ЛЮБОВНИКИ
Роман в трёх частях.
Что было, то и будет;
что делалось, то и будет делаться,
и нет ничего нового под солнцем.
Книга Екклесиаста, 1:9
Большие воды не могут потушить любви,
и реки не зальют её.
Книга Песни Песней Царя Соломона
Часть первая. ДИНА
Последний экзамен
Дина Турбина вышла из дверей института в пасмурный, блёклый день.
Можно было бы сказать, что размытые туманом и вялыми дождями последних дней краски окружающего мира и царившая в нём какая-то нелетняя грусть, совершенно не соответствовали её настроению – приподнятому, натянутому, как струна, готовая к песне. Можно было бы, если бы для Дины существовали такие понятия как плохая или хорошая погода в общепринятом смысле.
Нет. И блёклые дни с линялыми красками, и яркое солнце с синим небом воспринимались ею без оценки, без деления на «плохо» и «хорошо», «грустно» и «весело» – мир для Дины всегда был прекрасен и удивителен, и в любом его состоянии таилась своя прелесть. Возможно, настроение её не всегда бывало приподнятым, иногда его сносило на минор, но уж в этом-то погода никоим образом не была повинна. Скорее Дина сама заставит окружающее звучать на одной волне с ней!
И она надела солнцезащитные очки, которые преобразили всё вокруг: мир стал ярким и золотым – как в середине лета на море.
Дина любила море. Но до моря было ещё целых два месяца. Два месяца практики – почти настоящей работы, почти по специальности, за которую будут платить почти настоящую зарплату, которую Дина и планирует потратить на поездку к морю.
Пока же было самое начало буднего дня, а её работа на сегодня уже закончилась. И на ближайшую неделю тоже. Она сдала последний в этой сессии, самый сложный экзамен по самому важному для её будущей профессии предмету. Сдала самому строгому и требовательному преподавателю. Самому красивому в их институте преподавателю. Самому красивому мужчине из всех, кого Дина знала до сих пор. И это было не только Динино мнение: каждая студентка в тайне мечтала о благосклонности Константина Константиновича Колотозашвили. И, надо сказать, многим симпатичным девушкам перепадало. Так говорили в институте. Но об этом как раз Дина думать и не хотела…
Лучше сейчас думать про море. Она надеялась, что этим летом, после практики, заработав денег, обязательно поедет в свою любимую Феодосию. И мама обещала помочь. Здорово! Всё это было просто здорово!
Да, ближайшее будущее виделось лучезарным и заманчивым. Но почему же её, Дину, не отпускает настоящее?..
* * *
Дина взяла со стола билет…
Билет оказался не слишком сложным – насколько, конечно, может быть несложным билет по очень сложному предмету. Дину не пугала ни одна тема – она относилась к учёбе добросовестно и была уверена в своих знаниях. Она всегда выполняла все задания к сроку, и работать над ними начинала сразу, а не в последний день или неделю. Она никогда не прогуляла ни одной пары, и даже если ей нездоровилось, она всё равно шла на занятия, чтобы не упустить того, чего не найти в учебниках, и что может рассказать только специалист своего дела. Кстати, самим фактом внимания к таким вот существенным – или вовсе даже несущественным – деталям изучаемого предмета, она льстила самолюбию преподавателей и вызывала у них особую симпатию. Педагоги любили Дину. И не только за ответственный подход к учёбе и прочные знания, но и за её ровный и открытый характер.
Дина взяла билет и направилась за последний стол…
К этому экзамену студенты готовились только за последними столами. Так любил Константин Константинович Колотозашвили, и все это знали. Во-первых, отвечающий и не мешал, и не подсказывал невольно тем, кто готовится к ответу, а во-вторых, так преподавателю было проще разглядеть, не пользуется ли кто шпаргалками. Хотя сам же он и настаивал: пишите шпаргалки! Да, так и говорил:
- Категорически рекомендую: при подготовке к экзамену непременно пишите шпаргалки! Но горе тому, – добавлял он, – кто принесёт их на экзамен!
- А для чего же, – спрашивали студенты, – нужно писать шпаргалки, если ими нельзя пользоваться?
- А для того, – отвечал Константин Константинович, – что надлежащим образом изготовленная шпаргалка это концентрат, эссенция… – он даже обыденные понятия облекал в термины, присущие его предмету, – это эссенция, которую легче сохранить в памяти, и которая требует лишь добавления порции словесного бульона, чтобы стать полновесной информацией, из которой она была приготовлена.
И Дина писала шпаргалки. И не только по этому предмету. Но на экзамен или зачёт никогда не брала их.
Потом эти её шпаргалки, написанные чётким мелким почерком, рвали друг у друга из рук однокашники. И даже передавали по наследству, младшим курсам – такого качества концентрат не мог изготовить больше никто. А Дине никак не удавалось объяснить им, что шпаргалки приносят пользу только в том случае, если составлены собственноручно.
Дина взяла билет и направилась за последний стол.
Одной из трёх была тема, на которой сегодня резал всех Кокон – так студенты за глаза звали Константина Константиновича Колотозашвили. Дина довольно быстро изложила ответы на вопросы и вспомнила всё, что знала из дополнительного материала. Материала не обязательного, но придающего ответу изящность и исчерпывающую завершённость, а отвечающему – статус посвящённого.
Сказать, что Дина не волновалась, значит погрешить против истины. Конечно, волновалась. Как и любой нормальный студент. Просто она умела внутренне собраться и запретить себе идти на поводу у всяческих деструктивных чувств и мыслей. Словно живущий внутри неё и незаметный в обыденности Кто-то, вдруг обретал голос и подсказывал: «если будешь опасаться неудачи, она не замедлит явиться». Даже заболевая, Дина слышала совет: «болезни нельзя бояться, иначе она надолго застрянет в тебе». И Дина верила этому внутреннему Кому-то с тех самых пор, как однажды, ослушавшись его совета, тут же схлопотала неприятность, о которой тот её настойчиво предупреждал. Тогда она ещё легко отделалась…
Первый жизненный урок.
Дине было лет восемь. Как-то зимой, накатавшись с друзьями с горок на крутом берегу замёрзшей речки, она в сумерках возвращалась домой по расчищенной бульдозером дороге, соединявшей город с «сельхозом». Так они называли посёлок за речкой, где и был расположен сельхоз – городское сельское хозяйство, с двухэтажными белыми жилыми домами, конюшнями и коровниками, хранилищами для овощей и силоса и бескрайними, как тогда казалось Дине, полями.
До первых домов оставалось совсем немного, и Дина уже различала светящиеся абажуры в окнах и горшки с цветами, стоящие на подоконниках. Вдруг впереди, из-за поворота, появилась стая собак. Их было около десяти, наверное. Они шли ей навстречу. Шли ленивой сытой трусцой, изредка внюхиваясь в снег по краям дороги и игриво задирая друг друга. Они возвращались с городских помоек – школьных, детсадиковских, больничных – где всегда можно поживиться послеобеденными объедками.
* * *
Дина не боялась собак до тех пор, пока прошедшим летом в Анапе её не покусал симпатичный рыжий пёс Бобик.
Бобик был на вид очень мирным и жил в деревянной будке на цепи во дворе у хозяев, у которых они с мамой, маминой подругой тётей Альбиной и её сыном Серёжей снимали комнату. Дина знала, что на ночь эту цепь пристёгивают к натянутой вдоль забора проволоке, и таким образом Бобик охраняет большой хозяйский фруктовый сад, двор и дом. Ещё Дина знала, что к будке Бобика подходить нельзя – об этом всех своих постояльцев предупреждали хозяева.
Но Дину обманул мирный вид пушистой рыжей лайки с чёрной мордой и блестящим чёрным носом, дружелюбно виляющей закрученным в бублик хвостом. Как-то она подошла к будке, села на корточки и стала разговаривать с Бобиком. Тот сидел боком к Дине, повернув к ней свою милую улыбающуюся физиономию с высунутым языком и метя виляющим хвостом мелкую белёсую пыль. Когда Дина поняла, что Бобика оклеветали, что вовсе он не злой, а очень даже добрый, и протянула свою руку, чтобы погладить его рыжую с чёрным холку, Бобик вдруг с рычанием накинулся на неё, повалил на землю и зубами впился ей в грудную клетку.
Наверное, она закричала – она не помнит. Помнит только, как хозяин со странным именем Никандр Никандрович хлестал Бобика сложенной в несколько раз толстой, как канат, верёвкой. Потом мама водила Дину каждый день в больницу, где той делали уколы в живот. И ещё ей зашили на груди рваную рану от острых зубов Бобика, заклеили её пластырем, и у Дины на этом месте осталась белая незагоревшая кожа.
* * *
Собаки приближались к Дине, не обращая на неё особого внимания: ну идёт девочка, пусть себе идёт, расступимся, обойдём стороной.
Пожалуй, именно тогда Дина впервые отчётливо услышала этого обитавшего внутри неё Кого-то. Он говорил: «иди, как идёшь, и не вздумай бояться и убегать!» Дина послушалась, собрала всю свою силу воли и, не сбавляя и не ускоряя шага, поравнялась со стаей. Стая пропустила Дину сквозь себя, не забыв потявкать в её сторону. Возможно, это было приветствие, а может, предупреждение – мол, не смей нас задирать, а то мы не посмотрим, что ты такая маленькая и беззащитная.
«Не убегай, только не убегай!..» – повторяла Дина про себя наказ внутреннего голоса. Но спина коченела от сознания того, что там, за ней бредёт сейчас стая полудиких собак, и неизвестно, что может взбрести им в голову…
И вдруг что-то сорвалось в Дине: страх стал неуправляемым, застил глаза, ум, заледенил нутро. Она ринулась бежать. Она ничего не понимала и ничего не чувствовала. Окраиной сознания она уловила, что собаки мигом догнали её, окружили и с остервенелым лаем, которого она не слышала, бегут рядом, хватая зубами за рейтузы, натянутые на голенища валенок, и за подол пальто.
Они отстали от Дины в том месте, где сельхозная дорога переходила в городскую улицу. Дина забежала в магазин, расположенный на углу крайнего дома – это был самый большой в то время продовольственный магазин в их небольшом городке – и только тогда окончательно пришла в себя. Она остановилась в тамбуре, между двумя застеклёнными дверями – одни вели внутрь магазина, а другие на улицу – и прислонилась к стене.
Собак нет, она в безопасности, пальто не порвано – значит, они не кусали, а только пугали, лицо не в слезах – значит, она не плакала. Это хорошо, что она не кричала и не плакала. Почему Дина решила, что это хорошо, она не знала.
В магазине было очень светло от множества свисавших с потолка ламп в металлических колпаках, и всегда пахло молоком и свежим хлебом, лежавшим на деревянных решётчатых полках с колёсиками.
И у каждого отдела в этом магазине было своё звучание.
Справа от входа обитали стеклянные голоса: бутылки с глуховатым звоном стукались друг о друга в деревянных ящиках, а стаканы весело позвякивали на эмалированных поддонах. Ещё здесь энергично журчал крутящийся фонтанчик, на котором продавщица тётя Валя мыла использованную посуду. Тут можно было попить сока, например, томатного – он лился плотной тугой струёй из большого стеклянного кулька с крышкой в гранёный стакан и пенился в нём как-то по-особому, не так, как, к примеру, виноградный или яблочный. Или газировки, скажем, «крем-соды» – которая с шипением струилась из длинного горлышка зелёной бутылки, и нужно было вовремя взять стакан и поднести его к губам, чтобы губы и нос обдало лопающимися пузырьками и их приятным острым сладко-кислым запахом.
В бакалейном хрустели газетные листы, из которых делали кульки под макароны, муку или конфеты, и шуршали большие алюминиевые совки, зачёрпывающие лапшу или сахарный песок из выдвижных фанерных коробов или прямо из лохматых серых мешков.
А в молочном отделе звучала целая симфония… Сначала собравшаяся в ожидании молока очередь слышала глухой скрежет металла о щербатый цементный пол – это тяжёлые полные бидоны подтаскивали крюками к прилавку. Потом раздавалось звяканье и чпоканье – открывались два бидона, и тут же начиналось клацанье литровых или полулитровых алюминиевых черпаков на длинных ручках о посуду покупателей, сопровождаемое вкусным густым бульканьем и таким же густым и вкусным журчанием молока, наполнявшего сначала черпаки продавцов, а после бидоны покупателей. Потом звякали крышки опустевших больших бидонов и наполненных маленьких, пустые бидоны со звоном откатывались на склад, снова глухо скрежетали подтаскиваемые полные…
И над всем этим многоголосием висел перезвон монет, бросаемых в ящички кассовых аппаратов, резкое щёлканье и сочное стрекотание этих аппаратов…
* * *
Дверь открылась, и в магазин вошла мама. Мама всегда заходила в магазин после работы. Дина не рассказала ей о случившемся – чтобы не волновать её.
А вечером, засыпая, она вдруг отчётливо поняла, что то, что произошло с ней сегодня, произошло только потому, что она, Дина, ослушалась чьего-то мудрого и такого внятного совета. И она решила, во что бы то ни стало, впредь не делать этого. С тех самых пор и началось осознанное общение с мудрым советчиком, обитавшим где-то внутри Дины.
Константин Константинович Колотозашвили.
- Турбина, я вижу, вы уже готовы отвечать? – Раздался негромкий баритон преподавателя.
- Готова, Константин Константинович.
- Прошу вас. – И он чуть отодвинул стул рядом с собой, на который садились отвечающие экзамен студенты, жестом приглашая Дину занять это место.
Идя по проходу к столу преподавателя, Дина заметила, что Константин Константинович чутко следит за её ногами, словно опасается, как бы она не запнулась за протёртый линолеум пола или не поскользнулась бы на нём… Да, именно так в первый момент расценила Дина это пристальное внимание преподавателя к её цокающим каблучками туфелькам, ничем не примечательным с её точки зрения щиколоткам, и чуть-чуть выглядывающим из-под в общем-то не слишком короткой юбки коленкам…
В следующий миг Дина усмехнулась – едва ли не вслух – своей наивности. Она резко остановилась на полпути.
Константин Константинович – жгучий брюнет тридцати с небольшим лет, яркий, крупный мужчина, всегда одетый в строгий тёмный костюм, белую сорочку и непременно в модном галстуке – поднял взгляд и посмотрел в глаза Дине. На его лице читался вопрос и некоторое недоумение: в чём дело, девушка?..
Дина продолжила путь, удерживая глазами взгляд преподавателя. Она приблизилась к столу, отодвинула стул и села. Потом закинула ногу на ногу – всё это она проделала в своей обычной неторопливой манере, с достоинством, о природе коего никто из знавших её здесь, в институте, не имел представления.
С улыбкой, в которой смешались удивление, восхищение и признание поражения достойным соперником, преподаватель взял Динин билет и положил его в стопку использованных, даже не взглянув: что там за вопросы. Потом таким же образом отложил в сторону исписанные Диной черновики ответов. На чистом листе бумаги Константин Константинович что-то быстро написал и, придвигая к Дине, громко, в расчёте на внимание всей аудитории, произнёс:
- В ваших знаниях, Турбина Дина Александровна, я не сомневаюсь. А посему не намерен тратить на вас моё драгоценное время. Прошу, вашу зачётку.
Дина раскрыла зачётку на нужной странице – там по всем предметам красовались одни только «отл.» - и прочла написанное на листе крупным стремительным почерком: «Сегодня в 18=45 у к/т МИР».
Преподаватель расписался в зачётке.
- Поздравляю с отличным завершением сессии, Дина Александровна.
- Спасибо, Константин Константинович, – ответила Дина и протянула руку к своему ученическому удостоверению личности.
Константин Константинович прижал угол зачётки указательным пальцем. Дождавшись, когда Дина поднимет на него глаза, он отпустил палец, и с тем же игривым пафосом сказал:
- Увидимся в следующем учебном году, Дина Александровна. Удачной практики и приятных каникул!
- До свидания, Константин Константинович. – Дина поднялась и, не торопясь, направилась из аудитории.
Цок… цок… цок… – мерно отсчитывали каблучки расстояние от стола до выхода, от последнего в этом году экзамена до следующего, последнего, институтского курса.
А по лодыжкам Дины скользил взгляд Константина Константиновича – она ощущала это физически и, закрывая за собой дверь аудитории, смогла убедиться в собственной правоте.
* * *
Вот это-то и не отпускало Дину из пасмурного поздне-весеннего настоящего в солнечное летнее будущее. Записка, приглашающая на свидание с самым красивым на свете и с самым неверным – так ей подсказывало не слишком искушённое в подобных вещах сердце – с самым неверным мужчиной. И столь неприкрытый интерес этого мужчины к её внешности… точнее, к той части внешности, которая называлась ногами.
Всё это будоражило Дину и заставляло то обмирать от сладостных предчувствий, то холодеть от смутных опасений. И ещё сожалеть о том, что до следующего учебного года так далеко…
Но зачем, зачем она ему нужна?!.. Что, в кино ему не с кем сходить? Мало что ли в их институте… во всём этом большом городе красавиц?!..
- Не думай об этом! – Вдруг услышала она. Это был её Друг. – Ты хочешь пойти на свидание?
- Да… Хочу.
- Вот и иди. А другие «красавицы» пусть тебя пока не волнуют.
О красоте.
Дина не считала себя даже симпатичной. И вовсе не из-за комплекса неполноценности, так часто присущего юным барышням, которым не повезло стать стяжательницами всеобщего мужского внимания. Вовсе не из-за этого. Просто Динины представления о красоте сформировались на таких недостижимых идеалах, что даже красивые и симпатичные по мнению всех окружающих девушки не выдерживали её личной аттестации на это звание. Пожалуй, только Римму Яковлеву, второкурсницу, с которой Дина жила в одной комнате, она могла бы назвать симпатичной… А посему – что толку расстраиваться, если ты не родилась Анной Маньяни! Довольствуйся тем, что имеешь. Именно Анна Маньяни, а вовсе не Бриджит Бардо и не Софи Лорен, на которых помешаны её сверстницы, была эталоном женской красоты для Дины.
- Да она же страхолюдина, Баба Яга! – Смеялись сначала одноклассницы в школе, а потом и однокашницы в институте, глядя на портрет почти никому неизвестной актрисы.
- Вы просто ничего не понимаете в красоте! – Отвечала Дина с тихим достоинством и неколебимой уверенностью в своём праве иметь мнение, отличное от мнения большинства.
Она не обижалась на них. Да и за что обижаться?! За то, что им не хватает душевной утончённости, чтобы прочувствовать – именно прочувствовать, а не увидеть – истинную красоту?.. Так за это не обижаться надо на них, а пожалеть.
