобы накопить на взрывчатку. У нас на руках целый подземный город в десять этажей, ему ремонт требуется. И население» - вот так, примерно, он размышлял.
- Папа, я думаю, нам нужно зарегистрировать кооператив! - сказал Октябрин как-то раз вечером, с удовольствием наблюдая, как отец ужинает трофейными бутербродами.
- Что такое «кооператив»?
- Ну, вроде как маленькая фирма.… Будем шить кроссовки, называются «Адидас», сдавать в ларек, я все узнал, очень выгодно!
Отец задумался и возразил единственным найденным аргументом:
- Прошлый раз, когда мы обсуждали, на что нам существовать, ты собирался быть грузчиком…
- Я не собирался быть грузчиком, я думал сделать зомби, поселить их в Бункере и посылать их грузить мешки, или на стройку.… Но я передумал!
- Хорошо, что передумал. Только я не умею шить кроссовки, и ты не умеешь, я даже не знаю, как они выглядят, в руках не держал…
- И не надо. Ты будешь директором кооператива. А шить будут зомби, я уже одну нашел. Нужно еще шесть зомби и оборудование - машинки всякие швейные…
Октябрин со спокойной совестью взял у соседки деньги на одежду для себя и отца. И семья вышла в люди. Организовать кооператив оказалось не так просто - даже гипноз не действовал на работниц коллапсирующих государственных контор, в обязанности которых вроде бы входило регистрировать кооперативы. Октябрин в отчаянии внушал бабульке в окошке поставить печать, и она ставила, но неправильно, и в следующем окне их посылали на третий этаж, а потом снова на второй, но в другое крыло… «Вот они, готовые зомби, - думал Октябрин, - Жаль, что они принадлежат другому хозяину. Впрочем, старые они для эксперимента».
Сын с отцом вышли покурить на покосившееся крыльцо госучреждения.
- А ведь кто-то из твоих сослуживцев сделал кооператив? Я помню, - сказал Октябрин обалдевшему от беготни по этажам отцу.
- Знаешь, его удар хватил от такой жизни, теперь он на даче отдыхает, а кооператив сынку перешел. Негодяю необразованному, - сообщил отец, закуривая вторую сигарету подряд.
- Давай-ка с ними встретимся, пусть жить научат, а то мы с тобой так и будем по этажам бегать под чужую дудку. Вспоминай-ка телефон! - решил Октябрин-младший.
Поездка на дачу к сослуживцу, электричка с сожженными сиденьями, станция, где насмерть дрались местные жители, путь через болото в темноте… Все это произвело на Октябрина–старшего эффект разорвавшейся внутри мозга бомбы. Он не произнес не единого слова за всю дорогу, и, наверное, вообще убежал бы домой при первой возможности. А сыну даже стало весело - эта дикая жизнь напоминала ему чем-то Африку, к тому же воздух теплел на глазах, и начиналось лето.
Дом на окраине садоводства светился желтой щелью открытой двери, их ждали. Под ногами путешественников что-то скрипнуло и громко булькнуло - этот звук вызвал шевеление теней в окнах, а с двухступенчатого крыльца, подскакивая, съехала инвалидная коляска, и в ней сидел человек с фонарем в руках.
-– Hello! Bonsoir camarades!* - человек в инвалидной коляске находился в прекрасном расположении духа.
*Hello – (англ.) Здравствуйте
Bonsoir camarades – (фр.) Добрый вечер, товарищи.
- Прошу сразу с корабля на бал! Моя старуха сварила суп.
Ни корабля, ни бала, и старуха оказалась молодой женщиной, которая вылила суп на газон, обидевшись на слово «старуха».
«Может, зря мы сюда тащились?» - подумал Октябрин. Но на следующее утро приехала малиновая «восьмерка»*, и в ней - тот самый «негодяй необразованный», унаследовавший семейный кооператив. Он был тихим парнем, который все знал, все объяснил, дал нужные телефоны и адреса, хорошо зажарил шашлык, и только один раз смутил всех коротким рассказом о деловом партнере: «Ну, мы его устранили, нет человека - нет проблемы».
Все телефоны и адреса сработали, и через неделю Октябрин уже устанавливал на первом ярусе бункера громоздкие швейные машинки Подольского завода. Они брали даже седельную кожу, о чем с гордостью сообщил завскладом товарищ Гипфель, списывая из-под полы государственную собственность.
А ведь вся идея с кроссовками «Адидас» началась с неосторожного рассказа соседки-балалаечницы, который она повела в первую же ночь их встречи.
- Ну, я не очень люблю говорить о себе, - начала свою повесть соседка, хотя ее никто не спрашивал, и выложила все подробности своей жизни.
Она говорила, будто пытаясь сама разобраться в себе и разложить по полочкам свои проблемы. Отдельные моменты ее истории, как ни странно, очень заинтересовали Октябрина.
Оказалось, что она живет с матерью, которая когда-то была здоровой и веселой. Мать много работала, а сама соседка, будучи всем обеспечена, ходила в музыкальное училище и на дискотеки.
*«Восьмерка» - автомобиль российского производства
ВАЗ-2108
Когда началась перестройка, все начало меняться, и в результате такое случилось, что мать слегла с инсультом и больше не встает. Она почти не разговаривает и иногда мычит, что совсем плохо.
Был еще какой-то отчим, который сразу сбежал, и вообще не в счет. И у соседки начались суровые будни в поисках средств пропитания. Вот тут и всплыла тема с кроссовками. Cоседка пошла шить кроссовки, и шила хорошо. И ей платили, но больше всех получал хозяин кооператива, и тема эта до сих пор актуальна. Она бы так и шила, но увидела вакансию в ресторане для иностранцев и перешла работать по профессии, играть на балалайке.
Как можно отказаться от такого шанса после стольких лет учебы.
Тем не менее, на следующий день после установки швейного оборудования в бункере, соседку уволили из ресторана. Конечно, директору не нравился ее повернутый в себя отсутствующий взгляд.… Но она еще была в состоянии плакать и жаловаться. Октябрин выслушал ее внимательно и сказал:
- Теперь настало время пойти к нам в гости!
Соседка даже перестала плакать:
- Ты же говорил, отец не разрешает гостей приводить?
- Сегодня можно, не волнуйся!
Собственно, с каждым шагом приближаясь к бункеру, она теряла способность волноваться, переживать и вообще думать.
Они зашли в квартирку Октябринов и поздоровались с отцом, тот мило улыбнулся, насколько мог. И сказал:
- Первый пошел!
- Что он сказал?
- Ничего такого, просто, что он первый пришел…
- Понятно.
- А вот картина – котелок, я ее в детстве нарисовал отцу в подарок.
- Красиво!
- А вот дверь за котелком, как в сказке про Буратино – заходи!
В тот знаменательный день Бункер начал заселяться.
Остальных шесть зомби-швей Октябрин нашел прямо в том самом «рок-клубе», который был соединен туннелем с Бункером. Октябрин раскупорил замурованную отцом дверь и ввалился в клубную подсобку, набитую пожароопасным мусором в виде старых афиш. Бомбоубежище жило своей новой, странной жизнью. Октябрин вышел в зал и сразу оглох от невыносимой современной музыки, ослеп от режущего глаза сигаретного дыма, и чуть не упал, запнувшись о чьи-то невероятно длинные ноги в кожаных штанах. Стены были грубо покрашены в черный цвет, какие-то тряпки грязные висели, а важные технические детали были отломаны. За последние недели Октябрин так полюбил Бункер, они с отцом чистили его до блеска, и теперь было обидно смотреть, как часть идеального подземного города насилуется потерянным поколением. На сцене пустили глицериновый дым для придания музыкантам более профессионального вида. Он познакомился с откровенно пьяной девушкой в черном, налил ей еще и сразу спросил, умеет ли она шить. Она не умела, ладно, следующая…Следующая как раз оканчивала текстильный техникум.
Цех заработал, как часы, девушки резали, строчили, схватывая на лету премудрости мастерства, а Октябрин только успевал привозить заготовки и сдавать готовую продукцию куда надо. Отец любил наблюдать за работой зомби-швей, сидел на директорском месте, улыбался и говорил:
- А кем бы вы все стали, если бы не мы? Пропали бы в пучине разврата!
А вот Октябрин-младший не чувствовал удовлетворения. Да, все получилось, но как-то мелко. Разве для этого существует Бункер, чтобы на первом ярусе семь зомби шили кроссовки? Но это только первый шаг, все еще впереди, зато никто не сидит голодный. И Бункер в порядке, лифт почти не скрипит.
Октябрин с отцом даже расконсервировали камеры второго яруса и при свете фонарика вкрутили лампочки. Но всё оказалось не так просто. Включили электричество – зажглись лампы, загудели вентиляторы – и все стихло. Бункер погрузился во тьму, как и весь дом наверху… Анемичный свет фонарика тонул в окружающем мраке.
- Электричества не хватает, - прохрипела темнота голосом Октябрина-старшего, - Пожалуй, следует починить автономную электростанцию…
- А на чем она будет работать? - Октябрин-младший пытался нащупать выход.
- На энергии кручения земли, кажется… - ответил отец и наощупь открыл дверь в шахту лифта. Они протиснулись в щель над кабиной и по стене шахты вскарабкались на первый ярус.
Наверху зомби неподвижно сидели в темноте за мертвыми швейными машинками, сверкая равнодушными немигающими глазами.
- Ложитесь спать, - велел Октябрин-младший.
Разобравшись с освещением в доме, они погрузились в чертежи. Электростанция находилась на седьмом ярусе и должна была давать энергию всем системам бункера. Но лифт перестал останавливаться на седьмом этаже много лет назад, лестницы там не было, и Октябрин-старший подсоединился к подъезду в доме, из-за чего электричество вырубалось каждый день. Соседи расстраивались и выбегали на темную лестницу, но никто не заподозрил ничего странного, потому что в то время во всем городе отключали то электричество, то воду, и было это в порядке вещей.
Теперь отцу с сыном предстоял спуск на минус седьмой этаж в абсолютном мраке. Они загнали лифт на минус десятый, выключили электричество во всем бункере, нацепили фонарики на лбы и поползли внутри шахты. Поднимаясь вверх, они даже не очень устали – из стен торчали куски арматуры, за которые можно было ухватиться. Они успешно прибыли на седьмой этаж. Самым сложным оказалось открыть дверь – даже когда удалось отогнуть обшивку. Внутри были железные штыри, вставшие в пазы.
- Ну, собственно, вот так оно и обстоит… - зачем-то сказал отец.
- А что если открыть дверь взглядом? - спросил сын.
И открыл. Вот какими способностями обладал Октябрин - младший, и про это забывают те, кто через столько лет доказывает, что существование таких людей - просто миф.
Седьмой ярус был самым громадным из всех этажей, и в нем находилась верхушка каменной башни, фундамент которой покоился на десятом ярусе за зрительным залом. Седьмой ярус тонул во мраке, фонарики освещали всего несколько метров громыхающего железного настила.
- Как будем искать неполадку? Не видно ведь ничего!
- Сначала найдем пульт, - ответил отец, - все дело в пульте, надо раз в семь лет предъявлять сетчатку глаза - а я войти сюда не мог, как ты понимаешь.
Они больно стукались о каменные и железные объекты, которые как нарочно вылезали им под ноги из мрака. К тому же без вентиляции было душно и пыльно.
- А как эта штука прочитает сетчатку, если все выключено? - вдруг вспомнил Октябрин-младший
- Там резервный запас, - ответил отец неуверенно и исчез за колонной.
Потерявшись в темноте, Октябрин-младший запнулся и упал во весь рост, разбивая фонарик, руки и лицо.
Отец обернулся на звук падения и, осветив своим фонарем лежащего Октябрина, закричал:
- Нашел! Вот он, пульт!
Этот «пульт» на деле оказался каменной плитой, вроде трибуны партийного съезда, и на поверхности ее, куда оратор кладет текст, был глубокий отпечаток пятиконечной красной звезды с металлическими пластинками в виде глаз.
- Должно получиться, - сказал отец.
Он снял фонарик со лба и опустил лицо в углубление. В звенящей тишине прошло несколько минут - и ничего не произошло.
- А что, раньше все сразу включалось? Или еще подождать? - спросил сын, вставая с пола.
- Раньше – сразу. Наверное, времени слишком много прошло, - отец слабо шлепнул рукой по бесполезному камню.
- А может, я попробую?
- Можешь попробовать, но она на меня запрограммирована!
Отец отодвинулся в темноту и фонариком осветил сыну пульт. Октябрин опустил лицо с широко открытыми глазами и увидел в глубине металлических пластин мерцающее подтверждение своей правоты.
Вокруг все вспыхнуло ядовитым дневным светом, зашумело, ожило.
- Сработало? - Октябрин оторвал лицо от камня и смотрел, привыкая, на свет. На пульте остался кровавый след его разбитого об пол лица.
- Поздравляю, - ответил отец, - Теперь ты - Хозяин Бункера!
Потом они ходили, рассматривали, удивлялись. Отец все повторял, что седьмой ярус кажется ему совсем другим, чем он запомнил, и пульт оказался на новом месте. И свет горит необыкновенно ярко. Внутри башни шумел невидимый механизм, цокало, журчало, короче - работало.
- Еще бы нам найти здесь такую станцию, чтобы она нас самих энергией заряжала, - совсем не в шутку сказал Октябрин-младший, - Чтоб не надо было с этими кроссовками «Адидас» возиться, из пушки по воробьям стрелять.… На главное времени не остается…
Октябрин-младший уже предчувствовал конец истории зомби-швей, хотя при взгляде со стороны дело развивалось семимильными шагами. Позже он объявил эту страницу своей жизни ошибкой, и просил при нем не вспоминать о работе кооператива. Тем не менее, у него оказалось шесть ларьков по продаже кроссовок на пяти станциях метро, когда к нему пришли незнакомые люди и предложили охранять его кооператив за половину прибыли. Не понимая, с кем имеют дело, они запихали Октябрина в автомобиль без номеров и отвезли далеко за город, на берег карьера. Там у них была избушка и бетономешалка, несколько мешков с цементом, а также деревянный ящик как раз по росту Октябрина. На берегу карьера приехавших ждал совсем уж страшный человек, начальник. Сильно жестикулируя, он стал в грубых выражениях объяснять Октябрину, как его убьют и закатают в бетон, и опустят на дно карьера, и никто не найдет…
- А вы мне покажете, как это делается? – вежливо спросил Октябрин.
То, что произошло позже, стало легендой. Для начала, Октябрин сделал очень красивый жест рукой - хотя это было совершенно не нужно, но на него что-то нашло, и он вытянул кулак вперед и резко распрямил пальцы, как будто посылает пучок информации. Через секунду подчиненные застрелили двумя выстрелами босса, с трудом поместили его в ящик, старательно замесили бетон и залили тело.
- Теперь нужно, наверное, подождать, пока бетон встанет? - спросил Октябрин, и бандиты вышли из состояния транса.
- Ёёёёёёёё……твою, - сказали они.
Вечером этого дня ему уже предлагали взять в свои руки весь этот так называемый бизнес, но он с отвращением отказался и продал свои ларьки за самые настоящие доллары, потому что никто бы не решился подсунуть ему подделку.
Дома одна из зомби-швей приготовила ему поздний ужин, накрыла на стол и села в углу кухни.
- А мне и поговорить больше не с кем, - сказал ей Октябрин-младший, – Я вот что понял, в нашей стране нельзя глубоко окапываться на постоянном месте, даже ларек держать не надо. Где окопался, там тебя и зароют. Везет только тем, кто занимается временными делишками – хватай и беги. Если проводить красивые аналогии – художник открыл этюдник в поле и рисует свой мирок на холсте, дождь пошел, ветер подул-собрал все в ящик и ушел. Продал свой мирок в подземном переходе за три рубля. А в жизни так не должно быть - если человек шьет обувь, то и его дети пусть шьют обувь в своей мастерской, и внуки, и это будет правильно и хорошо. А я хоть и не любил заниматься этими кроссовками, все равно немножко их жалею - просто потому что те, кому я продал бизнес, не будут возиться с производством, и через год привезут контейнер китайских кроссовок, а у нас их шить вообще никто не будет.
Я отпускаю тебя, ты больше не зомби, пойдем, я отведу тебя домой.
Так, по одному, он избавился от шестерых зомби. Он подводил их к их дверям и исчезал, а когда он спускался по лестнице - слышал смех рыдающих от счастья родственников, и, только один раз, страшный мат пьяного родителя.
У него осталась одна только соседка-балалаечница. Октябрин сомневался, можно ли ее отпустить, учитывая, что они обязательно будут случайно встречаться на лестнице. И из ресторана ее выгнали, куда она пойдет? Пока что он каждый день носил еду и кормил с ложки ее парализованную мать. Один раз, открывая соседскую дверь, он был замечен незнакомой бабкой с ведром.
- А вы кто? А где Маша?
- Какая Маша? - спросил Октябрин из дверного проема, неудобно держа тарелку супа, - и в этот момент понял, что никогда не интересовался, как зовут соседку, а тем более ее маму. И вообще не помнил имен своих зомби-швей.
«Ну и нормально, - подумал он, - И не нужно».
- Я – друг, - сказал он бабке, и она поверила.
Как-то раз, приводя в условный порядок совсем уж заброшенный третий уровень бункера, отец спросил Октябрина:
- А тебе не кажется, что ты совершаешь непоследовательные поступки? Конечно, я понимаю, что мы не можем так рисковать с этими кроссовками, если коллеги по такой работе заливают друг друга в бетон, я не об этом. Тем более, я отдаю себе отчет, что благодаря твоим, как это сказать, занятиям, что ли, мы ни в чем не нуждаемся. Просто я надеялся, что в Бункере появилось Население, а ты всех распустил… Мы же с тобой обсуждали, мы вроде бы хотели, чтоб бункер населялся, даже когда нет войны! А теперь мы живем с этой единственной твоей зомби, которая разве что меня балалайкой веселит, да кашу варит. Ну, еще пол моет, конечно.
Октябрин-старший все-таки слишком редко общался с людьми, что сказывалось на его способности облекать в слова важные мысли. Но сын его понял. Он сказал так:
- Я никогда не собирался просто населить бункер, чтоб он не пустовал, потерпи немного, я сейчас думаю, и скоро решу, кем мы заселим бункер. Но это точно будут не зомби.
Дождливым, ветреным осенним днем, Октябрин-младший прогуливался недалеко от центра города, думая о пустом бункере и глядя на обветшалые стены густонаселенных домов. Дорогу переходил очень маленький мальчик с мешком грязной картошки, который он нес, подобно муравью. «Вот картина девятнадцатого века, при советском строе такого не было», - отметил Октябрин. Он перегородил мальчику дорогу и спросил:
- Хочешь, я помогу, тебе же тяжело?
- Ты сопрешь* мою картошку, - ответил ребенок.
- Да иди ты, - сказал Октябрин.
Мальчик, наоборот, остановился и внимательно посмотрел на взрослого. Так они и встретились.
*сопрешь – украдешь (устар.)
Мальчик передал картошку, и Октябрин удивился, как ребенок мог тащить столько на себе. Они прошли еще целый квартал и поднялись пешком на шестой этаж грязной парадной. Пустая шахта лифта пропастью зияла в бетонных перекрытиях лестничных площадок.
Мальчик остановился перед дверью без ручки, слышно было, как в квартире кричат заплетающимся языком:
- Я еще пожить хочу, молодая еще, а мне сына кормить-одевать, а я пожить хочу.
Мальчик как-то совсем не спешил открывать дверь.
- Это твой дом? - спросил Октябрин.
- А чей же? - ответил мальчик.
- Лучше пошли ко мне жить, - предложил Октябрин.
- Пошли, - согласился мальчик, и они ушли вместе с мешком картошки.
Отец, привычно ковыряющийся на третьем уровне
бункера, обернулся, услышав детские шаги. Сын подвел к нему ребенка и сказал:
-Вот тебе, отец, правильное население! Его при всем желании в зомби не превратить!
-Ничего себе, подарочек, - ответил отец.
А вечером были гости. Этих гостей никто не звал, но им очень хотелось прийти. Они позвонили в дверь очень настойчиво, и Октябрин пошел открывать, хотя отец шипел - «Не открывай, вдруг это милиция?» - «Тем более, надо открыть», - ответил сын, отпирая четыре замка.
Освещая полумрак лестничной площадки белозубой улыбкой, на пороге стоял тот самый «негодяй необразованный» - сын отцовского сослуживца, к которому семья Октябринов ездила учиться организации кооператива.
Чуть позади, обхватив пакет из супермаркета, хмурилась высокая девушка с длинным лицом, совершенно незнакомая.
- А мы мимо ехали, думаем, надо зайти к старым друзьям.
Октябрин отступил на несколько шагов, вспоминая, как обычно обращаются с гостями.
- Добро пожаловать, мы как раз собирались ужинать!
И крикнул на кухню, впервые называя зомби по имени:
-Маша, накрывай на стол, у нас два гостя.
Гости замялись на пороге, пытаясь снять обувь.
- Ничего, заходите в ботинках, Маша пол вымоет, - в коридорчике появился Октябрин-старший и попытался быть вежливым. Незнакомая девушка сделала гримаску, осуждающую эксплуатацию женского труда.
На кухне с трудом расселись за стол и стали знакомиться.
-Это - Маша, - представил Октябрин-младший зомби, хлопочущую у газовой плиты.
- Очень приятно! - сказала девушка с длинным лицом.
- А это - Сусанна, - представил «Негодяй необразованный» свою спутницу.
- Очень приятно, - сказал Октябрин-старший.
Сусанна поставила на стол пакет из супермаркета и стала доставать гостинцы, объясняя:
- Это - острый тофу.
- Очень приятно, - сказала зомби-Маша.
Обстановка приобретала непринужденность.
Маша постелила чистую скатерть и начала расставлять тарелки.
- Какая вы молодец, такая хозяюшка! - Сусанна вдруг начала хвалить Машу, - Вам так повезло, - обратилась она к Октябрину-младшему, - Надо такую девушку беречь. А то потом дети пойдут, так совсем ее замучаете… - рассуждала она, с любовью глядя на свои замечательно длинные фиолетовые ногти.
- А у нас есть дети, - не меняя выражения лица, сказала Маша, глядя в дверной проем.
Там улыбался во весь рот подобранный утром мальчик. Он был в одних трусах, потому что Октябрин брезгливо выбросил всю его старую одежду.
- Ой, а мы и не знали, если бы мы знали, мы бы что-нибудь детское принесли, а то мы вот тофу принесли, острый соевый творог… - засмущались гости.
- Ничего, сойдет, - сказал мальчик и сел за стол.
- Как твоего сына зовут? - спросили гости младшего Октябрина, - Представь нам его!
- Опять я имени не спросил, - подумал про себя Октябрин, - Что за привычка такая? Ладно, назову как-нибудь…
- Это – Федя, - сказал Октябрин вслух.
Мальчик на мгновение замер с куском острого тофу во рту, но быстро сообразил, в чем дело, и повторил:
- Федя! Федя - это я! А что - хорошее имя!
Гости засмеялись.
Зомби закончила готовку, и все с удовольствием поужинали котлетами, салатом, пюре и пирожками с чем-то. Времена изменились, в магазинах теперь было полно еды, и самих магазинов становилось все больше и больше.
- А чем ты теперь занимаешься, где работаешь? - спросил «Негодяй необразованный» Октябрина-младшего, когда они переместились на диван в комнату.
- Я занимаюсь творчеством, – ответил Октябрин, - А еще – я думаю. Как жить дальше.
- А чем закончилась твоя работа кооператором, много денег потерял? Или как все? Наверняка, еще должен остался? - продолжал расспрашивать гость.
- Почему – «потерял»? - удивился Октябрин, - Я хорошо продал ларьки, на это и живем.
Гости переглянулись, пытаясь скрыть досаду и удивление, девушка с длинным лицом снова нахмурилась. Перевели разговор на другую тему. Пытались говорить о политике, о событиях в Москве, о смене власти в Кремле, но эти темы пресек теперь Октябрин-младший, чтобы отец не высказал при гостях свои взгляды. В результате все замолчали.
Вдруг за окном раздался кошмарный вой сирены, Октябрин-старший только успел подумать, что началась война, как гость одним прыжком подскочил к окну и щелкнул брелоком. Всё стихло.
- Посмотрите на мою новую тачку! - подозвал он.
- На работе выдали, сигареты развозить, - язвительно добавила Сусанна.
Все сгрудились у окна, разглядывая иномарку, обклеенную рекламой сигарет.
- Ого! Вся в картинках! - сказал Федя.
- Ну, нам пора ехать, - решили гости, и пошли одеваться. На куртке гостя были такие же картинки, как на автомобиле, на что Федя не преминул указать.
- Я вот еще хотел спросить, - в последний момент решился Октябрин-младший, - А на чем сейчас люди деньги зарабатывают?
-Ну, вот я, например, работаю менеджером по продажам в иностранной фирме… - обстоятельно начал гость.
- Люди зарабатывают, сдавая хорошие квартиры в аренду иностранцам, - перебила его девушка с длинным лицом.
На этом и попрощались. Как оказалось, навсегда.
- А ты еще не хотел гостей в дом пускать, - сказал Октябрин отцу, - А мы неплохо смотрелись вместе.
- Ага, как семья дебилов из рекламы майонеза, - добавил Федя.
- Вот видишь, этот человек умный, деньги не потерял, а ты - лох! - долетел из глубины коридора расстроенный голос девушки с длинным лицом.
На следующий день Октябрин-младший купил полрулона ткани защитного цвета, посадил зомби шить одежду для Феди, а сам отправился покупать хорошую квартиру для сдачи в аренду иностранцам. Он позвонил из автомата в агентство недвижимости с очень красивым названием, и ему предложили встретиться на углу. С крыши капало.
Подошла плохо одетая тетка с опухшим лицом.
«Вот, будет сейчас деньги клянчить», - подумал Октябрин.
- Вы меня ждете? Я - директор агентства недвижимости, вот моя визитка, - сказала женщина, - Продиктуйте мне свой телефон для связи, я запишу.
Она достала из засаленного тряпичного мешка красивый черный мобильный телефон.
И вот так, стоя одной ногой в луже, Октябрин стал владельцем огромных расселенных коммуналок, ставших после ремонта прибежищем международных авантюристов и честных топ-менеджеров из Америки и Европы.
Когда последний угол был сдан, Октябрин-младший купил торт и, собрав за столом отца, Федю и зомби Машу, сказал:
- Теперь, когда у нас есть ежемесячный доход, я со спокойной душой возвращаюсь к Бункеру, и всему с ним связанному!
В этот момент ему позвонили на новоприобретенный мобильный.
- Ненавижу бизнес, - сообщил Октябрин-старший маленькому Феде, - Вот когда ты подрастешь, уже не будет бизнеса, топ-менеджеров, иностранных фирм… Будет только хорошая, честная работа.
- Я бы не так сформулировал нашу цель, - возразил Октябрин-младший, положив трубку.
- Взорвем всех, к чертовой матери! - сказал Федя
- В школу тебя, что ли, отдать? - припугнул его Октябрин-младший.
- У меня документов нет, - ответил Федя, - А читать меня дедушка учит.
Октябрин-старший, и правда, научил ребенка читать. Первой его книжкой стала «Как закалялась сталь».
- Надо тебе братика где-нибудь найти, избаловали тебя совсем! - сказал Октябрин-младший.
- Мой брат уже большой, сидит где-то в тюрьме, - сообщил Федя.
- Нет, не такого братика, а маленького, типа тебя! - ответили ему.
Вместо еще одного маленького мальчика, Бункер получил сначала взрослого сурового зомби. Октябрин-младший как обычно понес обед и свежий памперс парализованной маме зомби-Маши. В подъезде никогда не бывало светло - кто-то упорно скручивал лампочку. И вот, когда Октябрин закончил, вышел и вставил ключ в замок, из темноты просунулась большая нога в высоком ботинке и не дала закрыть дверь.
- Я за тобой слежу, - немолодой грузный человек протискивался в квартиру вслед за своей ногой, - Ну так покажи, что здесь происходит! Куда Машу дел? Я сейчас милицию вызову.
Октябрин впустил его в квартиру, остро пахнущую больным человеком.
- Подожди, что тебе надо? Я – друг, все нормально, ухаживаю за бабушкой, - дружелюбно заговорил Октябрин.
- Нет, вот насчет «нормально» - это ты загнул. Я уже в жилищную контору ходил, справки наводил, с соседями общался, дурак, что милицию не вызвал, - мускулистая шея незнакомца наливалась красным, - Меня на мякине не проведешь, я уж пожил, знаю таких как ты, проходимцев.
Ты Машу в бордель продал? В Германию? Ведь так? Я тебе семь лет строго режима обеспечу! Пока я на заработки ездил, мост строил …
-Так ты строитель? Нам строители нужны! Пойдем-ка со мной…- улыбнулся Октябрин.
Человек с красной шеей потерял угрожающий вид и поплелся вслед за Октябрином.
Октябрин сначала впустил в свою квартиру зомби, вошел сам и запер дверь. Их встречали старик и ребенок, только что прервавшие какую-то игру.
- Это что, новый зомби? Нам же ребенка обещали, - с детской интонацией произнес отец.
- Эй, зомби, встань на четвереньки! - скомандовал Федя.
Человек с красной шеей послушно опустился на половик.
Октябрин-старший слегка шлепнул ребенка.
- А вот такому тебя никто не учил. Зомби - тоже человек!
Маша не узнала зомби с красной шеей, и он не узнал Машу, и имени его Октябрин, как обычно, не спросил, зато хорошая работа для нового жильца бункера быстро нашлась. Было решено оборудовать весь третий ярус под жилые комнаты и заселить его правильным населением - маленькими детьми.
«Надо поскорее набрать детей, - думал Октябрин-младший, - Пока в стране такой бардак. А если порядок наведут, всех посчитают - тут не разбежишься».
Перед тем, как отправиться в поход за новым поколением, Октябрин предложил отцу спуститься на четвертый уровень, который все еще был законсервирован.
- Ты даже представить себе не можешь, что там находится, - сказал отец, - Я даже не знал, как тебе рассказать…
- Ну, тогда пойдем, покажешь!
Они зашли в лифт, и ехали очень долго, кабина дергалась и замирала, как будто лифт собирал силы, чтобы оторваться и полететь к центру земли.
- Если мы сейчас не разобьемся, - сказал Октябрин-младший, - Когда вернусь из поездки, займусь вплотную починкой лифта.
На четвертом уровне лифт открылся без всяких проблем, свет там горел, почти все лампы работали. Сначала шли по коридору без дверей и вообще без всяких деталей - просто гладкие стены, обитые листовым железом и трубы по всей длине потолка. Потом коридор резко повернул вправо, и они подошли к двери с шифровым замком. Отец быстро набрал код и сказал:
- Измени его сам, я знать даже не хочу. Если что случится - ты будешь принимать решение, а то я чувствую, как глупею с каждым днем.
- Как хочешь, - ответил сын, но мне не кажется, что ты глупеешь, ты просто меняешься, и это хорошо.
- Нет, в моем возрасте меняться нехорошо, в моем возрасте меняться - поздно. И смешно получается.
Они вошли в камеру четвертого яруса. Несколько минут осматривались.
- Это военный объект, - сказал Октябрин-младший, - Впрочем, как и все здесь.
- Да, - ответил отец, - это пульт управления ракетами, но ими особо не поуправляешь - вот красная кнопка, вот кнопка подтверждения запуска. Все. Ракеты расположены в самой глубине - начиная с восьмого яруса. Срок годности - тысяча лет. Система в порядке - хоть сейчас стреляй.
- А на что ни нацелены? На Америку?
- Вроде бы, на Америку… Предполагалось, что когда начнется война, здесь можно будет спрятаться… нет, скорее - укрыться – ну, и обороняться.
- То есть, мы в любой момент можем спровоцировать войну? Просто пустить ракеты, и Америка ответит, - резюмировал Октябрин-младший.
-Да, ответит, но раньше думали, что Америка первой начнет войну, а теперь - ты же видишь, нынешние правительства всё между собой поделили, всех подкупили, может, войны и не будет.…Ведь если они не могут что-то поделить, они на чужой территории воюют, в маленьких странах, - отец машинально осматривал швы на обшивке стен, – И, тем не менее, вся история человечества говорит об очистительном значении большой войны, только так.… А мы с тобой сидим тут в погребе, как смотрители музея, пока наверху все за нас решают.
Октябрин-младший не согласился.
- Главное, что у нас с тобой есть – это оружие и укрытие, и это значит - мы сильнее всех. Ты понимаешь, какой масштаб? Пусть то, что происходит за стенами бункера, нам с тобой не нравится, но мы обладаем достаточными ресурсами, чтобы все изменить. И даже мировые правительства нам не помеха, тем более - они у всех на виду, а у нас – совершенная секретность. Пойдем, глянем на пятый уровень?
- Ладно, пошли, - отвлекся от своих геополитических мыслей отец, - Вдруг там опять протечка?
Пятый уровень был сложен из каменных плит, и там всегда было сыро. Октябрин-младший пока не разобрался в назначении этого этажа, и отец делал вид, что тоже ничего не знает.
На следующее утро Октябрин-младший сел в поезд и отправился, куда глаза глядят, то есть на север, искать людей, которые будут населять новый мир. Он угрюмо молчал всю дорогу, а две его соседки по купе познакомились между собой и сутки напролет болтали.
- Когда же она начнется, эта Сибирь? - спрашивала та, что ехала таким маршрутом в первый раз.
- Скоро, - отвечала другая, - Подожди.
Доселе молчавшее вагонное радио крякнуло и запело:
- Белые розы! Белые розы! Беззащитны шипы.
- Вот мы и в Сибири! - констатировала соседка по купе, та, что уже бывала в этих краях.
Пока ехали, наступила зима. У Октябрина-младшего был примерный адрес из телепередачи, где рассказывалось про сельский детдом на глухой железнодорожной станции. В два часа ночи по местному времени он вышел в ледяную степь, когда весь состав спал, и только двое железнодорожных служащих в пару своего дыхания сгружали фанерные ящики из багажного вагона. Октябрин вступил в окоченелое село, где на него немедленно начали кидаться циклопические дворняги. На всю улицу горел только один фонарь, да теплились несколько окон, но небо было не совсем темное, с красноватыми дорожками, хотя и без звезд. Он шел, стараясь не замечать опасности, пытаясь определить, который из домов - детский, и нисколько не раскаивался в том, что приехал.
- Вот, кажется – он! - сказал Октябрин, и дворняги разбежались. За редким деревянным заборчиком светилось одно окно, и рядом виднелась вывеска, а из-под только что выпавшего снега высовывались качели и горка. Приятно скрипя свежим снегом, Октябрин зашел на крыльцо и долго стучал, осыпая снежинки с козырька, пока не услышал оханье и приказ убираться, откуда пришел.
- Я из Петербурга три дня на поезде к вам ехал, я по телевизору видел… - жалобно произнес Октябрин, и дверь открылась.
На пороге стояла уборщица, просто подрабатывающая здесь, и всё, что она могла предоставить Октябрину на ночь - это стул в коридоре. Октябрин получил возможность четыре часа думать, глядя в темноту на редкие снежинки. Время прошло незаметно. Зато утром он со всеми познакомился. С семи утра забегали дети, появились взрослые. Взрослые стали сразу ему жаловаться на отсутствие финансирования, а дети были веселы и беззаботны. Детей загнали в так называемый «актовый зал». Это была маленькая комната, на стене которой под портретом действующего Президента намертво, на все сезоны, был прибит картонный Дед Мороз. Взрослые стали громко шептать Октябрину, что сейчас он может посмотреть детей, а потом подумать и выбрать. Дети все были совсем маленькие, как и было нужно для Бункера. Они послушно сидели на фанерных стульчиках и смотрели с надеждой на Октябрина.
- Я беру всех! - сказал Октябрин.
- Их же двадцать четыре человека, - прошептала заведующая, и глаз ее задергался.
- Я имею возможность, - отрезал Октябрин и оформил документы.
Безусловно, он использовал гипноз и взятки, поэтому данная история никогда не получила огласки.
Ослепительно морозным днем Октябрин погрузил в поезд, стоящий на этой станции всего десять минут, двадцать четыре ребенка. То есть, на погрузку в вагон одного отводилось только двадцать пять секунд. Но он все-таки успел. Попадая в вагон, дети сразу начинали бежать, и, в конечном итоге, все остальные пассажиры всю дорогу ловили детей.
На вопросы соседей и проводников, почему он один везет столько карапузов, Октябрин отвечал волшебной фразой - «Отсутствие финансирования!». И люди понимающе качали головами, изменив лицо с недовольного на добренькое, и активно начинали помогать.
Через сутки с половиной, детей, наконец, удалось уложить спать, и вагон вздохнул с облегчением, боясь пошевелиться.
Октябрин сидел и думал, зачем они все время бегут, абсолютно безо всякого смысла, а многие бегут и кричат. А еще лезут вверх, прямо по головам, но добравшись до полки с чемоданами, совсем не удовлетворяются достигнутым, и лезут вниз, и падают, и снова кричат. Иногда их можно было успокоить кормежкой. Это поняли сообразительные пассажиры, и скормили детям свои запасы курицы и бутербродов. Но не все дети успокаивались во время еды. Некоторые, получив кусок куры гриль, начинали бежать еще быстрее, и тогда тех, кого не успокаивала еда, кормить прекратили.
- Вот что значит «недостаток опыта», - говорил Октябрин самому себе, – Оказывается, вот какие они, эти дети. А как тихо они сидели на стульчиках в актовом зале, разве можно было от них такое ожидать? Вот Федя – совсем другой, он никогда не бежит без повода. Когда отец его выводит гулять, Федя если и бежит, то только по делу. Догонит кого-нибудь, даст в глаз, и спокойно обратно идет. Пришлось ему мячик купить, а то какие-то родители жаловались. Теперь он почти никого не колотит, а ловко пинает мячик об стенку. И Федя не крутится, когда с ним говоришь, стоит и слушает внимательно, и отвечает по делу. Бывает, грубо отвечает, но тогда можно дать затрещину. А этих - и не наказать по-человечески, ревут чуть что на весь вагон, да еще к этой бабке толстой бегут жаловаться. А она сидит со своей послушной внучкой, вся из себя пример правильной работы с детьми.… А как они крутятся, когда с ними разговариваешь! Схватишь такого ребенка за руку, пытаешься ему втолковать, что нельзя куру гриль по окну размазывать, а он начинает крутиться, молча так крутиться и выворачиваться, а руку вырвать не может, и становится похоже, будто я его постирал и отжимаю, как носок.
- Устали, да? - грустные размышления прервала седая аккуратная женщина, сидящая напротив, - У меня есть с собой энергетические пирамиды, хотите подзарядиться?
Октябрин, который, как известно, мог открывать двери одним взглядом, даже повеселел от такого сумасшедшего предложения. Седая женщина стала аккуратно рыться в своей старушечьей сумке, стараясь не разбудить четырех малышей, которые храпели, заняв всю ее полку.
-Вот, смотрите, - она выставила на стол четыре сувенирчика, - наша компания предлагает широкий ассортимент энергетических пирамид, заряженных в специальных условиях, разработанных профессором…
- Понимаете, у меня с энергией все в порядке, просто дети не слушаются, - Октябрин попытался вежливо пресечь наглое втюхивание всякой ерунды.
- То есть, вы не верите? А вы когда-нибудь были внутри пирамиды? Не обязательно в Египте, может быть в Китае, или в Судане?
-В Египте и Китае я вообще не был, - ответил Октябрин, и задумался насчет Судана. В Судан он летал, возил гуманитарный груз, а в коробках вместо муки оказался кетчуп, аборигены очень испугались, думали, им кровь в бутылках привезли.… Зато у второго пилота – американца, оказался с собой замечательный виски.… Пили на такой жаре, что теперь не вспомнить - видел ли он там пирамиду? Был ли он там внутри?
- Можете мне не верить, но насчет Судана я не помню, - честно ответил Октябрин.
- Знаете, я вам помогу вспомнить. У меня есть с собой фотографии, очень интересные, мы от нашей компании («Вот тоже - зомби своей компании»,- подумал Октябрин) выиграли поездку по пирамидам мира, - женщина опять полезла в сумку с большим риском разбудить маленьких монстров.
На столике перед Октябрином оказалась увесистая пачка еле различимых при слабом свете вагонной лампочки снимков.
- Ну, вот ведь, не отвязаться, - подумал Октябрин, и стал покорно рассматривать фотографии, – И не убежать никуда. Уткнувшись в него со всех сторон, беспокойно спали ужасные карапузы.
Первые сверху снимки изображали саму соседку по купе - в веселеньком купальнике на фоне верблюда, в полотенце на фоне бассейна, в шезлонге (что было особенно безобразно). Короче, это был стандартный набор сюжетов, который лучше никому не показывать, если модель перешагнула определенный вес и возраст.
- Ой, это, кажется, личное, - кокетливо сказала соседка, - Можете верхние фото пропустить.
Октябрин немедленно с удовольствием послушался и вытащил фотографию из самой середины…
На снимке отчетливо изображался пятый ярус бункера, их с отцом ленинградского бункера, такого знакомого и родного….
- Что это? - ошарашенно спросил Октябрин.
- Ну вот, наконец, хоть что-то произвело на вас впечатление! - обрадовалась соседка, - наша компания всегда…
- Так что это на снимке? - Октябрин уже начал сомневаться в здравом уме соседки, да и в своем тоже.
- А! Это! - наконец сообразила она, - это Египет, так называемая пирамида Хеопса внутри!
- Ух, ты! - подпрыгнул Октябрин, и все дети проснулись. Он только и успел попросить отдать ему снимки пирамиды на память. А соседка все-таки ухитрилась подсунуть ему свое фото в купальнике.
Страшней, чем путешествие на поезде, оказался путь в десять остановок на трамвае от вокзала до дома. Дети впервые видели трамвай, и он произвел на них убийственное впечатление. Особенно им нравилось выламывать форточки, и высовываться в них, насколько позволяло телосложение. К тому же несколько мальчиков выскакивали при каждой возможности и начинали бежать по рельсам, изображая трамвай. «Отсутствие финансирования», - ответил Октябрин возмущенному контролеру таким страшным голосом, что тот сам вышел на следующей остановке.
Дорога длилась целую вечность, и когда Октябрин, наконец, затолкал детей в квартиру и пересчитал, то немедленно лег прямо на пол и около часа внимательно разглядывал дырку в линолеуме.
- Не хочу тебя отвлекать, - вежливо покашляв, сказал отец, обвешанный детьми, - Но у нас под дверью кто-то есть…
Октябрин вышел на лестничную площадку, и в привычной глазу темноте увидел сидящую у стены на корточках девушку, в которой он узнал одну из отпущенных зомби-швей. Девушка плакала. Октябрина она не узнала.
- Можно спросить, что вы тут делаете, - Октябрин толком не знал, как начать.
- Я тут плачу, - сказала девушка, пытаясь вытереть слезы худеньким кулачком.
- А почему именно здесь? - спросил Октябрин.
- Знаете, в двух словах не расскажешь, - девушка встала, - Я лучше пойду.
-Нет, так это оставлять нельзя, - подумал Октябрин, а вслух предложил, - Тогда пойдем, я вас покормлю, что ли….
Девушка очень обрадовалась, и они пошли в подвальное кафе соседнего дома, где Октябрин заказал ей курицу гриль, которую сам видеть не мог, после поезда. Другой еды в кафе почему-то не было.
- Ну, теперь рассказывайте, - попросил Октябрин, но девушка не сказала ни слова, пока от курицы не осталось только пары костей. Тогда она вздохнула и начала говорить:
- Представляете, со мной произошло нечто странное. Меня не было дома полтора года, и я не помню, где я была, и никто не знает. Я как-то пошла в клуб, ну знаете, тут недалеко, не знаю, зачем пошла, просто с друзьями, и после этого ничего не помню… Через полтора года я оказалась перед дверью моей квартиры и стала звонить, мне открыл отец, и он совсем не обрадовался, что я пришла, потому что он без работы сидит, а тут еще меня кормить…И еще из милиции пришли - стали требовать оплатить штраф, за то что меня искали, а я, видите ли, сама ушла - сама пришла… А я только институт закончила, педагогический, ну вот стала работу искать, но у меня ничего не получилось. Вот в одну школу вроде бы взяли, но директор сказала, что у них нет уборщицы, и я должна сама мыть класс, подготавливать к первому сентября, ну я обзвонила свой будущий класс и позвала их мне помогать. Мы очень весело сделали уборку, такие дети замечательные оказались, а на следующий день директор мне вернула трудовую книжку и выгнала, потому что родители этих учеников написали куда-то жалобу, что детей заставляют работать, а у них аллергия, и еще что-то ужасное написали… И все остальные мои попытки найти работу были примерно такими же.
И однажды я пошла на биржу труда, а там была очередь, я встала и все думала, где же я была полтора года? И мне стало казаться, что со мной происходило в это время что-то хорошее, что я занималась каким-то правильным делом, и мне так захотелось вернуться в то время! И я пошла куда глаза глядят, а потом замерзла и зашла в вашу парадную. Вот и все.
- А вдруг она - подсадная утка? И вокруг милиция прячется? - думал Октябрин, - Как же это проверить? И ничего не мог придумать.
- Ладно, - сказала девушка удрученно, - Наверное, вам пора домой, у вас большая семья, я слышала из-за двери, как дети шумят…
-Да, конечно, мне пора идти, - и они вышли на холодную неуютную улицу. Темно было, скользко и начинался ветер. Девушка застегнула легкую куртку не по сезону и сказала: «Спасибо, курица была очень вкусная…»
Она развернулась и пошла вдоль фонарей, и Октябрин совершенно четко почувствовал, что она сведет счеты с жизнью, а он будет виноват.
- Была - не была, - подумал он и крикнул, - Стойте! Стойте!
Имени он, конечно, не спросил. Девушка остановилась и встала в темноте. Поземка мела возле ее ног, и казалось, она сейчас улетит куда-нибудь со снежинками.
- Теперь я должен кое-что рассказать! Вернитесь! Это очень важно! - Октябрин перекрикивал все возрастающий ветер.
На выходе из бара курила парочка завсегдатаев. Накрашенная баба в мини-юбке с укором сказала своему еле стоящему на ногах ухажеру:
- Вот это - романтика у людей! Прямо зависть берет. А тебе лишь бы…
- Что – «лишь бы?» - поинтересовался дядька.
- А, бесполезно с тобой разговаривать.… Если не понимаешь… - расстроилась тетка, и они ушли обратно в бар.
Девушка подошла к Октябрину, и они пошли к нему домой.
- Я должен предупредить, как бы это грубо не звучало.…Если ты ведешь за собой милицию, и вы хотите меня в чем-то уличить, то последствия будут настолько страшными (для тебя), что все твои предыдущие неприятности покажутся тебе… - Октябрин не мог подобрать метафору, - Покажутся тебе отдыхом в Египте!
Сказал он, вспомнив фотографии соседки по купе, и засмеялся над абсурдностью своей угрозы. И девушка засмеялась, впервые за вечер.
Они вошли в квартиру, где было неожиданно тихо. На кухне Маша чистила картошку, а новый суровый зомби чинил стул, видимо, только что поломанный детьми. В комнате на диване и на полу сидели молча все двадцать четыре привезенных карапуза. Перед ними возвышался Октябрин-старший и вслух читал «Как закалялась сталь», а Федя изредка раздавал затрещины самым непослушным.
- Какая прелесть! - всплеснула руками девушка.
- О! - сказал Октябрин-старший, узнав ее, - И снова-здравствуйте!
- Она, оказывается, учительница! - отрекламировал девушку Октябрин-младший.
- А, вот оно что, недаром она хуже всех шила, - зачем-то вспомнил Октябрин-старший.
- Будешь у нас учительницей? - спросил девушку младший Октябрин, - Работа круглосуточная, увольняться нельзя, выносить сор из избы карается смертью или пожизненным зомбированием, питание хорошее и в любой момент по требованию, насчет одежды и развлечений - политика еще не определена. Но мы обсудим.
- Я согласна, - ответила девушка, - мне кажется, такую работу я и искала.
Детей расселили по комнатам третьего яруса, у учительницы здорово получалось с ними управляться. Да и отец принимал активное участие в воспитании. Октябрин-младший получил возможность в течение нескольких дней, ни на что не отвлекаясь, чинить лифт и думать о будущем человечества. Держась за куски арматуры, он висел в этой гигантской шахте и искал поломки при свете единственного фонаря, приделанного к шапке, сверяясь с выцветшим чертежом советских строителей бункера. Неожиданных мелочей оказалось слишком много. Один раз кусок арматуры предательски развернулся под ногами, и Октябрин полетел вниз, не успев почувствовать страх. Через неопределенное количество метров, ему удалось зацепиться за ржавый железный объект. Октябрин повис на вытянутых руках, и фонарик осветил монохромное изображение на стене. Октябрин не разбирался в вопросах религии, но образ Николая Чудотворца с прозрачным пузырем, содержащим корабль, даже он узнал. В другой раз ему показалось, что между основными ярусами есть еще этажи, но их он решил оставить на потом, чтобы не отвлекаться и делать все по порядку… Выходил на белый свет он всего один раз, и весь день провел в поисках необходимой детали для лифта. Ему казалось, что подобное можно найти среди запчастей для автомобилей.
