НАЗАД ВПЕРЕД,
ИЛИ ПРИЕЗЖИЙ В МАРЦИЛОНЕ
Абсурдно-симулятивный гротеск (роман)
Продолжение. Начало см.:
Ученый принц и Орден Ноль-1 - http://proza.ru/2009/08/10/1055
Ученый принц и Орден Ноль-2 – http://proza.ru/2009/08/17/357
Ученый принц и Орден Ноль-3 – http://proza.ru/2009/08/22/856
Ученый принц и Орден Ноль-4 – http://proza.ru/2009/08/24/1080
Ученый принц и Орден Ноль-5 – http://proza.ru/2009/08/29/358
Ученый принц и Орден Ноль-6 – http://proza.ru/2009/09/06/326
Ученый принц и Орден Ноль-7 – http://proza.ru/2009/09/09/1035
15. ОРДЕН НОЛЬ
Я греб лихорадочно и, как показалось, прытко. Добрый гений, к счастью, не отлучался. По крайней мере, минут пять спустя, совершенно выдохшемуся, мне повезло уцепиться за доску мимоплавного забора. На большее сил не достало. Еще четверть часа несло, как прищепку на «юте» плотика. Отдыхал, отдыхивался, аж члены затекли. А это, друзья, чревато судорогой. Представляю, с какой страдальческой гримасой – помесь Сизифа и Прометея – карабкался я на склизкий пролет. К общему фарту, плот в судоходстве был дитя - где-нибудь, верно, с обеда, потому и не расползся на двадцать восемь струганных дощечек. И на том спасибо. Ему от меня… и мне от него! Изрядно притомясь за этот день, я, если и думал о чем, так это о сне. Поэтому моментально с ним подружился, и он милостиво избавил от кошмаров. Правда, пару раз за ночь я просыпался, но до конца не осознавал, где… Да и вообще мало что мог разобрать…
Утренний холодок донимал, и не первый уж час, но даже ему не удавалось спугнуть дрему. Уже порядком засветлело, когда щеку как бы лизнуло мокрое и прохладное. Тьфу, не дай ты, пиявка! На этой гипотезе мозг со сном и раздружился. Открыв глаза, обмер – на меня глазела мохнатая и ушастая морда.
Волк?!
- Гау-гау! – приветливо сказал «волк» и свесил набок добродушное вместилище собачьих мозгов.
- Ну, здравствуй, - произнес я и робко потрепал пса за ухом. Да, Прескарен, похоже, проклятые треволнения превратили тебя в тряпку. Пора становиться человеком, тем более в глазах «брата меньшего», притом, что этот «меньший» не меньше, чем на дюжину фунтов, превзошел двуногого светоча.
Полчаса спустя мы плыли в обнимку. И если учесть, что утро не баловало избытком тепла, все вышло недурно и даже кстати. Хорошо б еще дня через три нам не скушать друг друга, благодарно думал разносчик разума, нежно глядя на милую мордаху твари божьей. Жаркий попутчик был вполне определенных, даже внушительных размеров, но куда менее определенного, можно даже сказать, слабо угадываемого происхождения. И надо отдать должное, как и положено более крупному и великодушному существу, во взгляде его не было пессимизма. Я замирительно погладил животное. Пассажир в шубе завыл.
«Опасность?»
Моя проницательность была подкреплена новым «У-у». Осмотрелся, насколько позволила предрассветная полутьма. Везде вода. Берег, на глаз, одинаково далек от любого «борта». Впрочем, нет. Да-да-да, черт, вон там - далеко впереди - русло перегородило что-то темное. Сумка расчехлена, труба наизготовку, и вот наведенный окуляр приближает россыпь одноэтажных домиков с дымящимися трубами. Остров инструментальщиков! Не проскочить бы.
- Ну-ка, подвинься, Прынц, – я не слишком церемонен. Пес нехотя подчинился, отполз и доверчиво уставился на меня, чуть скашивая глаза. С немаленьким трудом я отломил крайнюю доску и пустил в дело нож. Так появилось, пусть и мало эстетичное, но вполне годное весло. Еще часа полтора плот подчинялся воле реки, но потом путем подручных загребельно-рулевых средств я начал вгонять стихийно прямой курс в плавную траекторию со вполне заданной целью. И снова незадача – чуть спустя слабенькое течение резко ускорилось. Сперва вдвое, потом втрое. Наконец, нас стало забирать резко вбок. Никакие расчеты и выправительные усилия не помогали.
Беда, однако! Или что там, в конце концов? Водопад либо какой-нибудь водоворот, порог, каскад?..
Зверь, случайно нареченный Принцем, вторил упадочному настрою человека горестным, гнетущим скулежом. В ярости человек рубанул по борту веслом. Переломилось! Слезы брызнули из глаз. Это всё! Пес пособил в у-у-у-унисон.
Я прощался с самым дорогим. Дорогого было так много и, в сущности, так предательски мало… Взгляд примагнитился к мчащимся, растущим и засасывающим бурунам, в них гасились все круче всхолмляющиеся волны. Все-таки водопад!
Сбоку запиликало. Я обернулся. Наперерез нам неслась экзотическая посудина, внешне из стали. Посередке ходко крутилось колесо. Разметывая брызги и пену, точно из цистерны выстреливало талое мороженое. На борту ни одной фигуры. Но вот из невидимой щелки бакборта выскользнула веревка. Мне ничего не стоило дотянуться до нее.
- Без Принца не буду…
Горжусь, но я именно так и обусловил, это абсолютно точно! Иное дело, что условия мои никого не волновали. Из борта спокойно выросли два клыкосходственных зажима. Спустясь ниже ватерлинии, они очень точно и хватко крючканули плот под днище и на манер лифта въехали с ним на палубу. Расходившийся Принц, клацая, чуть не обломил об один из «клыков» собственный.
Едва не вписавшись в двухметровую взвесь пудры из взбесившейся воды, за которой кокетливо жмурилась бездна, судно развернулось и величаво покатило к далекому острову. Сумасшедшее течение было ему нипочем.
Очутившись на латунной, по виду, обшивке палубы, Принц бычился и рычал на коренастого дядю в необъятной зеленой фуфайке и глянцевитом фартуке. Не обинуясь, тот ухватил его за шею. Пес, не обинуясь, рявкнул, одновременно кусая дерзкую руку. После чего бессильно замотал лохматой морделью – порвать перчатку то ли из кожи, то ли из железистой материи не получилось. Зубы завязли, зато крепкая рука все глубже втискивалась в пасть, в глотку, зажимая нижнюю челюсть. Пара мгновений – и на моем спутнике защелкнулся намордник. Еще секунда – и толстую выю опоясал ошейник. Печально скуля, хвостатый увалень был уведен за единственную и, в общем-то, декоративную мачту. На ней слегка топорщился то ли парус, то ли флажок со стилизованным изображением раскрытых крылышек то ли курицы, то ли голубя. Выступившие невесть откуда другие спасители учинили хмуроватый осмотр – зрительный. Мой рот открылся для «спасибо-здрасьте», но тем и обошелся, ибо в спину толкнули: «Иди».
