Линдсей Дэвис. "Серебряные свинки", детективный роман из жизни Древнего Рима, перевод (3)
VII
Чем ближе я подходил к родному дому, тем громче становилось на улицах – от крика торговцев, цокота копыт и звона колокольчиков на упряжи. Маленькая черная собачонка с клокастой шкурой злобно меня облаяла, когда я проходил мимо лавки пекаря. Обернувшись, чтобы на неё цыкнуть, я ударился головой о кувшины, которые горшечник повесил на веревку для рекламы – мол, его работа способна выдерживать удары; к счастью, моя башка тоже была крепкой. На Остийской дороге я чуть не задохнулся в толпе продавцов и чьих-то слуг с темно-красными эмблемами, но мне удалось уберечь спину, отдавив ноги паре рабов. За три улицы от дома я углядел собственную мать, покупающую артишоки, с губами, сжатыми как завязки кошелька – это значило, что размышляет она обо мне. Я нырнул за бочки с улитками и прокрался мимо, не собираясь проверять, действительно ли это так. Вроде она меня не заметила. Дела шли отлично: друг сенатору, контракт без фиксированной даты окончания и, что лучше всего – Сосия.
Из этих мечтаний меня выдернули двое громил, которые поздоровались со мной так ласково, что я взвыл от боли.
«Ой!» (закричал я). «Послушайте, парни, это, должно быть, ошибка. Скажите Смаракту, что моя рента – уже у его счетовода».
Я не узнал их в лицо, но гладиаторы у Смаракта надолго не задерживаются. Если не успевают сбежать, то неизбежно погибают на арене. Если не погибают на арене, то помирают от голода, поскольку Смаракт считает достойной диетой для тренировок горстку бледной желтой чечевицы в остатках грязной воды после мытья посуды. Я предположил, что эти двое попали из тренировочного гимнасиума к моему квартирному хозяину недавно.
Но со своей версией я промахнулся. Моя голова была уже прижата локтем к корпусу первого громилы. Второй наклонился, чтоб ухмыльнуться мне в лицо, и я разглядел шлем с нащечниками новейшего типа и знакомый алый шарф под подбородком. Эти громилы были из армейских. Я подумал было о жалобном образе ветерана, но ввиду репутации моего легиона ссылка на II Августовский вряд ли поможет.
«Совесть проснулась? (заорало наклонившееся лицо). «Есть еще один повод волноваться, Дидий Фалько – ты арестован!».
Арест парнями в красном – почти также привычно, как требования квартплаты от Смаракта. Тот из громил, что побольше, попытался выдавить мне миндалины с прилежанием поваренка, выковыривающего горошины из стручка. Я б попросил его остановиться, но потерял дар речи от восхищения его техникой…
VIII
Приемом граждан в магистрате в эти часы занимался эдил по имени Атий Пертинакс. Я ожидал, что меня бросят в тюрьму – Туллианскую, или даже в Мармертинскую, если Фортуна окончательно меня покинула. Вместо этого меня потащили обратно в Первый сектор. Меня это поразило, так как до этого утра я никогда не занимался гешефтами в секторе Капенских ворот. Я удивился, что умудрился настолько быстро оскорбить власти.
Если есть класс людей, который я ненавижу больше всего, так это эдилы. Ради блага провинциалов дайте мне озвучить вслух: закон и порядок в Риме обеспечивают преторы, которых избирают из старших сенаторов по шесть за раз, и делят между ними 14 округов. У каждого из них есть подчиненные для всякой беготни – это и есть эдилы, нахальные молодые политиканы, для которых эта первая публичная должность – просто средство чем-то занять время, прежде чем им дадут место получше со взятками побольше.
Гней Атий Пертинакс был типичным из этого племени: бритоголовый щенок, который с тявканьем лезет по политической лестнице, орет на мясников, чтобы они держали в чистоте лавки, и приказывает избить меня к чертям. Я в жизни его раньше не видел. Если напрячься, я сейчас вспомню только серое размытое стремительное движение, наполовину смазанное в вспышках ослепительного солнечного света. Может, серость мне и почудилась. Мне кажется, у него были светлые глаза и прямой нос. Ему было чуть к тридцати (моложе, чем я), и в его замкнутом лице отражался тяжелый характер.