Он прошел несколько засаленных магазинов, в тщетной надежде увидеть нужное. Он сильно промочил ноги на набережной Обводного канала, где вместо асфальта лежала грязь, и сквозь нее ехали КАМАЗы, оставляя черные капли на его одежде и сапогах. Там было скопление автобаз с большим количеством разобранной техники, но все не то. Скорее просто погреться, чем в надежде найти деталь, Октябрин зашел в заплеванную подворотню одноэтажной халупы, первой в очереди на снос. Говорят, их с ненавистью строили пленные немцы. От самых дверей вповалку лежало невероятное количество глушителей. Ничего хорошего и нужного в магазине не было. К тому же вместо продавца за прилавком с отвращением на лице стояла симпатичная блондинка под постером с портретом болонки. Единственным достойным объектом в этом безнадежном помещении оказался потрепанный дядька в больших зеленых очках, слишком похожий на маньяка, чтобы им быть. Он тоже чего-то не нашел, и не увидев понимания у блондинки, обратился к Октябрину.
- Еще пытаются называться культурной столицей, а коробки к Порше 550 Спайдер днем с огнем! Элементарная вещь…
Октябрин в глаза не видел такого буржуйского автомобиля, но почувствовал общность с этим человеком.
-А я «Победу» восстанавливаю, не машина - танк! - соврал он, и тотчас ему стало стыдно.
-Вы знаете, что такое «усталость металла», - спросил у Октябрина псевдо-маньяк, - Вот это у меня скоро начнется… Пятнадцать лет чиню эту колымагу! Хвост отшлифую, нос увязнет. Каждый подшипник из Америки нужно заказывать. Дачу продал, без работы остался. Жена ушла, обиделась, к автомобилю ревновала, всех детей забрала… Любовница тоже смылась, все ей чего-то не хватало… Хотя, сейчас дело за малым, и вот-вот уже всех обгоню с ветерком! Уж я им побибикаю! Прекрасный автомобиль, я уже родные колпаки отрихтовал.
И тогда Октябрин решительно сказал:
- Знаете, Вы мне кажетесь специалистом! Я ищу суппорт…
- Да! Да! Да! - не дал договорить человек, - продам не за дорого, чувствую родную душу!
Еще только разыскав этот магазин, Октябрин увидел перед входом в сугробе очень старый «жигуль», аккуратно подклеенный скотчем, и удивился свежим следам шин на снегу - неужели эта машина на ходу? Теперь, когда они вышли на улицу с новым знакомым, тот направился к «жигулям» и пригласил Октябрина садиться со словами:
- Видишь, тормоза не работают, езжу только зимой – об сугроб останавливаюсь. Ну, ничего, скоро Порш доведу!
- А как на красный свет останавливаться будем? - наивно спросил Октябрин, сидя на пассажирском и глядя на сгнивший пол.
- Подгадаем! - уверенно ответил человек. - Лишь бы бензина хватило, - и соединил два проводка, - Поехали!
Единственным исправным прибором в автомобиле было радио, которое сразу же весело запело:
-А я – девчонка из Черни - гова – гова – гова - гова!!!
И тут Октябрин представил, как этот человек, наконец, починив свой классный автомобиль, едет, откинув верх, в своих безобразных зеленых очках, и слушает на всю улицу эту песню… Может быть, автомобиль Порше 550 Спайдер специально сказывается больным, чтобы избежать этого позора?
Но Октябрин ошибался, человек переключил радио на другую станцию и сказал:
- Пусть будет джаз, скучновастенько*, но сойдет.
*скучновастенько – (выдуманное слово) немного скучно
И, как он и обещал, всю дорогу им горел зеленый, и, несмотря на состояние автомобиля, они доехали.
Профессионализм не пропьешь!
- Я примерно так самолет в Африке водил – неисправный, и без горючего, - поделился Октябрин.
- Да… - сказал человек. Видно было, что он не поверил.
Остановились об сугроб, как и было обещано. В заключение поездки, человек приделал на руль большую красную скобу и сказал Октябрину:
- От соседей всего можно ожидать!
И они пошли в дом за суппортом. В коридоре коммуналки на полу лежал один из тех соседей, против которых ставилось противоугонное устройство.
- Вот кто нам всю квартиру загадил запчастями! - вместо приветствия сказал сосед.
- А вы унитаз разбили, и не чините, - ответил новый знакомый Октябрина, перешагивая через соседа.
Он провел его еще через один коридор к узенькой, как от шкафа, двери и открыл восемь замков своей комнаты. В лицо ударил резкий запах бензина.
- Проходите, садиться не предлагаю, стульев у меня нет!
Взгляду Октябрина открылась полутемная зала с изразцовыми печами и лепниной на высоком потолке, изображающей облупившийся самолет. Или это только казалось. На некогда роскошном паркете, занимая собой две трети пространства, стоял поразительной красоты ретро-автомобиль. Остальное место было отведено под запчасти.
-Ну, вот он, мой красавец! - сказал хозяин удивительной комнаты, - Еще чуть-чуть - и поедет.
- А как вы его с пятого этажа спустите?
- По частям, у меня каждая деталь пронумерована.
И человек начал рыться в груде металла, всем своим видом показывая неуместность любых вопросов.
- Двадцать долларов, - наконец сказал он, с грохотом вытаскивая огромный ржавый суппорт, именно тот, что требовался.
Октябрин расплатился, не торгуясь. Хозяин проводил его до двери и, достаточно погодя, крикнул вслед в темноту лестницы:
- Нет у тебя никакой «Победы», суппортик-то для лифта! И лифта такого в городе нет! Я его в бункере Сталина в Перми скрутил! Меня не проведешь!
Но Октябрин уже ушел.
Через сутки он закончил работы по реконструкции лифта, и отряхивая технические мысли, вернулся ко всем. Детишки укладывались спать на третьем ярусе. В квартирке учительница проверяла тетради. Отец просто сидел в кресле, а на кухне хозяйничали зомби. Октябрин сел на диван, пытаясь понять, правильно ли все вокруг происходит.
- Бабку-соседку не забыли покормить? - спросил он сразу всех.
- Да, я каждый день ходила, - отозвалась учительница, - но сегодня был такой ужас! Я ее кормлю с ложки, а она вдруг говорит нормальным голосом, «Телевизор включи!» Я прямо испугалась.
- Вот ведь, поправляется, значит, - сказал Октябрин-младший, - Что мы будем с ней делать.… Так ты включила?
- Нет, - ответила учительница, - а надо было?
На стене висело свеженькое объявление «График дежурства для детей».
- Какие молодцы, - подумал Октябрин, - Я бы никогда не догадался, как их приучить к порядку.
Тут он начал изучать таблицу - «Зина Портнова – понедельник с 9 до 10», «Зоя Космодемьянская - вторник с 16 до 15», «Леня Голиков…»
- Папа! - закричал Октябрин, - Зина Портнова – это кто?
Отец, молча пожимая плечами, встал из кресла, и ушел в бункер. Через пять минут он вернулся с девочкой-мулаткой за ручку. Непослушные волосики изо всех сил выбивались из двух аккуратных косичек. Октябрин помнил, как вез ее в поезде.
- Подожди-ка, - сказал Октябрин, - Я, конечно, не знаю, как ее зовут, но если бы ее звали, как улицу в районе метро «Проспект Ветеранов», я бы ее имя точно запомнил.
Октябрин-старший слегка потупился, и тут вступила учительница:
- Дедушка их всех переименовал… В честь героев войны, - сказала она, - Тем более, некоторые не знали своих фамилий. А у других была одна общая детдомовская - Шестеркин, разве это хорошо?
В этот момент из бункера высунулась ослепительная блондинка лет шести и сказала: - «Генерал Симоняк дерется!»
Октябрин-младший схватился за голову… Отсутствовал четверо суток, и вот, встречает такое…
Учительница прошлась туда-сюда по комнате мелкими нервными шагами, и обратилась к Октябрину-младшему:
- Мы вот без Вас очень переживали, не знали, что решить. Детям ведь надо гулять, а если во двор водить такую толпу - сразу возникнут подозрения соседей…
- Вы детей назвали в честь улиц «спальных районов» Петербурга*, - Октябрин перешел на крик, - Пока я занимался лифтом, то есть, вашей безопасностью! А теперь ты пытаешься меня отвлечь рассуждениями о пользе прогулок?
Октябрин развернулся и ушел спать в закуток первого яруса, где раньше укладывали зомби-швей.
Ночью ему снились герои войны, они помогали ему ремонтировать лифт, а в конце подарили самолет с красной звездой и отметками количества сбитых фашистов. Утром на свежую голову он решил, что уступит отцу в этот раз, пусть детей так и зовут, но на будущее он никогда не должен оставлять руководство жителями бункера.
* Улицы новых районов Петербурга (Ленинграда) в 70-80 годах 20 века названы именами героев Великой Отечественной Войны.
В девять утра учительница пришла стучать в дверь– «Я не знала, что вы расстроились», и все такое…
Одеяло на соседней кровати зашевелилось, и оттуда вылез Федя.
- Доброе утро, - сказал он Октябрину и оделся быстро, как пожарник.
- Ты что тут делаешь? - удивился Октябрин.
- А я здесь спал, - сказал Федя, - А вчера вы все так шумели из-за этих имен - я вот тоже думаю, как они, когда вырастут, будут называться? Генерал Борисович Симоняк, что ли?
- Иди уже отсюда, самый умный, - прогнал его Октябрин, и сам вышел вслед.
Учительница тоже удивилась, увидев вместо него Федю, и возмутилась:
- Опять ты от дежурства прячешься?
- А я в общий список не вписываюсь, меня зовут нормально!
Федя быстро смылся, а Октябрин сказал:
- Пусть так и называются, нельзя же детей каждый день переименовывать. На секунду вас оставить нельзя, обязательно что-нибудь натворите!
Они поднялись в квартиру, и Октябрин помирился с отцом. Они позавтракали и отправились вдвоем испытывать починенный лифт.
- Куда поедем? - спросил отец.
- На пятый, - уверенно ответил Октябрин.
Отец хотел возразить, но не нашел аргумента, и они поехали.
Пятый уровень бункера разительно отличался от остальных ярусов. Как уже говорилось, он был полностью каменный, не имел металлической обшивки, и электрические провода, казалось, кинуты как попало, обеспечивая минимальное освещение. Каменные плиты были подогнаны очень плотно, совсем без следов цемента или другой строительной смеси. От выхода из лифта тянулся холодный коридор под углом вверх. На полу имелись неопределенного свойства пазы, будто бы предназначенные для рельсов, но рельсов не было. Проход не подходил для шага человека, ноги скользили, хотелось за что-нибудь схватиться. Потолки коридора имели необоснованно большую высоту. Стены были ровные, мокрые, гладкие, абсолютно пустые. Коридор вел в комнату, но двери как таковой не было, имелся лишь проем за счет нескольких вынутых каменных плит. Во всем ярусе отсутствовала вентиляция.
Отец с сыном вышли из лифта и встали в каменном коридоре.
- Как замечательно проехались, - сказал старший Октябрин, - Так бы ездил и ездил! Ты такой молодец, какую работу проделал, как лифт починил! Давай-ка, поедем дальше покатаемся!
- Нет, - возразил сын, - я на пятом ярусе остановился и желаю с тобой прогуляться.
И они пошли по циклопическому ходу до провала в стене.
- Может, не будем время терять? Обратно пойдем? - предложил отец, бодро разворачиваясь на сто восемьдесят перед входом в комнату.
- Лучше мы тут отдохнем, фотографии посмотрим, - ответил ему Октябрин–младший, усаживаясь на каменную плиту из тех, что были вынуты из стены, - Садись, посмотри, что мне в поезде подарили.
Отец, охая, будто изображает радикулит, присел рядом на влажную поверхность. Фонарь на его лбу хорошо освещал комнату и Октябрина-младшего с двумя фотоснимками в руках. Фото с изображением соседки по купе он предусмотрительно выкинул. На оставшихся снимках из Египта был коридор, по которому они шли, и комната, в которой они сидели.
-Здорово, правда? - спросил Октябрин-младший, - Ты можешь догадаться, где это фотографировали?
-Это - не наше, - уверенно ответил отец, - Тут эрозия по камню пошла по левой стене – а я бы такого повреждения не допустил. И, смотри, тут помост деревянный проложен по полу.… А в комнате освещение другое! Так что разведчиков с фотокамерами у нас не было.
- А я и не говорю, что это Бункер, – Октябрин – младший ожидал другую реакцию, - Но ведь это точная копия! Пусть деревяшки на полу, но стены и потолок такие же! И вход в комнату не отличается, и этот саркофаг на полу огромный! В точности, как у нас саркофаг. Зачем он здесь?
Октябрин-старший задумался. Наверное, ему хотелось курить, но в бункере было не положено…тем более на ярусе без вентиляции. За последнее время он привык к своей новой второстепенной роли, ведь Октябрин-младший всем управлял, и у него хорошо получалось. А теперь вдруг привязался с этими фотографиями, как маленький… Октябрин-старший собрался с мыслями и произнес:
- Ну, раньше, когда я не в одиночку возился с бункером, коллеги сплетничали, что в других странах есть такие же проходы, и что фотографии есть. Но мне не показывали. И говорили, что этот коридор был здесь еще до советской власти и до начала строительства бункера.
Октябрин-младший, уже было приуныв, встрепенулся:
- И что, тебе было неинтересно, почему в разных странах такие штуки понастроили? И для чего они нужны, ты тоже не узнал? В схемах бункера, которые ты мне отдал, вообще ничего нет про этот ярус! А эти фотографии моя соседка по купе сделала в Египте в пирамиде, представляешь?
Отец пожал плечами:
- Бункер спроектировали умные люди, они знали хорошие места. А вот чему служил этот коридор до революции, я, хоть убей, не знаю.
Октябрин-младший аж подскочил:
- Но чему он служит сейчас ты точно знаешь, иначе бы ты не стал мне мешать сюда попасть!
Октябрин-старший грустно улыбнулся:
- Да я не мешал, мне просто не хотелось рассказывать, и повода не было. И очень хорошо, что повода не было. Этот уровень приспособлен уничтожать навеки почивших жителей бункера в случае, когда на поверхность запрещено выходить. Я никогда не видел, как это происходит, но знаю, что все работает. Для этого и стоит здесь этот саркофаг с отбитым краем. Нет никаких инструкций, схем и чертежей. Технология передается только на словах. Саркофаг все сделает сам. И, раз уж мне пришлось обо всем этом говорить, я завещаю …как бы найти слова… хочу быть однажды уничтоженным в этом саркофаге пятого яруса. Надеюсь, я буду первым из нынешних жителей бункера! А теперь пошли отсюда поскорей, - сказал отец и, теперь уже со спокойной совестью, двинулся к выходу.
Октябрин-младший испытал такое чувство, как будто во время веселенькой комедии поменяли режиссера. Неужели больше никто не шутит? Но, с другой стороны, есть свои плюсы, история с пятым ярусом начала проясняться, и теперь в его силах узнать подробности и найти применение новой информации. Он не стал больше мучать отца расспросами, хотя был абсолютно уверен, что тот рассказал далеко не все. Тем более, как-то отец проболтался, что был в Африке. А теперь делает вид, что никуда дальше Ленинграда не выезжал.
- Знаешь, папа, - сказал Октябрин, когда они оказались в чистом, светлом и таком безопасном лифте, - У нас есть еще больная бабка-соседка, так что тебе рано ставить себя первым в очередь к саркофагу! Давай лучше подумаем на прямо-противоположную тему. Как и где нам начать выгуливать детей, не рискуя, что всю эту толпу запеленгуют?
Отец с готовностью стал рыться в карманах:
- Вот, есть один чертежик запасных выходов с третьего яруса! Пойдем на разведку?
И они дружно отвлеклись от мрачных мыслей о предназначении камеры на пятом ярусе.
Проходя по коридору третьего уровня, отец с сыном слышали, как шел урок. Дверь в класс была приоткрыта. Дети немедленно вытянули шеи, уловив движение в коридоре, и учительница на них прикрикнула. В третьем ярусе был сделан отличный ремонт. Вместо железных труб всех диаметров глаз радовал подвесной потолок с галогенными лампами. Стены удачно обшили гипсокартонными панелями - и стало похоже на элитную школу с ремонтом под евро-стандарт. Зомби-строитель застелил досками чудовищный пол бункера и уложил мягкое голубое ковровое покрытие, на которое можно было падать без травм. Октябрин-младший с удовольствием шел по третьему ярусу, такому приятному по сравнению с каменным беспределом комнаты с саркофагом. Он даже начал забывать, что они ищут дополнительный выход, и тут Октябрин-старший неожиданно встал лицом к идеально ровной стенке фисташкового цвета. На стенке не было ничего примечательного, вернее - на ней вообще ничего не было. Но Октябрин-старший, посмотрев так, будто перед ним оказалось если не окно, то хотя бы картина, достал из кармана прозрачный от времени чертеж. Он разглядел его внимательно, и потом, без всякой надежды, перевернул другой стороной…
- Что, проход заделали? - догадался Октябрин-младший.
Стену пришлось ломать. Тут даже строгая учительница не смогла удержать детей, и все они прибежали любоваться.
- Вот, взломаем дверь, и пойдем на прогулку в лес! - сказал Октябрин-старший.
Вызванный для такого дела зомби-строитель, совсем не чертыхаясь, как бы это сделал нормальный человек, тупо заработал топором. Он безучастно разрушал результат своего собственного кропотливого труда. Дети издавали радостные междометья и толкали друг друга, в возбуждении. Учительница заметно расстроилась и запричитала:
- Если здесь не окажется двери, мы покажем плохой пример детям… Взрослые люди, среди белого дня ломают топором стену.… Вместо урока математики! Где же такое видано? Все не как у людей!
Октябрин-младший попытался ответить очень тихо, но дети, наверное, все услышали:
- Мы и так живем не как все люди! Или ты не заметила? Разве у тебя самой очень хорошо получалось жить среди обычных людей?
В этот момент зомби-строитель вынул выломанный лист гипсокартона, и, когда пыль рассеялась, все увидели крашеную зеленую железную дверь с колесом посередине.
- Гулять! Мы пойдем гулять! - радостно завопили дети.
Октябрин-старший повернул колесо и с невыносимым скрипом открыл проход в слабо освещенный бесконечный коридор.
- Учительница, одевайте детей потеплее! - сказал Октябрин-младший, - Идем гулять!
-Ура! - закричали дети.
- А если ничего не получится? - спросил всех сразу старший Октябрин, - Вдруг дальше освещения нет, или дверь наверх не откроется, или там обвал или протечка?
-Ну и ничего, - ответила учительница, - Пусть знают.
- Что знают? - не понял Октябрин-старший.
- Пусть знают, что такое облом*! - догадался Федя.
- Правильно, - подтвердила учительница, и все пошли одеваться.
Взрослые надели куртки и нацепили на лбы фонарики, дети построились парами в своих одинаковых детдомовских пальтишках. Отец с сыном пошли впереди группы, а учительница стала замыкающей. Зомби отправили обратно на кухню.
Тоннель встречал неприветливо. Было очень холодно, на полу мерцали в свете фонарика черные ледяные лужицы, шаги отдавались эхом тихих пугающих звуков. Проход был очень узкий-дети, идущие парами, еле пролезали дальше. Иногда они принимались тихо всхлипывать. В некоторых местах прямо по полу от стены к стене проходили ржавые трубы, дети запинались и валились все друг на дружку. Тогда их настроение на время улучшалось.
*облом – (простонародное) – несбывшиеся надежды.
Несколько раз где-то рядом проходил поезд метро, и тогда весь туннель вибрировал и стонал, а тусклые аварийные лампы на стенах мигали и умирали под своими сетчатыми масками.
Один раз проходили подземную реку, она гудела прямо за стеной, и на этом участке было особенно холодно и сыро.
Шли очень долго, почти целую вечность. Вдруг все услышали страшный, все возрастающий звук, какой мог издавать только внезапно разбуженный голодный дракон.
Появилось неприятное движение воздуха, пахло мазутом и болотом. Кто-то из детей заплакал. А старший Октябрин обрадовался:
-Надо же, вентилятор работает! Значит, скоро выход на поверхность!
Все радостно переглянулись, хотя друг друга было почти не видно. Группа прибавила шаг, но спешить стало совсем трудно - туннель начал идти под значительным углом наверх. Ноги скользили. Однажды упав, было трудно подняться.
- Если мы не попадем после этого на прогулку, это будет не просто облом! Это будет супер-мега-облом! - прошипел Федя, в очередной раз поднимаясь с ледяного пола.
Но опасения, к счастью, не оправдались. Когда угол наклона стал почти непреодолимым, фонарь Октябрина-младшего осветил тупик и вертикальную железную лестницу, уходящую далеко вверх. На стене, рядом с первой ступенькой в свете фонарика светилась хромированная табличка с выбитым текстом :
«12 декабря 1946 года бригада строителей им. Товарища Хлебникова под руководством товарища Матвея Пояркова досрочно закончила строительство запасного туннеля номер десять».
- Видите, как хорошо все складывается. А могли бы здесь череп и пару костей найти, - сказал Октябрин-младший и полез вверх.
- Не все сразу! - кричал внизу Октябрин-старший детям, которые, подобно мартышкам в перенаселенном обезьяннике, гроздью висли на лестнице.
Октябрин-младший уперся в люк с ржавым кодовым замком, достал масленку и, роняя вниз жирные капли, оживил дверь.
- Какой код? Только не говори, что не знаешь! - закричал он отцу.
Отец подумал и крикнул со слабой надеждой:
- А помнишь, как ты поломанную дверь лифта одним взглядом открывал?
- Какой взгляд после такой прогулки? - с отчаянием донеслось сверху, - Чтобы взглядом двери открывать, надо выспаться и пообедать, как минимум!
Отец сел на корточки у стены и тихо сказал:
- Я же говорил, что с каждым днем глупею…
Все замолчали, только вентилятор исправно выл, равнодушный и жуткий.
- Открыл! - отдаваясь эхом по всему туннелю, донеслось с самого верха, - 12 декабря 1946 года - это и есть код!
Яркий дневной свет озарил суровую внутренность туннеля, и целый ком снега полетел на стоящих внизу жителей бункера. Снежинки кружились на границе между дневным светом и полумраком.
- Как красиво! - сказала учительница, - Давайте, наверх по одному!
Дети карабкались, не помня усталости. Вылезли на опушке леса в глубочайший сугроб, и взрослые пересчитали детей. Все двадцать пять с радостными лицами стояли кто по колено, кто по пояс в снегу и ждали команды «гулять».
- Далеко не уходить! Быть в поле зрения! - крикнула учительница, и дети побежали, падая в снег.
- А если простудятся? - забеспокоился Октябрин-старший.
- Они же с Севера! - убедительно ответил младший Октябрин, - Даже Зина Портнова там родилась!
Мулатка Зина Портнова казалось еще более смуглой на пронзительно белом снегу.
Взрослые переминались с ноги на ногу, завидуя играющим детям, которым было жарко, несмотря на мороз.
- Следующий раз на прогулку термос возьму. С коньяком, - сказал Октябрин–старший.
Учительница мерзла молча.
- Хочешь со мной завтра в город пойти? – предложил ей Октябрин-младший.
- А что мы будем делать? - автоматически спросила она, стуча зубами от холода.
- Мы будем буржуев раскулачивать! - ответил Октябрин.
- А это весело? - спросила учительница, ничему уже не удивляясь.
- Очень весело! У буржуев всегда праздник! - сказал Октябрин, и припугнул, - Впрочем, не хочешь - не надо!
- Очень хочу, - призналась учительница.
- Может, хватит гулять? - вступил в разговор отец, и все согласились. Заметно начинало темнеть, и пошла мести поземка.
- Отряд! Стройся! – крикнула учительница.
Дети резко перестали носиться и встали в шеренгу, одновременно провалившись по пояс в снег. Поднялся ветер, и одинаковые красные детдомовские шарфы за их спинами поднялись параллельно земле и реяли, подобно флагам.
В этот момент из леса выползла бабка в вытянутом тренировочном костюме советского образца. Скрипя по снегу широкими лесными лыжами, она смотрела себе под ноги, а когда подняла глаза, увидела построившихся детей. Бабка сначала замерла в немом ужасе, затем вмиг развернулась и умчалась с совершенно не подобающей возрасту скоростью.
- Ну вот, везде люди попадаются! - прокомментировала это событие учительница, подозвала детей, и все спустились в бункер.
Обратная дорога показалась в тысячу раз короче, чем когда они шли первый раз. Тем более, она была под наклоном вниз, и ноги сами шли. Оказалось, обратный путь по туннелю занимает всего чуть больше часа.
Очень голодные, но довольные, путешественники вернулись домой.
Вечером следующего дня, Октябрин-младший и учительница отправились «раскулачивать буржуев». Учительница накрасилась, а Октябрин оделся в штатское. Они вышли во двор и проследовали через толпу пенсионеров, которые в любую погоду обсуждали новости, стоя у подъезда. На этот раз все слушали наиболее бодрую и подтянутую пенсионерку, которая рассказывала мистическое событие вчерашнего дня:
- Ну, вы все знаете, что мне доктор прописал лыжи? От головы, сказал, хорошо помогает. Ну, я из последних сил теперь хожу в лес кататься. Вчера вот до лесопарка доехала, часа три дорога заняла, голова прошла, зато спину схватило.
Погода испортилась, уже спортсмены перестали попадаться, я думала, к опушке доеду - и обратно. Там такая опушка вырублена, а посередине – холмик, весь в снегу, разумеется. Я всегда туда доезжаю и там обратно поворачиваю. В это время уже темнеет, обычно. И вот вчера еду, и снег пошел - прям в глаза летит, ну я кое-как проморгалась, и вижу - на опушке в тумане, на ветру, по пояс в снегу стоят одинаковые дети, очень много детей, стоят, их снег засыпает, а они не двигаются, и только шарфы на ветру колышатся… И нет вокруг следов человеческих! А дети стоят, не шевелятся и все на меня смотрят! А один ребенок - черный, как черт. Ух, девоньки, ну и страшно мне стало! Я уж как ринулась домой бежать! Чуть лыжи не потеряла.… Теперь так колено схватило, пойду в поликлинику, скажу доктору - вот до чего ваше лечение довело!
- Не ходите больше на опушку - там аномальная зона! По телевизору говорили! - очень серьезно сказал Октябрин, останавливаясь прямо перед пенсионеркой.
- А в какой передаче? Что-то мы не видели? Когда эту передачу показывали? - стали задавать вопросы все пенсионеры хором.
- Ночью показывали, в три часа. Говорили, повторять не будут! - объяснил Октябрин.
- А, ну мы спим тогда… Это вы – молодые, все-полуночники! - расстроились пенсионеры, - Почему самые лучшие передачи так поздно показывают? Вот раньше ночью телевещание вообще прекращалось, хорошо было тогда! - и все стали вспоминать, как было хорошо.
А Октябрин с учительницей пошли дальше, сели в метро и приехали в центр города. Красивый, но чуть-чуть обшарпанный дом стоял на углу двух больших улиц. Перед огромной витиеватой дверью курили, несмотря на лютый холод, девицы в нарядных летних платьях. Октябрин открыл резную дверь своим электронным ключом, и вместе с учительницей проследовал мимо спящего консьержа. Учительница никогда не была в таких домах с большими покрашенными подъездами, куда просто так не попадешь. Они пошли пешком на четвертый этаж, и сразу услышали музыку и веселые голоса сверху:
- Я же говорил, у буржуев всегда праздник! - сказал Октябрин.
На площадке четвертого этажа тоже курили девицы, а на пороге квартиры улыбался толстый нарядный дядька в галстуке, закинутом на плечо, как кашне. Человек был изрядно пьян. Учительница было приняла его за иностранца, но тот сказал на чистейшем русском:
- Мистер Октябрин! Как вовремя вы пришли! Мы как раз справляем день рожденья… Как тебя зовут, - обратился он к одной из курящих на лестнице девиц, - Катя? Мы справляем день рождения Кати!
Девицы заржали.
Октябрин и учительница вошли в большую комнату с настоящим фонтаном посредине. На диване, на ковре, на всех стульях, везде сидели веселые люди с бокалами. Самый непрезентабельный из всех худенький человечек вдруг поднялся и пошел навстречу Октябрину, сильно шатаясь, а все услужливо освобождали ему дорогу, проворно вскакивая. Человечек, фыркая, умылся в фонтане, чем вызвал одобрительные возгласы присутствующих. Затем он вытер правую руку о свой изумительный бархатный пиджак и подал ее Октябрину.
-Ши из бьютифул, - сказал он, кивая на учительницу. Это и был главный буржуй. Он вынул из кармана скомканные доллары, и вручил Октябрину, рассыпаясь в шуточных благодарностях.
После этого вечеринка продолжилась.
Учительнице вручили банку финского пива, и, осмелев, она свистящим шепотом спросила Октябрина:
- Неужели это - твоя квартира, и ты им ее сдаешь?
- Конечно, - ответил Октябрин, - На это мы все и живем! У меня еще две таких для богатых буржуев.
- А почему они такие богатые? Как они столько денег зарабатывают? - продолжила интересоваться учительница.
- А они не зарабатывают, им эти деньги в России просто так дают, за то что они иностранцы, - будучи совершенно уверенным в своих словах, объяснил Октябрин.
На этом месте произошел страшный взрыв хохота и аплодисменты. Оказалось, русские гости так реагировали, когда главный буржуй, не знающий другого языка, кроме английского, вставлял в свою речь русский мат. Ну, или хотя бы слово «блин».
- Пойдем отсюда, - сказала учительница, - у нас лучше.
Они вернулись в бункер, и жизнь потекла по обычному расписанию, в которое так удачно вписались прогулки. Зомби-строитель проводил свет и делал ремонт в туннеле, ведущем в лес, зомби–Маша готовила и убирала, учительница вела уроки, дети баловались, отец с сыном исследовали бункер, находя все новые и новые камеры и коридоры. Октябрин-младший начал заново чертить схему бункера, поскольку в старой, разрозненной и выцветшей от времени не хватало важнейших деталей. Однажды, когда они вдвоем сидели в комнате наверху, он показал отцу лист ватмана, приколотый кнопками к доске, и сказал:
- Я почти закончил схему центральной части бункера, и по всему получается, что, кроме лифта, должна быть лестница, соединяющая все уровни. Я соблюдал масштаб, и когда нанес основные туннели и камеры, увидел, что остается пустое место. Там точно есть лестница. Ты ведь знаешь про это? Ведь так?
- Нет, - ответил отец, - Я ничего не знаю про лестницу.
В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появилась учительница с трясущимися руками и сказала, заикаясь:
- Ее не-нет!
- Чего нет? - в один голос спросили Октябрины, занятые исключительно мыслью о мифической лестнице.
- Соседки! Соседки нет! Я пришла ее кормить, а ее нет - она ушла!
Учительница опустилась на стул и закрыла лицо руками.
- Она нас выдаст! – сказала она и заплакала.
В комнате воцарилось состояние ужаса, каждый мысленно себя ругал, что не уследил за больной, которая на глазах крепла и поправлялась.
- Хватит реветь, - скомандовал Октябрин-младший, - расскажи лучше, что ты там обнаружила!
Учительница собралась с мыслями и начала вспоминать:
- Постель убрана, застелена, сверху подушка такая декоративная положена. С петухом. Вся ее одежда, в которой она лежала, засунута в стиральную машинку. И еще, мне кажется, рядом с кроватью висела сумка - и вот ее там нет. Ведь висела? Вы помните?
- Да, кажется, - был ответ.
- Вот и все, больше ничего не изменилось, - закончила учительница.
Ничего больше не оставалось, как караулить в глазок, вернется ли соседка, и будет ли с ней милиция. Караулили втроем по очереди, один смотрел, остальные мерили шагами комнату не в силах сесть и успокоиться. Через час вернулась соседка, открыла к себе дверь и скрылась в квартире.
- Вот так, - сказал Октябрин-младший, которому и довелось увидеть возвращение.
На разведку пустили учительницу. Она вернулась довольная со словами - «Все нормально, она совершенно сумасшедшая».
Оказалось, соседка неожиданно самостоятельно встала и пошла за пенсией, получила, купила бубликов, поговорила с соседками на улице, и те порадовались ее выздоровлению. Одна бабка спросила, где ее дочь Маша, но ответ был короткий - «Ой, не спрашивайте - не спрашивайте». После этого она вернулась в квартиру и села перед телевизором. Тут в дверь позвонила учительница, и соседка впустила ее, как старую знакомую. Они стали сидеть перед телевизором вдвоем, и тут соседка сказала:
- Чуть не забыла… Я ведь хочу баллотироваться в депутаты нашего района! Пойду завтра, зарегистрируюсь… А то бардак тут без меня!
На этом месте учительница распрощалась и ушла, успокоенная.
- Не будем ее больше кормить, - решил Октябрин-младший.
Все так устали от переживаний, что уже не стали возвращаться к поискам лестницы, а потом занялись другими неотложными делами, но через несколько дней лестница напомнила о себе сама. Октябрин-младший пошел проверить, как идет ремонт в туннеле, ведущем на прогулку. Частично был готов деревянный настил на полу, и проведено приятное глазу освещение. Зомби-строителя он обнаружил у лестницы, ведущей наверх.
Зомби посмотрел на Октябрина своими маленькими бессмысленными глазами и произнес:
- Я нашел в стене письмо! Наверное, это Вам! - И протянул грязно-желтый конверт с черными разводами плесени.
Октябрин сразу понял, что это что-то очень важное, и чтобы не терять времени на обратную дорогу, вылез по лестнице на поверхность. Весеннее солнце пригревало, но снега еще было много. Он сел на выходе из люка и открыл письмо. Конверт был очень плотный, промасленный, будто специально предназначенный для многолетнего хранения в сыром помещении. Поэтому письмо сохранилось полностью, и чей-то четкий почерк хорошо читался.
«Дорогой товарищ из будущего! Что там у тебя - война или профилактический осмотр бункера? Наверное, я уже давно умер, а ты живешь и читаешь это письмо, и это славно. Ты хорошо знаешь бункер, раз зашел так далеко, в этот Богом забытый запасной отсек. Поэтому я не буду тебе докучать рассказами, где что находится, и про саркофаг не буду говорить, и про камеру, дарующую бессмертие ничего не напишу - эти знания придут к тебе сами. Я прошу тебя об одном – я заклинаю тебя! Никогда не пытайся найти лестницу! Дорогой товарищ, если ты выпустишь Его, ты будешь один во все виноват, все разрушится.… Есть лифт, он будет ездить вечно – на ваш век хватит. Не ищи лестницу!
С большевистским приветом,
Матвей П.
Бригадир бригады имени товарища Хлебникова.
12 декабря 1946 года»
Октябрин с недоверием повертел в руках письмо и конверт. Первой мыслью было - а вдруг это шутка? Учительница или отец подсунули? Конечно, этот поступок был бы им совсем не свойственен, но вдруг? Ведь это письмо выглядит шуткой, и в его существование тоже трудно поверить. Как можно выпустить Его с лестницы через столько лет, кто бы этот Он ни был, но он точно умер бы там от голода и холода.
И в этот момент Октябрина заметили.
Прямо на него из леса ехал человек на лыжах с пропеллером на спине.
- Вот так обычно и бывает, когда отвлечешься хотя бы на минуту, - подумал Октябрин, который обычно создавал вокруг себя энергетический купол. Элементарное упражнение по экстрасенсорике, мысленная защита от посторонних, главное не забыть сосредоточиться. Можно использовать против контролеров в электричке. Но сейчас было уже поздно. Человек с пропеллером подъехал совсем близко и крикнул:
- Ну что, строительство затеваете? Разведку проводите? Лес собираетесь вырубать? А я буду вас отстреливать по одному!
- Ну, стреляй! - согласился Октябрин.
Человек выключил пропеллер и стал хлопать себя по бокам и карманам, будто пытаясь найти некое оружие. И вытащил только зеленую пластмассовую фляжку.
- Садись ко мне, поговорим, - предложил Октябрин, еще не решив, сделать ли из человека зомби.
Человек, не снимая лыжи, ловко скрестил палки и удобно сел на них прямо перед Октябрином. Он с интересом смотрел на открытый люк бункера и отвинчивал крышечку фляжки.
- Так ты не с ними? Ты не собираешься лес вырубать?
- Нет, ответил Октябрин, - Мне этот лес самому нужен.
- Это хорошо, - улыбнулся человек, - Угощайся, - и протянул зеленую фляжку.
Октябрин послушно выпил какую-то гадость и сказал:
- Ну ладно, я, пожалуй, пойду!
- А ты что, тоже под землей живешь? За этим люком? - спросил человек.
- Да, под землей живу, а если ты кому-нибудь про меня расскажешь, я тебя найду и убью, - очень серьезно сказал Октябрин.
- Мне рассказывать про тебя не кому. Я тут почти один обитаю, в землянке, можешь ко мне в гости прийти, - несмотря на угрозы Октябрина, человек сохранял дружелюбное настроение, - Правда, приходи, мне тебе нужно важное рассказать.
- Может, и приду, спасибо, - сказал Октябрин.
- Ты завтра приходи, только лыжи возьми, а то в снег провалишься, прямо в это же время приходи, я буду ждать!
Человек вскочил, очень засуетился, включил пропеллер и уехал.
Октябрин вернулся в бункер и решил никому не рассказывать ни про письмо, ни про человека с пропеллером. Он пошел в магазин и купил себе лыжи для завтрашнего похода к лесному товарищу. Учительница, увидев его с лыжами, очень обрадовалась:
- Поехали вместе по лесу кататься, а то я только вокруг детей круги наворачиваю, - пожа-алуйста, возьми меня с собой кататься!
На следующий день, выгуляв и отправив обратно в бункер детей, Октябрин и учительница встали на лыжи и закрыли люк, оставив Октябрина-старшего караулить внутри до их возвращения. Открыть люк снаружи было совершенно невозможно. Это была овальная дверь из единого металлического блока, невероятно плотно прилегавшая к стенке. Поверх многолетней ржавчины поверхность двери была разрисована аэрографом. Безвестный мастер написал на нем все слова, которые знал - «Адидас», «Цой», «ЛСД» и «спорт».
Под ними слабо просвечивали облупившиеся буквы времен строительства бункера «Не входи - убьет» и аккуратно нарисованные через трафарет череп и кости.
- Вот она, бригада им. Хлебникова, - подумал Октябрин, - Все бы им запреты по стенкам вывешивать.
Послышалось слабое гудение пропеллера, и из леса выкатился вчерашний знакомец. Он резко остановился перед учительницей и сказал:
- Женщинам туда нельзя!
- Куда нельзя? - уточнила учительница.
- Ну, я очень прошу, не надо туда, - вдруг заныл человечек с пропеллером.
- Иди домой, - велел Октябрин учительнице.
Человек включил пропеллер, Октябрин поехал за ним, но остановился и проверил, что учительница вернулась в бункер. Они помчались через лес, и Октябрин все время отставал от человека с пропеллером и всю дорогу жалел, что вышел без фонарика. В лесу начинало темнеть, и возникла опасность просто выколоть глаз невидимым в темноте сучком. Он все время задевал палкой за скользкие ветки, и на него валились мокрые шапки снега.
- Приехали, - крикнул человек с пропеллером из темноты, остановившись далеко впереди. Октябрин подъехал к нему, два раза промахнувшись мимо лыжни и провалившись по колено в снег.
Из небольшого холмика между елок шел дымок, растопив вокруг себя черный кружочек.
- Вот здесь я и живу, - сообщил человек с пропеллером, проворно снял лыжи, разгреб какой-то мусор, спустился в нору и пригласил Октябрина войти. Внутри оказалось не так уж и плохо. Прямоугольное помещение с земляными стенами и полом освещалось несколькими старинными керосиновыми лампами и с треском отапливалось печкой-буржуйкой, на которой изо всех сил кипел черный чайник.
Из стен торчали корешки и зелененькая травка. Четко выделялись слои глины, песка и земли. Местами стена начинала сыпаться, и была закреплена досками. Потолок равнялся нормальному человеческому росту, но все равно хотелось пригнуться. В помещении имелся грубо сколоченный стол, пеньки вместо стульев, а единственным украшением служил женский портрет на стене в рамке из засохших цветочков. Женщина получилась на фото очень умной и потрясающе некрасивой.
- Раз ты тоже под землей живешь, то тебе не привыкать к такой роскоши, - сказал хозяин землянки, снимая пропеллер и приглашая садиться на пенек.
- Нормально, - сказал Октябрин.
Человек налил чай с запахом сена в консервную банку и протянул гостю:
- Надо все время пить, чтобы не замерзнуть, - порекомендовал он очень серьезно.
Но Октябрину пить совершенно не хотелось, он все ждал, когда ему расскажут обещанную информацию и, не выдержав, сам начал разговор.
- И давно ты тут живешь?
- С тех пор, как жену увели! - человек громко отхлебнул из банки.
- Ну, знаешь, это еще не повод, чтобы уйти в лес и мерзнуть тут в темноте! - сказал Октябрин. – Ушла - так ушла, ей же хуже!
- Нет, ты не понимаешь, ее в лес увели, лесные люди. Если они сегодня выдут, я тебе в щелочку покажу.
Октябрин задумался: «Ну вот, еще один сумасшедший».
-Ты не думай, что я свихнулся, - угадал мысли гостя хозяин землянки, - Я тебе расскажу все по порядку. Моя жена работала в зоологическом институте, изучала вопрос существования лесных людей.
- Ети, что ли? - спросил Октябрин.
- У них много имен, каждый народ их по-своему называл, - продолжил человек, - И вот, моя жена много ездила в Сибирь и находила там следы, и записала много рассказов местных жителей, и даже разговаривала с потомками лесных людей.
- А они умеют разговаривать? - заинтересовался Октябрин.
- Потомки - умеют. Они же среди людей родились. Лесные люди вымирают и знают это. Поэтому они уводят в лес под гипнозом человеческих женщин, и женщины потом возвращаются и рожают детей. Эти дети почти как настоящие, только у них очень большие руки, особенно - левая. Некоторые из потомков имеют необычные способности, хорошо поют и умеют лечить болезни, а большинство просто спиваются в своих деревнях. Ну вот, я дальше про жену буду рассказывать. Ей удалось заснять несколько кадров в северном предгорье Урала, как лесные люди в лесу сидят на пенечках. И еще ей удалось выбить командировку на Аляску, оттуда она тоже привезла уникальные артефакты. Но в институте у моей жены нашлись враги, которые объявили все кадры и артефакты подделкой, и моя жена оказалась без работы. Я-то мог ее содержать, я тогда хорошо зарабатывал, дальнобойщиком был. Но она говорит - не могу без своих исследований, и все тут. И показывает мне карту со стрелочками – мол, я рассчитала пути миграции лесных людей, я уверена, что у нас в лесопарке они тоже есть. Буду, - говорит, - их в нашем лесу караулить. Я ей говорю, а если они тебя уведут в лес? Как тех женщин в Сибири? А она в ответ кокетничает - ой, ну что ты, я же такая некрасивая! Я ей говорю – красивая, не красивая, но я – то тебя люблю! И пошел с ней. Мы стали вместе сюда ходить, все лето ночевали с палаткой, и следили, не появятся ли лесные люди. Лежали в засаде с биноклями сутки напролет. Здесь место довольно дикое, болото, и комаров много, так что ни разу не то что лесного, просто человека не встречали. Однажды, когда уже всякую надежду потеряли, ночью, в три часа, первого июля, как сейчас помню - идет по опушке лесной человек. Два тридцать в холке, шерсть гладкая, в темноте поблескивает. Идет широкими, большими шагами, такая туша, а легко идет, будто танцует. Челюсть – огромная, и зубы в темноте кажутся белыми-белыми, плечи - волосатые, мускулистые, движутся в такт шагам. Прошелся так, будто нам специально показался. Развернулся передом, жена аж покраснела. Я – отвернулся. А он обратно в лес пошел.
Октябрин посмотрел внимательно на рассказчика - тот разогрелся чаем и снял грязную шапку, обнажив редкие курчавые волосики над невысоким лбом с поперечными морщинками. Под грустными глазами легли жалобные мешки, как у некоторых пород собак с большим количеством кожи. На безвольном подбородке выступало некое подобие бороды. Человек сидел, опустив плечи под изношенным ватником, и рассматривал обручальное кольцо на обветренной потрескавшейся руке. Другой рукой он машинально разглаживал на коленке шапку.
Октябрин представил рядом с ним того лесного человека из рассказа. Сравнение было явно не в пользу хозяина землянки. Тот глубоко вздохнул и продолжил:
- Жена так радовалась, мол, я теперь им всем докажу! Утром, говорит, отдам фотографии в печать и всем докажу! Мы всю ночь радовались, праздновали, я уже не помню, как и когда уснул.… Проснулся в девять утра, а жены нет. Только следы огромные на траве и проход через бурелом протоптан… Три года с тех пор прошло, я вот работу бросил, землянку вырыл, снег на огне топлю и все жду-жду, когда ее отпустят…
- Знаешь что, - осторожно начал Октябрин, - А если она не хочет возвращаться? По твоему рассказу получается, что она ради своего исследования так называемого может всем пожертвовать? И тобой, и собой, - Октябрин посмотрел на хозяина землянки, не обиделся ли тот на это предположение.
Хозяин землянки часто закивал головой:
- Да, я тоже так начинаю думать. Именно так, если не хуже. И поэтому я тебя позвал. Я смотрю, ты тоже здесь живешь, и женщина с тобой. Поэтому, мы с тобой заодно.
И ты должен знать – лесопарк будут вырубать, очень скоро, может быть уже завтра, наши домики сравняют с землей. Но это не так важно, как то, что лесные люди, и с ними моя жена, уже окружены автомобильными дорогами, и если вырубят этот лес, они все погибнут! Здесь будут строить большие, огромные магазины, каких мы с тобой отродясь не видели, и будет еще больше дорог. Где будут жить лесные люди? Куда они пойдут? Мы с тобой должны что-то придумать.
- Хорошо, очень хорошо, что ты мне это рассказал, - поблагодарил Октябрин, - Я теперь пойду.
- Ладно, - сказал хозяин землянки, - Я тебя провожу.
- Только пропеллер не включай!
- Как скажешь!
И они вылезли из норы, и встали на лыжи. Ехали молча, думали о своем, и шаг за шагом добрались до бункера.
- Ты поезжай домой, дальше я сам,- попросил Октябрин.
- Еще увидимся, - попрощался человек, включил пропеллер и умчался в лес. А на том месте, где он скрылся, среди деревьев как из ниоткуда возникли два силуэта – один черный, огромный, больше двух метров, и рядом - маленький, будто закутанный в шкурку, и, как показалось Октябрину, в больших очках.
Октябрин почувствовал беззвучный сигнал, и он был похож на просьбу о помощи. Силуэты растворились, люк, наконец, открылся, и замерзший в ожидании отец выругался, что редко с ним бывало.
- Ладно, пойдем спать! – миролюбиво предложил Октябрин-младший.
- Там учительница в истерике бьется, хочу тебя предупредить, - сказал отец.
В два часа ночи Октябрин поужинал с зомби-Машей, которая почти никогда не спала.
– Что-то ты толстая стала, - сказал ей Октябрин вместо благодарности за отличную еду, - Много, что ли, ешь?
- Учительница плачет, - вместо ответа сказала зомби.
Октябрин пошел в комнату учительницы на третьем ярусе, где давно спали дети. Он стал стучаться, и она открыла, она не спала, и не такая уж прямо была заплаканная.
- Меня прогнали, будто я зомби! - сказала она, - Я только на лыжах хотела покататься…
Октябрин сел на ее кровать и сказал:
- Мне в лесу такую историю рассказали…
- Про что? - спросила учительница.
- Не поверишь! Про любовь, – ответил Октябрин. И он спросил себя - если даже уродливая женщина в очках любит волосатого Ети в диком лесу, то почему они с учительницей, такие замечательные и красивые, живут как монахи? А учительница тоже что-то для себя решила, но гораздо раньше. И Октябрин остался ночевать у учительницы.
Утром, выходя вместе из комнаты, они первым делом наткнулись на детей под предводительством Феди.
Федя посмотрел на Октябрина и учительницу и сказал мулатке Зине Портновой:
- Вот у них дети красивые будут! А не уроды, как ты.
Октябрин взял его за ухо и отвел в первый попавшийся угол:
- С каких это пор мы тут расистов выращиваем?
- Я не расист, это она дура! - возразил Федя, –У меня завтра день рождения, а она не верит.
- Я тоже не верю, - и вправду не поверил Октябрин, - чем ты докажешь? Ты же так гордишься, что у тебя нет документов.
- Просто я здесь уже полтора года, поэтому у меня в любой момент может быть день рождения, вот и все доказательство.
- Ну ладно: если до вечера никого не будешь обижать, завтра отпразднуем, - сдался Октябрин, - А что же ты год назад ничего не сказал?
-Ну, если вы сейчас не верите, что у меня день рождения, то тогда бы точно никто не поверил! - логично рассудил Федя и попытался картинно уйти, но Октябрин его остановил:
- Ты ведь, конечно, уже придумал, что собираешься выпросить в подарок?
- Конечно! - Федя заулыбался во весь рот, - Я хочу праздник в зале с колоннами на самом нижнем ярусе! Меня дедушка туда один раз брал, там так красиво. А в конце праздника я хочу выступить с речью со сцены…и чтобы меня никто не перебивал. Вот и весь подарок!
- Очень экономно, - сказал Октябрин, - можно организовать. – Но если устроишь сегодня драку, сразу все отменю.
- А ведь мы даже Новый Год еще ни разу не справляли, - задумчиво сказал он сам себе.
В результате отменили уроки и весь день репетировали на сцене, и одновременно мыли пол и меняли лампочки в люстрах, до которых можно было достать. Что делать с бархатным красным занавесом в несколько слоев, так и не поняли. Решили его просто не трогать в буквальном смысле слова, так как от малейшего прикосновения занавес извергал кубометры полувековой пыли.