Вот только эталона мужской красоты у Дины пока не было. Тем не менее, признанный всеми слащавый голубоглазый красавчик Ален Делон вызывал в ней неприязнь на грани с отвращением. Зато Муслим Магомаев, которого она видела, конечно же, только на фотографиях в журналах, но очень хорошо знала и любила его голос, будоражил Динины чувства. И ещё Жан Маре… Правда, Дина не могла бы с полной определённостью ответить на вопрос: любит ли она Д’Артаньяна, доблестного мушкетёра, или артиста, исполняющего его роль? Как бы то ни было, в них обоих – и в Д’Артаньяне, и в Жане Маре – Дина ощущала то самое главное, чего неосознанно ждёт от мужчины любая женщина: благородство и силу, способные защитить от любых напастей. Обязательно ли благородство и сила сочетаются с внешней красотой, Дина тоже пока не знала.
Дина была стройной девушкой, чуть выше среднего роста, с правильной осанкой и неторопливой походкой уверенной в каждом своём шаге особы. Следить за осанкой и походкой её приучила с самого детства мама. Впрочем, как и всему остальному, что составляло Динину незаурядную индивидуальность: хорошим манерам, постоянному уходу за собой, тщательному подбору гардероба, а позже и макияжа.
- Пусть ты и не красавица, – говорила мама, – но лицо, волосы и ногти должны быть всегда ухоженными.
- Пусть у тебя будет немного вещей, – продолжала она, – но эти вещи должны быть добротными.
- И никогда, – говорила ещё мама, – никогда не гонись за модой, лучше найди свой стиль и будь ему верна, а уважение к моде можно прекрасно продемонстрировать аксессуарами.
Откуда провинциальная, с восемью классами образования, женщина взяла эти совершенно несоветские понятия, Дина представления не имела. И почему при всём этом она, её мама, не соответствовала своим собственным принципам – тоже было загадкой.
Одевалась Дина с маминой помощью. Та шила или перешивала из своих вещей всё, что было необходимо по её мнению столичной студентке. А это: строгий костюм, несколько блузок, несколько юбок и непременное вечернее платье. Только верхняя одежда и обувь покупались в магазине. Ну и ещё бельё, конечно. На эти вещи мама самоотверженно собирала деньги из своей скромной зарплаты, часто отказывая себе самой в какой-нибудь приятной мелочи.
- Доченька, – говорила мама, когда Дина пыталась отговорить её от новой покупки, – Диночка, я уже себя зарекомендовала, а тебе нужно утверждаться: встречают-то всё же по одёжке! – и смеялась своим чистым детским смехом.
Но, при столь невысокой оценке своих внешних данных Дина не считала себя хуже других. «Я просто не такая, как все» – успокаивала она сама себя, пока не свыклась с этой формулой самоидентификации, которая, словно фильтр, отлавливала и отметала ненужные размышления и переживания по поводу неудавшейся внешности, отвлекающие от… от сам;й жизни – прекрасной и удивительной во всех её проявлениях. «И не на таких вон женятся» - говорила она порой себе, заметив на пальце какой-нибудь совсем уж невзрачной тётеньки обручальное кольцо, пока однажды Внутренний Голос не сказал ей на это:
- Женятся-то на всяких… Но то ли тебе нужно?
- О чём ты?
- Тебе нужно, чтобы на твой палец надели кольцо? И это – предел твоих мечтаний?
Подумав, Дина ответила:
- Нет. Думаю, что не это.
- А что же?
Дина снова задумалась.
- Я хочу любить и быть любимой.
- То-то, – сказал Внутренний Голос. – Только иногда «выйти замуж» вовсе не означает «любить и быть любимой». И наоборот: взаимная любовь не всегда предполагает замужество.
- Правда?.. – Удивилась Дина.
О семье и о любви.
Как и любая девушка, Дина, конечно, задумывалась о любви и счастье, о семье, которая когда-нибудь у неё тоже будет. Она примеряла себе в мужья некоторых парней – только тех, разумеется, к кому она испытывала симпатию.
Вот Серёжа, сын тёти Альбины, маминой подруги. Он старше Дины на четыре года, и знакомы они с самого детства…
* * *
Лет в пять Дина поняла, что любит Серёжу. Поняла по невыразимой радости, которая переполняла её, стоило лишь услышать от мамы имя тёти Альбины. Обсуждение планов, связанных с тётей Альбиной, означало, что Дина увидится с Серёжей. А радость и означала, что это – любовь. Какая же любовь без радости?!
Серёжа был с ней добр и мил и покровительствовал ей с высоты своего возраста и жизненного опыта – ведь он был уже школьником и так много знал. Серёжа водил Дину в кино, держа за руку. В буфете кинотеатра он покупал ей газировку с ярко-жёлтым густым сиропом, слоёный – обязательно самый румяный – язычок, посыпанный крупными сахаринками, а потом вытирал носовым платочком её губы и отряхивал крошки с воротничка платья. Иногда Серёжа читал Дине свои любимые книжки – и это были самые сладостные часы их общения. Дина неотрывно следила за губами Серёжи и часто даже не понимала, о чём говорилось в книжке, но это было и неважно: не ради же чьих-то – пусть и увлекательных – приключений сидит она здесь, рядом с любимым Серёжей!
Но однажды Тётя Альбина вышла замуж, и уехала далеко на Камчатку, забрав с собой Серёжу. Дина долго горевала и писала ему печатными буквами длинные письма. Одно из них несколько лет тому назад прислала маме тётя Альбина – на память.
Дина читала его и смеялась сквозь слёзы:
«здраствуй сирёжа. сиводня я хадила в кено. на читыри чиса. кено была очинь харошае. мне панравелась очинь. как ты жевёш? какое кено ты сматрел? я па тибе очинь скучаю. цылую тибя. твая дина».
Каждое слово было написано карандашом другого цвета, и письмо рябило неровными буквами и радужным разноцветием.
Потом они встретились на море, в Анапе, и Дина поняла, что Серёжа – это на всю жизнь.
Но в четвёртом классе совершенно неожиданно для себя, Дина полюбила мальчика по имени Вова Гладштейн, который появился в их классе посреди учебного года, а потом точно так же, посреди следующего года, исчез. «Отца перевели» – такова была причина подобных приездов и отъездов школьников в Динином классе, в Дининой школе, в Динином городе. Вова уехал, и в душе образовалась гулкая пустота. Тогда Дина вспомнила Серёжу, и её сердце снова вернулось к нему. Но ненадолго…
В восьмом она снова влюбилась. Во второгодника Валерку Ревякина, который слыл грозой школы и слезами учителей. Почему он отнёсся к Дине, как когда-то Серёжа?.. Он опекал и охранял её – хотя особой нужды в этом не было – и Дине нравилась его трогательная забота. С ним было интересно: он рассказывал Дине разные истории из своей жизни, от которых кровь стыла в жилах, и половина которых, как потом решила Дина, были или выдумкой, или вовсе не Валеркиными историями. Потом и он куда-то уехал, окончив девятый класс. Дина помнит их прощание: свои слёзы, которых не смогла сдержать, его поцелуй в губы, который она так долго потом помнила.
- Мы уезжаем очень далеко, в другую страну, - сказал Валера Дине, взяв с неё клятву похоронить в себе эту тайну, - я не смогу писать тебе.
И Дина стала снова писать Серёже. Потом переписка с Серёжей как-то сама по себе угасла и возобновилась только, когда Дина, уже учась в институте, получила от него приглашение на свадьбу. Она, конечно, не поехала – слишком далеко и дорого. Да и некогда: сессия, экзамены. Но написала большое тёплое письмо, и с тех пор они изредка обменивались новостями и фотокарточками.
С тех пор Серёжа уже успел развестись и жениться больше не собирался – так он писал Дине. Вот Дина и думала иногда о том, что они могут встретиться когда-нибудь, их давняя тёплая дружба может перейти в любовь, а там… То есть, она знала, что семья начинается с любви. Стало быть, рядом должен быть любимый. А любимый – это навсегда. Мамин опыт она не брала в расчёт. Маме просто не повезло по каким-то непонятным причинам.
* * *
Когда Дина – ещё совсем маленькая – однажды спросила маму:
- Мама, а почему у нас нет папы?
Мама ответила очень спокойно:
- Наш папа умер. Больше никогда не спрашивай меня о нём, это меня очень расстраивает.
Дина не хотела расстраивать маму и больше никогда не задавала ей вопросов о папе. А друзьям-приятелям по двору и детсаду, спрашивающим её: где твой отец? – отвечала словами мамы.
Потом мама однажды привела в дом мужчину и сказала Дине:
- Это дядя Толя. Он теперь будет жить с нами.
Дина очень обрадовалась и спросила:
- А можно я буду звать его папой?
Тут обрадовался дядя Толя и сказал:
- Конечно, Диночка, зови меня папой.
Сначала всё было замечательно: они втроём ходили в кино, в зоосад и на лыжах. Дина гордилась папой и радовалась за маму – мама много смеялась и красиво, нарядно одевалась. Потом дядя Толя стал куда-то пропадать на несколько дней, мама ходила заплаканная и непричёсанная, Дине она говорила, что больна, простыла, и что дядя Толя уехал в командировку.
- Не дядя Толя, а папа, – поправляла Дина маму.
Мама смотрела на Дину каким-то странным взглядом, ничего не отвечала и уходила в кухню или в спальню и закрывалась там надолго.
Потом однажды Дина, придя из школы, застала маму в слезах, а па… дядю Толю кричащим на маму и тоже со слезами на глазах. Он держал в руке кухонное полотенце и то и дело вытирал им глаза.
- А под другими лежать – это тоже не считается?! – Кричал он.
Он повторил это два или три раза, поэтому Дина и запомнила его слова на всю жизнь. Что они значили, она не знала.
Ещё она запомнила, что в квартире с тех пор надолго застряла какая-то непонятная, гнетущая, давящая атмосфера. Словно из каждого угла, из-за каждой шторы вот-вот может раздаться крик дяди Толи. Оставаясь одна дома, Дина пыталась проветривать квартиру, она открывала настежь форточки и окна, она даже брызгала в воздух мамиными духами или одеколоном дяди Толи, но ничего не помогало: ощущение боли, обиды, слёз и разрушенного счастья застряло в квартире неподъёмным камнем. Всё реже мама смеялась, всё реже дядя Толя водил всех в кино или в зоосад, а потом однажды он долго-долго не возвращался домой, и мама сказала, что он уехал.
- Насовсем? – Спросила Дина.
- Насовсем. – Ответила мама. – И больше никогда не спрашивай о нём, меня это расстраивает.
И Дина не спрашивала. С тех пор у неё больше не было папы.
Студенческое общежитие.
Дина задумалась: куда пойти? В общежитии девчонки готовятся к экзамену, который она только что сдала. Тётя Ира на работе, Аня и Коля на занятиях. На улице хмуро, и вот-вот может пойти дождь – мокнуть ей не хотелось. Есть в кафе мороженое одной совсем неинтересно…
И она решила вернуться в общежитие.
* * *
В комнатах общежития, рассчитанных на двоих студентов, жили по трое, а в комнатах для троих – по четверо. Так было почти во всех комнатах, за очень небольшим исключением.
Вот на её этаже, на мужской половине, в двухместке жили муж и жена: Юрка Толоконников, красавец-гитарист с Дининого потока, и Людка Зайцева с последнего курса. Они поженились прошлым летом, и в сентябре им разрешили занять отдельную комнату, потому что оба были иногородние, и ещё, как они говорили, у них скоро должен родиться ребёнок. Правда, уже кончался учебный год, а ребёнка так и не было, и даже признаков его скорого появления на Людке не просматривалось.
В комнате за стенкой жили тоже, вроде бы, четверо девчонок – так значилось в списке, висящем на двери. Но Дина ни разу не встретилась ни с кем из её обитательниц, кроме одной – Таньки Харитоновой с факультета механизации и автоматизации. Танька была немного странной девушкой: то активной и общительной, то ходила с туповатой полуулыбкой и никого не замечала. Если поздороваться с ней в такой момент, она только переведёт на тебя туманный взгляд, и, ничего не ответив, плывёт сомнамбулой дальше по коридору. А иногда она валялась, скорчившись, на своей кровати и громко стонала – почти до крика. В самый первый раз, когда Дина услышала из-за стенки эти жуткие звуки, она постучалась в Танькину дверь, которая оказалась незапертой, и увидела её именно в этой позе: коленки у подбородка, обхвачены руками, голова мотается из стороны в сторону.
- Тань, что с тобой? – испугалась Дина.
- Месячные… – простонала та.
- Дать тебе анальгин?
- Нет, пройдёт… отстань…
- Точно?
- Уйди!
Что же такое было с Танькой на самом деле, до Дины дойдёт лишь через много-много лет.
* * *
Одногруппник Дины, Артур Давлатян, приехавший из Армении, тоже жил один в двухместной комнате. Почему ему так повезло, Дина не задумывалась – просто повезло, и всё тут.
Артур был щедрым парнем и часто собирал у себя общежитскую часть их дружной группы – отметить чаепитием сданный курсовой проект или экзамен. К чаю он всегда ставил на стол коньяк. Не обычную коньячную бутылку с заводской пробкой и всеми положенными по уставу этикетками, а большую – наверное, литровую – молочно-белую полиэтиленовую фляжку. Ещё у него всегда водились дивной красоты и ни с чем не сравнимого вкуса сухофрукты и орехи. Попробовав однажды артуровых лакомств, Дина не иначе как с иронией смотрела потом на жалкое их подобие, разложенное на прилавках каких-нибудь «Даров природы».
Иногда Артур приглашал к себе Дину – попросить у неё консультацию по контрольной или курсовой. Дина добросовестно объясняла ему трудные места в том или ином предмете, но понимала, что всё бесполезно: Артур не сделает контрольную самостоятельно, не напишет курсовую сам - проще было выполнить задание за него. Что она и делала.
Ей это очень не нравилось: ладно, первый курс, но вот уже четвёртый, а Артур не сделал ни одного задания без чьей-либо помощи… как же он будет писать диплом?.. а как он потом будет работать по специальности?.. У доски или на экзамене он мямлил что-то невразумительное, да ещё с акцентом – из-за этого ответ получался совершенно невнятным. Но в зачётке у него не было ни одной тройки… Пятёрок тоже не было – только четвёрки. Дину это тоже страшно удивляло: она знала гораздо более умных и способных ребят, к которым педагоги не были столь снисходительны.
- Артур, - говорила Дина горячо и сочувственно, - почему ты ничего не учишь? Ну хоть зубри, если не понимаешь чего-то! Ну сделаю я тебе контрольную… курсовую… Но ведь тебе же работать придётся, а ты ничего не понимаешь, не можешь по формуле кислоту от соли отличить!..
Но на это Артур только улыбался прекрасными восточными губами и прятал за ресницами бархатный взгляд. Потом доставал из шкафа большой пакет с мандаринами или сухофруктами, клал его на стол рядом с Диной и говорил:
- Я нэ буду работат… мнэ просто дыплом нужен… И ты нэ будэш работат. Ты будэш жит, как каралева…
Нет! Этого Дина никак не могла понять – посещать институт, но не учиться, получить диплом, но не работать по специальности!..
Этого же, по всей вероятности, не мог понять и Константин Константинович Колотозашвили – до Дины доходили слухи о том, что Артур по пять раз пересдаёт ему экзамен, а Константина Константиновича каждую сессию мучают в ректорате, заставляя поставить Давлатяну в зачётку «хор», а не «уд» или «неуд». А потом назначают Давлатяну пересдачу у другого преподавателя, который ставит четвёрку.
Вот, кстати, и на Артура Дина посматривала порой с мыслью о возможных отношениях. Тем более что он с первого курса проявлял к ней особое внимание и даже приглашал каждое лето к себе в гости, в Армению. Он говорил, что Дине не придётся тратить на поездку ни одной копейки, он купит ей билеты и будет кормить её и даже одевать, что он повезёт её на море – на какое она только захочет: на Чёрное, на Каспийское…
Когда Дина однажды рассказала об этом маме, мама очень активно стала убеждать дочь поехать с Артуром к нему на родину. А Внутренний Голос, отговоривший её от этого шага, был немногословным, но настойчивым. «Не надо… не-на-до…» - как-то очень тихо, но твёрдо повторял он.
Дина больше никогда не рассказывала маме об Артуре, а на её вопросы о нём отвечала, что у него давно есть девушка. А если бы она сказала, что Артур предлагает ей пожениться на последнем курсе и уехать с ним в Армению и жить там, как королева?..
А ведь Артур нравился Дине. Своей деликатностью, воспитанностью, щедростью. Он нравился ей и внешне: высокий, стройный, с чуть более смуглой, чем у остальных, кожей, с красивыми руками, тёмными добрыми глазами. Однажды – это было совсем недавно, перед вот этой вот весенней сессией – Артур чуть было не поцеловал Дину…
Она написала ему вчерне курсовую работу, он, как всегда, достал из шкафа пакет с чем-то вкусным, положил его на стол и обнял сидящую Дину сзади. Дина поднялась со стула и удивлённо посмотрела на Артура. Он взял её за плечи, приблизил своё лицо к Дининому. Он смотрел ей в глаза, будто спрашивал: можно? Наверное, если бы он не спрашивал, а просто поцеловал, Дина не была бы против. Она ещё не целовалась никогда ни с кем по-взрослому. Она даже разволновалась и ждала его поцелуя. Но он ждал её позволения… И ей это не понравилось. Она сказала:
- Не надо, Артур.
Артур прикрыл глаза пушистыми ресницами, чуть растянул в улыбке губы и отпустил Дину.
И Дина, не забрав пакет, ушла к себе, в комнату на троих, где обитали четверо.
Если бы Дина стала женой Артура Давлатяна, она жила бы с ним в его совсем нестуденческой комнате с коврами на полу и на стене, с телевизором «КВН» и магнитофоном «Комета». Но она не уверена была, что любит Артура. «Нравится» – это одно, а «люблю»… «Люблю» - это совсем другое, была уверена Дина и продолжала жить в тесной комнате с одним единственным столом на четверых.
Соседки по комнате.
- Сдала? – Почти хором спросили Вера и Валя, когда Дина появилась на пороге.
Они сидели по обе стороны прямоугольного стола, который служил и рабочим, и обеденным местом, над разложенными книгами и тетрадями. На краю стола лежали в двух стопках Динины ювелирной работы шпаргалки.
Вера и Валя учились в параллельной группе, и экзамен Константину Константиновичу Колотозашвили им предстояло сдавать завтра.