Еще там был мужчина постарше, без пурпура на тоге, значит – не сенатор, который сидел в стороне и молчал. Бесцветное незаметное лицо и безволосая незаметная голова. По моему опыту, люди, которые сидят в углах – наблюдатели. Но сначала о моих любезностях с Пертинаксом.
— Фалько! — отчеканил он, после того как предварительное следствие установило мою личность, — где девчонка?
Счеты мои к Атию Пертинаксу выйдут серьезные, хотя об этом я еще не знал.
Пока я соображал, как бы ему ответить, чтоб вышло погрубее, он приказал своему сержанту приободрить меня. Я указал ему на то, что я свободнорожденный гражданин, и возложение кулака на свободнорожденного гражданина является оскорблением демократии. Оказалось, что ни Пертинакс, ни его громилы политологию не изучали: они принялись оскорблять демократию без малейшего приступа раскаяния. У меня было право обжаловать подобные действия непосредственно у императора, но я решил, что оставшегося на это жизненного срока мне на эту процедуру не хватит.
Если б я считал, что Пертинакс так жесток из-за беспокойства о Сосии, я б перенес это легче, но он явно не разделял со мною чувства к ней. Вся эта история меня беспокоила. Сенатор мог передумать, отменить наш договор и настучать обо мне магистрату, но Децим Камилл казался тем еще лопухом, и вдобавок знал (более или менее), где находилась его пропавшая малышка. Так что я храбрился – битый, но гордый.
— Я верну Сосию Камиллину её семье, когда они попросят меня об этом, и чтобы ты не сделал, Пертинакс, больше никому!
Его глаза метнулись в угол. У того человека была скупая, грустная, терпеливая улыбка.
— Спасибо, — сказал он. — Меня зовут Публий Камилл Метон. Я её отец. Могу я попросить вас вернуть её?
Я прикрыл глаза. Действительно, мне никто так и не объяснил степень родства между сенатором и Сосией. Это, должно быть, его младший брат, человек, который жил в холодном доме по соседству. Таким образом, мой клиент – всего лишь её дядя. Все права на собственность обсуждать с папашей.
Чтобы предотвратить дальнейшие «расспросы», как они их называли, я согласился отвести её отца и его милых друзей, чтоб они могли забрать девушку.
Ления высунулась из прачечной, заинтригованная топотом непривычно большого количества ног. Зрелище меня под арестом её не удивило.
— Фалько? Слушай, твоя мать сказала…
— С дороги, ты мерзкая старая дрянь! — крикнул эдил Пертинакс, отшвыривая её в сторону.
Чтобы спасти его от унизительной участи – быть выжатым женщиной, как фрукт в соковыжималке, я мягко попросил:
— Не вовремя, Ления!
После двадцати лет выжимания мокрых тог она приобрела недюжинную силу. Она могла б ему серьезно надавать. Хотелось бы мне, чтоб это случилось. Я бы его удерживал, пока она действовала. Я бы хотел ему и сам надавать.
К этому времени центростремительный импульс движения уже вознёс нас ввысь по лестнице. Их визит был кратким. Когда мы ворвались в мою квартиру, Сосии Камиллины там не было.
IX
Пертинакс был в ярости. Я был в расстройстве. Её отец выглядел устало. Я предложил ему помощь в её поисках: увидел, как он щелкнул зубами.
— Держись подальше от моей дочери, Фалько! — закричал он злобно.
Вполне понятно. Он вполне мог догадаться о моем интересе. У него, должно быть, кучу времени отнимала задача держать всяких бездельников на расстоянии от дочери.
Я пробормотал внушающим доверие тоном:
— Так значит, я выхожу из дела…
— Ты никогда им и не занимался, Фалько! — заорал эдил Пертинак.
Нет смысла спорить с раздражительным политиканом. Особенно если у него такое огорченное лицо и заостренный нос.
