XLIV
2/III – 1968
ФЕРГАНА
Валерию Хорунжему
Валерий Николаевич!
Приеду в Абакан и кой-кому начищу хрюкало. А если очень хочется знать, кому, – поди и купи зеркало. Желательно побольше. Ты зачем растрепался Арине Родионовне о ферганской Калипсо?!
Но что теперь понапрасну сотрясать атмосферу?.. Злюсь не за то, что рассказал, а из-за того, что все снова полетело вверх тормашками, и опять один, и опять беда…
Наверное, это Маргилан несчастливый город, есть такой городок под боком у Ферганы, километров двадцать до него. Первый раз очутился там в конце января еще, кажется, двадцать четвертого. Нинка увезла. Опять рано утром нагрянула в цирк и вторично похитила любовника у сонного маэстро. (Фраза какая-то дурацкая вышла: своего любовника, а не Якимовича!..) Привела в небогатую пустую квартиру, не то родственницы, не то подруги, в подробности не посвящала, да и никто особо-то и не интересовался.
Страна Лотоса! Пробыли мы в ней два дня и одну ночь, Нунча возилась с мил-другом, как с дитем, то убаюкивала, а когда он засыпал – либо сама дремала рядом, либо гремела на кухне сковородками и кастрюлями. Повариха она – и не подозревал, что жратва может быть такой вкусной! Растормошит помиловаться или пообедать и опять дремлем. Зато половину ночи разговаривали, расспрашивали друг дружку, о себе рассказывали.
На другой день вышли погулять, зашли на базар. Городок глухой, как показалось – сплошь узбеки. Даже жутковато, чувствуешь себя Афанасием Никитиным, он не так давно поблизости околачивался. Смотрят недоуменно: вроде – узбек, да глаза серые с синим, да лицо слишком белое, да смотрит, как чужестранец. Зато Нунча по-узбекски (или по-татарски) стрекочет – я рот разинул. Научи, говорю! Смеется.
Сманила в Маргилан еще раз, уже после того, как закончилась наша с маэстро сторожевая одиссея, а последний раз были там совсем недавно…
Вот уже надо собираться назад, в Фергану, а все никак не отлепимся друг от дружки. Я-то – пожалуйста, а ей – завтра утром на работу. Целует меня, я ее, ну и… «Нина, – снисходит вдохновение, – а что если бы ты вышла за меня замуж?» Изумленно подняла голову, приподнялась на локтях и замерла, смотрит в лицо, не шучу ли. Но я не шутил и во всю мочь распустил павлиний хвост красноречия, делая ей рискованные комплименты, распатронивая цирк и вся иже с ним, кляня бродячую судьбину и обещая золотые горы в том смысле, что буду любящим мужем и нежным отцом. Собственно о золоте, как таковом, благоразумно не заикался, так как эта тема в моей симфонии не только не главная, но даже и не побочная. Так, мелькнет в разработке пять-шесть нот в партии флейты-пикколо и все.
Нина слушала (меня, а не флейту-пикколо), как завороженная, глаз не сводила. «Лучше тебя я никого в жизни не встречала. И не встречу!» Крепко обняла и приникла лицом к моей многострадальной груди. Глажу восхитительную ложбинку на ее гладкой упругой спине и чувствую: капает на грудь что-то горячее и, должно быть, соленое. Думаю, она никак не ожидала такого серьезного поворота в ничему не обязывающей поначалу любовной интрижке.
Но хватит «рифмами пиликать», хватит «выкипячивать»!
В самый той паскудный високосный Касьянов день прибегает вечерком. Посмотрел – и сразу сердце екнуло, почуяло что-то. Вова мигом ушился на балкон курить, Калипсо уселась на его кровать и одарила Одиссея сумбурной речью, вот ее основные идеи без всякой шелухи, вроде вытирания платочком мокрых глаз (а они действительно то и дело наливались морской водицей): я еще очень молод (положим), Артемке нужен отец (верно), а какой из меня Артемкин отец? (В данном вопросе ничего не могу возразить, но все таки можно было бы и попробовать). Что один человек давно зовет ее (в глазах потемнело), что она ему и пообещала (полный мрак), и что она нехорошо сделала, но что ее можно понять и извинить, так как влюбилась, словно последняя дура, что глаза у нее раскрылись когда позвал ее замуж и ей самой захотелось за меня замуж, но что я очень молодой, а Артемке нужен отец… Три или четыре круга – у попа была собака…
Может, подсознательно хотела, чтоб ее уговорили, чтоб не она бы приняла решение, а подчинилась бы чужой воле и чтоб ответственность за будущее лежала бы не на ней. Но все это поздние плоды «ума холодных рассуждений», а в тот момент я сидел молча, неподвижно, кусая губы и ничего не отвечая. Можно было и поговорить, и поубеждать, и в любви поклясться, не так уж и лживы были бы те клятвы! но вот незримое присутствие того, кто ее звал, кому она обещала и с кем нехорошо поступила… Тащить женщину за рукав, когда за другой ее тянет к себе конкурент! Благодарю покорно. Из-за Людмилы Янко, может быть, и потерял гордость, но извините! – там третьего не было!