- Кто-то сомневался? – ответила Дина и принялась переодеваться.
- На что? – поинтересовалась Валя.
- Спроси чего поумней! – сказала Вера и метнула на Дину испытующий взгляд. – Знамо дело, на пять баллов.
- Да? – Спросила недоверчиво Валя.
Дина ничего не ответила, сняла с себя плащ «болонья» и переобулась в домашние тапочки с меховой опушкой – слегка поношенные, но вполне аккуратные.
Она подошла к столу и, заглянув через плечо Веры в её тетрадь, потом в книгу, пролистнула несколько страниц и сказала:
- Вот это зубрите. Кокон всех на дополнительных режет.
- Кокон всех на всём режет. – Тихо заметила Валя.
Валя приехала из Вологодской области, из деревни, и так и не сумела за четыре года привыкнуть к большому городу. Речь её была тихой – то ли по причине домостроевского воспитания, то ли потому, что она стеснялась своего выговора и провинциального вида, то ли из-за того и другого вместе взятого.
Однажды Валя, смущаясь, попросила Дину позаниматься с ней произношением и грамматикой. Тогда Дина написала длинный список Валиных ошибок, с которыми та вполне успешно справилась за учебный год. Вот только характерное оканье, похоже, было неискоренимо.
- Да. На всём. – Сказала Дина. – А это у него конёк сезона.
Вера, метнулась к той стопке шпаргалок, которая была побольше, и стала перебирать её, ища нужную.
- А тебе что попалось? – Спросила она.
Дина спокойно ответила:
- Это и попалось. – И добавила после паузы. – Только он мне автомат поставил.
Обе изумлённо воззрились на Дину:
- Кокон?! Автомат?!
Дина села на свою постель и откинулась на подушку.
- Не совсем, правда, автомат, а... полуавтомат.
Вера и Валя опять почти в голос воскликнули:
- Полуавтомат?.. Как это?!
- Я билет взяла, подготовилась, подхожу, сажусь, а он мне говорит: «я в ваших знаниях не сомневаюсь и тратить на вас время не намерен». Даже в черновики не посмотрел.
Вера цыкнула:
- Во изверг! Нет, чтоб сразу…
- Одно слово: Кокон! – Добавила Валя.
- А вы знаете другого преподавателя, который так же свою науку любит?.. – Сказала Дина.
- Баб он любит, а не науку, – перебила Вера.
- Ну… вообще-то, конечно, не такой уж он и изверг... – Вставила Валя. - Я помню, на первой лекции так себя подал, что хоть сразу из института уходи, а потом сам же мне на экзамене помогал…
- А его юмор? – Дине почему-то вдруг захотелось говорить о Константине Константиновиче. – Его шуточки по всему институту гуляют!
- Это да! – Поддержала Дину Валя. – И ведь сам не повторяется никогда … не то что этот… по научному коммунизму... как пошутит, так не знаешь, куда деваться…
Вера мечтательно закатила глаза:
- Да… Кокона, конечно, и после института не забудешь! Луч света в тёмном царстве! – Потом опомнилась и взялась за книгу. – Ладно, харе трепаться, последний экзамен бы ещё сдать с первого захода!
Дина вытянулась на постели, закинув руки за голову.
- Зубрите, девочки, а я отдохну. Чаю захотите, скажете.
Она посмотрела на цветной портрет Муслима Магомаева, песни которого очень любила, особенно пластинку на итальянском языке. Портрет был вырезан ею из какого-то журнала – кажется, из «Советского Экрана» - и висел как раз напротив Дины, на торце стенного шкафа, где расположились ещё несколько портретов, имеющих каждый свою собственную историю.
Вот Жан Маре на глянцевой фотокарточке, которую Дина вымолила у своей тёти, и которую той подарила её подруга. В нижнем углу карточки стоит автограф, сделанный синими чернилами. И хоть тётя Ира пыталась объяснить Дине, что это никакой не автограф Жана Маре, а подпись эту её подруга сделала сама, Дина не желала в это верить.
Рядом – жуткого качества, переснятый с крошечного снимка и увеличенный до размера журнальной страницы, снимок Анны Маньяни из фильма, которого Дина не смотрела. Она увидела однажды в журнале небольшую статью об итальянской актрисе с красивым именем, так соответствующим её необыкновенной внешности. Статью иллюстрировали несколько чёрно-белых кадров из фильмов с её участием. Тот, что висит сейчас на шкафу – лицо актрисы в контрастном освещении – понравился Дине больше всех, и она попросила лаборанта из школьного кабинета физики переснять и увеличить этот портрет.
Чуть левее – Дина Дурбин. Симпатичная женщина, но не в Динином вкусе. Это была мамина идея: назвать дочь именем известной актрисы с фамилией, так созвучной её собственной.
- Вот станешь великой, - говорила мама, - тогда Дину Дурбин будут вспоминать только потому, что её имя похоже на твоё! - И смеялась довольно.
А вот портрет Дининого любимого писателя. Дина долго просила маму купить ей этот портрет, выполненный фотографическим способом на тиснёной бумаге, похожей на ткань, с петелькой на толстой картонной подложке – такой настоящий, добротный портрет. Он стоил два рубля и десять копеек – это были серьёзные деньги для их бюджета, а такую вещь, как портрет писателя, пусть даже самого любимого, мама Дины не считала жизненно необходимой. Тем не менее, однажды, когда Дина закончила девять классов почти отличницей, всего с одной четвёркой, мама вспомнила об этой странной просьбе дочери, и решила поощрить её прилежание в учёбе. К тому же, это было время, когда её, маму, повысили по службе, и она стала получать на восемнадцать рублей и сорок копеек в месяц больше, чем прежде. Да и вообще, Динина мама вовсе не была жадной, просто она была практичной.
И снова Муслим Магомаев… Он чем-то всё же похож на…
Не важно! Сейчас это неважно! Дине захотелось вспомнить, как всё было на экзамене по самому трудному предмету. Она мысленно отмотала воображаемую киноплёнку, запечатлевшую это событие, назад и стала смотреть…
Вот она идёт по проходу к столу преподавателя, перехватывает его взгляд, следящий за её ногами, и останавливается на полпути. Константин Константинович Колотозашвили, одетый в просторную красную блузу с высоким воротником и широкими рукавами, собранными на манжетах, распахнутую на груди и заправленную в чёрные облегающие брюки, поднимается со своего стула и встаёт во весь свой немалый рост. Он простирает руки в сторону Дины и произносит сочным баритоном:
- Поздравляю вас с отличным завершением сессии, Дина Александровна.
В тот момент, когда Дина с трепетом и радостью узнаёт в преподавателе Муслима Магомаева, невесть как появившегося здесь, в экзаменационной аудитории, впервые наяву, а не на снимках – именно в этот момент в дверь аудитории заглядывает Вера, её соседка по комнате, и бесцеремонно вторгается в этот дивный миг встречи с любимым певцом:
- Дин, чего не переодеваешься? Чайку поставила бы.
Дина точно помнит, что эпизода с заглянувшей в дверь Верой на экзамене не было…
Она открыла глаза.
С фотокарточки на Дину смотрел Муслим Магомаев в красной распахнутой на груди блузе, он протянул к ней распростёртые руки, рот его широко раскрыт, словно застыл на слове «поздравля-а-а-а-ю». А за столом раскачивалась на скрипящем стуле Вера.
- Всё равно тебе делать нечего, – добавила она. Как будто Дину нужно уговаривать или принуждать!
Дина встала, оправила на себе одежду, взяла с подоконника чайник и вышла из комнаты. Она отправилась в кухню, чтобы вскипятить воду на газовой плите, и поэтому не могла слышать диалог своих соседок, состоявшийся за её спиной во время приготовления стола к чаепитию.
Вера:
- Счастливая Динка, сессию сбагрила.
Валя:
- Да ещё на отлично.
Вера:
- Кому-кому, а ей-то эти пятёрки нелегко даются.
Валя:
- Да, уж... Последняя только, как с неба.
- Ну. Не говори. Да ещё у кого – у Кокона!
- Может, он и на неё глаз положил?
- А что? Может. Она хоть и не красотка, а подать себя умеет.
- Это точно.
- Дура будет, если клюнет.
- Ну... Как Римка, потом на аборт пойдёт... А где Римка-то наша, кстати?
- Может, в читалке...
- Ага! Римка – в читалке! Не смеши!
- Ей же Варваре пересдавать надо, а тут уж пока в читалке зад не отсидишь – шиш пересдашь.
- Вообще-то, да...
В этот момент в комнату вошли Дина с кипящим чайником и Римма – та самая четвёртая обитательница комнаты, которой Вера с Валей начали, было, перемывать косточки.
Римма Яковлева.
Римма – яркая брюнетка с тёмно-серыми глазами и плавными движениями своенравной кошки – была очень симпатичной девушкой. Да, пожалуй, Римма была единственным исключением из Дининой теории о том, что красивые люди или нереальны, или живут где-то в дальних краях. Как Анна Маньяни.
Римма умело пользовалась тем скромным арсеналом декоративной косметики, который был доступен небогатым студенткам: перламутровые тени серого или голубого цвета – зачастую купленные у цыганок, сделанные невесть из чего и запечатанные в обычную пластмассовую чёрную или белую фигуру для игры в шашки, прикрытую кусочком целлофана – и тёмно-розовая помада, которую она берегла для особых случаев. Средство для подводки глаз у неё было таким же, как и у большинства девчонок: чёрный карандаш из пачки «Живопись». На голове Римма носила «конский хвост» - как и Дина, как и большинство девушек в те годы – только волосы у неё были более густые и более блестящие, чем у остальных. Да, Римму вполне можно было назвать красивой девушкой.
Ещё она очень хорошо рисовала. У неё был большой набор карандашей в огромной пачке, которая раскрывалась и устанавливалась особым образом, а карандаши в ней располагались несколькими ярусами, и коробка с пастельными мелками. Карандашами Римма рисовала в обычном альбоме для рисования, а пастельными мелками – на больших и маленьких чёрных листах бумаги, которыми перекладывают фотопластины, и которые, как говорила Римма, папа собирал специально для неё у своих друзей-фотографов. А ещё Римма Яковлева красиво пела под гитару, на которой сама себе аккомпанировала.
Но училась она в институте так себе, без охоты и старания. Кто как, а Дина-то понимала, что Римма отставала вовсе не потому, что была глупой. Просто это было ей неинтересно. А что ей было интересно – рисование, пение, чтение? – кто ж знает.
* * *
Дина залила кипяток в приготовленный Верой и Валей заварочный чайник, а Римма сказала весело:
- Привет! Я, как всегда, вовремя.
Вера, любившая съязвить по любому мало-мальски удобному поводу, не преминула это сделать:
- Да уж, как всегда, прямо к столу.
Римма, у которой явно было хорошее настроение, засмеялась:
- Ладно тебе, Вер! Сегодня посуду помою.
- Какая радость! – Ехидничала Вера.
Римма не отреагировала на эту реплику, достала из сумочки плитку шоколада и положила на стол.
- Ой, чуть не забыла, вот, угостили! Даже кусочка ещё не откусила!
Вера, похоже, решила добить Риммино, неизвестно с чего взявшееся, хорошее настроение:
- И кто же это тебя шоколадом подкармливает?
- Кто-то, – кокетливо-таинственно ответила Римма и принялась намазывать маслом кусок батона.
- Ктото Ктотович Ктотозашвили? – Не унималась противная девчонка.
Римма посмотрела на Веру с недоумением, её глаза наполнились слезами, она бросила недоделанный бутерброд на стол и выбежала из комнаты.
Валя робко выговорила Вере:
- Зачем ты так? Ты же знаешь...
Вера, чувствуя вину, но не желая её признавать, огрызнулась:
- Не знаю. Лично мне лично она ничего не говорила.
- Я тебе говорила. – Всё так же робко, но укоризненно, сказала Валя.
Дина поддержала Валю:
- Иди, извинись.
- Не пойду. Подумаешь, цаца! Сама виновата – н;фига дурой быть с такими, как этот.
Валя поднялась и вышла из комнаты.
Вера, с детства усвоившая, что лучшая защита – это нападение, переключилась на Дину.
- А тебе-то Кокон автомат поставил за так, или тоже клеит?
- Может, за так, а может, и клеит, – спокойно ответила Дина, не прерывая чаепития.
- Темни-ишь... Так клеит или за так? – Не унималась Вера.
- Я бы на твоём месте пошла за Риммой и попросила бы прощения.
- А ты что, тоже про Римкин аборт знаешь?
Дина едва не поперхнулась бутербродом, но не подала виду, что ошарашена известием. Она выдержала паузу и произнесла медленно между глотками горячего чая:
- Знаю… не знаю... Какая разница… Главное, что ты… знаешь и колешь.
- А н;фига... Сама дура, нашла, с кем спутаться...
Открылась дверь, и вошли Валя и Римма. Вера, демонстративно прихлёбывая чай в прикуску с шоколадом, воззрилась в окно.
* * *
Ближе к вечеру Дина достала из тумбочки зеркало, осмотрела внимательно своё лицо, протёрла его кусочком ваты, смоченной миндальным молочком, запах которого так любила с детства – у мамы было точно такое же, в такой же стеклянной бутылочке. Карандашом подправила брови и нарисовала стрелочки на верхнем веке. Потом раскрыла картонную круглую коробку с пудрой и прошлась белой пуховкой по лицу. Розовой помадой едва коснулась губ и принялась покрывать розовым перламутровым лаком ухоженные ногти.
Вера с Валей, по-прежнему склонившиеся над книгами и конспектами, с завистью поглядывали на Динины действия.
Вера, не умеющая подолгу молчать, нашла повод:
- Счастливая, Динка! Теперь и ногти можно красить и ни фига не делать...
Римма, читавшая на постели книгу, подняла взгляд на Дину, но ничего не сказала.
Дина тоже смолчала. Она подошла к своему шкафчику.
- Ты куда это собираешься? – Домогалась Вера.
На бесцеремонную Веру в этой комнате не находилось управы. Валя не смела рта раскрыть против, поскольку была у неё в положении… подшефной, что ли. Римма просто обходила её, как обходят лужу, чтобы не быть ненароком обрызганной проезжающим автомобилем или велосипедом. Одна только Дина иногда высказывала Вере своё мнение по поводу совсем уж вопиющих нарушений ею правил хорошего тона. Правда, с той – как с гуся вода: по закону всемирного равновесия только ещё более невоспитанная и базарная натура могла бы утихомирить Веру.
Не дождавшись ответа, Вера выдвинула гипотезу:
- На свиданку, небось. Небось, с Коконом... Полуавтомат-то отрабатывать надо!
И всё же, надо отдать ей должное, Вера порой прекрасно понимала, что говорит лишнее. Только понимание это приходило слишком поздно и вместе с осознанием истины, что слово не воробей.
Вера прикусила язык и бросила короткий испуганный взгляд в сторону Риммы.
Та медленно опустила книгу и посмотрела на Дину вопросительно.
Дина, словно не замечая ни слов Веры, ни взгляда Риммы, продолжила причёсываться перед зеркалом, ничего не отвечая.
Римма, выждав паузу, спросила:
- Это правда, Дина?
Дина спокойно ответила:
- Правда.
Вера и Валя уставились на Дину с вытянутыми лицами. А красивые губы Риммы медленно исказились в улыбке, похожей больше на страдальческий оскал.
- Ну-ну... – Сказала она.
Дина бросила своё занятие, подошла к Римме и, открыто глядя на неё, сказала:
- Римма, я его что, у тебя отбивала?
Римма опустила глаза и ничего не сказала. На её лице, словно забытая маска, застыла кривая усмешка.
- Что ты молчишь? – Дина выжидающе смотрела на Римму. – Если я не пойду, тебе будет легче? – Римма молчала. – Легче? Скажи!
Вера с Валей наблюдали эту сцену, едва ли не раскрыв рты.
Римма медленно проговорила:
- Да, мне теперь уже всё равно... Просто… могла бы и соврать...
Дина взвилась:
- А-а-а... Соврать! Не дождётесь! – Она повернулась к сидящим за столом Вере и Вале и, сдерживая перехлёстывающие через край эмоции, высказывала наболевшее: – Это вы все во лжи да в зависти привыкли жить. А я считаю, что надо быть открытым: открыто любить, открыто не любить... А то понапяливаете на себя масок: сю-сю-сю, сю-сю-сю... А потом в спину друг другу шипите...
- Ты чего разошлась-то? Идёшь, так иди. – Вера была уязвлена, но сдаваться не собиралась
- Я-то пойду, – сказала Дина, – а вы… особенно ты, подумали бы, как жить дальше.
- Подумаем, подумаем, а ты подфуфырься ещё чуток, чтоб заметно было, какая ты красивая, – не унималась Вера.
- Спасибо за совет, – сказала Дина, спокойно, – ты права. – Она взяла карандаш и подвела глаза чуть ярче. – Между прочим, вам тоже не мешало бы за собой следить. А то в своих халатиках затёртых да с немытыми волосами, так и просидите, пока за первого, кто глаз на вас кинет, замуж не выскочите.
Вера оживилась:
- А ты у нас такая, что за первого, конечно, не пойдёшь!
- Полюблю – пойду. – Сказала Дина, надевая плащ и повязывая на шею газовую косынку. – Только пока не пойму, что это любовь, н;ги не раздвину.
Римма неожиданно для всех сказала:
- А Кокон у тебя не спросит, сам раздвинет.
Дина повернулась к Римме:
- А вот шиш, кто со мной против моей воли что сделает! – Но взяв себя в руки, добавила спокойно. – Девочки, давайте не будем ссориться! Я никому ничего плохого не делаю сейчас, дорогу никому не перехожу, ничего ни у кого не отнимаю... И зла не желаю никому.
С этими словами она вышла за дверь.
Вера, по привычке не оставлять ни за кем последнего слова, пробубнила:
- Правильная вся такая, аж противно...
А Валя задумчиво протянула:
- Ну… Точно, правильная... И живёт правильно. И получается у неё всё правильно. Может, так и надо?..
Римма снова горько усмехнулась:
- Правильная! Посмотрим, как её Кокон подправит...
Первое свидание.
Дина пристроилась в парадном соседнего с кинотеатром дома, у окна, на площадке между первым и вторым этажом. Это был безотчётный порыв. Она шла от трамвайной остановки и глянула на свои маленькие золотые часики, которые подарили ей тётя Ира с дядей Сашей, когда она, Дина, поступила в институт. На часиках было без двадцати пяти семь, то есть, до назначенного времени оставалось десять минут. Дина не хотела стоять и ждать, когда подойдёт Константин Константинович – не известно ведь, на месте он или ещё нет. Вот она и зашла в попавшийся на её пути подъезд большого довоенного дома, с просторным и гулким парадным и широкой лестницей, обрамлённой чугунной литой решёткой.
