Бабушке Харитине Епоксимовне
Возле высоких, свежевыкрашенных ворот, разбежавшихся по сторонам частоколом, на длинной, низенькой скамейке сидела старуха. В руках она держала старенькую лестовку, перебирала ее пальцами и беззвучно шевелила губами. За частоколом виднелся небольшой дом, изрядно вросший в землю, ветхий, но чисто выбеленный и выкрашенный. Усадьба, поросшая высокой травой, с редкими плодовыми деревьями, теснилась за забором, где траве не хватало места и она выпирала наружу меж просветами в новеньком частоколе. Предосенняя пыль покрывала листья деревьев, и они казались тяжелыми, железными. Подуй ветер, и, кажется, они не зашелестят, а загремят металлическими звуками. Вечер еще только наступал, сумрак заколдовывал предметы, закругливал углы, убирал мелкие черты и оставил видимыми только дом, забор, деревья, старуху.
В еще довольно светлом сумраке удивительно светлело лицо старухи, обрамленное черным платком. Светлость лица, неподвижность взгляда, да и всего облика, невольно притягивали внимание проходивших мимо людей. Некоторые здоровались с ней, и тогда глаза медленно оживали, всматривались в проходивших мимо, старуха кланялась, крестилась и вновь замирала, и только руки продолжали перебирать лестовочную память. Сколько четов и нечетов было в той памяти, знала только она.
Чет. Светлая юность в далекой, глухой деревушке, где она родилась и где все жители состояли в далеких и близких родственных связях. Юность быстрая, с маленькими девичьими радостями и горестями, смываемыми ожиданием большой любви, так дождь смывает сухую поблекшесть земли и радуга вызывает новое оживление природы. Радугой плыла надежда в девичьих глазах, надежда на маленькое счастье, счастье достатка и любви.
Нечет. Какие-то чужие люди забрали мужа, выгребли из дому все, что было наработано тяжелым трудом в поле и в хлеву. Увезли мужа, будто и не было его, молодого, с ясными глазами и мягкой, кудрявой бородой. Пятеро детей жались по углам опустевшего дома, а шестой теплым комочком торкался у сердца.
Чет. Понемногу привыкала. Родственники не оставили в беде. Помогали, чем могли. Да много ли надо было в ту пору – детишек накормить да самой не помереть. Новая власть пришла. Все деревенские лодыри в сельсовете засели. Скот согнали со всей деревни в один двор, сдохла половина, другую половину на мясо сдали. Пахать не на чем стало. Да и кому пахать, мужики невесть где маются, а лодыри – они лодыри и есть. Раньше им кто, где что и подаст, тем и жили, теперь, где что у кого отберут. Только что на тебе надевано, того и не отобрали, а то, бывало, и исподним не брезговали. Такая жизнь пошла, ни есть, ни пить, ни сказать против. Хоть караул кричи. Ягоду собирали, грибы, тем и жили.
Нечет. Опять пришли люди в форме. Бросили ее, полуголую, с малым дитем, в запряженные сани и ледяной рекой увезли из дому. Дети возле избы стояли, смотрели ей вслед, покуда не пропали из виду. Кричала им в голос, чтобы домой шли. Год в тюрьме держали. Дети жить заставляли, иначе померла бы. Молитвой о них спасалась.
Чет. Вернулась. Все живы. Радость-то, Господи! Большак все на себе вынес. Смышленый. Двенадцать годков всего, а молчалив, мужик и мужик. В сельсовете устроился, печь топил, дрова председателю колол. Жена председателя, добрая женщина, дай ей Бог здоровья, помогала, то хлеба ему сунет, то еще чего, так они этот год и прожили. А сколько в ту пору народу кругом примерло! Не жизнь, ад кромешный.
Нечет. Дом забрали. Сказали, под клуб. К родным жить перешли. Там своей беды полон дом, а тут еще она с пятерыми. Но Бога не гневили, тем и жили в согласии.
Чет. Вернулся муж. Радости-то! Похудел. Взгляд колючий стал. В другую деревню жить переехали. Налаживаться стала жизнь. Глаза у мужа светлеть начали. В леспромхозе работал, платили хорошо, да и еду кой-какую давали. Два мужика уже работали. Остальные по дому помогали. Домишко поправили. Опять же, за хорошую работу начальство лесу на постройку дома выдало.
Нечет. В тот год многих мужиков забрали. Ее мужика так прямо на просеке взяли, даже домой не пустили зайти, проститься… и с концом. Потом все ждала и до войны и после.
Чет. Большак на заработки подался. То деньги, то продукты пришлет. Потом прислал много денег и письмо, к себе звал. Засобиралась. Да и чего собирать было? Детишек в телегу, крупы остатки, и в дорогу. Как добрались, туман один. Люди добрые помогали, да Господь вел. Ведь раньше дальше соседних деревень и не бывала. Приехали, а там степь, степь, куда ни глянь, это после их лесов-то. У сына комната в бараке, небольшая, а сам на шахте работает. Что заработает, все домой. Как отец своим братьям да сестрам. Хорошо стали жить, что Бога-то гневить. Кушать есть, одеть есть, жить есть где.