Повинуясь, - после шести или семи задержаний, арестов и узилищ за неполную неделю попривык, - я очутился в маленькой надстройке, где можно было только сидеть, да и то, поджав ноги под перекладину, служившую лавкой. Вход остался разневоленным, что будило искусы. Я и выглянул. Палуба была чиста и блескуча. Люди, а, то, и как знать, фантомы, опять исчезли. Наверное, мне тоже ничто не мешало покинуть темницу. Но рисковать не стал. Леса и долы за стенами Марцилона – это одно, а забортные кубокилометры бурной реки с водопадами – совсем другое…
И это называется путешествие: уже третий раз кряду я попадаю в классическое заточение. И в тот же раз ни за что, как и в первые два! Пора б и честь знать, господа.
Судно достигло удобной гавани, заполненной, по меньшей мере, дюжиной колесных скороходов. И опять, как час назад, отовсюду и враз возникли молчаливые… инструментальщики.
- Иди, - велел укротитель Принца.
Я сошел по сходням. За линией портовых построек раскинулся город. Дома на подбор одноэтажные: серьезные, каменные, с маленькими стеклянными окнами. Кругом массивы металлических приспособлений, механических организмов, обихоженных каркасов, крашеных труб… Лавинная демонстрация железорудной мощи и распоясавшегося техно-интеллекта. Ну, Марцилон! Край крайних контрастов!
Завели в ближайший дом. За узкой дверью лестница, она свинчивалась сразу и круто вниз.
- Иди. – Молвил сопроводитель. Ни капли угрозы. А если я и уловил чего, то безразличие, исходящее от спокойной уверенности в собственном могуществе и праве ничего не бояться. Сзади, из-за моих плеч вытянулась пятерня, сноровисто, едва не выдавив бельма, пришлепнула к глазам некую липкость.
Винтовыми завивами, счет им потерял очень скоро, спускаемся вниз. Однажды я оступился и кубарем ухнул по железу. Кабы не реакция и тренированные руки провожатого, цена бы моей шейке копейка. Остаток пути меня поддерживали под локоть.
Кажется, пришли. Наглазные тянучки отчмокнуты так же аккуратно - с половиной ресниц. Мы в подземной зале. Размеры аховые. Всюду снуют инструментальщики – взад-вперед, вверх и вниз по множеству таких же лестниц. Очевидно, каждая соединяет наземные жилища или конторы с просторными цехами подпольных заводов. Инструментальщиков даже на вскидку - сотни. И хотя бы одна женщина! То же с детьми. Такое впечатление, что это страна мужиков. Непонятно! Как, впрочем, и все в Марцилонии. Но я опять не уверен, имею ли право на вопросы людям, которые обошлись со мной без намека на привет…
Посадили на треногий табурет. Таких здесь понатыкано, почитай, по штуке на три-четыре станка. Для роздыху, видать, попеременке. За ближайшим колдовал пожилой мастер. Насуплен и горестен. Лицо одутловатое, волосы слизнуты от макушки до ушей, глаза навыкате, подозрительные, чуть что - утопают в пленчатых мешочках, как у хамелеона. Губы - две напитых пиявки – обвислые. Речь: перловая каша с пересвистом.
Шаги за спиной свидетельствовали, что проводник нас покинул. Я снова ни черта не мог понять. Перманентный балда – вот идеальное состояние приезжего в этой стране. Единственное желание: знать бы еще, чем ты, бедолага Прескарен, провинился перед миром – тем, большим, и этим – малым? Тебе Нигде не везет. Ты Везде лишний. Нездешний. Не свой. Приезжий…
Молчание инструментальщиков в кой уж по счету раз подтверждало: ты – чужой. Да и чего ты хочешь, чудак. Тебя что – убивают? Нет. Вот и сиди-помалкивай, дуй-радуйся в платочек. Очевидно, все-таки я болтанул это вслух. Во всяком случае, мастер приостановил работу, проутюжил меня недоверчивыми зыркалами и, меся слюни, сварливо забубнил:
- Тут ни кого не убивают. Запомни, брат. Это пошло из Марцилона. Принц боится убивать, лишать жизни, потому что смертельно боится смерти. Потому что боится сделать решимо, резко, круто. Ибо единичный пример решительности, он, не дай бог, пробудит вал резкости – во всех и каждом. Впрочем, есть тут и такой резон: ни один преступник в государстве просто не заслуживает смертной казни вследствие трусости и неспособности к настоящему злодейству, к самостоятельному поступку.
- Спасибо.
Прослезившись, я смыл остаток отодранных ресниц.
- За что? – придирчиво сощурился мастер.
- За то, что словом одарили правым. Честное слово – знатный подарок, особенно в вашей стране.
- Спасибо. Но ты плохо про нас подумал. Мы молчим не по злобе и не из гордыни. Мы молчаливы по натуре. Молчание – золото. Не понял?
И хотя я уже заранее кивнул, мастер упрямо гнул:
- Объясню. Ты успел заметить, что у нас чего-то недостает? Насколько у нас тихо? Речь не о заводском шуме. О живой речи.
- Да-да, у вас не слыхать глаголицы человеческой. Не скрою, очень все это странно. Так с первой минуты я и подумал: «Слышь, брат Прескарен, это ведь самое странное – молчание людей». Вы же труженики, а труженики, есть такое мнение, должны быть веселыми, общительными и довольными.
- Заблуждение! Мы сами так думали с первых шагов. Но, пару раз споткнувшись, стали плакать, а потом из мужества и честности просто замолчали. Дело в том, что у нас нет жен и детей. – На мое недоверие он возвысил ноту. – Тут надо все-таки понимать, все-таки… Понимать! На остров большинство из нас, пойми, бежало тайком, оставив семью на материке. Потому как была и надежда скоро вернуться. Но затворничество затянулось, и открылась немыслимая вещь: когда мужчины много лет живут одни и в однообразии труда, то очень скоро им становится не о чем говорить. А минет пара лет – глядь, уж и общаться-то друг с другом невмочь. Мужчины начинают исподлобья таращиться друг на друга, потом косятся на весь мир. Как-то так, волей неволей и сама по себе, община наша превратилась в однополый орден. И отличительной чертой членов ордена стало что? Правильно, угрюмость, а вдобавок склочность. Иной раз достаточно лишь искры, чтоб разгорелся костер всеобщей свары. А уж уйти от свары - одно пока средство придумано - молчанка. Правда, есть у мужского отъединения и оборотная, хорошая, сторона. Без женщин, без их соблазнов и всяких лукавых штучек, у мужчин появилась возможность углубиться и отточить до совершенства свое ремесло. В колонии нашей фактически каждый член – он и универсальный умелец на все руки, и, в то же время, уникальный дока в узком знании. Ну, вот возьмем меня для примеру. Самый признанный специалист по трем «Г» - гальванике, геологии и - гордость гностика - геометрии!
Началось! Я в изнеможении прикрываю глаза.
- Под стать и имя. Меня зовут Мастер Г. – выдающийся гностик, как ни в чем не бывало, разбалтывал кисель во рту. - Что до металлургии, которой я занят сейчас, - то уж в силу производственной необходимости…
- Позвольте, у вас, что, действительно, хм, нету, извиняюсь, женщин?