Но зрительный зал все равно оживал на глазах.
- А что, хорошая мысль - устроить концерт! - радовался Октябрин-старший. - А то такой дворец съездов без дела простаивал.
В назначенный день прямо с утра все начали по шесть человек спускаться на лифте на десятый ярус. Наконец, собрались и сели, заняв полтора первых ряда. Публика выглядела праздничной, насколько позволяла незамысловатая одежда, которую носили жители бункера. Настроение у всех было приподнятое. Жаль только, занавес раздвигать не предоставлялось возможным. На сцену вышла учительница с прической и в вечернем платье из занавески, которое ей за ночь сшила зомби-Маша и объявила:
- Дорогие друзья! Торжественный концерт в честь восьмилетия Феди объявляется открытым! - и ушла.
Пришел сам Федя со стулом и поставил его посередине сцены. И тоже ушел. Тут появилась зомби-Маша с балалайкой и все захлопали. Маша начала играть попурри из песен военного времени, а Зина Портнова влезла на сцену и стала ходить вокруг сидящей толстой Маши, грациозно помахивая платочком. Все радовались и хлопали в ладоши.
Потом вышел Генерал Симоняк и очень громко спел единственную песню, которую знал – «В лесу родилась елочка». За ним вышла Зоя Космодемьянская и изобразила номер «Художественная гимнастика», два раза сев на шпагат. Октябрин-старший тоже выступил, прочитав наизусть фрагмент поэмы «Василий Теркин». Остальные дети вышли на сцену все вместе и попытались спеть хором, но слышно было только Леню Голикова, который мимо нот выводил «Стая белых сизарей!» Это была их общая детдомовская песня. Солдат Корзун встал слишком близко к пыльному занавесу и из-за этого всю песню прочихал.
Не выступали только суровый зомби-строитель и Октябрин-младший, которые почти не знали ни стихов, ни песен.
Когда все выступавшие заняли снова свои зрительские места, учительница объявила торжественную речь именинника Феди. Федя с грохотом выволок из-за кулис красную трибуну и встал за ней на стул. Он положил руки на трибуну и начал читать по бумажке с выражением:
- Дорогие жители бункера! Спасибо вам за прекрасный концерт. Я надеюсь, что теперь мы справим и все другие дни рождения, забытые нашими взрослыми товарищами. (В зале раздалось приглушенное хихиканье). Меня обещали не перебивать, и поэтому я быстренько скажу, все, что думаю. Я думаю, что они собрали нас в бункере, чтобы вырастить новое поколение, не похожее на тех, кто сейчас живет наверху в нашей стране и во всех других. А как из нас это вырастить - они сами точно не знают. Но мы должны постараться стать такими людьми, чтобы наши взрослые не пожалели, что поили и кормили нас все эти годы. Вы знаете, что в бункере наготове стоят ракеты, много-много оружия? Не знаете? А меня дедушка водил, показывал! И поэтому ровно через двенадцать лет, когда мы станем взрослыми, мы взорвем на фиг весь верхний мир и выйдем наружу, и создадим все заново. У всех оставшихся на земле людей будет бардак и разорение, а у нас – порядок и дисциплина. И мы не должны будем слушать наших взрослых, которым может стать жалко верхний мир, им будет казаться, что там много хороших людей и хороших вещей. А вот ничегошеньки там хорошего нет. И мы спокойненько все взорвем. Вот что я думаю, - Федя закончил.
- Ты эту речь полтора года писал? - спросил Октябрин-младший.
- Да! - гордо ответил Федя.
- Ошибок, небось, в каждом слове наделал, - вставила учительница.
А дети вообще ничего в этой речи не поняли, но их очень впечатлило, как ловко Федя выступает с трибуны. Они так и замерли с открытыми ртами.
- А теперь я скажу, - решил Октябрин – младший и вышел к трибуне, - а то я ни пел, ни плясал, и гимнастику не показывал. Я скажу по поводу речи предыдущего оратора. В чем-то он прав - во-первых, мы, взрослые, забыли, что нужно справлять дни рождения, и даже Новый год пропустили. Обещаю исправиться. Во-вторых, мы действительно не очень понимаем, как из этих детей вырастить идеальное общество. Вроде воспитываем-воспитываем - а нам в ответ предложение взорвать весь мир на фиг. Значит, мы действительно не ахти какие педагоги. Далее - о наших замечательных ракетах с бомбами. Когда я впервые познакомился с бункером, мне тоже хотелось взорвать весь город поскорее. Просто для того, чтобы применить по назначению это прекрасное сооружение. Более того, мне хотелось взорвать именно атомную бомбу, чтобы вокруг все было заражено, а те, кому бы я дал возможность укрыться в бункере, считали бы нас с отцом богами. Но отец мне не сразу сказал, что у нас есть бомбы, и это просто замечательно! Тем более, как можно произвести отбор тех, кто спасется в бункере? А если спасутся совершенно недостойные? Зачем тогда все это затевать? И вот мы решили вырастить вас с нуля, а потом уже решить по обстоятельствам, что будем делать с ракетами и всем миром. Смотря еще, как этот мир будет себя вести. И еще ты, Федя, совершенно прав - с годами мне станет жалко взрывать незнакомых мне людей, да, вот в этом ты абсолютно прав. Но ты можешь особо ни на что не надеяться - все коды и пароли знаю только я, и кроме меня, никто ракету запустить не сможет.
И тут встал со своего места Октябрин-старший и сказал:
- Как жаль, что у меня речь не готова! Вот бы я тоже выступил.
- Ничего страшного, - успокоил его сын,- Подготовишься и выступишь. Мы теперь часто дни рождения будем справлять. Нас ведь так много!
Но Октябрин-страший так и не подготовил речь. И вообще весь день рождения Феди оказался безнадежно испорчен. В проходе между кресел появился зомби-строитель с искаженным лицом и громко сказал:
- Маша родила.
Все стали оглядываться вокруг - ведь зомби только что сидела в зале вместе со своей балалайкой. Но сейчас ее не было. Все ринулись наверх, но сначала общими усилиями заперли всех детей на третьем уровне.
В своем закутке первого яруса Маша преспокойно заворачивала малышей в защитного цвета пеленки, которые она втихомолку сшила заранее, повинуясь инстинкту. Завернула и села кормить сразу двух, а третий заснул.
Последним прибежал Октябрин. Отец и учительница уже были на месте. Среди взрослых тусовался Федя. Суровый Зомби-строитель тупо стоял в углу. Он повесил большие красные руки по швам и замер. Учительница внимательно на него смотрела. Зомби покорно ждал приказаний.
- Это не его дети, - сказал Октябрин-старший.
Учительница с ужасом перевела взгляд на младшего Октябрина, и вдруг принялась кричать страшным голосом:
- Как ты мог спать с зомби? Что ты за человек такой? Я же тебе все отдала! Это же позор просто! Все, я ухожу отсюда! Чему можно детей учить, если ты сам никаких моральных принципов не имеешь? Лучше я умру, чем останусь в этом ужасе! Это же какой разврат – спать с зомби!
Новорожденные дети начали кричать в тон учительнице, а Октябрин-старший схватился за сердце и прислонился к стене.
- Ну и дура же ты, учительница, - сказал Октябрин-младший и обратился к отцу, - Папа! Не слушай ее, ведь это так хорошо - у нас появились новые жители бункера!
Октябрин еще надеялся, что все можно разрешить словами, - Ты их отец? Эти малыши - мои братья?
-Да… - сказал Октябрин старший, и губы его стали синими-синими.
- Я вызову врача! - твердо сказала учительница, вмиг сосредоточившись.
- Да, скорее! – закричал Октябрин-младший.
- Не зови врача… - из последних сил просил отец, – Это всех нас выдаст!
Но учительница уже побежала звонить.
- Врач никого не выдаст, успокойся! Ты здесь прописан, тебя обязаны лечить, - Октябрин-младший пытался говорить правильные вещи, а сам себе не верил.
Октябрин-старший полусидел, прислонившись к стене, и бледнеющая кожа странно облегала его череп.
- Я умру, а вы похороните меня в саркофаге, - сказал он, - Я не хочу умереть в больнице, - он перевел дыхание, так, будто долго - долго лез по скользкой стене шахты лифта, – Хорошо, что я не получил бессмертие. Бессмертие - на шестом уровне. Воспользуйтесь, не побрезгуйте. Я вас всех люблю! - сказал и умер.
Когда приехала неотложка, было уже поздно. Октябрин вышел из бункера в квартиру, где у телефона сидела учительница, и ерзал на стуле вездесущий Федя. Врач напористо звонил в дверь.
- Федя, ты, давай, пошли их подальше, - попросил Октябрин, и все поняли, что все кончено.
Федя открыл дверь врачу с санитаром и картинно удивился:
- Дяденьки, чего хотите?
- Малыш, мы по вызову, - ответил симпатичный врач неотложки, - К кому тут врача вызывали?
- Дяденька! Я спать ложился. Я тут один, родители в ночную ушли, - Федя сделал самую глупую физиономию, на которую был способен.
- Подожди, - сказал врач, - На этот адрес вызывали по подозрению на инфаркт. Если это ты, малец, пошутил, тебя в детскую комнату милиции упекут!
-Ифар-какой инфар? Я боююююся! - Федя изображал абсолютного идиота.
- Ладно, сынок, значит, на станции перепутали, – поверил врач, - Удачи тебе, не болей! - и они с санитаром ушли в темноту лестницы.
Федя захлопнул за ними дверь, сел на корточки и горько заплакал. Учительница бросилась его успокаивать, хотя было видно, что успокаивает она саму себя: «Ну, не надо… Не плачь!»
Федя поднялся с пола. У него было совсем взрослое выражение лица, как будто он состарился на десять лет.
- Я не хочу взрывать бомбу. Я никогда никого не убью, - сказал Федя. Будущее доказало, что он выполнил своё обещание.
С этого момента у жителей бункера больше не было времени горевать. Минус один взрослый плюс три беспомощных младенца, этот счет заставил менять весь уклад жизни. Теперь даже самые неуклюжие бывшие детдомовцы научились мыть посуду и чистить картошку. Зомби-Маша пыталась продолжать готовить еду на весь бункер, но это получалось очень страшно. Она складывала на кухонный стол всех трех тугозапеленутых новорожденных, и в непосредственной близости от них резала овощи огромным острым ножом. Учительница, обычно, кидалась к ней со словами - «Давай, лучше, я порежу!», и зомби-Маша послушно отходила кормить младенцев. Через два дня, наконец, решились похоронить отца. Все, включая детей и зомби-Машу с малышами, собрались в камере пятого яруса. Отец, как и просил, лежал в каменном углублении саркофага в мундире офицера КГБ. На его груди красовался большой несимметричный орден с надписью - «За оборону Койлы». Его обнаружили, когда доставали мундир из тайника в шкафу. Некоторые дети плакали, некоторые - ничего не понимали. Учительница в отчаянии поглядывала на Октябрина-младшего, не находя нужных слов. «Следовало бы что-то сказать…» - думал Октябрин, но молчал. Молчал, как зомби, стоящие по углам.
И дети перестали хныкать, зловещая тишина наступила в камере пятого яруса, и эта пауза была подготовкой к торжественному действу. Сначала появилась легкая вибрация пола, как будто рядом шел поезд метро. Вибрация усилилась, и вот уже все попятились к выходу, чувствуя, что в центре камеры что-то началось. Но никто не убежал. Каменные плиты стали расходиться в стороны, плавно уходя в стены, а саркофаг с телом постепенно опустился ниже уровня пола. Резко погас свет, но никто не произнес ни звука, никто не испытал чувство страха. В абсолютной темноте все, включая младенцев, замерли и слышали только стук каждый своего сердца. Сколько прошло времени, невозможно было определить. Потом, вернувшись наверх и посмотрев на часы, Октябрин узнал, что в кромешной темноте жители бункера простояли четыре с половиной часа. Когда свет сам собой включился, пустой, абсолютно пустой саркофаг стоял посреди камеры, и невозможно было найти следов движения каменных плит.
- У вас много дел, идите, идите, идите, - попросил Октябрин всех сразу, и почти тридцать человек, молча толкаясь, вышли в коридор и направились к лифту. Октябрин сел на холодный сырой пол и подумал, что, наверное, со временем будет еще тяжелее. Когда начнутся сны с отцом в главной роли, и когда все его недостатки сотрутся в памяти. Тогда выкристаллизуется единственно правильный идеальный образ, и будет совсем грустно…
Вдруг на стене над саркофагом, там, где поверхность была особенно гладкой и отполированной, появилось изображение. Сначала поплыли буквы, замелькал бессмысленный набор цифр, а потом проявилось изображение человеческих лиц. Появился портрет отца, похожий на старую черно-белую фотографию, со времен которой он не снимался. Потом, неожиданно, высветилось лицо матери Октябрина, очень красивое. И сразу за ней - лицо улыбчивого, усатого, совершенно незнакомого дядьки.
- Да, папа, - сказал Октябрин, - Ты унес собой много секретов.
Больше чудес не происходило. Просто продолжилось изматывающее существование, оглушенное воплями младенцев. Двадцать четыре ребенка и Федя стали причисляться к взрослым рядам, потому что теперь слово «дети» неумолимо ассоциировалось не с ними, а с орущей троицей. Октябрин, который до всех этих событий почти не занимался детьми, теперь каждый день собирался подумать об улучшении быта, но от усталости засыпал раньше, чем начинал думать. А учительница и зомби вообще почти не спали. Однажды Маша варила суп, а Октябрин пытался объяснить Зине Портновой задачу по математике.
Телевизор уже два месяца никто не включал. И тут вернулась из магазина учительница. Она ходила за памперсами.
- Включайте телевизор, - заверещала она, - Надо новости посмотреть, на улице говорят - случился какой-то дефолт!
Зина Портнова ринулась к пульту, не веря своему счастью. «Телевизор - ура! Вдруг там мультики?»
Но ни новостей, ни мультиков не показывали. На экране появился безобразный старикан в шерстяной шапке и шепелявил, скривясь на сторону. Разве что слюни изо рта не текли. Взгляд старика не отличался от взгляда зомби.
- Фу, документальный фильм, - разочарованно сказала Зина Портнова.
Внизу экрана появилась подпись красивым шрифтом: «Матвей Поярков, бригадир бригады имени товарища Хлебникова. Потомственный метростроевец».
- Вот это да! - сказали хором Зина Портнова и учительница, немедленно вспомнив табличку в туннеле, ведущем на прогулку, - Он же наш туннель строил!
А Октябрин вспомнил еще и письмо, которое никому не показывал, и про которое никому не сказал.
- Мне бы найти этого Матвея, пока он не помер… Позвонить, что ли, на телевидение? Или поехать туда? – неуверенно произнес он. Раньше бы просто встал и пошел по своим делам.
- Съезди, конечно, отвлекись, мы справимся, - ответила учительница, оценив вежливую формулировку.
Октябрин с удовольствием выбрался в город. Был конец лета, тепло и пыльно. Люди вокруг имели грустные обеспокоенные лица. Он шел по адресу, который увидел в конце титров фильма. Оказалось, на телевидение просто так не попадешь, внизу сидели два мрачных вахтера за пыльными тусклыми оргстеклами кабинок. Октябрин беспомощно пытался объяснить, что ему нужно найти человека, которого он видел по этому телеканалу в фильме. Вахтеры не реагировали, и Октябрин так и стоял, перегородив вход через турникет. Он понимал, что может спокойно пройти, используя энергетический купол, но внутренний голос ему говорил, что в коридорах этого здания просто так ничего не найти. Внутренний голос был прав, стоило только подождать - и с улицы вошла толстая женщина в балахоне и увидела Октябрина, загораживавшего проход.
- Вы в массовку? - спросила она и, не успев услышать ответ, приказала вахтерам, - Он в массовку, пустите.
Октябрин прошел, и, пропустив женщину вперед, поплелся за ней.
- Я, вообще-то не в массовку. Мне нужен человек, которого сегодня по телевизору показывали…
- Ну ты, парень, с дуба рухнул, - ответила женщина, -Думаешь, все, кого по телевизору показывают, в офисе телеканала живут?
- Ну а как мне его искать? Это такой дед старый, помрет ведь скоро, а мне с ним поговорить надо! - Октябрин проследовал за женщиной в лифт и добавил, - Про бригаду имени Хлебникова фильм был…
Женщина нажала кнопку нужного этажа и повернулась рыхлым лицом к Октябрину:
- Батюшки, и ты туда же! Все нашего Юрика замучили! А я думала, ты сумасшедший фанат звезды какой-нибудь, думала, охрану вызвать… - находясь в тесном лифте, она всячески касалась Октябрина, и было понятно, что не об охране она думает.
Приехали на нужный этаж, и женщина вручила Октябрину свою красивую визитку с гербом и, заодно, номер телефона этого бедного Юрика, который имел отношение к фильму о бригаде имени Хлебникова. Женщина очень хотела еще поговорить, но Октябрин поспешил на улицу. И сразу стал звонить Юрику с мобильного телефона, хотя это было дорогое удовольствие.
- Я не отвечаю на вопросы по этому фильму, - сказали на том конце мобильной связи, - Можете в суд подавать. Только у меня все равно денег нет.
- Я просто с дедом хочу поговорить,- объяснил Октябрин.
- Да чтоб он сдох, - выругался телефонный собеседник, - Всю карьеру мне этот дед испортил. Ну ладно, приезжайте, - он назвал адрес, - я там снимаю.
Октябрин прибыл к облезлому дому недалеко от своей квартиры, которую сдавал. На нескольких квадратных метрах, огороженных от людей натянутой веревочкой, стояли девушка в платье, сшитом в старинном стиле, и мужчина в мундире. Абсолютно лысый парень держал камеру, а три человека вокруг непонятно чем занимались.
Один из них сказал «Юра, мотор» и Октябрин понял, что именно лысый и был Юриком, оператором. Съемка началась. Девушка в старинном платье сказала равнодушным голосом своему визави в мундире:
- Сударь, Господь Вам судья …
«Стоп машина!» - закричал режиссер и обратился, вероятно, к гримерше – «Может, слез добавить?»
-У нас общий план, - уверенно вставил Юрик, - слез не видно будет.
Все пожали плечами.
- Мотор, - снова скомандовал режиссер. Камера заработала.
- Сударь, Господь Вам судья… - сказала девушка в старинном платье, совсем уже без всякой интонации.
- Черт, мерседес проехал, - выругался Юрик, и наступила пауза в съемке. Одна девушка из группы вышла к актерам и стала пудрить человека в мундире, прикрывая воротник ладошкой.
Октябрин заговорил с Юриком. Тот отложил камеру на какое-то специальное место и с жаром рассказал про телепередачу о бригаде имени Хлебникова.
- Мне поручили сделать фильм для канала к юбилею строительства станции метро Автово. Я думал, это такой шанс стать режиссером! Я хорошо подготовился, нашел этого деда Матвея, который по всем документам руководил строительством станции, и вообще этой ветки. У него орден есть, и грамота Сталиным подписана! Я уж с этим дедом намучался! Двадцать кассет пленки извел, а интервью на две минуты получилось. Он ведь ничего не рассказывает, бредит только, видно, все-таки из ума выжил. Говорит мне только – «вот тебе, Юрочка, и Юрьев день!» Мне таких трудов стоило это кино слепить, но ничего, получилось ведь. Начальству понравилось, поставили в сетку, эфир прошел - и тут звонки начались. Все начальство метрополитена на уши встало. И сами метростроевцы звонят и пишут, и их потомки. И все как один говорят - не строил дед Матвей станцию Автово, и вообще метростроевцем в жизни не работал! Первый раз они его видят! Ну и пошло-поехало! Гонорар мне за кино не заплатили, только все оштрафовать хотят. И я теперь вынужден вот это, - Юрик с ненавистью кивнул в сторону девушки в старинном платье, - Вот, сериал приходится снимать! А мое кино ведь крутят! Раз ты видел - значит показывают!
Октябрин сочувственно кивал, слушая, и краем глаза замечал, что съемки собираются продолжиться, а адрес он так и не получил:
- Дай мне дедов адресок, я не про кино с ним поговорю. Он мне кое-что объяснить должен. Он у меня попляшет.
- Ну, раз попляшет - тогда записывай! - согласился оператор, - И передай ему от меня, что бы поскорей сгорел в аду. Октябрин поблагодарил и пошел по направлению к метро. Юрик догнал его, запыхавшись:
-Ты чаю у него пить не соглашайся - сразу отравишься! И не ешь там ничего.
Октябрин, не откладывая, поехал в новый район на краю города, где в доме-корабле проживал так насоливший всем старикашка. Нашел грязную дверь без номера, но с отвратительной банкой-пепельницей, приделанной на гвоздь. Звонок не работал, Октябрин терпеливо стучал минут пять. За дверью раздалось хрипение и шаркание:
- Убирайтесь, не пущу!
- Не пустите, сквозь дверь пройду, - на полном серьезе ответил Октябрин.
Замки щелкнули, и дверь с шамканьем открылась.
- Заходи, внучек, будем чай пить с заварочкой, - на пороге стоял согнутый в три погибели, сморщенный, безобразно одетый дед Матвей в шапке. Произнося слова, он почти не открывал рот. Он все как-то кривился на бок и, приволакивая обе ноги, проследовал на кухню, приглашая движением грязных трясущихся пальцев следовать за собой. На кухне он полез пальцами в засаленный, сто лет не мытый чайник, и сказал – «Ну-ка потрогаем, хороша ли заварочка…» И налил в битую чашку, и подал Октябрину, который с отвращением сел на поломанный табурет. Дед Матвей со скрипом приземлился напротив и стал чесать под шапкой.
- Ох, внучек, старость - не радость! - скрипучим старческим голосом сказал он.
- А хватит придуриваться, - ответил Октябрин, - Ты же молодой и здоровый! Я все знаю.
Дед Матвей сделал неопределенное движение бровями, распрямился на своей табуретке, повел плечами и стащил грязную шапку, показав густые красивые волосы.
Он с грустным задором улыбнулся белозубой улыбкой и сказал:
- Ну ладно, так даже лучше… Устал притворяться! Ну что, милицию вызовешь? Думаешь, что я по поддельным документам живу? - дед Матвей встал, снял со стола безобразную скатерть, заменил чашки, достал другой чайник, кухня преображалась вместе с ним.
Октябрин внимательно рассматривал обновленного деда. Конечно, он был не такой уж юный, может быть, лет под сорок пять. Но выглядел вполне бодро.
- Я просто поговорить с тобой хотел, - успокоил его Октябрин, - А ты дальше можешь паралитика изображать.
С этими словами он вынул из кармана и положил на теперь уже чистый стол письмо, найденное в туннеле.
- Давай, рассказывай про бункер, - велел Октябрин.
Дед Матвей снова сел напротив и сказал, глядя на конверт:
- Если ты даже мое письмо нашел, значит, и так все знаешь.
- Невозможно ВСЕ знать о бункере! - ответил Октябрин, – Если ты про это забыл - я напоминаю.
- И в этом ты тоже прав, - вздохнул дед Матвей, - Принесла же тебя нелегкая…
Дед Матвей взял конверт, вытащил письмо, начал про себя читать и немедленно воскликнул:
- Господи, каким я был романтиком! Как я написал: «Дорогой товарищ из будущего!» Эк я загнул! А ведь и будущее так и не наступило, и ты мне не товарищ.
- Ну, хватит уже эмоции выплескивать. Рассказывай лучше все с начала, - предложил Октябрин.
- Ладно, - согласился дед Матвей. Слушай. Всамделишная история бригадира Матвея Пояркова. Исполняется впервые.
Я родился чуть позже Октябрьской революции, но родился в семье священника, и мой отец служил до последнего.
Дед Матвей посмотрел на Октябрина и добавил:
- Ты временным рамкам не удивляешься? Ну, и хорошо.
Ты ведь знаешь, где основной вход в Бункер. Вот там и стоял наш храм. А мой отец был настоятелем. Вокруг была деревенька в несколько домов, и почти все жители работали при церкви. Нас, конечно, всех загнали в колхоз, но церковь не закрыли. К нам на службу за сто километров люди шли. А ведь тогда за это и ссылали, и расстреливали. Но люди все равно шли и не боялись. А отец говорил:
- Храм стоит не на простом месте. Мы выход охраняем.
А что за выход, никогда не объяснял. Я служкой был в храме. Нормально мы жили, хорошо. А город Ленинград разрастался, как черная жаба, и его бока уже касались нашей деревеньки. Постепенно большинство деревенских побросало избушки и переехало в город, им комнаты в коммуналках дали. А мой отец решил стоять до конца. И вот однажды осенним вечером, когда начало темнеть, приехали страшные черные фургоны и встали перед храмом. Вышли черные люди в форме и начали вязать всех на выходе из церкви. С матерью я так и не попрощался. А отец схватил меня за руку и потащил потайной дверью в храм. Там уже никого не было, а мы проскользнули в алтарную часть, и отец остановился перед иконой Николая чудотворца, совершил крестное знамение и открыл икону, как дверь. Он нацепил мне на спину мешочек с пропитанием и сказал:
-Полезай вниз, спрячься! Когда все кончится, выйдешь. Назовешься другим именем, а когда война будет - иди воевать.
И еще вручил мне связку самых дорогих толстых свечей, которые только партработники втайне от соратников покупали, и спички дал.
Я посмотрел при тусклом сиянии в страшный черный провал, который открывался за отодвинутой иконой.
- Отец, там пропасть! Лучше я с тобой останусь! - я схватился руками за его широкое одеяние.
Отец отнял мои руки и втолкнул меня на узкую приступочку над бездной. Он перекрестил меня и сказал:
- Ибо в писании сказано, «Ангелам Своим заповедает о тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею».
В последний раз отец улыбнулся мне и добавил:
- Написано также – «Не искушай господа твоего!»
И закрыл за мной дверь. Я остался один стоять на краю бездны. Я стоял, пока не сгорела первая свечка, а потом решился спуститься глубже, надеясь найти место для ночлега. Я карабкался вниз, нащупывая неровности в стене. В какой-то момент я страшно устал и остановился отдохнуть на очередной приступочке. Ноги мои тряслись от ужаса, когда мне пришлось отпустить руки, чтобы зажечь еще одну свечку. Я закрепил ее между каменными плитами, и с великой опасностью сорваться вниз, достал из кармана мелок. Я нарисовал на стене Николая Чудотворца и молился в темноте, помощи не просил, просто молился.
– Видел я твою картину, ничего ей не сделалось, - сказал Октябрин.
Дед Матвей заметно обрадовался и продолжил:
- Николай Чудотворец мог являться во снах, передавать информацию, и помогать таким образом людям. Тогда ведь телефонов не было. По большому счёту – он и есть тот, кого американцы превратили в Санта Клауса! А мне необходимо было с родителями поговорить… Ну, да ладно. И вот, через неведомое мне количество времени, я понял, что за несколько метров подо мной есть заметное углубление в стене. Я задул свечку и на ощупь полез искать вожделенный закуток. И ведь я его нашел! Сначала, это была просто щель в стене, и я с великим удовольствием принял горизонтальное положение. Я бы так и остался там спать, но что-то мне подсказало карабкаться дальше. И потолок стал значительно выше. Я снова зажег свечку и обнаружил себя в квадратной комнате. В центре стоял каменный стул, скорее даже трон. Я сначала хотел устроиться на полу, но пол был слишком уж холодный и сырой. Я залез на каменный трон, а он был теплый, как будто там только что кто-то сидел. Я достал провизию и поужинал. Потом я поплакал, вспоминая родителей, прочитал молитву на сон грядущий и заснул. Утром ли я проснулся или днем, как тут было понять в абсолютной тьме. Посунулся я от взрыва наверху. Все вокруг тряслось и громыхало, как при землетрясении, а потом стихло. А потом я снова спал – сколько времени прошло - невозможно было понять. Может быть, я там много лет был. Я очень бодрым проснулся, вернулся обратно в шахту и полез вверх.
А выход на белый свет заделан оказался! Свечка осветила лишь свежую кирпичную кладку. Страшно мне стало. И вот тогда я и нашел лестницу. Ту, про которую тебе в письме писал. Лучше бы я из бункера вообще не выходил, остался бы там своему Николаю Чудотворцу молиться. Нашли бы потом от меня скелет, лучше бы так случилось. Но я, безумный, принялся искать выход. Я, как дикий зверь, скакал по этим вертикальным стенам и все искал дверь. А дверь нашла меня сама. Вот если тебе в бункере явится дверь, которую ты раньше не замечал, и которой нет ни на каких схемах - не открывай! Умирать будешь - все равно не открывай! И всем своим про это скажи, если у тебя есть свои. А я открыл дверь и вышел на лестницу. И поднялся вверх, счастливый. Я вышел на месте нашей деревни из какой-то штуки, вроде колодца. Я вышел на белый свет, отряхнулся и увидел, что церковь нашу взорвали, и она в руинах лежит. И вдруг, откуда не возьмись, рядом со мной оказалась бабка, такая старорежимная бабка-богомолка, каких я с раннего детства не встречал. Бабка вылупила свои подслеповатые глаза и сказала:
-Ах ты, Господи, дверь нашли, дверь открыли! Теперь война будет! - и ушла бабка.
А я остался стоять. Посмотрел я на свои руки и ноги, и удивился, какой я большой стал. Я же маленьким ребенком под землю спустился, а вылез здоровым парнем. Одежда на мне вся аж полопалась, такой я получился оборванец. Я в лесу переночевал, а утром объявили войну. Началась Великая отечественная. Ну, я, как мне завещал отец, отправился воевать добровольцем. Имя себе новое придумал, сказался круглой сиротой. Меня в самый страшный штрафной батальон отправили, вокруг, бывало, в полчаса всех моих товарищей огнем накроет, а я все живой остаюсь. Я за чужими спинами не прятался, прямо под пули лез и в рукопашную ходил. Но ничего мне не сделалось. До Берлина дошел, после Победы мне там предлагали остаться на блатной работе, комендантом. Но я рвался в Ленинград вернуться. Приехал, все ордена нацепил и прямиком на место нашего храма примчался. А там все огорожено, строительство идет. Я стал в забор стучаться, говорю – хочу здесь работать. Ну, меня по всем кругам ада пустили, в НКВД как на работу ходил на допросы. Но никакого компромата они про меня не обнаружили, да еще ордена говорили в мою пользу. И так я был принят в бригаду. Я сначала ничего не умел, а потом лучше всех научился и стал бригадиром. Я все беспокоился, ждал, что снова дверь появится, и ее откроют, и снова война начнется. Я, можно сказать, ради этой двери бункер строить и попросился. Но дверь, к счастью, ни разу не появлялась. И тогда я написал письмо в будущее, на всякий случай. Потом, когда мы бункер достроили, нас от него отлучили. А у меня вся жизнь наперекосяк пошла. Ведь работа в бункере была такой секретной, что по документам получалось, будто я никогда нигде не работал. И образования у меня никакого нет. Но пенсию мне все же выплачивали - с тридцати пяти лет я пенсионер. И никуда меня на работу не брали! Даже вахтером! Видимо, я в самые страшные списки попал. И мои сослуживцы по бункеру вообще все куда-то исчезли. А когда мне исполнилось лет пятьдесят пять, я вдруг понял, что вокруг меня люди меняются со временем, а я вроде-бы все молодым выгляжу. Но толку от моей молодости мне никакого не было. И тогда я стал играть в сумасшедшего старика-ветерана. И, знаете, легче стало. Раньше пионеры приходили, а теперь, как ни смешно, немцы приходят. Они альтернативную службу проходят в России, за стариками ухаживают. У них деды со мной как раз воевали, фашисты проклятые. А молодым теперь за них очень стыдно. У меня в девяносто втором году все сбережения сгорели, и замечательно меня тогда немцы выручили. И конфетки, и печенюшки мне приносили, и колбасу. Еще вот по телевизору меня теперь показывают, историки всякие приходят, все расспрашивают, журналисты из газеты тоже приходили. И они все перепутали, и стал я называться метростроевцем. Вот и весь рассказ про меня и про бункер. Так восемьдесят лет и живу.
Дед Матвей налил чай в чистый стакан и замолчал.
- Я к тебе буду теперь в гости заходить, если разрешишь, - сказал Октябрин и поднялся.
- Когда хочешь приходи, я же не выхожу никуда, -обрадовался дед Матвей, - может быть, ты не очень плохой человек.
Октябрин вышел в коридор и уже собрался попрощаться. Дед Матвей проследовал за ним и сказал:
- Ты ведь не из КеГеБешников, или как они там теперь называются?
- Нет, ответил Октябрин, - Я сам по себе.
- А бункер теперь чей? - спросил дед Матвей.
- Мой! - ответил Октябрин.
- Завидую… - сказал дед Матвей, - И еще, знаешь, я вот теперь ничего так живу, но одного мне только не хватает.… Так бабу хочется! Найди мне бабу! Только - красивую чтобы… - и с надеждой посмотрел на Октябрина.
- Я подумаю, как тебе помочь, ладно? - растерялся Октябрин, попрощался и вышел на лестницу.
Он почувствовал себя совершенно беспомощным. А все ведь рассчитывают на него. Вот лесные люди надеются, что он остановит вырубку лесопарка, а дед Матвей думает, что Октябрин способен где-то взять необходимую мифическую бабу… Всего несколько лет назад, только вернувшись из Африки, он чувствовал силу и, главное, возможность изменить весь мир. А теперь он не может совершить даже самое маленькое чудо. Остались только усталость и неуверенность. «Надо подумать, надо пересмотреть свое существование, наверное, где-то кроется ошибка…» - думал Октябрин всю дорогу до дома. И ничего не решил.
В бункере было все спокойно. Учительница, как в старые добрые времена, проверяла тетради. Зомби-Маша варила суп, а ее малыши сопели на кушетке. Все остальные уже ложились спать в бункере. Учительница обрадовалась приходу Октябрина, вскочила со стула, поцеловала его и сказала:
- Ну что, нашел деда?
- Нашел, хороший человек оказался, - ответил Октябрин.
- А что вокруг про дефолт говорят? - спросила учительница.
- Про дефолт ничего не слышал, - сказал Октябрин, и тут раздался телефонный звонок.
Это был тот буржуй, которого они раз в месяц ходили раскулачивать, и теперь он сообщал, подбирая понятные Октябрину английские слова, что в связи с экономической ситуацией в стране его должность сократили, и он больше не может платить за квартиру. Буржуй хотел немедленно сдать ключи.
- Ты как раз спрашивала про дефолт, - усмехнулся Октябрин, обращаясь к учительнице, - Вот он нас и коснулся.
И пошел одевать ботинки.
- Вот, супа не поел, - констатировала зомби-Маша, когда он закрыл за собой дверь.
Октябрин приехал в квартиру вместе с агентом по аренде и новым скучным жильцом, въезжающим за гораздо меньшие деньги, чем платил буржуй. Они обнаружили буржуя сидящим на модном клетчатом чемодане посреди прихожей в состоянии глубочайшей депрессии. Буржуй был совершенно убит горем и кристально трезв. Окажись на его месте русский, он бы давно напился с друзьями на кухне и после очередной рюмки учил окружающих, как правильно жить. Но буржуй безо всякого алкоголя упивался своим несчастьем с полной отдачей.
- Я думал, я крутой начальник! Деньги, телки, рестораны, автомобиль с шофером! Все передо мной пресмыкались! А вот взяли и вышвырнули в один миг! Я - ничтожество, - говорил он Октябрину, не стесняясь присутствия нового жильца и агента, - Придется мне жить у любовницы, но она меня выгонит, когда кончатся деньги, - и еще что-то говорил, но Октябрин не знал многих слов.
- В Америку теперь вернешься? - осторожно спросил он.
- В Америку? - буржуй подпрыгнул на своем чемодане, - Нет, в Америку я не вернусь! Ни за что не вернусь.
- Некоторые говорят, что в Америке хорошо, - зачем-то сказал Октябрин.
- Это русским в Америке хорошо! А американцам - плохо, даже поговорить не с кем, – объяснил буржуй, встал с чемодана и протянул ключи. Лицо его совсем осунулось.
И тут Октябрина посетила неожиданная мысль. Он подумал, что, например, учительница плохо знает английский, в отличие от всех остальных школьных предметов. А он сам научился кое-как говорить, когда в Африке ему вторым пилотом вручили американского летчика, за разные провинности там оказавшегося. Летчик в разговоре использовал всего несколько слов, и любая его фраза начиналась и заканчивалась словом «фак».
- Знаешь что… Не хочешь ли моих детей английскому языку поучить? За деньги? - спросил Октябрин буржуя.
- Ты вернул мне смысл жизни, - ответил тот.
И они договорились начать обучение прямо со следующего дня. Жители бункера подготовились к его приходу. Обоих зомби заперли на первом ярусе вместе с младенцами. Дети, Октябрин и учительница втиснулись в квартирку наверху.
- Про бункер - ни слова! Если буржуй все узнает, его придется превращать в зомби, - заранее объяснил Октябрин детям и учительнице, - А нам такой зомби не нужен - он ведь абсолютно ничего руками делать не умеет. Только болтать может.
Раздался звонок, Октябрин открыл дверь и ввел в комнатку буржуя. Тот окинул взглядом двадцать пять детей и сказал:
- Вот она, целевая аудитория!
И предложил заниматься сразу со всей толпой, которая с трудом помещались в маленькой комнате. Дети были в восторге от преподавателя английского и со временем начали его понимать. А он очень любил рассказывать о своей жизни. Иногда он так увлекался и начинал быстро-быстро тараторить, что сам Октябрин безнадежно терял ход его мысли. А дети увлеченно кивали головами. Один раз Октябрин попытался разобрать словесный поток и четко вычленил слова «деньги», «любовники» и «убить».
- А вдруг их буржуй плохому научит? - подумал Октябрин и решил для разнообразия водить детей в гости к герою войны деду Матвею.
На первый раз он взял с собой Федю, Зину Портнову и Комиссара Смирнова. Дед Матвей долго смеялся над этим именем. Он был очень рад их приходу, сумасшедшего старика не изображал и, вообще, выглядел еще моложе, чем обычно. Октябрин подумал:
- Видимо, он сам себе бабу нашел. Хорошо, одной проблемой меньше.
Все стали просить деда Матвея рассказать о войне, но он сразу помрачнел и отказался.
-Но ведь всяким пионерам и журналистам ты рассказываешь? - сказал Октябрин.
Дед усмехнулся:
-Что я им рассказываю? Ртом шамкаю и слюни пускаю, чушь я им рассказываю. А правду я говорить не хочу - я только смерть на войне видел, четыре года ничего больше вокруг меня не было. Вот если я выпью - тогда язык развяжется, может и расскажу подробнее. Но я только раз в год пью, в день Победы. А иногда, и в день Победы не пью. Чтобы ничего не вспоминать.
- Ну, тогда расскажите про бункер, - сказал Федя.
- Про бункер - всегда с удовольствием, - согласился дед Матвей.
- Я хочу спросить, кто такой товарищ Хлебников, и почему ваша бригада его имя носила? – подражая ведущей из телевизора, сказала Зина Портнова.
- Отличный вопрос, - обрадовался дед, - Никто из журналистов меня об этом не спрашивал. А ведь не было никакого товарища Хлебникова, а если вдруг был, то, точно, не его именем бригаду назвали.
У нас одно время руководил стройкой замполит, как бы сейчас сказали, продвинутый чувак, и он придумал назвать нашу бригаду «Бригада Икс», потому что уж больно секретной работой мы занимались. Но нельзя же в документах писать «Икс». И он писал «Бригада Х.», сумасшедший был человек. И он много еще глупостей делал. Если вы видели, на уровне, где находится вечная электростанция, есть пульт в виде звезды с глазами? Так это тоже он придумал. Если бы он сейчас жил, быть бы ему известным дизайнером. А тогда он всех достал своей фантазией, не нас конечно, а тех, кто наверху. И еще он поистине мистические вещи любил рассказывать. Бывало, соберет рабочих вокруг себя и лекцию читает:
- Знаете, почему Петербургу всего двести пятьдесят лет? А другие европейские города намного старше? А это все потому, что здесь строиться никто не хотел. Раньше ведь люди чувствовали такие места, к которым лучше не подходить. Вот мы с вами на таком месте сейчас и работаем.
Рабочие стоят, плечами пожимают. Откуда им знать, сколько лет разным европейским городам. Они может быть и прошли пешком до Берлина, но экскурсию им там никто не проводил.
Ну, его сместили и под суд отдали. А на его место пришел новый товарищ с тремя классами образования, к тому же контуженный на всю голову. Он первым делом читает – «Бригада «хэ» -что за название такое - а ну убрать! Как хорошая вещь может на букву «хэ» называться!» И говорит мне - «Надо мне про тебя, бригадир, наверх сообщить, какое у вас тут самоуправство происходит».
Я испугался, конечно, начал мозгами шевелить, чтобы эту тему замять и говорю ему:
-Это – буквенное сокращение. - И пришла мне в голову фамилия Хлебников, - Наша бригада, - говорю,- борется за право носить имя героически погибшего товарища Хлебникова, героя гражданской войны, а пока имя еще не присвоено…
Новый замполит даже виду не подал, что не знает такого героя и подал куда-то бумаги, и стали мы бригадой имени Хлебникова. По праздникам мне стенгазету поручали оформлять, посвященную этому товарищу, и тогда я уже целую биографию ему придумал. Он у меня и горящий трамвай водил, и колхозных коров из под льда вытаскивал, и Сталина видел, и с Лениным на одном бревне отдыхал. Я как родного брата его полюбил, а когда сцену его героической гибели писал, даже заплакал.
- Короче, вся наша жизнь - сплошная мистификация, - задумчиво произнес Федя.
- А ты не умничай, - сказал ему дед Матвей, - Идите-ка, дети, в комнату, поиграйте.
- Так я вижу по твоему довольному виду, что твоя личная жизнь наладилась? Женщина у тебя появилась? - спросил Октябрин деда Матвея, когда дети ушли.
- У меня, знаешь, лучше, чем баба, у меня компьютер с интернетом появился! – явно, будучи готовым к этому вопросу, ответил дед Матвей, - Мне электронную машину немцы подарили. И там внутри интернета миллион таких же, как я – одиноких людей с выдуманными именами. И мне с ними хорошо. И баб там много.
- Так вот для чего компьютер нужен, - удивился Октябрин, - А у меня его дети все выпрашивают - купи, купи… Теперь решено - никогда не куплю.
Когда они вернулись домой, Федя первым делом рассказал учительнице, что дед Матвей оказался замечательным молодым человеком, а самое главное, у него есть компьютер, и он умеет ходить в интернет.
- Нам бы тоже завести компьютеры для детей, - мечтательно произнесла учительница.
- Никаких компьютеров, забудьте, - отрезал Октябрин.
- Но ведь детям нужно будет получать профессии, а через интернет можно учиться и работать, не выходя из бункера, - учительница попыталась найти аргументы.
- Просто надо подумать, какие еще профессии бывают, более полезные, - ответил Октябрин, - Вот ты чему детей учишь, давай проверим!
Он строго посмотрел на Зину Портнову и спросил:
- Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
- Фотомоделью, - уверенно пропищала Зина.
Федя схватился за живот и покатился по полу в картинных судорогах, повторяя: «Уродина Зинка - фотомодель!»
- А ну, сел на место, - скомандовал ему Октябрин, - С тобой все понятно, ты клоуном будешь. Я лучше у Генерала Симоняка спрошу, кем он хочет стать.
- Садовником, - неожиданно для всех очень серьезно сказал маленький толстый мальчик со странным именем.
- А чем занимается садовник? Ты знаешь? - уточнил Октябрин, сомневаясь в твердости намерений Генерала Симоняка.
- Конечно, знаю, - ответил мальчик, - мне учительница рассказывала, и по телевизору передачи такие бывают. Можно, например, вырастить куст, которого ни у кого нет, и дорого продать. Нужна земля, удобрение и много света. И еще растения нужно поливать. Можно вырастить цветы, срезать и продать, как букеты, это называется «срезка», а можно вырастить растение в земле и продать в горшке, это будет называться «рассада».
Все слушали, открыв рты, а Генерал Симоняк продолжал.
- Я уже все придумал, у нас на седьмом ярусе вообще ничего нет, один пустой длинный коридор. Там можно повесить специальные лампы, хорошие для растений, и сделать такие коробочки, что ли… Ну, где земля будет, из которой все вырастет. И надо воду правильно провести, а там как раз трубы проходят. И еще надо купить семена.
- Здорово, - сказал Октябрин, - Завтра же пойдем покупать семена. Начнем с семян.
Маленький Генерал в первый раз со времени приезда с севера оказался в городе. Все время своей жизни в бункере он гулял только в лесопарке и совсем не видел посторонних людей. И теперь, когда они вышли из дома, чтобы найти магазин семян, Генерал Симоняк мертвой хваткой вцепился в руку Октябрина.
- Людей боюсь, - сказал он.
- Я тоже, - ответил Октябрин, но мальчик не поверил и спросил:
- Далеко еще до семян идти?
Оказалось, целый день. Октябрин не знал, где продают и покупают семена, и решил поехать на вокзал, где ходят электрички до дачных поселков. Октябрин помнил, как много лет назад они с отцом ездили на какую-то дачу, и там точно росли цветы. Электрички еще больше напугали Генерала Симоняка, зато добросердечные общительные дачники дали Октябрину адрес магазина семян и той самой рассады, про которую рассказывал Симоняк. Дальше пришлось ехать на метро, где Генерал вообще принялся рыдать от страха, и Октябрин всерьез испугался, что его арестуют как маньяка, который тащит куда-то ревущего украденного ребенка. Но всем вокруг, к счастью, было наплевать и на Октябрина, и на мальчика. Наконец, место продажи семян было найдено. Нужный магазин представлял из себя систему узких коридоров, заставленных прилавками с неисчислимым количеством кустов, цветов, клубней и луковиц. Покупатели с недоверием щупали повядшие листья, а продавцы хором объясняли, что на дворе – осень, и природа засыпает. Октябрин высмотрел среди продавцов вызывающего доверие мужика в рабочих перчатках, перепачканных землей. Мужик продавал хвойные растения.
- Вот, гляди, хозяина чувствует! – говорил он состоятельного вида покупательнице, дав ей подержать маленькую дохлую елку в горшке.
- А как за ней ухаживать? Как поливать?– спрашивала покупательница.
- Сейчас я вам все напишу! – с воодушевлением сообщил мужичок. Он сосредоточился, будто ловит миг вдохновения, и стал быстро-быстро записывать какой-то текст на драной бумажке. Наверное, такое выражение лица было у Пушкина, когда он заканчивал фривольное стихотворение.
Новая владелица елки аккуратно сложила клочок бумаги в красивую папку, заплатила серьезную сумму и ушла, довольная.
- Нет, у него я семена покупать не буду! – решил Октябрин.
- Эта елка просто из леса выкопана, - сообщил Генерал Симоняк, который все знал о растениях.
За одним из прилавков стояла очень большая молодая женщина в розовой панамке и одно за другим ела печенье из мешка, который лежал прямо среди горшков с землей. Пакетики с семенами там тоже присутствовали.
- Здравствуйте, - сказал Октябрин.
Женщина вынула изо рта хорошо прожеванное печенье, ответила:
- Добрый денечек! - и положила еду обратно в рот.
Октябрин и Генерал Симоняк терпеливо подождали, пока она проглотит и запьет, и тогда Октябрин сказал:
- Мы хотели купить семена!
- Ах, какая прелесть! Какие молодцы! - обрадовалась женщина и обратилась к Генералу Симоняку.
- Мама вас послала за семенами?
- У нас нет мамы, - честно ответил мальчик.
Женщина окинула оценивающим взглядом Октябрина с Генералом Симоняком, крепко державшимся за ручку. В ее голове зароились мысли по устройству своей, такой непростой личной жизни. Она убрала подальше печенье и достала красивые книжки по растениеводству.
- Вы на даче или на подоконнике собираетесь сажать?
- Мы хотим сделать оранжерею! - уверенно заявил мальчик, - Мы хотим сажать и продавать! У нас есть нужное помещение.
- Оранжерею? Есть помещение? - она с недоверием посмотрела на Октябрина.
Он кивнул. Женщина еще раз обвела взглядом обеих покупателей, и мысли об устройстве личной жизни обильно сдобрились идеями по развитию бизнеса.
- Возьмите меня на работу! Я лучше всех знаю, как сделать оранжерею! Я знаю, какие растения в следующем году просто улетят!
Октябрину представились летящие на юг растения, и ему стало весело, но он тут же задумался о серьезном - делать ли из женщины зомби? И сможет ли она, превратившись в зомби, так хорошо разбираться в растениях и оранжереях, сможет ли понимать умные книжки о цветах?
- Пойдем, выйдем на улицу, - заторопила женщина, - Я хочу все обсудить.
- Дядя Ваня, если что – астильба* под лавкой, - крикнула она соседнему продавцу и вышла во двор вместе с мальчиком и Октябрином.
Там, сидя на ржавой пожарной лестнице, они составили наполеоновский план по организации подземной оранжереи. Договорились, что женщина-садовод становится заочным консультантом, и Октябрин в точности выполняет все, что она скажет - покупает правильные лампы, кюветы, землю, причем в тех магазинах, которые она укажет. Потом она объяснит, как строить, а потом - что и как сажать, чтобы улетело. И объяснит, куда сдавать готовую продукцию. Как только появляется прибыль, женщина получает свою долю.
- А у вас фирма зарегистрирована? - спросила садовод.