На подоконнике лежала оставленная кем-то сегодняшняя газета. По всему было видно, что недавно её использовали в качестве скатерти: высохшие розовые круги и капли вина, крошки и обрывки фольги от плавленых сырков. И всё это прямо на «Речи генерального секретаря ЦК КПСС товарища Л. И. Брежнева на XVI съезде ВЛКСМ 26 мая 1970 года». В следующем учебном году придётся брать эту газету в читалке и писать какой-нибудь реферат по материалам съезда…
Дина стояла и смотрела на вечерний город, на людей, идущих по улице, на светофор, весело и быстро сменявший один за другим свои яркие цвета – и, казалось, ни о чём не думала. То есть, она не думала о чём-то определённом: мысли просто появлялись ниоткуда и исчезали в накатывавших из глубины её существа волнах не поддающегося описанию чувства… Назвать это чувство чем-то определённым было трудно.
Нечто похожее Дина испытала, когда увидела свою фамилию в списках зачисленных в институт.
Конечно, она была счастлива. Ведь позади остались и напряжённая подготовка с бессонными ночами, и переживания перед каждым экзаменом: что попадётся в билете? – и после него: что поставила комиссия, и хватит ли на проходной балл?..
Но к удовлетворению и подъёму диссонансом примешивались и растерянность перед новой, совершенно самостоятельной, жизнью в чужом, большом городе – ведь больше не будет рядом мамы, которая вовремя разбудит, приготовит поесть, проследит за уроками и одеждой; и сомнение в правильности выбора будущей профессии – ведь то, что знала о ней Дина, было лишь обложкой книги, вовсе не говорящей о её содержании, или говорящей лишь поверхностно; и понимание, что сделан очень важный шаг, для отмены которого, в случае чего, потребуется не меньше усилий, а может, даже больше.
Радость, сомнение, смятение…
Вот и сейчас… Конечно, многие девчонки – как и тогда, кстати – отдали бы, что угодно, лишь бы оказаться на её месте. Но то ли это, что нужно Дине? И что потом?..
Радость, сомнение, смятение…
Да, ей нравился Константин Константинович.
И не только как незаурядный преподаватель: с его занятий, будь то лекции или семинары, даже не самые усердные студенты уходили с неохотой.
И далеко не только своей яркой наружностью – хотя, при всей её яркости, было что-то неуловимое и в образе, и в манерах, подобное патине на поверхности полированного серебра, что придавало этому внешнему блеску налёт благородства.
И не только чувство юмора Константина Константиновича нравилось Дине: если уж он рассказывал анекдот или употреблял шутку, это были умные и тонкие шутки и анекдоты, он ни разу не позволил себе скользкой двусмысленности, какие позволяли другие преподаватели в расчёте на популярность у студентов и звание своего парня.
И не только его эрудированность, которую он не выпячивал, а применял исключительно по назначению: для расширения кругозора своих подопечных.
Константин Константинович нравился Дине. Но ей бы в голову не пришло мечтать о нём как о близком друге. А тем более – как о… как о мужчине.
Но почему же тогда она здесь?.. Её пригласили в кино. Её пригласили на свидание – впервые в жизни. Не кто-нибудь… не студент-однокашник и даже не старшекурсник…
А может, он пошутил? Пригласил и наблюдает откуда-нибудь из укромного места: придёт эта дурочка или нет? Или решил развлечься: схожу для разнообразия с некрасивой в кино, от меня не убудет, а она пусть думает, что я влюбился...
«Как бы то ни было, я пришла» – подумала Дина, посмотрела в очередной раз на стрелки часиков и решительно вышла из парадного.
* * *
Дина увидела Константина Константиновича почти сразу. Он стоял в стороне от осаждавшей кассы и вход в кинотеатр толпы. Точнее, не стоял, а прохаживался, поглядывая по сторонам. Можно даже сказать – нервно поглядывая. Или – нетерпеливо.
Дину он заметил, когда она была шагах в десяти, и сразу пошёл навстречу. Константин Константинович так решительно двинулся в Динину сторону, что они едва не столкнулись. Дине пришлось остановиться, чтобы этого не произошло.
- Какова пунктуальность! – Возбуждённо сказал Константин Константинович, протягивая Дине руку. – А ведь вам следовало минут на пять-десять задержаться.
Дина тоже протянула руку, которую он пожал порывисто, но крепко.
- Вы считаете?.. Зачем? – Спросила она, глядя с неприкрытым удивлением на Константина Константиновича.
- Ну, – усмехнулся смущённо тот, – чтоб я понервничал хоть немного: придёте или нет?
- Вынуждена вас разочаровать, это не мой стиль, Константин Константинович.
- Это интересно... – Он посмотрел на Дину серьёзно, но смущение и волнение остались, едва прикрытые улыбкой. – А можно мы продолжим эту тему после короткого обсуждения животрепещущего вопроса?
- Слушаю вас, – сказала Дина.
- Мы можем пойти в кино, а можем в кафе. М-м-м… Ещё мы можем пойти в кино, а потом в кафе.
- Третий вариант, с вашего позволения.
Константин Константинович засмеялся и ещё внимательней посмотрел на свою студентку. Он достал из нагрудного кармана билеты и легко взял Дину под руку, направляясь ко входу.
- У нас есть десять минут на буфет. Не хотите перекусить? – Сказал он.
- Спасибо, я из-за стола, – ответила Дина. – Но, если вы хотите...
Константин Константинович улыбнулся:
- Я тоже сыт. К тому же, нас ждёт ужин. Вы не имеете ничего против «Радуги»?
- Нет, не имею. – Сказала Дина.
Что она могла ещё сказать? В рестораны и кафе студенты вроде Дины, жившей на стипендию, ходили нечасто: разве что на чей-нибудь день рождения, устроенный вскладчину, или на свадьбу, которые к последним курсам стали случаться всё чаще.
Они прошли к своим местам – в самом центре зала. Константин Константинович откинул сиденье для Дины и уселся сам. Он сел почти лицом к Дине и посмотрел на неё с улыбкой.
- Итак, мы остановились на вашем стиле. Вы считаете, что женщина должна быть пунктуальной и обязательной?
- Я считаю, что каждый должен быть обязательным и пунктуальным, – ответила Дина, глядя прямо перед собой.
Она разглядывала проходящую мимо публику, новый - взамен старого плюшевого - расписанный красками занавес, стильные светильники: кинотеатр открыли совсем недавно после ремонта.
- А как же женские слабости, капризы? – Не унимался Константин Константинович.
- Ну, кому нравится, пожалуйста.
- А вам не нравится.
- Мне нет.
- А что вам нравится?
- Мне?.. Естественность.
- И прямота.
- И прямота.
- И как оно, получается так жить?
- Получается.
- Не тяжело?
- Наоборот, очень легко.
- Правда? – Не переставая улыбаться, спросил преподаватель.
Но тут свет начал медленно гаснуть, усилился шум от усаживающихся поудобней и спешащих занять свои места зрителей. Динин спутник близко наклонился к её уху и сказал:
- Вы меня заинтриговали. Можно мы продолжим позже?
Дина повернулась к нему. Вспыхнул свет на экране. Лицо преподавателя было совсем рядом в сгущающейся темноте, и сейчас оно было особенно эффектно: правильные крупные черты лица подчёркнутые односторонним освещением, мерцающие блики в глазах, очень внимательный, но мягкий и волнующий взгляд, губы, приоткрытые в полуулыбке.
- Можно, – сказал Дина и отвернулась к экрану, но видела краем глаза, что Константин Константинович продолжает наблюдать за ней.
Тогда она спокойно посмотрела ему в глаза. Тот улыбнулся, опустил взгляд и тоже сел лицом к экрану.
Продолжение вечера.
Они с трудом протиснулись в двери кафе сквозь большую толпу желающих попасть внутрь. Даже поняв, что эти двое идут без очереди не по причине нахальства, а потому, что швейцар сделал им приглашающий знак, стало быть, у них или места забронированы, или мало ли, что ещё – даже несмотря на это, страждущий народ не выказал энтузиазма, чтобы расступиться и пропустить счастливчиков.
Дина и Константин Константинович подошли к стойке гардероба, кавалер принял у дамы плащ, разделся сам и сдал вещи.
Дина поправляла у зеркала причёску и увидела, как к ней приблизился преподаватель и тоже поправил свои роскошные волнистые воронова крыла волосы, проведя по ним, как расчёской, сперва одной пятернёй, потом другой, одёрнул пиджак. Но при этом он смотрел в зеркало не на себя, а на Дину.
Дина повернулась к Константину Константиновичу.
- Вы были так уверены, что я соглашусь пойти с вами в кафе?
Он, улыбнулся и, пытаясь быть игривым сказал:
- Нет, не был. Я даже не был уверен, что вы вообще придёте.
- Но билеты купили и места заказали... Ну, билеты, положим, можно продать, а залог в кафе ведь не возвращают.
По-прежнему улыбаясь, Константин Константинович потупил взор:
- Если бы вы не пришли, всё остальное меня уже не огорчило бы. – Он снова поднял глаза. – Плевать бы мне было на потерянные деньги.
Дина ещё раз отметила про себя, как переменчиво лицо этого мужчины, и какое множество оттенков имеет его улыбка – такое простое движение мышц, такая привычная мимическая конструкция… Она молча внимательно смотрела на своего преподавателя, словно пытаясь разглядеть: правда ли то, то он говорит, или пустая болтовня.
Похоже, Константин Константинович сам ещё не знал этого. На его лице смешались и любопытство к столь незаурядным чертам характера студентки, которую он знал уже три года, а оказалось, что вовсе и не знал, и растерянность перед её обезоруживающей прямотой, и напряжённость, вызванная желанием не обронить маску легковесного пижона, и опасение, что именно этой маской может оттолкнуть не признающую игры и фальши свою новую знакомую.
* * *
Их провели к единственному свободному столику с табличкой «зарезервировано» в самом удобном месте - у огромного окна, за которым светился вечерними огнями город. И ещё с этого места было прекрасно видно сцену с вокально-инструментальным ансамблем из пяти человек.
Дина села на отодвинутый Константином Константиновичем стул. Он расположился напротив, продолжая наблюдать за своей спутницей с нескрываемым интересом.
К столику подошёл элегантный, строго одетый мужчина.
Заметив его, Константин Константинович поднялся со стула и протянул ему руку:
- Привет, Миша! Знакомьтесь: Дина... Дина Александровна. Михаил Анатольевич.
- Добрый вечер, – сказал Михаил Анатольевич. – Очень приятно. – И обратился негромко к Константину Константиновичу: - Пожелания особые будут?
- Если что, я найду тебя, – ответил тот.
- Хорошо. Приятного вечера, - Михаил Анатольевич кивнул Дине и отошёл.
А Константин Константинович зажёг свечу в красном прозрачном колпаке и смущённо посмотрел на Дину:
- Я сейчас испытываю непреодолимый позыв к саморазоблачению. – Он снова улыбнулся одной из своих многочисленных выразительных улыбок и опустил взгляд. – Я не платил залога… у меня здесь друг... однокурсник, директором работает. – Он кивнул в сторону удалившегося Михаила Анатольевича и поднял глаза на Дину. – Миша… Так что этот столик всегда мой.
- В кинотеатре у вас тоже друг директором? – Улыбнулась Дина.
Константин Константинович облегчённо рассмеялся, уловив, наконец, шутливый тон спутницы:
- Нет, билеты я купил сам. За полчаса до вашего прихода.
- Сразу вношу ясность: за билеты и ужин я способна расплатиться сама. Что и сделаю чуть позже, чтобы не ставить вас в неловкое положение, – тихо, но твёрдо сказала Дина.
- Ну вот, уже и поставили, – попытался изобразить обиду преподаватель.
- Ничего, переживёте.
- А что так? Можно полюбопытствовать?
- Демонстрация независимости.
- Ух ты! Это серьёзно. – Константин Константинович подпёр щёки кулаками и воззрился на Дину. – Вы мне с каждой минутой всё интересней и интересней.
- Вы мне тоже.
- Я-то чем?
- А я чем?
- Я первый спросил, – засмеялся Динин визави.
- Ладно. Призн;юсь. Хоть мне и предстоит ещё сдавать вам госэкзамен.
- И диплом защищать! – Уточнил преподаватель с задорной улыбкой. – Я ж председатель госкомиссии на вашем факультете… Ну, давайте! Кто не рискует, тот, как говорится... – Он перебил сам себя. – Кстати, как насчёт шампанского? У Вас же сегодня последний экзамен! Только, чур, я угощаю. – Не дожидаясь ответа, Константин Константинович подозвал официанта и сделал заказ. – Ну, я слушаю, – вернулся он к теме, – чем же я Вас удивляю?
- Вы знаете, что о вас говорят в институте?.. Ну, в среде студентов?
- М-м-м... Наверняка, не всё. – Преподаватель смотрел на Дину с внимательной и выжидающей улыбкой.
- А что Вы знаете? – Спросила Дина.
- Нет уж! Начали – продолжайте сами.
- Ну, ладно, продолжу… – Она сделала паузу, словно собираясь с духом. – Так вот, говорят, что к концу учёбы не остаётся ни одной студентки, которая бы... Ну, вы понимаете.
Константин Константинович, смеясь, закрыл руками лицо:
- Слышал, слышал. Только...
Дина перебила его:
- Это ещё не всё. А половина из них аборты от вас делает.
- Только с поправочкой, – вставил-таки Константин Константинович, – ни одной смазливой студентки... А ещё говорят, что на каждом курсе у меня не по одному ребёнку.
- Мне это не кажется смешным. – Дина была серьёзна.
- Как сказать... – Он перестал смеяться и посмотрел на Дину. – А чем же я вас удивляю-то?
- Тем, что то, что я о вас слышала, не стыкуется с тем, что я в вас вижу.
- Правда? И что же не стыкуется?
- Ну, во-первых, вы не такой уж дурак...
Константин Константинович снова рассмеялся:
- Так-так! Дурак, но не такой уж! Ну, спасибо!
- Не перебивайте, – серьёзно продолжала Дина. – У вас и интеллект, и чувство юмора на месте…
- А с этими качествами на красивых девушек заглядываться не положено?
- Заглядываться, может быть, и можно, но не всех же подряд...
В этот момент подошёл официант и принялся убирать со стола два лишних прибора и расставлять принесённые закуски.
- Вы позволите мне закурить? – Спросил Константин Константинович, продолжая смотреть на Дину всё с тем же смятённым и удивлённым выражением лица и улыбкой в глазах.
- Да, пожалуйста, – ответила Дина.
- Значит, вы не поощряете мой образ жизни? – Продолжил он, когда официант отошёл.
- А вы как думаете?
Дина опустила взгляд на свои пальцы и принялась рассматривать перламутровые ногти, мерцающие в свете свечи. Ей стало неловко: получалось, что она нравоучает своего преподавателя – взрослого мужчину, вольного жить так, как он хочет.
- Начинаю опасаться, что вы пришли на свидание со мной только с одной целью: наставить заблудшего на путь истинный. М-м?
«Ну вот, - подумала Дина – я и впрямь перегнула палку…»
- Нет, не с этой. – Она чуть заметно смешалась, но тут же взяла себя в руки. – Я пришла, потому, что вы мне нравитесь. – Помолчала немного, словно снова собираясь с силами. – И чем дальше, тем больше вы мне интересны. – Она подняла глаза.
На лице преподавателя мелькнула растерянность, он смотрел на Дину и ждал продолжения.
Дина продолжила:
- Только не думайте, что со мной будет, как со всеми остальными. Вы же не просто меня пригласили, чтоб в кино сводить и ужином накормить?
- Не просто, – серьёзно ответил Константин Константинович.
- Так вот, не получится.
- Не получится что?
- Не получится ничего.
- Ну, хоть поужинать-то получится? – Он улыбнулся. – Я с голоду умираю.
Дина, расслабившись от его лёгкого перехода с серьёзного тона на шутливый, сказала:
- Поужинать получится.
- Тогда приступим? Приятного аппетита.
- Приятного аппетита.
Оба принялись за принесённые салаты.
Константин Константинович спохватился:
- М-м! Шампанское! Где наше шампанское? – И подозвал официанта.
Официант, извинившись, тут же принёс бутылку в ведёрке со льдом, открыл её профессиональным движением – лишь короткий шипящий щелчок и лёгкий дымок из-под пробки – наполнил фужеры, и ещё раз пожелал приятного аппетита.
Константин Константинович поднял свой фужер:
- За вас, Дина... Александровна. За успешное окончание четвёртого курса.
- Спасибо, Константин Константинович. – Дина пригубила игристое вино и поставила фужер на стол.
Константин Константинович с аппетитом продолжил уничтожать салат и очень скоро справился с ним, подобрав всё до крошки. Дина ела немного лениво, словно вовсе не была голодна.
- А вы не курите? - Спросил Константин Константинович, взяв сигарету.
- Иногда, - ответила Дина.
Он протянул ей пачку «Столичных»:
- Прошу.
Ничего не ответив, Дина вынула из сумочки плоскую коричневую пачку импортных дамских сигарет, достала одну и поднесла ко рту.
Константин Константинович, выразив движением брови восхищение, протянул ей зажжённую спичку.
Дина курила, почти не затягиваясь, выпуская дым эффектной тонкой струйкой вверх.
Заиграла музыка – это на сцену вернулись после перерыва музыканты. Все они были молодыми, чуть более длинноволосыми, чем позволялось комсомольской молодёжи неписанными правилами – а другой молодёжи в стране почти и не было – но им, музыкантам, вероятно, так же негласно попускались подобные вольности из соображений создания сценического образа. У двоих были «английские усы», которые англичане называли «украинскими», на носу одного из усатых сидели моднющие дымчатые очки в оправе «дипломат», а один из безусых был в обтягивающих белых – совершенно белых! – штанах. Джинсы только входили в обиход и в моду и были редкостью, доступной разве что «золотой молодёжи», неизвестно где бравшей деньги на заморскую одежду и дорогие рестораны. А уж белоснежные джинсы и вовсе были экзотикой…
- А мы не договорили с вами, – сказал Константин Константинович, когда Дина отвела взгляд от сцены и принялась гасить сигарету в пепельнице.
Она посмотрела вопросительно на своего собеседника.