Любая свистопляска, любое распутство, но только дуэтом. Никаких трио, никаких квартетов и, тем более, хорового пения. Лучше уж выть романсы в одиночестве. Еще почему молчал – ждал ведь подругу для беседы, в которой даже словарь Людоедки Эллочки излишне обширен, а тут извольте получить – Брокгауз…
Такой жутковатой молчаливой реакции предательница не ожидала, умолкла сама. Еще немного помедлила, может, имела упование на прощальный поцелуй или даже на еще что большее, во время которого я ее оторву от соперника.
Ну да, дождетесь. Утоплюсь лучше.
«Я пойду…» Каменная моя неподвижность. «До свидания…» Молчание.
Вова в ситуации разобрался мгновенно, начал матюгаться и всяко разно Нинку изругал. Я же не выдержал и расплакался. Вова, в порыве сострадания, категорически потребовал завтра же, в пику Нинке, жениться на Зойке, которая в сто раз симпатичнее какой-то там продавщицы и которой лет от роду всего двадцать, а не сорок, как у некоторых профур.
Нунча, положим, хоть чуть-чуть, но еще до тридцати не дотянула, но все равно – приятно. И не такая уж симпатичная – тоже приятно. Вот только неприятно (прямо ужас!), что не надо мне никаких двадцатилетних, а надо Нинку! Дрянь такая.
Самое обидное, что эта шалава кругом права. С возрастом человек научается соображать, что с ним происходит, но лишается всей чудной прелести сумбурности и смятения чувств. Но если праздношатающийся цирковой саксофонист может себе позволить в тех сумбурностях и смятенностях кататься, валяться, кувыркаться, ибо у него нет Артемки и вообще ни черта нет, то одинокая женщина должна думать. Небось, ведь любила Артемкиного отца и что с той любви поимела? Но все же как подумаешь, что какой-то почтенный гусь, может быть вдвое старший за меня, подкатит в собственной «Волге» к Нинкиному подъезду и повезет их с Артемкой на природу, на шашлыки… Аж в КПСС хочется вступить да перестрелять всех этих гусей…
Оскорбленное самолюбие пыталось спрограммировать ситуацию так, чтоб в крушении любовной лодки никакая птица повинна не была бы, но ничего не получалось. Допустим, по своим параметрам я подходил Нине только как милый друг, а не муж, но что она, влюбившись, испугалась, как бы не потерять голову и благоразумно оборвала дружбу. Глупо. Через месяц-полтора цирк так или иначе катился к некоторой матери, а истина старая: с глаз долой из сердца вон. В конце концов, за это время можно тысячу раз разобраться, стоит или не стоит выходить замуж, но вот наличие гуся все ставит на свои места.
Другой вариант. Возможно, у нее не все в порядке с Артемкой, я ведь его не видел, и ей захотелось хорошего ребенка. Еще глупее. Допустим, что из-за сына она не могла надеяться, что я останусь с ней, так тем большая глупость гнать раньше времени человека, который дарит столько приятных минут и часов. Впрочем… Вдруг она испугалась, что замечу ее беременность?! Ну и что, если бы и заметил? Можно ведь сказать: да, у меня будет ребенок, но ты, друг ситцевый, катись себе дальше со своим драным балаганом и не оглядывайся на Фергану!
Нет, «Титаник» погиб напоровшись на клюв какого-то водоплавающего пернатого… Это точно.
Что ж! Да здравствует разум! Разум в любви – это скальпель, а хирурги, по-моему, самые закоренелые циники. Ибо, кромсая сотни живых и мертвых тел, невозможно питать к ним почтения. С другой стороны: без хирурга врежешь дуба от самого ординарного аппендицита.
Что еще написать о финале этой горестной истории? Ну конечно же – пошел искать бутылку, как же без бутылки может успокоиться русское сердце?.. Вова, скуля, поплелся следом. Было поздно, магазины закрыты, но Вова знал адрес какого-то ночного маклака-татарина и тот (наплевавши на Коран) продал нам две бутылки гнусного портвейна, по полуторной цене, разумеется. После полуночи обошлось бы в двойную, интересно, сколько он заломит под утро?