- У нас есть кооператив, мы раньше кроссовки шили, - ответил Октябрин.
Астильба* - культурное многолетнее растение, популярное среди садоводов северо-западного региона России.
- Наверное, сойдет, - задумалась женщина, - или что-то придумаем.
У Октябрина было только одно условие: она никогда не будет проситься посмотреть их оранжерею. И никому не скажет, на какую работу устроилась.
- Надо начать голодать. Пора худеть, - думала женщина, - Вот похудею и сразу ему понравлюсь. И тогда он не устоит и разрешит оранжерею посмотреть.
Попрощавшись с Октябрином и Генералом Симоняком, она вернулась к себе за прилавок и вспомнила, что не узнала имен неожиданных партеров по бизнесу. Она задумалась и доела печенье.
Работа по строительству оранжереи закипела. Октябрину очень нравился этот проект, не в пример шитью кроссовок, о которых он вспоминал с отвращением. Всю тяжелую работу выполнял суровый зомби-строитель, но дети тоже помогали, и учительница с удовольствием принимала участие. Октябрин выбирался в город и, сидя на пожарной лестнице, чертил схемы освещения и мелиорации под руководством садоводши. Потом наступила зима, и они стали встречаться в кафе, где женщина поглощала пышки и оптом выдавала гениальные мысли по оптимизации работ в оранжерее. И, тем не менее, она очень удивилась, когда Октябрин сообщил, что все готово, и даже принес фотографии.
- Я сейчас расплачусь, - женщина захлопала ресницами, - У нас есть оранжерея! Мы будем сажать! Все, что захотим – вырастим! Какое счастье! Срочно, выпьем за это!
Они чокнулись рюмками с коньяком, а Октябрин смотрел на нее и думал – вот, у нее есть любимое дело, а я непонятно для чего живу.
Оранжерея получилась замечательной, теплой, светлой, семена взошли раньше, чем можно было ожидать. Саженцы принялись, луковичные дали всходы. Между детьми поделили грядки, и каждый должен был ухаживать за своей. Дети были в восторге. 23 февраля у Зины Портновой распустился первый в бункере тюльпан.
- Ты теперь можешь поздравить кого-нибудь из мужчин с праздником! - сказала ей учительница.
- Я поздравлю учителя английского, - решила Зина Портнова.
В этот день все, кроме зомби и младенцев, собрались на урок. Когда учитель английского позвонил, ему открыла Зина Портнова с тюльпаном и сказала:
- С днем Советской армии!
- Я счастлив, - прослезился буржуй, - Я чувствую себя русским!
Американец и маленькая мулатка крепко обнялись.
- Мистер Октябрин! - сказал учитель, - у меня еще одна радость, я нашел работу учителя в частной школе! И ведь это все благодаря Вам! В благодарность я буду преподавать у вас бесплатно! Потому что вы мне объяснили, разжевали, научили, как правильно жить, - учитель перешел на русский.
- Ничего я не объяснял, - сказал Октябрин.
И урок начался.
В канун восьмого марта в оранжерее расцвело потрясающее количество тюльпанов, их аккуратно срезали, разложили по коробкам и вынесли на улицу к специальной машине, которую вызвали по совету женщины-садовода.
- Ну, все, теперь она вычислит, где мы живем, - думал Октябрин. Но делать было нечего, в метро такое количество коробок не провезешь. Тюльпаны сдали в какое-то специальное место в заброшенном дворе, где из-за ржавой двери подвала, весело подмигивая, появился чернявенький мужичок и заплатил всю сумму по счету. Это были очень хорошие деньги, и когда женщина-садовод взяла в руки свою долю прибыли, она в восхищении сказала:
- Вот это котлета!
- Если узнаешь мой адрес и будешь нас выслеживать, больше денег не получишь! - пригрозил ей Октябрин.
Женщина хотела изобразить на пухлом лице обиду, но подумала и переключилась на свою любимую тему - что сажать на место тюльпанов.
Вечером этого дня, когда Октябрин и учительница уже лежали в постели, учительница сказала:
- А ведь у нас все хорошо, правда? Дети учатся, квартиры твои сдаются, и с оранжереей все получилось! И этот дефолт для нас незаметно прошел. Правда, ведь?
- Нет, не правда, - ответил Октябрин, - Это все - иллюзия. Государство нас еще вычислит, найдет и прихлопнет.
- Прямо вот завтра придет и прихлопнет, - кокетливо удивилась учительница.
- Ну, почему завтра, - совершенно серьезно сказал Октябрин, - Лет десять плюс-минус еще протянем.
Учительница по-прежнему не воспринимала его слова всерьез, и в шутку напомнила:
- Помнишь, Федя в своей речи такой же временной промежуток называл, а потом, говорит, бомбы взорвем… - и она замолчала, испугавшись, как Октябрин воспримет напоминание о дне смерти его отца.
Но Октябрин не стал акцентировать на этом внимание, он просто сказал:
- Но Федя молодец, он чувствует, когда все кончится, он совершенно прав. Вот, смотри. Раньше считали за аксиому - нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. Но мы здесь в бункере доказали ошибочность этого предположения. Мы ведь живем отдельно от общества, и те его представители, что нам попадаются на пути, считают за счастье примкнуть к нашему образу жизни. Дело в том, что общество и государство - это разные понятия. И мы, живя на этой территории, пусть даже под землей, совершенно не свободны от государства. Так что через определенное время оно за нами придет.
- И что мы тогда будем делать? - учительница заговорила серьезно, - Мы и правда бомбы запустим?
- Ты хочешь знать, что лично я собираюсь делать, когда за нами придут? Я могу честно ответить - я не знаю. Я не хочу ничего взрывать, я не хочу убивать неизвестных мне людей, которые окажутся там, где взорвется бомба. Но я одно знаю совершенно точно: в тот момент, когда государство придет за нами, и окружит нас со всех сторон, и разрушит наше существование, все вокруг рухнет. Весь мир развалится, - сказал Октябрин и перестал философствовать.
- Я тебя люблю, - сказала учительница.
Все получилось почти так, как говорил Октябрин. Одиннадцать лет они жили свободные от общества и от государства, выращивали и продавали растения, сдавали в аренду квартиры, справляли дни рождения.
В дневниках Октябрина почти ничего не написано про эти годы, либо тетрадка с записями пропала в неразберихе. Сначала я хотела восстановить некоторые события и просила братьев Октябрина рассказать, как они жили эти одиннадцать лет. Один из них сказал:
- Травка тогда была зелененькая, сейчас-то травки нет. Босиком бегали.
А остальные только хихикали. Старые они стали, ничего не помнят. А я помню все, и как их в школу водила по той стороне улице, которая при обстреле наименее опасна.
И тогда я решила пропустить в своем повествовании этот период их жизни. Хорошо они тогда жили.
Дети росли и теперь, на прогулке в лесопарке, бегали только братья Октябрина, тогда еще совсем маленькие. А старшие сидели в кусточках, разбившись по парочкам, или разговаривали на умные темы. Октябрин придумал купить музыкальные инструменты – три гитары и синтезатор. Дети старательно штудировали самоучитель, и в бункере теперь играла музыка. Малыши зомби-Маши росли очень добрыми и послушными. Федя талантливо наплел им историю, что их мама потому - не как все, что во время беременности работала пожарником и, спасая людей, ударилась головой. Малыши ее за это еще больше полюбили. А сами совсем не были зомби, они хорошо учились, много читали и любили ходить в книжные магазины. Октябрин выводил детей в город по одному или по два. Некоторые, повзрослевшие и проверенные дети отпускались в город без сопровождающих, и даже имели возможность съездить в город к деду Матвею, развлечь его разговором и посидеть в интернете. Однажды Зина Портнова вернулась вся такая взволнованная, и по секрету от детей рассказала учительнице и Октябрину, что прямо на улице к ней подошла красиво одетая женщина, дала визитку и позвала на кастинг в модельное агентство. Взрослые с удивлением посмотрели на нее, они помнили, как все смеялись, когда она много лет назад сообщила, что вырастет и станет моделью. Ведь ее привыкли воспринимать как тощую, смуглую, похожую на черта девочку. А теперь, оказалось, что в свои шестнадцать лет она выглядит как модель с обложки журналов, которые жители бункера никогда не покупали. Октябрин пошел вместе с ней по адресу на визитке.
- Сейчас мы вместе с тобой увидим, что это - обман, - сказал он Зине Портновой, но все равно пошел, потому что жалко было убивать чью-то мечту. Ни Зина Портнова, ни Октябрин, не знали, как должно выглядеть настоящее модельное агентство, где людей не убивают и за границу в бордель не продают. Во всяком случае, с Зиной Портновой ничего плохого не сделали, и она начала раз в несколько месяцев работать как модель, и даже получать деньги. Ездила она туда только с Октябрином, который представлялся отцом. Однажды, когда он ждал Зину Портнову, пытаясь разобраться в себе и понять, правильно ли он делает, разрешая Зине фотографироваться, к нему подошла одна из начальниц агентства. Она поздоровалась, спросила как дела, а потом ехидно произнесла:
- Зачем вы цирк устраиваете? Тебе же двадцати пяти еще нет, какой ты отец?
Сказала, и ушла улыбаясь. Октябрин задумался. Неужели с ним произошло то же, что и с дедом Матвеем, а он и не заметил? Или у тетки со зрением плохо. Ему уже было тридцать шесть и, теоретически, он мог быть отцом шестнадцатилетнего ребенка.
Кроме Зины Портновой, профессию «наверху», как говорили в бункере, приобрел, конечно же, Федя. Женщина - садовод, которая все эти годы заключала выгодные сделки по продаже продукции оранжереи, совершенно разболелась. У нее прогрессировал диабет, и к тому же страшно опухли ноги. В конце концов, она вообще перестала выходить из дома. К ней приезжала помогать добрая девочка Зоя Космодемьянская, тоже очень толстая и, может быть поэтому, нашедшая в садоводе родственную душу. Все дела по заключению сделок хотели поручить Генералу Симоняку, который стал отличным садоводом и мог, как говорила учительница, из топора яблоню вырастить. Но Генерал по-прежнему боялся посторонних людей, и все перепоручили Феде. Дела у него пошли великолепно, как и следовало ожидать. И все было хорошо, пока не начался кризис. Сделки начали откладываться, за единицу товара платили все меньше и меньше. Государственные заказчики намекали, что скоро все будет еще хуже. Федя был первым, кто принес слово «кризис» в бункер.
- Если элитные саженцы отказываются покупать, посади что-нибудь съедобное, - сказал Октябрин генералу Симоняку, - картошку, что ли…
Зину Портнову продолжали фотографировать, но эта статья доходов была слишком мала. Модельные агентства разорялись одно за другим. Знающие люди советовали моделям уехать работать заграницу. Зине Портновой предложили подписать контракт на работу в Австрии.
- Мы никогда не уедем, – сказала Зина. - Без нас тут всё окончательно развалится.
Коллеги по цеху очень смеялись.
Постепенно цена за аренду квартир снизилась в несколько раз, и Октябрину пришлось сокращать расходы по содержанию жителей бункера.
- Ты говорил, что государство вычислит и прихлопнет, значит, ты имел в виду, что начнется кризис? - спрашивала Октябрина учительница.
- Нет, - отвечал Октябрин, - Будет еще хуже.
Однажды, когда они вышли гулять в лесопарк, оказалось, что у выхода из туннеля их ждет человек, живущий в землянке. Он совсем исхудал за эти годы ожидания возвращения жены, но сейчас он выглядел не просто уставшим, а сильно больным. Кашляя и задыхаясь, он сказал Октябрину:
- Лесопарк начали вырубать, с того краю, здесь еще не видно. Не помог ты мне.
- Прости меня, - сказал Октябрин, ему вправду было обидно, что он не знал способов остановить вырубку и строительство, – Ну, ты не расстраивайся, скоро вообще все кончится.
- Ну что ж тут поделать, - из последних сил улыбнулся житель землянки, - Не смог, так не смог. Я вот пришел тебя предупредить, это очень важно. Не ходите ночью сюда, никогда больше. Лесные люди озверели совсем от того, что лес вырубают, а им идти некуда. Они уже двух таджиков убили и съели, таджики на вырубке леса работали. У них документов не было, они не оформлены были, и начальство дело замяло. Поэтому нигде про этот случай не рассказывают. А от них только головы нашли. Вернее, я нашел… А сколько еще случаев было, про которые я не знаю? - человек закашлялся.
- Слушай, - сказал Октябрин, - Извини, что я раньше тебе не предложил. Но сейчас я на полном серьезе прошу тебя пойти жить к нам. У нас тепло, есть еда, угол тебе выделим, за лекарством кого-нибудь отправим. Соглашайся, ты тут в лесу один подохнешь.
- Cпасибо, но я не могу уйти из леса. Я ведь жену жду, - ответил человек.
- Ну, мы тебя подлечим, хотя бы, поешь, погреешься – и уйдешь обратно жену ждать, - учительница, которая до этого играла в футбол с тройней близнецов, подошла и вступила в разговор.
- Нет, - было ответом, - К тому же вдруг я ваших детишек лихорадкой заражу, я ведь непонятно чем болею, - человек снова стал кашлять.
- А если тебя самого лесные люди съедят? - спросил Октябрин.
Человек пожал худенькими плечами:
- А может быть, этого я и хочу? Это был бы логичный конец моей никчемной жизни. Так что, не беспокойтесь, съедят, так съедят. Я пойду, в земляночку, прилягу, а то стоять тяжело, - Человек развернулся и поплелся по направлению к лесу. Стояло лето, стрекотали птицы и насекомые, лес шелестел всеми оттенками зеленого цвета. Над желтыми сорняками, растущими вокруг люка, висели синие стрекозы. Вдруг человек остановился и повернулся к Октябрину и учительнице.
« Неужели согласится пойти к нам жить?», - подумали они одновременно. Но не тут-то было.
- Не забудьте, - задыхаясь, крикнул он, - Не выходите ночью из люка! Лесные люди не шутят.
Учительница повернулась к Октябрину и без тени улыбки сказала:
- Будешь со мной плохо обращаться, уйду ночью, и меня лесные люди съедят!
Примерно здесь начинается новейшая история Хозяина Бункера. Вернее, месяца через три, когда наступила осень. Поэтому мне придется еще раз написать в двух словах о себе. Я родилась в Ленинграде, но мои родители решили уехать в город Ставрополь, где всегда тепло, и люди живут в собственных домиках с удобствами во дворе. Уехали, потому что мама всегда болела и кашляла, и врачи рекомендовали убираться из сырого холодного города. В Ставрополе здоровье родителей улучшилось настолько, что всего за несколько лет они нарожали мне шестерых братьев. Братья невероятно быстро выросли и еще быстрее женились. И вот тогда наш маленький уютный домик превратился в филиал ада на земле, где рыдали новорожденные дети, орали друг на друга жены моих несчастных братьев, и что ни день, приходила милиция или какие-то нотариусы, потому что жены пытались оттяпать друг у друга несчастные квадратные метры. Однажды я собрала сумочку с бельем и на все свои накопления купила билет до Петербурга, в котором я когда-то родилась. Родители были настолько истощены семейными разборками, что не нашли в себе сил воспрепятствовать моему отъезду или хотя бы расстроиться для вида. В Питере у меня не было ни друзей, ни родственников, и я прямо с вокзала устроилась на работу, на которую никто не хотел идти. Я пошла секретарем в убогую фирму, располагавшуюся в недостроенном ангаре на краю города, вокруг которого носились злые дикие собаки, и лежала вековая грязь по колено. Зарплаты хватало ровно на то, чтобы снять комнату в коммуналке, восемь квадратных метров. И еще на макароны. Но меня не оставляла мысль, что стоит только подождать, и судьба подарит мне что-то хорошее и интересное. Поэтому я каждый вечер стирала и сушила единственную смену белья, и просто ждала, когда все изменится. Изменения начались сначала в фирме, где я зарабатывала себе на макароны. У директора случились неприятности, ему все звонило начальство из Москвы, требовало отчетов и грозилось приехать с проверкой. И тогда директор, который разогнал до этого почти весь штат фирмы, решил, вернее, его прямо осенило, что все дело во мне, и продажи не идут из-за меня. Он сказал мне в очень грубой форме, что не может больше терпеть мои единственные джинсы и этот свитер в полосочку, и что завтра приедет начальство из Москвы, а в Москве так секретарши, вернее, офис-менеджеры, не ходят. И еще он сказал, чтобы я пришла в юбке и на каблуках, иначе он меня уволит. Он, конечно, не учитывал, что на работу мы пробирались под неумолчный лай бешеных собак по ненадежным досочкам, проложенным через непроходимую жижу, в которой можно было утонуть, если соскользнешь ненароком. Конечно, для прохождения этого маршрута необходимы были только джинсы и кроссовки. Но я, подобно тому, как Герасим топил собачку ради спокойствия, кажется, графини, решила принести себя в жертву и утонуть в этой грязи, ради прихоти директора. Я пошла покупать себе короткую юбку и сапоги на каблуках. Но денег у меня почти не было. И я отправилась на безобразный рынок, торгующий элитным секонд-хендом из Европы. По крайней мере, так было написано на человеке-бутерброде у входа. Раньше я с отвращением обходила это место, мне было страшно представить на себе чужую вещь, прожженную чужой сигаретой. Но теперь я, войдя в раж самопожертвования, как в омут с головой кинулась в эти дурно пахнущие специальной химией тряпки. За сумму, равную цене четырех пачек макарон, я приобрела себе белые сапоги на каблуках, блузку, не закрывающую живот, короткую светлую юбку, колготки с дыркой и еще в нагрузку получила белую куртку с мехом и следами крови внутри на подкладке. Молния на ней была сломана. Я в тот день даже не ужинала, чувствуя себя, как приговоренный накануне казни, когда уже нет смысла поддерживать свое бренное тело питательными веществами. При этом мне было очень весело, впервые за два года скучной жизни на задворках Питера. Рано утром я нарядилась и накрасилась, и погода подыграла моему спектаклю. Пошел густой, но нестойкий снег, крупные, влажные хлопья неслись почти параллельно земле, а когда все-таки опускались на асфальт, немедленно таяли, создавая непроходимые лужи. И я выступила в эту почти театральную непогоду вся в белом и летнем, не считая меха на куртке, молнию на которой мне не удалось починить. И вот я шла через ледяной ветер в расстегнутой куртке, волосы развевались, и косметика на мне размазалась, и сапоги немедленно промокли. Я так мечтала утонуть, упав с досочки, ведущей на работу, но инстинкт самосохранения меня удержал, и я, живая, дошла до офиса. Директор был в диком восторге от моего нового имиджа, хотя никакое начальство не приехало и осталось бухать где-то в гостинице, испугавшись погоды.
- Как только дела пойдут, сразу повышу тебе зарплату, - врал директор и сам себе верил, - Я вообще тебя в должности повышу! Будешь директором по развитию! Всегда теперь в такой юбке ходи!
- Ну, нет уж, - подумала я, - Поиграли - и хватит.
Таким убогим мне увиделся офис и бодрящийся директор-неудачник, висящий на волоске в этой безнадежной фирме, что я решила вернуться в свои теплые джинсы и выкинуть этот клоунский наряд сегодня же.
Директору до самого вечера хватило ощущения счастья от моего нового образа, так что он был готов на все, например, отпустил меня на час раньше. И я ушла обратно в эту чертову пургу, которая за долгий рабочий день совсем не утихла.
Я шла к метро, и чувствовала на себе чей-то взгляд, причем это был точно такой же взгляд, который я заметила утром, но не вычленила из общей атмосферы улицы. Я пыталась осмотреться, но ветер мне мешал, и я так и не поняла, где находится человек, который на меня смотрит.
В метро ехали грустные люди с мобильными телефонами, они очень громко, совершенно не стесняясь друг друга, рассказывали своим невидимым собеседникам про увольнения и сокращения. Я поняла, что почти всех людей в этом вагоне сегодня откуда-нибудь уволили. Но большинство из них не сдавалось, они бодро произносили тезисы о том, что кризис – хорошее время, что бы начать свое дело. «Буду заниматься консалтингом!» - гордо говорил хорошо одетый молодой человек. Уж насколько я тогда плохо знала жизнь, но и то понимала, что никакой консалтинг у него не получится.
Рядом стояли две веселые девушки, и лица их были в юношеских прыщах. На девушках висели громоздкие фиолетовые рюкзаки. Они собирались в поход, не обращая внимание на время года. Одна сказала другой:
- К кризису нужно относиться, как к изнасилованию – расслабиться и начать получать удовольствие!
- Тихо ты! – сказала другая и громко захихикала.
Те, кто не говорил о кризисе и увольнениях, рассуждали об астрологии, и о том что созвездие Овна предрекает войну. Еще обсуждали смещение оси Земли. И последней темой был рост курса доллара.
В тот вечер, наконец, заработали батареи, и я всю ночь сушила свой белоснежный наряд, предварительно попытавшись оттереть прилипшую по дороге в офис грязь. Я решила еще один раз прогуляться в своем секонд-хендовом великолепии, что бы проверить, возникнет ли у меня снова ощущение этого взгляда невидимого человека. И правда, на том же месте по дороге в метро, я снова поняла, что он на меня смотрит. И на обратном пути - тоже. Теперь в метро я больше не слушала бесконечные разговоры о кризисе и сокращениях. Я думала о своем. И так я ходила в своем наряде и этих промокающих сапогах целую неделю, и еще целую неделю, и погода становилась только хуже. Я страшно простудилась, я понимала, что еще такое дефиле в расстегнутой куртке, и я умру, но теперь мне умирать уже не хотелось. Утром на улице мне выдали странную бесплатную газету, рекламирующую клинику тибетской медицины. Там предлагалось в случае болезни не вызывать скорую помощь, а идти к ним. В качестве иллюстрации был нарисован монах в желтом.
А еще там было написано, что мужчины бывают трех типов – огонь, ветер и слизняк. Я очень испугалась, что тот, кто на меня смотрит, при ближайшем рассмотрении окажется слизняком. И тогда зря я тут наряжаюсь, простужаюсь и внимание на себя обращаю. И вот, вечером, после работы я не прошла мимо взгляда, резко рванула в сторону и прямо за рекламным щитом, предлагающим дешевые куриные ноги, я увидела его.
Он выглядел лет на двадцать пять и похож был на профессионального пляжного волейболиста, каких показывают по МТV. Но были в нем некоторые странности, которые сразу замечаешь, но не можешь сформулировать. И одет он был не как все. Oдежда сидела хорошо, но возникало ощущение, будто куртку для него сшил инопланетянин, знающий человеческую расу только понаслышке. Я сказала:
- Вы на меня смотрите, я знаю, - и поняла, что он ни за что не сознается.
- Я не на кого не смотрю, вам кажется, - отреагировал он довольно спокойно и очень быстро пошел куда-то в темноту дворов. И я пошла за ним, по стеночке, прячась за любые подходящие объекты, вроде детских горок. И вдали, через снегопад, я четко увидела, как он исчез в подъезде, открыв дверь своим ключом. Я подошла и встала у лестницы, облокотившись на перила. Я понимала, что лучше всего мне вернуться домой, принять антигриппин и выбросить убивающие меня мокрые сапоги, от которых почти уже отлетела подошва. Но я никуда не ушла и продолжала стоять у его подъезда и мерзнуть.
А в это время Октябрин вернулся в квартирку и застал на кухне учительницу, которая на калькуляторе пыталась свести тающий бюджет.
- Плохи дела? - спросил Октябрин, подсев рядом на табуретку.
- Да так себе, - ответила учительница, - Ты был прав, когда велел картошку посадить. Боюсь, скоро будем подножным кормом питаться.
- А где остальные? - спросил Октябрин.
- Там Леня Голиков для всех концерт устроил, на гитаре играет. Он же утром тебе говорил, просил, что бы ты обязательно пришел, а ты что, не слышал? Или забыл? И, вообще, что с тобой такое? Не слышишь, когда с тобой разговаривают, уходишь куда-то на целый день совершенно без толку…
- Больше не буду, - пообещал Октябрин, но учительница не поверила.
- Я теперь вспоминаю, ведь когда я говорила, что у нас все хорошо, ты мне отвечал, что вовсе и не хорошо, и все - просто иллюзия. И что скоро нас прихлопнет. Ну, ведь если бы между нами с тобой было все хорошо, мы бы справились с любыми проблемами, и этот кризис прошел бы незаметно, как все предыдущие. Значит ты, говоря про иллюзию, имел ввиду наши с тобой отношения? Ты просто меня не любишь, вот и все.
- Я с тобой больше десяти лет живу, как я могу тебя не любить? - спросил Октябрин, и учительница посмотрела на него с надеждой… И тут в дверь позвонили. Это пришла я.
Я смогла войти, потому что у подъезда остановился грузовик. Встречать его вышла деловая бабка с модной прической, и маленькие черненькие грузчики начали вносить в дом мебель, очень много мебели. Бабка руководила, картинно охая, когда ножка безобразного красного дивана в советском стиле задевала ступеньки. Между шкафом и тумбочкой я проскользнула внутрь подъезда и на первом этаже сразу почувствовала, где живет следящий за мной человек. Я позвонила, он открыл мне, не удивившись, не спросив, не сказав ни слова, и я так же молча зашла. Прямо из прихожей открывался вид на всю крошечную квартиру - вход в кухню и стена комнаты. Дверей не было. Из кухни выскочила женщина, одним махом оказалась в комнате, и вдруг исчезла прямо в стене.
- Заходи, - сказал мне хозяин маленькой квартирки, даже не спросив как меня зовут, и не назвав своего имени. Он вообще не обращал внимания на имена.
Я сняла свои сапоги, источавшие лужи талой воды на чистый линолеум. И пошла вслед за ним в комнату, страшно кашляя, и ноги мои оставляли мокрые следы. Он посмотрел на них с некоторым ужасом, достал из шкафа одеяло и сказал: «Садись на диван». Я села, закуталась в одеяло, а он тоже исчез в стене. Там был нарисован котелок, как в сказке. Я подумала, что у меня бред. Ожидая непонятно чего, я долго, очень долго сидела на диване, пока не заснула.
Я проснулась от разговора в комнате и, вспомнив вчерашний вечер, испугалась открывать глаза.
- Федя, рано еще делать выводы, все еще будет хорошо, может она вернется!- говорил вчерашний незнакомец своему собеседнику.
- Не успокаивай меня, Октябрин Октябринович! - ответили ему, и я, наконец, узнала это странное имя.
- Ее точно съели лесные люди, тут нет никаких сомнений, - голос молодого человека откровенно дрожал, - я тебя ни в чем не обвиняю, я никому из бункера ничего не расскажу - но зачем ты эту женщину привел? Учительница из-за нее ушла, точно – из-за нее… Зачем ты ее впустил?
- Не знаю, Федя, - ответил Октябрин.
Я непроизвольно начала кашлять и выдала себя. Я села и стала на них смотреть. Они стояли посреди комнаты, чем-то похожие друг на друга, но тот, что назывался Федей, был еще моложе, чем Октябрин. В глазах Феди стояли слезы, было видно, что он не спал всю ночь, он смотрел на меня, и взгляд его не обещал ничего хорошего.
- Спасибо за ночлег, я пойду, извините, если я что я что-то плохое сделала, я не хотела, - бормоча бессмысленные извинения, я встала с дивана, где спала прямо в своей дурацкой мокрой куртке.
В этот момент из-за стены, где вчера все исчезали, звонкий шепот спросил:
- Можно к вам?
- Нет, - гаркнул Октябрин, - И всем остальным скажи, чтобы не смели сюда соваться.
- Пусть только сунутся! - подтвердил Федя и сказал, глядя на меня в упор, - А зачем ты пришла сюда? Почему именно сюда, а не в какое-то другое место? Таким, как ты, ведь все равно, где и с кем спать?- и я видела, как у него сжимаются кулаки.
Я попятилась к выходу из комнаты.
Октябрин собрался с духом и сказал мне:
- Подожди, не убегай! - и еще сказал:
- Ладно, Федя, сознаюсь. Это я виноват. Я случайно ее увидел и стал за ней следить, смотрел, как она на работу идет, и как с работы. Две недели ходил и смотрел. А она меня вычислила, догнала и позвонила в дверь.
- Надо было энергетический купол сделать, и она бы тебя никогда не заметила, - сказал Федя, - Ты, значит, не хотел прятаться?
- Значит, не хотел, - спокойно ответил Октябрин.
- Я уже говорил, что я тебя ни в чем не обвиняю, но надо было что-то придумать, что бы учительница не ушла! - в отчаянии произнес Федя.
- Ну ты же знаешь, я сразу за ней побежал, – Октябрин повысил тон, - Ты же знаешь, когда лифт работает, в шахту спускаться нельзя. А она уже успела в лифт сесть, и когда я его, наконец, дождался, она уже бежала по туннелю в лес… И там только несколько ее следов осталось, а дальше все снегом замело…Ну ты сам видел…Ты сам весь лес прочесал…Тем более, от леса почти ничего уже не осталось…
- Все из-за лифта, получается, случилось, - Федя задним числом пытался изменить ход событий, - Вот если бы была лестница!
- Еще нам лестницы не хватало в этой ситуации! Я должен тебе рассказать про эту лестницу, пока не поздно, завтра всех соберу и расскажу…- сказал ему Октябрин и посмотрел на меня, - Тебя только убить остается, после того, как ты все это услышала.
- А я вот приду домой, и сама умру от воспаления легких, -сказала я, - Так что можете не пачкаться.
Я пошла к двери и стала пытаться застегнуть скукоженные влажные сапоги. Федя и Октябрин равнодушно смотрели на меня из комнаты, наверное, чувствуя, что никуда я не уйду. В дверь тихонечко, как бы царапаясь, постучали. Подождали и постучали еще раз.
- Наверное, это еще одна девица, теперь уже для меня, - невесело пошутил Федя, подошел к двери и глянул в глазок. Потом перевел взгляд на Октябрина и сказал:
- Там этот придурок из землянки, с большущей сумкой стоит.
- Ну, так открывай скорей, - заторопил его Октябрин, – Значит, он решил к нам переехать. Странно только, что мы его в лесу не видели, когда учительницу искали.
Федя открыл и впустил в коридор старого ссутуленного человека, который двумя руками прижимал к груди огромную дорожную сумку. Он посмотрел на нас диким взглядом и выдохнул:
- Началось! Все кончено!
- А ты где ночью был? Мы тебя в лесу не видели, - сказал Октябрин, не обращая внимания на эмоциональные возгласы.
- А что вы делали ночью в лесу? - еще больше разнервничался гость, - Я же вас просил не ходить!
Федя и Октябрин вздохнули и переглянулись. Федя произнес, тихо и запинаясь:
- У нас учительница ушла… Мы ее искали.
Человек с сумкой закрыл глаза, прислонился к дверному косяку, поддерживая свой груз коленом, и произнес:
- Все тогда, шансов нет, зря искали…
Все замолчали, никто больше ничего не спрашивал, так и стояли, позабыв закрыть дверь на лестницу. Вдруг сумка в руках гостя едва заметно дернулась, он открыл глаза и протянул мне свой груз:
- Это тебе, - сказал гость, - Держи крепко.
Я послушно схватила обеими руками очень тяжелую сумку, в которой нечто шевелилось и ерзало.
- Подожди, зачем ты ей свои вещи отдал? – не понял Федя,-Мы ее не знаем, она вчера пришла, а сейчас уходит! Видишь, сапоги одела и уходит!
- Никуда она от вас не уйдет, - впервые улыбнулся гость, - Это я сейчас уйду, навсегда. А она останется.
Федя попытался возразить, но человек, несмотря на свой умирающий вид, говорил очень твердо и уверенно:
- Подожди, не перебивай. Я же не только сумку принес, я новости хочу рассказать, очень плохие новости. Сегодня утром ваш выход из туннеля обнесли строительным забором, и теперь рядом с люком в задумчивости стоит экскаватор.
- Да, кажется, действительно, все кончено, - сказал Октябрин, - По-другому и не могло быть.
Федя сделал нелепое движение руками, выражающее полное отчаяние.
- Остаток леса тоже отгородили, - продолжил гость, - Рубят и пилят с удвоенной силой. Лесные люди ушли, а в сумке находится то, что они оставили. Я доверяю вам все, что осталось от моей жены.
Мне стало страшно держать сумку с шевелящимися остатками чьей-то жены, но я безропотно обхватила ее еще крепче.
- Прощайте, - сказал гость и закашлялся, - Я все рассказал. Ухожу. Спасибо вам за то, что мне всегда было с кем поговорить.
- Куда ты пойдешь в таком состоянии? - спросил Федя.
- Куда-куда? Будто сам не понимаешь… - вздохнул человек, - Никуда я, конечно, не дойду, но попробовать стоит.
И он ушел.
- Думаешь, он и вправду не вернется? - спросил Федя у Октябрина.
- Закрой лучше дверь, - вместо ответа сказал Октябрин и обратился ко мне:
- Ну, показывай, что там у тебя в сумке!
Я поставила сумку на пол, сумка крякнула.
- Вот те раз, – сказал Федя, - от его жены осталась утка? Зажарим ее на рождество.
Я открыла молнию и из сумки вылезла волосатая детская голова, и через секунду еще одна. И появилась ручка, тоже покрытая черными волосами. И ножка, довольно большая, когтистая и покрытая шерстью.
- О Господи, - простонал Октябрин, - Весь мир катится к гибели, а они еще детей рожают и нам подкидывают!
Один из детенышей окончательно освободился из сумки и полез на меня, цепляясь за мои и без того рваные коготки. Он схватил меня за волосы и так затих.
Стена с картиной без рамы зашевелилась, и послышались голоса:
- Можно уже выходить? Мы уже не можем здесь сидеть! Что там у вас происходит? Или все уже кончилось?
- Все уже кончилось, - сквозь зубы проговорил Октябрин. И крикнул:
- Заходите, все равно уже.
И сам отодвинул картину и зацепил ее краешком за гвоздик. В стене открылась дверь, и из нее стали выходить один за другим красивые молодые люди и девушки. Они вылезали из низкой двери, согнувшись и опустив голову, а распрямившись, сразу видели меня с лесным детенышем на руках. И сразу останавливались от удивления, загораживая выход следующим.
- Не загораживайте проход, рассаживайтесь где-нибудь, давайте, покомпактней, - командовал ими Октябрин, - Когда все вылезут, мы поговорим. Я все расскажу, что знаю.
Комната набилась до предела, второй детеныш испугался такого количества людей и тоже залез ко мне на руки.
- Все здесь? Пересчитываться будем? - риторически спросил Октябрин, - Ладно, начнем наше собрание.
Ну, как вы понимаете, сегодня очень плохой день, самый худший из всех, что мы прожили в бункере. Учительница никогда не вернется, вы должны это знать.
Несколько девушек, и без того заплаканного вида, зарыдали в голос.
- Рыдающие возвращаются обратно в бункер, - сказал Октябрин, - Можно подумать, что остальным легко. После собрания обзвоните больницы… Больницы и… Ладно, вы поняли.
Девушки послушались и теперь только тихо всхлипывали.
- Следующая плохая новость, - продолжил Октябрин, - Вот только ночью мы выходили в лес, вернее в то, что от него осталось, искали учительницу… А потом мы увидели рабочих и спрятались обратно в люк…
Все кивали, вспоминая ужасную ночь.
- И вот теперь, - продолжил Октябрин, - Мы получили информацию, и она верна - выход из люка огорожен забором, и там начинается строительство…
Тихий стон разнесся среди слушателей.
- И последняя информация, - Октябрин посмотрел на меня, - Хорошо это или плохо, но в нашем полку прибыло. Нам подкинули детенышей лесных людей. Видимо, это дети жены нашего приятеля из землянки. Он принес их нам в сумке.
Аудитория издала недовольные возгласы. Все зашумели, возмущаясь. И еще шушукались - «а это кто?» - имея в виду мою персону.
- Тише, - сказал Октябрин, - Каждый из нас догадывается, что лесные люди причастны к … Не знаю, как сказать, - он замялся, - Причастны к исчезновению учительницы. Но, тем не менее, нам доверили этих наполовину лесных детенышей. И я предлагаю вам принять решение. Если вы считаете, что детеныши все равно вырастут монстрами, потому что они родственники тех зверей, которые … Ну, да ладно! Если кто-то хочет их уничтожить, и у кого поднимется на это рука - пожалуйста. Я отдам их в ваше полное распоряжение.
Тут встала красивая высокая мулатка.
- Замечательно, - сказал Федя, - Зина Портнова хочет убить маленьких монстров!
- Заткнись, - ответила девушка, - Я просто сказать хочу… Я раньше не говорила, повода не было, но у меня ведь когда-то был отец. Он приезжал в деревню к маме, а потом зачем-то поехал в Англию, хотя сам он из Уганды. Он уверял, что едет в Лондон на заработки. И последнее, что мама о нем узнала, это то, как он убил трех человек из-за тысячи фунтов стерлингов, и его заперли в психушку для сумасшедших преступников. Значит, и меня нужно было уничтожить из-за такой наследственности?
Из угла потянулась пухлая рука.
- Пусть Генерал Симоняк выскажется, - объявил Октябрин.
- Я хочу сказать по поводу слов предыдущего оратора, - не вставая, сказал толстый парень, - Да ладно тебе, Зина. У нас почти у всех родители что-нибудь натворили. Конечно, твой красивый черный папа, убивающий трех англичан, это тебе не пьяная поножовщина ради последней в деревне бутылки самогонки. Но все равно, не надо пафос разводить.
- Ну, а что ж тогда вы так шумели, когда я вам лесных детей показал? - удивился Октябрин.
- А им с ними возиться не хочется, няньками становиться не желают! - догадался Федя.
И тут я выступила вперед вместе с висящими на мне детенышами и сказала:
- Я буду нянькой!
- Извините, а вы - кто? - спросил Генерал Симоняк.
- Я мимо проходила, - сказала я первое, что пришло в голову, и ведь нельзя сказать, что это была не правда.
Дверь в стене с грохотом открылась, сшибая всех, сидящих вокруг. Оттуда вылез очень крупный немолодой человек с засученными рукавами рубашки и бессмысленным взглядом.
- Слушай, зомби-строитель, - сказал ему Федя, - Ты так людей дверью убьешь. Что случилось?
- Бетон, - сказал Зомби, - Они льют на нас бетон. Через люк на прогулку.
- Ну, я говорил, что сегодня самый плохой день. Так что нечему удивляться. Немедленно спускаемся, - скомандовал Октябрин.
Они все до одного моментально выскользнули из квартирки в дверь за картиной без рамы, а я осталась с двумя детенышами.
- Сколько же им лет? - думала я, - Может быть, годика полтора?
Но как понять, когда они все в шерсти и ничего не говорят.
Держась за мои волосы и одежду, они смотрели довольно кровожадно, и зубки у них были весьма внушительные. Вместе с ними я пошла в кухню, и в холодильнике обнаружила хорошие продукты, на которые у меня никогда не было денег. Детеныши потянулись к сосискам.
- Неужели вам это можно? - спросила я, не надеясь на ответ. А они закивали головками и были в этот момент очень милые. Я сварила сосиски на газу в кастрюльке с риском поджечь висящих на мне малышей. Потом я пыталась остудить сосиски, а малыши пытались их съесть горячими.
Все кончилось хорошо, детеныши поели, слезли с меня и стали играть на кушетке. Игра заключалась в том, что один хватал другого за короткий приплюснутый нос.
Из двери в стене вышли Октябрин и Зина Портнова. Они были очень расстроены, сосредоточены и совершенно не обращали на нас с детенышами внимания.
- Ты уж его приведи, будет отказываться – все, что хочет, обещай, без него мы пропадем, - наставлял Октябрин Зину Портнову, - денег должно хватить, поймайте такси.
- А как ловят такси? - спрашивала Зина Портнова.
- Я не знаю, - отвечал Октябрин, - но в фильмах показывают, что перед такими, как ты, машины сами останавливаются.
От комплимента Зина приободрилась:
- Привезу его, скоро, обещаю, ждите! - и ушла на улицу.
Октябрин вернулся обратно в дверь в стене.
Я осталась с детьми. Они слезли с кушетки и одновременно написали и накакали на пол. Я начала носиться по квартире, ища тряпки, порошки, отмывая детенышей и пол. Когда все было чисто, я решила, что нужно их как-то запеленать и полезла рыться в шкафу. К моему удивлению, там лежала упаковка огромных взрослых памперсов. Я одела их на детенышей, подвязав веревочками, чтоб не сваливались. Детеныши обрадовались, сели на кушетку и продолжили игру.
Из стены вышел Октябрин, и в тот же миг в квартиру вернулась Зина Портнова. С ней был симпатичный человек, который при виде меня вдруг весь скривился на бок.
- Все нормально, дед Матвей. Не притворяйся, - сказал ему Октябрин, - Как хорошо, что ты приехал. У нас - катастрофа. Без тебя бы пропали.
- Да ладно тебе, - ответил дед Матвей, - мне только за счастье вам помочь. Ну, ведите меня в бункер, как я по нему соскучился!
И опять все ушли. Я два раза кормила детенышей, один раз меняла памперсы. Потом они, наконец, заснули. На часах было шесть утра. Мой кашель бесследно прошел.
Из бункера вышел Октябрин. Он посмотрел по сторонам и сказал:
- Ты ела?
- Нет, - ответила я, - не могу же я в чужом доме без спросу…
- Да не говори ерунду, - прервал он меня, - Ты же в холодильник лазила, детенышей кормила, и в шкафу рылась – вижу, памперсы нашла.
- Я взрослые памперсы нашла, - зачем-то уточнила я.
- А знаешь, - сказал он, - Мы, когда лифт в бункере ремонтируем, их всегда одеваем, чтобы наверх не возвращаться, - он выдержал паузу и сказал, - Шутка! Тем более, ты еще нашего лифта не видела. Мы просто за бабушкой ухаживали, памперсы ей меняли. А она поправилась и стала депутатом. И это - не шутка. Пойдем чай пить.
Я сварила оставшиеся от детенышей сосиски и заварила чай. Я пила и ела, а он - нет.
- А почему ты решила у нас остаться? - спросил он.
И вот тут я сделала глупость. Вместо того, чтобы честно сказать, что я осталась из-за него, потому что всю жизнь ждала и все такое, я сказала:
- Мне показалось, вы правильно живете.
- А почему у нас все так плохо, если мы правильно живем?
- Не знаю, - ответила я, - Я ведь сама жить не умею.
- А что такое - правильно жить? - спросил он.
- Ну, наверное, это - никого не обманывать и чувствовать себя свободным, - сказала я, не очень хорошо подумав.
- Я часто обманываю… - сообщил он и перестал спрашивать. Он выглядел очень усталым.
- А почему этого молодого человека называют дедом? - спросила я в свою очередь.
- Потом расскажу, долгая история.
- А он вам помог?
Он улыбнулся и сказал:
- Да, помог, нас же бетоном сверху заливали, а он знал какие рычаги нажать, чтобы туннель перекрыть. Так что, пока что живем. Но мы еще от деда Матвея натерпимся…
Ладно, я пойду. Спокойной ночи, - и ушел.
А я вообще не спала, я все думала, что вот у них пропала учительница, и по всему получается, что она была женщиной Октябрина. А я всегда буду косвенно в ее гибели виновата. И он, конечно, меня не обвиняет. Но он обвиняет самого себя, и это еще хуже.
В девять утра дверь в стене снова открылась, и неизвестный мне ребенок сказал:
- Велят придти на общее собрание.
Я схватила детенышей на руки и последовала за ним. Тут-то я впервые и увидела бункер. Даже первый ярус производил впечатление, тем более поездка на лифте в течение двух часов. Потом я узнала, что начиная с этого дня лифт ездил всякий раз с разной скоростью, как будто в нем проснулся механический разум. Мы вышли в зрительном зале. Все уже очень давно расселись, и я с детьми села позади всех.
На сцену вышел дед Матвей. Он стал в очень красивую позу. Он сказал:
- Какое счастье не притворяться! - он был прекрасен, высокий, стройный, с замечательными чертами лица. Глаза его горели, – Я хочу рассказать вам про лестницу!
И он повел невыносимо длинную речь, о том, что мистические силы кроются на лестнице в бункере, и если они нам предложат открыть дверь на лестницу, и мы откроем, случится апокалипсис. Так прямо и сказал. Еще он рассказал про полчища демонов и смятение, в которое будет ввергнут верхний мир, когда они вырвутся наружу. «Под прикрытием хаоса мириады армий выступят преследовать цели своих народов. Герои всех рас начнут бой за мировое господство. История мира будет переписана» - торжественно перечислял дед Матвей.
Из-за кулис вышел Октябрин. Он сказал:
- Можно, я скажу?
- А что ж, скажи! - рассудил дед Матвей.
- Короче, - сказал Октябрин с трибуны, - Объясняю - если увидите незнакомую дверь - не открывайте. Все.
Все засмеялись и захлопали. Впереди меня один парень сказал другому:
- Дед Матвей в игрушки слишком много играет. Весь компьютер игрушками забит, оттуда все эти темы. Такая игра называется «Стратегия», там чуть что - апокалипсис и борьба за мировое господство.
- Еще про шестой уровень надо рассказать, - напомнил дед Матвей Октябрину прямо в микрофон, - Я же говорил, на шестом уровне бессмертие.
Зал восхищенно зашумел, все прямо подскочили от удивления.
Впереди меня шептались - «Шестой ярус запертый стоит, и ключи только у Октябрина!»
- Ты что, никому про это не рассказывал? - поразился дед Матвей.
- Отец успел всем рассказать, но они маленькие были и не поняли, - ответил Октябрин.
- Ну, тогда я расскажу, - решил дед Матвей. – На шестом уровне находится мощный артефакт – трон. Мне довелось на нем посидеть.
- Извини, что я тебя перебиваю, - вступил Октябрин, - Но почему ты решил, что именно каменное кресло виновато в том, что ты не стареешь?
- А как же? - удивился, дед Матвей, - Что же еще в этом виновато, как ты изволил выразиться?
- Ну вот, смотри, - начал объяснять Октябрин, - Ты в детстве сел на это кресло и проспал там лет шесть, кажется?
В зале захихикали.
- И теперь подумай, дает ли трон бессмертие, или просто заставляет спать целых шесть лет? А я вот думаю, что трон тебя спас. Если бы ты раньше из бункера вышел, что бы с тобой случилось? В детскую колонию ты бы попал, точно.
Дед Матвей неопределенно повел плечами, и по лицу его было видно, что он с трудом сдерживает благородный гнев.
В зале завороженно слушали Октябрина. И он продолжал:
- И поэтому я запер на ключ шестой уровень, чтобы никто туда не пробрался и не проспал там шесть лет. Даже если он выйдет оттуда бессмертным, сколько времени будет потеряно, и вообще неизвестно что завтра случится, и мы не можем допустить, чтобы один из нас находился в состоянии анабиоза.
Люди в зале переглядывались, было видно, что многие не прочь бы ради бессмертия рискнуть и сесть на трон.
- Подожди тут, развел, понимаешь, причинно-следственные связи, - окончательно разозлился дед Матвей, - Я знаю одно - я сидел на троне. Моя линия жизни два раза вокруг руки оборачивается. И я на амбразуру ложился, и ни одной царапины не получил!
- Мы все про это знаем, – сказал Октябрин, – И мы гордимся, что с тобой знакомы. Я готов извиниться перед тобой за каждое сказанное свое слово, потому что ты – герой войны, а я просто никто по сравнению с тобой.
- Что ты, как девица, ломаешься, - начал оттаивать дед Матвей, - Ты же сам воевал.
Октябрин улыбнулся:
- Да, воевал. Только ты воевал, как герой, а я - как герой мультфильма. Как утка за штурвалом кукурузника, вот так я воевал.
Ребята в зале не засмеялись, они молчали, но было видно, что все теперь пойдут за Октябрином и в огонь, и в воду, что, собственно, вскоре и случилось.
- Ладно, я на тебя не сержусь, - успокоился дед Матвей, – Ну, так откуда, ты думаешь, берется бессмертие?
-Я не знаю точно, я могу только подозревать, - ответил Октябрин, - Кажется, бункер сам выбирает, кому давать бессмертие, а кому нет. Вот такая лотерея.
На этом собрание закончилось. Все ребята поехали работать в оранжерею, а я осталась стоять у двери в шахту лифта, одна с крепко вцепившимися в одежду детенышами. Лифт был безнадежно занят, учитывая, что поездка с одного уровня на другой занимала не менее пятнадцати минут. Детеныши хотели есть, и начали подвывать, и чмокать, и цокать зубками. Я всерьез обдумывала, что буду делать, если они начнут откусывать от меня по кусочку. Через бесконечное количество времени перед нами открылись двери лифта. В нем стоял Октябрин.
- Вот где вас забыли, - сказал он, - Заходите.
Я зашла, и мы поехали.
- Можно на пол сесть? - спросила я, - Не могу больше с ними на руках стоять.
- Садись, - сказал он, - Маша здесь каждый день пол моет.
Я села, и он сел рядом.
Лифт мерно покачивался, и детеныши неожиданно заснули. Октябрин молчал и смотрел в никуда.
- Октябрин, - сказала я.
- Не называй меня по имени, - неожиданно отреагировал он, - Ненавижу свое имя.
- Хорошо, - сказала я, - Я просто хотела сказать, что ты так здорово выступаешь перед людьми, все так слушали, тебе президентом надо быть.
- Смешно! - ответил он.
- У вас тут все отлично организовано, и этот бункер волшебный - ведь это все на тебе держится, - продолжала я, и ведь говорила то, что думаю.