- Женщины… – будто лакнув коктейля из зависти, горечи и грёз, мастер трех «Г» и опьянел, и скривился. - Н-да, женщины! Как уже я сказал, далеко не каждый, драпая из Марцилона, успел прихватить подругу. А кто успел, от того она сама драпанула… После. Понимаешь, есть одна такая и, наверное, самая ужасная беда, которую принес этому народу режим лысца, этого проклятого узурпатора без короны. Принц отравил мозги всему этому народу, поголовно, и женщинам, хранительницам очага, наперед вторых. Гражданское поголовье этой страны привыкло ничего не делать, а только – болтать о пустяках, да славить его-не-его высочество, превозносить его не мудрость, его не гениальные начинания. Ради гарантированной подкормки за официально разрешенное безделье они привыкли даже хлеб жрать из отрубей, забыли о нормальной пище, о железных инструментах, о спичках… Мораль у всех одна – гори все синим пламенем, главное, что мы живем в придуманном благополучии. Никто уже не хочет замечать, как все разъедает ржа лени и вечная ее приживалка – равнодушие. И некому уже рассуждать о своей вине перед потомками, которым не останется ничего, кроме заброшенных заборов и трухи во дворцах, академиях и институтах. Мысли о будущем просто не могут зародиться в головах этих… - мастер не смог подобрать определения, – ну вы понимаете, этих, живущих сегодняшним днем. Известно ведь: куда проще поклоняться одному идолу, ни о чем не рассуждая, поскольку все за тебя давно и навсегда продумано уже. Кем? А не тебе, собаке, про то знать дадено. На то есть власть. И не надо, да и не дано тебе, огрызок, рассуждать: кто и по какому праву дал эту власть этой власти, не говоря про то, по какому праву эта власть имеет право на власть и на право тебе эту власть навязывать. Пешкой быть удобно. – Мастер тройного «Г» разошелся, да и я, осмелев, начал открыто уклоняться от фонтана его слюны. – А случись потом, в будущем, предстать перед судьей и отвечать на вопрос: «А где ж ты был во время этих безобразий и как же лично ты попустил такое?»… о, тут уж благонамеренный наш обыватель воскликнет: «А что, я выполнял волю непогрешимого принца». И оттого эти люди не хотят и никогда не захотят его ниспровержения. Он тюремщик их совести, а совесть – она узница самая ленивая, но и самая благодарная. Эта узница редко думает о воле. Никто не любит отвечать за свою лень. Принц обеспечил народу право на безответственность. И себе – первее вторых. Однако я кажется, увлекся. – Мастер уровнял словесный фарш, долго сплевывал и сморкался на пол. - Так вот наши бабы стали самыми первыми жертвами этой заразы. Они ею отравились еще до мужнего исхода сюда, на остров. Брехня, похвальба, суррогаты, муляжи… Вся эта ложь стала для них искомой истиной…
«Лукавая ложь – ласковое ложе и… ловкая ложа». – Это я точно про себя. То есть: не о себе, а сам, но не вслух.
- Вроде все и искали, а нашел принц. – Захлебывалась «Г-троица». – Словом, пришлось нам на этом острове все начинать с нуля. Город этот так и называется Нуль, и Орден наш тоже Нулёвый. Как и положено, и без того немногочисленные наши бабы не выдержали... да и рванули все – оптом, то есть скопом, для этого угнали пару кораблей. В нашей Нулёвой хронике есть такая скорбная дата: день повального бегства жен. 8 марта. Но самое печальное – бабы прихватили с собой и жидехонькую поросль – редехоньких наших детушек, дорогоньких наследничков. Так в одночасье остались мы и без будущего, при полных, как говорится, нулях…
- Какова участь беглянок?
- Бродяжат, побираются, чаще - табунами, но есть и индивидуалки, в смысле, одиночки: так сказать, пошатухи нищенского фронта. В Марцилон-то им путь заказан – там все давно схвачено-скручено, поделено-переделено.
- В голове не укладывается... Имея такую силу, такую технику, такую экономику, вы сносите этого недоучку на троне! – я возмущаюсь, и на этот раз без капли иронии. – Вы, построившие металлургические заводы и овладевшие чудо-кораблями, коим позавидуют Ливерпуль и Детройт! Ах, вы, верно, выжидаете? У вас стратегия… Однако не забудьте простую вещь: время коварно. Как бы ваше завтра не стало ихним вчерашним сегодня, потому что сегодня – всего лишь завтрашнее вчера. Вы завтра станете стариками, на острове у вас ни будущего, ни перспективы. А наследники… если одни из них уже будут, а другие – вас еще вспомнят… наследники ваши настолько выродятся и обленятся, что не захотят, да и не смогут усвоить, воспринять и применить ваши навыки, знания и открытия. И когда не станет вас, тут же не станет ни Острова Ноль, ни Города Ноль, ни Ордена Ноль. Останется Нуль, один огромный, круглый и сплошной Нуль! А чуть позднее, без вас, обнулится и Марцилон. Воленс-ноленс, но уж так. Рано или поздно.
- Очень, очень точно. Сразу видать, приезжий. Но у нас, такое вот дело, вождя нет…
Я внутренне весь подобрался: «Э, как бы и эти не произвели тебя в какие-нибудь магистры-гроссмейстеры». Ремарка Мастера Г успокоила:
– Правильно сказать, вождь как таковой есть. И даже уже на примете. Но за этим вождем нет той укоренившейся идеологии, какою за последние лет тридцать принц напичкал марцилонцев. Нет за ним и этой сокрушительной, как ее, харизмы. И программы цельной нету. Есть только сила, за ним которая, вернее, снизу его подпирающая. Он-то о ней, подозреваю, и не подозревает, не догадывается даже. И, в общем-то, вся проблема переворота в том, как бы, раздавив одного клопа, не предать власть пиявке.
- Ну-ну, ждите-пождите, глядишь, и некого будет спасать. Весь народец завалит загнившими заборами.
- Не поверишь, того же боюсь. Лично я - сторонник активных действий, - мастер слюняво жевал кашу, а я с затаенным скепсисом позыркивал на его унылую фигурку. – К сожалению, Орден братьев так и не завершил прений. Ни тайный плебисцит, ни открытый референдум не принес победы ни одной стороне. Лично я за решительное свержение, но есть у нас и достаточно людный левый фас - либералов, которые против всяких революционных мер и узурпаторских утеснений. А еще есть центровое болото колеблющихся. Левые не способны ни на что, кроме ученых разговоров и немыслимых прогнозов, «Болото» же ни в жизнь не всколыхнется в сторону переворота. Но все это, на мой взгляд, временно – до тех пор, пока за принцем стоят три твердыни, три святыни, перед которыми трепещет и преклоняется толпа. Дворец, Заборный Институт и Академия наук.
- Академия сгорела. Дотла, - буднично, всего лишь констатируя, перебиваю я, - между прочим, в ее поджоге обвинен злодей, стоящий перед вами.
Только сказав, подумал: нашел время и место самолюбие тешить. Но старый инструментальщик, подавившись на полуслове, шире и шире выкатывал желтоватые свои фары из-под войлочно-сволочных бровей.