Пертинакс приказал своим людям обыскать мою комнату в поисках улик. Они ничего не нашли: даже тарелка из-под сардин была помыта, хоть и не мной. Прежде чем уйти, они раскрошили мою мебель в мелкие дрова. А когда я начал возражать, один из них ударил меня по лицу, чуть не сломав нос.
Если Атий Пертинакс хотел, чтобы я считал его вонючим мужланом с привычками крысы из сточной канавы, то он был на полпути к успеху.
Как только они ушли, Ления взлетела вверх по лестнице, взглянуть, может ли она обрадовать Смаракта новостью, что один из арендаторов его, наконец, покинул. Мое разгромленное барахло заставило её выдохнуть:
— Юнона! Твоя комната и твое лицо, Фалько!
В комнате ничего ценного никогда и не было, а вот своим лицом я когда-то гордился.
— Мне и так давно был нужен новый стол, — застонал я остроумно, — Сейчас продаются замечательные модели. Столешница из клена длиной в шесть футов, простая мраморная стойка, прямо в комплект к моему бронзовому светильнику, которым я обычно освещаю свою комнату фитилем в жире…
— Дурак! Твоя мать сказала…
— Избавь меня от этого, — прервал её я.
— Приведи себя в порядок. — Она умчалась прочь с надписью «я всего лишь передаю послания» на лице.
Дела шли не то, чтоб очень хорошо. Однако мой мозг был еще в состоянии работать. Я слишком заботился о своем здоровье, чтобы позволить себе игнорировать сообщения от ма. Нет нужды беспокоить Лению – я и так знал, что она могла сказать. И насчет того, где могла быть моя потерянная куколка с медово-карими глазами, у меня тоже была идея.
На Аветине новости распространяются быстро. Поднялся Петроний, отдувающийся и не то, чтоб сильно довольный; я же продолжал стонать от боли, потому что пытался умываться.
— Фалько! Держи своих невоспитанных приятелей с гражданки от меня подальше! — зашипел он. Затем забрал из моих рук глиняный кувшин и сам стал мне лить на руки. Это было как в старые добрые времена, после неудачной ночной драки у стен столовой центурионов в Иска Думнониорум. В двадцать девять лет это намного больнее, чем в девятнадцать.
Через некоторое время он положил то, что осталось от моей скамьи на два кирпича от очага, и усадил меня.
— Кто это с тобой сделал, Фалько?
Мне удалось объяснить, используя только левую половину своего рта:
— Крайне нервный эдил по имени Атий Пертинакс. Я хотел бы распластать его, как цыпленка на решетке, на весьма раскалённой решеточке, и вынуть из него все кости!
Петроний зарычал. Он ненавидит эдилов даже больше, чем я. Они путаются под ногами, они расстраивают местных стукачей, приписывают себе всю славу, а затем оставляют его убирать за ними помойку.
Рычагом он приподнял мою половицу и достал вина, но мне оно щипало, так что он допил его сам. Мы оба ненавидим расходовать зря.
— Ты в порядке?
Я кивнул и дал рассказывать теперь ему:
— Я проверил семью Камилла. Дочь сенатора путешествует. Есть два сына, один мотает свой год в германской армии, другой протирает скамью, вытирая носик губернатору испанской Бетики. Твоя маленькая подружка – небольшое свидетельство неосмотрительности сенаторского брата. Он не женат, не спрашивай меня, как он от этого спасся! Согласно записям в офисе Цензора, Сосия записана как ребенок одной из его рабынь, признанная и затем удочерённая им. Может, её отец вот такой честный. Или её мать намного более важная персона, чем он может признаться.
— Видел я его, — я скривился как от кислого яблока, — Тонкогубый тип. Почему он тоже не в Сенате?
— Обычная история. Семье хватило денег на покупку голосов только однажды: старший сын украсил тогу пурпурной полосой, младшего вместо этого отправили в коммерцию. Везет старушке коммерции! Так правда, что ты потерял её?
Я попытался усмехнуться. Неудачная попытка. Петроний даже вздрогнул.
— Она не потерялась. Пойдем со мной, Петроний. Если она там, где я думаю, мне понадобится твоя поддержка.
Сосия Камиллина была там, где я предполагал.