- Не надо меня хвалить, - ответил он, - Я вижу, что совершаю одни только ошибки, и скоро все окончательно разрушится.
- А почему ты ничего такого не предпримешь, чтобы все исправить? - спросила я, - Ты же все умеешь, даже какой-то энергетический купол делать, как все говорят.
Он помолчал и ответил:
- Я ничего, совершенно ничего не могу изменить. Сначала, когда я только начал это понимать, меня это раздражало, я пытался сопротивляться. Но прошло столько лет, и я решил – лучше смириться. Чтобы я ни делал, обстоятельства организуются против меня вне всякой логики. Когда я выхожу наверх, за меня все решает государство. Когда я в бункере - он мне диктует свою волю. Бункер тут сто тысяч лет стоит, или еще больше. А я здесь только на время. Так что сопротивляться бесполезно.
- А что же тогда делать? - спросила я.
- Ну, можно просто жить, чтобы самому не было противно. Вот и все, - ответил он и посмотрел на спящих детенышей, - Положи их на пол.
- А они не замерзнут? - подумала я вслух.
- Нет, они же на снегу могут спать, - улыбнулся он.
- Хорошо, - сказала я и переложила их в угол лифта, с трудом отцепив от одежды их черные коготки.
- Они тебе всю одежду испортили, - отметил Октябрин, - Когда приедем наверх, зомби-Маша выдаст тебе новую.
И еще он сказал:
- Ты у нас осталась не потому, что мы правильно живем. Ты осталась ради меня.
- Да, - ответила я, - Это - одна из причин.
А потом подумала и сказала:
- Нет, это - единственная причина.
И тогда он произнес: «Иди ко мне». И это был единственный раз, когда мы были вместе.
- Да, за такое счастье придется заплатить страшную цену, - сказал он, когда мы вышли из лифта.
- Как это, - не поняла я, перестав глупо улыбаться.
- Скоро узнаешь, - было ответом, - Просто весы настроены не в мою пользу, и за маленькие удовольствия я всегда платил большими неприятностями. А что мне преподнесут сейчас, я даже боюсь себе представить.
И через секунду я поняла, что имелось в виду. Мы вошли в квартирку наверху, и нас встретила зомби-Маша словами:
- В дверь сильно стучат.
- Ну вот, я об этом и пытался предупредить, - сказал Октябрин и пошел открывать.
На пороге появилась и сразу начала быстро-быстро говорить женщина в оранжевом жилете. У нее была высокая прическа в стиле мадам Помпадур, ловко сложенная из черных курчавых волос. Из под оранжевого жилета, застегнутого на черные липучки, кокетливо выбивалось белоснежное пышное жабо. Женщина была очень смуглой, и лицо ее напоминало идола острова Пасхи.
-Я – Самира. А вас здесь не прописано. Кто вам эту квартиру сдать мог? Это - мой дом, я – управдом. Дом сносить будут, бизнес-центр строить! Съезжайте с вещами, завтра с милицией приходить буду! Все жильцы дом освободили, все уехали! Завтра дом сносить будем! Взрывать будем!
Октябрин стоял и ничего не говорил. Женщина оглядела квартиру и увидела меня с лесными детенышами.
- А это что такое? Откуда вы приехали? Почему дети такие страшные?
- Сама такая, - ответила я.
- Исчезни, - посоветовал ей Октябрин, и она ушла, пятясь, и продолжая повторять:
- Завтра с милицией приходить буду!
На лестничной площадке было необыкновенно темно, хоть глаз выколи.
Октябрин закрыл за ней дверь и сказал:
- Пойдем, проверим. Не может быть, чтобы все съехали. Я же вчера бабку-депутата видел, она ничего про переезд не говорила. Наоборот, хвалилась - мебель приобрела. Приглашала меня к себе новую обстановку смотреть, и еще селедкой хотела меня угостить, - «Жирная, - говорит, - Пощупай!» Я еле отвязался.
Мы вышли на лестницу. Дальше все было, как в страшном сне. На черном потолке висела паутина, краска на стенах облупилась, только неприличные надписи напоминали о редком появлении здесь людей. Детеныши страшно испугались запаха гари, водили своими короткими носами во все стороны, до крови впивались в меня через одежду. Все двери квартир были открыты, внутри зияли темные, нежилые, абсолютно пустые помещения, некоторые - со следами пожара. Иногда нам на глаза попадались брошенные предметы, невинная абсурдность которых усугубляла ужас происходящего. В одной квартире была натянута веревка, и на фоне разбитых окон сушились красивые клетчатые носки. Переступая через следы пребывания здесь бомжей и собак, мы вышли через настежь открытую дверь на улицу. Мы отошли от подъезда и поняли, почему во всем доме, кроме квартирки Октябрина, было темно. Весь огромный «сталинский», некогда прекрасный дом был затянут в безобразную зеленую сетку с огромным плакатом - «Реконструкцию дома-памятника ведет жилищное агентство «Маленький принц». И только наши окна были целые, чистые и свободные от сетки. Ко всему прочему, на дворе стояло лето. В отличие от лесных детенышей, я сохранила полное спокойствие. А Октябрин вообще не удивился, он же предупредил, что произойдет что-нибудь страшное.
- Сколько же времени мы пробыли в бункере? - спросила я, не надеясь на ответ.
- Ну, мы это узнаем, если телевизор работает, - ответил Октябрин, и сам себе возразил, – Нет, конечно, не работает, антенну срезали. Еще надо понять, почему это произошло. Может, дед Матвей что-то намутил. Он же все рвался на шестой ярус, а у него и ключи от него могли быть. И еще надо понять, что случилось за это время с остальными нашими.
Так что возвращаемся.
Не только в бункере, но и в квартирке наверху все было так, будто со вчерашнего дня прошел только один день. Маша у плиты варила суп. А посреди комнаты стоял Федя, который спросил:
- Вы куда ходили?
- Скажи, - вместо ответа сказал Октябрин, - Ничего странного не произошло?
- Когда? - удивился Федя.
- С тех пор как закончилось собрание, - пояснил Октябрин.
- Ну, мы редис прореживали. Еще усы у клубники обрезали. Даже Леня Голиков присоединился, и это действительно странно.
- И больше ничего не произошло? - продолжал допрашивать Октябрин, - А дед Матвей где был?
- Он стоял над душой у Зины Портновой и что-то ей говорил непрерывно, - ответил Федя, - А потом мы захотели есть, и я пришел Машу торопить. И еще мы гулять хотим, вот бы на лыжах покататься. Ну, это шутка такая, несмешная… Накрылись бетоном наши прогулки…
Как в замедленной съемке Октябрин опустился на кушетку, схватился за голову и еле-слышно произнес:
- Федя, в окно посмотри…
У меня нервы сдали, я не могла смотреть, как Федя посмотрит в окно. Я села рядом с Октябрином, слегка придавив одного из детенышей, и стала разглядывать маленькую дырку в линолеуме.
- Не могу больше проводить собрания… Поручу Феде всем рассказать… - шепотом сказал мне Октябрин.
Между тем Федя не издавал ни единого звука. Я, наконец, посмотрела на него. Он стоял у окна, вцепившись двумя руками подоконник, и продолжал смотреть на улицу, где шелестел молодой листвой убогий худенький тополь.
-Лыжи! - сказал, наконец, Федя, - Ха-ха! Лыжи!
Сказав это, он со всей силы надавил пальцами себе на глаза.
- Прекрати, а то без глаз останешься, - посоветовал ему Октябрин.
- Я использую старинный способ распознавания галлюцинаций, - сообщил Федя, продолжая давить на глаза.
- Лучше теперь выйди на лестничную площадку и посмотри, что там происходит, - велел ему Окябрин.
Федя послушно вышел, из-за приоткрытой двери послышался мат.
- Вот, плохая наследственность, - сказал Октябрин, - Я его этому не учил.
- Как такое может быть?- спросил Федя, возвратившись из этого кошмара.
- Слушай, я ничего не знаю, но нужно остальным рассказать, - Октябрин поднялся с кушетки, - Пойдем в бункер. И ты, Маша, иди с нами. Надо кухню в бункере переоборудовать.
- Вот тебе и лыжи, - сказал Федя, исчезая за дверью, впервые без злобы обратившись ко мне.
Я осталась возиться с детенышами, у меня все валилось из рук, я чуть не обварила всех нас кипятком, накормила их полухолодными-полусгоревшими котлетами и, опустив руки, села на диван. Мне хотелось посидеть одной и поплакать. Тут я вспомнила, что надо поменять памперсы.
- Вы же, наверное, никогда не научитесь на горшок ходить, бедненькие, - сказала я лесным детенышам.
- Мы умеем ходить в кусты, - вдруг сказал один из них.
- Повтори, - еле выговорила я, не поверив своим ушам.
- Нас мама учила писать в кусты, - покорно повторил детеныш. Они бок о бок сидели на кушетке и довольно нагло на меня смотрели. Я закричала:
- А зачем же ты надо мной издевался? Если ты умел разговаривать и ходить в кусты?
- Я, вообще-то, девочка, – ответил детеныш.
- Я, вообще-то, догадалась, - сказала я ему в тон, - Так зачем вы изображали, что ничего не умеете?
- Нам мама так велела, когда вам в сумке передавала, - созналась лесная девочка, - Но нам надоело. И тебя жалко.
- Ну и стерва же ваша мама! - не выдержала я, и вдруг вспомнила, - А в лифте вы спали, или тоже притворялись?
- В лифте хорошо было спать, так покачивало, - ответила девочка, и, кажется, не врала.
Я показала им унитаз, и они со всем сами справились. Я сначала очень обрадовалась. Но сразу подумала - вдруг за эту маленькую радость у меня случатся большие неприятности? А потом решила, что большей беды, чем завтрашний взрыв дома быть все равно не может, и бояться мне нечего. Я еще раз хорошенько порылась в шкафу и нашла для детенышей поношенную детскую одежду из ткани защитного цвета. И для себя нашла какой-то полувоенный костюм. Мы, наконец, переоделись.
Картина с котелком зашевелилась, и в комнату вышли дед Матвей, Октябрин и Федя.
- Остается только выпить водки, - резюмировал дед Матвей, посмотрев на опускавшийся за окном летний вечер.
- Ты ведь только в день Победы напиваешься, ты ведь сам говорил, - напомнил ему Октябрин.
- До дня Победы слишком далеко, - сказал ветеран, - До Победы целая вечность. Не каждый из нас до нее доживет.
Октябрин вздохнул и порылся по карманам.
- Федя, сбегай! - сказал он, протягивая деньги, - Заодно посмотришь и расскажешь, какая там обстановка. Сколько продукты стоят, и какая там была инфляция.
Федя ушел, а Октябрин с дедом Матвеем сели на кухне.
- Детеныши заговорили, - доложила я, пытаясь их хоть чем-нибудь отвлечь.
-У-тю-тю! - сказал дед Матвей, хватая на руки волосатую девочку в защитном комбинизончике, - Какие мы красивые!
- Не надо врать, - заметила девочка, - Мы сегодня в зеркало посмотрелись. Страшненькие мы!
Дед Матвей искренне захохотал, а Октябрин совершенно никак не отреагировал, он просто сидел, опустив руки.
Феди не было очень долго.
- Я, как человек пожилой, - сказал дед Матвей, - Начинаю беспокоиться о внучеке. Вдруг там за это время бандитизм развился, еще пять минут, и я пойду его искать.
Октябрин ничего не сказал, и даже не посмотрел в его сторону. Через минуту пришел Федя. Он поставил на стол литровую бутылку водки с незамысловатым названием «К грибам» и сообщил:
- Все продуктовые магазины закрыты, я на какой-то потайной рынок ездил. Вот, самая дешевая, стоила две тысячи рублей.
- Теперь мы имеем исчерпывающий отчет по ситуации в стране, - объявил Октябрин, на пару секунд выйдя из оцепенения.
- На будущее знай - нельзя пить самую дешевую водку, - сказал Феде дед Матвей. И разлил всем по стаканам.
- Да я вообще никакую водку пить не собирался. Первый раз пробую, - Федя выдохнул и осушил стакан.
А Октябрин даже не притронулся.
- Ну что ты молчишь? - сказал ему дед Матвей, - Опять себя во всем обвиняешь? И в том, что водка теперь две тысячи стоит, думаешь, тоже ты виноват? - и налил себе и Феде.
- Разве в одной водке дело? У меня ведь на глазах все рушилось! А я ничегошеньки не предпринял, квартирки сдавал, цветочки сажал и от всего, что было снаружи, прятался, - сказал Октябрин, - В результате завтра взрывают наш дом. Конечно, я думаю, я во всем виноват.
- Может, все-таки не взорвут? - заплетающимся языком спросил Федя, - Если вокруг даже продуктовые магазины закрылись, инфляция такая страшная, то откуда возьмутся деньги на строительство бизнес - центра?
- Если ты еще в состоянии понимать, то я тебе объясню, - сказал Октябрин, - Те, кто строит эти центры, они не страдают от инфляции, они сами ее создают, и еще на ней наживаются.
- А кто будет арендовать там офисы? Как этот бизнес-центр будет окупаться? – продолжал рассуждать Федя, сохраняя ясность мысли.
- А он никогда не окупится, пустым будет стоять, пока экономическая ситуация сама собой не наладится, - ответил Октябрин.
- Значит, построить этот бизнес-центр - это просто выкинуть десятки миллионов? - начал понимать Федя, - А зачем им это?
- Потому что для этих людей выкинуть десятки миллионов, это все равно как для меня вылить всю эту водку в раковину, - сказал Октябрин, хватая бутылку. Дед Матвей привскочил со стула, роняя детеныша с коленки.
- Но я не вылью водку, - Октябрин поставил бутылку на место, - Просто потому что она куплена на мои собственные две тысячи. А у тех, кто построит этот бизнес-центр, все деньги краденые или государственные, короче, их трудом не заработанные. Вот они и могут такие деньги спокойно спустить. Потому что их коллективный разум им это приказал.
- В конце я что-то твою мысль упустил, - сказал Федя.
- Потому что хватит пить, пошли спать, завтра утром все вещи из квартирки в бункер будем перетаскивать! А потом я попробую что-нибудь предпринять, – скомандовал Октябрин и встал.
- Кроме бизнес-центров, их коллективный разум требует построить адронный коллайдер! – сказал дед Матвей, - вот зачем он им нужен? Я в интернете много про это читал и ничего не понял. Кроме того, что стоит эта штуковина - огого.
На этом все встали и направились к двери в бункер. Мы с малышами пошли их провожать. Октябрин скрылся за дверью последним, и вдруг появился снова, и сказал мне через приоткрытую дверь:
- Теперь будет, что вспомнить! - и ушел.
Утром все молча таскали вещи, оставляя ненужное валяться прямо на полу. Ничего непонимающая зомби-Маша охала и складывала мусор в аккуратные стопочки. Когда все было готово, в пустой квартире все еще оставалось несколько человек, включая Октябрина. В дверь начали стучать.
- Откройте, милиция! - закричал голос вчерашней Самиры.
- Милиция, откройте, - повторил густой мужской бас.
- Сейчас будут дверь ломать, - тихо сказал Октябрин.
- Пора спуститься в бункер? - спросила Зина Портнова.
- Можете идти, как хотите. Но они нас все равно не увидят. Мы сделаем энергетический купол, - ответил Октябрин, и все остались.
Дверь взломали автогеном. В квартиру вошла Самира, три ее низкорослых помощника и два милиционера. Они все курили сигареты с очень едким дымом и, как свою собственность, рассматривали комнату. У помощников были грязные, зимние, не по погоде сапоги, которые оставляли грязь на каждом шагу. Зомби-Маша, которая все эти годы драила этот пол, заплакала, как человек. Милиционеры огляделись и ушли, сказав управдому:
-Все тебе, дура, мерещится!
-Уехали, смотрю! Все увезли! Когда успели? - спрашивала сама себя управдом.
- Я плиту возьму, - решил один из гастарбайтеров и стал выламывать газовую плиту, отрезая мощными кусачками трубу.
- Может, линолеум получится снять, - вслух подумал другой и немедленно начал отковыривать плинтус.
- Мне плохо, - сказала Зина Портнова, все вздрогнули, но находящиеся в квартире люди ничего не услышали.
Послышался звук, как будто уже начали ломать стены, и все вокруг задрожало.
- Минируют! - сообщила Самира, - Пойдем.
- Успею линолеум взять, - возразил её помощник и продолжил упорно ковырять намертво приклеенный линолеум.
С грохотом вытащили газовую плиту на лестницу. «Хорошая», - повторяли они.
- Не получается, - сказал тот, что хотел забрать линолеум, - Тогда унитаз возьму.
И пошел выламывать унитаз. Тот, что вытащил плиту, принялся ему помогать.
- Ну вот, - расстроилась девочка-лесной детеныш, - Только мы научились ходить на унита-азик! Они ломают наш унитазик!
И по ее волосатым щекам потекли огромные блестящие слезы.
- Все, достаточно, - очень громко сказал Октябрин, так что Самира и остальные повернулись в его сторону. И вышел из купола на середину комнаты.
- Шайтан!* – неуверенно произнесла Самира. Остальные таджики забыли русский.
– Поставь на место дверь, как была, прислони ее на место, – велел Октябрин одному из них, - А вы все сидите молча и молитесь, кому надо. Просите у него прощение за все грехи, времени у вас мало, скоро вы вместе с домом на воздух взлетите, - приказал Октябрин и проследил, чтоб все было выполнено.
- И что дальше? - спросила Зина Портнова, - Все равно ведь взорвут.
- Я пойду на улицу, - сказал Октябрин, - Я не могу допустить, чтоб взорвали, пойду превращу всех рабочих в зомби.
_____________________________
*шайтан - злой дух, дьявол.
Дверь в стене распахнулась настежь, в ней появился Генерал Симоняк. Он выкрикнул, задыхаясь от бега:
- Дверь появилась! На первом ярусе! Федя открыл дверь!
Мы все были так напуганы рассказами об этой двери, что даже Октябрин изменился в лице.
- Бежим в бункер, - скомандовал он.
На первом ярусе, где располагались несколько комнат и большая раздевалка со шкафчиками, был широкий светлый коридор. Теперь коридор был полон людьми, все были там. Дед Матвей сидел у стены на корточках и все повторял - «Но я же просил!».
В конце коридора мы теперь видели огромную
железную блестящую дверь, которая слегка была приоткрыта. Раньше этой двери на этом месте не было. Теперь рядом с открытой дверью стоял Федя.
- Ты открыл? - закричал на него Октябрин.
- Я, - сознался Федя.
- Зачем? - подозрительно спокойно спросил Октябрин.
- Я думал, может это чем-то поможет… Я думал, чтобы дом не взорвали… Может, что-то произойдет такое, и не взорвут…
Октябрин подошел к Феде очень близко и сильно ударил его кулаком в лицо, потом еще раз, и еще бил в живот, пока Федя не упал. Тогда Октябрин стал бить его ногами, Федя вообще не сопротивлялся, только сложился в группировку и не издавал ни единого звука. Никто вокруг не попытался ничего сделать, никто не пытался как-то помочь Феде. Все помнили, что дверь нельзя открывать. А Федя открыл. И Октябрин, молча, убивал его на глазах у всех.
Расправу прекратил взрыв. Дом взорвали. Все вокруг тряслось, и пол ходил ходуном, мы же были всего лишь на первом уровне. По потолку пошли трещины, хорошо, что первый уровень не обшили гипсокартоном, а то он бы упал сейчас на головы жителей бункера. Октябрин прекратил бить Федю и крикнул:
- Все здесь? На других ярусах никто не остался? Должно быть тридцать три человека, включая меня и еще плюс два детеныша!
Все начали считать друг друга, и называть имена, а свет мигал и вот – вот был готов погаснуть, и строительная пыль повисла в воздухе. Мы почувствовали, как падает и разбивается об землю каждый камень большого красивого дома. Грохот стоял такой, что я перестала его слышать, детеныши висели на мне, и я видела, как они в абсолютной тишине открывают рты. Глаза щипало от пыли, было нечем дышать, было жарко, все сгрудились в полумраке очень близко друг к другу и кто-то поддерживал Федю, подняв его с пола.
Наконец, стены перестали трястись и вибрировать, пыль начала оседать, все стали тереть глаза, забитые пылью, и я уже почти начала слышать голоса. Люди пытались перевести дух, свет перестал мигать. Мы отошли подальше друг от друга, но нам все равно было очень жарко и душно. Все были страшно перепачканы, как шахтеры после смены. Приоткрытая дверь сияла чистотой и открывала вид на будто только что отремонтированную хорошую железную лестницу.
- Надо закрыть дверь, вдруг обойдется? - сказал дед Матвей, которого с трудом можно было узнать под слоем пота и пыли. Он подошел к двери и нажал на нее, но она пружинила, будто с лестницы дул сильнейший поток воздуха. К нему подошел Генерал Симоняк. И они стали давить вместе.
- Забудьте, бесполезно, - сказал Октябрин.
Федя сидел у стены, согнувшись и не шевелясь. Остальные стояли, спрашивая друг у друга - «И что дальше?». А дальше стало совсем плохо. Cнова появилась вибрация. Послышались отчетливые звуки ударов, но не беспорядочные, как при взрыве, а четкие, последовательные, будто бы распускались один за другим лепестки гигантского, железного, подземного цветка. Некоторые лепестки надсадно скрипели.
- Что это? - закричала Зина Портнова, - Что это еще?
- Это – ракеты. Они готовятся к запуску, - громко ответил Октябрин, - Но их никто не запускал. Значит, это реакция на подрыв дома. Принцип «симметричного ответа».
Ужасный, свистящий скрип пронесся рядом с нами и исчез в глубине земли, закончившись глухим ударом.
- Лифт оборвался, - сообщил Октябрин.
Все, кто еще стоял, сели вдоль стен. Идти было некуда. С первого уровня, где мы претерпевали такие страдания, был выход только наверх, в квартиру, через так называемый «предбанник», который сейчас был полностью завален обломками разрушенного дома. И еще был вход в лифт, который разбился в центре земли.
- Я уже во всем сомневаюсь, - сказал Октябрин, - Давайте посмотрим, можно ли убраться отсюда через шахту лифта.
Он с несколькими добровольцами ринулся в конец коридора, но даже издали стало скоро понятно, что проход к лифту завален. И они вернулись обратно. Короткая пауза закончилась, и страшные отзвуки стартующих ракет оглушили нас с новой силой. И мы увидели, как плавятся стены и пол. К нам приближался невыносимый жар вскипающего металла, и Октябрин крикнул:
- Все на лестницу! Быстро! - он сам подхватил Федю, который с трудом волочил ноги. И мы ринулись быстро, но не толкаясь, на скользкие железные ступени лестницы и разместились на трех пролетах. Последним влетел дед Матвей и с грохотом запер за собой дверь, которая на этот раз поддалась без сопротивления. Лестница освещалась мигающими аварийными лампами. Она уходила вниз, на головокружительную глубину, а вверх поднималась всего ничего, и там была какая-то щель. У лестницы были высокие перила из жесткой металлической сетки. Лестница тоже тряслась и вибрировала, но на ней было не так страшно, как в коридоре.
- Ну что, все живы? – громко спросил Октябрин.
Все послушно начали пересчитываться, все было в порядке, никто не пропал.
– Я поднимусь наверх, посмотрю, - сказал Октябрин.
–Я с тобой, - крикнул ему вслед парень, которого называли Леня Голиков. Он ловко перепрыгнул через людей, начавших рассаживаться на ступеньках, и они с Октябрином стали подниматься вместе. Они прошли пару пролетов, и мы перестали их видеть, только слышали удаляющиеся шаги. Было слышно, как они вдруг остановились и говорят, но слова доносились до нас неразборчиво. Потом мы услышали, как они бегут к нам. Мы все почувствовали, как вместе с их шагами на нас спускается сверху раскаленный воздух.
- Все вниз! - закричал нам Октябрин, - А то расплавимся.
И мы снова встали, и побежали, стараясь не упасть друг на друга. Мы спускались до тех пор, пока те, кто бежал первым, не закричали снизу:
- Туда нельзя! - и развернулись в обратном направлении, - Там страшная температура – пар стоит, как в бане! Задохнуться можно!
Мы остановились и Октябрин сказал:
- Переждем здесь.
И мы расселись на двух лестничных пролетах с крошечной площадкой посередине. Это был последний день, когда все были вместе, и мы это чувствовали. Кто-то из девочек достал и начал раздавать салфетки, чтобы хоть как-то привести себя в порядок. Но лица оставались черными от пыли и копоти.
Октябрин подсел к деду Матвею и сказал:
- Тебе не кажется, что лестница нас спасла? Конечно, все может стать еще хуже, но если бы не открылась лестница, мы бы точно расплавились в коридоре.
Дед Матвей подумал и ответил:
- Ой, боюсь, что кажется…
- И мне… - сказал Октябрин.
- Но ведь когда я ее открыл тогда, давно, война началась… И сейчас начнется, ракеты уже летят… - рассуждал дед Матвей.
- Тебе какая-то бабка сказала - дверь открылась, война начнется. Но это же не значит, что война началась из-за этой двери. И не значит, что нужно верить всем проходящим мимо бабкам, – сказал Октябрин.
- Но ведь мне отец говорил, что наш храм стоит, чтоб выход закрывать. Значит, выходом нельзя пользоваться? - дед Матвей все еще пытался защитить идею адской сущности лестницы.
- А вот с этим я вообще не согласен. – ответил Октябрин, - храм не мог защищать вход в ад. Это только в американских фильмах бывает.
- А зачем ты мне сейчас об этом говоришь? Уже все к чертям пропало, ракеты выпущены, и мы тут на жердочке подыхаем, - сказал дед Матвей.
- Просто хочу перед Федей извиниться, - ответил Октябрин и полез наверх, где, прислонившись к перилам, сидел Федя с раскроенной челюстью.
- Слушай, - сказал Октябрин, - Я не имел права на тебе срываться. Прости меня.
Федя сначала ничего не ответил, так что Октябрин успел подумать, что он ничего не слышал. Но Федя, наконец, произнес, открыв глаза и глядя вниз на ажурную ступеньку:
- Ты имел полное право меня убить. Потому что только ты должен был решать, открыть дверь на лестницу или нет. Так что это я должен просить у тебя прощения.
- Это, конечно, неплохо звучит, - сказал Октябрин, - Тогда, замяли.
Сидя на лестнице, многие просили друг у друга прощения за грехи вольные и невольные, потому что никто не был уверен, что мы вообще когда-нибудь выйдем отсюда. А лесные девочки ни перед кем не извинялись, они просто хотели есть. И им, как и всем, было очень жарко. Они сидели рядом со мной и подвывали на всю лестницу. У меня кончились слова, чтобы их успокаивать. Три мальчика, лет десяти, которые все время наших злоключений были рядом с зомби-Машей, подошли к нам. Все вокруг подвинулись, и они сели на ступеньку ниже нас.
-Хватит ныть, - сказал один из них лесным девочкам, - Давайте играть.
- Не хочу играть, хочу есть, - пропищал один лесной детеныш, а другой продолжил выть.
- Я умею играть в большие пальцы, - очень серьезно сообщил мальчик.
- А как это?- заинтересовалась более разговорчивая, а другая перестала хныкать.
Мальчик зацепил правой рукой волосатую черную лапку детеныша и сказал – «Поймай мой палец своим!»
Девочка послушно вытягивала пальчик с черным коготком, а мальчик вовремя убирал свой большой палец, чистый, белый с аккуратно подстриженным ногтем.
- Весело! - констатировал второй детеныш, который до этого молчал или плакал. Мальчики изображали, что болеют за детеныша, и подбадривали его.
- Какие вы хорошие, - сказала я одному из мальчиков, - Вы вообще, кто такие? Давайте знакомиться.
- Мы его братья, - сказал мальчик.
- Братья Октябрина? - поняла я.
- Конечно, - с заметной гордостью ответил мальчик.
Октябрин спустился к нашей ступеньке и сказал мне:
- Пойдем, сядем вместе. Они за ними посмотрят.
Я послушно проследовала за ним, пытаясь ни на кого не наступить. Я аккуратно обходила людей, сидящих на ступеньках, они все пытались наговориться за все прошедшую жизнь. Ведь раньше в бункере было принято общаться коротким фразами, хорошо сформулированными в голове.
- Они все умрут без меня… - говорил Генерал Симоняк Зое Космодемьянской.
- Твои растения? - сразу поняла она.
- Да, мне так жалко… Жалко - слабо сказано, я даже слов не могу найти. И теперь я понимаю, как хорошо, что я не завел рыбок!
Зоя Космодемьянская кивала красивой головкой с розовыми пухлыми щеками, оттененными копотью, и мне было до слез жалко осознавать, что отношения этих людей так и закончатся разговорами о рыбах, которых никто не завел.
Октябрин нашел место, не желая никого тревожить, и сел, приглашая меня, не стесняясь тесно сидящих вокруг. Он сказал мне:
- Знаешь, я сейчас хочу попросить. Потом может быть поздно.
- Все, что угодно, - ответила я, понимая, что речь идет о чем-то очень важном, и тут никак невозможно ломаться.
- Если будет необходимо, забери детей себе. Моих братьев и этих монстров, - попросил он.
- Я обещаю, я все сделаю, - сказала я, – Я заберу всех детей.
Он смотрел на затылок впереди сидящего Лени Голикова и молчал, а потом сказал мне довольно громко:
- Я бы так хотел, что бы у нас с тобой были свои дети!
И все обернулись.
- Да, это правда, что уж теперь скрывать, - сказал Октябрин. И люди улыбнулись. Сама атмосфера на этой лестнице заставляла говорить то, что думаешь, и понимать других. Только температура воздуха безжалостно поднималась, не щадя нас, и кислорода становилось все меньше. Леня Голиков несколько раз бегал вверх и возвращался с опаленной челкой. Комиссар Смирнов спускался в одиночную экспедицию вниз, и возвращался с ненормально красным, опухшим лицом, пот катился градом.
- Такой пар, страшный пар! - говорил он.
- Опять обмануло нас чёртово подземелье, - сказал Дед Матвей, протиснувшись к Октябрину.
Я вернулась к лесным детенышам, они облокотились на меня и заснули. Взрослые тоже начали впадать в ненормально сонное состояние, и вот уже почти все сидели с закрытыми глазами.
- Просыпайтесь! - послышался голос Октябрина, - Пора выходить.
Все послушно стали подниматься, шатаясь, с риском упасть вниз.
- Посмотрите вверх! - сказал Октябрин, и все увидели яркий желтый луч света, проникающий с самого верха, - Там больше не жарко, можно идти.
Мы стали подниматься вверх по лестнице, и там оказался люк, который на удивление легко открылся. По очереди люди вылезали наружу, а Октябрин и дед Матвей всем помогали. На мне, уцепившись, спали лесные детеныши, и я не торопилась выходить, не очень понимая, как подтянуться вверх с таким грузом. Общими усилиями мы оказались на поверхности и встали вокруг открытого люка. Мы смотрели вниз и видели уходящую в глубину лестницу. Сначала послышался звук из самого центра земли, как будто складывали циклопический складной зонт. Его складывали снова и снова, все ближе и ближе, и, наконец, мы увидели, как рушится спасшая нас лестница. Пролет за пролетом летели вниз, и когда осталась только пустая шахта, стены начали осыпаться.
- Отходи! - крикнул Октябрин, и все, помогая друг другу, из последних сил стали пятиться, и вот уже на месте нашего выхода на землю осталась небольшая бессмысленная воронка.
Мы вылезли на заброшенной стройке, и быстро догадались, что находимся неподалеку от взорванного дома. Эту стройку каждый из нас видел, проходя мимо, по ту сторону синего металлического забора. Судя по местонахождению солнца, на улице была середина летнего дня, часам уже никто не доверял. Никто уже не мог никуда идти, почти все лежали лицом вниз в цветущих сорняках.
- Я пойду, посмотрю, что сейчас происходит, - сказал Октябрин, которому ничего не делалось, - может воды куплю и продуктов.
- Я с тобой, - Леня Голиков встал из зарослей борщевика, где его совсем не было видно.
- Меня возьмите, - поднялся с бетонной плиты Комиссар Смирнов.
- Без меня не уходи, - крикнул Октябрину дед Матвей, который находился в гораздо лучшем состоянии, чем все.
Остальные тоже начали шевелиться, но Октябрин сказал:
- Больше никого не возьму, отдыхайте скорее. Никуда не расходитесь!
Они вернулись, кажется, часа через два, если тогдашним ощущениям можно было доверять. Никто уже не лежал в траве, все сидели на каменных плитах, лицом к дырке в заборе, откуда и появились Октябрин, Леня Голиков, дед Матвей и Комиссар Смирнов.
Октябрин подошел, мысленно нас пересчитал, и сказал:
- Война началась.
Все посмотрели на деда Матвея, который всю жизнь прожил с одной надеждой, лишь бы не было войны. Он осунулся, ссутулился и как-то постарел, но, слава Богу, не до своих девяноста лет.
- Что уставились, - спросил он, - Цирк показать?
- Леня Голиков! Ты рассказывай, - велел Октябрин.
Леня Голиков, как на экзамене, вытащив самый плохой билет, обреченно начал:
- В городе военное положение. Все громкоговорители работают, почему здесь не слышно, не знаю. Сообщают, что Америка объявила России войну. Полностью разрушен штат Мичиган. Америка обвиняет Россию в нанесении ракетного удара. Мы с вами понимаем, откуда у этой ракеты ножки растут. Мы ходили на место нашего дома. Это место огорожено вместе с целыми кварталами, пожарные, милиция, армия - туда вообще не пробраться. Мы ходили смотреть на тот выход из бункера, который в рок-клубе…
Там пьяные хозяева нам открыли, все, конечно, в невменяемом состоянии. Говорят, что к ним военные приходили, на картах у них этот клуб обозначен был как бомбоубежище, военные зашли в подсобку и вышли, говорят – «Бухайте дальше, «рокенрольщики» проклятые, только на призывной пункт с утра не забудьте явиться». Мы хозяевам клуба говорим: - «Теперь мы хотим подсобку посмотреть». Зашли, там дверь к нам в наш бункер. Октябрин открыл - а там пустота, ничего нет, все сплющилось и обвалилось… Не могу больше рассказывать, - закончил Леня Голиков.
Зоя Космодемьянская тяжело привстала с каменной плиты и сказала:
- Я очень беспокоюсь за нашего садовода, как там она одна….
Леня Голиков подошел поближе к Зое и почти шепотом произнес:
- Мы к ней ходили, нет ее… Больше…
- Мы вам воду и хлеб принесли, подходите по очереди, - тихо позвал дед Матвей, но все услышали.
Мы спали на стройке, а утром пошли на Московский вокзал. Все уходили на войну, туда забирали даже женщин и девушек.
Вокзал был забит людьми, одни поезда шли на фронт, а другие – в эвакуацию. Ни у кого из нас не было документов. «Иван Иванович Хлебников», зарегистрировался дед Матвей и шепнул Октябрину – «Опять новую жизнь начинаю». Они все уходили на войну.
- Вот идет наш учитель английского, американец, - сообщил мне один из братьев Октябрина.
Невысокий щупленький человек в очках с золотой оправой через толпу пробивался к нам.
- Ты-то что тут делаешь? - по-русски спросил его Октябрин, когда учителю, наконец, удалось приблизиться.
- Как что, - удивился американец и объяснил с трогательным акцентом, - Ухожу на войну! Буду воевать за Россию.
- Спасибо! - сказал ему Октябрин.
- Не надо говорить спасибо, - пафосно отреагировал учитель английского, - Я действую, как велит сердце.
- Я тебя благодарю, потому что встреча с тобой стала единственным забавным моментом за последние дни, - объяснил Октябрин.
Мы нашли нужный поезд и стали прощаться с отъезжающими на фронт. Собственно, провожающими были только я с братьями Октябрина и лесными девочками. Всех сажали в разные вагоны, чтобы высадить в разных пунктах. Было понятно, что многие никогда друг с другом не увидятся. Зина Портнова подскочила к деду Матвею и повисла у него на шее.
- Не иди на войну, ты же можешь поехать с ними, кивая в мою сторону, - попросил дед Матвей.
- Нет, я не могу поехать с ними. Я все для себя решила, - ответила Зина.
Дед Матвей схватил ее, и они стали целоваться так, как будто хотели друг друга съесть, совершенно никого не стесняясь.
Я подошла к Октябрину и сказала, что буду ждать его вечно. А он ответил, что ста лет вполне достаточно. Тогда я спросила, а что если вдруг нам с ним Бункер вовсе не подарил бессмертие. А он ответил:
– Мы с тобой выиграли в лотерею.
И отдал мне мелко-мелко исписанные тетради с вложенными в них письмами и фотографиями. И сказал:
- Вот, ты не со всеми успела познакомиться, не все видела в бункере. Ты должна это прочитать.
Я стала плакать, и ничего не видела вокруг себя, я не попрощалась с Федей, не видела, как зашел в вагон Леня Голиков… Я стояла с этими тетрадями, и смотрела только на Октябрина.
Он вошел последним, и поезд уехал. Мы с детьми остались в нервной серой толпе, и нужно было перестать плакать, чтобы найти свой поезд южного направления. Мы уехали в эвакуацию.
В одной бывшей советской республике мы жили очень плохо, голодали. Местные жители вытирали об нас ноги. Они нам не простили холодный прием в некогда сытом Петербурге. Война не закончилась, она просто сместилась в пространстве и времени, и все еще продолжается. И я сказала себе:
- Я вернусь туда, где я родилась. От этого всем будет лучше, и мне, и детям, и всему городу. Мы будем жить в нем, и он оживет от этого. Мы не будем унижаться, пытаясь прижиться в чужой стране.
И мы вернулись в Петербург, и его постепенно перестали бомбить, и мы нашли, где жить, и так и живем. Я честно исполняю свое обещание заботиться о братьях Октябрина, которые теперь глубокие старики, и я вожусь с ними, и с их правнуками.
Лесные девочки прожили трудную жизнь, им приходилось каждое утро бриться с ног до головы, но они смогли поступить в университет и стали известными учеными. Личная жизнь у них, конечно, не сложилась. Они живут вдвоем, много пишут, но преподавать уже не могут.
А я все жду. Я ждала его семьдесят четыре года, осталось еще двадцать шесть. И это - всего ничего, по космическим масштабам.
Часть вторая. Война.
Не каждый день человеку исполняется сто лет, и не каждому суждено столько прожить, вернее, почти никому. Так что справлять, собственно, нечего, и пить за здоровье смешно, и желать долгих лет абсолютно бессмысленно. Я читаю единственное поздравление с фронта. Отправитель, без сомнения, голову сломал, придумывая пожелания. И так замечательно туманно у него получилось, что открытка впервые дошла до адресата, а не была уничтожена цензурой, как бывает со всеми письмами.
- Дай почитать, - в сотый раз просит Марина, хотя руки у нее в свекле, которую она режет для салата.
Открытка от ее брата. Значит, он жив, и это для нее еще один повод радоваться. Они все родились, когда уже пятьдесят лет шла война и эти сухие кислотные дожди. Марина с покорностью Буренки, едущей в грузовичке на бойню, воспринимает ужасы окружающего мира. Зато каждое хорошее событие она превращает в праздник.
Я ей запретила устраивать мне День рождения, но вдруг мы получили эту открытку, и Марина сказала, что теперь уже никаких отговорок. И вот они с сестрами сегодня отпросились с фабрики, и накупили продуктов и, довольные, ржут на всю кухню. Детей они заперли в комнате, включив им эту штуковину, которую сейчас используют вместо компьютера.
- Бабушка, поставь вино в холодильник, - кричит мне Марина, и сразу втягивает голову в плечи, как бы готовясь получить затрещину.
- Я тебе не бабушка, - как обычно отвечаю я и добавляю, - в свои сто лет я гораздо лучше тебя сохранилась.
Сестры ржут еще громче, сейчас им только палец покажи.
- Ничего, - говорит Марина, - я вот как накрашусь!
Марине двадцать семь лет, и выглядит она совсем неплохо. Хотя они все непрерывно болеют и лечатся. Пол зарплаты тратят на таблетки, сейчас так принято. Когда я сижу с их детьми, Марина оставляет мне тонны детских пилюль и сладко пахнущие пузырьки. А я все это выкидываю сразу. Мамаши потом сердятся на меня, ведь они столько денег на эти лекарства потратили. Я им говорю – но никто ведь не умер без этих таблеток! А они меня не слушают, потому что с утра в интернете опять объявили высокий уровень эпидемической опасности. И они бегут занимать очередь за так называемыми вакцинами. Год назад объявили о кошачьем гриппе, хотя кошек в городе почти не осталось. Теперь уничтожили всех подчистую, и только самые умные спрятались в здании Государственного Эрмитажа, который теперь закрыт и колючей проволокой огорожен.
- А вы слышали про питательный воздух? – спрашивает одна из сестер. – В нем содержатся питательные вещества и витамины. Можно подышать из баночки и не надо ничего есть. И похудеть очень просто. Через интернет продается.
- Ничего себе, - не выдерживаю я, - еще несколько лет назад в Питере вообще есть было почти нечего! А вы уже успели все забыть и худеть решили.
Удивительно, как человек ко всему приспосабливается. Одни научились выращивать овощи при полном отсутствии условий для сельского хозяйства, а другие тут же решили делать деньги на боязни женщин потолстеть.
Я разбираю пакет с продуктами и несу в холодильник вино. «Не содержит АВ», гласит этикетка.
- Из-за этой надписи оно стоит в два раза дороже! – сообщаю я Марине.
- Зато не содержит АВ, - улыбается она, - говорят, что от него кожа портится.
- АВ – это атмосферный воздух, мы им каждую секунду дышим, - в который раз объясняю я, - А вот вы это дорогое вино выпьете и ночью пошлете своих мужиков за добавкой. Когда уже все магазины будут закрыты. И купленное на углу «бухло» будет содержать не только АВ, но и всю таблицу Менделеева.
- Знаешь что, - сказала Марина, - может ты и выглядишь моложе меня, но занудства в тебе как раз, как у столетней бабки.
- А что такое таблица Менделеева? – спросила младшая из сестер, которая всегда хуже всех училась.
Они все были внучками братьев Октябрина, и я их вырастила, потому что их мамы все время болели или работали, а отцы пропали на войне. Мне тоже все время приходилось работать, и, может быть из-за этого, не из всех детей мне удалось воспитать образованных людей. Уйдешь, бывало на фабрику, а их дома запираешь, и старшие за младшими следят. Чему они могли их научить? В детский сад отдавать страшно, ведь сухой дождь может начаться в любую минуту, и не все дети успевают добежать с прогулки до дверей садика.
Я долго искала, и, наконец, получила возможность работать дома, чтоб хотя бы новым детям уделять больше внимания. Теперь вожу их общаться к нашим профессорам, бывшим лесным девочкам. Дети сначала их очень боялись, ведь в старости профессорши стали настолько страшными, что даже я не могу привыкнуть. Лица их покрылись глубокими морщинами, особенно в области глаз. Из морщин растут черные волосы, и теперь их уже ничем не вывести. Но они все-таки очень хорошие люди. И дети это почувствовали, и подружились с ними.
- Пока не пришли наши мужики, мы хотим вручить тебе подарок! – говорит мне Марина, отвлекая от мыслей.
- Опять дезертиров начали водить? Я вам запрещала тысячу раз, - привычно возмущаюсь я.
- Он не дезертир, он австралиец, - гордо парирует Марина.
- Нет никакой Австралии, пять лет как под воду ушла, - зачем-то напоминаю я, хотя это и так все знают. – Теперь вся Австралия к нам в Питер перебралась, воевать не хотят, документы у всех поддельные, а нам еще их кормить приходится…
- Да ладно тебе, - успокаивает меня Марина, - нужно же мне с кем-то встречаться.
- Зачем? – говорю я, машинально продолжая резать подсунутую мне кубическую картошку, выращенную без кожуры прямо внутри упаковки.
- Для поддержания квалификации, - отвечает Марина. – Вот когда я встречу, наконец, подходящего человека, у меня уже будет опыт общения с противоположным полом. И я своего принца не упущу! Вот ты, например, ждешь дедушку семьдесят семь лет. И ни с кем не встречаешься. И вот, когда ты его однажды встретишь, ты даже не будешь знать, как с ним обращаться!
-Дура ты, - говорю я ей,- никакой квалификации ты не получаешь, тебя просто используют. А потом я с твоими детьми должна сидеть. Дальше сама режь картошку.
Я, наконец, обиделась, сняла фартук, села на табуретку и открыла лежащий среди продуктов журнал. Я еще хотела сказать, чтобы они перестали тратить деньги на эту макулатуру, но подумала, что это будет уже слишком. И так я точно буду выглядеть старой ворчливой бабкой. Правда, просмотрев журнал, я все равно не удержалась.
- «Девочка моя, я испытываю к тебе невероятно большое и воистину прекрасное чувство, без которого человек не живет, а просто существует - это любовь. Ты для меня всё, и даже больше, ты та, ради которой я начал жить и дышать.
Я люблю тебя, и буду любить вечно!», - я прочитала вслух отрывок напечатанного там произведения, - Марина, как тебе не стыдно? Как ты можешь покупать и читать такую пошлость?
Марина пожала плечами.
- Лучше уж давайте, дарите подарок, - решила я, - а то я так себе весь день рождения испорчу.
Все три сестры переглянулись и встали передо мной, и ничего у них в руках не было.
- Понимаешь, у нас были сны, - начала Марина. – Одинаковые сны у всех трех. И нам старичок такой снился, доисторический. У него плащ белый с оранжевыми крестиками на воротнике. А в руках – шарик.
- Причем тут подарок? - Спросила я, вместо того, чтобы хорошенько подумать.
- Ну, сейчас объясню, - продолжала Марина, - И вот мы ездили к дедушкам - они конечно, в маразме, но тоже о снах говорили. И мы сделали вывод, что, наверное, теперь пора… Короче, у нас такое чувство, что теперь настало время…
- У меня снов никаких не было, - прервала я ее, - я вообще не понимаю, о чем ты пытаешься сказать, и причем тут подарок.
- Понимаешь, - сказала Марина, - мы думали подарить тебе свободу. Свободу от нас. Временно, конечно. Ты ведь все время работаешь и сидишь с нашими детьми. И за сумасшедшими дедушками ухаживаешь. Я готова уйти с фабрики и остаться дома за тебя, чтобы ты могла поехать искать Октябрина!
Я ожидала чего угодно, только не этих слов.
- То есть, вы предлагаете мне пойти на войну? После того как я семьдесят четыре года собирала справки, чтобы меня не отправили на фронт? Просто, потому что у вас были сны?
-Да, - ответила Марина, - Но тебя же никто не гонит, ты просто подумай.
- А где гарантия, что я его найду? – продолжала спрашивать я, - Все эти годы никто про него ничего не слышал. Зона войны огромная, все данные засекречены…
- А вдруг чудо произойдет! – зачем-то сказала Марина, наверное, чтобы меня совсем разозлить.
- Это ты в своих журналах начиталась? Так эти журналы специально печатают, чтобы у тебя от мозгов ничего не осталось! – я начала кричать, но тут раздался наш дурацкий дверной звонок, который вылетал трехмерным изображением гостя и метался от стены к стене. Подарочек одного из дезертиров.
- Это – мой пришел! – сообщила Лена. Та, что не знала про таблицу Менделеева.
Она уже давно встречалась с хитрющим парнем, которого я называла не иначе, как «дезертир». Чтобы не попасть на войну, он купил справку, что у него нет ног и глаз. Я ему советовала еще получить справку об отсутствии головы. Он сказал, что подумает. Дезертир занимался мутными делишками, такими как ставки на результаты боев.
Теперь он стоял в дверях с коробкой, перевязанной ленточкой и пытался меня поздравить. Он считал дату моего рождения такой же подделкой, как его справка о состоянии здоровья. Поэтому он приравнивал меня к таким же проходимцам, как он сам и видел во мне родственную душу.
- Что вы такие грустные? Тут сто лет в обед, а вы не поете – не пляшете, - он закинул куртку на вешалку и ринулся прямиком к столу.
А я ушла на кухню, сто раз пожалев, что современными дверями невозможно хлопнуть.
– У меня есть тост! Не поверите, всю неделю сочинял! – закричал мне вслед дезертир.
- Остальных надо подождать, - сказала ему Марина.
На кухне меня не оставили в покое. Явился дезертир и стал требовать, чтобы я открыла его подарок.
Он сам распаковал коробку.
- Никогда не догадаетесь, что это! - кокетничал он, называя меня на Вы.
Это оказалась трехмерная шарообразная визитная карточка, пока что девственно чистая. Предполагалось, что я вобью в нее какие-то свои данные и буду кому-то раздавать. Если знаешь пароль, в эту штуковину можно занести любую информацию и размножить визитки в любом количестве. Потенциальный клиент смотрит в такой шарик и видит рекламный ролик или картинки какие-нибудь с продукцией. Так же если в матричной визитке изменить свои данные, то они меняются и на всех уже розданных. А на номера телефонов, которые там даны, можно просто позвонить, ткнув в них пальцем. Это ужасно неудобно, но модно. Когда такие визитки лежат в специальных книжечках, они плоские как бумага. Пользуются ими в большинстве своем жулики, которым удалось отвертеться от пожизненной военной службы, либо военное начальство, из тех, кто занимается бизнесом.
Я с подчеркнутым пренебрежением положила подарок обратно в коробку и, как бы между прочим, произнесла:
- Я знаю, что это такое. На новой работе я их собираю. Конкретно эта штуковина сделана по моему шаблону. У меня вся тумбочка этими визитками забита. К тому же, раздавать мне их не кому. Все нормальные люди ушли на фронт.
