XXXIX
6/II – 1968
ФЕРГАНА
Наталье Рыбаковой
Здравствуй, Наташа!
Спасибо за поздравление, а извиняться нечего: тебе ж никто не сообщал, что у твоего друга вот такого-то числа день рождения! А на нет и суда нет.
Странно, с какой стати тебя командировали учить лоботрясов в Сорскую музыкальную школу? Ближний свет! А учеба? И надолго это бедствие?
В Сорске я с удовольствием побывал бы еще раз. Когда учился на втором курсе, мы туда ездили выступать бригадой от училища. Была ты в клубе? Роскошь! Архитектура эпохи культа личности. Как я там чесал со сцены на балалайке! Каким овациям внимал! Интересно, что все выступления проходили по одному сценарию. Поначалу: ха! балалайка!.. Только бабки и дедки умиляются – сами, дескать, умеем, но послушаем, чего там малец навыбрынькивает. Молодежь, которая в губерниях поотиралась чуток и даже в столицах проездом, и, с понтом, в джазе волокет, аристократично щурит носом – разводят тут времена Кирилла и Мефодия! Первую, помню, играл «Во кузнице», небольшая, несложная и приятная вещица. Приняли сдержанно. Затем «Светит месяц» с вариациями. Выпучили глаза. И – бессменный балалаечный шлягер: «Уральская плясовая». Ритм, темп, пригоршни бисерных нот! Зал взревел, а я гордо и радостно улыбался и кланялся.
Другой раз ездили в Сорск почитай что всем училищем. Выступал оркестр народных инструментов, общий училищный хор, ансамбль баянистов, пианисты, скрипачи. На трех автобусах прикатили, за сто пятьдесят километров. Дали грандиозный концерт, сорвали не меньший аплодисмент, собираемся, загружаемся и кромешной ночью катим в Абакан. Прокатили километров двадцать пять, вкатываемся в деревеньку, читаем на верстовом столбе: «Устьбирь». Ладно, Устьбирь так Устьбирь, едем дальше.
Едем.
Едем.
Заехали.
Никто не знает, куда, водители первые вальтов гоняют. То вместо дороги пересекаем поперек борозд хорошую пахоту (не приходилось испытывать такое удовольствие?), то занесло нашу великую автобусную армаду в неизвестную долину, но так как в долине обнаружилась дорога, то и двинули по ней. Но радовались дороге зря: дорога зашла в тупик и пришлось повернуть назад. Вот жмем по целине, разгоняя перепуганных сусликов, на дальние огни, но вдруг огни пропадают неизвестно куда, а целина лопается чудовищным оврагом и путешествовать дальше можно только на аэроплане или дирижабле. Мгла кругом – бесконечная. Один из автобусов в этом море мрака бесследно сгинул. Скитались до семи утра, въезжаем, наконец, в неведомую, но уже частично пробудившуюся деревушку. Водитель притормозил, спрашивает аборигена, вооруженного не то граблями, не то вилами, а, может, и сенокосилкой: «Что это за дыра?» «Устьбирь, – отвечают, – Устьбирь!»
Апофеоз.
Всеобщее ликование, местами переходящее в истерический визг.
Хочу в Сибирь, в Абакан. Всю жизнь смеялся над словами «тоска по родине» и вот эта тоска немилосердно душит. Помнишь, как ты целый день просидела в нашей с Валеркой времянке? Я поджидал утром, когда у тебя окончится урок по специальности, влетаю, наконец, в класс и вижу твое несчастное больное личико, хотя ты и маскировалась под комсомолку, у которой «вместо сердца пламенный мотор» и которая знать не знает, что такое простуда и английская хандра, то есть – русский сплин, то есть… Ну да ясно.
Я тебя позвал к нам, ты отказалась, пришлось пригрозить выбросить ворох печенья и конфет, да еще банку варенья, ты засмеялась и пошла в наш игрушечный домик-крошечку, светлый, теплый и уютный. Усадил тебя на кровать у печки, накипятил чаю, принес мороженой облепихи. Пришел Валерка Хорунжий и мы потешались, глядя в окно, как он плевал дворовому псу Барсу в нос, а тот преданно и восторженно глазел на него и с видимым удовольствием облизывался: неверное, Валерка по дороге съел что-то вкусное.