Одну бутылку тут же в подворотне и выдул. Вторую Вова не дал и попытался утащить меня домой, но душа стремилась в цирк и ему пришлось смириться. В цирке нарвались на Васю Лыкова, он ощерился было на ночных татей, но узнал и разулыбался. Коллега, все таки. Пока Вова разводил с ним на конюшне базар на тему «все бабы – …..», стервы, словом, ваш покорный друг умывался слезьми, водрузившись на затоптанных опилках манежа. Все чудилось: вот идет стройная фигурка в плаще, и вот мы возьмемся за руки, и вот весь сегодняшний разговор окажется смешным недоразумением. Но все было пусто, дико и страшно.
«Что было, то не будет вновь».
Из прострации вывели Вова с Васей: Вася подъехал было на предмет «займи до получки трешку» и я полез в карман, намереваясь безвозмездно выдать Васе все, что там бренчало и шуршало, но Вова рачительно отслеживал ситуацию и допустить, чтоб какой-то оглоед, кроме него самого, пасся в моих карманах, не мог. Пьяный кутенок был ухвачен за рукав и за шиворот и чуть не волоком уведен на квартиру, где ему сунули в качестве утешения вторую бутылку ночного пойла. Трезвый Вова возится с пьяным Далматовым!!! Фантастика, скажи нет!
«И солнца не сошли с начертанных орбит!»
(Это Шура Балага… пардон! – Шарль Бодлер, а не Балага… Далматов! сочинил).
Шутки шутками, а Вову уже почти месяц никто пьяным не видел, уже и страшновато делается. Не к добру это.
Но отвлечемся от Вадима Далматова и Вовы Штана, ибо, хотя эта тема и неисчерпаема, все же не след забывать и о других, ординарных и малозаметных существах – Бондаревой там, Хорунжего… Итак:
Поздравляю вас с международным днем рождения – Восьмым Мартом! Расти большой, не чихай, не кашляй, на третий год на втором курсе не оставайся и вообще будь паинькой. Есть еще одно мечтание… Но нет, не смею. Впрочем… Ладно – пропадать, так с музыкой. Пиши Далматову не по полстранички, а хотя бы по полторы!!!
Смешит вот что. У меня в цирке появился новый друг – Толя Расторгуев, старший бухгалтер. Никогда не мог предположить, что смогу дружить со столь высоким начальством, но начальству всего двадцать два года и носа оно не задирает. Но смешно не это. Смешно, что у него, как и у тебя, день рождения восьмого марта. И угораздило же вас!
У нас без перемен. От цирка я уже осатанел, думал, в Фергане сдыхаюсь от него навсегда, но – увы… Вперед, бродяга! С чего ты решил, что Дорога тебя отпустит?! Она тебя не отпустит, даже если ты забьешься в глухую берлогу и сидеть в ней будешь в полном одиночестве. Та Дорога будет похлеще нынешней…
Не обращай внимания на глупые жалобы покинутого – это все мерзавка Нинка, прямо жилы на ногах подрезала…
Много занимаюсь на гитаре, саксофоне и шариками. Вот только с книгами плохо: никогда не сидел на таком скудном пайке. Соваться в библиотеку с моим изумительным паспортом – жуть одолевает. Видел бы ты эту книжицу цвета засохшего коровьего блина!..
Кроме Вовы Штана (и, частично, Далматова) не пьет Леха Вояковский. На днях выбрался из диспансера, ходит трезвый, аж тошно смотреть, и составляет мне компанию по дутью на трубе. Услышал, как звучит на саксофоне «Концерт» Глиэра для голоса, заинтересовался было, но как узнал, что это классическая музыка – начал плеваться, на дух ее не переносит. Своего холодно-корректного отношения ко мне изменить никак не желает. Чем я ему не по нраву? Одной же породы – и по уму, и по таланту, по неприкаянности, одиночеству и пьянству. Только я редко покидаю литературно-музыкальные эмпиреи, а Лешка хладнокровно прожигает жизнь, не воспаряя выше циркового купола. Сила духа у него – исключительная, хотя и со знаком минус.
Ходили с Анатолием Александровичем (с моим новым приятелем) в кафе, гнусь ужасная. Там он с моей подачи познакомился с очень славной девицей, зовут ее Валей.
Последний раз пишу тебе длинное письмо! С тобою отныне будет поступаемо по твоей методе, то есть, по-свински: сколько ты напишешь, – столько и тебе ответится! (Вру, конечно, куда денусь? Сдохну без писем…)
Будь здоров.
Вадим.
P.S.
Не случалось под вечер бывать на Гавани? Там на мачте всю мою жизнь горел красный огонь, горит ли еще? Я даже читать не умел, а уже таращился на звездочку при каждом удобном случае.