- Ой, Лариса, ты не представляешь! – звонко трещит телефонная трубка. -Я сегодня разговаривала с Анькой, она мне рассказала про нового косметолога – это про твою сестру! Я и не сразу догадалась, а потом расспросила – точно, про Елизавету.
- Да ты что? Ну, рассказывай, интересно.
- Короче, Аньку к ней по знакомству привели, домой. Анька довольная, говорит: хороший специалист, такая эффектная женщина!…
Улыбнулась: Лиза всегда была красивее – какой-то антично-южной красотой; сколько раз с ней по ошибке заговаривали по-гречески или по-грузински, увидев в правильных чертах лица свою национальность.
Лиза – старше на восемь лет.
Старшая сестра – красавица, умница. Образец для подражания, на который ей так хотелось быть похожей в детстве. Но похожи они не были: ни чертами лица, ни цветом глаз и волос, ни характером.
- Ларисочка – мягкая, – вздыхала мама в разговоре с тётей Катей, самой верной и долгой по времени подругой, – а Лиза жёсткая, ох, и характер. Совсем непохожи.
- …такие советы, говорит, дельные дала! Я у неё спрашиваю: а как зовут косметолога-то? А она отвечает – Елизавета! Тут я и подумала…
- …только, говорит, деньги очень любит, – хихикает подруга.
- Хе… так заметно? – поневоле заулыбаешься.
- Наверное. И тут у них разговор заходит о семье; Анька говорит, мол, какая женщина сильная, молодец: никого родных у неё в городе нет, как приехала сюда с одним чемоданом, так всё сама и начала – с нуля!
Любила старшую сестру и верила ей – безоглядно; околачивалась рядом, когда к Лизе приходили подружки, молча сидела часами, лишь бы Лиза не выгоняла из комнаты, когда делает уроки… Терпела, когда, во время прогулки, Елизавета не раз жёстко дёргала за руку, чуть не выдёргивая плечо – в наказание за навязчивость («…мама, а Лизка меня не берёт!» и в ответ на слёзную жалобу мама строго прикрикивала на сестру, заставляя не бросать младшую).
Не жаловалась, когда старшая запугивала пауками и темнотой, когда отвешивала подзатыльники… и верно хранила все Лизкины секреты, не рассказывая ни папе, ни маме. Никому. А Лиза…
- …Лариска опять под подушку книжку спрятала! – «закладывала» она.
- Лариса сегодня плохо помыла посуду, – докладывала вечером маме.
- Всегда Лариске поблажки, – жаловалась подругам.
Прижала зубами нижнюю губу, ответила в трубку:
- Ну… так оно и есть, в принципе…
- Нет, я Аньке говорю: мол, я сестру её знаю, у неё здесь есть родная сестра! А Анька отвечает – не может быть, Елизавета сказала, что у неё никого нет!
Старшая сестра – красавица, умница.
- А вот Лиза училась на пятёрки, – говорила учительница русского и литературы, выставляя очередную четвёрку.
- А Елизавета – всегда участвовала в самодеятельности, – говорила классная руководительница, пожимая плечами.
- Вот у Лизы… – говорили учителя в музыкальной школе.
Лиза всегда была лучше. Умнее, красивее, веселее… лучше. А младшая сестрёнка, молчаливая и тихая – словно тень, неудачная копия со смазанными и тусклыми красками.
- …алло, алло! Ты меня слышишь? Ты где?
- Слышу, слышу. И что дальше?
- Короче, я Аньку убедила! А она спрашивает: а сёстра похожа на Елизавету? Я ей говорю…
В детстве Лиза повесила в их, девчачьей комнате, огромную карту мира – просыпаясь, разглядывала ломаные линии цветных границ материков, шепотом проговаривала странные названия неведомых стран, городов, рек, островов.
Лиза тогда игру придумала: одной нужно было загадать название, а другой – найти его на карте. Если найти не удавалось, тогда в ход шли подсказки: материк или океан. Позже, в школе, с физической географией у неё никогда не было трудностей, хотя порвавшаяся карта уже давно пылилась где-то в чулане.
Уроки, доклады, репетиции – всё «опробовалось» на ней, младшей («…Лариса, посиди, послушай!», «Ларик, попробуй угадать!»). А ребусы? Загадки? Игры?
Без старшей сестры она была бы ещё… глупее и тупее, наверное.
- …нет, не похожи! Хотя, общее что-то, конечно есть, – жужжит телефонная трубка, – сёстры же! А Анька и говорит: а почему…
Лиза старательно воспитывала её. Многочисленные замечания старшей сестры заставляли её быть ещё тише и незаметнее: «…не пой так громко – у тебя такой голос неприятный!», «…как у тебя коленки некрасиво торчат»… и что-то такое же, в таком же роде. Сестрёнка-замухрышка…
Значит, сказала, что нет сестры?… Да, близкими они уже давно не были.
Интересно: когда же оно началось – отклонение степени родства?
- Извини, – решительно прервала болтовню, – зачем ты начала свою Аньку разубеждать?
- Не понимаю, ты о чём?
- Ну, если сказала Лиза, что нет у неё сестры – значит, так надо. Ей. Зачем ты начала опровергать её слова?