- Вы уже всё высказали касательно удивления моей персоной? – Улыбнулся он.
- Всё. – Сказала Дина.
- Тогда подведу итог. Я – дурак...
- Перестаньте... я же не это хотела... – Дина попыталась перебить Константина Константиновича.
- Стоп-стоп-стоп! – Замахал он рукой. – Я дурак, но, к счастью, не конченый... Я – бабник. И, похоже, к несчастью, конченый. Но при этом у меня наблюдаются зачатки интеллекта и некоторый юмор. Именно это и ввергло вас в удивление. – Он посмотрел на Дину с улыбкой.
Дина опустила глаза в свою тарелку и рассматривала зелёную горошину, наколотую на вилку: когда и зачем она это сделала?..
- Что вы молчите? Ведь именно это вы мне и сказали.
Она посмотрела на Константина Константиновича и твёрдо произнесла:
- Хорошо. Именно это.
- Ну вот. – Он засмеялся. – Значит, я в ваших глазах слегка подрос?
- Предположим.
- Отлично! Тогда с этой минуты я все силы прилагаю к тому, чтобы, если уж не заработать новых очков, то хоть полученных не упустить. – Он взял фужер. – М-м?
Дина молча подняла свой.
- Ну, что... – Сказал преподаватель. – Теперь моя очередь высказывать удивление вами. Вы позволите?
- Пожалуйста, – позволила Дина.
- Откровенно?
- Насколько это возможно для вас.
Константин Константинович усмехнулся этим Дининым словам и продолжил:
- Ну, то, что вы умница, я понял за те три года, что преподаю в вашей группе. То, что вы красавица, я заподозрил сегодня на экзамене...
- Вот тут вы лукавите... – Попыталась перебить его Дина.
Константин Константинович, возражая, мотнул головой.
- ...и продолжаю убеждаться с каждой минутой. – Его голос слегка изменился, в нём завибрировало волнение.
- Не надо, – воспользовалась короткой паузой Дина. – До Риммы Яковлевой и прочих красоток мне очень далеко.
Справившись с собой, Константин Константинович продолжил:
- Вы очень правильно подметили: «красоток». Красотка и красивая женщина – две совершенно разные вещи. Вы не знали?
Дина снова принялась разглядывать свои налакированные ногти, пытаясь, в свою очередь, справиться с волнением.
- Так вот, в разряд красоток… в моей классификации, во всяком случае, вы не попадали. Я видел в вас зубрилу, синий чулок и будущую карьеристку.
Дина заинтересованно подняла глаза на говорящего.
- Сегодня, как вы могли заметить, я разглядел, что у вас очень красивые ноги. – Он улыбнулся. – Но то, как Вы меня приструнили, заставило меня вглядеться в вас чуть внимательней. – Теперь волнение Константина Константиновича выразилось во влажном блеске глаз. Он прикурил сигарету. – И вот... – с силой выдохнул дым вверх, - ...не перестаю удивляться.
- И что же вас удивляет?
- Ваша неординарная жизненная позиция. Впервые слышу, что с прямотой и естественностью легче жить, чем хитря... лукавя... Или кокетничая.
- Что ж тут мудрёного?
- Ну, как?.. Человеку всегда что-то нужно от других. Вот и приходится ему подстраиваться... подыгрывать… порой ломать себя... в лучшем случае – сгибать.
- Не всем людям что-то нужно от других. – С присущей ей уверенностью сказала Дина.
- Вы считаете? Вам ничего ни от кого не нужно?
- Мне нет.
- М-м-м... – задумался Константин Константинович. - Ну, конкретно вам, в вашем нынешнем возрасте и статусе, возможно, нужно меньше, чем скоро будет просто необходимо.
- Что вы имеете в виду? – С недоверием спросила она.
- Сейчас вы – студентка. Причём, с головой. Так что своё положение отличницы и гордости родителей зарабатываете умом, усидчивостью и целеустремлённостью. Пройдёт немного времени, вы влюбитесь... – Он осёкся. – Когда к вам придёт любовь... – Он снова осёкся. – Или вы уже влюблены?
Дина опустила глаза на пламя свечи и сказала:
- Продолжайте вашу мысль.
Константин Константинович продолжил:
– Человек влюбляется в другого человека и принимается требовать от него взаимности. Тут и возникает театр... игра. Порой бездарная, порой просто мерзкая. Вы, вероятно, не представляете, во что может превратиться то, что когда-то было любовью… или влюблённостью.
Он говорил возбуждённо и с волнением, а Дина вдруг вспомнила сцену между мамой и дядей Толей, хоть и не поняла, каким образом она связана с тем, о чём сейчас говорит её преподаватель.
– Потом – служебная карьера. А это ещё более пакостное поприще. Будешь собой, «естественным и прямым», как вы выражаетесь, ничего не добьёшься. В лучшем случае так и просидишь рядовым до пенсии. А если твоя прямота мешать будет, от тебя избавятся в два счёта. – Он затянулся глубоко, потом выдохнул дым и продолжил уже спокойно и даже с улыбкой: – Так что, девушка, не пересмотреть ли вам свои принципы, пока не поздно?
Дина, собравшись с духом, сказала почти ровным голосом:
- Я уже влюблена. – И добавила после короткой паузы: – в вас. – Снова помолчав секунду, но не давая собеседнику прийти в себя, продолжила: – Только требовать от вас я ничего не намерена. Поняли? – И она посмотрела на Константина Константиновича в упор уже совсем спокойно.
- Вот как?.. – Явно смущённый Константин Константинович пытался поддерживать игривый тон.
Но он был растерян, обескуражен и не знал, что ему делать с этим признанием.
Тут очень кстати принесли горячее, и Константин Константинович принялся активно помогать официанту, удивлённому таким порывом.
Дина тоже была рада этой перебивке – она отвернулась к сцене и смотрела то на музыкантов, то на площадку перед сценой, где несколько пар танцевали твист под «Чёрного кота». Ей очень хотелось не отводить взгляда от Константина Константиновича, но смотреть на него без волнения он не могла – может, это шампанское так на неё подействовало?..
Сегодня её любимый преподаватель выглядел совсем по-другому, чем обычно: не строгим и неприступным педагогом, каким был в стенах института. Сегодня он был «стилягой»: узкие брюки, твидовый светло-коричневый пиджак с кожаными заплатками на локтях и плетёными из такой же кожи пуговицами, водолазка цвета кофе с молоком – и весь его внешний вид говорил о лёгкости, празднике, игре.
«Как же он красив!» – заходились восторженным звоном эстетические струны Дининой души. «И сегодня он со мной…» – робко, не загадывая ничего на будущее и не оглядываясь в прошлое, вторили им струны женского самолюбия.
- Вы танцуете? – Спросил Константин Константинович, когда официант закончил своё дело и удалился, а ансамбль заиграл «Лунный камень».
- Танцую, – сказала Дина.
- Разрешите вас пригласить. – Кавалер поднялся и протянул даме руку.
Динино волнение достигло, казалось ей, всех возможных пределов совместимости с жизнью, едва она коснулась пальцами ладони преподавателя. Сердце готово было остановиться – оно сбилось со своего обычного ритма так внезапно, что просто не в состоянии было его вспомнить, и пребывало в полной растерянности.
Константин Константинович провёл Дину в центр площадки и, держа её правую ладонь в руке, другой рукой едва коснулся её спины.
Динино дыхание стало почти ровным, сердце немного успокоилось и продолжило свою работу, хоть и в очень необычных, доселе незнакомых, условиях… Нет, оно вспомнило, что нечто подобное происходило, когда Артур Давлатян приглашал Дину на медленный танец на студенческих вечеринках – вот так же остро были приятны его прикосновения. Но сейчас всё-таки всё было по-другому… ещё острей.
Одна ладонь Дины лежала на груди Константина Константиновича, ощущая мягкую шерстяную пушистость твидового пиджака. Другая впитывала в себя тепло мужской ладони, чутко ловя малейшее движение мышц – пальцы едва заметно подрагивали, то сжимая, то отпуская пальцы Дины. И ей казалось, что какие-то токи струятся из этой ладони… входят в неё, наполняют её… Дыхание его касалось её щеки… Дина слышала это дыхание. Оно было неровным, громким… Как же оно волновало…
- Вы такая… лёгкая… - Сказал Константин Константинович на ухо Дине.
Голос его стал низким, чуть хриплым. Она подняла взгляд и всем своим существом угодила в его лучившиеся влажным светом глаза.
- Правда?.. – Растерянно сказала она, вовсе не собираясь этого говорить.
- Правда, – засмеялся он и прижал к себе Дину.
Он тут же отпустил её. Но это короткое объятие, мимолётное прикосновение щеки к щеке, его низкий густой смех снова едва не лишили Дину чувств.
«Подари мне лунный камень… подари мне лунный свет…» - пропел солист, музыка стихла, саксофонист положил свой саксофон, гитаристы сняли гитары, и музыканты отправились на перерыв.
Весенний дождь.
Дина и Константин Константинович медленно шли по мосту к остановке трамвая.
Они так много и увлечённо говорили в кафе, среди шума и музыки, что казалось странным, почему оба молчат теперь – наедине, в тишине и безлюдье.
В молчании ощущалась неловкость, словно каждый переоценивал сказанное там и тогда, и анализировал: не был ли он чрезмерно откровенен, не наговорил ли лишнего?..
Дина заметила в углу между пилоном и оградой моста сжавшегося в комок котёнка. Она подошла к нему и присела, чтобы погладить взъерошенную спинку, покрытую изморосью. Но котёнок неожиданно проворно убежал, выскользнув из-под самой Дининой руки. Дина проводила его взглядом и поднялась с корточек. Она положила ладони на перила моста и посмотрела на чёрную плотную поверхность небыстрой реки, лениво играющей ночными городскими огнями.
- Вы любите всех животных?.. Или только кошек? – Спросил Константин Константинович, воспользовавшись поводом нарушить молчание.
Он подошёл к перилам и встал рядом с Диной.
- Только кошек, – сказала Дина.
- В вас удивительно сочетаются женские и мужские черты, – сказал он и улыбнулся, посмотрев на Дину. – Да... сегодняшний день – сплошное откровение для меня.
Дина повернулась к Константину Константиновичу и смотрела на его лицо. Ей вдруг показалось, что это смотрит не она, что её здесь нет, и что этот мужчина – совершенно не знакомый ей, посторонний мужчина – стоит рядом с неизвестной ей девушкой, а ей, Дине отчего-то очень хочется заплакать. Но это продлилось только миг. В следующее мгновенье она снова оказалась в своём теле, её ладони ощущали холод чугунных перил моста, а рядом стоял преподаватель, которому утром она сдавала экзамен, потом сидела с ним в кинотеатре и, следя за переживаниями героев, которых играли Нахапетов и Вертинская, всё равно постоянно ощущала его присутствие, а потом… потом танцевала с ним в кафе, и он был так близко, он обнимал её…
– И вы продолжаете меня интриговать… Вы ведёте себя так странно для женщины... для девушки вашего возраста. – Голос преподавателя снова выдал волнение. – Ведь вы признались мне в своих чувствах... А это не шутка, как я понимаю... Вам что, совсем не интересно, что я по этому поводу думаю?
Она снова отвернулась, опустила голову и смотрела на вздымающуюся у опоры моста волну – такую же медлительно-сонную, как сама река. Почувствовав, что может говорить без волнения, она повернула лицо к Константину Константиновичу и, глядя ему в глаза, заговорила:
- Конечно, мне интересно, что вы думаете… Только я не хочу вранья. Не хочу, чтобы вы ответили мне признанием из каких-либо соображений, кроме одного – кроме взаимного чувства. А его нет и быть не может… - Она опустила глаза, но потом снова посмотрела на преподавателя прямо, не отводя взгляда. – Ведь ваш роман с Риммой Яковлевой только что закончился её абортом… – Константин Константинович попытался что-то сказать, но Дина продолжила, не обращая внимания на его реакцию. – У вас не было времени разобраться в Ваших чувствах ко мне, потому что мои коленки, которые вы заметили сегодня утром – это ещё не вся я… и в коленки не влюбляются. Так что, лучше молчите. Если вы скажете сейчас, что влюблены в меня, всё кончится. Это будет означать только одно: что вы и в самом деле бабник, и вам любой ценой нужна очередная... очередная любовница.
Она снова отвернулась, глядя на чёрную в золотистых блёстках воду, и думала только об одном: как бы не расплакаться.
Константин Константинович очень осторожно взял Дину за руку. Рука была холодной и влажной от ночной росы. Не заметив сопротивления, он взял вторую руку и сжал в своих горячих ладонях, согревая. Дина не сопротивлялась, но не смотрела на него – она всё ещё боялась заплакать. Отчего – не знала и понять не могла.
- Хорошо, - сказал Константин Константинович, - я не буду ничего Вам говорить сейчас… Кроме одного: вы, кажется, замёрзли.
- Нет, я не замёрзла, – сказала Дина, - только руки.
Константин Константинович подышал в свои ладони, где пригрелись Динины пальцы.
- Спасибо. – Дина улыбнулась.
Они прошли мост и оказались у остановки трамвая.
- Вы уже домой? - Спросил Константин Константинович.
- Я не хочу неприятностей в общежитии. – И она посмотрела на часики.
- Да, конечно... – Константин Константинович занервничал. – Но я… я не хочу расставаться с вами... У вас нет здесь родственников?
- Есть. Но я их не обременяю собой. Тем более, поздно ночью.
- Ну, вы иногда ночуете у них?
- Очень редко, когда мама приезжает.
- М-м-м... Вы могли бы сказать в общежитии, что... – Он вдруг рассмеялся. – Боже мой! Это кому я советую соврать!.. Простите… Но мне правда не хочется расставаться с вами. Надеюсь, в искренность этого признания вы верите?
- Да, – сказала Дина просто. – Я вам верю. Что бы вы ни сказали.
Слегка смешавшись, Константин Константинович спросил:
- То есть? Я вас не понимаю…
- Что тут непонятного? Я вам верю. – Повторила Дина с нажимом.
- Вы мне верите? После всего того, что узнали обо мне?
- Именно после того, что узнала о вас. – И Дина уточнила: - Вы искренний человек. Вы искренний бабник. Вы искренне любите женщин... Они на вас вешаются... Полная гармония. По крайней мере, не обманываете, что готовы жениться. – Она внимательно посмотрела ему в глаза. – Нет ведь?
Константин Константинович опустил голову и смущённо засмеялся.
- М-м-м... Очень редко. – И словно оправдываясь, продолжил. – Вы же все такие разные! Вам вот правду подавай, другим – ложь! И чем махровей, тем лучше! – Он снова смотрел на Дину с не покидающим его весь вечер выражением любопытства, удивления, растерянности на лице и в глазах. – Но такое со мной впервые. В чём я только ни объяснялся с женщинами!
Загремел подходящий к остановке трамвай. Константин Константинович вопросительно посмотрел на Дину.
- Я уеду следующим, – ответила она на его немой вопрос.
- Мы увидимся?.. Завтра?.. – Спросил он, когда трамвай, захлопнув двери, канул во влажную темноту, словно в вату.
- Завтра я уезжаю домой. На неделю.
- А потом?
- Потом у меня практика до конца июля.
- Где? – И снова Константин Константинович занервничал и не пытался скрыть этого.
- Здесь.
- Здорово! – Облегчённо улыбнулся он. – Как здорово, что вы отличница! А то заслали бы в Тьмутараканск какой-нибудь на полтора месяца.
Несколько редких капель внезапно упали из черноты и тут же превратились в настоящий проливной дождь. Константин Константинович распахнул плащ и накрыл полой Дину – как наседка крылом прикрывает своего цыплёнка.
- Перестанете… я же в плаще… Вон туда! – И Дина кивнула в сторону магазина на другой стороне улицы.
Они вбежали под козырёк гастронома изрядно промокшими.
Дина достала из кармана плаща белый носовой платок и принялась вытирать лицо. Константин Константинович тоже вытер мокрые щёки, лоб. Вдруг он взял Дину за подбородок и произнёс:
- Чш-ш... Не шевелитесь… У вас на мочке капля, как бриллиантовая серёжка.
Дина замерла, глядя на Константина Константиновича. Он перевёл взгляд со сверкающей капли Дине в глаза и тоже замер. Потом аккуратно промокнул влагу, отпустил Дину и принялся сосредоточенно сворачивать платок.
Дина прислонилась к тёмной стеклянной витрине и смотрела на дождь, мелькающий в свете фонаря.
Константин Константинович, продолжая тщательно складывать свой платок – уголок к уголку – сказал тихо:
- Я очень хотел вас поцеловать.
Дина ответила не сразу:
- И что вам помешало?
- Мне впервые помешало то, чего я не знал никогда.
- Что же это?
- М-м-м... – Он всё крутил в руках несчастную тряпицу. – Страх?.. Нет. Опасение.
- Чего вы опасались?
- Я опасался вызвать ваше недовольство... обидеть вас…
- Забавно.
- И вправду, забавно. До сегодняшнего дня я был уверен, что знаю женскую сущность, как свои пять пальцев... Я был уверен, что знаю, когда и чего хотят женщины. Я всегда знал, как мне себя надо вести. – Он усмехнулся. – Мне в голову бы никогда не пришло усомниться: стоит ли целовать женщину? Я знал, что женщину нужно целовать при любом удобном... да и не удобном случае. – Он вдруг стал серьёзным и с волнением в голосе спросил: - А если бы я это сделал?.. Вы бы?..
- Я бы не убежала. – Сказала Дина. – И по физиономии вы бы не схлопотали.
Константин Константинович усмехнулся и мотнул головой. После недолгой паузы, он спросил, и в голосе снова послышалось волнение:
- А можно повторить попытку? – И повернулся к Дине.
- Уже нет, – спокойно сказала она. – Мне не нравятся мужчины, которыми нужно руководить: это можно, это нельзя... А вот и мой трамвай! – Она подняла воротник и собралась побежать к остановке.
Константин Константинович взял её за локоть её и повернул к себе:
- Но мы ещё не попрощались и не договорились о следующей встрече.
Дина сказала не слишком твёрдо:
- Я опоздаю.
- Я довезу вас на такси, – оживился он.
- Мне только на такси не хватало заявиться в общежитие! Да ещё вместе с вами. – Улыбнулась Дина.
- Правда… - Засмеялся Константин Константинович. – Так когда мы увидимся?
- Когда я вернусь... через неделю. Если вы не передумаете до тех пор.
- Где и во сколько? – Он пропустил мимо ушей последнюю реплику Дины. – А вам можно позвонить?.. Скажите мне ваш номер. – Константин Константинович шарил по нагрудным карманам в поисках ручки.