Я с удовольствием испортила настроение дезертиру.
Правда, через несколько минут он уже веселился, как ни в чем не бывало. Тем более, что пришел австралиец, и они начали разливать вино, не содержащее АВ.
Я мрачно сидела на кухне. Пришла совсем грустная Марина и сказала:
- Ну, не надо так… Прости нас, мы не хотели.
- Да ладно, - сказала я. – Я на тебя не сержусь. Просто могу я себе позволить не пить с этими дядьками?
- Конечно, конечно, - успокоилась Марина и ушла к ним.
Я осталась одна и все думала о том, что они сказали. Про сны и про все такое. Я им наврала, что у меня ничего подобного не было. Впервые за эти годы мне снился Октябрин и все остальные, ушедшие на войну. Они вроде как меня звали, и было это очень реально, это больше походило на видеописьмо. И они мне сказали, что я легко смогу попасть на войну и найти некоторых из них. И еще мне снился Федя, но совсем отдельным сном. Я тогда еще удивилась, как хорошо помню его лицо. А потом я подумала, что будет страшно найти Октябрина через столько лет. Может, он там уже женился на ком-нибудь? А вдруг он всё-таки состарился? Я была уверена только в том, что он жив.
«Доисторический» старичок мне тоже снился, но я ни слова не поняла, что он говорит.
В комнате начали петь песни, австралиец принес гитару. Дети перебрались к ним за стол и кинулись на торт. Там поднялся такой шум, что никто кроме меня не услышал звонок в дверь.
Проклиная все на свете, я пошла открывать, не обращая внимание на метавшееся из угла в угол трехмерное изображение. Я была уверена, что пришел еще один дезертир-любовник. Но на пороге оказался мальчик лет десяти в военной форме и с огромным рюкзаком за плечами.
- Здравствуй, бабушка! – сказал мальчик и коротко меня обнял.
- Коля? – не поверила я своим глазам.
Коля был не то чтобы сыном одной из внучек братьев Октябрина. У него была особая история. Его мамой была самая нерадивая внучка, и жила она далеко от нас. Десять лет назад она познакомилась на улице с красивым военным и немедленно зазвала его к себе ночевать. Утром, проснувшись, она обнаружила рядом с собой новорожденного младенца, а красивый военный сбежал. По крайней мере, так она всем рассказывала. И мы, в принципе, поверили, зная, что при ее отсутствии фантазии такую историю не выдумать. Больше всего нас удивило ее твердое желание усыновить подкинутого ребенка.
- Пусть все не думают, что мне легко живется, - сказала она и зарегистрировала его, как своего сына.
Мальчик рос умным не по годам и очень раздражал свою так называемую мать. Когда ему исполнилось три года, она решила отдать его в военный лагерь для маленьких детей. Я на коленях перед ней ползала, просила оставить ребенка мне. Но она была непреклонна, у нее прямо идея фикс была отправить его как можно дальше. И она его отправила, и следы его сразу потерялись в зоне войны.
И вот теперь он стоял на моем пороге.
- Заходи скорее, - заторопила я его, - пойдем на кухню, у нас много вкусного, ты голодный?
- Да, я бы поел, - ответил он, снимая сапоги. – Не хочется тебя объедать, но что уж поделать.
- Ты из лагеря? Как там было? – спрашивала я, накладывая ему салат.
- Отлично, - улыбнулся мальчик, - по крайней мере, я теперь знаю как это – побывать при жизни в аду.
Он сел за стол и начал есть, но как то совершенно не по-детски. Он отламывал хлеб и ритмично орудовал вилкой, как взрослый дядька, и было ощущение, что он сейчас предложит выпить водки. А он и вправду посмотрел в стакан с морсом и сказал:
- Покрепче бы, хозяйка!
Я потеряла дар речи, а он засмеялся и сказал:
- Да шучу я, шучу! Я твои мысли угадал. Правильно?
- Правильно, - сказала я, потому что мне нечего было на это сказать.
- У тебя ведь юбилей сегодня? - спросил мальчик.
- Сто лет, - ответила я.
- А мне и подарить нечего. Разве что вот это. Сувенир.
Он полез в рюкзак и вынул тяжелую позолоченную железную статуэтку в форме мишени. Или, скорее, в форме спирали от комаров, которую использовали, когда еще были комары. Спираль стояла на крепкой ножке и имела подставочку с выбитой латинской цифрой один. Вся эта конструкция была сантиметров тридцать в высоту, весила килограмма три, и было совершенно непонятно, как ему удалось притащиться с такой тяжестью.
- Спасибо, - я прямо растрогалась, - это твой приз за победу?
- До победы еще целая вечность, - ответил мальчик. Это мне за лучшие результаты в учебе вручили. Лучше бы деньгами. И мне одному, как отличнику, разрешили покинуть лагерь на каникулы.
- И ты прямо сюда пришел? Или домой заходил? – я посчитала нужным это спросить.
- Никуда я больше не заходил, – ответил Коля, помолчал и добавил. – К Бункеру я заходил, если честно. Там оцепление снято.
- Что? – я подскочила на табуретке, - Кто тебе рассказал про бункер?
- Ты и рассказала, - спокойно ответил мальчик.
- Но тебе же тогда только три года было, как ты можешь помнить? – я не могла поверить.
- А я много, что помню, например, как мы с тобой в тот район ходили гулять, – сказал Коля, - там десять кварталов были огорожены, оцеплены и с собаками вход охранялся. А сейчас туда можно попасть, оцепление снято, и дома оставшиеся вроде как начали ремонтировать. А в середине этой территории все залито бетоном и стоит монумент.
Я, молча, слушала и чувствовала, что, пожалуй, сны у нас были не просто так. И что теперь точно не отвертеться, правда, еще непонятно от чего.
- Пойдем, прямо сейчас посмотрим, - предложил Коля.
- Ты что, там же ночь уже, и под сухой дождь можно попасть. Останемся с тобой лысыми. И пешком туда идти часа два. Транспорт ночью не ходит, – я говорила правильные вещи, а самой страшно хотелось пойти. Я сама себя уговаривала остаться дома, но Коля уже вскочил и пошел в коридор напяливать сапоги.
- Пойдем, а то ведь потом будешь жалеть, - совсем уж по-взрослому сказал он, появившись в дверях кухни полностью одетым.
Никто в квартире не услышал, как мы ушли. Мы тащились часа два по плохо освещенным улицам. Шли, крепко взявшись за руки, и я что-то рассказывала Коле о нашей жизни, а он задавал вежливые вопросы. Был час ночи, и автомобилей с каждой минутой становилось все меньше, а пешеходов вообще не было. Теоретически, стоял комендантский час, но последнее время за этим мало следили. У нас с собой были замечательные яркие фонарики, поэтому попав на место бывшего входа в бункер, мы смогли полностью осветить парадоксальный монумент, слепленный из железа и бетона. Это были какие-то абстрактные циклопические формы, не вызывающие зрительных ассоциаций ни с одним предметом или живым существом на свете. Ворочайки уже успели оставить метки на поверхности только что построенного монумента. Рядом c ним на тонкой железной ножке красовалась табличка с надписью «Подарок от народа Эстонии в честь событий 14.14.14»
- А мы разве не воюем сейчас с Эстонией? – спросила я у ребенка, потому что не у кого было еще спросить.
- Три года уже не воюем, мы проходили по геополитике. Эстония объявила капитуляцию и выставлена на международный аукцион, – ответил он со знанием дела.
- А что было 14.14.14? Вы проходили?
- Нет, - ответил мальчик, – первый раз такое слышу. Это вообще не историческая дата. Потому что четырнадцатого месяца не бывает.
- Точно, - сказала я, хлопнув себя по голове.
И мы встали, молча, в задумчивости перед табличкой. Наши размышления прервал неприятный шорох, в воздухе появился запах жареных семечек, и сразу вдали завыла сирена. Пронзительно завопили ворочайки.
- Сухой дождь начинается, - прошептали мы хором.
Потом мы судорожно нарезали светом фонариков кромешную темноту вокруг, пока не стало понятно, что самым близким укрытием является новое одноэтажное здание с табличкой «Музей». Мы кинулись бежать к музею, а нас догоняло шуршание приближающегося дождя. Фонарик осветил мощную дверь и антивандальный кодовый замок с сенсорными кнопочками. На секунду мы замерли перед дверью.
- Я догадалась! Про это было в дневниках Октябрина! – закричала я, впервые за вечер почувствовав себя умнее десятилетнего ребенка.
Я набрала 14.14.14 и дверь раскрылась, при свете фонарика я победоносно посмотрела на Колю и поняла, что он просто великодушно дал мне секунду времени на то чтобы догадаться. Мы шагнули в темноту музея и дружно покатились вниз по лестнице, разбивая по дороге вдребезги свои прекрасные фонарики. Дверь за нами автоматически захлопнулась. Слава Богу, лестница была недлинной. Мы приземлились на каменный пол и поинтересовались самочувствием друг друга. Все было нормально. По крайней мере, мы спрятались от ядовитого дождя, который разошелся не на шутку так, что мы его слышали сквозь стены.
- Так и будем сидеть в темноте или выключатель поищем? – спросил меня Коля.
Я не успела ничего решить и ответить, как мы услышали, что кто-то еще рвется снаружи в железную дверь музея.
- Ну и кто это может быть? – риторически спросил Коля.
- Кто бы это ни был, но надо сказать ему код, - закричала я, поскольку страшно боялась этого дождя.
Я практически на четвереньках поползла вверх по лестнице в абсолютной темноте, изо всех сил выкрикивая цифры кода. Когда я почти добралась до двери, она открылась, и на меня с улицы вывалился человек с тяжелыми вещами в руках, и я второй раз преодолела спуск кубарем с лестницы.
- Снимай одежду! Кидай ее подальше от нас! Ты весь в сухом дожде! – командовали мы с Колей, когда все втроем оказались внизу. Человек послушно раздевался в темноте, и мы только слышали его тяжелое дыхание.
- Почему в темноте сидим? – наконец спросил он, видимо, закончив раздеваться.
- А мы не знали, где свет включается, - честно ответили мы.
-Да, наверное, у двери, при входе, как обычно, - сказал он и полез вверх по лестнице, чертыхаясь в темноте.
Раздался щелчок, и лампы на потолке и стенах резко осветили необычную планировку помещения.
На лестнице стоял человек носках и трусах. Он смотрел на меня сверху вниз, не стесняясь своего достаточно дурацкого вида.
- Я не знаю, как тебя зовут, но я тебя знаю. Только не говори, что я ошибаюсь, – сказал он мне.
У меня исчезли последние сомнения.
- Здравствуй, Федя, - ответила я.
Он спустился вниз, достал из рюкзака комплект военной формы и с неуловимой глазу скоростью оделся.
- Все, теперь давай обниматься, - сказал он. – Здравствуй. Я, правда, очень рад.
Мы стояли, обнявшись, и мне было так весело, будто мне снова двадцать лет, и все впереди, и нет вокруг третьей мировой войны.
- Мне скучно, - пропищал Коля нарочито детским тоном, - я спать хочу!
На часах было три ночи.
- А это – кто? – спросил про него Федя.
Коля протянул ему руку и представился. И добавил, что он – правнук братьев Октябрина, и я не стала уточнять, что это было не совсем так.
- Все сходится, - сказал Федя. – Вернее, ничего не сходится. У меня каша в голове. Что-то тихо стало, наверное, дождь прошел.
Коля сгонял вверх по лестнице и приоткрыл дверь. Дождя больше не было.
- Сейчас маршрутки начнут ходить, - сказала я, – можно возвращаться домой.
На самом деле мне хотелось рассмотреть этот музей, раз уж мы тут оказались, и еще нужно было обо всем расспросить Федю, и все обсудить. Мы находились в помещении без окон, мебели, и каких либо деталей вообще, за исключением осветительных приборов. Кроме выхода на улицу, здесь еще была дверь с вывеской «Экспозиция». Вот туда мне и хотелось пойти. Но Коля сел наверху на ступеньку и стал так картинно зевать и тереть глаза, что совсем перестал выглядеть как взрослый. Я начала чувствовать ответственность за маленького ребенка и необходимость отвести его домой, и уложить спать.
- А где ты собирался ночевать? – спросила я у Феди, который стоял посреди помещения без единой мысли на лице, - Куда ты шел?
- Я сюда, собственно, и шел, - ответил Федя. – Меня командировали сюда смотрителем музея, то есть директором. Так в моей электронной карточке теперь написано. Почему именно сюда? И почему именно меня? Не спрашивай, я не знаю. Мы прилетели на вертолете, он сел прямо между каких-то домов заброшенных, и мне скомандовали бежать к этому дому. И ключи дали, но они, как вы уже поняли, не подошли. Вертолет улетел, и этот порошок начал сразу сыпаться, который вы дождем называете…
- Подожди, - перебила я его, - так ты вообще не знаешь, где находишься?
Федя подумал и ответил:
- Ну, я догадываюсь, что это Питер. И больше ничего не знаю. Я же впервые с войны вернулся. Ничего не знаю.
С Федей было явно что-то не то.
- Пошли к нам ночевать,- сказала я ему,- сейчас светать будет, и ты увидишь, где мы находимся.
Федя помолчал, сделал какое-то неопределенное движение руками и сообщил:
- Сказали, надо в десять утра музей открыть.
- Ничего, успеем, поехали, – стала я упрашивать его.
- А место для меня найдется? – продолжал ломаться Федя.
Коля оглушительно зевнул на весь музей, я уже начинала злиться:
- У нас шестикомнатная квартира, заблудиться можно!
- Откуда у вас такое богатство? – без всякой интонации спросил Федя, не выражая никакой готовности ехать.
- Просто в Питере никто жить не хочет и квартиры теперь дешевле колбасы стоят, - ответила я и пошла вверх по лестнице, - Пока, Федя! Приятно было увидеться.
Федя даже не посмотрел в нашу сторону.
Мы с Колей вышли на холодную утреннюю улицу, и пошли вдоль монумента.
- Дурак какой-то, - сказал Коля.
Мне плакать хотелось. Я даже ничего не ответила.
- Подождите! – услышали мы сзади. К нам бежал Федя. Мы остановились, а он сказал, приблизившись:
- Вы еще не передумали? Я иду к вам ночевать. Хотя, уже ночь кончилась.
Он полез в карман и достал печатный пряник в старинном стиле и вручил Коле.
- Почему с войны принято приносить пряники? – спросил Коля.
- Потому что вся наша жизнь – сплошной абсурд, - ответил Федя.
Он был точно такой же, как раньше. И мы пошли ловить маршрутку.
- Я подумал и понял, все встает на свои места, - говорил мне Федя, - Музей и этот монумент идиотский находятся на месте выхода из бункера. Мне все это снилось, я все это уже видел. Завтра мы с тобой изучим хорошенько этот музей…
- Завтра я не могу. Я завтра ухожу на войну, - неожиданно даже для себя, наконец-то решила я.
- Как это? Зачем? – Федя остановился посреди улицы.
- Я пойду искать Октябрина, это – единственный способ, - ответила я.
- Может это и единственный способ, но зона войны огромная! Я никого из своих за все эти годы не встретил! Даже тех, кого очень сильно искал… Ты сама там навсегда завязнешь. Ты просто не понимаешь! Война – это кошмар! – говорил Федя, и было понятно, что он не преувеличивает и сам натерпелся достаточно.
Но у меня уже был готов ответ:
- Как раз я очень хорошо понимаю. Если все происходящее – звенья одной цепочки, и если сны теперь сбываются, то я его обязательно найду. А если не найду – значит, мы все ошибались, и даже твое появление здесь – абсолютная случайность и стечение обстоятельств. И тогда я, действительно, пропаду на войне.
- Ну, вот, - сказал Федя. – Все как всегда, ни минуты без плохих новостей.
-Неправда, - вдруг вставил Коля, – мы еще не знаем - хорошо все кончится или плохо.
Перед нами остановилась маршрутка с изъеденным коррозией корпусом. Водитель, явно, катал кого-то под сухим дождем, не смотря на угрозы штрафа и лишения прав. Мы залезли в машину и молча расселись. Болтать в маршрутке было невозможно, скорее всего, она прослушивалась. В городе ловили дезертиров и шпионов. Водитель, оказавшийся измученной седой женщиной, собрал деньги за проезд с нас и глубокого старика с современным цифровым протезом вместо ноги. У меня зазвонил выключенный мобильный телефон.
- Ты где? – кричала в трубку Марина. – Мы уже с ног сбились. Заходим на кухню, а там вместо тебя рюкзак с детскими вещами и сувенир уродливый на столе. И твой телефон не отвечает! Мы всю ночь скачивали программу, чтобы на выключенный мобильный звонить! Только сейчас получилось.
Мне стало стыдно, что я им даже записку не оставила.
- Прости меня, Марина, я сейчас приеду, - я посмотрела на Федю и добавила, – Прогоняй, скорее своих дезертиров. Я тебе подарочек везу.
- Кажется, меня так когда-то уже называли, - улыбнулся Федя.
- Да, это, практически, цитата, - подтвердила я.
Мы приехали и позвонили в дверь. Марина открыла и стала смотреть на Федю, даже не давая нам войти. Вместо приветствия у нее получилось что-то вроде «Вау!».
- Он попал под сухой дождь и завтра будет лысый, - не выдержала и сказала я.
- Да хоть без глаз и без ног! – ответила Марина.
- Октябрина на вас нет, - сказал Федя, делая вид, что обиделся, - он бы быстренько такие шуточки пресек. А я все терплю.
Потом Марина долго кормила Федю остатками салатов, ловко устранив сестер, как потенциальных соперниц. Я уложила Колю и пошла спать. «Как собираются на войну?», - подумала я, но у меня не было ни одной мысли. И я преспокойно заснула. Если бы я знала, какой окажется на самом деле война, я бы не спала эту ночь, а молилась бы и плакала.
Рано утром я собрала сумку с вещами и пошла варить кофе. Из комнаты Марины вышел Федя совершенно лысый и счастливый, а потом и сама Марина.
- Я ухожу на войну! – сказала я ей.
Потом мы прощались со специально разбуженными детьми, которые рыдали и кричали – «Бабушка, а вдруг тебя убьют?»
Это было совершенно невыносимо, и я вырвалась от них и поехала в одиночестве на призывной пункт. Меня никто не провожал, Федя поехал в музей, а сестры - на фабрику. Коля остался за главного, следить за маленькими детьми. Братьям Октябрина и лесным профессоршам я ничего не рассказала, они же такие старые, их бы инфаркт хватил от такой новости.
Как и следовало ожидать, уйти на фронт оказалось проще простого. Я приехала в одноэтажную хибару на железнодорожном вокзале, забитую внутри электронными табло, на которых якобы можно было узнать местоположение на фронте своего родственника. В окошке за компьютером сидела равнодушная некрасивая женщина в очень толстых очках. У нее были откровенно грязные волосы, какие бывают у жителей самых бедных кварталов, где воду дают раз в неделю. При этом она была нарядно одета в кружева со стразами, как будто вокруг праздник. Она бесстрастно приняла мои документы и вбила в графу «возраст» цифру сто, ни о чем не спрашивая. Рядом со мной подавала документы неправдоподобно высокая мускулистая девушка с широкими плечами и нехорошим загаром. У нее была совсем короткая стрижка ежиком, поношенная одежда и страшное выражение глаз. Она злобно оценила мой, в принципе, цветущий вид и процедила сквозь зубы:
- И эта туда же!
Вот такая у меня оказалась попутчица. Вышел человек в форме и приказал нам стоять на перроне и ждать монорельс. Все документы у меня забрали, и вручили только электронный медальон на шею со всеми моими данными, вроде группы крови и гражданского кода. Куда нас направляют, мне не объяснили, и человек в форме имел такой вид, что лучше его ни о чем не спрашивать.
На перроне больше никого не было, видимо на войну отправили уже всех, кого было можно отправить на войну. И вдруг я увидела Марину. Она бежала в слезах ко мне, рыдая в голос. Я даже испугалась и спросила:
- Что-то с детьми? Что случилось?
- Как что? – сквозь слезы удивилась она, - ты же на фронт уезжаешь! Это все я виновата! Это я тебя заставила!
Она кинулась на меня и стала целовать, хотя раньше никогда между нами не было таких нежностей.
- Лесбиянка чертова! Она еще и лесбиянка!– сказала про меня моя высокая попутчица, довольно громко.
Со страшной скоростью прибыл монорельс, и мы уехали на фронт.
Он мчался на головокружительной высоте, и пугающе кренился на поворотах. Куда я еду, в каком направлении, я не имела ни малейшего понятия. Я видела только покореженные крыши домов, и женщин в рабочих костюмах, производящих ремонт кровли после сухого дождя. Местами попадались нежилые кварталы с глубокими воронками от давнишних взрывов. На дне блестела ядовитая зеленая жижа. Ощетинившись ржавой арматурой, в беспорядке валялись бетонные плиты, будто резвящийся младенец-великан разрушил гигантский карточный домик. Сидя на остатках фундаментов, грелись на солнце страшные черные люди, которых не допускали в более благополучные районы. Хорошие районы можно было узнать по мельканию немногочисленных автомобилей и по асфальтированным дорогам. Мне очень хотелось иметь машину, и мы с Мариной даже получили права, но так и не смогли приобрести хоть какой-то автомобиль. Я классно научилась водить, а Марина с трудом сдала с четвертого раза. Меня обучал вождению смертельно больной офицер-подводник, списанный с фронта. Не боясь перевернуться на ухабах, мы гоняли с ним по пересохшему руслу Невы, запрещенному для движения легковых автомобилей. А Марине в инструкторы досталась печальная пожилая блондинка, все время напоминавшая ей, что автомобиль нынче купить невозможно. На каждую машину стояла очередь, и стоили эти полувоенные, тяжелые на подъем средства передвижения совершенно недоступную нам цену.
Монорельс промчался над циклопическими руинами северо-западного скоростного диаметра, миновав мосты, лежащие на боку и сиротливо смотрящие в небо опоры. Город кончился заграждением из колючей проволоки в три ряда. Там, не спеша, ходил взад-вперед патрульный с огромной собакой. Но ему не от кого было защищать свою колючую проволоку. Дальше были только бескрайние пустыри с глубокими трещинами в запекшейся почве. Я не знала, где находится Зона войны, потому что никто из известных мне людей оттуда не возвращался, а информация была засекречена. Иногда в интернете появлялись фантастические рассказы тех, кто якобы умудрился оттуда вернуться живым. Но информация удалялась модератором раньше, чем я дочитывала статью до середины. Я проводила на войну много хороших людей, большинство из которых вырастила с пеленок. Я заметила, что мой мозг блокирует воспоминания о них, наверное, не давая мне сойти с ума. А, может быть, в такие времена у человека вырабатывается новый гормон, позволяющий жить, даже теряя близких людей. Когда я получила первую похоронку, был вечер. Я не плакала, я никому ничего не сказала, просто легла спать и заснула. А утром я не могла открыть глаза – они пересохли, как будто все слезы пролились внутри меня…
- Ваши документы, - вдруг сказала мне непонятно откуда взявшаяся кондукторша в военной форме, и это было очень странно.
В монорельс можно было сесть только с перрона призывного пункта, и все документы обменивались на электронный медальон. Так что проверять документы было бессмысленно.
Я достала медальон, а кондукторша посмотрела мельком и спросила:
- А ты знаешь, что будет, если сфотографировать Зону войны?
- Не знаю, - удивилась я.
- А ничего не будет! – засмеялась кондукторша, - А знаешь, почему? Потому что ее нет! Ее нельзя сфотографировать, и ты там тоже исчезнешь!
Она стала хохотать, упала на металлический пол, стала стучать по нему ногами. Из соседнего вагона прибежали люди с автоматами, нацепили на нее наручники и увели.
- Хорошенькое начало, - подумала я.
На самом деле, в журналах и в интернете было много фотографий с фронта. Зона войны находилась в отдельном пространстве, которое называли четвертым измерением, хотя это не совсем верно. Через несколько лет после начала войны мы наконец узнали, зачем нужен был этот всем непонятный адронный коллайдер. Несмотря на финансовое положение, в котором оказалось большинство стран, ввязавшихся в мировую войну, адронные коллайдеры строились чуть ли не подо всеми большими городами. Город мог голодать, но строительство коллайдера продолжалось. В новостях сообщалось, что он нужен только для научных целей, и полученные в нем частицы понадобятся для изобретений будущего мирного времени. Люди боялись, что на самом деле в ускорителе частиц создается новое смертельное оружие. В пользу этого говорили факты. Например, Россия построила коллайдер у себя и у некоторых дружественных стран, получив за это огромные средства на ведение войны. Но адронный коллайдер предназначался совершенно для других целей, на первый взгляд невероятных. С помощью него были получены частицы, позволяющие создать параллельную реальность.
Вот в нее постепенно и перенесены были боевые действия, когда от окружающего мира почти ничего не осталось, одну половину суши затопило, другая пересохла, и исчезла практически вся растительность. Ученые, предложившие создание параллельной реальности для ведения боевых действий, на полном серьезе считали, что это поможет восстановить мир и постепенно свести войну на нет. Тогда в это многие верили, и главному изобретателю параллельной реальности даже вручили нобелевскую премию мира. Но вышло все по-другому, поскольку поддержание четвертого измерения в рабочем состоянии начало съедать весь бюджет воюющих государств. И война затянулась на целую вечность. К тому же ученые поняли, что ликвидировать зону войны совершенно невозможно, поскольку при отключении этого механизма он рванет и разрушит всю планету окончательно. Главный изобретатель покончил с собой, оставив обличающую все и вся предсмертную записку. Она потом долго ходила по интернету, но не вызвала особого ажиотажа. Люди боятся возмущаться и задавать вопросы, им кажется, что от этого им станет еще хуже. Все стали заложниками. Те, кто остался на гражданке, боятся даже обсуждать ситуацию на войне, чтобы не навредить завязнувшим там своим близким.
Экономика большинства государств полностью подстроилась под ведение непрерывной войны, как источника доходов и основной статьи расходов одновременно. И вот я ехала на фронт, и думала о войне, и о том, с кем мы сейчас воюем. Надо было мне хотя бы в интернете посмотреть. И вдруг мы приехали.
- На выход! – закричал грубый голос из динамиков, как будто мы в чем-то провинились.
Мы спустились вниз к бескрайнему зеленому океану без единого корабля. Теоретически, на этом месте никак не могло быть океана, но он был и преспокойно катил свои белые барашки. На берегу стояли маленькие здания, вроде таможенного контроля. Над поверхностью воды возвышался мол, заканчивающийся будкой с остроконечной крышей. Она чем-то напоминала давно исчезнувшую с улиц тумбу для афиш.
Суровые молчаливые люди в военной форме, увешанные каким-то незнакомым мне оружием приказали нам с моей мрачной попутчицей следовать в будку на конце мола. Мы повиновались. Будка внутри оказалась не такой уж маленькой, как выглядела с берега. Там не было окон, только дверь в противоположной стене. Я решила, что сейчас за нами подплывет катер. Сидящий в будке военный проверил наши электронные медальоны и открыл нам дверь. Но вместо бескрайнего океана мы увидели обшитый пластиком коридор с округлыми стенами. Раньше такие коридоры были в аэропортах и вели на посадку в самолет. Но этот коридорчик был слишком уж коротенький, метра три. Я шла первой, и дверь в конце коридора сама открылась.
Предо мной возник необыкновенный пейзаж с соснами до неба и тропинкой, уходящей в лес. Стоял прекрасный летний вечер. Не веря своим глазам, я смотрела на деревья и облака, но меня грубо вытолкали из коридорчика, и встречающий нас военный крикнул:
-Стройсь!
Мы встали в шеренгу из двух человек, а потом, следуя приказу, проследовали за военным по лесной тропинке. Наверное, его погоны говорили о его звании, но я так никогда не научилась в этом разбираться.
Сосны и малиновые лесные цветы рядом с их корнями были как настоящие. И пахло вокруг взаправдашними лесными запахами. Я протянула руку и потрогала сосновую кору. Какая-то она была резиновая.
- Отставить! – рявкнул идущий впереди военный, даже не обернувшись.
Я, наверное, пятьдесят лет не видела лес. И я подумала, что хотя бы ради этого можно было рвануть на фронт.
Мы быстро дошли до вытоптанного поля, где находился палаточный лагерь. Нас с попутчицей поселили в двухместной палатке на самом краю. Нам выдали форму без погон и знаков отличий. Моя соседка со мной не разговаривала. На следующее утро начался кошмар.
Это был лагерь подготовки и последующей сортировки новобранцев. Мы были единственными женщинами из пятидесяти новобранцев от шестнадцати до шестидесяти лет, совершенно разнокалиберного свойства. Там были накачанные высоченного роста спортсмены, а рядом с ними пыхтели маленькие, толстенькие дядьки, с болезненным цветом лица и к тому же в очках. Был еще очень тощий парень артистической наружности, явно умирающий от легочного заболевания. Но даже он показывал лучшие результаты, чем я.
Начать с того, что когда мне дали винтовку и поставили перед мишенью, у меня куда-то пропало зрение. На самом деле я прекрасно вижу, никогда не носила очков, но на стрельбище я практически слепла. Мишень расплывалась и двоилась в моих глазах, где находится предохранитель, я так и не знаю до сих пор, а палец мой, не в силах нажать курок, предательски соскальзывал. Там еще были какие-то портативные лазерные пушки, стреляющие лучом красного цвета, эта штуковина была невероятно тяжелой и дергалась в руках, как живая. Таким лучом можно было спилить дерево. По команде «Пли!» я уронила лазерную пушку, и красный луч прошелся по моим ногам. Конечно, мне ничего не сделалось, недаром же я живу сто лет без единой царапины.
Командующий офицер, увидев, что я продолжаю стоять на ногах, немедленно ликвидировал пушку, как брак. А надо мной громко захохотали все остальные сорок девять человек, к тому же моя соседка рассказала всем и каждому в лагере, что я – лесбиянка и извращенка. И тогда меня окончательно объявили аутсайдером. Самые мерзкие из новобранцев, результаты которых были не многим лучше моих, демонстративно плевали в мою тарелку с кашей и на мой кусочек хлеба. Сначала я хотя бы бегала и ползала по-пластунски на среднем уровне, но на третий день вынужденной голодовки я стала приходить к финишу последней. Подтянуться я больше не могла ни единого раза, а они все гоготали, когда я в слезах висела на турнике. Утром меня не пускали к умывальникам, и старались, чтобы мне не досталось ни одной капли воды.
Командующий офицер подозвал меня и спросил, словно ничего вокруг себя не видит:
- Зачем сюда явилась, если не годишься ни на что?
- Я еще научусь, - зачем-то сказала я, хотя у меня не было никакого желания учиться воевать.
- Твое место – в штрафбате, там и подохнешь, - сказал он мне с такой ненавистью, будто я была виновата во всех проблемах его суровой жизни.
В тот день мы разбирали и собирали автоматы, отвратительный пожилой новобранец смел в траву все разобранные мною детали. Я ползала на четвереньках, подбирая их, а все новобранцы ржали. Командующий офицер в наказание за худший результат послал меня чистить невозможный лагерный сортир. Даже удивительно, как в параллельной реальности, созданной исключительно силой человеческого мозга, могло скопиться столько дерьма.
Сначала я проклинала самыми ужасными словами Марину, которая дала повод заподозрить меня в неправильной ориентации, и тем лишила меня последнего козыря. Но в день, когда мы учились рыть окопы, и мне не дали вечером вымыть руки и лицо, я простила всем всё. Я вспоминала, что там, в мирной жизни я могла командовать и капризничать, вести себя практически как угодно, и все равно оставаться в своем маленьком мире главной. Я вообще не могла представить, что наступит время, когда в мою еду будут плевать, а меня саму пинать при каждом удобном случае. И еще я подумала, что все это - просто наказание за мои проступки, ад на земле, для тех, кто не может умереть, и что я никогда не найду Октябрина. И еще мне страшно хотелось есть. Во время эвакуации в Таджикистане у нас было очень мало еды, и один раз я целые сутки ничего не ела, что бы оставить последние продукты детям. И мне казалось это таким замечательным подвигом, а вот теперь я не ела уже три дня, и назавтра мне ничего тоже не светило. Они успеют подбежать и плюнуть в мою тарелку. Я плакала одна в своей палатке, молилась, просила меня за все простить. Хорошо еще, моя соседка под предлогом, что боится со мной спать, залезла ночевать к красивому мужику с лучшими в лагере результатами.
На следующее утро нас построили самым торжественным образом, поскольку приехало какое-то очень серьезное начальство. Офицеры прошли вдоль шеренги, и как ни странно, не сделали мне замечание за невозможный, перепачканный в земле внешний вид. Потом человек с большими многозвездочными погонами стал читать речь о необходимости победы и прочей ерунде. Судя по лицам новобранцев, все ждали чего-то гораздо более серьезного, чем эта бессмысленная речь. И они были правы.
- Путем подсчета баллов и очков, - торжественно пробасил главный начальник,- из товарищей новобранцев товарищи командующие выбрали самых достойных. Три самые достойные новобранца получают назначение на коммерческую передовую линию!
Несмотря на команду «смирно», шеренга возбужденно задергалась. Видимо, все давно ждали этого подсчета баллов и выбора победителей. А я первый раз про эту передовую слышала, к тому же баллы мои были практически равны нулю. Поэтому я ничего для себя не ожидала и думала просто, как мне плохо.
- Коммерческая передовая линия – это вас шанс! – сказал главный военный с интонацией рекламного буклета, - Коммерческая передовая – это гарант стабильности ваших близких! Коммерческая передовая – это мечта, ставшая реальностью! Ура, товарищи!
- Ура!- стройным хором загудела шеренга.
Главный военный достал из кармана довольно мятый листок и назвал первую фамилию. Красивый новобранец, у которого ночевала моя соседка, вышел из строя и встал рядом с командующим. На его румяном лице сияло счастье человека, достигшего все цели своей жизни.
Вторым назвали парня, который мог подтягиваться на одной руке любое количество раз и стрелял исключительно в яблочко. Оба они ни разу меня не обижали, и я даже была немножко за них рада. Они ведь получили то, о чем, без сомнения, так мечтали.
А дальше произошло невероятное. Третьим победителем по сумме набранных баллов назвали меня. Шеренга издала стон непонимания. Но фамилия была названа еще раз и я вышла и встала рядом с победителями. Строй смотрел на меня с нескрываемой ненавистью. Я понимала, что это какое-то недоразумение, но оно позволяло мне покинуть это страшное место, и я была рада. На моем первом мобильном телефоне была игра, в которой спортсмен на доске спускался с заснеженной горы. Там была серьезная ошибка в программировании. В результате наибольшее количество баллов можно было набрать, только уронив спортсмена в сугроб вниз головой раз пятьдесят подряд. И я подумала, что сейчас происходит что-то подобное. Вот причина, по которой я получила больше всех баллов.
Командующий нас поздравил, и нам вручили новую форму и толстые пачки бумаг для подписи. Потом всем разрешили разойтись. Через час мы должны были уехать.
Провожаемая зверскими взглядами и оскорбительными замечаниями, я пошла переодеваться в палатку. Там меня ждала соседка. Выпрямиться в полный рост палатка не позволяла, и соседка стояла в позе вратаря футбольной команды.
- Заходи, - сказала она. – Вот сюда, ага, правильно.
Она плюнула на кулак и двинула мне куда-то в живот, а потом повторила это ногой. Мне с самого начала нужно было начать кричать, но я не могла издать ни единого звука. Она затолкала меня в угол, и палатка накренилась на сторону. Веревки трещали и вот-вот должны были оторваться от вбитых в землю колышков или вырвать их с корнем. Я видела в щель траву и синие полевые цветочки.
В палатке было очень мало места, и соседка прямо измучалась, избивая меня. При этом она еще умудрялась говорить.
- Я десять лет в тюрьме тренировалась, к коммерческой передовой готовилась! У меня лучшие результаты! Я придумала! Я тебя убью, и меня возьмут на твое место! Ну, давай, подыхай! Когда же ты подохнешь?
Она схватила мою голову и стала стучать ею об землю.
- У меня четыре сына и мать-инвалид! Они все с голоду помрут из-за тебя! Ты заняла мое место и украла мои деньги! Из-за тебя я окажусь на бесплатной службе! Меня убьют без страховки!
С моей головой ничего не сделалось, и она задумалась на секунду, а я с криками «Убивают!» рванула из палатки. На выходе меня схватили за рукав.
- Садись в автобус! – приказал мне человек из военного начальства, который, видимо, все время избиения стоял рядом с нашей палаткой.
В автобусе, как ни в чем не бывало, мне по второму разу выдали форму и пачку бумаг. Как хорошо было ехать и смотреть в окно! Такая простая радость. Но, когда закончился тот прекрасный сосновый лес, окна в автобусе повели себя как-то странно, на них появились помехи, как в старых черно-белых телевизорах. И окна погасли. Остаток пути ехали в темноте. Водительское место было плотно зашторено, и я не знаю, что окно показывало водителю. И был ли там водитель. Кроме выбранных на коммерческую передовую двух рекордсменов, в автобусе больше никого не было. Рекордсмены громко храпели всю дорогу. В лагере у меня отобрали часы, а мобильник я сдала еще раньше, и я не могла понять, долго ли мы едем и сколько сейчас времени. Я ехала и думала, ради кого я отправилась на войну.
Наконец, окна снова зарябили и постепенно начали показывать изображение. Мы ехали по полю, изрытому воронками от взрывов и окопами. Горизонт дымился. Полусгоревшие остовы военной техники торчали из земли и песка. Коммерческая передовая выглядела страшно, собственно, ее такой специально смоделировали.
Но приняли нас хорошо. Там были палатки смешной формы, в которых можно было распрямиться. Была палатка с душем и огромная палатка-столовая. Я впервые за две недели вымылась и поела. Приехавшие со мной парни не стали разводить сплетен, и все в лагере со мной вежливо поздоровались.
Мне выделили отдельную палатку, потому что женщин там не было. А вечером ко мне постучался незнакомый солдат и сообщил, что они все сидят у костра по традиции перед завтрашним боем.
Стараясь не думать о завтрашнем дне, я пошла к костру. Там была замечательная атмосфера, не имеющая ничего общего с ужасом подготовительного лагеря. Я села в заднем ряду.
Все тихо разговаривали в основном о сумме страховки. А я вспомнила, что так и не прочитала бумаги. Коммерческую передовую они называли ласково «КоПа». Один солдат с яркой восточной внешностью взял гитару и запел:
Я сижу в окопе.
Мы теперь на КоПе.
У меня винтовка.
У меня страховка.
Мама, не горюй!
Все подпевали, песня была длинной, просто бесконечной.
- Что тебя сюда занесло? – вдруг спросил меня сидящий рядом солдат. Он сворачивал самокрутку длинными красивыми пальцами, и сам был длинный и красивый. Мне захотелось у него тоже самое спросить. Я не знала, что ответить. Если скажу, что ищу человека, он мне напомнит, что зона войны большая, и я никого не найду. И тогда мне придется объяснять, что у всех, видите ли, сны.
- Мою цель невозможно сформулировать, - сказала я.
- А у меня вообще больше нет никакой цели, - заметил он и засмеялся. – Вот, смотри, у них есть цель!
Он показал мне на отдельно сидящих темнокожих солдат, говорящих друг с другом по-французски.
- А у них – какая цель? – спросила я, хотя мне было не очень интересно.
- Они – наемники, - ответил он, - им все равно, за кого воевать. Им деньги нужны.
Потом объявили отбой, и я пошла в палатку читать и подписывать бумаги. Из них следовало, что за любой бой я получаю огромную, просто невероятную сумму. А в случае победы, сумма удваивается. В случае смерти родственники получают вообще метафизическую страховку. Мне стало понятно, почему люди готовы убить друг друга за право быть на передовой. И еще стало понятно, откуда у некоторых людей есть деньги на покупку автомобиля. Так же в бумагах предлагалось делать ставки на результаты сражений. На каждом листке стоял логотип страховой компании «Мир везде», изображающий, почему-то, барсука.
Я перевернула стопку бумаг, и мелким почерком принялась записывать все, что произошло со мной на войне.
Утром нас построили в несколько рядов, и перед строем появился странный, какой-то перекошенный человек с кортиком на поясе. У него была громадная голова на короткой шее, растущей ближе к левому плечу.
- Вольно! - сказал он. – Пройдемся по бухгалтерии. Все сдали подписанные бумаги? Хорошо. Сегодня воюем с Латвией.
Все хмыкнули, и человек с кортиком продолжил:
- Можете делать ставки. Воюем в летних условиях. Танки не использовать. Лазерные пушки не включать. Рукопашный бой приветствуется, будет трансляция.
Все улыбались и были какие-то расслабленные.
Прибыл красивый красный вертолет с логотипом компании «Мир везде». Из него вышла женщина в маскировочном костюме, подогнанном под ее фигуру. Она начала командовать, а прибывший с ней бородатый мужичок стал расставлять вебкамеры и раскидывать осветительные приборы вдоль поля.
Через час нас расставили по окопам, и я получила замечательную блестящую винтовку, которой все равно не умела пользоваться. Раздалась сирена, и приятный женский голос объявил о начале боя.
Все ринулись в центр поля, и я тоже побежала. Правда, сначала я никак не могла выбраться из окопа, ноги соскальзывали с пересохшей глинистой стенки, руки не могли найти опору, и песок крошился и забивался под ногти. Все стреляли и матюгались, и те, кто бежал первым, уже вступили в рукопашный бой. Я бежала, а пули свистели вокруг, аккуратно меня огибая. В подписанных мною бумагах говорилось, что солдат, не активно проявивший себя в бою, будет наказан вплоть до трибунала. Я не знала, что делать, и бежала вперед, чуть ли не зажмурившись. Под ногами у меня взорвалась, наверное, граната, потому что все вокруг меня упали. Я придумала, как проявить активность. Я читала в книжках, я видела в кино. Я подползла к самому худенькому из раненых и потащила его в окоп. Сначала, я сверила значки у себя на куртке с его окровавленными знаками отличия, чтобы не получилось, что я спасаю врага. Уверившись, что он наш, я легла, подтянула его себе на спину и, как могла, поползла.
- Не спасай меня, - прошептал он из последних сил, - вдруг мне не выплатят страховку!
- Ты бумаги читал? – ответила я, хотя песок набивался в рот, и говорить было неудобно, - Все тебе выплатят!
Конечно, мне было тяжело, и пот щипал глаза, но это было ничто по сравнению с тренировками в подготовительном лагере. По дороге я отдала мою винтовку солдату, матерившемуся над своим бракованным оружием. Я ползла по полю под невыносимый грохот сражения, и размышляла, годится ли такая форма активности.
В момент, когда я вывалила свой груз в окоп, завыла сирена и грохот начал стихать. Приятный женский голос объявил о конце боя. Мы сегодня победили. Вот так, настолько легко и просто, что мне начало казаться все ненастоящим и представилось, что принесенный мною раненый сейчас встанет и с улыбкой отряхнется. Но он не поднялся. Прилетели вертолеты и санитары начали грузить раненых. Большинство наших не пострадало, и мы вернулись к себе в палатки. Нам объявили, что все мы – герои, и деньги уже поступили нам на счета в банках. Потом все вкусно ужинали у костра, были довольны и веселились. Нас кормили едой, которую я семьдесят лет не пробовала. Вместо кубической картошки была настоящая, неровная, которую можно почистить или просто съесть с кожурой. Кто-то начал разливать по кружкам очень крепкий напиток, почти чистый спирт, от него щипало глаза. Солдат с восточной внешностью достал гитару и запел что-то веселое.
- Давай танцевать, - сказал мне длинный красивый парень.
Мы начали кружиться вокруг костра, и он мне рассказал, что всегда был музыкантом, и все-таки его однажды забрали на войну. В подготовительном лагере он очень старался получить высшие баллы, он думал, что тогда ему позволят выбирать, и он окажется в военном оркестре. А его выбрали для коммерческой передовой.
- На чем ты играешь? – спросила я его.
- На лютне, - ответил он, и даже само это слово звучало красиво.
- А кому это сейчас нужно? – снова спросила я.
Он улыбнулся, он ждал такого вопроса.
- Есть такая история из доисторических времен. Однажды у одного знаменитого правителя на войне погиб сын. Все знали, что любому человеку, который расскажет повелителю эту страшную новость, зальют в горло раскаленный свинец. И все боялись, и никто ничего не говорил. Но тут пришел во дворец музыкант и начал играть. И мелодия все рассказала грозному повелителю, и тот заплакал. И свинец залили в горло инструменту. Ты понимаешь, о чем я говорю? Музыка нужна, просто необходима, когда идет война. Но при этом музыканты – никудышные воины. А повелители, если и не зальют им в горло свинец, то просто пошлют на войну музыканта, и он погибнет там первым.
- Не надо, - сказала я, - не говори больше.
- Ненавижу войну! – вдруг закричал он, продолжая кружить меня в танце.
Все замолчали и посмотрели на нас. Только гитарист продолжал играть.
- В подписанных мною бумагах, - продолжал кричать длинный красивый парень, - не запрещается так говорить! Я ненавижу войну! Пошла она, эта война!
И мы так танцевали целую ночь, потому что назавтра был выходной, и можно было спать целый день. Что все и сделали. Длинный красивый парень, чье имя я почему-то не узнала, рвался ко мне в палатку, но пришлось ему отказать.
Я поймала себя на мысли, что впервые за все эти годы задумалась о возможности провести ночь с понравившимся мне мужчиной. Хотя внучки братьев Октябрина заводили романы с первым встречным, как будто военное время на подсознательном уровне заставляло их любой ценой продолжать человеческий род.
Военный лагерь проспал целый день, а вечером было построение, и объявили, что будет еще один день без боя. И все как-то сникли. Я сначала думала, что мне показалось. Все, молча, разошлись по палаткам, и наутро были серьезные и мало разговаривали. Я не знала причины, но чувствовала, что лучше не спрашивать.
Я взяла в походной библиотеке одну из трех имеющихся там книжек, и читала до вечера, до традиционного костра перед завтрашним боем.
- Что это за книжка такая, - думала я, - смысла никакого нет, все герои вампирами оказались. Так и говорят с самого начала: «Я – вампир!» Читателю даже не дают никакой возможности самому догадаться. При этом вампиры вроде бы даже лучше обычных людей оказываются, любовь у них, романтика, творческий подход. А обычные люди скучные, думают только о деньгах. О войне в этой книге вообще не упоминается, какое-то межвременье благополучное описывается.
А потом я подумала, что моя писанина ничем не лучше. Сколько не переписываю начало, все равно что-то не то. Ладно, автор книги про вампиров все из головы выдумывал, а у меня ведь дневники есть, и исторические факты, и письма, и фотографии… Но не смотря на это, герои становятся жизнеспособными далеко не с самого начала. Они долго пытаются выбраться из моих корявых фраз, отряхнуться и ожить.
- Не буду ругать чужие книжки, - решила я и пошла к костру, так и не дочитав.
Там все тоже были молчаливые, гитарист пел «Черный ворон, что ты вьешься…», никто не подпевал.
Длинный красивый парень опять подсел ко мне и сказал:
- Зря ты меня к себе не пустила, все равно завтра все умрем.
- Откуда вы все это знаете? – спросила я.
-Если два дня подряд выходные, - ответил он, - то завтра будет мясо.
Мне стало страшно от его интонации. Мне захотелось сказать что-то обнадеживающее, пусть даже наши разговоры прослушивают.
- Я знаю способ, как остановить войну. Может, не очень скоро, но когда-нибудь – точно, - сказала я и попыталась сама себе поверить. Эта информация содержалась исключительно в снах, и я первый раз озвучивала ее.
- Да кто ты такая, что бы остановить войну? – спросил он.
-Я – никто, - ответила я, - но я найду человека, у которого должно получиться.
- Тогда понятно, - улыбнулся он,- почему ты меня в палатку не пустила.
Он закурил отвратительно пахнущую самокрутку и спросил:
- Так тебя, значит, завтра не убьют?
- Не убьют, - ответила я.
- Это – хорошо. А меня убьют, - произнес он с абсолютной уверенностью. – Но, умирая, я буду надеяться на то, что у вас все получится и моим маленьким братьям не придется воевать.
«И потом кто-то долго не сможет забыть,
Как, шатаясь, бойцы о траву вытирали мечи», - пел гитарист.
- Хорошая песня, я ее никогда не слышал, - сказал длинный красивый парень.
- А я знаю наизусть эту песню, - похвасталась я.
На небе зажглись хорошо смоделированные звезды. Объявили отбой, и все разошлись. В палатке я включила фонарик, и на обратной стороне страхового договора продолжила свой дневник.
Наутро человек с кортиком вышел перед строем совсем согнувшийся и больной на вид. У него были блестящие черные миндалевидные глаза, так не подходившие к его безобразному телосложению.
- Бумаги подписали? – спросил он с какой-то надрывной хрипотой в голосе. Он ничего не говорил про ставки и прочие подробности. – Воюем с Китаем, в зимних условиях…
Строй содрогнулся. Человек с кортиком с болью посмотрел на каждого из нас и добавил:
- Танки разрешены.
Откуда-то повалил снег, страшное количество снега, хотя было довольно тепло. Нас начали расставлять по заснеженным по колено окопам. В какой-то момент рядом со мной оказался длинный красивый парень, он молча схватил меня за плечо и одним взглядом попрощался. У меня возникла сумасшедшая мысль попытаться его спасти.