Однажды такая была история. Шел домой по лютому морозу, с лютой хандрой, забредаю, наконец, в свой двор, как вдруг преданный и ласковый Барсик, натянув цепь, встал на задние лапы, а передние положил на меня. От неожиданности поддал его ногой, бедняга взвизгнул и спрятался в конуру. Захожу во времянку, Валерка разогревает сковородку с кашей на сале, берем ложки и… не лезет каша в горло! «За что я пнул Барса?» Сгребаю свою порцию каши и во двор. «Барсик! Барсик!» Барс осторожно высунулся из конуры. «Барсик, на, ешь!» Барс недоверчиво принюхался и набросился на кашу, как оглашенный. Такого деликатеса ему отродясь не перепадало, хозяин у нас был прижимистый.
Возвращаюсь. Валерка сидит, не знает, как быть: то ли поделиться кашей, то ли слопать самому. А на меня опять накатывает: «За что я пнул Барса?!!» Хватаю Валеркину порцию и опять во двор… Спать легли голодными. Валерка кисло проворчал: «За такую кашу Барс будет рад твоим пинкам во всю оставшуюся жизнь!»
…Незаметно пролетело полдня, ты отогрелась, повеселела, благо мы с Валеркой из кожи лезли вон, чтоб тебя развеселить, даже рискнули предложить тебе тетрадку с записанными в нее анекдотами. Я сбегал за бутылкой сухого вина и мы втроем оказали ему честь. Проводили тебя домой в одиннадцатом часу ночи. Еще помню, как ты угадала в больницу с аппендицитом и то я один, то с Валеркой, бегал тебя проведать, хотя видеться удавалось только через окно. А потом занимался с тобой по гармонии, помогал решать задачи, хотя сам перезабыл все правила и вспоминал их вместе с тобой. А на одном вечере в училище мы с тобой танцевали и за несколько танцев прочитал тебе на память всего Лермонтовского «Демона»…
«Минувшее зажгло свои воспоминанья!»
А в Абакан, наверное, никогда не приеду. Думаю остаться в Фергане. Здесь имеется музыкальное училище, попробую поступить на альт (занимаюсь), а если не получится – на кларнет (занимаюсь: выучил «Полет шмеля» и разбираю «Концертино» Краутгартнера). Так что – на что-нибудь да примут.
Представляю на ваш суд стихотворение в прозе. Его еще никто не читал, следовательно – оно должно посвятиться тебе. Прочтешь – можешь показать его Валерке. Его самого заставить что-то сочинить – труд напрасный, но вкус он имеет безошибочный. Мне от него сильно доставалось, приходилось, ругаясь и скрипя зубами, садиться и переделывать написанное. Интересно, что он сейчас скажет.
Все пока. Так хочется увидеть тебя, Майю, Валерку, Веру Филатовну!.. Передавай привет Люде Янко.
До свидания.
Вадим Далматов.
* * *
Если жизнь человека – сутки, то первая любовь в ней – раннее, туманное утро. Чистое, нежданное чувство никогда не повторится.
В первом чувстве нет жарких, полуденных лучей, в нем нет ликующих победных сил и сжигающих страстей, иногда оно живет лишь мечтой.
И наступит вечер жизни, и дальним эхом вдруг примчится неясный звук утра – чистый, музыкальный обертон первой любви.
Он, как поздний, последний луч заката, горит под Вечерней Звездой, а грядет ночь, и он в ней растает, и в новом утре ему больше не заговорить.
P.S.
Люблю ходить на главпочтамт! Стоишь и с замиранием сердца смотришь, как милая девушка-узбечка перебирает письма «до востребования». Писем целая груда; вот! вот! – вроде почерк знакомый… но нет! дальше! Милая девушка переживает вместе со мной (каждый день являюсь, с конца ноября!), иногда озаряется радостной улыбкой, но гораздо чаще грустно качает