- У нас дома нет телефона.
- Тьфу ты! – Он растеряно посмотрел на Дину. – Разве такое ещё бывает? А вы не могли бы?..
- Не суетитесь. Я приеду и мы увидимся.
- Какого это будет?
- Числа третьего.
- Числа третьего!.. – сокрушённо воскликнул Константин Константинович. – А если второго?.. Или четвёртого?.. Неужели такое бывает?.. Нет телефона!.. А можно вы позвоните мне, когда приедете? – Он снова принялся искать ручку.
Дина достала из сумочки записную книжку и ручку, и Константин Константинович написал на раскрытой ею странице свой номер.
Вдали загремел трамвай.
- До свидания, Константин Константинович, – сказала Дина и протянула ему руку.
Он пожал её и сказал, глядя Дине в глаза:
- До встречи, Дина. – И добавил: - Я буду ждать Вашего звонка.
* * *
В комнате был полумрак – верхний свет погашен, только лампа на столе с накрытым газетой абажуром. Римма спала, отвернувшись в стенке и укрывшись с головой одеялом. За столом сидели над книгами и тетрадями Вера и Валя.
Обе разом повернулись к вошедшей Дине.
- Привет, – сказала шёпотом Дина.
- Привет, – хором ответили обе.
Дина переоделась, взяла в тумбочке умывальные принадлежности и вышла.
Вера многозначительно постучала ногтем по стеклу будильника. Часы показывали пять минут первого.
Вернулась Дина. Она переоделась в шёлковый короткий пеньюар, села на постель, достала из тумбочки аптечную баночку с густым белым кремом и нанесла его плотной маской на лицо, на руки, откинулась на подушку и прикрыла глаза.
Громкий шёпот Веры нарушил тишину:
- Как вечер? – Спросила она.
- Хороший вечер, – тихо ответила Дина.
- Где были?
- Имейте совесть! – Раздался нервный голос Риммы. – Уже ночь!
- Мы же не кричим, чего ты-то кричишь? - Огрызнулась Вера.
Дина сказала тихо:
- Извини, Римма, мы больше не будем.
Римма откинула одеяло, встала, надела халат, и, прихватив из тумбочки сигареты, вышла, хлопнув дверью.
Вера, решив, что теперь-то можно поболтать открыто, повернулась к Дине:
- Ну, расскажи!
Дина, не меняя позы, сказала спокойно:
- Я ничего рассказывать не буду. Вы только и делаете, что сплетничаете и других злите. Вам что, не жаль Римму?
Вера отвернулась и скорчила рожу – так, чтобы не увидела Дина.
Более простодушная Валя не знала, как реагировать на Верины выходки, а потому просто опустила глаза в тетрадь, хоть и поглядывала краем глаза то на неё, то на Дину.
Вера не выдержала и продолжила приставать к Дине:
- Ты вот вся такая правильная, а ногти красишь и лицо отбеливаешь.
Дина ничего не ответила.
Вера не унималась:
- А ведь правильные не красятся и не расфуфыриваются.
Дина сказала спокойно, не открывая глаз:
- Чехов сказал: в человеке всё должно быть прекрасно – и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Слышала такое?
Вера снова скорчила рожу.
- Всё-то ты знаешь, Турбин;.
- Каждый знает то, что хочет знать… то, что ему нужно.
- А что ты, Турбин;, в актрисы не пошла?
- К чему ты это? – Усмехнулась Дина.
- А так, – аргументировала Вера. – Была бы вторая Дина Дурбин... Турбин! Тебя же в честь неё назвали?
- В честь неё. Только я не способна к актёрству.
- А! Ну да! Врать не умеешь. А в кино ведь как: не соврёшь, не сыграешь.
- Ты ошибаешься. Играть роль – вовсе не значит врать, – сказала Дина и принялась снимать ватой крем с лица и рук.
Вошла Римма.
- Не знаю, о чём вы тут за моей спиной... – Начала она.
Дина перебила её мягко:
- Римма, мы всё знаем про тебя, но это не значит, что ты перестала быть нашей подругой.
Валя, которая глянула было удивлённо на Дину, тут же опустила голову в тетрадь, а Вера так и замерла с вытянувшимся лицом.
- Лично я тебе сочувствую, Римма, – сказала Дина. – Но я желаю тебе, чтобы ты всё забыла и начала новую жизнь... Точнее, не забыла, а не повторяла ошибок.
Дина поднялась со своей постели, подошла к Римме и обняла её. Римма неожиданно горько заплакала. Она тоже неловко обняла Дину и продолжала громко всхлипывать.
– Нам часто кажется, - говорила Дина, – что первый мужчина, который на нас обратил внимание, или первый, в кого мы влюбились, это навсегда. Но это может быть и не так. А главное, нужно спросить себя: уверена ли я в нём, в себе и своих чувствах?
Римма, успокоившись, села на постель и принялась вытирать лицо полотенцем:
- Откуда ты... всё это?.. – Спросила она Дину.
- От мамы, – ответила та.
- Что, она прямо так тебе и говорила? – Римма удивлённо посмотрела на неё.
- Нет. Она, как раз говорила совсем другое. Но я видела её жизнь и понимала больше, чем слышала.
Домой.
Дина вытянулась на верхней полке плацкартного вагона. Ехать почти сутки: ночь и день. Завтра к ужину будет дома.
Дина любила дорогу – куда бы она ни вела: на море, в пионерский лагерь, домой или на учёбу после каникул. И только сейчас – впервые в жизни – она с сожалением села в поезд. Но не ехать было нельзя. Во-первых, маме обещала, и та что-то там приготовила дочери из обновок на лето. Во-вторых… во-вторых, Внутренний Голос убедил.
- Ты, конечно, можешь не поехать, - говорил он, - или поехать не сегодня, а завтра… или послезавтра… Но поезжай-ка ты лучше сегодня… Дай отстояться впечатлениям. И твоим, и его. – Внутренний Голос знал, что Дина знала, кого он имеет в виду. – Не пори горячку! Остынь. И ему остыть дай. Неделя – самый подходящий срок, чтобы взглянуть на произошедшее более трезво. А? Как ты думаешь?..
- Я согласна, – сказала Дина, вздохнув немного грустно.
Она пошла на вокзал, постояла в очереди за билетом, надеясь втайне от Внутреннего Голоса, что билетов не будет. Но билеты были – хоть и на верхние боковые места, но были. Что, кстати, лишний раз убедило её в правоте того, которому привыкла безоговорочно доверять – Дина подозревала, что, давая ей тот или иной совет, этот дивный Кто-то заранее знает, что получится так, как он советует. А может быть, Он сам всё устраивает так, как нужно… как нужно Дине, как лучше всего будет для Дины... Это было дерзкое предположение: ишь, какая… уж не думаешь ли ты, что всё и вся так и крутится вокруг тебя одной и твоих интересов! Но почему бы и нет, - думала Дина, - по крайней мере, надеюсь, что я получаю всё это не за счёт кого-то…
Дина заплатила за билет и села вот в этот поезд.
Она вытянулась на своей полке и робко спросила у Внутреннего Голоса:
- Но вспоминать Его я ведь могу?
- Конечно! Конечно, вспоминай! – Ответил её надёжный советчик. – И чем больше, чем подробней – тем лучше! Перебирай в памяти каждое слово, каждый жест… анализируй – что тебе так, что тебе не так…
Дина обрадовалась такому ответу и первым делом достала из сумочки свою записную книжку, раскрыла её на нужной странице и ещё раз прикоснулась взглядом к трём буквам – «ККК» - к цифрам и маленькому сердечку, нарисованному рядом с ними. Она прижала страничку к губам и послала мысленный привет руке, оставившей ей этот драгоценный – видимый и осязаемый – кусочек того долгого дня, который начался в восемь часов утра на экзамене и закончился в первом часу ночи, когда она вернулась к себе в общежитие.
Дина вспомнила прикосновение этой руки к своей. Ещё – как эта рука долго – бесконечно долго! – лежала на её спине… когда они танцевали под «Лунный камень»… а потом коротко, но так крепко прижала Дину к…
Константин Константинович… Как она могла бы называть его ласково? Костенька… Мой милый Костенька… Костюша… Костик… Котик… Или просто: мой милый…
Нет, от этого начинает кружиться голова…
Как он смотрел на Динины коленки… Нет, лучше – как в глаза… Да, в глаза – гораздо лучше. Он сидел так близко, в кинотеатре, и смотрел на неё. А потом она повернулась к нему, и его лицо было совсем рядом… Глаза блестели… приоткрытые губы чуть улыбались… А потом он хотел её поцеловать… И тоже – так близко его лицо… так близко, что можно взять его в ладони и коснуться губами лба… щеки… губ… Коснуться губами его губ…
- А про это можно? – Спросила Дина, смутившись оттого, что сначала напридумывала, а потом только спрашивает разрешения.
- Можно, можно… - Усмехнулся Внутренний Голос. – Про любовь можно всё.
- Хорошо, - сказала Дина. - Это про любовь.
- Только не забывай, что это про твою любовь, - сказал Внутренний Голос, сделав упор на слове «твою», - а про его любовь ты пока ещё ничего не знаешь. Так ведь?
- Да, – согласилась Дина. – Я буду пока только про свою.
- И слишком далеко не заходи, не ожидай от него того, чего просто не можешь… не имеешь права ожидать. А то потом плакать горько будешь.
- Ладно, – пообещала Дина и вернулась к губам Константина Константиновича… Кости.
Они такие живые, подвижные… так приятно смотреть на них, когда Константин Константинович… когда Костенька что-нибудь говорит… когда он улыбается… Как приятно, наверняка, когда они целуют тебя…
А как это бывает?.. Дина видела поцелуи только в кино. Тот поцелуй Артура Давлатяна не в счёт – он просто прикоснулся своими губами к уголку Дининых губ. Это когда она ему самую первую курсовую работу помогла сделать. Он сказал:
- Спасибо тебе большое. – И поцеловал.
- Пожалуйста, – ответила Дина. – Только никогда больше так не делай!
И он больше так не делал. Хотя Дине иногда и хотелось, чтобы он повторил. Но он ждал её позволения. А Дине это не нравилось.
«Какая ты, - подумала Дина, - поцеловал без позволения – не понравилось, ждёт позволения – тоже не нравится…»
Валерка Ревякин не ждал и не спрашивал. И поцеловал по-настоящему. Только это было очень давно.
Вот и Константин Константинович тоже ждал позволения… Нет, тут всё-таки другое – он не ждал позволения, он просто был деликатным… он не решился, чтобы не обидеть, не оскорбить… Это другое.
А если бы он решился – как бы это было?
Дина не знала. Она и сейчас не знала, как это бывает. Но она хотела узнать. Очень хотела узнать… Она была готова расплачиваться за это горькими слезами – только бы узнать, как целуют губы её любимого Кости…
Любимого Кости?!..
Да – любимого Кости. Милого Кости. Моего милого, любимого Кости…
Мама.
Мама стояла на перроне, чуть поодаль от встречавших и отъезжавших. Дина не сообщила ей номер вагона, она передала через тётю Иру, чтобы мама не встречала её, что она сама прекрасно доберётся до дому, она уже не маленькая. Хотя знала, что мама очень любит вокзалы, любит встречать и провожать – для неё это всегда событие. И Дину она не проводила только один раз за все эти годы...
Мама сразу увидела дочь и замахала ей рукой.
- Диночка! Доченька! – Она обняла Дину.
И Дина ощутила неописуемое тепло, ощутила мамину любовь – чистую и бесхитростную, как вода, которую пьёшь, когда хочется пить.
- Мамочка… ну зачем ты?.. Я же не маленькая…
Но мама только улыбалась счастливо и не могла насмотреться на Дину.
Они сели в автобус. До дому было всего три остановки. Мама успела только расспросить про сессию и практику.
- Моя умница. Как я горжусь тобой! – Она всю дорогу держала Дину под руку, крепко прижимая её к себе.
Как всегда, в доме пахло родным - уютом, теплом, вкусной едой. И, как всегда, мама приготовила для Дины её любимые кушанья. Стол был накрыт, и, пока Дина мылась с дороги, мама разогрела горячее и поставила на стол бутылку шампанского.
- За тебя, доченька! – Сказала мама, поднимая бокал.
- За тебя, мама! – Сказала Дина и в какой-то неуловимый миг вдруг увидела напротив себя Константина Константиновича: с бокалом шампанского в чуть приподнятой над столом руке, его улыбающиеся глаза, упавшую на лоб волну чёрных волос, чуть приоткрытый рот, красивые крупные пальцы, держащие фужер.
- Диночка, что с тобой?.. – Мама посмотрела внимательно на дочь.
- Ничего, мам! Всё в порядке! – Дина попыталась быть непринуждённой и даже засмеялась: - Что ты, мам?..
Но маму не проведёшь. А тем более – любящую маму.
Мама поставила бокал на стол, поднялась, подошла к Дине и приложила ладонь ко лбу. Она была не на шутку встревожена. Она взяла лицо дочери в ладони и повернула его к себе.
Дина опустила глаза. И вдруг – ни с того ни с сего – из них потекли слёзы.
Мама прижала голову Дины к своей груди, обхватила её руками и покачивала из стороны в сторону, словно баюкая.
Тут Дина и разрыдалась – она крепилась ещё с того самого момента на мосту, когда едва сдерживала непонятные слёзы. Что изливалось из неё таким бурным, горючим потоком рыданий?.. Может быть, просто – счастье?.. От счастья ведь тоже плачут…
Мама не произнесла ни слова и не изменила позы, пока не услышала, что Дина задышала ровно и захлюпала носом. Тогда она взяла салфетку, отёрла Дине лицо, погладила по волосам и села на своё место.
Дина виновато улыбалась и ковыряла вилкой свой любимый салат.
- Диночка, - начала мама спокойно, - доченька… Такое бывает… Не нужно плакать. Это не горе. Это может, даже просто замечательно… Я тебе помогу. – Она смотрела счастливыми глазами на Дину и улыбалась – чисто и открыто. – Когда это должно произойти?
- Мам, ты о чём? – Дина ничего не понимала.
- Как о чём? О ребёночке, которого ты ждёшь.
- Что?.. – У Дины вытянулось лицо.
Теперь уже мама была в растерянности.
Дина вдруг рассмеялась и подошла к маме. Она, как несколько минут тому назад мама, прижала её голову к себе и продолжала смеяться.
Мама подняла растерянное лицо на Дину, но ничего не могла сказать.
Дина снова села на своё место.
- Что ты выдумала, мам? Какой ребёночек?..
- А что?.. что же тогда ты плакала?..
- От счастья, мама. Я плакала от счастья. – Глаза Дины снова наполнились слезами, но улыбка сияла на лице ясным солнцем.
- Девочка моя… Расскажи… что произошло?.. – Мамино лицо тоже светилось – сквозь растерянность и недоумение.
- Я влюбилась… - Дина опустила глаза. – Я, кажется, влюбилась, мам…
- В кого, доча?..
- Ты его не знаешь.
- Это не Артур?
- Нет, – засмеялась Дина. – Артура же ты знаешь.
- Кто он? – Мама оживилась и готова была вызнать всё до последней подробности.
Дина опустила глаза.
- Мам… я тебе потом всё расскажу… Я не знаю ещё ничего… Может, это несерьёзно… может, пройдёт… Просто такого ещё со мной не было.
- Вы уже… вы уже были близки?
- Что?.. – Дина посмотрела на маму: она не совсем понимала, о чём та говорит.
- Ну… вы уже спали с ним... вместе?
- Мам, ты что?! Мы даже не целовались ещё… И вообще, мы только погуляли… в кино сходили…
Мама закрыла руками лицо и засмеялась.
- Доченька моя!.. Какая же ты!..
- Какая?
- Хорошая! Какая… Ты замечательная у меня… Ты – моя радость… моя гордость… - Она снова стояла рядом с Диной и гладила её по лицу, по голове, целовала в макушку. – Давай кушать.
Обе принялись с аппетитом доедать едва начатое, запивая шампанским и болтая о маминой работе, о тёти Ириных новостях, о предстоящей Дининой практике и о поездке на море.
* * *
На следующее утро Дина проснулась одна в квартире. Мама ушла на работу, написав записку о том, что где лежит, что Дине следует примерить, что поесть.
День был пасмурный, идти никуда не хотелось – да и куда? Подружки школьные все на работе. И жизнь у них теперь отличная от Дининой: Дина студентка, столичная девушка, а подружки работают на единственной в их городке фабрике, там же, где и Динина мама. На той фабрике, которой мама всегда пугала Дину:
- Вот будешь плохо учиться, одна тебе дорога будет – на фабрику! – Говорила она. – А это не жизнь! Настоящая жизнь не здесь, не на фабрике, не в этом городе. Так что, учись, Диночка!
И Дина училась. Училась очень хорошо, хоть и не понимала, почему мама так неуважительно говорит о городе и о фабрике, на которой сама работала. Дина любила свой город – тихий, зелёный, уютный. Любила его улицы и скверики. Любила новый - большой и светлый - Дом Культуры, где к каждому празднику происходили торжественные мероприятия и концерты, где собирался весь их городок. Любила фабричный гудок – он вызывал в ней романтические образы самостоятельной взрослой жизни.
Однажды, в десятом классе, когда пора было выбирать будущую профессию и институт, Дина обратилась к Внутреннему голосу:
- А почему мне обязательно нужно уезжать отсюда – ведь здесь все мои друзья, моя мама, почему нужно обязательно учиться в институте – ведь можно пойти на фабричные курсы и работать потом на фабрике, где работает весь наш город?
- Потому, - сказал Голос, - что у каждого своя дорога. И дорога эта зависит от того, какими способностями наделён человек. Какими амбициями. Кому-то вполне достаточно и этого города, и этой фабрики. А вот спроси себя: что лучше – одна возможность или множество разных возможностей?
- Например? – Уточнила Дина.
- Например… Когда ты знаешь десять букв, ты сможешь читать только те слова, которые составлены из этих, знакомых тебе букв. А если ты знаешь весь алфавит – твои возможности расширяются, так ведь?
- Да, конечно! Это само собой!
- Ну вот. Ты окончишь школу, и знания твои ограничатся школьной программой. Ты останешься в этом городе, и твой кругозор ограничится твоим домом, фабрикой и выходами в кино раз в неделю. Конечно, уровень знаний можно повышать и самостоятельно – читая книги, журналы… Будни можно разнообразить встречами с друзьями, поездками в отпуск… Так что, само по себе это ни плохо, ни хорошо – если ты не станешь поступать в институт и останешься жить и работать здесь… Ты улавливаешь мою мысль?