Объявили начало боя, и это была катастрофа. Все куда-то бежали, оглохнув в первую же минуту. Я побежала к тому окопу, куда распределили моего знакомого. Рядом ехали китайские танки, прямо по трупам. Меня все время откидывало в снег взрывной волной, это повторялось снова и снова, наверное, тысячу раз. Я падала на раненых и мертвых людей, вставала, и опять попадала в эпицентр взрыва. Все вокруг было красным – снег, перемешанный с глинистой почвой и человеческая кровь везде. Я не видела ни одного китайца, я видела как разрывает на куски наших. Я не слышала, как объявили конец боя, просто когда прилетели санитарные вертолеты, я встала и поплелась в лагерь. Соленый песок скрипел на зубах. Я вернулась одна из всех.
В лагере снега не было. Меня встретил перекошенный человек с кортиком. Он обнял меня, как близкого родственника. Он хотел мне что-то сказать, наверное, думая, что для меня это важно. Я оторвалась от него и побежала в палатку, где стала биться головой об землю еще сильнее, чем меня била истерическая соседка. Я рыдала и кричала в опустевшем лагере, пока не поняла, что я не одна в своей палатке. Рядом со мной сидела женщина с блестящими коричневыми волосами. Она протянула мне руку и представилась:
- Елена, военный психолог. Можно с вами поговорить?
- Конечно, - ответила я и попыталась перестать плакать.
- Я хочу спросить, правда ли, что вашей целью добровольного ухода на фронт является защита родины, как указано в анкете?
- Конечно, - ответила я.
- Хорошо, - сказала психолог, - второй вопрос. Заметили ли вы, что вам ничего не сделалось в эпицентре взрыва?
- Конечно, - ответила я.
-И последний вопрос. На самом ли деле вам исполнилось сто лет?
- Конечно! – ответила я и престала плакать.
Елена встала и распрямилась в полный рост и я заметила, какая она подтянутая, и как замечательно на ней сидит военная форма.
- Вы поедете со мной, - сообщила она мне, - ваше начальство не против.
Мы вышли из палатки, почему-то уже наступил вечер. Я старалась не смотреть по сторонам, потому что каждая палатка напоминала мне о погибших сегодня замечательных людях. «Почему было суждено погибнуть именно им, а не тем моральным уродам, кто мучал меня в подготовительном лагере?» - подумала я. И тут же до меня дошло, что у них, наверняка, все случилось также, но еще и без страховки.
Мы сели в хорошую машину, и Елена села за руль, хотя стало очень темно, и фары тонули в темноте, и я вообще не понимала, как она видит, куда ехать.
- Хотите выпить? - спросила она.
- Конечно, - ответила я и подумала, что наверное у меня после этого боя съехала крыша, и что теперь я смогу выговаривать только одно это слово.
- Держи, - сказала Елена, вдруг переходя на ты, и протянула мне бутылку настоящего французского коньяка, какую я не видела лет семьдесят.
Я стала разглядывать этикетку. Там все было, как до войны. Хотя дата стояла вполне современная. На русском языке перечислялись импортер, дистрибьютор и прочая мирная информация.
- А мы разве не воюем с Францией? – спросила я, радуясь, что вспомнила другие слова кроме «конечно».
- Ни одна война не стоит хорошего коньяка! – торжественно произнесла Елена, перефразируя какие-то известные афоризмы.
И я пила ее коньяк, и она продолжала задавать мне вопросы про возраст, и как выжить в эпицентре взрыва, а я снова отвечала «конечно», и еще отвечала «не знаю». Потом мне надоел этот коньяк и этот разговор, и я смотрела на свою изорванную одежду в пятнах чужой крови, и мне снова хотелось побиться обо что-нибудь головой.
Как будто включили лампочку, наступило утро. Перед нами открылся грандиозный вид на огромный военный аэродром, где стояли сотни самолетов, а один как раз взлетал.
- Вы что, издеваетесь? – спросила я, - летчика хотите из меня сделать?
А Елена ничего не ответила.
- Знаете что, у вас на меня самолетов не хватит, - сказала я, вконец обнаглев.
Елена никак не отреагировала на мои слова, наверное, не видела в них нарушения субординации. Мы остановились и вошли в двухэтажное здание. Все вокруг было чистое, блестящее, вылизанное ловкими служащими. Поверх военной формы на них были надеты люминесцентные куртки.
- Куда мы идем? – спросила я.
- В столовую, - ответила Елена.
- Ура! – сказала я.
Мы поднялись на второй этаж и вправду остановились перед открытыми дверями огромной пустой столовой, заставленной металлическими круглыми столиками и стульями в таком же стиле. Этих столиков было штук пятьдесят, но занят был всего один. За ним сидел и ел бублик седой стройный мужчина лет пятидесяти. На нем была короткая летная куртка, очень хорошо сшитая, в отличие от безобразной формы, которую мне обычно выдавали. Мне стало неловко за свой оборванный вид и грязные сапоги. Брюки на нем тоже были отличные, с простроченными накладными карманами, как будто эту форму кроил какой-нибудь голубой дизайнер из вражеской нам Франции. Ботинки тоже были что надо и, к тому же, хорошо начищенные. Больше в этом человеке не было ничего примечательного.
- Вот, – сказала Елена, - его ты искала?
- Нет, - ответила я.
- Ну, тогда я не знаю! – сказала Елена с такой интонацией, будто я ее чем-то обидела.
- А с чего вы взяли, что я кого-то ищу? – спросила я на всякий случай.
- А что ты думаешь? Все вокруг - дураки? – сказала она, совсем не по-военному, и ушла, не дождавшись ответа.
Я опять посмотрела на человека, который почти доел бублик и в задумчивости помешивал ложечкой чай в железной кружке. Кружка тоже была какая-то дизайнерская.
Он совершенно не обращал на меня внимания, хотя я его очень внимательно рассматривала. Вдруг он резко посмотрел на часы, встал со стула и крикнул в никуда:
- Спасибо!
И вышел в дверь, пройдя от меня в нескольких сантиметрах. Он взглянул на меня с некоторым удивлением. У него были серые глаза с абсолютно седыми ресницами. Это был совершенно незнакомый мне человек. Он стал быстро спускаться вниз по лестнице.
Я снова заглянула в столовую, просто потому что мне хотелось есть. Я все думала, покормят ли меня, учитывая отсутствие у меня денег. И еще я хотела найти, где умыться.
В столовой полная женщина в фартуке вытирала стол после человека, съевшего бублик. Она основательно подошла к этой задаче, будто за этим столом происходил, по меньшей мере, пир викингов, сожравших в течение ночи четырех жирных быков. Для пущей чистоты она напрыскала ароматное полирующее средство, доведя поверхность до совершенства.
Это была зомби Маша. В этом не было ни малейших сомнений. Хотя, я все равно не могла поверить.
Я подошла и спросила:
- Маша?
- Маша, - ответила зомби.
- Привет, - сказала я.
- Давно не виделись, - сказала она, и это не было формой приветствия, а лишь констатацией факта.
Я собралась с духом и спросила:
- Где Октябрин?
- Недалеко где-то! – сказала Маша.
- Где? – не поняла я.
- Здесь! – в своей всегдашней равнодушной манере ответила Зомби.
Я обернулась и увидела в дверях опять того незнакомого седого человека. Теперь он внимательно меня рассматривал. Я успела подумать, что военный психолог Елена ставит надо мной свой военный психологический эксперимент. Седой человек обернулся и сказал кому-то:
- Это точно к тебе!
И на пороге появился Октябрин.
- Вот это да! – сказал он. На нем была такая же красивая одежда, как на седом человеке, и выглядел он более чем благополучно.
Он очень быстро подошел ко мне, обнял, поднял и потряс в воздухе, а потом крепко схватил за руку и сказал:
- Пойдем! Побежали!
Он со страшной скоростью сбежал вниз по лестнице, практически волоча меня за собой, и мы оказались на бесконечном асфальтированном поле аэродрома. Далее проследовала пробежка до одиноко стоящего военного самолета с цифрами и буквами на боку. Он запихал меня вовнутрь, пристегнул и напялил на меня шлем. Сам моментально экипировался, и самолет сразу начал движение. Я только успела увидеть, как за стеклом иллюминатора промелькнули вышки с железными лестницами, и сразу все смешалось в кашу. Я знала, что на таких скоростях существуют перегрузки, но никогда не планировала на себе это ощутить. Для начала кожа на моем лице натянулась и прилипла к черепу, а глаза, наоборот, норовили вылезти из орбит, прорвав веки. Единственно, чему я могла порадоваться тогда, это факту, что я уже очень давно не ела. А то бы к моему бедственному положению прибавились еще более неприятные детали. Потому что мой желудок сплющился, как и все остальное. Мне хотелось кричать и жаловаться, но челюсти свело и даже стона не удавалось из себя выдавить. К тому же появилось ощущение, что меня подвесили вниз головой. Когда мне было уже совсем плохо, к шуму в моих ушах добавился голос Октябрина:
- Все вокруг прослушивается, есть только один способ поговорить обо всем. И это только в истребителе возможно. Сейчас я на минуту тут кое-что отключу, и все расскажу.
Не знаю, что он там отключил, но треск, исходящий из шлема, увеличился. У меня страшно заложило уши, а перед глазами заходили красные круги.
- Вот, слушай, - как ни в чем не бывало, продолжил Октябрин, - все сдвинулось с мертвой точки. И твой приезд – этому подтверждение. Раньше казалось, что это война не закончится никогда. А теперь я так не думаю. Я еще не знаю как, но бункер может остановить войну. Война началась с бункера, и он же ее остановит. Эта Елена, которая тебя привела, объяснила мне способ, как мне выбраться из зоны войны. Мы с тобой завтра должны пожениться, и тогда они мне в честь этого в виде исключения выбьют отпуск на две недели. Все! Больше нельзя разговаривать.
И это он называл разговором.
Самолет пошел на снижение, что было еще хуже, чем взлет. Вдруг он задергался и, наконец, остановился. Я пошевелила ногами и даже удивилась, что части тела работают. Во мне вскипала злость, все что угодно, но такую встречу через семьдесят с лишним лет я себе представить не могла. Трясущимися руками я сорвала шлем и сказала очень тихо, потому что язык меня плохо слушался:
- А теперь слушай. Теперь я буду говорить. Для начала, если бы меня можно было убить или покалечить, ты бы меня сегодня убил. Ты сколько лет летаешь на этих самолетах? Пятьдесят? Или еще дольше? Ты не понимаешь, что человек просто так не может подвергаться таким перегрузкам! К этому специально готовятся, в конце концов! Но тебе все равно, что я чувствую, больно мне, или есть хочется. Ты думаешь только о своих идеях, а всех остальных просто используешь.
Он сидел ко мне спиной и не оборачивался. Я еще больше разозлилась. Я хотела еще добавить, что всю свою бесконечную жизнь потратила на его родственников, но не стала. Вместо этого я сказала:
- Ты тут прекрасно проводишь время, столовая у вас тут, порядок, зомби Маша прислуживает. А я такое пережила на коммерческой передовой! Вчера был бой с китайцами.
Тут он повернулся, улыбаясь, как будто ему рассказывают про чемпионат по борьбе сумо:
- Если ты побывала на «КоПе», то перегрузки в истребителе должны были бы тебе показаться приятной прогулкой!
Я была в ужасе, как он может с улыбкой говорить о коммерческой передовой, когда сам тут наслаждается жизнью в этом оазисе среди войны. Я сжала кулаки и продолжила, не обращая внимания:
- Я на все готова, чтобы прекратить существование этой коммерческой передовой и вообще этой зоны. Поэтому завтра мы с тобой распишемся, вернемся в город и постараемся попасть в бункер…
- Тихо! Замолчи! – закричал он, - не говори ничего! Нас слышат!
- Знаешь что, - возразила я, и мне вдруг стало все понятно, - мы зря прятались в этом ужасном самолете на этих скоростях. Потому что те, кто нас прослушивает, теперь с нами заодно. Они нам помогли встретиться. Я думаю, что им тоже надоела война.
- Может быть, но далеко не всем, поэтому - поосторожней, - сказал Октябрин миролюбивым тоном, но я уже не могла успокоиться, я сказала:
- Через две недели я с тобой разведусь.
- Почему? – спросил Октябрин довольно равнодушно.
- Потому что я тебя не люблю, - сказала я, и в ту конкретную секунду это было правдой. Себя я в тот момент вообще ненавидела. За свое неумытое после боя лицо, грязные сапоги и за все слова, которые я сказала.
- Ну, и не люби! – ответил он и пожал плечами.
Мы вылезли из самолета, и я увидела вдали у входа в здание Елену. К самолету прибежал техник и стал возмущаться использованием техники без разрешения. Октябрин сложил руки на груди и стал смотреть на него уничтожающим взглядом. А я подошла к Елене.
- Поздравляю с завтрашним событием! – сказала она, во весь рот улыбаясь. – Пойдем, я тебе комнату покажу.
- Мне отдельную! Мне не с ним! – выпалила я.
- Я уже все слышала, - сказала она и, вообще, засмеялась.
Часть третья. Возвращение.
На следующий день в здании военного аэродрома состоялось странное бракосочетание. Аэродром находился где-то в центре Зоны войны, его не было на обычных картах. Невесте было сто лет, а жениху – сто десять. Для регистрации был вызван человек с серебряным чемоданом, в котором оказался портативный пункт. Человек выглядел таким усталым, как будто его работа требует круглосуточной занятости, и он регистрирует тысячи браков каждый день. На самом деле, никто не женился в зоне войны. Всем было не до этого, к тому же разрешение получить было невозможно. Человек сел за стол и раскрыл чемодан. Он сощурился, с хрустом покрутил своей усталой головой и надел очки.
Жених и невеста стояли грустные, а свидетель, военный психолог Елена, чуть ли не подпрыгивала от радости. Второй свидетель, седой моложавый летчик, не мог выбрать стиль поведения и все время оглядывался по сторонам.
Регистрирующий чиновник представился:
- Майор Вениамин Серков, регистратор браков.
Все остальные подготовились к началу церемонии, попытавшись перестать думать каждый о своем.
Регистратор откашлялся для вида и произнес максимально торжественно:
- Сергей Петров! – и внимательно посмотрел на жениха.
- Какой еще Сергей Петров? Что это за имя такое? Почему тебя так зовут? – слабым голосом произнесла невеста. Она была такая маленькая и беззащитная в своей военной форме с чужого плеча.
Жених посмотрел вокруг, и вдруг перестал печалиться.
- Я так зарегистрировался семьдесят семь лет назад, - весело сказал он ей, - но ты можешь быть спокойна. Меня никто так до сих пор не называет. Почему-то я остался Октябрином.
- О, Господи… Еще и имя другое,- сказала невеста, вздохнула, посмотрела на регистратора и вдруг скомандовала, - Продолжайте!
- Лизавета Иванова! – продолжил регистратор.
- Наконец – то я узнал, как тебя зовут! – сказал жених невесте.
Лизавета заплакала.
- Я объявляю вас мужем и женой, пожалуйста, проследуйте к компьютеру и оставьте отпечатки пальцев.
Жених и невеста послушались. Регистратор закрыл ноутбук, попрощался и вышел.
- Давайте, выпьем, что ли по этому поводу… - неуверенно предложил свидетель.
- Не за что тут пить, - ответил Октябрин.
- Ну, тогда я вас отпускаю, - сказала Елена и подошла к красной двери с надписью «Не входить», которую вначале никто не заметил. – Я вам некоторые вещи отдам, а дальше вы уж сами до дома доберетесь.
Она достала мобильный телефон и протянула его Лизавете.
- Я же его на вокзале сдала, - удивилась та.
- Ну и что? – улыбнулась Елена,- по-моему, я все здорово организовала. Задание выполнено успешно. А вы мне должны спасибо сказать.
Лизавета сжала кулачки и подскочила к Елене, так что у всех возникло ощущение, что она полезет драться.
- Знаешь, как ты все организовала? – спросила она,- ты по-бабски все организовала! Как в сериале, как в дешевой оперетте. Вокруг люди гибнут, а ты развлекаешься. Дура ты, и мы еще от тебя натерпимся.
Елена изменилась в лице, и не уверенно произнесла:
- Отставить.
- А я тебе больше не подчиняюсь! – продолжала нападение Лизавета.
- Мы, пожалуй, пойдем, - решил Октябрин, открыл красную дверь, вытолкал туда Лизавету и вышел сам.
Они оказались на перроне Московского вокзала города Петербурга, в этом не было ни малейшего сомнения. Они одновременно обернулись, чтобы понять, откуда вышли, но позади них был только заколоченный ларек с облупившейся надписью «Шаверма». Рядом стоял их седой свидетель.
- Это ведь Питер? – спросил он проходящую мимо бабу, которая везла на вокзальной тележке мешки с продуктами и двух карапузов.
- Да, молодой человек, это Питер, - ответила баба, попытавшись состроить глазки.
Свидетель рухнул на четвереньки и начал целовать грязный, обшарпанный гранит. Баба перестала толкать тележку и остановилась рядом с ним.
Лизавета принялась звонить домой:
- Марина, это я!
И сразу отняла от уха телефон, и некоторое время держала его на расстоянии, прикрывая ладошкой. Из трубки на весь вокзал доносились невразумительные отрывки фраз и рыдания.
Лизавета вздохнула, крикнула в телефон:
- Ладно, мы вас ждем!
И они с Октябрином вышли на Лиговский проспект, вернее, то что от него осталось.
- Вот это разруха… - произнес Октябрин и спросил Лизавету, - Давно здесь так?
- Я с тобой не разговариваю, - ответила она.
По выщербленному асфальту медленно тащились редкие автомобили, большей частью военные или переделанные из военных. Некоторые были трогательно перекрашены в наивные цвета типа розового и капустного. Модели с устаревшими двигателями внутреннего сгорания венчались внушительной выхлопной трубой под самой крышей. Автомобили имели грубые прямоугольные формы, большие зарешеченные фары и очень маленькие окошки. Колеса были огромные, созданные, чтобы преодолевать от души смоделированные непроходимые болота. Также встречались трофейные немецкие машины, гораздо более красивые.
Будто из ниоткуда возник военный микроавтобус с гражданскими номерами и грубо закрашенными знаками принадлежности какой-то дивизии. Он дернулся и неумело остановился, перегородив проезд остальным машинам.
Из автобуса выскочила молодая женщина и несметное количество детей, они все стали плакать и обниматься с Лизаветой, разве что, не начав кататься по земле.
Только один мальчик вел себя спокойно и даже не полез в общую кучу малу. Он подошел к Октябрину и протянул руку:
-Я – Коля! Сын внучки твоего брата.
Октябрин пожал руку и ответил:
-Ну, тогда ты знаешь, как меня зовут.
Коля посмотрел на обнимающихся родственников и громко прокомментировал:
- Устроили тут Девятое мая!
Из общей кучи вырвалась молодая женщина и кинулась теперь уже на Октябрина:
- Октябрин Октябринович, меня Марина зовут, я Вас, можно сказать, всю жизнь ждала!
-Поехали, что ли, домой, - громко сказала в свою очередь Лизавета.
Они расселись в автобусе. Внутри он был грубо покрашен зеленым, поверх каких-то проступающих букв и номеров. Перфорированные металлические сиденья без всякой обивки были забрызганы краской. Но, несмотря на это, автобус выглядел совершенно новым, как с конвейера. Ремни безопасности были новые и страшно жесткие, всех детей рассадили и пристегнули, чем вызвали их неудовольствие и нытье.
- Полагаю, вы получили деньги за мои подвиги на коммерческой передовой? – спросила Лизавета, оглядываясь по сторонам.
- Да, конечно, ты правильно догадалась, - ответила Марина, пытаясь завести мотор. – Но ведь ты сама мечтала купить автомобиль!
Машина дергалась и не сдвигалась с места.
- Ну, это же уродец какой-то, к тому же никуда не едет! – сказала Лизавета, - где ты его взяла?
- На улице прямо… - немного смущаясь, призналась Марина, - Ко мне подошел человек и сказал, что я должна купить эту машину… На самом деле, это был гипноз какой-то.
- Да, - сказала Лизавета, - и главное, все какое-то устаревшее… Педали все эти… Сейчас же не делают такого больше!
- Что это за марка? – спросил Октябрин, - кто производитель?
Автобус, наконец, тронулся, и Марина объявила с гордостью:
- Китайское производство!
- Зря, - сказала Лизавета.
- Почему? – удивилась Марина.
- Потом расскажу, если захочу, - ответила Лизавета, и демонстративно отвернулась к крошечному окну, тоже слегка забрызганному краской.
Марина включила радио и попала на сводку новостей.
- Сегодня в шесть утра во время испытательного полета истребителя СУ – 1113 погиб командующий южным коммерческим фронтом генерал-майор Виктор Головач, - сообщила дикторша плохо поставленным голосом.
- Чушь какая-то, - сказал Октябрин, - генерал-майор никогда не полез бы на себе испытывать истребитель в шесть утра. И к тому же СУ – 1113 – отличная машина и никогда не падала.
- А вы с ним были знакомы? – вежливо поинтересовалась Марина.
- Если честно, - ответил Октябрин, - я в первый раз слышу эту фамилию. Но, получается, это большая шишка.
- Если погибла большая шишка, - вдруг вступил в разговор маленький Коля, - значит, не ровен час, ее смерть на ком-нибудь из нас скажется.
- Ну, слушай, хватит философствовать, - заткнула его Лизавета, - если по радио сказали о падении военного самолета, значит это не рядовой случай, это и так всем понятно.
- Объединенное министерство обороны, - продолжила дикторша, - возложила ответственность за гибель командующего южным коммерческим фронтом на оппозиционную организацию «Блаженные миротворцы».
- Вы про них раньше что-нибудь слышали? – спросил Октябрин всех сразу.
Все, включая маленьких детей, ответили, что первый раз слышат.
- Вот так, живем и ничего не знаем, - резюмировал Октябрин, и все замолчали.
- Ну вот, - расстроилась Марина, - столько времени не виделись, и теперь молчим. С войны почти никто не возвращался, а вы вернулись! Я хочу знать все новости!
- Ну, например, мы поженились, - сказал Октябрин.
Марина подпрыгнула на месте и, бросив руль, обернулась к Лизавете:
- Вот это новость! Радость-то какая!
- На дорогу смотри, - посоветовал ей Октябрин.
- Да при чем тут дорога! – радовалась Марина, сбивая сразу двух виртуальных полицейских, - этого же сколько лет ждали!
- Нечего было ждать, - вставила Лизавета, - это ненадолго и только для дела.
Из щели в торпеде выползли две длинные бумажные квитанции для оплаты штрафа за нарушение правил.
- А мы еще думали, что в будущем откажутся от бумаги и все будет в цифровом формате, или как там еще называется, - сказал Октябрин.
- Нет, - сказала Марина, обрадовавшись, что ее никто не ругает за полученный штраф, - бумаг еще больше стало, хотя не понятно, из чего ее делают в таком количестве. И вообще, бардак с этими бумагами. Раньше за такое нарушение сразу права аннулировали. Так что нам повезло.
-На кожу похоже, - сказал Октябрин, помяв пальцами краешек квитанции.
- Ой, не пугайте меня, - запищала Марина, - я про этот ужас в интернете читала, надеюсь, что все врут. Может быть, где-нибудь все-таки растут деревья, и из них по - старинке бумагу делают. Вот Федя на работе каждый день какие-то бумаги заполняет…
- Какой Федя? - перебил ее Октябрин, насторожившись, хотя до этого слушал ее с подчеркнутым равнодушием.
Марина опять отвернулась от руля:
- Ваш Федя тоже с войны вернулся! Лизавета разве Вам не рассказала?
- Она же со мной не разговаривает, не видишь что ли? – сказал Октябрин. – Скажи лучше, где сейчас Федя.
- Он там, короче. На месте бункера музей… - начала Марина.
- Ну-ка, останови, - велел Октябрин. И Марина немедленно послушалась.
- Где мы сейчас находимся? – спросил он ее.
Сзади пронзительно бибикали, Марина встала в самом неподходящем месте.
- Вот смотри, - сказала она, - вот мы сейчас ехали по дну бывшего Обводного канала, Обводный проспект называется. Ты поднимешься по лестнице, увидишь озеро такое вонючее – это на месте Фрунзенского универмага. Отсюда идти довольно долго, по Московскому проспекту маршрутки не ходят. Может, лучше мы тебя туда довезем?
- Ну, уж нет! – неожиданно возмутилась Лизавета, - я домой хочу, немедленно. Лягу спать и просплю неделю.
Октябрин встал и со словами «Увидимся!» вышел из автобуса.
- Ну вот, - сказала Лизавета, - К Феде побежал, Федю-то он любит.
- Ничего ты не понимаешь, - сказала ей Марина, - у них все по-другому. А я тебя ведь предупреждала, что ты не будешь знать, как с ним обращаться.
- Герои, которые собираются изменить мир, - громко сообщил Коля. – Никогда не умеют обращаться с противоположным полом. Они либо патологически одиноки, либо преступно развратны. Поэтому, когда они дорываются до власти, у них все получается настолько плохо, что лучше бы они ничего не делали.
Лизавета протянула руку и схватила Колю за маленькое розовое ухо:
- Ну, вот вырастили на свою голову, а он еще рассуждает!
И они поехали домой.
Октябрин очень долго шел по городу, ужасаясь переменам, и два раза заблудился, пока не вышел к монументу-подарку от жителей Эстонии. Он подошел к двери музея, и она была открыта. И табличка висела с надписью «Открыто», для тех, кто не понял. Октябрин вошел в музей и чуть не упал с крутой лестницы, которая начиналась прямо от порога. Он удержался, хватаясь за стену, и спустился вниз. Из-за закрытой двери внизу раздался голос:
- Оденьте бахилы и проходите!
- Федя, это я! – в свою очередь крикнул Октябрин.
Федя немедленно примчался, чуть не сорвав дверь с петель. Они обнялись.
- Федя, живой, лысый, я счастлив, - сказал Октябрин.
- Надо же, она тебя нашла! Поверить не могу!– сказал Федя.
Они пошли на кухню музея, и Федя включил чайник со словами:
- За это, конечно, смешно чай пить.
- Рассказывай, - сказал Октябрин, - куда тебя послали? Где ты все это время был? Ты наших видел, кого-нибудь?
Федя сел на железную музейную табуретку и послушно начал рассказывать:
- Семьдесят семь лет назад меня одного высадили из вагона и отправили с незнакомыми людьми на самолете на остров. Мы потом только узнали, что это – Новая земля. Сначала там хорошо было, если вообще во время войны может быть хорошо. Девчонки были хорошие. Я на одной даже жениться хотел, но нам не разрешили, и детей там нельзя было заводить. И хорошо, что нельзя было. Ты слышал ведь, что Новая земля рванула? Нет? Так вот, мы там пару лет подготавливали ракеты к пуску, испытывали, и однажды они все рванули. Там до центра земли воронка образовалась, а я в ней один живой остался и стоял так в огне, пока вода не хлынула. Вода кипела, все море кипело и испарялось. А я поплыл куда-то в кипятке. Наверное, двое суток плыл. Наконец, вода стала остывать, и меня подобрал военный корабль. И на счастье это был русский корабль, а то бы вообще неизвестно чем дело кончилось. Я, понятное дело, оказался единственным выжившим в этой катастрофе, и меня военное начальство немедленно вычислило. И вот тогда начался кошмар. Много-много лет непрерывного кошмара.
Октябрин внимательно посмотрел на Федю и сказал:
- Может, вообще не стоило на эту войну идти?
- Нет, - уверенно ответил Федя, - прятаться - еще хуже.
- Но девчонок точно не надо было туда пускать, надо было их насильно в эвакуацию отправить, - сказал Октябрин, - меня эта мысль хуже всего остального все эти годы мучает.
Федя помолчал, заварил чай и разлил по чашкам. Сел обратно за стол и сказал:
- Во-первых, у них всех были имена такие, что с ними только на войну идти, во-вторых, их твой отец успел так воспитать, а в-третьих, - он попытался поймать ускользающую мысль, - понимаешь, иногда очень важно отдать что-то для тебя очень ценное тому, кто это не заслуживает и даже спасибо не скажет.
-Кошелек грабителю, что ли? – зачем-то пошутил Октябрин.
- Да все ты на самом деле понял, - ответил Федя, но Октябрин возразил:
-На самом деле, не очень понял, но ты, давай, рассказывай, что с тобой было дальше.
- Ладно, - согласился Федя, - дальше меня послали на испытания входа и выхода из зоны войны. Там на этих переходах каждый день были аварии, и всех других испытателей на молекулы раскидывало. А мне, ведь, хоть бы что. Но это была такая тоска. Иногда войдешь в определенную зону, а там ничего нет. Как говорится – только тьма над бездною. Представляешь? Вообще ничего!
- Я там был, я знаю, - согласился Октябрин. – У нас страшные воздушные бои были. Бывало, что мой самолет собьют, и я падаю в такое пространство, которое не успели смоделировать. Вишу в воздухе, ничего нет, ни неба, ни земли. И мне самого себя не видно, как в тумане. Нет, даже не в тумане, а просто - черное все вокруг. Только воздух есть, чем дышать. Потом мой поисковой маячок срабатывает, и мне путь моделируют, чтобы выбраться.
- Да, именно так, - согласился Федя, - я в таком кошмаре все эти годы провел. Вся жизнь напрасно прошла. Ничему не научился…. Разве что, вот!
Федя как сидел на табуретке, так и исчез, как растаял, потом появился и сказал:
- Ну вот, только такому фокусу научился!
- Это тоже пригодится, - заметил Октябрин, - а как ты с войны умудрился убраться?
- Я сам никакой инициативы не проявлял, - пожал плечами Федя, - просто однажды меня посадили в вертолет и выкинули здесь, и велели за музеем присматривать. И в этот же момент я Лизавету встретил и пошел к ним жить.
Я понимаю, это все совершенно не просто так. Нам кто-то наверху помогает. Кто-то из сильных мира сего хочет, чтобы мы встретились и попали в бункер. При этом считается, что бункер весь разрушен и залит бетоном... Ладно, я об этом могу без конца говорить.
Федя прервал сам себя и посмотрел на Октябрина:
- Расскажи лучше, как ты-то сюда попал, а потом мы пойдем смотреть эти «экспонаты музея» так называемые.
- Конечно, сейчас расскажу, - согласился Октябрин и замолчал, подбирая слова. - Меня тоже отдельно ото всех высадили. И я почти никого из наших не видел, только знаю, что зомби-строитель в первый же день погиб. Меня сначала в пехоту направили. А однажды так обстоятельства сложились, что я сел за штурвал одного еле живого самолета, и тогда начальство узнало, что я на летчика учился. И меня послали на коммерческую воздушную передовую.
-Ты свою электронную карточку не потерял? – вдруг спросил его Федя.
- Нет, а что? – спросил Октябрин.
- Наверное, у тебя куча денег там за службу на
коммерческой, - пояснил Федя, - извини, что перебил.
- Надо проверить, - сказал Октябрин, - но меня очень быстро на обычную службу вернули. Почему-то, им не выгодно было меня на коммерческой держать. А я был рад, не смотря ни на что. На коммерческой стали хороших бойцов противнику перепродавать по контракту. Слышал про такое?
Федя кивнул:
- Да, слухи ходили… Говорят, один наш пехотинец в такую историю попал. Ему приказали подписать контракт с какой-то маленькой страной, с Египтом, кажется. Сумма сделки была огромная. Он несколько боев удачно провел, домой деньги только успевал переводить. Его жена на эти деньги купила издательство, и теперь журналы какие-то печатает. Про моду, что ли. А бойца этого однажды выставили против своих… Объявили начало боя, он и застрелился.
- А мне даже не застрелиться по-человечески, - заметил Октябрин, - Поэтому лучше было забесплатно воевать, но за своих. Вот тогда я и стал попадать в эти недомоделированные территории, где ничего нет. На коммерческой передовой такого не допускают. Скажи, Федя, а ты там этих птиц, ворочаек, видел? Я до сих пор не понимаю, как они туда попадают.
-Да, видел! – даже обрадовался Федя, - я сначала думал, это глюки у меня. А потом я некоторых даже узнавать стал. Появится такая птица, и мне даже легче становится. Я говорю птице – «Привет, Джонатан!», а она, вроде как, отзывается.
-Здорово придумал, - оценил Октябрин и продолжил,- Каждый день у нас много летчиков гибло, там человек неделю максимум живет. Помнишь, дед Матвей не хотел рассказывать про войну? И я теперь не могу... К тому же у меня все года и даты в голове смешались. Говорят, прошло семьдесят семь лет… А я не помню, как эти года проходили, когда новые года наступали.
Федя понимающе кивал головой.
- Я полагаю, там, в зоне войны, время тоже не настоящее. Оно искусственное, как небо, как пустыня, – сказал Октябрин, - Его, это время, сначала ускоряют, а потом отматывают. Ненормально там время идет.
- Точно, - подтвердил Федя.
- И вот однажды, - продолжил Октябрин, - меня вызвали в какой-то там штаб и объявили, что я участвую в эксперименте. Меня привезли на огромный испытательный аэродром, где были совершенно не военные условия, а просто сплошная гостиница пять звезд. Я все эти годы прожил в гнилой палатке, а тут такие удобства предоставили, даже столовая с чашками и ложками. В эксперименте участвовали еще двадцать летчиков с разных краев зоны войны. А самое удивительное, что там судомойкой работает наша зомби-Маша!
-Вот это да! – поразился Федя. – А в чем состоял эксперимент?
- А он состоял в том, - объяснил Октябрин, - что нас посадили в заранее битые самолеты и велели гнать по определенному маршруту. Через минуту после взлета все машины взорвались. Выжили только я и один мужик, которого мне дали вторым пилотом. Мы упали не очень далеко от аэродрома и явились обратно. Нас поздравили, выдали новую форму подозрительного фасона и велели отдыхать. Мой напарник пошел пить чай в кафе, а я – курить на улицу.
- А ты разве куришь? – спросил Федя.
- Нет, - ответил Октябрин, - так вот дальше. Тут ко мне подходит женщина по имени Елена, майор по званию, которая всем этим экспериментом заправляла, и говорит, что меня ищут. И что я выиграл в этом эксперименте, если такое вообще возможно. И что если я прямо завтра на ком-нибудь женюсь, то меня могут отпустить в отпуск на гражданку. И я вернулся в здание и увидел Лизавету. Вот такой эксперимент.
- Отличная история, - резюмировал Федя.
- Вовсе нет, - возразил Октябрин, - все это организовано было в высшей мере бездарно. Эта Елена, совершенно сумасшедшая тетка, хотя на первый взгляд такая умная и красивая. Она просто пользуется своими неограниченными полномочиями. И она загубила порядочно ценных машин и жизней, проверяя, кто же в огне не горит. Мы же с тобой понимаем, что кто-то наверху нас поддерживает и очень заинтересован, чтобы мы попали в бункер. Видимо, эти люди ей дали задание найти летчика, который не может умереть. И также велели отпустить с зоны войны этого человека вместе с Лизаветой, которую давно вычислили. И Елена нашла по всему фронту несколько подходящих на ее взгляд кандидатур и взорвала их вместе с самолетами. Мы со вторым пилотом остались, но он Елене больше меня понравился, и она его все пыталась Лизавете подсунуть. Но, как ты теперь видишь, справедливость восторжествовала, и я здесь.
- Все равно, пока что все хорошо, вы встретились, поженились,- сказал Федя, улыбаясь, - а сейчас мы с тобой посмотрим экспонаты, и я тебе кое-что важное покажу. Вот если все наши сны говорили правду, мы попадем в бункер и остановим войну. И тогда мы спасем гораздо больше жизней, чем пропали во время этого идиотского эксперимента.
Феде не терпелось показать музей, он просто подпрыгивал на своей табуретке.
- Подожди, - попросил Октябрин, - я еще не все тебе рассказал. Понимаешь, Лизавета пока меня искала, побывала на коммерческой передовой и в прочих страшных местах. И вот ей теперь кажется, что я все это время жил в прекрасных условиях этого стерильного аэродрома, где она меня нашла. Вроде бы я развлекался, а остальные страдали. И она теперь со мной не разговаривает.
Октябрин замолчал.
-А ты ей расскажи, как все на самом деле было! Расскажи, что ты как все воевал, много раз горел в самолете. Расскажи, что там время по-другому идет!– со знанием дела предложил Федя. – В таких случаях очень важно все подробно рассказать, можно даже приврать для красочности, но, главное, не молчать.
Октябрин посмотрел в свою чашку с остывшим чаем, к которой даже не притронулся и сказал:
- Если надо объяснять, то не надо объяснять.
Потом подумал и спросил:
- Федя, а как начать такой разговор?
Но тот ничего не ответил. Октябрин подождал, продолжая разглядывать чаинки, и, наконец, перевел взгляд на Федю.
Он сидел с остановившимся взглядом и держал двумя руками свою лысую голову.
- Федя? – позвал Октябрин.
- Ничего не знаю, - изменившимся голосом ответил Федя, - у меня цифры в голове.
- Какие еще цифры? – удивился Октябрин.
- У меня кто-то в голове считает цифры в обратном порядке, не пойму – мужчина или женщина, - ответил Федя и вздохнул. – Все, кажется, отпустило.
- Бред какой-то, - сказал Октябрин, - когда это началось?
- Началось, когда я сюда пришел, в этот музей, – ответил Федя, - Первая цифра была просто астрономическая, я даже такой не знал. Я только догадался, что это какой-то отсчет. И теперь этот голос продолжает считать, но, слава Богу, с перерывами. Вот сейчас молчит. Но, самое страшное, я могу пропустить или забыть что-то важное, когда этот голос считает.
- У меня эта новость про цифры в голове не укладывается, - сказал Октябрин, - давай лучше пойдем твой музей смотреть.
Музей был построен на месте первого яруса Бункера. Они проследовали в комнату, совершенно явно переоборудованную из «предбанника», откуда некогда вела дверь к лифту. Экспозиция имела название «Реконструкция подземного защитного сооружения начала двадцать первого века». Вещи там стояли поистине замечательные. На массивном постаменте из крашеного ДСП красовалась непонятно откуда взятая швейная машинка «Зингер» без важнейших деталей.
«Спасаясь от угрозы ядерного взрыва, жители защитного сооружения выполняли ткацкие работы», – гласила аннотация под экспонатом.
- Обрыдаться можно, - сказал Октябрин.
Следующим предметом был пульт для включения электростанции, тот самый, со звездой и глазами. Вырванный из своего извечного места, он не имел более никакого смысла.
«Декоративная панель. Прикладной роли не имеет.» - было написано на табличке.
На стене висели: вымпел «Советский народ – строитель коммунизма», пионерский горн, цветочная лейка и керосиновая лампа.
«Предметы обихода» - гласила табличка.
Остальными экспонатами был совершенно дырявый ботинок за стеклом, рубашка, противогаз, фотоаппарат «Смена» и четыре разнокалиберных пуговицы внутри красивейшей современной витрины. Каждый предмет имел свое абсурдное описание.
- Кажется, над нами кто-то с удовольствием поиздевался, - сказал Октябрин.
- А вот и нет, - возразил Федя, - мне кажется, что самое важное – не здесь.
В виде аппендикса за комнатой с экспонатами находился никуда не ведущий коридор. На его стене была намертво закреплена массивная каменная плита со щелью в середине. На плите имелся непонятного происхождения отпечаток, напоминающий большую улитку. Цвет камня был желтоватый, песочный, и казалось, что если его поковырять, он начнет крошиться. Но на деле плита была невероятно твердой. Федя вынул из кармана гвоздь и со всей силы провел по неровной шероховатой поверхности:
- Смотри, даже следа не остается!
У этого экспоната не было ни названия, ни аннотации.
- Я клянусь, это – вход, - объявил Федя.
- Честное слово, одним взглядом эту штуку не открыть, - сказал Октябрин скорее в шутку, чем задумавшись над этим всерьез.
Федя рванулся в угол и открыл хозяйственный ящик, предназначенный для хранения песка на случай пожара. Вместо этого там лежали странные плоские железные объекты.
-Вот смотри, это – макет ключа, - сказал Федя, - доставая один из предметов, - я его из листового железа вырезал. Я уверен, что форма в принципе правильная, но он гнется, собака.
Октябрин с недоверием покрутил в руках бессмысленную спираль на ножке.
- Если я слышу цифры, - сообщил Федя, - то это не значит, что я сошел с ума. Мы должны попасть в бункер, и нами получено это задание, хотя нам не объявили это официально. Вход в бункер здесь, я думал об этом три недели, каждый день, я облазил здесь все. Это плита - единственный вход, нужен только ключ.
Пронзительный звонок раздался по всему музею.
-Все, пора закрываться, - объявил Федя, - пошли домой.
Они потушили свет во всем здании, заперли его и отправились ловить маршрутку.
- А ведь я так понял, что мои братья живы, но состарились? – сказал Октябрин, - Я хочу поехать к ним.
- Ну, уж нет, - возмутился Федя, - мы сначала у Марины поужинаем, а потом уже можем к ним рвануть. У твоих братьев лучше ничего не есть.
- А они, случайно, не притворяются, как тогда дед Матвей? - безо всякой надежды спросил Октябрин.
- К сожалению, нет, - вздохнув, ответил Федя. – А ты что, есть совсем не хочешь?
- Нет, не хочу, - ответил Октябрин.
- Ну, это уже следующая стадия после бессмертия! - засмеялся Федя.
Среди разрушенных зданий со следами начала ремонта как ни в чем не бывало, стоял отличный дом с вывеской «Банк Мир везде».
- Давай-ка, проверим твою карточку, - предложил Федя.
Они подошли к светящемуся абсурдной рекламой банкомату, и Октябрин снял свой военный электронный медальон, заменявший ему все документы. Медальон был засунут в специальную щель.
- Кто такой Сергей Петров? – спросил Федя.
Октябрин улыбнулся:
- Я попытался однажды себе имя сменить. Не нравится мне мое имя.
- Поздно, - сказал Федя, - все уже случилось.
Банкомат послушно высветил на мониторе поистине астрономическую сумму на счету Октябрина.
- Я же говорил! – обрадовался Федя.
- Вот не пойму, нас, что ли, пытаются подкупить? – спросил сам себя Октябрин.
-Давай лучше снимем все деньги, пока они не вернулись туда откуда пришли! – сказал Федя.
- Это же сумасшедшие бабки, - возразил Октябрин, - разве с такими суммами ходят просто так по городу?
- А что нам будет? – Федя засмеялся, - Убьют нас, что ли?
Правда, банкомат устал и сломался, выдав только сотую часть средств. Октябрин распихал деньги по карманам, и они с Федей пошли туда, где ходят маршрутки.
Для начала им пришлось преодолеть развалины железнодорожного моста, на которые для удобства были кинуты несколько ржавых железных лестниц, кое-как сваренных между собой. Лестницы скрипели и покачивались от каждого шага. Отсутствие перил вынуждало балансировать и размахивать руками. На самом верху конструкции стояла девушка с двумя мешками продуктов и кричала по беспроводной связи в мобильный телефон в виде золотой сережки:
- Ой, я так смеялась, так смеялась!
За мостом простиралась улица, изрытая окопами с тех еще времен, когда готовились к вступлению врага в город. Далее начиналась цивилизация. На краю бездонного карьера, оставшегося на месте станции метро, красовался современный продуктовый магазин. Над его крышей крутилось трехмерное рекламное видео, а сквозь него просвечивало красивое вечернее небо.
Героиня рекламного ролика, изо всех сил улыбаясь, собирала своего друга на войну. Она упаковывала в модную блестящую сумку продукты, не содержащие АВ.
«Продукты, не содержащие АВ!
Ты покупаешь и, значит, ты прав!» - гласила оранжевая надпись.
В конце ролика герой, питавшийся этими продуктами, эффектно стоял с винтовкой на скале, представляя собой идеальную цель для прямого попадания.
- Каждый день хочу в него камнем запустить, - сказал Федя, - еле сдерживаюсь.
Тут подошла пустая маршрутка и они сели, вернее встали, потому что сиденьев в машине не было.
- Что с городом сделали! – сказал Октябрин, - Все в руинах лежит, а люди, знай себе, по мобильникам болтают!
- Не надо в маршрутке разговаривать, - предупредил Федя, - говорят, здесь каждое слово записывается.
- Говорите, говорите, - вдруг вступила в разговор водитель, похожая на Бабу Ягу, - а то мне скучно!
- А вы нас не подстрекайте, - сказал ей Федя, и до дома доехали молча.
Их встретила Марина с сестрами, дети носились туда-сюда, Коля мрачно стоял, прислонившись к стене, Лизаветы видно не было. Сестер познакомили с Октябрином, они очень стеснялись и называли его по отчеству и на Вы.
- Проходите на кухню, будем ужинать, - велела Марина.
Кухня была большая, и все взрослые поместились, а дети продолжали бегать в коридоре.
- Я хочу есть, - заявил Коля, и его тоже усадили.
- Лопнешь ведь! – сказала ему Марина, наливая супу, - Полчаса назад тебя кормили. Что за ребенок такой, все время хочет с взрослыми тусоваться!
- Какие новости? – спросил Федя Марину и начал с удовольствием есть борщ.
- Ну, вот Лизавета выгнала из дома молодого человека нашей Лены и заперлась в комнате, - сказала Марина, а Лена покраснела.
- Замечательная новость, - обрадовался Федя, - я этого дезертира четыре раза с лестницы спускал, а она за один раз справилась.
- И вот я теперь осталась одна, - очень тихо сказала Лена и добавила еще тише, - вы-то все хорошо устроились.
-А вот и не очень хорошо, - возразила Марина, - вот Лизавета с Октябрином не разговаривает и, вообще, из комнаты отказывается выходить.
Марина слазила под стол и достала условно глянцевый журнал, напечатанный на той же странной бумаге, что и квитанции об уплате штрафа.
- Вот смотрите, Октябрин Октябринович, тут написано, что в Вашем случае надо поступать так, - и Марина раскрыла журнал на заранее отмеченной странице.
Октябрин посмотрел на нее с жалостью, а Марина начала читать вслух:
- Например, есть такой вариант… Нужно послать СМС, тут есть тексты – «Поверь, что дважды два четыре, Поверь, что кружится земля, Поверь, что есть любовь на свете, Поверь, что я люблю тебя!»
Октябрин даже есть перестал от возмущения, а Федя сказал Марине:
- Суп ты, конечно, готовишь хорошо. Но мозгов у тебя все-таки нет.
Марина аккуратно убрала журнал и обиделась.
- Помнишь, я тебе сегодня рассказывал, кто эти журналы издает? И на какие деньги? – сказал Федя Октябрину, - То же мне, специалисты по личной жизни.
В дверях появилась Лизавета, и она была совершенно не похожа на человека, который собирался спать неделю. Она была сильно накрашена, причесана и одета с иголочки.
- Не могу спать, - сказала она, - меня трясет.
Взяла тарелку и поварешку и стала наливать себе суп.
- Ну что, в музее был хоть один посетитель? - спросила она Федю, сев рядом с Мариной.
Вдруг Федя уронил ложку, вскочил, обернулся на сто восемьдесят градусов и треснул себя что есть силы по лбу.
- Я забыл, - простонал он, - у меня цифры начались в голове, и я забыл! Я очень важное забыл!
- Ну, и у кого из нас нет мозгов? – прошипела Марина.
Федя полез в карманы, но ничего не нашел, побежал в коридор и стал рыться в карманах своей куртки.
Он вернулся в комнату с конвертом, а в конверте было письмо.
- Сегодня утром в музей пришла женщина в военной форме, и у нее были такие блестящие коричневые волосы, - начал Федя.
- Это Елена, - констатировала Лизавета.
- И она вручила мне этот конверт, и сказала немедленно прочитать, и исчезла, - продолжил Федя, - вот это письмо. Я прочитаю – «Немедленно отдайте это письмо Октябрину», да, пожалуйста, - сказал Федя.
Октябрин взял письмо и теперь уже он начал читать:
- «Я вижу, что ты считаешь меня дурой. Теперь я знаю, что ты совершенно прав», - Октябрин отложил письмо, оглядел всех и сказал, - Ну, вот прямо так и написано!
- Продолжай скорее, - велела Лизавета.
- «Миссия провалена, - читал Октябрин, - генерала Головача убили, и это не были «Блаженные миротворцы». Генерал был именно тем человеком, который организовал строительство музея и выпустил тебя с зоны войны. Он мне поручал всякие мелочи. Видимо, я все организовала слишком плохо. Генерал мечтал остановить войну. Он изучал всякие бумаги, историю, или как это называется. Он считал, что если ты попадешь в бункер, то все можно вернуть обратно, и войны не будет. Ты должен немедленно попасть в Эрмитаж, там сейчас встреча оппозиции, и они, кажется, знают, где ключ от бункера. Пожалуйста, будь осторожен. Если тебя и тех, кто с тобой схватят и нейтрализуют, то станет поздно и тогда все зря. Но теперь, к счастью, я замечаю, что кто-то еще встал на твою сторону. Может, он вам поможет. Прощай, вряд ли мы увидимся. Елена».
- Дебильное письмо, не даром, мы считаем ее дурой, - сказала Лизавета, - но ехать в Эрмитаж придется.
- Мы уже опоздали, - вздохнул Федя, - она мне конверт рано утром вручила.
- Все равно поедем, - решил Октябрин и встал. – Можно, мы машину возьмем?
- Нет! – закричала Марина, - в Эрмитаже живут больные кошки! Там кошачий грипп! Туда нельзя, он за два квартала огорожен!
- Ну, и что, пусть огорожен, - сказала Лизавета, - все про кошачий грипп придумали, и это неправда.