- Сгорела? Кто? Академия? Надо же! – все-таки поверил. – А я ее, как говорится, воздвигал. Оранжерейный зал. Мой фундамент. Подумать только, какой-то чужестранец и… Впрочем, даже это не облегчает всей непосильной тягости задачи. Многие старейшины боятся идти на Марцилон, чтобы не заразиться миазмами скуки и разгильдяйства. Хм, и с чего это я вломился в такие джунгли? - спохватился он вдруг. – Вам-то что за интерес до наших передряг? То поджигает, то утопает, то агитирует…
- Простите, у меня все выходит ненароком, но не со зла. Кстати, что за штуку вы вытачиваете?
- А… - пеленая зенки, зарделся гальвано-геолог-геометр. – Длань великого человека, мученика этого народца. – Грустно продолжил он. – Много лет этот герой страдает за светлые идеалы человечества. Вот, если интересуетесь, уменьшенная копия его будущего памятника. Сразу после победы революции Торжества Света мы установим гигантский монумент этому сеятелю идей, этому аскету, стоику, борцу. – Мастер указал на чугунный отливок размером с ладонь.
Подле фигурки на полу лежала бесформенная железяка в полчеловека. Я узнал грубо отделанную… ладонь из бронзы. Но куда больше занял чугунный отливок. В нем легко угадывались очень характерные черты и детали. Наклонясь, я напряг зрение и… Икнул, узнавая в величественном пузане с горящим взором и выброшенной вперед рукой с обрывком цепи… Кого б вы думали? Ха-ха, то был он, острожный мой сосиделец, тюремный жорик… Ыйеяар! И главное, чугунную копию распирало такое благородство, какого в прообразе мне, признаться, наблюдать не привелось.
Дышать стало тесно. Но не стало смешно. Не по себе стало. Я больше ничего не стал говорить и даже не захотел ни о чем больше расспрашивать. Я плотно осознал, что приезжему, в самом деле, не стоит соваться в дела этой страны. И причина одна – приезжему просто не дано ничего понять в ее делах. Опыт соприкосновения учил: привычная тебе логика и действия твои, Прескарен, согласно логике постороннего, обречены здесь на неизменный крах, потому и оборачиваются непременным банкротством.
- Мы не задерживаем чужеземцев. Наша миссия на реке ограничивалась вашим спасением. Не более. Это уж я переборщил. Сейчас вас накормят и переправят туда, куда сочтете нужным. Нам это не труд. Всё. – Подытожил мастер.
Я кивнул и отвернулся.
- Э… - нагнал его окрик. – На память не побрезгуйте... Это... Персонально… От меня, – мастер несколько смущенно протягивал миниатюрную статуэтку марцилонского великомученика. – И не пытайтесь ответить тем же. Удивить не удастся. Я крепок в убеждении, что подземная техника Ордена Нуль не уступит самому совершенному аналогу вашего Закордонья. Так что не удивляйте нас, договорились? Так-то вот, приезжий. После обеда укажете дежурному лоцману маршрут доставки. Вас высадят везде и у всех, кроме – здесь и у нас. Договорились?
Наелся вдосталь, от пуза. За столько дней и сразу! Островитяне, ко всему прочему, сберегли рецепты прежних кулинаров. Яичница из пяти желтков на томате под сметанку, да полбуханки свежего хлеба, да рябчики под чесночным соусом, да полфунта домашнего сыра - и все это под литр столового вина! Рекордно быстро это все обратилось в воспоминание, ухнув в одно небольшое отверстие на лице, которое без малого неделю не столько потребляло, сколько извергало всякую нематериальную чушь.
Потом препроводили на моторную мелкодонку, где я не без труда пропыхтел, а может только показалось: «На вон на тот берег, ик… сильно обяжете»… Слабый жест обжоры относился к незнамой стороне реки.
Уже на борту выяснилось, что островной инструменталиат снабдил гостя провизией для дюжины пиров. Но меня куда больше радовало возвращение Принца, весьма отъевшегося и не менее ублаготворенного. Только теперь я разглядел, до чего же велик и мускулист этот скресток волкодава с водолазом.
Итак, извольте, сударь мой, вперед. Смело и решительно. Подумать только, впервые за всю жизнь ты обзавелся надежным защитником и поводырем с отменным нюхом на жизнь. Стоило ль читать так много, чтобы так долго не понимать: тебе нужен всего-то Принц. Но только и именно этот! А ведь стоило!
Взвалив сумку с провиантом на прихваченный в Нулевом Городе аршинный стальной стержень, я передохнул, переварил и переключился сначала на шаг, а потом на малую рысь.
Куда? Честно, не знаю. Хотелось одного – куда-нибудь. Да если и не хотелось, ничего иного не оставалось. Ведь ты приезжий, а если в точку, то просто чужак, никому не нужный нахлебник, захребетник, прилипала. И не только тут. Пожалуй, чужаком ты не был, как ни удивительно, лишь самому недолгому своему знакомцу – Принцу. Не тому лысому неучу, а вот этой лохматой животине с добрыми глазами.
Нам следовало идти. И мы делали это. Приятный ветерок обдувал лицо и морду, улетучивая слабый хмель: кому - от вина, а кому - от парного ливера. Лес заметно редел. И надо отдать должное Принцу – он держался какой-то одному ему ведомой тропы, мне же ничего не оставалось кроме как положиться на собачью интуицию. Помалу лес сошел на нет. Впереди стлалась степь с желтеющим взвысями. Уже легче. Серпом резануло сквозь облако солнце…
Как-то, взбираясь на довольно отвесный холм, я приметил, что пес тихо и встревоженно рычит. Проследив за его взглядом, я невольно задрал голову. Понятно. На соседней верховине торчит человек в поношенном фрачишке: руки в боки, ноги врастопырку. Молодцевато согнувшись в полупоклоне, еще издали он приподнимает шляпу.
- Мое почтение, Прескарен. Рад, что вы спаслись из этой клоаки невеж и балаболов, – глумливый тон показался мне смутно знакомым. Еще пяток встречных шагов разрешил и этот ребус.
- Вы, Скуттар? – я изумлен и неподдельно. – Или теперь уже ИО Скуттара?
- После вашего бегства не сподоблен такой чести.
- Р-р-р, гау! - порадушничал пес. Молодчина! Какой нюх на мерзавцев.
- Спокойно, Принц, кусаться будем позже, - я сдерживаю порывистость зверя.
- Принц? И вы еще находите силы безучастно произносить это слово? – поморщился Скуттар. – Я так, ей богу, дай только в Европу выбраться, заделаюсь анархистом-террористом, объявлю бойню тиранам и перестреляю всех наследных принцев и королей, начиная с турецкого султана и по ранжиру до князьков Монако и Туамоту.
Поравнявшись, я с правой, хоть и безучастно, влепил бальному Казанове в ухо. Он разом сковырнулся, и глянь-ка улыбчиво подставляет уже горло встрепенувшемуся псу.
- Это вам, милейший, за то, что вы имели наглость гробануть казну, не соизволив упредить меня, хотя отлично знали, на кого падет подозрение, как только вы смоетесь, – я неспешно расшифровываю педагогический прием.