- Но это же неправда! Она же к тебе приехала, у тебя жила, ты же ей с гражданством помогала!
- Ну и что?…
Когда же оно началось – отклонение степени родства?
Может, тогда, когда родители уехали в отпуск одни, в первый раз оставив их вдвоём на две недели? Лизе нужно было в очередной раз помочь на работе, в школе, где она работала учительницей музыки, проаккомпанировать хору, а она – отказалась.
Потому что в тот день не успевала на школьный вечер. Потому что был влюблённый старшеклассник Серёжка, новый костюм, туфли на каблуке… тринадцать лет! смешно вспоминать.
Обозлённая Лиза тогда решила наказать её; демонстративно забрала тарелку с ужином из-под носа и перевернула её в раковину:
- Как ты со мной, так и я с тобой. Поголодай. Я не буду тебя кормить.
- Хорошо. Я не буду есть.
Она голодала неделю.
В холодильнике брать было нельзя ничего – сказала же, что не будет! Зато были яблоки, заготовленные отцом на зиму – каждое завёрнуто в газету – пара ящиков. Яблоки лишь немного утоляли чувство голода, но через несколько дней учительница фортепиано заметила: «Лариса, что с тобой? Тебя же качает! Ты заболела?…», а она, промолчав, вышла из класса и проплакала всю дорогу до дома.
Ни мама, ни папа так и не узнали о ссоре и голодовке – Лиза попросила.
А может, отклонение началось тогда, когда любимый старый математик, ставший случайным свидетелем их разговора с Лизой, попросил Елизавету – «на минутку». Отходя, она услышала, как Вячеслав Ефремович тихо сказал: «… а ты не слишком увлеклась, Лиза? Пора бы остановиться…»
А может, позже.
Когда она приехала в отпуск с собственной семьёй, через два года самостоятельной жизни – тогда отмечали мамин день рождения, и неожиданно муж Лизы, немного перебравший, резко и грубо остановил «авторитетноголосые» рассуждения старшей сестры. Помнится, как возмутилась и попыталась защитить Лизу, и тогда Виктор, тяжёлым взглядом уставившись на неё, почти трезво спросил: «…а ты что, не видишь, что она – дура?»
- А раньше ты этого не замечал? – психанула, – если ты с этой женщиной спишь и делаешь, извини, детей, ты не имеешь права так говорить… ты-то тогда – кто?!
Нет, не тогда.
Может, ещё позже – когда Лиза ночью, в очередной отпускной приезд, с затаённо-подленькой улыбкой раскрывала «страшные секреты» семьи.
- Получается, что мы с тобой сёстры лишь наполовину, – кривились губы.
Она и была в тот момент – чужой и ненавистной, предавшей память умершего отца, предающей старенькую маму, спящую в соседней комнате, и самое страшное, что делала она это с удовольствием!
- Отец навсегда останется моим отцом, Лиза. И другого я знать не хочу.
- Неужели тебе неинтересно, кто – настоящий? – пыталась ощупать взглядом, казалось, самую душу старшая, всё ещё улыбаясь.
- Нет, наверное… нет, – смотреть на кривую улыбку не хотелось, перевела взгляд на книги, которые собирал отец. Полегчало.
Нет! Не тогда. Нет.
Раньше, гораздо раньше! Вспомнила.
Тогда, когда она узнала, что такое безудержная ярость.
Когда узнала, что контролировать себя надо ежесекундно, когда поняла, как страшно и ужасно всё то тёмное, что прячется внутри. Лет в двенадцать… или – тринадцать?…
Тогда Лиза на неё страшно кричала, и кричала из-за пустяка.
Оскорбляла, «мазала» по лицу рукой – методично, сильными толчками – то по скуле, то по подбородку, то по уху. И кричала, кричала, кричала… минуту за минутой, не давая возразить, не позволяя отвернуться, удерживая толчками на одном месте. Дёргала за одежду, толкала рукой. Долго. Очень долго.
Тогда… в один момент пропали слова и растворилась комната, остался только визгливый гул, орущий рот – и больше ничего. Туман. Туман.
Боль – сильная боль в руке – вернула и комнату, и слова. Растерянно посмотрела на себя, на болящую руку и увидела в руке молоток – откуда? каким образом он появился? Не понять.
Но то, что ещё бы мгновение, и ударила бы Лизу – понимала.
Лиза перестала орать только от грохота упавшего на пол из разжатой руки молотка. Обе непонимающе смотрели на неизвестно откуда появившийся молоток, потом Лиза ушла, а она без сил опустилась на пол. От страха. Они никогда не вспоминали об этом случае.
Вот тебе и отклонение…
- Если Лиза сказала, что у неё никого родных нет, значит так ей сейчас нужно.
- Я не могу тебя понять, Лариса.
- Знаешь, наверное, она права, – всё тише и тише выговаривались слова, – какие мы сёстры… чужие по самой сути… отклонения мы… я отклонение… в тональности первой степени родства…
- Что? Что ты говоришь, я не слышу!
- Это я сама с собой. Ладно, давай закончим этот разговор, извини. Когда увидимся?
- Давай на той неделе. В “Баскин Робинсе”, пойдёт?
- Пойдёт, там и поговорим, хорошо?