Нечет. Тут война. Горше не было времени. Одни бабы. Ревом ревели, с кирками да лопатами воюя. Не приведи, Господи. Молилась за сыновей ночи напролет, но, видно, много было молитв у Бога в то время. Похоронки пришли враз. Чуть разума не лишилась, да Бог миловал. Беда, бедой, а жить надо. Две дочки остались и младшенький.
Чет. Победа пришла. Рев, крик кругом. Потом все ждать стали. Некого, есть кого, а только ждут. В том и радость вся была. Тоже ждала. Ну хоть бы один. Вернулись, кому судьба вернуться, и пошла жизнь догонять саму себя. Медленно догоняла, но догоняла. Женщины начали в яркие сарафаны рядиться. Светлей кругом стало.
Нечет. Девки заневестились, а где ребят взять, мальцы одни да инвалиды. Вот горе-то. Вовеки бы никому такого не видать. Смотреть на дочерей, сердце рвется. Глаза огнем горят, да сжечь некого этим огнем девичьим. Сколько в слезах Бога молила. Ночи не ночи, молитва да слезы. А девки-то послушные, как овечки, что скажешь, тут же делают, все в себе держат, кричать хочется. Закричишь на них, они взглянут на тебя, взгляд светлый-светлый, как у отца, с ревом приласкаешь их, голубушек, надышишься их грустью, теплей станет, когда видишь, что и им полегчало.
Чет. Меньшой-то, меньшой, ну, чисто мужик стал. Похаживает, покрикивает. А обличьем, ну, отец, и только. И добрый такой же. Хорохорится, а доброта из него брызжет. Ничего тяжелого не позволяет делать, ни сестрам, ни ей. Мал мужик, да радость велика, не у всех так-то. В школе учителя не нахвалятся на него, уж больно хорошо занимается.
Нечет. Зима уж больно холодная пришла. Старшая простудилась, да тихо-тихо умерла. Невестой Богу явилась. Во сне долго являлась, грустная, как лампадка Божья, вроде все что-то сказать хотела, да не говорила. Такой и помнится.
Чет. К весне наехало народу на шахту. Расширять шахту стали. Всем миром робили. Веселей жить стало. У женщин глаза заблестели. От того блеска светло-светло кругом становилось, даже голова кружилась. Девки в зеркало стали глядеться. А как же еще, парней полны хаты. Зажил поселок, то тут, то там свадьбы. Задрожала слезная чаша полная, от молодого смеха, от женского счастья, начала расплескиваться, и стали вырастать из этих слез новые дома, деревья, детишки.
Нечет. Сыночка учиться послали. Радость вроде, а провожала, как на фронт. Сколько глаз светлых было вокруг, а остались одни тихие, дочерние. Письмо придет, дочка читает, она ничего понять не может, только плачет от радости, что жив. Отойдет малость и вдругорядь просит прочитать. Сохрани, Господи, ежечасно твердила.
Чет. Дочка замуж засобиралась. Как сказала о том, аж жарко стало, а она, голубушка, как птичка стала, не ходит – летает, не говорит – поет. А парень – орел, идет, ветер за ним свежий. Господь послал его, видно, за все беды наши. Да и откуда он, как не от Бога, ни отца, ни матери не помнит. Зажили вместе. А зять так будто всю жизнь с ними жил. Легко о том думать.
Нечет. Вскоре засобиралась. Сын зовет к себе. Собрала, что было, да поехала. Дочка плачет, зять помрачнел, но она в путь, благословясь. Намаялась в дороге одна-то. Сумку в дороге украли, с гостинцами, хорошо, деньги подальше спрятала. Сколько лет прошло, а помнит.
Чет. Домишко купили маленький, потом уже перестроили. После камней этот край раем показался. Все растет на земле, что захочешь, только работай, ухаживай. Сын добрый, ласковый, вот только дома редко. Приедет, будто вся семья собралась. Веселый, громогласный, к нему люди ближе стараются быть. Теперь совсем на отца походить стал. В аккурат в этом возрасте тот сгинул. А она так и ждет, то ли мужа, то ли сыновей. Никого она их мертвыми не видала, потому и молится, как за живых. Молитвой с ними через Бога разговаривает. Лестовица всегда при ней, Чтобы не забыть кого: чет – мужа вспомнит, нечет – помолится за него. Чет – старшенького своего вспомнит, кормильца в лихие годы, нечет – помолится о доброте его Господу, чет – средненького, тихонького да ласкового, нечет за него молитва, за него, чет – невестушка Божья, прости Христа ради, что не уберегла тебя, не отогрела зимой лютой. Еще молитва, чтобы доченька с внучатами приехала да сынок вернулся, жив-здоров. Уж очень надолго он уезжает. Молитвой только и спасается от одиночества. Слава Богу, есть о чем молить.
Сумрак становился тревожней. Старуха медленно поднялась и пошла к калитке, унося в своем маленьком теле неизжитую тревогу за своих детей, живых и нет, творя молитву об их спасении от зла. Ее темная одежда слилась с ночной тьмой, и только лицо было озарено светом, святостью веры в то, что все ее дети живы и только по разным причинам не могут приехать. Они просто далеко, но они навестят ее скоро-скоро, в доме станет светло от их глаз, свет этот прольется в нее родным теплом. Тем и живет, о том и молитва ее.