Все это время Принц пускал слюну на его горбатенький кадык. Осторожно покрыв ладошкою гляделки, хлюст виновато заголосил:
- Умоляю, Прескарен, не надо, умоляю… Это все придумал каналья Буллион. Его затея. Я ведь искренне надеялся в казне на что путное. А там…. Тьфу, барахло. И потом, клянусь здоровьем всех своих отпрысков… внебрачных, я был уверен, что вы аферист космической гильдии. Я ведь как мнил-то: Академию наук кто пожег? – узрев мой забелевший костяшками кулак, он заспешил реабилитироваться. – Ах, не вы? Верю и категорически извиняюсь. Но я ж решительно не знал. Я ж, в глубине, безвольный, доверчивый, хотя и недовоспитанный жуир. То есть дерьмо, конечно, но безобидное. Да, всех мерю по себе! Да, подставлю любого, но только не врите, что и маму родную. Вот ее, лапушку, я не подставлю сроду, потому как ее-то и не помню, родненькую. От роду. Все свое детство я месил песок для замков на пляжах Одессы. Слыхали? Такой есть городок в Америке. Спрашивать круто с меня - просто глупо. Не бейте меня. А то покалечите ненароком, лишив мир закоренелого республиканца и перспективного декабриста. – В ответ на мое бездействие он хамел на глазах.
- Тэк-с, а где же преподобный член сгоревшей Академии наук? Биточка Буллион который? – вопрошаю я, оттягивая Принца от пылеповерженного соблазнителя беспорочной Изомахильды.
- Поверите ли, сей бесстыдник, срамец и пакостник меня надул и, покуда я беспутно, безрассудно, но безвредно дрых, он со всем наворованным скарбом - фьюить! – усики авантюриста возмущенно встопорщились, само собой, не без помощи мизинца и ноздрей.
- Много нахапали?
- Где ей? Всяка ерундишка: глиняные шалопики, бычьи пузыри, клетки с вялеными мышами… На что, на что все это там? – чувствуется, его взмах был адресован Америке.
Не без сочувствия глядя на ловчилу, я не могу удержаться от комментария:
- Глупый, нечестивый Скуттар, вникни и пойми: лишив тебя твоей доли трофеев, хитроумный Биточка где-нибудь на периферии заделался, самое малое, туземным Ротшильдом. И плевать ему на то, что в дворцовых кулуарах о нем не будут травить завистливые басни, как, к примеру, вы о…
- Я совсем не имел в виду того барона, то есть имел в виду не того барона, тьфу, сиречь не барона вообще. – Попавшись и путаясь, Скуттар слегка порозовел, если такое сравнение применимо к меди этих щек. – Вы, признаться, совсем запутали меня своими перепадами с «вы» на «ты».
- Довольно. Вы не в Париже, не в Вене и даже не в Санкт-Петербурге. Здесь всё можно. Если не ошибаюсь, это ведь ваше кредо, когда исходит от вас - для вас, а не против вас.
- Вот именно, – со странно-затаенным смыслом отозвался он.
- Что?– я решаю уточнить.
- Да вот узнал от Биточки, что в Марцилонии, будь она неладна, есть некий загадочный родник мечты. В нем как будто бы течет вода везения, – возбудясь, выжига перешел на крик, чем взволновал собаку, и снова перетёк на полушепот. – Кто наберет этой жижи и выпьет, тот ухватит за хвост павлина фортуны, – меня морщило от его цинизма. - И тут уж не робей - шинкуй эту жар-птицу на какое хошь жаркое успехов, радостей и шансов. Это я вам, Прескарен, передаю то, что мне самому передал Биточка, которому передал это…
- Амба. – Не выдерживаю я. - Не давите на перепонки, Принц не оправился от нервных перетрясок.
- Про то тут все знают, – по-своему поняв мой порыв, он резко перешел на угодливо трусливый шепот. – Зато мало кто знает, как добыть эту чудную жижицу. А без нее и павлинчика… того… не сцапать. – Прицокнул пройдоха.
Я насмешливо смотрел на малодушное создание: «Да, братец, с тобой главное - чуток твердости, и лепи, что хошь. Нахалы почти все такие, лишь бы не слабить узду и смачивать глину». Вслух другое:
- По мне главное – где? А уж как…
- Э, не скажите. – Не сдавался Скуттар. - Тут-то и собака зарыта…
- Не обижай Принца. Он телепат. – Шучу я. Но прохиндей задом-задом опасливо отполз. Шага на четыре.
– Ты уж встань, пожалуй, Скутя, - прошу я. - А то простынешь ненароком. Итак, насчет чего там закопали… животное? – и на случай поглаживаю пса.
- Я… право… слушал как-то так вполуха, на Биточку понадеялся. А он, шельма, взял и упузырил. Одно лопотал, помню: что в деревне знают про это, про источник-то. Во дело какое…
Все это уже значило: не куда-нибудь, а ТУДА! В деревню…
16. К ЦЕЛИ
Деревня, если и отличалась от столицы, - самый мизер. В этот мизер входили: одноэтажность строений, столпотворение нищенок с детьми и отсутствие вздорных таблиц-указателей типа «Осень», что объяснялось, по моим догадкам, низким уровнем грамотности селян. А в целом, все то же: сырь, серь, сор, всепроникающий и неистребимый дух тупизма и скукотищи. Хотя, что-то ты загнался, брат Пенъюпишен. Облыжно судишь о подворье, завидя лишь его калитку. Не по нашему…
Буквально на околице нам предстало совершенно нетипичное для столицы ревю. Стержневое действо явно рассчитано на деревенщину. На широкой площадке близ «просто аптеки» перетаптывалась гурьба ротозеев, а в центре резвился мелкий факир в белой чалме. Ни ассистентов, ни реквизита. Лишь саквояж и приткнутая к серебристому штырьку афиша: «Гуру Ф.И. Бон Наччи».
Гуру не жонглировал, не пускал пламя и дым, со скромным и безучастным видом он просто взращивал количество яблок. Из одного яблока он делал два, из двух - три, из трех – пять… Народец недоверчиво гулькал и булькал, а маг невозмутимо волхвовал, заставляя толпу расширять обруч, ибо куча яблок неумолимо росла. Люди недоверчиво воркотали. Волшебник не мог их пронять, потому что яблоки это вам не сабля в зёве.
Яблочная пирамида уже завалила своего создателя до самой бороды. Но толпа по-прежнему хмыкала, знаем, мол, эти штучки. Хотя таких штучек не знал никто, во всяком случае, я. Ну, не мог никакой фокусник все это сотворить ни из рукава, ни из-за пазухи, ни тем паче из воздуха. Десять тысяч яблок из ничего - такое не под силу ловкачу, иллюзионисту, престидижитатору. Это было чистой воды колдовство. Маленькое чудо без подвоха. Но чары не брали марцилонских селян, и когда над кучей яблок забелел лишь кончик чалмы, толпу всколыхнул скептический гогот:
- Кудесник выискался, знаем мы эти трючки-дрючки. Не первый снег на голову.
И… разобрались по домам. А ведь покажи им обыкновенную спичку с горящей серкой…
- Господа, я волшебник. – Погребенный яблочным развалом, тщетно и глухо взывал факир, но не удостоясь отклика, начал гневно разметывать фруктовые ярусы. - Это не фокусы. Это простенькое, но настоящее чудо. Вы хотя бы надкусите яблочко-то…
- Это не имеет значения, - с торопливым испугом возразил один-единственный, припозднившийся зевака и переключился на конский аллюр. Оно чего бы ради? Долго ломать голову нал причинами коллективного бегства не пришлось: вон там, в самом конце улочки открылась аптека, после обеденного перерыва! Как все просто.
