Почти сон или кошмары воздержания
1. В командировке, заодно и помылся (приложение к МАДАМ О)
Чуден Днепр при тихой погоде, а мыла нет. Забыл из гостиницы прихватить, вспомнил уже голышом в помывочном зале. У мужиков просить неловко, да и брезгую, а вниз в киоск - так там только по талонам. Облился водичкой и иду в предбанник одеваться, проклиная советскую власть. А навстречу старушенция в синей косыночке, техничка или как их там. И издали вроде меня разглядывает, даже не по себе.
Ближе сквозь пар понял: да не бабка вовсе, а тётка, и не шибко старая. Вполне можно. Берут же в Хохляндии таких в мужские отделения. Да так откровенно изучает, что у меня там подвешено. И вправо голову, и влево, примеривается вроде. Зырк-зырк. Поравнялись, прикрыл естество ладошкой и говорю (не молчать же в такой ситуации):
- Мыла у вас не найдётся? С собой не взял. Приехал вот с севера на ваш сраный Южмашзавод, заодно и помыться, а тут проблема – мыла нету. Мочалки-то не надо, трусами натрусь.
- Да дам я тебе мыла, - усмехнулась она, - пошли. И повернула назад.
Её руки были тесно засунуты в карманы, а я разглядывал, как играют под обтягивающим сатиновым халатиком вовсе неплохие пухлые ягодицы: влево-вверх-вправо-вниз и по кругу. Что твоё колесо. Да и ноги ничего, гладкие вроде, в меру волосистые и не шибко кривые. Сойдёт. Только вот хрен поганый на людях бы не опозорился, а то ведь мужики-то, вон, уже намыливаться перестали, глядят, куда это мы. А он, гад, почти не слушается, начал раздуваться, почуял добычу.
Зашли в узкий коридорчик с полдюжиной дверей, она открыла какой-то чулан размером два на три, забитый до верха ящиками и стеллажами. На обшарпанной тумбочке доживал свой век ржавый железный телефон. Она выдвигала из скрипящего комода ящик за ящиком, и так до самого пола, а толку не было, мыло не находилось. Было, правда, хозяйское, а туалетного нет. Я стоял, прижатый её задом к закрытой двери и решал, что делать. И не решался. Но когда халатик вдруг приподнялся и обнажил уголок чёрных трусов, предатель не выдержал, встал во весь рост и упёрся в ямку сатина меж ягодиц. Она "не почувствовала" и продолжала перебирать какие-то свёртки и пакеты.
Я решился. Я резко придвинулся, член ломом воткнулся в одежду, пальцы вцепились в бёдра. Она не реагировала. Но, по-моему, она всё-таки нашла мыло: её руки замерли. Всё и дальше было молча, без слов. Подол вверх, резинка вниз, и вот он, растопыренный стыковочный отсек во всём своём бесстыдном великолепии. Вход нашаривать не пришлось, он прямо передо мной, горит приоткрывшимся зевом и захлёбывается похотливой влагой. Я подался вперёд и в миг был всосан жадно чавкнувшей глубиной.
Мы перестали искать мыло. Она стояла, широко расставив ноги, опираясь правой рукой о ящик, левая ладонь плотно охватывала основание члена, и тело её неистовыми толчками наезжало на меня и больно бросало спиной в железные переплёты двери, а я не падал лишь потому, что некуда. Я хотел было сказать: «полегче, смотри, куда бросаешь», но внезапно зазвонил телефон. Пошёл он... А он звонил, замолкал и снова звонил. Да пошёл ты. Я скинул трубку. Я сдавил пальцами её ягодицы, грубо растянул в стороны, чтобы достичь дно. Что-то сладко заскребло вершину головки, и огненный зуд полыхнул в промежности. Там всё задёргалось, задымилось. Сбилось дыхание, не оставалось и мгновения до развязки.
Дверь чулана с треском распахнулась, в проёме возник злой растрёпанный джентльмен в засаленном пиджаке но при галстуке, хрипло выкрикивающий одну за другой непристойности, вроде:
-Катька, сука-блять, опять за старое! Мало тебе прошлогоднего шанкра! Что, курва, трубку не берёшь, звоню уже полчаса! А ты, гнида, ****оед, пшёл отсюда, пока цел! - (это он мне) и замахивается чем-то похожим на разделочный тесак. Такое только в фильме ужасов. Я рванул в чём был в первую попавшуюся дверь. И оказался... на улице. Я лихорадочно искал ручку, чтобы заскочить обратно. Её не было. Я бил в дверь кулаками и пятками. Никто не отзывался. Я заскулил, как потерявшийся пёс.
