Фома в стране мудрецов

 
          Жил на свете Фома. Упрямый да ленивый. Что мать с отцом ни попросят, во всем отказ, что ни скажут — все наперекор.
       Пошлет мать за водой, а он: «Я не батрак, чтоб на мне воду возили».
       Рубит отец дрова, просит сына поленницу сложить, а Фома  в ответ: « Сам сложишь, я мух считаю, мне счету учиться надобно».
      И сладу с ним никакого нет. «Я человек вольный!  Никто мне не указ!»
      Посторонние уже Фому стыдить стали:
     — Шел бы   в люди. Глянь, сколько работы кругом — хошь, к кузнецу иди, хошь, к плотнику. Хозяева крепкие, почитаемые.
     — Вот уж крепкие, с зари до ночи спины гнут. Чего почитать их! — И в глаза прямо смеется.
    — Вставай, дурень, работать пора!  Стыдно лодыря гонять.
     А Фома в ответ:
     — А мне не стыдно. Я и без работы, и без стыда проживу.
     — Без работы нельзя. Работа кормит,одевает.
     — Меня батька с маткой кормят. Мне и так хорошо.
     — А как батька с маткой помрут?
     — Тогда женюсь. Пусть жена кормит.
     — А как не захочет?
     — Вот еще. Муж жене голова, что прикажет, то жена и исполнит.
     Мучились с Фомой отец с матерью. Увещевали, как могли уму-разуму учили, и словом, и палкой, прока все нет и нет. Из дома гнали, думали, чужие люди да жизнь обломает — не идет из дому Фома.
     Обессилели родители и говорят сыну:
    — Живи ты, Фома, сам по себе. А мы пойдем лучшей доли искать, лучше в богадельне жить, Христа ради просить.
     Не верит им Фома, посмеялся на их слова да спать завалился.
     Проснулся — есть захотел:
     — Эй, — кричит, — матка, неси обед!
     Тихо в доме. Ни слуху, ни духу...
    — Батька! — кричит Фома...
    Нет ответа. 
     Остался Фома один как перст, подмоги ждать не от кого, а за разум браться охоты нет.
     Маялся Фома, маялся, решил жениться, стал себе невесту искать. Думает о себе много: «Парень я из себя видный, любая на шею кинется!» Но не тут-то было.
      Стал Фома свататься. К кому ни придет — все от него нос воротят, пальцем на порог указывают. Кому камень на шею нужен?
      Ходил, ходил Фома по невестам, отчаялся совсем.Куда парню деваться? Кто его кормить будет?    
     Решил Фома подаяньем жить. Пошел к Божьей церкви, сел на паперть, шапку возле положил.
      Много у церкви убогих, много и прохожих, что по свету белому ходят, про всё на свете знают. Решил Фома у них совета просить, куда ему, сироте несчастному, податься, чтоб сыту быть и работать не надо.
     Сидит Фома рядом с убогими, руку тянет, милостыню просит.
     Прохожие над ним потешаются. Кто камень ему кинет, кто под ноги плюнет, кто словом нехорошим оскорбит. 
      Нищие да убогие тоже на Фому косятся. Сидит парняга сильный да плечистый, хлеб у них отбивает. Шел бы подобру поздорову, такому работать надо.
     Отмахивается от них Фома, как от мух надоедливых. «Работа, она дураков любит. А я умный. Мне есть охота».
       Услышал его безногий старик и говорит:
      — Раз ты умный, иди в Страну Мудрецов. Они такого намудрили, что не жизнь там, а малина сладкая. Я б и сам пошел, да ног нету. А ты парень в соку, дорогу трудную как раз осилишь.
      У Фомы от этих слов слюнки потекли.
     — Что, дед, за страна такая? Давно бы ушел, кабы дорогу знал.
      — А ты иди, иди по свету, иди и придешь. Земля-то ведь круглая, когда-нибудь на эту страну и наткнешься.
      — А как я узнаю, что эта Страна Мудрецов?
     — Это нетрудно. Как увидишь на дереве заместо листьев булку аль баранку, значит, куда надо и пришел.
      — Да разве булки на деревьях растут?!
      — Растут. Мудрецы те из жизни сказку сотворили, такие деревья насадили, что на них не только булки, бутылки расти могут. На одном дереве с пивом, на другом — с квасом, на третьем — с кефиром.