- Ну и страна. В чудеса не верят. Ничем никого не удивишь. Пожалуй, останусь. Мой долг - лечить несчастных и безверных, - пробормотал чародей, укладывая яблоки в чалму сначала по одному, а потом доверил всей куче струиться туда лавовым потоком. Чалма при этом не раздулась ни на дюйм.
Я ему сочувствовал и капельку завидовал: лишь очень крупному волшебнику по плечу расколдовать это проклятое население. Не успел я так подумать, как воротник расстегнулся и мне за пазуху, прохладно щекоча, набился добрый куль наливных, подвинув булькнувшую фляжку. Сложив ладони пирожком, маг с искренней признательностью смотрел на меня.
По ходу недолгого представления Скуттар время даром не терял. Его пронырливая фигурку выныривала то тут, то там, - вот с пьяненьким крестьянином, вон с унылым от персональной экологии трубочистом.
- Ну, вот что, премилый мой Прескарен, сегодня я рассчитываю на полное отпущение грехов. Я тут выудил кой-чего о кой-о-чем, – когда мы свернули за угол, он заплевал мне все ухо. – Подумать только, в этой стране есть… что бы вы думали? Вовек не догадаетесь. Собственная пустынька. И не искусственная. Натуральная…
- Как-как?
- Пустынька! Крошечная. Но природная.
- Внимание, внимание, срочно развесить уши: брешет Скуттар. Бесплатно.
- Ирония? Зря. По древнему поверью, в пустыне и упрятан колодец с жижей жизни.
- Как просто. Не хочешь - сбрендишь.
- В том и дело, что не так и не просто. Колодец, по слухам, укрыт в галерее мрачного замка. А в замке обитает оборотень Флэн, жуткий, – усердствовал пустомеля. - Прозвище - Пепельный Глаз. Этот Флэн – властитель окрестных уездов. Он собирает с деревенщины подать в виде девушек и индюков. Каждые полгода – по девушке, раз в неделю – по индюку, а за неимением – по паре гусаков. Само собой, поголовье индюков давно перешло в состояние неимения. Вот где… - прощелыга сторожко косанул глазом, но Принц величественно охаживал мелкокалиберную пассию двортерьерской наружности, - животное закопано.
- Не впечатляющее чудо-юдо, – делюсь я. – И давно оно объявило птичье-девичью мобилизацию?
- Никто не желает зарываться в детали, только в общих чертах.
- Спасибо на том. Сегодня мы с Принцем подумаем и, если поверим, то завтра штурмуем гусиного монополиста. Соскучился, знаете ли, по замкам и бастионам.
- Меня возьмите, пожалуйста, – ржавея во все лицо, попросил Скуттар, глянул на меня исподлобья и спешно перевел взгляд на носок ботинка.
- Вам уже надоело штурмовать вулканы?
- Как? Вы о чем?
- О прекрасной Изомахильде. Роман был недолог…
- И надрывен, - подхватил аферюга. - Она бац мне в лоб: «Вы меня любите, Скуттар?». На что я бац и тоже прямо: «Вас я очень люблю, я аллергию не люблю, а на вас у меня аллергия».
Неисправим… Еще раз критически обозрев рыжее созданье, я неопределенно хмыкнул. Приняв «хмык» за знак одобрения, пижон выразил восторг, что сделало его внимательным и разговорчивым. Во всяком случае, он не преминул заявить, что за время пути Прескарен заметно раздобрел в районе пупка, и тому, Прескарену, пришлось поделиться сочными наливными…
Ночлег нашли в доме с вывеской: «оптека здешняя».
Ох, уж эти мне аптекари! Нет, не подумайте чего, я далек от мысли задирать аптекарей. Из этих господ, порою, выводятся довольно большие и сильнодействующие умы. Чего стоит открывший периодичность солнечных пятен фармацевт Швабе или травник Алигьери, в рекламе не нуждающийся?..
Хочу сказать, что щедрость сельского аптекаря, отлившаяся в царский ужин, была вовремя простимулирована яблоками и бычьим пузырем, который случайно, но прямо за столом завонял из кармана Скуттара. Это лишний раз подтвердило то, что мой ржавый попутчик ничего не слышал о новом «всеобщем эквиваленте» и что казенный пузырь он подтибрил из неискоренимой тяги к хапу. Поэтому, с легким сердцем расставшись с эталоном моды, Скуттар сильно удивился, узрев плоды моих переговоров с более продвинутым хозяином. И было чему: после ужина нас ждали две постели, плюс половинка… зажаренного гуся. Верх транжирства для марцилонских скаредов.
- Прескарен, вы превзошли меня, - с маленьким уважением и большой скромностью изрек пустозвон.
Разубеждать не хотелось.
Перекусив, косточки сдали псу. Принц молниеносно разделался с ужином. Результат дня обнадеживал: продуктовый запас под грифом «Нуль» сохранен в неприкосновенности. А значит: «один - ноль» в битве с голодом.
Легли засветло. Перед покорением, пускай и карликовой, но пустыни, выспаться не во вред.
Ни разу не доводилось мне видеть такого жуткого сна… Я пробираюсь по освещенной галерее с готическими сводами. Пол сложен из ровно пригнанных гранитных плит с забранными решеточкой углубленьями, над каждым - яркий серебристый фонарь, а в каждом – горстка серо-желтого порошка. Зачем он здесь, откуда? – голову сломаешь. С каждым шагом в сердце закрадывается безотчетная, мнущая, тошная тревога. И чем дальше, - тем тревожней; чем дольше, - страшнее. Но вот… Там вдали рябит нечто. Безликое, бесформенное и, возможно, бестелесное. Силуэт, фантазм, мираж. Как ни странно, я стопроцентно вижу и без очков. Еще пара шагов, и… да это же профиль очень стройной женщины. Я рад… Или не рад. Р…ад… Ад… Аделина, ты? Видение извивается и порхает как ситец в бойнице. Наплыв гари, извив пространства, и вот уже Аделина рядом. В меловой рубашке с багровыми проступами, обездвиженная как картонная вырезка, она раскачивается над полом. Медленно лицо ее разворачивается ко мне. Святые угодники, девичье горло нанизано на крюк, подвешенный к потолку. И это лишь начало. Какие-то фигурки в раскачке вылупляются слева, справа. И вот впереди уходящяя в глубь тоннеля гирлянда таких же «светильников». По мере их удаления – все явственней следы тления, у некоторых белеют кости. Мне настолько страшно, что ноги пятятся сами, а спина холодеет в томительном ожидании. Каждый тыловой полушаг дается туже и туже. Некая сила парализует тело и волю. Глаза ворожисто примагничивает к самому дальнему трупу. Лишь силой воображения в полускелете угадывается женщина. Самое ужасное, что тела на крюках строго женского пола. Стук костей, как далекая чечетка, - и вот… нижние конечности мертвеца раздвигаются. Или их раздвигают?! Боря одурь, я шарахаюсь за соседний выступ в стене. Последующая феерия воистину кошмарна…
Из конца тоннеля, тонко всхрипывая, разделяя головой ноги висельниц, ко мне семенит человек пепельного окраса. Поминутно оборачиваясь, он спотыкается, падает, вскакивает, тело исходит в свирепой трясучке.