Марина вцепилась в Лизавету и стала повторять:
- Не отпущу! Не пойдешь никуда!
- Пойду, - спокойно ответила Лизавета. – А ты мне сейчас ключи от новой тачки отдашь.
Марина полезла в сумочку, достала ключи, протянула их Лизавете и вцепилась теперь уже в Федю:
- Федя! Хотя бы ты не ходи! Зачем вам все это понадобилось, оппозиция всякая! У нас же все так хорошо, есть деньги, машина, вы с войны вернулись. Не ходите никуда, хуже будет.
Федя обнял ее и сказал:
- Ну, если даже Лизавета идет, то мне смешно будет остаться. Все будет нормально, только не плачь.
- У вас, наверняка, прав нет, - улыбнулась Лизавета, посмотрев на Октябрина и Федю, - вот поэтому я и иду. Еще не хватало, чтобы вас арестовали за отсутствие документов.
Они ушли вниз по лестнице, а Марина осталась стоять на пороге, держась за лицо. Из-за ее спины, подпрыгивая, выглядывал Коля.
Они сели в микроавтобус, и Лизавета моментально его завела, и он совсем не дергался, как у Марины. Автомобиль аккуратно двинулся в нужном направлении.
-Давай, послушаем радио! – предложил Федя, и Лизавета включила приемник.
- Мы же мир едем спасать – поэтому нужно знать новости, - объяснил Федя.
Вместо новостей заиграла монотонная музыка, и наспех синтезированный голос равнодушно запел про ожидание любимого человека с коммерческой передовой.
- Это что за музыка такая? – спросил Октябрин, - еще хуже, чем когда я на войну уходил.
- Теперь только такие песни передают, да еще начали раскручивать этих поющих роботов, – сказал Федя, - в журналах их портреты на первой странице. И еще написано «Василий Петров, исполнитель песни «Я вернусь, родная Рая». А его ведь нет на самом деле! И он не может ни на войну уйти, ни погибнуть, ни вернуться.
- А песни на английском языке вообще запрещены, - добавила Лизавета и выключила радио.
Сколько-то времени проехали молча.
- Я так думаю, - предложил Октябрин, - ты нас выкини рядом с Эрмитажем, а сама покатайся вокруг. Где-нибудь через час вернешься за нами. Вернее, ровно через час.
- Хорошо, - на удивление беспрекословно согласилась Лизавета.
Они проехали по не освещенному Невскому проспекту, мимо совершенно заброшенных домов с пустыми глазницами окон. Они миновали пересохшую Мойку, памятник кофейне, где последний раз завтракал Пушкин, и уперлись в высоченный забор.
- А где в этом заборе калитка? – спросил Федя Лизавету, как местного старожила.
- Я как-то обходила вокруг – нет никакого входа, - честно ответила та.
- Ну, значит, здесь выходим, - решил Октябрин, и они с Федей вышли из автобуса. Лизавета уехала.
- Нужно найти щель, - озвучил общую мысль Федя, когда они пошли вдоль забора направо.
Сначала изучали неприступное ограждение вдоль Мойки. Темнело, и фонарики с трудом освещали металлические ребра забора, и никаких щелей не было.
- Но кошки ведь где-то проходят, не может быть, чтобы они так и сидели послушно за забором, - сказал Федя.
-А эта мифическая оппозиция как сюда, по-твоему, попадает? – спросил его Октябрин.
На Александрийской колонне, которой ничего не делалось, сколько город ни бомби, автоматически включился прожектор. Подошли к развалинам Певческого моста. Забор уперся в дом без единого живого окна, но с хорошей железной дверью. Это был бывший бизнес центр.
- Попробуем пройти через дом? – спросил Октябрин и, не дожидаясь ответа, схватился за ручку.
Дверь послушно открылась.
- Убирайтесь, идолы! – донеслось из глубины подъезда, пахнувшего кошками.
- Но мы в Эрмитаж хотим, на экскурсию! – возразил Федя.
В подъезде включился свет и озарил стены, увешанные гобеленами, изображающими последовательность охоты на кабана. Из глубины появился старичок в пенсне и шикарном штатском костюме довоенного образца.
- Как же я дверь забыл запереть? – спросил он, то ли себя, то ли растерзанного кабана на заключительном изображении.
- Вы и не забывали, - ответил Октябрин.
- Я же говорю – идолы! – всплеснул руками старичок.
Так они постояли минуту, разглядывая друг друга и гобелены.
- Ну, так как нам пройти на Дворцовую площадь? – наконец, не выдержал молчания Октябрин.
- С фронта сбежали! А все туда же! – вдруг затрясся старичок, тараща глаза из-под пенсне. – Хоть бы форму переодели! А то, в самом сердце Петербурга порочат честь русского мундира!
Старичок сжал кулаки и начал слегка стучать ножками о каменный пол. Он выражал бессильную ярость и даже был готов прослезиться.
- Сколько с нас? – спросил Федя, и старичок немедленно успокоился.
Он быстро подумал и назвал довольно внушительную сумму, но Федя и Октябрин на войне разучились торговаться, и немедленно заплатили.
- Пошли! – скомандовал старичок и потопал вверх по широкой лестнице, включив невесть откуда взявшийся фонарик. Вся лестница была украшена гобеленами вперемешку с золотыми скифскими масками, обиженно зыркающими из темноты. Они взошли на пятый этаж, и старичок начал слегка задыхаться, но деньги согревали его сердце и возвращали потраченные силы. Заключительным этапом было вхождение на крышу по ржавым скрипучим ступеням. Кровля была страшно изъедена сухим дождем, листы железа трещали под ногами и крошились на глазах.
- Все, - объявил старичок с достоинством генералиссимуса, только что перешедшего через Альпы, - дальше вы сами. Идёте по направлению к Александрийскому столпу, а оттуда вниз спускаетесь по веревке.
Октябрин и Федя послушно отправились к освещенному прожектором ангелу, поражаясь величию полуразрушенного города и рискуя провалиться на обратно на чердак. Они обнаружили грубо привязанный к ржавой бесполезной антенне длиннющий канат, достигающий каменных плит Дворцовой площади.
- Смотри – ка ты, - даже удивился Октябрин, - не обманул старикашка.
Октябрин слез первым и огляделся по сторонам. Получается, он спустился с дома номер сорок. Дворцовая площадь стояла как новая, с блестящими гранитными плитами и решеткой вокруг столба. Здание Эрмитажа выглядело слегка обшарпанным в свете крутящегося прожектора.
- Отходи, веревка рвется! – закричал Федя и благополучно приземлился с высоты метров пяти.
Из двери рядом с ними преспокойно вышел знакомый старикашка и спросил:
- Ну, как у нас дела?
- Подожди, - ответил ему Федя, вставая с каменной плиты, - какого черта ты нас по веревке заставил спускаться?
Старик встал в позу одной из мраморных статуй, какие стояли у него на лестнице, откашлялся и сказал:
- Поживете с мое и поймете!
- Поживем «с его»! – засмеялся Федя. – Ты бы попробовал «с наше» пожить!
- А вот смешного тут нет, - продолжил старик. – Не будь я Иринарх Иринархович Муравьев-Апостол!
Старик замолчал, делая паузу, чтобы подчеркнуть величие сказанного.
- А ты еще из-за своего имени расстраиваешься, - прошептал Федя Октябрину, - люди вон с какими «никами» живут и радуются!
Старичок продолжил:
- Я вам дам такой совет на будущее, а то вы молодые и не понимаете. Вот слушайте, если вам судьба предоставляет прямую ровную дорогу – не идите по ней. По ровной дороге никуда не придешь. Найдите вокруг тропинки и закоулочки, и идите по ним.
- Ладно, мы пойдем дальше, - сказал Октябрин, разворачиваясь по направлению к Эрмитажу.
- Я вас проведу, - предложил старичок, за небольшую доплату.
- Нет уж, - отказался Октябрин, - закоулочками мы уже поплутали, пора уже и на прямую дорогу выходить.
И они с Федей пошли искать вход в заброшенный музей. Вскоре их фонарики осветили часть забора, отгораживающего площадь от окружающего мира, и там, со стороны Адмиралтейства, была огромная дыра, явно пробитая мощным современным автомобилем. На асфальте имелись свежие следы от шин.
- Так оказывается, на Дворцовую можно просто так попасть, через дыру в заборе. А все просто кошачьего гриппа боятся! – сказал Федя. – Провел нас старичок.
А Октябрин возразил:
- Может он не знал ничего про эту дыру? Спал, например, в своих хоромах. А нам, определенно, следует поторопиться.
Обойдя здание, они обнаружили, что главный вход намертво замурован железными листами. Окна первого этажа тоже были заколочены и к колючей проволоке подведено электричество.
- Не будем рисковать? – спросил Федя.
- Вроде бы сказано – не искушай Господа своего, - ответил Октябрин, и они вернулись обратно на Дворцовую площадь.
Они подошли к кованым парадным воротам Эрмитажа и ясно увидели, что в центре здания освещены несколько окон.
- Тронный зал, - сказал Октябрин, - я точно знаю. Значит, там эта оппозиция пафосно сидит.
- Ну, тогда, полезли, - сказал Федя и схватился за пальмовую ветвь.
Они ловко залезли на самую вершину слегка качающихся ворот, и Федя сказал, держась за пораженного коррозией двуглавого орла:
- Правда, весело штурмовать Зимний? Жалко, Аврора затонула.
- Это сейчас весело, а потом всплывет всякая дрянь, - ответил Октябрин и огляделся, - а что это вертолет здесь делает?
Они спрыгнули с ограды во двор. Вертолет занимал добрую его часть. Покореженная морда уткнулась в землю, лопасти беспомощно застыли под углом девяносто градусов к каменным плитам двора. По двору были разбросаны пустые банки с надписью «Гуманитарная помощь. Корм для кошек».
- Вот не пойму, где же эти знаменитые кошки? – сказал Октябрин.
- Может, пропали все, – ответил Федя, - им сначала с вертолета еду разбрасывали, чтобы они в город не выходили. А однажды вертолет, как видишь, разбился. Пилота не нашли, и кошек кормить перестали.
Октябрин и Федя подошли к гостеприимно разбитому окну первого этажа. Под окном стоял старинный деревянный ящик, изображая из себя лестницу.
- А как пройти в Тронный зал? – спросил Федя, когда они встали посреди огромного пустого помещения с колоннами, где стекла скрипели под ногами, и что-то капало с потолка.
- Чтобы пройти в Тронный зал посетитель должен проследовать через цепь великолепно украшенных помещений – парадную анфиладу! – сказал Октябрин и уверенно повернул вправо, освещая фонариком голые облезлые стены без картин и украшений.
- Откуда ты знаешь? – спросил Федя, поспевая за ним.
- Так я в детстве художником хотел стать, и каждый день ходил сюда, прямо как на работу, - сознался Октябрин.
Он нашел в темноте лестницу, и они шли через навсегда распахнутые двери, а впереди был свет.
- Не разошлись еще! – обрадовался Федя, - только тихо там у них что-то…
Причину этой тишины они увидели сразу, как только встали на пороге не потерявшего величие Тронного зала. Примерно двадцать человек, мужчины и женщины, совершенно мертвые лежали на полу. Выпавшие из их рук фонарики раскидывали веселые блики в страшных лужах черной крови.
- Опоздали, - сказал Октябрин.
- Еще не поздно! – возразил хорошо поставленный голос из темноты.
Прожектор на Александрийском столпе неожиданно осветил желтым цветом весь Тронный зал. На потрепанном временем троне сидел лохматый торжественный человек с дыркой в голове. Человек был одет в красное, и его красная кровь заливала спящую на его коленях гигантскую кошку.
- Слушайте внимательно! Когда здесь разбился мой вертолет, я понял, что это была судьба! Вокруг меня собрались единомышленники, и сегодня наступает кульминация.
- Может Вас в больницу отвезти? – вежливо спросил Федя.
Октябрин его одернул:
- У него другие планы!
Человек сделал вид, что не услышал.
- Я вам сейчас поведаю, как попасть в Бункер!– сказал человек, красиво выговаривая каждую букву, - Мы положили свою жизнь на поле битвы с ужасами войны!
- Сейчас ведь помрет… - прошептал Федя.
- Пусть новое поколение, что будет пахать мирные нивы там, где лилась кровь, не вспомнит, как мы умирали за их мирную жизнь! – продолжал раненый оппозиционер, пытаясь довести до совершенства последний аккорд своей беспокойной жизни.
Октябрин подошел поближе и сказал не очень уверенно:
- А как в Бункер-то попасть?
Кошка открыла заспанные глаза и посмотрела на него с некоторым укором.
- Теперь вы обязаны попасть в Бункер! Теперь никто, кроме вас не сможет открыть дверь ключом! Мы, «Блаженные миротворцы», передаем вам нашу чашу Грааля! – нараспев произнес оппозиционер.
- А ключ где нам взять? – Октябрин все еще пытался направить торжественную речь в деловое русло.
- Ключ? – зачем-то переспросил оппозиционер, - Я знаю, где ключ. Из-за этого ключа столько грандиозных жизней было положено на алтарь мирного неба! Ключ на ку…
Раненый страшно захрипел, и кошка в ужасе метнулась с его колен. Оппозиционер нехорошо задергался и умер.
- Пошли отсюда, - скомандовал Октябрин, и они с Федей поспешили покинуть музей. Они молча преодолели парадные ворота и вышли к Адмиралтейству через пробитую дыру. Словно почувствовав, приехала Лизавета. Больше на улице не было ни людей, ни машин.
- Поедем через Дворцовый мост, - сказала Лизавета, - почему-то весь Невский и набережная перекрыты.
Они молча двинулись вперед.
- Ну, как? – спросила Лизавета. - Пообщались с оппозицией?
- Давай, ты рассказывай, - велел Октябрин Феде, и тот начал говорить:
- Оппозиция в постсоветской России либо продажна, либо комична. За сто лет ничего не изменилось. Сегодня мы общались со вторым вариантом – с шутами гороховыми. Правда, ничего смешного в этом не было - их всех расстреляли до нашего прихода.
- И вы ничегошеньки не узнали? – совершенно спокойно спросила Лизавета.
- «Ключ на ку…»! Это все… - ответил Федя.
-Вау, - протянула Лизавета, выруливая на стрелку Васильевского острова.
В зеркалах отразились фары догоняющей их машины.
- Это именно такой джип, который может пробить забор вокруг Эрмитажа! – сказал Октябрин, и был совершенно прав.
Более того, из-за закрытого лесами здания биржи появился второй такой же автомобиль и со свистом развернулся, перегораживая дорогу микроавтобусу.
- Давай-ка местами поменяемся! Я порулю! – предложил Октябрин Лизавете, но было уже поздно, поскольку третья огромная черная машина двинулась на них, лишая последней возможности отступления.
- Ну, нам ведь ничего не сделается! – сказала Лизавета и со всей силы нажала на газ.
Микроавтобус проскочил в последнюю щель между джипами, сшибая зеркала и оставляя за собой сноп искр.
Джипы рванули с места, но Лизавета уже выиграла несколько секунд.
- Въезд на мост перекрыт! – крикнул Федя.
- Поедем по Неве, она почти вся заасфальтирована, - решила Лизавета, и микроавтобус, подпрыгивая, спустился по пешеходной лестнице позади Ростральной колонны в пересохшее русло под запрещающий знак.
Федя выругался, проклиная железное сиденье без обивки.
- Не стеклянный, не разобьешься! – сказала ему Лизавета, набирая скорость.
Джипы немедленно последовали за ними.
- Двинем на Марсово поле, там построили новый район, и много народу ходит, - крикнула Лизавета, выжимая все что можно из несчастного автобуса, - Классная машина, зря я ее ругала, куда лучше этих навороченных джипов.
- Думаешь, при народе нас не схватят? - спросил Федя, пытаясь удержаться на скользком сиденье.
- Конечно, - ответил Октябрин за Лизавету, - если бы нас хотели официально арестовать, то они бы так и сделали. Мы же не прятались никуда. И, вообще, мы не преступники.
Лизавета резко развернулась перед самой стеной со следами засохших водорослей, водитель первого из джипов не справился с управлением и врезался в древний гранит. Машина преследователей моментально вспыхнула. Октябрин и Федя дружно стукнулись головами о железные стенки автобуса.
- Всех бы так! – сказала Лизавета, глядя в зеркало на горящий джип.
- Нас ты тоже имела в виду? – спросил Октябрин.
- Нет! - сказала Лизавета и развернула микроавтобус к противоположной стене, но преследователи начали стрелять по колесам, и маневр пришлось отложить.
- Ура! Она начала с тобой разговаривать! - обрадовался Федя.
Он попытался сказать это шепотом Октябрину, но машину тряхнуло на ухабе, и получилось громко, на весь салон.
Они помчались к Троицкому мосту, минуя руины Петропавловской крепости. Асфальт кончился, и машина подскакивала на камнях и мусоре, мигая предупреждающими о скорой поломке огоньками.
- Как наверх будем подниматься? – спросил Октябрин.
Джипы приближались, и одна пуля уже пробила заднее окно.
- Есть подъем, - ответила Лизавета, - но он недостроенный какой-то. Слушайте, может нам милицию вызвать?
Федя послушно достал телефон, тот был заблокирован, Лизавета кинула ему свой – и он не работал.
- Телекоммуникации, определенно, не на нашей стороне, - констатировал Октябрин, у которого телефона не было.
- Говорят, функционирование коммерческой передовой поддерживает тот же оператор, что и у наших мобильников, - сказал Федя.
Они мчались почти в абсолютной темноте по маршруту, известному только Лизавете.
- А вот и подъем наверх! – крикнула она и резко повернула на узкий пандус с отвесным краем. – Я эти места наизусть знаю – здесь заброшено строительство скоростного трамвая!
Один из джипов рванул за ними, не вписался в поворот и провалился в недостроенный подземный переход.
- Туда тебе и дорога! – обрадовалась Лизавета, но в этот момент переднее колесо забуксовало, не в силах преодолеть невидимое в темноте препятствие.
Микроавтобус потащило вниз по крутой поверхности недостроенного пандуса, прямо на последний джип, из которого стреляли по колесам. Одно колесо из шести лопнуло с пронзительным свистом, но Лизавета продолжала упорно жать на газ, и автомобиль, наконец, выехал на набережную. Последний джип продолжал преследование.
Вожделенный поворот на Марсово поле был перекрыт огромными бетонными плитами, разбросанными будто второпях. На набережной не было ни людей, ни машин, только Памятник памятнику Суворова красовался на постаменте. И он ничем не мог помочь. Светился всего один фонарь, дорожное покрытие требовало ремонта.
- Ну и местечко! – сказал Федя.
Где-то позади ограждения недосягаемо блестели огни благополучного района.
Лизавета свернула на Троицкий мост. Автомобиль сигнализировал о несовместимых с жизнью поломках, и заметно сбавлял скорость. Джип, обрадовавшись своему преимуществу, рванул вперед и развернулся на самой середине моста.
- Ну? Что? Пойдем в лобовое? – весело спросила Лизавета и дала задний ход.
- Не делай этого, - сказал Октябрин, – точно тебе говорю, доиграемся.
Джип надвигался на них черной стреляющей по колесам громадиной.
- А что нам будет? – спросил Федя и сам себе ответил, - Ничего нам не будет!
- У нас у каждого по восемь жизней и куча денег на счету! – добавила Лизавета и глаза ее нехорошо заблестели.
Она, что есть силы, вдавила педаль газа и ринулась на джип, водитель которого так и не успел набрать на панели управления задний ход. Через мгновение машины столкнулись. Джип немедленно взорвался, а микроавтобус подкинуло вверх и он, ломая ограду моста, полетел в пересохшую Неву.
- И понесут тебя ангелы на руках своих! – в детском восторге закричал Федя.
С грохотом, невозможным для человеческого уха, микроавтобус разбился о камни.
- Все живы? – в абсолютной темноте спросил Октябрин. Покореженное железо образовало вокруг него безопасное пространство.
- Опять у меня цифры в голове, - откуда-то сообщил Федя.
А Лизавета ничего не ответила.
Неожиданно разбитый всмятку салон осветился фарами подъехавшего откуда-то автомобиля.
Лизавета сидела в неестественной позе, вдавленная рулем в свое железное сиденье. Рядом, из покореженной торпеды равнодушно ползли и ползли длинные квитанции для уплаты штрафа.
Дальше все было страшно быстро и невозможно медленно, в кашу смешались свет и темнота, оглушительная сирена неотложки и тишина ночного проспекта имени Невы. «Труп без автогена не вынем!» - уверенно заявила пожилая докторша. «Вынете, и это не труп!» - закричал Октябрин, не найдя более подходящих слов. Он был прав, и неотложка увезла Лизавету. Октябрин и Федя остались стоять. В воздухе пахло гарью от взорвавшихся джипов. Милиция так и не приехала.
- Ну что, может, вас до больницы подкинуть? – неожиданно спросил голос из темноты.
- Ты кто? – вздрогнув, спросил Федя.
- Я мимо проезжал, это я неотложку вызвал, - ответил голос, хлопнула дверца машины, и загорелись фары. – Садитесь, что на пустыре стоять, ваш драндулет лучше здесь бросить, чем за утилизацию платить.
Октябрин и Федя сели на заднее сиденье допотопного автомобиля, и водитель соединил два проводка.
- Погнали, - сказал он, - жалко, водородный двигатель глючит, я его с рук приобрел.
Они в момент нагнали быстро несущуюся неотложку.
- Лишь бы ход не замедляла, - сказал водитель, - а то у меня тормоза могут отказать.
Но неотложка мчалась, не снижая скорости, и водитель расслабился.
- Зачем свою блондинку за руль пустили? – весело спросил он. - Как еще она вас не убила, не понятно.
- Убью ведь его самого, как только приедем, - очень тихо сказал Октябрин Феде.
- У женщин нет чувства руля, - продолжал философствовать водитель, - от них машине один вред. Им ее в руки давать нельзя, сразу испортят. Машина – тонкий механизм, его чувствовать надо. Машина – вершина человеческого ума. Вот птица-ласточка не умела построить машину, поэтому вся вымерла. А вы вашу блондинку больше за руль не пускайте, если она еще выживет, конечно.
- Нет, прямо сейчас его убью, - сказал Октябрин и привстал.
- Подожди, пожалуйста, - попросил его Федя и обратился к водителю, - а что ты видел? Ты когда подъехал?
- Я подъехал, когда вы с моста летели, - ответил водитель, - и, вообще, очень странная история получилась. Я был дома, лег спать и сразу, прямо сразу, мне приснился сон, что я должен немедленно ехать к Троицкому мосту. И я приехал, и увидел, как вы летите, и вызвал неотложку и милицию.
- Понимаешь, он не хочет никого обидеть! - очень тихо сказал Федя Октябрину, - Все, что он видел, так и выглядело! Мы летели с моста, а за рулем была блондинка.
Впереди идущая машина начала сбавлять скорость, и стало понятно, что уже скоро.
- Надо же, с первого раза сработали, - удивился тормозам водитель.
Октябрин и Федя вышли на хорошо освещенную улицу перед большим полутемным зданием больницы, в этом районе они были впервые.
Октябрин вынул из кармана бумажку и протянул водителю:
- Только больше не рассуждай о том, в чем не разбираешься!
- Да за такие деньги я могу вообще всю жизнь молчать, - ответил тот.
Далее в течение трех часов Октябрин и Федя стояли в маленьком закутке больницы, где было положено ждать новостей о только что поступивших пациентах.
Кроме них, в помещении находилась рыдающая девушка, на все мучавшие ее звонки мобильного отвечавшая: – «Ничего не говорят!»
Еще там сидели красивые, худощавые мамаша и дочка, которые откровенно зевали. На единственный телефонный звонок мать ответила:
- Ногу оторвало, а в кармане ключи, нам теперь домой не попасть.
Все три часа Октябрин простоял, отвернувшись к стене, не произнеся не слова. Иногда он делал движение рукой, сжатой в кулак, и останавливал удар за несколько миллиметров от стены. Все двери были заперты, а если даже и открывались, то за ними возникали несколько мрачных санитаров, ни за что не пускавших пройти.
Вдруг из одной двери, сильно виляя бедрами, прошла молодая докторша и скрылась за другой дверью. Федя в последнее мгновение успел проникнуть за нею прямо под светящейся надписью «Входа нет».
Через полчаса он выглянул и позвал Октябрина.
- Всё в порядке, - объявил Федя. Октябрин резко обернулся, и они проследовали по длинному серебристому коридору. Дверь за ними автоматически захлопнулась и сразу начала дергаться, потому что остальные посетители начали рваться за ними.
- Редчайший случай, - сказала докторша, - сильнейшая агрессия извне не оказывает никакого воздействия.
- А как она себя чувствует? – спросил Октябрин.
- Частично разлагается, - ответила докторша, - признаки жизни видны только под микроскопом.
- О чем вы говорите? – сказал Октябрин, остановившись.
- О плесени, - пояснила она, - я о ней докторскую пишу. Впрочем, вот вы и пришли. Четыре ребра и сотрясение мозга.
Она открыла дверь палаты и скрылась в глубине коридора. В палате стояли по стеночкам две койки. На одной лежала Лизавета с перевязанной головой и смотрела на вошедших. А на другой сидела худенькая симпатичная девушка, руки и ноги которой находились в гипсе.
- Могу я Вас попросить оставить их наедине? – спросил Федя девушку.
Девушка улыбнулась и ответила:
- Я бы с удовольствием всех вокруг оставила наедине! И улетела бы куда-нибудь. Только я ходить не могу.
- Ладно, - сказал Федя, - я придумал.
Он подошел к девушке, развернулся и ловко посадил ее себе на спину.
- Классно, - обрадовалась она.
- Я буду катать тебя по коридору, - сказал ей Федя.
Они скрылись за дверью, а Октябрин подошел к кровати Лизаветы и бухнулся на колени. Он молчал, глядя на ее измученное лицо.
- Я не знаю, как признаваться в любви, - наконец, сказал он. – Мне уже дали столько советов, но ни один не подходит.
- Давай, я первая попробую, – неожиданно ответила она.
- Например, так. Мне пришлось сильно поломаться, в буквальном смысле этого слова, чтобы решиться и сказать «Я тебя люблю».
- Это правда? – спросил он, а она засмеялась и сразу сказала:
- Больно смеяться.
Они стали целоваться, но вдруг в палату ввалились молодая докторша и еще много персонала, они все кричали на Федю, который, в конце концов, поместил загипсованную девушку обратно на койку.
- Что вы тут устроили! - истерически орала докторша.
- Ладно, иди, - сказала Лизавета Октябрину, а сама крепко держала его за руку, - Я всё равно буду тебя ждать, что бы ни случилось.
Персонал продолжал возмущаться, повторяя, что сейчас два часа ночи, вызвали охрану, и Октябрин с Федей ретировались на улицу.
Там, ожидая их, стоял водитель допотопного автомобиля.
- Вы мне столько заплатили, - сказал он, - я вас еще повожу.
- Вези, - согласился Октябрин, и все расселись в машине.
Феде очень хотелось поговорить о том, почему все так получилось. Он попытался начать разговор:
- Сначала можно было прожить сто лет и ни разу не поцарапаться, и вдруг волшебство кончается без предупреждения! Как такое может быть?
- Ничего пока еще не кончилось, - сказал Октябрин
и больше не отвечал ни на какие вопросы.
Они приехали домой, а Марина стояла на улице возле подъезда и сжимала в руках мобильный телефон.
- Где Лизавета? Что случилось? О, Боже! - повторяла она, но Октябрин и Федя втолкнули ее в подъезд, повторяя «Все хорошо!» Так они дошли до квартиры, где все остальные спали, и только в кухне Октябрин сказал:
- Сейчас все расскажем!
- Случилось что-то ужасное, - пролепетала Марина и опустилась на табурет.
- Лизавета в больнице, - сообщил Федя и поспешно добавил. – Но она живая и разговаривает.
- Я поеду туда! – Марина вскочила и ринулась у двери.
- Не надо, - сказал Федя, перегораживая ей дорогу, - мы себя плохо вели и там все теперь на нас злые.
- Так, - подозрительно спокойно сказала Марина, - а с машиной что?
- Вдребезги! – ответил Федя.
- А почему вы – целые? - поинтересовалась Марина.
- Не знаем, - пожал плечами Октябрин.
Марина посмотрела на них с ненавистью и сказала:
- Ах вы, козлы! Лучше бы вы не сваливались на наши головы, пропали бы лучше на своей войне!
Ее выражение лица было такое, что Октябрин и Федя попятились.
- Я так и знала, что вы нам всю жизнь испортите! – крикнула Марина, схватила с полки красивую чашку и грохнула ее об пол.
Потом она так же обошлась с довоенной вазой, каких больше не делают. Федя и Октябрин только успевали отскакивать. Потом она разбила восемь тарелок и схватилась за уродливый приз в виде спирали на ножке, полученный Колей в своем военном интернате. Приз был неудобный и тяжелый, но она его схватила двумя руками и запустила в направлении Октябрина и Феди. Октябрин ринулся вперед, поймал приз и, поскользнувшись на осколках, упал вместе с ним во весь рост на пол между столом и кухонной плитой.
- Я понял, - сказал он, поднимаясь, - «ключ на ку…» - обозначало, что ключ находится прямо у нас на кухне!
- Это же ключ от Бункера! – понял Федя. – Первый раз его здесь вижу. Я же такую штуку три недели пытался сам сделать. А нам его, выходит, давно уже подкинули.
- Это, правда, ключ? – моментально успокоилась Марина.
- Скорее всего, - сказал Октябрин, - и перестань на нас сердиться. У нас уже почти все получилось.
- К тому же он с Лизаветой только что помирился, - сообщил Федя.
Марина села на табурет среди осколков и сказала:
- Ну, я не могу столько новостей сразу воспринимать! Не говорите больше ничего.
- Нам пора в Бункер, - все равно сказал Октябрин.
Из коридора появился маленький Коля, полностью одетый, даже в куртке, не смотря на три часа ночи.
- Я пойду с вами, - заявил он. – Как же я не догадался, что мой приз – это ключ? Это все потому, что Федя в музей меня не брал.
- Никуда ты не пойдешь, - сказала ему Марина, - они нам уже Лизавету покалечили, а тебя вообще погубят.
- Нет, я пойду, - возразил Коля.
- С чего это вдруг? – спросил его Октябрин.
Маленький Коля слегка призадумался, поводил бровями и произнес:
- Потому что я – дед Матвей!
- Здрасьте, приехали, - сказала Марина, - совсем с ума сошел.
- Чем докажешь? – улыбнулся Федя.
- А мне особенно нечем доказывать, - сказал Коля. – Если я расскажу всем известную информацию из моей жизни, то вы скажете, что я ее от Лизаветы узнал. У нее же все дневники оказались. А если я расскажу то, чего вы не знаете, вы скажете, что я выдумал.
- Хорошо устроился, - резюмировал Федя, - но нам пора. А ты иди спать.
- Подождите, - сказал Коля, - а хочешь, Федя, я расскажу, что-нибудь эдакое про Зину Портнову?
- Заткнись! – перебил его Федя.
- Да ничего бы я не сказал, - успокоил его Коля.
Октябрин, держа в руках приз, пошел к выходу из квартиры и у самых дверей сказал:
- Ну, я тогда один пойду. А вы пока решайте, кто из вас дед Матвей.
- Нет, правда, - побежал за ним Коля, - я сам не знал, что такое может быть. Послушай, я быстро все расскажу. Я был на войне много лет, и ничего мне не делалось, я не старел и меня нельзя было убить. Я точно не знаю, сколько времени я был в Зоне войны, и не совсем помню, что там происходило. Ну, ты ведь должен меня понять?
Он с надеждой снизу вверх смотрел на Октябрина. Октябрин демонстративно взялся за ручку двери.
- Нет, постой, - Коля схватил его за куртку, - Дальше самое главное было. Вдруг у меня весь организм стал сдавать. Буквально кости стали крошиться. Мне тогда лет сто шестьдесят было, а по документам, понятное дело, гораздо меньше. Меня в госпиталь положили, рентген сделали, ужаснулись и на гражданку сразу отправили – «Иди, - говорят, - там подыхай». Посадили меня в поезд, я на вокзале вышел, думаю, где бы умереть, ноги уже не ходят почти, и каждая клеточка тела болит нестерпимо. Вдруг какая-то баба подходит, кокетничает, чаю предлагает с ней выпить. Я думаю, ну ладно, вот у нее коньки и отброшу, раз уж я ей так понадобился. Мы пошли к ней, слава Богу, это было недалеко. Я кое-как со своей работой в постели справился…
- О, Господи, - сказала Марина, глядя на маленького Колю, - что ж ты такое говоришь?
- А ты не перебивай, - сказал он и продолжил, - и вот тетка эта заснула. А я умирать начал, кровь в жилах застыла, холодно стало, страшно, и дышать невозможно. Я попрощался со всеми мысленно, и вдруг просыпаюсь, а у меня ничего не болит! А тетка смотрит сверху на меня как-то странно. Я ей захотел что-то сказать, а у меня только истошный крик получился. Я руками начал махать, и вижу, что кулачки мои размером со спичечный коробок. Выходит, умер я и сразу родился. А когда принесли меня к Лизавете, я понял, что все это не просто так, и когда-нибудь из всего выйдет польза.
- Всё, - сказал Федя, - мозг взорвался.
- Ладно, - решил Октябрин, - пошли с нами в Бункер. Под мою ответственность.
Они вышли на лестницу.
- Я всех непрерывно провожаю и провожаю, - сказала Марина, - когда же я сама куда-нибудь уйду?
На улице в темноте стоял водитель допотопного драндулета, облокотившись на свое средство передвижения.
- Что же вы так долго? – спросил он.
- А тебя никто не просил нас ждать, - ответил ему Октябрин.
- Поехали скорее, - поторопил водитель, - радовались бы такому предложению.
- Ты, вообще, кто такой? И почему ты не на войне? А может, ты предатель? – сказал ему Федя, - кто знает, куда ты нас отвезешь?
- Вы хотите послушать мою историю? – спросил водитель.
- Мы больше не хотим никаких историй, - ответил Октябрин, открыл дверцу и довольно грубо втолкнул на заднее сиденье Колю, - наслушались мы уже достаточно. Федя, садись, поехали.
Все разместились, Октябрин назвал адрес, и водитель порулил к Бункеру. Ехали очень быстро.
- Вот почему вы мне ничего не рассказывали? Может быть, вам бы в Эрмитаж не пришлось бы ехать! - начал возмущаться Коля. - Даже в кино все неприятности случаются от того, что герой скрыл важную информацию от своих друзей!
- От горшка два вершка, а умничает, - возмутился водитель.
- Вот поэтому мы тебе ничего и не рассказывали, - сказал Федя Коле, - ты же маленький совсем. Сам бы мог пораньше версию твоего происхождения озвучить. Что же ты тянул?
- Говори – не говори, все равно вы не верите, - ответил Коля и отвернулся.
На улице был конец комендантского часа, редкие усталые прохожие возвращались с ночной смены. Куда-то ехали темно-зеленые военные грузовики.
- Останови за два квартала, - велел Октябрин, почувствовав неладное, - дальше сами дойдем.
Водитель послушно остановился и сказал Октябрину:
- Суппортик-то был не для Победы! Я его в бункере Сталина в Перми скрутил,
- А теперь – для победы, - сказал Октябрин. – Я тебя узнал. Ты свой Порше 550 Спайдер довел, наконец?
- Нет, - ответил водитель, - видимо, я так и не умру, пока его на ноги не поставлю.
- А может ты для другого живешь? И по этому не умираешь? – спросил Октябрин, и, не дожидаясь ответа, добавил, - Спасибо тебе!
Водитель остался стоять, глядя вслед Октябрину, Феде и маленькому мальчику Коле. Впереди них в утреннем полумраке подозрительно мелькали огни.
- По-моему, там оцепление, - предположил Федя, и все согласились.
- Будем делать энергетический купол, - сказал Октябрин.
Они прошли между домов со следами начала ремонта. Пространство вокруг музея и монумента было огорожено армейскими грузовиками, вокруг которых прогуливались люди с автоматами.
- Вот зачем им нужна война? - сказал Коля, - Нет, чтоб нам помочь, а они только мешают.
Невидимые внутри энергетического купола, они прошли через оцепление к дверям музея. Никто их не заметил, только птица-ворочайка на вершине монумента наклонила голову и внимательно посмотрела одним глазом. Двое вооруженных солдат в форме объединенного коммерческого фронта загораживали собой настежь открытые двери музея. Один из них громко зевал. Другой смачно плюнул.
- Никакой выправки! – сказал про них Коля, - Распустились совсем.
Федя остановился и сказал Октябрину:
- Ну, все, мне пора!
- Что, пора? – не понял тот.
- Отвлеку их на себя, чтобы бдительность слегка потеряли.
- Тебя арестуют сразу, - сказал Октябрин. – Может, не надо лишнего геройства?
- Причем тут геройство? – возразил Федя, - Мне, вообще, надоело мир спасать, я хочу домой, есть и спать. Но теперь я должен вызвать огонь на себя, что бы хотя бы один из нас попал в бункер. Иначе, все что мы делали, окажется напрасным. Прощайте.
- Подожди, - Октябрин схватил его за рукав, - а ты цифры еще слышишь? Какая была последней?
- Шесть, - ответил Федя и спросил, - значит, уже скоро?
- Наверное, - ответил Октябрин, а Федя вышел из энергетического купола и направился прямо к охранявшим дверь солдатам.
- Эй! Ты куда? – спросили они, удивившись его внезапному появлению.
- Я – директор музея, - объявил Федя и достал свою электронную карточку.
- Вот тебя нам и нужно, - обрадовался солдат, тот, что до этого громко зевал. Он одним приемом повалил Федю на землю лицом вниз и для пущей важности пнул сапогом.
- Ты зачем так делаешь? – спросил Федя, не сопротивляясь, - я, разве, тебе враг?
Октябрин и маленький Коля беспрепятственно прошли в музей и спустились вниз к экспонатам, где рядом с каждой витриной стояли вооруженные люди. Закуток с предполагаемой дверью в Бункер был просто забит солдатами, они подпирали стены, видимо, уже несколько часов.
- Курить хочется, - сказал один солдат.
- Если бы только курить! - ответил другой.
Октябрин и Коля встали посреди зала и огляделись:
- Ну, теперь моя очередь отвлекать! – сообщил Коля, - я отличное шоу подготовил!
- Показывай! – согласился Октябрин.
Маленький мальчик вышел из энергетического купола развязной походкой пьяного матроса. Он встал посреди музея и красиво закурил крепкую папиросу. Солдаты переглянулись.
- Чертовщина началась, - сказал один из них, - нехорошее место.
Маленький мальчик одним движением расстегнул свою широкую куртку и вытащил браунинг времен второй мировой войны. Под курткой оказалась шикарная тельняшка. Он подкинул оружие, ловко поймал его своей тоненькой детской ручкой и снял с предохранителя. Он произнес с игривой интонацией:
- Пострелять, господа, пострелять! Пиво, шампанское – призы!
И ловко расстрелял все яркие музейные лампы и витрину с пуговицами начала двадцать первого века. Все солдаты, охранявшие музей, кинулись ловить мальчика при свете аварийных ламп. Октябрин прошел в закуток и вставил приз в щель каменной плиты без названия и аннотации.
- Если последняя цифра в голове была «шесть», то пусть так и будет! – сказал он сам себе и повернул ключ в замке шесть раз в правую сторону.
Плита покорно и беззвучно отодвинулась прямо в стену, увлекая за собой ключ и открывая взгляду темную бездонную шахту.
- Здравствуй, Бункер! – сказал Октябрин и шагнул в темноту. Он встал на невидимую глазу неровность в отвесной стене. Дверь за ним немедленно захлопнулась.
Октябрин включил фонарик и начал спускаться вниз. Это была шахта лифта, сто лет знакомая, где каждый кусочек арматуры можно была нащупать без света. Октябрин спустился на второй ярус, но входа не было. Проход будто бы сам, без помощи человека, затянулся гладкими каменными плитами, хорошо подогнанными друг к дружке. На часах было пять утра, и на этом они остановились. Октябрин дополз до третьего яруса, но и там не было входа.
- Что я тут делаю? – спросил он сам себя вслух довольно громко.
- Делаю, лаю, - немедленно ответило эхо.
Фонарик осветил икону Николая чудотворца, написанную дедом Матвеем, в те времена, когда он еще носил первое свое имя.
- Отличная работа, - Октябрин вдруг по-новому увидел знакомое изображение, - у меня так бы никогда не получилось.
Лик смотрел внимательно и беззлобно.
- А кем бы ты был сейчас? – спросил его Октябрин, - ты бы пошел на войну? Но ты ведь не мог бы убивать. Но ведь и дезертиром ты бы не стал. Ты бы попробовал остановить войну? Значит это ты приходил к нам в снах?
Изображение молчало.
- Ладно, я еще тут поползаю, а ты пока подумай, - сказал Октябрин.
Он карабкался вниз очень долго и не находил ничего, кроме каменных стен с торчащей арматурой. Он спустился на самое дно, туда, где когда-то был прилажен суппорт для лифта, свинченный в бункере Сталина в Перми. Больше не было сил, он лег на холодный камень и закричал куда-то вверх, где ничего не было видно:
- И зачем я здесь? Здесь же нет волшебной кнопки, которую как нажмешь, так война кончится… Получается, что я опять прячусь. Я всю жизнь только и делал, что прятался. Я пытался скрыться от окружающего мира и создать свой, маленький мирок, удобный конкретно для меня. И мне было на всех остальных наплевать. А огромный мир, от которого я отказался, за это время испортился и протух. Весь огромный мир достался на съедение подонкам, после которых только потоп. Мой дом взорвали, пока я прятался. Я всех детей отправил на войну, чтобы самому не засветиться, и теперь хороших людей из-за меня арестовали... Я послушно воевал на стороне тех, кто просто делал деньги на чужом горе. Я мог проходить сквозь стены, а повиновался тем, кто дальше своего кабинета не выходит. Мне нет никакого оправдания.
Он поднялся с безумной мыслью забраться повыше, спрыгнуть и попробовать разбиться о камни. Он ухватился за выступ в стене и начал карабкаться всё выше и выше, как будто у него открылось второе дыхание. Он проклинал самого себя, все свои поступки, и это странным образом придавало ему силы. Дно шахты тонуло во мраке, и наверху тоже ничего не было видно. Октябрин перестал понимать, насколько высоко он забрался, и вдруг новая мысль озарила его.
- Даже если мне удастся разбиться, это снова будет бегством... Хватит здесь торчать, - сказал он сам себе, - Эта каменная шахта не остановит войну. Без меня ничего не наладится… Пора подниматься на поверхность.
Он поднялся еще на несколько метров и уперся головой в потолок. Непостижимым образом глубина шахты уменьшилась. Никаких следов двери не было. Октябрин ударил кулаком по стене:
- Выпусти меня, проклятое подземелье!
Было очень темно, и фонарик погас. Октябрин открыл глаза, и увидел оранжевый осенний лес, синее небо и коричневые стволы деревьев. Такие леса исчезли во время войны, и теперь встречались только в специально смоделированных зонах для ведения коммерческих боев. Но это не была Зона войны, это был знакомый с детства лесопарк без окопов и воронок от взрывов.
Октябрин стоял перед этюдником, на котором красовался холст с осенним пейзажем. Лиственные деревья были написаны очень легко, как будто готовились зашелестеть и осыпаться при первом ветерке. Елка контрастировала с ними спокойным зеленым цветом. Она не теряла свой наряд и гордилась этим. Особенно удался отлично прописанный оранжевый лист, летящий на фоне зелёной хвои.
- Чтобы так писать пейзажи, надо каждый день тренироваться, - подумал Октябрин, и увидел у себя в руках хорошую дорогую кисточку, которая только что поставила последний мазок на готовой работе. В другой руке он держал палитру.
- Я что, с ума сошел? - спросил он сам себя. – Что я здесь делаю? Я, что ли, картину написал?
В лесу послышались голоса и шорох листьев под ногами. Возвращались грибники с полупустыми корзинами. Один был пожилым, лысоватым и горбоносым, а другой, лет двенадцати на вид, наверное, был его внуком. Пожилой грибник громко говорил:
- Грибы сначала были, а потом исчезли. А теперь начали снова появляться. Это все потому, что они, эти грибы, все чувствуют и знают. Что-то нагнеталось и собиралось произойти, может быть, даже война. И грибы спрятались. А теперь они снова пошли, потому что произошло что-то хорошее, и все теперь пойдет по-другому.
- Деда, я не понимаю, что произошло? Объясни! – попросил мальчик.
Пожилой грибник торжественно откашлялся и сказал:
- Кто-то переставил шахматные фигуры!
Октябрин обернулся вслед грибникам, но они уже скрылись за деревьями. И никого больше рядом не было, только птица-ворочайка смотрела с ветки одним сиреневым глазом.
- Ну что сидишь? – сказал ей Октябрин, - Жалко, что говорить не умеешь. А то слетала бы к Лизавете.
Эпилог.
- Вот и все, - как будто ничего не было, - сказала Марина, стоя с чайником в руках посреди кухни. – Наверное, скучно теперь будет.
- А потом будет еще хуже, когда тебе их придется отправлять на войну, - Лизавета кивнула в сторону коридора, где, как обычно, носились дети. Самого маленького она держала на коленях.
Марина налила чаю себе и Лизавете, села на табурет и вздохнула:
- Ничего не получилось, и сами куда-то пропали. И Бункер снова оцеплен. Где нам теперь их искать?
Лизавета нарочито равнодушно пожала плечами и сказала, попытавшись придать словам уверенность:
- Один раз нашли, значит, снова найдем.
- И ведь никаких следов не осталось, - продолжала Марина, повторяя давно известные вещи, - Даже Федины вещи куда-то делись, и Колин рюкзак вообще испарился. Не говоря уж об Октябрине… И деньги со счетов пропали, будто ты не была на войне.
- Проживем как-нибудь, - сказала Лизавета, - Хорошо, что мне взорванные джипы никто не припомнил. Представляешь, во что эта история могла вылиться? А ведь кто-то ее замял, и даже в новостях про три машины, сгоревшие в центре Питера, ни слова не было.
- Да уж! – улыбнулась Марина, - а смешно сегодня врачиха чуть с ума не сошла, говорит тебе – «Как у человека могут кости за один день срастись? Это, -говорит, - провокация!»
- Ну, хоть из больницы отпустила, и на том спасибо, вдруг бы я ей для опытов понадобилась, - сказала Лизавета. – Но ведь сначала ничего смешного не было… Я уже успела подумать, раз у меня кости поломались, значит, я сейчас стареть начну, и станет мне сто лет прямо у него на глазах.
- Ужас какой, - сказала Марина, попытавшись представить эту картину, но у нее ничего не получилось.
- Значит, еще не все кончено, - констатировала Лизавета какую-то свою мысль, недоступную Марине.
Зазвонил телефон.
- Это – австралиец, - сказала та, взглянув на номер, - не буду подходить.
Сбросила звонок и добавила:
- Я буду скучать, ждать, и больше никаких австралийцев. Сама вот пойду на войну и найду Федю.
- А ты уверена, что он снова на войне оказался? – сказала Лизавета, - я очень боюсь, что их могли арестовать, и это еще хуже. А Коля ведь маленький совсем, кем бы он ни был.
Марина вдруг совсем расстроилась, у нее слезы навернулись на глаза, она сказала:
- Все равно буду ждать и искать. И мы ведь так плохо попрощались…
Они помолчали.
- Наверное, - сказала Лизавета, - это кто-то придумал, что бункер может остановить войну. А мы поверили. Нам же нужно было во что-то верить. А действительно, как это подземелье может на что-то повлиять? Там же камни одни, все разрушилось.
Они стали молча сидеть перед остывающим чаем. Зазвонил телефон.
- Это лесные профессорши, - сказала Лизавета, глядя на трехмерный дисплей, на котором крутились их страшные физиономии. – Не могу с ними разговаривать. Что я скажу? Что все снова исчезли?
С этим звонком совпал другой, это были братья Октябрина.
- Еще хуже, - сказала Лизавета, - им-то теперь попробуй объясни. Ну что все иззвонились прямо?
Она вздохнула.
Послышался какой-то грохот, проходящий даже через герметичные окна со звукоизоляцией.
- Ну, что это за шум такой? – встрепенулась Марина, - опять что-нибудь плохое происходит? Ты в интернете не смотрела?
На улице послышались взрывы.
Лизавета молчала.
- Ты слышишь, что происходит? Я к окну боюсь подходить! – почти закричала Марина. – Почему ты молчишь?
Неожиданно заиграла очень громкая незнакомая песня, ребенок на коленях у Лизаветы запищал и захлопал в ладоши.
- С каких это пор у нас начали заграничные песни передавать? – удивилась Марина, отвлекаясь от своих грустных мыслей.
Песня закончилась, и началась следующая, на русском, еще громче.
- Зачем ты радио так громко включила? – спросила ее Лизавета.
- Я ВООБЩЕ не включала радио! – ответила Марина, - У нас ведь нет на кухне радио!
Песня прекратилась, и заговорил диктор.
- Политическая воля мировых лидеров, - торжественно вещал голос, - позволила объявить перемирие и остановить военные действия на всей территории так называемой зоны …
Лизавета встала, и с ребенком на руках подбежала к окну. В небе взрывался праздничный салют. На некогда пустую улицу с изъеденным сухим дождем асфальтом, выбегали люди, обнимались и целовались. Громкоговорители включились во всю мощь. Они сообщали, что кончилась война.