      — Врешь?! — облизнулся Фома.
      — Экий ты неверующий, Фома. Поди, сам проверь.
     — И пойду, коли так. Вот еще скажи мне, а закуски там подают?
     — Эх, мил человек, закуски там пруд пруди. Эй, эй, правду говорю. По прудам, по рекам рыбы плавает видимо невидимо. На любой вкус. Копченая, жареная. Хошь, белуга, хошь, севрюга, а ежели к такой пище непривычен, то водится там минтай всякий, камбала в томате. Конечное дело, на эту мелкотню там и не смотрит никто. Да и зачем, когда по полям куропатки бегают, поросята с барашками. И все жареные, пальчики оближешь.
      У Фомы глаза на лоб полезли.
      — Вот это по мне будет!
      — Точно по тебе. Хорошо, что встретил я тебя,  а то никто не верит, что страна такая есть. Даже обидно. Сказка, а не страна. Все, что мудрецы ни задумают, все само собой делается. Дома из камней складываются, одежа из травы вырастает. Заместо грибов из-под земли башмаки и сапоги лезут. Каждый житель в той стране и сыт, и пьян, и нос в табаке.
     Разомлел Фома.Как только в страну такую попасть? Было б просто, каждый бы побежал. Все б до единого ринулись. Дорогу б так забили, что и задавить недолго. Эй, кабы чудо...
     Сидит Фома на паперти, о сказочной жизни мечтает.
     Тут вышел на паперть церковный сторож с метлой. Стал сор от Божией церкви мести, заметил Фому.
      — А ты тут зачем? У нищих и убогих хлеб отбивать?
      Как поддаст ему метлой:
      — Вон, бездельник, отселя, не гневи Господа!
      Видно, метла у сторожа не простая была. Шибанула Фому, и помутилось у того в голове. Приподняло Фому на воздух, и понесла его неведомая сила, крутя, словно рваный лист. А куда, неведомо...
     Долго ли, коротко ли крутило Фому, того он не помнит. Поглотила его черная бездна. И теряя последний разум, все ж понял Фома, что дела его хуже некуда.

      А все ж дуракам счастье! Рассеялся мрак. Место Фоме незнакомое, но тихое.   
      Огляделся Фома. Лежит он в высокой траве. Трава мягкая, пахучая, и от нее теплом веет. Привстал Фома — трава под ним прогнулась, ноги оплела, не отпускает... Эй, полежать бы, да есть хочется.
     И тут увидел Фома неподалеку дерево. Дерево? Фома даже головой помотал, за ухо себя ущипнул, не мерещится ли? Но нет. Стоит перед ним, прямо рукой подать, дерево. Низкое, корявое, ветки колючие. Листьев на дереве вовсе нет, а  нацеплено всякой всячины: часы с цепочками, девичьи мониста, ожерелья из жемчугов, платочки расшитые, ленточки... А на сучьях шубы висят собольи, солопы лисьи, шапки бобровые. Будто кто для просушки вывесил.
    Трет Фома глаза. «Господи, — думает, — неужто и впрямь страна такая есть? Неужто чудо?»
   Подался Фома к дереву, глазам-то верь, но рукой пощупать — вернее. Подался, да на травяную перину и кувырнулся. Зыбко у него под ногами, будто и не земля под ним, а облако.
      «Может, я на небо попал? — подумал Фома. — Может, и не жив?»
     Пощупал себя, нет, плоть его, крепкая, упругая. Привстал Фома, примерился, за травку руками ухватился и на четвереньках пополз. Дополз-таки. И сразу же хвать часы с цепочкой, что пониже висели. Тянет к себе, дергает, да не тут-то было, не дает ветка часы. Размахнулась да всеми своими колючками прямо Фоме в морду и вмазала!
     Плюхнулся Фома на травяную постель, кровавый пот пополам со слезами вытирает. «Эй, — думает, — непросто видать, все в этой стране. Тут и ухо, и глаз востро держать надо».
     Только Фома   в себя пришел, видит — мать честная! — скачут по зыбкому полю зайцы. Ощипанные! Принюхался. Не только ощипанные, но и поджаренные, чесночком с перчиком приправленные...До дерева допрыгали, присели...