…И я вижу Флэна. Знобящейся кожей, корнями вздыбленных волос я вижу, чувствую, понимаю, что это Он. Мои ноги – комки влажного гипса, тело струится потом, который льдистей самой стылой полыньи.
Оседаю на пол. Высоченный человек в плаще из стальных чешуек неотступно вышагивает за сбавляющим ход беглецом. Почти поравнявшись со мной, тот, будто бы словив затылком невидимый заряд, сраженный, падает плашмя. Флэн наводит на него гигантские лунные глаза с чернильными зрачками. Бедняга, привстав, оборачивается. Слышу, как скрипит его шея, не в силах противостоять дьявольскому зову лунных фар. Нечастный беглец ладонями пытается закрыться от этого немигающего, страшного и влекущего взгляда, но руки срываются к коленям. Лиловый слепящий зигзаг от глаз Флэна прорезает тоннель. За метр до лица жертвы кривая молния концентрируется в прямую и тонкую электрическую струю. Открыв было рот, упавший беглец затихает, с хрустом откидывает голову, почти доставая теменем хребта. Лучевой пучок, отзеркалив от его лба, стремглав возносится к светильнику, еще настоящему, и уже оттуда зеленым жгутом с когтистыми корнями впивается несчастному в грудь, шею, живот. На миг обратясь в прозрачную форму зеленого стекла, несчастный тут же на глазах распыляется. Крупинки серо-желтого порошка просачиваются сквозь решетку в как-будто специально подгаданное углубление – прямехонько там, где только что были ступни. Серенькой пирамидкой пепел оседает в углублении пола. Вот и весь человек. Здравствуй и прощай, я даже не успел перемолвиться с тобою.
Но сердце замирает – рыщущий взор Флэна буравит полумрак моего закутка, ощупывая, вороша, просвечивая. Силюсь зажмуриться, но не могу противиться, не осиливаю отвести глаз от чугунного лица. Он меня не видит. Он способен только слышать. Крик, топот, стук зубов – музыку страха, чечетку ужаса, скрежет чужого отчаяния. Слышу лязг собственных зубов. А он? Слышу нескончаемый, надрывный вой издали. Знаю, он продирается из… моего нутра.
Жуткий визг из-под ног. Сердце вон. Сон долой. Ноги на полу. На странно мягком. Глянул. Лопоухая псина, и мой башмак на ее слуховом аппарате. От крика проснулись все: и Скуттар, и Принц. Последний и домесил затеянный мной пирог такой начинкою завываний, что, верно, пробудилась вся деревушка. Было рано, я смутился, отчего сразу же встал. Попутчики подражали поводырю.
- Великие походы затевают ранним утром. – На всякий случай, поясняю всем. - Кто со мной идет, тот со мной встает.
С виду неженка, Скуттар выявил достаточную подкованность по части ранних побудок. По крайней мере, оделся быстрее меня, и на его уродливом лице не осталось тени сонливости. Опыт – вещь бесценная, а амурный шлейф ночного волокиты, конечно же, немыслим без утренних побегов от гнева рогоносцев. А, может, я всего лишь предвзято расположен к рыжику? Мой безмолвный вопрос адресовался Принцу. Как знать, как знать, ответили добрые собачьи глаза. Нет, что ни говори, нюх у собак покруче нашего будет.
Предстояло дело. И, по всему видать, серьезное. Особенно, его конец. Нет ничего недвижнее могилы. Но именно недвижная могила, наперекор любой воле, настырно и надежно влечет нас в вечности. В вечности каждому хочется оставаться красивым. Хотя красивым ты останешься, максимум, на день да и то, если не изуродуют лицо. Потом - тлен. И все равно, ради только одного этого дня, я счел правильным побриться. С помощью бритвочки из перочинки худо-бедно удалось.
Выходили в ночь, переползающую в утро. Солнышко только-только, совсем еще робко, раздвигало набрякшую заваль стыдливо закрасневшихся облаков. Однако жители деревни трудовито метались по дворам, истошно, но обыденно взвизгивая и вопя: «Флэн снова подтырил гуся».
Меня покоробило, что при такой опеке лапчатых, мало кого волнует судьба угнанных красавиц. И после очередного выкрика о краже гуся я, не выдержав, взял за грудки ближнего селянина:
- А девицу Флэн не упер, случаем?
- И шут бы. Того добра не жалко, - было ответом, в довершие коего мои руки нервно трепали клочок залатанного армяка. Вот и все от мужика.
Деревня валила улицей-однорядкой. Скопом выяснялось, у кого увели крылатого. Походя считалась живность подворий. После суматохи недосчитались гуся… Одного, другого, четвертого, не говоря про меньшую наличную птичность или, как ее, птичную наличность… Что ничуть не удивляло.
Наша команда не влилась в коллективный переучет: заборные подданные (или подзаборные данники) и сами поднаторели в этом..
За косогором, сколь хватало глаз, разлеглась пустыня. Да-да, пустыня в центральной Европе! Кому скажи… Само собой, на фоне Гоби и даже Атакамы она лишь махонькая песчанка. Но на меня, новичка, впечатление произвела. Во-первых, за счет своих размеров – линия горизонта, куда ни глянь, оставалась стабильно желтой. Во-вторых, лично я впервые созерцал сей природный комплекс и сразу проникся к нему предусмотрительным почтением. Этой Пустыньки мне, Скуттару и псу Принцу вполне достанет на то, чтобы разделить участь тех тысяч храбрецов, что неудачно застряли в песках Сахары или Аравии. А любой из них, уж верно, не меньше нашего чаял сыскать свой ключ удачи.
- Ей богу, пустыня! – усмехаюсь я и ступаю на песок.
- Чего тут странного? В Марцилонии есть все, что ей, если разобраться, не в надобность. Это как бы миниатюрный слепок всего человечьего мира во всей бездне его умных глупостей, ложных умностей, парниковых идеалов и фальшивых добродетелей, - разошелся Скуттар. – Здесь, в этой карликовой стране, есть, к примеру, путешественник.
- Путешественник? – я не верю ушам.
- Факт.
- Он-то на кой ляд тут сдался, простите? По заборам шастать?
- Он тут для того же, для чего анти-академик, горе-генерал, лже-лекарь, псевдопалач и полу-принц. Для исполнения, ха-ха, своих прямых обязанностей. Путешествовать, предпринимать изыскательские экспедиции.
- На что, на что им экспедиции, скажите на милость?
- Боясь ошибиться, смею допустить, чтоб экспонаты привозить...
- Какие, какие, к чертям, экспонаты? – я едва не ною от тоски, сродной невралгии. – Марцилонцев самих пора экспонировать. Но прежде заспиртовать, для какой-нибудь кунсткамеры вселенской глупости.
- Какие экспонаты? Это вы сами решайте. А по мне, разные там всяко-возможные обломки: заборов, вывесок, академий…
- Тьфу! Хватит! Спички на базу!
Плут порадовал меня, безропотно передав коробок… ого, «спичек охотничьих», огромных и непромокаемых. Пожалев и спрятав редкость, я обошелся своими и задымил припасенную сигару, очевидно, из портсигара Кнуреллера.