- Кажется да… Но продолжай, пожалуйста!
- Так вот, это ни плохо, ни хорошо. Но! – Внутренний Голос сделал паузу. – Но. Тебе даны чуть большие способности, чем многим вокруг.
- Какие способности? – Дина была скромной девочкой и не считала себя в чём-то лучше или способней других. Свои успехи в учёбе она объясняла очень просто: усердием и прилежанием.
- Ну… - усмехнулся Внутренний Голос, - давай начнём с усердия и прилежания.
- А разве это… разве это способности?
- А как же! Посмотри на своих одноклассников! Вот Вася Галкин, например. Как он учится?.. Двойка – пятёрка, двойка – пятёрка… О чём это говорит? Об умственных способностях и о полном отсутствии усердия и прилежания. А?..
- Да, точно…
- Теперь Света Куницына. Три – четыре, три – четыре… Тут тоже картина ясна: старается девочка, но выше головы не прыгнешь… А Дина Турбина? А? – Внутренний Голос улыбнулся, Дина поняла это по интонации. – Дина Турбина у нас круглая отличница. Но не просто круглая отличница. Когда у неё что-то не получается, хоть плачь, она сидит до полуночи, пока не разберётся, не поймёт, не применит и не выполнит задания. А? Так?..
- Так, – согласилась Дина.
- А раз так, значит, есть потенциал – и ума, и усердия. А раз есть потенциал, значит, нужно выходить на его рубежи. Нужно использовать его на всю катушку. А не зарывать талант в землю. Так-то! – Внутренний Голос немного помолчал. – Вот и подумай: что ты больше всего любишь, к чему стремится твоя душа, с чем лучше всего справляется ум. И – выбирай вуз.
Дина выбрала Технологический Институт в далёком большом городе и органическую химию. Из журналов она знала, что это весьма перспективная наука, которая помогает улучшить очень многие стороны жизни – и быт, и здоровье, в том числе. К тому же, это было связано и с её родным городом, и с фабрикой, на которой работала Динина мама и мамы и папы почти всех друзей Дины – кроме тех, у которых отцы были военными. В их городе было две основных профессии – химия и военное дело.
* * *
Дина решила никуда не ходить. Она примерила летний костюмчик, платье и лёгкий открытый сарафан, сшитые мамой, и – чудо! – великолепный купальник с иностранной биркой. Таких Дина ещё не видела ни на ком.
Мамочка моя!.. Какая же ты замечательная!.. Только вот… только вот почему ты так живёшь… как-то не так, не так, как все… как-то непонятно?..
И ещё о маме.
Это был не первый и не единственный разговор с мамой на волновавшую Дину тему.
Как-то вечером Дина сидела за столом и делала уроки. Рабочее место у неё было за обеденным столом - красивым деревянным полированным столом. Дина сдвигала из центра стола большую хрустальную вазу с искусственными гладиолусами, они были очень-очень похожи на настоящие – даже вблизи. Потом расстилала на половине стола газеты и там и занималась. Сейчас она учила историю – прочтёт абзац, повторит про себя. Всякий раз, поднимая голову от текста, Дина могла наблюдать через открытую в мамину комнату дверь, как мама, сидя перед зеркалом выщипывает рейсфедером брови, потом красит ярко-красным лаком ногти, сушит их, помахивая руками… До Дины долетал этот любимый с детства запах лака для ногтей – любимый, потому что всегда был связан с праздником: то ли в кино их поведёт дядя Толя, то ли в парк… Потом мама провела помадой по своим красивым крупным губам, сняла бигуди, расчесала волосы и вышла в гостиную.
Она присела к свободному краю стола. Увидев на сияющей полированной поверхности какое-то пятнышко, подышала на него и протёрла рукавом своей светло-бирюзовой трикотажной кофты с перламутровыми пуговицами – эта японская кофта из «искусственного волокна», как тогда говорили, была предметом зависти маминых подруг. Мама натянула рукава кофты так, чтобы руки не оставили следов на зеркальной глади стола и села, глядя на Дину с тихим умилением.
- Ты куда-то уходишь? – Спросила Дина.
- Да, – ответила мама игриво. – Ухожу.
Дина отложила учебник и сказала очень серьёзно:
- Мама, ты опять идёшь с этим... с Геннадием Петровичем? А потом опять будешь плакать?
Мама виновато опустила лицо:
- Диночка, ты уже должна понимать...
- Что понимать? Что ты не можешь без мужчин?
- Ну, зачем ты так?
- Ты врёшь одному, врёшь другому... Ты врёшь мне, врёшь себе. Мама... Ну брось ты это!
Мама, словно не слыша дочь, протянула руку к Дининому лицу:
- Вот, умница... смотри, какая кожа стала ровная, все пятна исчезли. Ты должна постоянно пользоваться этим кремом и этой мазью. Запомни, - засмеялась она, - красота и молодость женщины в её руках.
Дина посмотрела на маму безнадёжно.
- Да-да, доча, - улыбалась мама, - скоро ты меня поймёшь и спасибо скажешь. Глянь вот на меня: разве мне дашь тридцать шесть лет? Знаешь, сколько мужчин за мной увивается! – И засмеялась беззаботно, как довольный и совершенно счастливый ребёнок.
- И у каждого этого мужчины семья, жёны, дети. Тебя что, это совсем не волнует?
- Хм! Это их дело! – Фыркнула мама. – Значит такие жёны, что мужей к другим тянет! А мне-то что… мне нравится внимание, подарки... Бери, Диночка всё, что в руки идёт... Тебе бы вот кокетства чуть-чуть... нельзя же такой прямолинейной быть, ты же сперва женщина, - она сделала упор на слове «женщина», - а потом уже комсомолка. Знаешь, как мужчинами вертеть можно! – И снова засмеялась заливисто. – Как, ты думаешь, я с восемью классами помощником начальника цеха стала? – Мама немного смутилась, поняв, что сказала лишнее, но тут же улыбнулась с гордостью: - И ведь вот тяну… и между прочим, не хуже образованных.
- Тебе не надоело в любовницах ходить?
- Надоело?! Не-ет! Это так приятно – на любовниц-то не скупятся! – И снова засмеялась. – В жёнах я уже побывала, хватит! Ты что, не насмотрелась на мою замужнюю жизнь!? С отцом-то, наверное, и не помнишь ничего… И слава Богу, что не помнишь. А с... а с отчимом… с дядей Толей… Это с тобой он был как Дедушка Мороз – подарки, кино, зоосад… - Мама разволновалась, и Дина снова, в который раз, пожалела, что подняла эту тему. – Папа!.. Да, папой, может он и неплохим был… а вот мужем… Не надо мне такого. И никакого не надо! Все мужья рано или поздно на сторону начинают бегать. Так пусть теперь они ко мне бегают от своих клуш! Так что, в любовницах мне очень даже нравится!
Конечно, всего Дина знать не могла, но почему ей так претила мамина позиция?..
Однажды она попыталась поговорить об этом с Внутренним Голосом.
- Как ты думаешь, - ответил он, - ты сумеешь переубедить свою маму?
- Не знаю… - Растерянно ответила Дина. – Навряд ли…
- Вот и я так думаю. А потому просто люби её. Люби такую, какая она есть. Она твоя мама.
- Я люблю её! Но ведь… - Дину осенило. – А не мог бы ты поговорить с ней?
Внутренний Голос рассмеялся:
- Девочка моя! У каждого свой Внутренний Голос. Свой! Понимаешь? Твоя мама живёт так, как подсказывает ей её, её собственный Внутренний Голос…
- А что ж он такой… глупый?..
- Хм-м-м… Ты так считаешь?.. А что, если кто-то скажет то же самое обо мне? Тебе это понравится?.. Думаю, нет, не понравится. – Он ненадолго задумался. – Хочешь ещё один совет от меня?
- Да! Говори!
- Есть такая мудрая истина: не суди. У каждого своя жизнь, свой опыт… каждый прав по-своему. Не суди и не спорь ни с кем. И мнение своё высказывай очень осторожно, очень деликатно, чтобы не обидеть ничьих чувств. Поняла?
- Поняла, – ответила Дина, хотя поняла она не совсем всё, не до самого конца, но одно усвоила: у каждого своя правда.
- Совершенно верно!
- Хм-м-м… - тут же усомнилась она: – А что, если и ты мне насоветуешь чего-то не того… чего-то неправильного? А?
- Хороший вопрос! Просто замечательный! Ты растёшь, моя девочка! – Дине даже показалось, что Внутренний Голос сказал это с гордостью. – Так вот. Каждый мой совет ты сможешь проверить на верность.
- Как?
- А очень просто! Ты ведь вольна не поступать так, как я тебе советую, правда?
- Правда. – Дина была предельно сосредоточена и следила за мыслью Внутреннего Голоса очень внимательно.
- Но почему-то ты почти всегда следуешь моим советам…
- Конечно! – Перебила Дина! – Стоит мне ослушаться тебя, как я попадаю в какую-нибудь передрягу!..
- Вот. А когда ты поступаешь по моему совету, всё получается хорошо?
- Да.
- И на душе у тебя легко?
- М-м-м… - Задумалась Дина. – Кажется, да. Да. Всегда.
- И даже, если ситуация оборачивается не слишком приятно для тебя?
- М-м-м… - Снова задумалась Дина. – Да, кажется, так… Не всегда мне нравится, что происходит, зато… зато совесть чиста…
- Умница! Ты сама это сформулировала.
- Так может, ты и есть моя совесть? – Осенила Дину догадка.
Внутренний Голос усмехнулся:
- Называй меня пока так, если тебе обязательно нужно меня как-то назвать…
Вот так Дина перестала осуждать свою маму. И всех остальных тоже.
Искушение Дины.
На следующий день Дина пошла прогуляться по своему городу, навестить кого-нибудь из подружек.
Она шла мимо главпочтамта и вдруг подумала, что может зайти и позвонить Константину Константиновичу… Она не знала, что скажет ему… может, ничего не скажет… просто услышит голос…
- А стоит ли? – Возник Внутренний Голос.
- А что – не стоит? – Насторожилась Дина.
- М-м-м… я тебе не советую.
- Почему? – Дина была удивлена.
- Просто – не советую и всё тут.
Сколько Дина ни пытала его, больше она ничего не услышала. И решила так: «не советую» - не значит «запрещаю». И вошла в крутящиеся двери главпочтамта.
Она помнит, как в детстве боялась этих дверей. Почему – она не знала, это был безотчётный страх. Может, потому что они были массивными, а она была слишком мала… Ей казалось, что они могут раздавить её, если вдруг она угодит в маленькую щёлочку между полукруглой стеной и лопастью двери. А этих лопастей было четыре – значит, она могла попасть под любую из них. Или вдруг дверь застрянет на полуобороте, и Дина окажется замурованной между стеной и двумя огромными дверными полотнами…
Дина усмехнулась про себя, вспомнив эту детскую боязнь, толкнула от себя рифлёную бронзовую ручку с листочками и шишками на обоих концах, и смело вступила в отворившийся проём.
Она ждала вызова недолго – минут через пятнадцать женщина-оператор сказала, что номер не отвечает. Дина посмотрела на часики – было около шести вечера. Может быть, Константин Константинович ещё не вернулся домой – сейчас ведь сессия, много работы, вечерние консультации… Дина забрала деньги и вышла на улицу.
Она уже передумала идти к кому-нибудь в гости. К Оле идти не хотелось – она, наверняка, только что пришла с работы, и родители её тоже с работы, а квартира у них крохотная, в полторы комнаты, негде даже посидеть, поболтать. У Лены маленький ребёнок – там свои заботы. А Таня – мама сказала – лежит в больнице, в инфекционной, туда не пустят.
Дина дошла до своей школы. Постояла около зелёного школьного сквера с метеорологической площадкой и площадкой для пионерских линеек. Вдохнула так хорошо знакомый запах поздней весны: терпкий запах чёрносмородиновых кустов, обрамляющих сквер, пьянящий запах отцветающей черёмухи и грибной запах земли. Посмотрела на светящиеся окна – у второй смены и в продлённых группах ещё не окончились занятия. А в новой кирпичной пристройке, где расположился большой современный спортивный зал с балконом и местами для зрителей, в котором у Дины был выпускной бал – там, наверняка идут сейчас тренировки. Может, секция гимнастики занимается, или баскетбольная команда, бегая по кругу, шлёпает тугими оранжевыми мячами о зелёный, необычайно ровный – не то что в старом зале – деревянный пол…
Зазвенел звонок. Дина живо представила себе распахивающиеся двери классов, топот в коридорах засидевшейся и уставшей за день малышни из продлёнок, степенные прощания старшеклассников в раздевалке. Вот они уже выходят из дверей школы…
Дина повернулась и пошла домой.
* * *
Мамы ещё не было. Дина забралась на диван и раскрыла своего любимого писателя. Ей казалось, что она читает. Но это ей только казалось. Она знала почти наизусть все книги Хемингуэя, но сейчас прочитанные строчки проходили мимо сознания, которое было занято совсем другим сюжетом.
Дина снова и снова переживала тот долгий день. Такой далёкий день. К воспоминаниям примешивались совсем ненужные мысли… Если Дина вспоминала тот момент, когда поймала взгляд Константина Константиновича на своих ногах, она думала: на сколько же ног он смотрел вот так же, как смотрел на её ноги… Или танец в ресторане: со сколькими он вот так же танцевал… А скольких целовал – не спрашивая позволения, он сам это сказал. И мамин вопрос: «вы уже спали с ним вместе?»… Нет, мы не спали, а вот он спал… и не с одной…
Зачем, зачем эти мысли возникали у Дины в голове? Откуда они брались?
Дина задумалась и почти сразу поняла, с чего всё началось. А началось всё с попытки дозвониться до Константина Константиновича. Так вот почему ей «не советовали» этого делать!..
* * *
Пришла с работы мама, они поужинали, поговорили о том, о сём и легли спать.
Больше Дина не думала о Константине Константиновиче – она себе запретила это делать. «Приеду, встретимся – тогда и разберусь во всём» - решила она. Ей даже показалось, что она уловила бессловесное одобрение Внутреннего Голоса.
Возвращение.
Когда Дина собирала вещи в обратную дорогу – а уезжала она на два дня раньше, чем планировала – мама сказала с пониманием:
- Поезжай, доченька, всё равно я на работе целыми днями, тебе скучно одной. А в столице будет, чем заняться эти несколько свободных дней. И ведь, поди, соскучилась! – Добавила мама с заговорщицкой улыбкой.
Потом она принесла из своей комнаты аптечную баночку, протянула её Дине и смущённо сказала:
- Диночка… возьми вот это.
- Что это? – Спросила Дина.
- Ты уже совсем взрослая девушка… Вот уже влюблена… - Она подняла на Дину свой чистый взгляд. – Тебе это может скоро пригодиться. Это противозачаточная мазь… Моя подруга, гинеколог… ты её знаешь, Маргарита Витольдовна… она посоветовала. Это по её рецепту сделано…
Дина смотрела на маму и ждала продолжения, она просто не знала, что говорить.
- За границей, говорят, есть специальные таблетки, которые женщины пьют, чтобы не забеременеть… Тебе же ещё год учиться… А аборты – это очень вредно… Возьми, доченька.
- Мам… мне это не нужно…
- Возьми! – С непосредственной настойчивостью сказала мама и объяснила, как этим пользоваться.
И Дина поняла, что не нужно смущаться – мама знает, что говорит. Пригодится, не пригодится… кто знает. Но она права, пусть будет.
- Мам… спасибо… я возьму… но ты не думай…
- Я ничего такого не думаю, что могло бы тебя обидеть. – Это была мама: любящая мама, которая заботится о своей дочери и хочет предупредить любую непредвиденность.
- Спасибо, мам, - сказала Дина и спрятала баночку.
* * *
Дина вошла в общежитие и поставила сумки прямо у двери, чтобы перевести дух. Подошла к столу вахтёра.
- Здравствуйте, Валентина Семённа. – Поздоровалась Дина.
- Здравствуй, здравствуй, Диночка. Что раньше вернулась? - Валентина Семёновна была приветливой женщиной. Она отложила носок, который вязала, почти не глядя, так быстро, что только спицы стрекотали в её руках.
- Да так... Скучно стало. Подруги заняты, кто работой, кто семьёй. Мама тоже на работе – конец месяца, всегда так...
- Ну-ну... Здесь хоть на пляж походишь – погода-то установилась. Жара уже вон, который день стоит. Твоих девчонок, правда, пока нет. – Она открыла ящик стола, достала ключ с биркой и прикреплённой запиской, и прочла: - Турбина третье, Панова третье, Колыванова первое сентября, Яковлева выбыла.
- Римма Яковлева выбыла?! – Дина не могла скрыть удивления.
- Да… документы забрала и уехала.
- Отчислили?..
- Нет, говорит, сама не хочет больше учиться тут. Будет, говорит, в художественный институт поступать.
- Да… - сказала Дина растеряно. - Она рисует здорово…
Взяв ключ, она подняла сумки и направилась к себе.
В комнате было пусто и неуютно: все вещи, книги и бытовую утварь студенты сдавали на лето в камеру хранения. Постели без белья, матрасы свёрнуты, а Риммина кровать была совсем пустой и резала глаз голой металлической сеткой.
Дина поставила сумки возле своей тумбочки. Потом взяла с соседней кровати серое с синими полосами казённое одеяло и застелила им зияющую пустоту на бывшем Риммином месте.
Она присела на стул, посидела, рассеянно глядя в окно. Потом поднялась и вышла из комнаты.
- Валентина Семённа, дайте мне, пожалуйста, ключ от кухни. - Дина подошла к вахтёрше.
- А, да-да! – Валентина Семёновна проворно достала из ящика ключ и протянула Дине. – Ваш этаж ещё пустой, ты первая.
Дина смущённо кивнула на телефонный аппарат.
- А можно мне позвонить? Я быстро!
- Позвони, позвони. – Вахтёрша уже стучала спицами, из-под которых, казалось, прямо на глазах, вырастал белый пушистый носок.
Дина набрала номер, послушала череду долгих гудков и положила трубку. Она взяла ключ от кухни и вернулась к себе.
За окном общежития светило яркое солнце и щебетали птицы.
В душе у Дины образовалась непонятная и неведомая доселе пустота. И Внутренний Голос куда-то пропал…
Дина посмотрела на часы – три двадцать. Она перевела стрелку будильника на шесть, легла на постель, взяла книгу и попыталась читать. Строчки текста пронизывали сознание, не оставляя следа. И даже память не работала – не желала восстанавливать читаное много раз. Пустота…
Дина отложила книгу и закрыла глаза.