      Только Фома было обрадовался да рот на них разинул, метнулись к зайчиками когтистые ветки, хвать их — и в дупло. Только чавканье оттуда да хруст.
      Фомы скулы свело. «Жратва тут есть, да, видать, не про нашу честь...»
      Стал тогда Фома в затылке чесать да мозгами крутить, как бы ему в стране этой определиться. А тут с неба жареным запахло. Летят по небу птички, крыльями ощипанными к облаку правят, а соус от них на Фому каплет.
      А на облаке-то, на облаке! Фома обмер даже. Развалилась на облаке толстая образина. Ручищу загребущую выпрастала, птичек ею захватывает да в рот заправляет, косточки обсосанные на Фому сплевывает.
     Насытилась образина, с облака свесилась, лепетать что-то стала на тарабарском языке.
     Пока Фома соображал, что бы это образина сказать могла, дерево раскрылось, и высунулась из него длинная личина, повертела тонким носом, прошамкала что-то в ответ. И закрылось дерево. А облако закачалось и дальше поплыло, жареных птиц на небе ловить.
   От бесстыдства такого желудок у Фомы волком взвыл. И тут он увидел, что прямо к нему по полю ковыляет барашек... тушеный... в сметане...
        «Ну, — подумал Фома, — этот мой... этого не отдам». Он встал на четвереньки и руки растопырил:
        — Бека, бе-ка, — заманивает барашка. Но тот головой мотнул да проскользнул у Фомы под рукой. Да еще лягнул ногой на прощанье. 
      У кочки барашек остановился и топнул. И тогда прямо из-под земли выскочила свинячья морда с волчьими зубами. Враз сглотнула и косточек не выплюнула. Нахально на Фому посмотрела, языком цокнула и под кочку ушла.
       —А-а-а, — завопил Фома.
     Дерево в ответ  злобно захохотало. Из-под кочки захрюкало.

    — Еды, еды дайте, мудрецы поганые! — заорал Фома и завертелся на траве. — Не погубите! Господа хорошие!
     Дерево крякнуло, надоело ему Фому слушать. И стало вдруг из земли корни выпрастывать. Вытащит и от земли отряхивает. А они, как змеи какие, шевелятся, в клубки свиваются.
     Отряхнулось дерево да враскорячку по полю и двинулось.
    — Куда? А я как же? — Фому от всего этого ужас обуял. Кто знает-ведает, что под какой кочкой сидит, когда из-под нее выскочит?
      Откуда у Фомы только силы взялись. Взвился он, к дереву кинулся,за корень ухватился, намертво прилип.
     И начались для Фомы мытарства. Поволокло его дерево по всей той стране заколдованной. Всего Фома насмотрелся. И что из земли росло, и что с неба падало.
Правду  сказал безногий старик, много чего мудрецы в своей стране намудрили. Люди там на четвереньках ходят. Реки вспять текут. А живность сама себя готовит, сама в рот кому надо лезет. Только не Фоме, ему-то ни капелюшечки не досталось. Не нашлось для Фомы в стране мудрецов тепленького местечка. Поизмывалися над ним, понасмехалися да и вышвырнули вон, как тряпку грязную, вещь ненужную...
     И долго для Фомы ночь длилась. Темная, беспросветная...
     А на рассвете нашли Фому на церковной паперти. Да не признали.
     Лежит старый дед в тряпье, весь поломанный, потрепанный. Без языка почти. Еле лепечет.
     Потеснилась нищая братия. Несчастненького, как могла, призрела. Усадили Фому к заборчику, рядом со стариком безногим, дали хлебушка.
      Ухватился Фома за хлебушек, сунул в беззубый рот и сосет, как младенец, а слезы так и текут по лицу.
      Идут к церкви люди, блаженному кланяются, страдальцу копеечку кидают. Старик на копеечки не смотрит, сосет хлебушек и плачет.
      Безногий стал блаженного утешать:
     — Горемычный ты человек, и жизнь твоя горемычная. .. А есть вот, говорят, такое на земле место, где каждому свое счастье дадено. Эй, кабы ноги мне, пошел бы я в эту страну, где мудрецы живут. Хорошо, говорят, живут. Каждый и сыт, и пьян, и нос в табаке...
       Слушает Фома и молчит. Сам знает, какая это Страна Мудрецов.