Я, глубоко присев и прикрывая вмиг опавшее от ужаса естество, лихорадочно озирался, выискивая пути побега. Они отсутствовали. Кругом люди, какой-то незнакомый парк, и многие недоуменно приглядывались ко мне. А я не представлял, как вернуться в этот проклятый дом за одеждой. Я потерял ориентировку, заблудился. Ни карты, ни компаса. Куда? Где этот чёртов центральный вход? Передвигаясь то перебежками на корточках, то «по-пластунски», как учили на сборах, я оказался у ближайшего канализационного люка, благо тот был, о, чудо! наполовину открытым . Там, стоя под чугунной плитой по пояс в холодной зловонной пульпе, шуршащей сороконожками, опарышами и прочей нечистью, я, как можно беззвучнее, плакал, молил: Господи, такое не может быть, это же сон, правда? Выведи меня из него, я больше не ...
...Я открыл глаза. Качались стены, осенний ветер распахнул окно, одеяло на полу. Я в соплях, и тонкий х-й в кулачке... Звонил телефон, не туда попали, суки.
Правда, только правда.
2. На озере Разлив у Шалаша (приложение к МАДАМ О)
Необитаемый дальний берег Разлива. Сейчас тут и там роскошные особняки . А во времена оные, особенно вечером, пустое безмолвие. Туристские автобусы к Шалашу уже отходили, а рейсовых и в помине не было. Я жил летом на даче в Тарховке, а оттуда до Шалаша по озеру на вёслах полчаса. Тогда я, школьник, по утрам и вечерам ставил себе задачу пересекать всё озеро по диагонали и назад. Тренеры сказали, не помешает. А на том берегу можно было в будни купаться и загорать в чём мать родила. Никого.
«Был летний вечер, был поздний час, одна луна...» и т.д. Вот такое танго и лёгкий дивертисмент здесь случились. Моя лодка в камышах, я опустил взор к рукописному листу. Строчки юного дилетанта поползли, торопливо толкая друг друга.
Берег Разлива чёрный очерчен дальний
луной поэтично,
а что Ильич за камышом,
к чёрту его, вторично.
Взор он сквозь воды бросает голодно-печальный,
привычно.
Ах, там же девушка и нагишом,
поза её опасна и так эротична!
То есть, наверху ещё оставались некие признаки одежды, но и они, в конце концов, покинув тело, бесшумно опустились на песок. Такое может только присниться. Первая мысль – назначить себя секьюрити (устаревш. СТОРОЖ) того, что осталось на берегу и ожидать развития событий. Вторая – более достойна настоящего мужчины.
Я окинул побережье. Кроме души подводника Ильича - ни души. Живо стянув полосатые домашние трусы (сухими они ещё сгодятся), затаив дыхание и воровато озираясь, я глубокими бесшумными выпадами последовал за русалкой. Вода уже достигла колен, когда она нагнулась, чтобы омыть руки и шею.
Не в силах более сдерживаться с зажатым в кулаке раскалившимся огнемётом я в два прыжка настиг жертву и плотно обхватил сзади. Ни звука… Только тяжёлые удары сердца подстёгивают: давай, парень, действуй, не упусти, размазня!
По воде стелились лунные круги и дурманящий пар-туман с терпким запахом луговых цветов. Сон? Какое там, реальнее не бывает! Ладони сжимают упругие груди, тело дрожит в слабой попытке выпрямиться, рука скользит по впалому животу, ниже, ниже. Вот проволока волос, пальцы уже готовы погрузиться в горячую бездну... Я чувствую ответную податливость тела, слышу частое жаркое дыхание. Но что это? Там нечто выступающее, кишкоподобное, упруго-твёрдое, я недоуменно разворачиваю её за плечи… О, ужас! Передо мной похотливый оскал монголоидного лика, в углу рта какая-то цигарка (картинку здесь не вставить), а под животом – отвратительно горячий, невесть откуда взявшийся половой член этого перевёртыша, который он зазывно подкидывает на своей ладошке. И это педрило ещё вертело задницей, как пропеллером, ввинчиваясь в мой лобок. Ах ты, сука! Ах ты! Оно присосалось ко мне и вкладывает, ухмыляясь, свою мерзость мне в руку. А Ильич, всплыв на перископной глубине, сверкнул пустыми глазницами и разразился беззвучным сатанинским хохотом. Это его, дьявольское порождение! Я чувствую, что здесь где-то неправда, так не бывает, что это сон, и не могу проснуться.
Ах ты! Я, плюясь и крича (а звука нет, только слабый писк), отталкиваю чем могу эту нечисть… Я в поту, стена гудит от удара ногой, нога гудит от удара в стену, внутри что-то дёргается и стучит с перебоями. Вот уж проклятая виртуальная реальность!
Но в кулаке-то действительно, мать твою… член!
Правда, только правда. Надо к врачу.