Шел густой снег, такой густой, что казалось – это был туман. Вот, протянешь руку – и уже не видишь своих пальцев. Замело все: деревья, аванпосты, стратегически-важные точки. Земля замерзла до такой степени, что невозможно было вырыть хотя бы один окоп. Да что там говорить про окопы, самой большой бедой было то, что не работал телеграф. И нельзя было послать ни депешу, ни отчет, ни просьбу о помощи.
Шел густой снег. Никто не мог различить какое сейчас время суток: утро, день или уже вечер. Эта белая пелена завораживала. Они сидели, тихо разговаривая, в одном из военных бараков, - медсестра и солдат:
- А ты веришь… - начало было она, но вдруг запнулась и замолчала. Зачем задавать такие глупые вопросы? Они на войне, не время, для таких разговоров.
- Что?
- А ты веришь в Бога? – Все-таки сорвалось у нее с языка.
- Хм… На такие вопросы всегда сложно ответить. Но сейчас, я уверен. Знаешь, милая, я давно потерял веру. Когда на твоих глазах, твоего лучшего друга разрывает пополам, или когда, после очередного изнурительного боя, ты понимаешь, что грош цена твоей жизни – вряд ли уже можешь во что-то верить. Посмотри на них – он показал на новоприбывших солдат, тихо посапывающих на койках. – Глянь… Посмотри на них… Как они молоды, но им суждено умереть за свою Родину, и они гордятся этим. Они пыжатся, и думают, что это очень благородно. Запомни, в смерти нет никакой благородности…
- Но разве не достойно умереть за свою Родину?
- Нельзя достойно умирать. Можно только достойно жить. Но, не меняй тему. Знаешь, когда ты видишь, как чья-то рука падает прямо рядом с тобой и твоим автоматом, или когда чей-то труп, смотрит на тебя своими широко распахнутыми и удивленными глазами – ты думаешь: «Господи, помоги мне выжить». А в следующий миг понимаешь, что эти глупцы – молили о том же. И тебя осеняет мысль, как будто тавро на тебя поставили, почему Он допускает такое? Тысячи убийств ни за что. И не надо мне говорить про Родину.
- Не веришь?
- Нет.
- А я верю… Я не перестану верить. Иначе все это – она обвела другую половину бараков, где лежали раненые. – Иначе все это… - она бросила взгляд на часть комнаты, закрытую ширмой, где лежали трупы. – Это не будет иметь смысла. Жизнь не будет иметь смысла – если в тебе нет хотя бы капельки веры. Жизнь не будет иметь смысла…
- …
- Не веришь?
- Не верю…
Шел густой снег, а вокруг грохотали взрывы, вокруг умирали люди. Их разрывало на куски снарядами, их убивало вражеской пулей. Но, казалось, снег не видел картины этого человеческого бешенства, этой эпопеи кровавой жестокости. Он себе спокойно падал на ветки деревьев, на крыши зданий, на холодную землю, на бездыханные трупы.
Он лежал в одном из наспех выцарапанных окопов, широко распахнув глаза, и судорожно, резко, жадно хватал ртом воздух. Рядом с ним валялся уже не нужный автомат, дуло которого одиноко смотрело куда-то на восток. Он повернул голову и бросил взгляд на свою рану. «Совсем плохо» - подумал он и почему-то улыбнулся. Он даже не пытался зажать ее рукой. Не было сил, да и не очень хотелось… Он так смертельно устал от войны, от этих переходов холодной зимой, от плохого питания, от страшной пневмонии и прочих болячек. Он чувствовал себя разбитым и опустошенным. Преданным… И почему-то очень сильно хотелось спать.
Где-то совсем рядом опять бахнуло, и он увидел в небе огонь, летящие доски. Это, наверно, разлетелись бараки. Но в тот момент ему казалось, что это пылают не скудные, наспех построенные, здания, что несколько недель служили ему домом. Ему думалось: «Смотри, дурак! Смотри что есть сил! Сейчас, в этот момент, на твоих глаза – пылают небеса! – И быстро, замельтешила другая мысль - Интересно, а она?...». Ну, да что толку было думать сейчас об этом. Он все равно умирает.
Собрав все скудные силенки, что у него остались, он отвернулся, лишь бы не видеть эти горящие бараки. Мир почему-то становился размытым. Но вдали, среди черной холодной земли окопов, он увидел белое пятно. Казалось, что снег принял форму женщины и бежит к нему.
Она подлетела. Как зимний вихрь и начала судорожно сжимать рану в боку. Сквозь пальцы текла теплая, липкая кровь. Она так отчаянно звала санитаров с носилками. Сквозь мгновения проносился этот охриплый крик, который пытался прорвать гул канонады. Тщетно. Они все не шли. Она вся была перепачкана в чужой крови, ладони и лицо – были в грязи. Медикаменты закончились еще пару часов назад. Что делать?
Она пыталась, было, дотянуть его сама. Но вдруг вспомнила – бараки, и лазарет заодно, взорвали. Толку нет. Она обессилено села. А он все смотрел на нее своими бесцветными усталыми глазами, совсем как старая, мудрая собака. Да… за эти пару часов он так постарел. И в глазах его потухла какая-то искорка молодости. Он надрывисто вздохнул. И она машинально поняла – легкое пробито. Медсестра прижала пальцы к его боку еще сильнее. Как будто это могло чем-то помочь…
Он закрыл глаза. Полежал так немного. Казалось, его совсем не смущают взрывы вокруг, тысячи смертей и ярко красный снег. Он представлял, что они с ней на лугу, что сейчас лето, и что он просто посапывает у нее на коленях под теплыми лучами солнца. Солдат еще раз прерывисто вздохнул. Открыл глаза и посмотрел на нее. Она не плакала. Даже от холода не тряслась. А глупо застыла, и смотрела на него перепуганными глазами. Он протянул руку к ее лицу и провел кончиками пальцев, оставив кровавый след на ее щеке.
- Не бойся. Мы… встретимся… снова… в Раю…
Шел густой снег. Все стихло. Он уже не говорил. Она плакала…