Шагали налегке, по щиколотку увязая в сыроватом, прохладном, бисквите. Принц плелся позади, груженный провизией и водой в глиняных флягах.
Я понятия не имел, где и как искать логовище Флэна. О страшном сновидении старался не думать вовсе, а по правде – старался просто отвлечься от мыслей, планов, от всего. «Флэн сам увидит, надо полагать», - рассудила голова.
По сей день задаюсь вопросом: зачем, чего ради пустился в эту рискованную авантюру? Со скуки? Для самоутвержденья? Но если и да, то как? За счет чего? Каким образом? Путем геройской гибели или печальной планиды пленника? И по теперь не скажу!
Ты ведь располагал чем? Единственное оружие, которое позволил… точнее, тебе позволили захватить, - стальной прут с острова инструментальщиков. Воинство тоже не ахти как надежно и могуче: залетный шаромыжник и здоровый, но всего лишь пес. С таким арсеналом и этакой ратью шансов супротив оборотня маловато! И вот еще какое безотрадное наблюдение: чем дальше в Пустыньку, тем разительней менялся Скуттар. Его медленно, но верно разъедал уксус горести и разочарованья.
С наступлением дня мы так и не ощутили жары, предписанной пустыням учебниками. Европейский суррогатик знойных владений дюн, барханов и самумов был ровен и спокоен. На мили, версты и целые льё по радиусу – лишь плоское соломисто-грязное блюдо. И песок сродни пляжному, что вблизи канализационных стоков. Похоже, сырость сроду не покидала сей убогий ареал.
А тут еще утро порадовало установкой на скорый и долгий дождь. Правда, этот товарищ не спешил и ливанул точно в полдень, на какую-нибудь минутку-полторы, чего хватило, чтоб превратить волость дюн в мерзавчато чавкающее болото. Моченый песок глумился над обувью, не говоря про собачьи лапы. До вечера было зябко, постыло. И пить нам, вопреки литературным примерам, не хотелось. Даже, я бы сказал, наоборот. На Скуттара мокрость произвела специфическое действие: покоритель пустыни в слипшемся фраке спекся и захныкал:
- Прескарен, больше я не ходок. У меня замокли панталоны, и я боюсь, мне промежность натрет.
И чем тебя, детинушку, утешить? Чувствуя воспитательскую ответственность, я долго не мог придумать, как бы успокоить, чем развлечь филона. Эврика постучалась неслышно: я просто извлек подзорку и протянул хандрюку в подмоченных панталонах.
Наведя окуляр, он тотчас возбужденно хрюкнул. Я тотчас отнял оптику, сосредоточив фокус на раздавшемся средь песочного моря утесе. Он был недалече и весь как истыкан – в прорубах пещер.
- Ура, масса мормон, на носу Солт-Лейк-Сити! – ору я. - На приступ, друзья!
Скуттар растерялся, своею алогичностью в кой уж раз ставя меня в тупик. Может, ты сомневаешься в существовании источника? Так на кой же черт народ баламутить? И на кой сам-то в спутники напросился? Чего ради? Кознеплётства для? А я-то, а ты-то? Сам назвался, сам и отвечай, Прескарен, пора забыть про все эти ИО и прочие раздвоения – лукавую поруку безответственности.
Так или иначе мы тронулись к рубежу яви и чар. В горле пересохло. Отстегнув от Принца глиняный скудель, я надолго приложился к узкому жерлу. Попив, уже и раскаялся в слабоволии. Ты, брат Прескарен, сперва отвоюй у Флэна родник, а там утоляйся, сколь глотка запросит? Но из него! Из родника!
Себя назначил авангардом. Скуттар попросился в запас и прирядился в хвост.
Спустя час утес пророс в черный, вздувшийся на пустынькиной плоскости монолит. По мере приближения нам все чаще приходилось огибать крупные гладкие камни. Скуттар предложил пуститься вприсядку, чтоб Флэн не сразу заметил, а мы б успели осмотреться и изготовиться к приступу с удобных позиций. Я на это усмехнулся: а не поползти ль нам на карачках или, того круче, раком? После чего тут же залег за холодным валуном и приложился к подзорной трубе. Скуттар в окулярах не нуждался – у шельм зрение, как правило, ястребиное.
Песок был мокр и холоден, ноги прели от влаги. Разувшись, я скинул рубаху, выменянную, к слову, у того же сельского аптекаря на тот же бычий эквивалент. Хоть и нехотя, Скуттар во всем следовал моему примеру.
Тут гавкнул Принц. Я прочертил зрачками дугу футов на двести вкруг скалы. Сердце остро прошильцевал страх. Только тут, отсюда я понял, что же отдаленно напоминает скальной баобаб с неравномерно продавленными дырами. В каменистом уроде угадывался темный пятидесятифутовой вышины череп с сажевыми провалами глазниц, ноздрей, ушей и рта. Остальные дыры помельче. Но притягивающе мистифицировали только эти, большие, придавая логову оборотня сходство с Шеолом, адским вместилищем смерти. Шокированный, я поперву не заметил то, что не ускользнуло от профессионально цепкого взгляда мошенника.
- Вот тут уж ничего не скажешь, барышня что надо! Ни маль-маль аналогии с пиявочными доноршами из Марцилона. Дайте трубу… пошустрее, - истребовал Скуттар, наглея на глазах.
- Убери отросток гадости, - раздраженно выбраниваю я и, отпихнув нахала, пытаюсь разглядеть предмет, основательно им обследованный без помощи линз.
Организм с глухими зачатками образного мышления, Скуттар не поддался наплыву глобальных оккультных фантазий, а сразу же облюбовал не всем приметные частности. Это и отличало его от идеалиста-фантазера Прескарена. Итак, футах в двадцати от исполинского черепа лежал относительно небольшой и плоский каменюка песочного цвета, благодаря которому сам он сливался с окружным ландшафтом.
Возле столь неяркой частности, как желтый камень-плоскарь, сидела на корточках тоненькая девушка в желтом, типа амазонки: узкая кофта притянута поясными тесемками к брюкам. И еще одно светлое пятнышко выделялось на сиротском клочке желтизны, как серебристая монетка… Вода! Такая же серебристая, как волосы девушки. Грациозно выпрямившись, она вынула из воды кувшин и отнесла его в самую пасть Черепного замка. Вернувшись, опять села у плоскаря и печально уткнула голову в колени. Девичьи ладони пересыпали песок.
- Хватит, отдохнули, пора! – командую я и лягаю пригорок, взвивающийся жалким гейзером.
Похоже, это движение не осталось незамеченным: девушка вскочила, предостерегающе затрясши руками. Кому? Неважно. Но хорошо, если нам.
Это упрочивало... Решимость. Мою. Лично. Идти. До конца…
Дружище Прескарен, прими поздравления. Ты, кажется, созрел до припозднившейся развязки и нескучной разрядки.
Умощнив верх железной болванки статуэткой Ыйеяара, я опустил палицу на плечо и спокойно ступил к обиталищу девохитителя и гуселюба.
Продолжение следует:
Ученый принц и Орден Ноль-9 – http://proza.ru/2009/09/20/1066