* * *
В шесть часов будильник издал резкий щелчок, Дина села на постели, глянула в окно, словно ждала оттуда какого-то знака, потом поднялась, оправила на себе юбку и вышла из комнаты.
- Можно, Валентина Семённа? – Спросила Дина, кивнув на телефон.
- Звони, звони, – ответила та, не отрываясь от своего занятия.
И снова Дина услышала в трубке ответ: номер не отвечает. Она считала гудки, потом сбилась со счёта, хотя давно поняла, что трубку на том конце провода не снимут.
- Что нет никого? – Участливо спросила вахтёрша.
- Нет… - Сказала Дина и набрала другой номер.
Автоматически начала считать длинные гулкие гудки. Четвёртый прервался щелчком.
- Алё? – Это была мамина старшая сестра.
- Тётя Ира! Здравствуйте.
- Здравствуй, Диночка! Приехала уже?
- Да, вот только сегодня. Вам мама тут передала посылочку.
- Приезжай к нам, если не занята. Мы послезавтра уезжаем… Ну, я тебе при встрече расскажу. Приедешь?
- Да. Хорошо.
- Приезжай! Возьми пожитки кое-какие, может, переночуешь, если дел нет.
- Ладно, спасибо, тёть Ир! Приеду.
Дина переложила из дорожной сумки в авоську несколько банок, завёрнутых в газеты, переоделась, закрыла комнату на ключ и спустилась в вестибюль.
При виде Дины, одетой в новое платье, в зелёные лодочки и с точно такого же цвета сумочкой, с розовыми клипсами в ушах, вахтёрша воскликнула:
- Ну, красавица! Ну, модница!.. Куда собралась?
- К родным поеду, – ответила Дина, поставив авоську на подоконник и подходя к столу. – Может, заночую у них.
Она протянула вахтёрше ключ и снова смущённо кивнула в сторону телефона.
- Можно, Валентина Семённа?..
- Можно, звони, звони…
И снова Дина услышала бесконечную череду гудков.
Она взяла авоську, попрощалась с Валентиной Семёновной и вышла в тёплый солнечный, совсем уже летний, день.
Родные.
В семье тёти Иры Дину любили. Её муж – очень высокопоставленный чиновник в министерстве лёгкой промышленности – всё время приводил Дину в пример своим детям: сыну Коле, который был старше Дины на три года, и дочери Ане, ученице девятого класса. Оба они учились не так успешно, как Дина, с ленцой, хотя и были вовсе не глупыми ребятами.
- Трудностей вам не хватает! – Провозглашал дядя Саша, Александр Викторович. – Разнежились у меня за пазухой!.. Разбаловались! Вон ваша сестра – круглая отличница! А живёт-то в общежитии! И мамы с папой нет, чтоб продуктов купили, да обедами из трёх блюд кормили!.. Сам виноват – дую вам в попу в детства!..
Говорил дядя Саша всё это не зло – детей своих он тоже любил, но не упускал случая пожурить лишний раз. Когда сын провалил после школы вступительные в университет, его призвали в армию. Мама – тётя Ира – умоляла отца «сделать что-нибудь», но тот был непреклонен:
- Мужчина без службы в армии останется размазнёй. А тем более, наш избалованный сын! Пусть узнает, почём фунт лиха! – И не шевельнул пальцем, чтобы устроить отсрочку Коле.
Потом он буквально отвёл Колю за руку в институт, когда тот, вернувшись из армии, заявил, что собирается ехать строить Асуанскую плотину.
- Успеешь! – Говорил дядя Саша. – Вот выучишься и поедешь строить хоть Асуанскую, хоть марсианскую плотину!
Так Коля попал в строительный институт, где учился вполне успешно, хоть и не дотягивал до повышенной стипендии. Стимулом в учёбе ему служила перспектива поездки на стройку за рубеж, куда-нибудь в дружеское государство, где можно посмотреть на иную жизнь, а главное – заработать денег. Он успевал всё: и вовремя сдавать курсовые, и весело проводить время в компаниях, в которые зазывал и Дину. Дина побывала несколько раз на их вечеринках, но ей там не понравилось: нужно было пить вино, болтать о всякой чепухе вроде того, что сейчас модно, а что нет, где и почём можно достать «шикарное» нижнее бельё, пластинки с зарубежным твистом и – «хи-хи-хи!..» – прочные, зарубежные же презервативы, а когда тебя приглашают на танец и прижимают к себе так, что не вздохнуть, да ещё и руку то на грудь, то ниже талии норовят положить, следовало принимать это как должное и быть готовой удалиться с кавалером куда-нибудь в дальнюю комнату, в ванную или на чердак.
- И тебе всё это интересно? – Спрашивала Дина Колю.
- М-м-м… - Мялся он. – Я без женщины не могу… Что мне делать с этим?.. Удивляюсь, что у тебя до сих пор любовника нет! Ну, и вообще… нужно же быть в курсе жизни…
- Этим, по-твоему, исчерпывается понятие «жизнь»? А если быть в курсе интересных спектаклей, книг?..
- Скучная ты чувиха, Динка! – Говорил Коля, но, если вдруг ему перепадали от отца билеты на какую-то модную пьесу или на новый фильм, он первым делом звал Дину.
С Аней у Дины было ещё меньше точек соприкосновения. Это и понятно: та – школьница, Дина – студентка. Разница в четыре-пять лет становится незаметной в гораздо более старшем возрасте. А сейчас они были словно из разных миров.
* * *
Тётя Ира предложила Дине пожить у них, пока семья будет в отъезде. Дина согласилась – отсюда было гораздо ближе, чем из общежития, до фабрики, где ей предстояло работать.
И ещё Дина была рада, что осталась у родных – в эти два суматошных дня ей некогда было предаваться мыслям о Константине Константиновиче. Она помогала тёте Ире по дому – та решила сделать генеральную уборку перед отъездом. Они перестирали и перегладили все шторы, покрывала и накидки, повыбивали во дворе подушки и одеяла, помыли окна. Дважды, правда, Дина украдкой набирала заветный номер, но результат был всё тот же: номер не отвечал.
В день отъезда в доме царила суета. В прихожую выносились чемоданы и сумки. В них докладывались забытое – то одно, то другое. Из разных концов квартиры доносилась перекличка: «Ма, ты это взяла?.. Сашуля, ты то-то не забыл?.. Анька, мяч не забудь!.. А ты – ласты!..» - и тому подобное.
Семейство ехало на Юг, в дом отдыха. Ради этого дядя Саша устроил Коле перенос каникул, которые ему полагались только в августе, а сейчас он должен был бы работать на практике. Предполагалось, что это – последняя возможность отдохнуть всей семьёй, ибо на следующий год у Ани выпускные и вступительные, а у Коли защита диплома.
Приехало такси, семейство погрузилось в него со всем отпускным скарбом, и Дина осталась одна.
Она посмотрела на большие напольные часы, стоящие в гостиной. Те показывали половину одиннадцатого. Дина подошла к телефону, помедлила некоторое время и набрала номер. Номер по-прежнему не отвечал.
Ну и ладно, - сказала себе Дина, - значит, так надо…
Прислушалась – не раздастся ли комментарий Внутреннего Голоса… Нет, ни звука.
Завтра, решила Дина, она возьмёт из общежития всё необходимое, и будет жить, как королева – в большой квартире, в самом центре большого города. Днём она будет работать, а по вечерам ходить в театры и кино, на выставки или просто гулять по вечерним улицам.
Она убрала со стола, вымыла посуду и легла спать. Заснула Дина без мыслей и спала без снов.
В неведении.
Утро было таким же ясным и тёплым, как все предыдущие дни. Дина отправилась в общежитие.
На вахте сидела всё та же Валентина Семёновна.
- Здравствуйте, Валентина Семённа, – поздоровалась Дина. – А вы вроде и не уходили никуда.
- Здравствуй-здравствуй. Как же, сутки на работе, двое дома. А ты что, только от родных идёшь?
- Да. И снова к ним пойду, соберусь вот только... Они уезжают на месяц, попросили, чтоб я пожила у них. Мне на практику от них совсем близко будет.
Дина взяла из ячейки пачку писем, перебрала одно за одним и не обнаружила ничего для себя.
Вахтёрша протянула ей ключи:
- А тебе, кажись, письмецо было. В тот же день, когда ты ушла к родным. Точно! Да не почта принесла, а мужчина какой-то. Положил на твою букву и ушёл. Я потом глянула – тебе. Может, Вера твоя забрала? Она уже приехала.
- Спасибо, Валентина Семённа! – Дина обрадовалась и чуть ли не бегом направилась по коридору к себе.
- От кого ждёшь-то так? – Вслед Дине спросила Валентина Семёновна.
- От друга, - бросила Дина, не оборачиваясь.
- А-а, ну-ну... – Сказала вахтёрша и застрекотала своими быстрыми спицами.
В комнате никого не оказалось, но следы Вериного появления были налицо: беспорядок на её кровати, немытые чашки из-под чая.
Дина осмотрела стол, Верину постель, свою тумбочку, заглянула даже под подушку. Письма не было нигде. Дина посмотрела нерешительно на Верину тумбочку, протянула, было, руку, чтобы открыть и заглянуть в неё, но не стала этого делать.
Она достала из шкафа сумку и начала собирать в неё свои вещи.
Собравшись, Дина ещё раз нерешительно посмотрела в сторону Вериной тумбочки и вышла.
- Валентина Семённа, я оставлю номер телефона, вдруг кто спрашивать будет, дадите? – Сказала Дина, подойдя к вахте.
- Давай, запишу. – Валентина Семёновна достала из ящика тетрадку.
- И ещё, скажите Вере, чтобы письмо положила в ячейку, я завтра за ним зайду. Передадите?
- Передам, передам.
- Спасибо. До свидания.
* * *
На следующий день дежурила Анна Ивановна. Она была противоположностью Валентины Семёновны – хмурая, неприветливая и непримиримо строгая: доведись кому опоздать в общежитие, можно было быть уверенным, что, прежде чем впустить, она помучает опоздавшего за дверью, невзирая на погоду: дождь, мороз – её не трогало ни одно обстоятельство, потом составит протокол и заставит расписаться в нём, второе опоздание – и ты в деканате, оправдываешься, отчитываешься и клянёшься, что этого больше не повторится…
- Здравствуйте, Анна Иванна, – поздоровалась Дина.
- Здравствуйте, – не отрываясь от книги, ответила та.
Дина просмотрела почту – ничего нет. Спрашивать у Анны Ивановны, не звонил ли кто, было бесполезно.
- Можно ключик от комнаты?.. Пожалуйста…
- Какой?.. – Анна Ивановна потянулась в стол за ключом с таким выражением лица, словно она делала одолжение, а не выполняла свою работу, и студенты общежития только отвлекали её от приятного занятия – чтения книг. – Вас всех не упомнишь…
- Четвёртый… Пожалуйста…
Дина села на свою постель. В комнате был прежний кавардак – та же неприбранная Верина постель, те же немытые чашки и крошки на столе. Дина посмотрела опять под своей подушкой – не положила ли Вера туда письмо. Потом поднялась и нерешительно открыла Верину тумбочку. В ней на верхней полке в беспорядке валялись умывальные принадлежности, грязная расчёска. Внизу стояла стопка книг – между ними вполне могло лежать письмо, которого так ждала Дина… Но Дина не стала копаться в них, захлопнула тумбочку и собралась выходить. Потом вырвала из тетради лист и написала Вере записку: «Завтра приду за письмом, которое ты забрала, оставь его на моей постели. Дина.»
В тот момент, когда она решала – куда положить письмо: на стол с объедками или на мятую подушку, в дверь постучали.
Дина обернулась к двери:
- Да!
Заглянула робкая – наверное, абитуриентка – девушка:
- Турбина Дина есть?
- Да, это я, – сказала Дина, и ни с того, ни с сего разволновалась.
- Вас на вахту просят подойти.
- Спасибо! – Дина выбежала из комнаты, даже не заперев её на ключ.
В вестибюле она сразу увидела Михаила Анатольевича, который прохаживался около стола вахтёрши вдоль зарешёченных окон. Он обернулся на Динины шаги и нетерпеливо направился к ней навстречу.
- Здравствуйте, Дина Александровна, вы меня, наверное...
- Михаил Анатольевич... Здравствуйте. Что-то случилось?..
- Вы можете сейчас поехать со мной?
- Да, могу. Только комнату закрою… Скажите…
- Не волнуйтесь! – Михаил Анатольевич улыбнулся. – Я жду на улице.
Дина бросилась бегом к себе, Михаил Анатольевич вышел, а вахтёрша с укоризной посмотрела вслед одной и другому, поправила на носу очки с замотанной синей изолентой дужкой и углубилась в чтение.
* * *
Рядом с общежитским сквериком стояла блестящая массивными глянцевыми боками «Волга» песочного цвета. Около неё прохаживался Михаил Анатольевич, поглядывая в сторону парадного.
Когда из дверей вышла Дина, Михаил Анатольевич распахнул перед ней дверцу, потом захлопнул её и сел за руль.
Дина ощутила себя едва ли не королевой в просторном салоне автомобиля с кофейно-коричневыми кожаными сидениями, сияющими никелированными деталями и отполированными цвета слоновой кости ручками и рычажками.
Она уселась на огромном сидении поудобней. Если бы кто-то наблюдал за ней со стороны, он бы решил, что Дина только и делала, что разъезжала всю жизнь на роскошных авто – с таким достоинством она шагнула в распахнутую Михаилом Анатольевичем дверь и с такой непосредственной лёгкостью заняла удобную позу.
Она смотрела прямо перед собой на залитый солнцем город, на серый асфальт дороги – далеко впереди, за огромным круглым капотом, на котором замер в прыжке серебристый олень.
Через несколько минут Михаил Анатольевич не выдержал:
- Вы даже не хотите спросить, куда я вас везу? – С улыбкой спросил он.
- Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – ответила Дина.
Михаил Анатольевич рассмеялся.
- Железная выдержка!
- Вы же сами сказали: не волнуйся. Вот я и не волнуюсь. А любопытство мне не свойственно. Приедем – сама всё увижу.
Несмотря на это заявление, Дина всё же снова испытала волнение, когда автомобиль въехал в ворота травматологической клиники.
Встреча.
Они вошли в просторную высокую палату на четыре койки с застеклёнными дверями и белыми крахмальными занавесками на них. Два больших окна были раскрыты. Сквозь листву деревьев в помещение вливалось яркое солнце и громкий птичий гомон. Под одним из окон на какой-то необычной койке лежал Константин Константинович в полосатой казённой пижаме и улыбался одновременно и виновато, и обрадовано, и страдальчески. Его левая нога была в гипсе от середины бедра до щиколотки.
Михаил Анатольевич подвёл под локоть ошарашенную, но старающуюся держаться Дину, к постели.
- А вот и наш герой! – Сказал он.
Константин Константинович протянул навстречу Дине руку – Дина подошла ближе и пожала её. Он не отпускал Динину ладонь, глядя то на Дину – всё с той же радостно-виновато-страдальческой улыбкой – то на Михаила Анатольевича.
- Ну, что? Я свободен? – Сказал Михаил Анатольевич деликатно. – Миша сделал своё дело, Миша может уходить?
- Миш, спасибо тебе! Если бы не ты... – При этом Константин Константинович неотрывно смотрел на Дину, а та смущённо опустила взгляд.
Он перехватил её ладонь в левую руку, а правую протянул Мише. Михаил Анатольевич улыбнулся Дине, тряхнул Костину пятерню:
- Счастливо! – И вышел из палаты.
Константин Константинович кивнул на край своей кровати:
- Садитесь… я так рад вас видеть…
Дина присела.
- Как это вы?.. Как вас угораздило? – Спросила она.
- А вы не получили моего письма?
- Нет.
- Когда вы приехали?
- Тридцатого.
Костя взвыл сокрушённо.
- Я вам звонила. – Сказала Дина.
- Конечно! А я через день после Вашего отъезда... Ремонт затеял. Что-то вдруг взбрело в голову… решил всё изменить в жизни, начав с квартиры. Мишка помогал… сейчас один возится. А я вот тут...
- Как вы?..
- Со стремянки навернулся. Перелом и вывих… Перелом, правда, закрытый… Хорошо, Мишка рядом был – побежал к соседям звонить... У меня что-то с телефоном… не работает… может, сами и повредили... Он и письмо Вам возил в общежитие, и звонил туда, просил записку передать...
- Про письмо мне сказали, только я соседку по комнате никак не могла застать, она, говорят, его забрала. А я сейчас к родным переехала. Они в отпуске... А записки только одна дежурная пишет, остальные вредные.
Они замолчали, глядя друг на друга.
Дина протянула руку к виску Константина Константиновича – на нём красовался сине-жёлто-зелёного цвета кровоподтёк и заживающая ссадина. Дина осторожно коснулась пальцами выбритых вокруг раны волос.
- Болит?..
Костя перехватил её ладонь и прижал к губам.
- Нет уже… Как я скучал...
- Я тоже... – Дина опустила глаза, готовые наполниться слезами. – Ужасно просто...
Глаза Константина Константиновича тоже заблестели. Он положил руку Дины себе на грудь и прикрыл ладонью.
- Вы что, в одиночестве тут? – Дина оглядела палату и заметила на двух постелях из трёх пустующих следы пребывания.
- Нет, нас трое. Только вот эта койка пустая. – Он показал на аккуратно застеленную крахмальным бельём кровать по соседству.
В этот момент двери в палату распахнулись, вошла санитарка с тележкой, на которой стояли чистые стаканы, тарелки, огромный чайник и кастрюля. За ней в палату вошли двое мужчин: один с забинтованной головой, другой с загипсованной рукой на перевязи.
- Товарищи больные, полдник! – Жизнерадостно провозгласила пожилая санитарка.
Она принялась разливать из чайника серо-коричневый кисель и раскладывать на тарелки по два пряника. Всё это она расставляла на тумбочки. Константину Константиновичу она положила не два, а три пряника и весело ему подмигнула.
Константин Константинович тоже подмигнул ей в ответ и отчётливо произнёс одними губами: «Спасибо».
Дине он тоже улыбнулся и кивнул на свой паёк:
- Угостить?
Дина отрицательно замотала головой.
- А я голодный!.. – Сказал Константин Константинович сокрушённо, и словно извиняясь. – Все двадцать четыре часа голодный.
Он набросился на пряники и кисель. Не успела Дина глазом моргнуть, как и тарелка, и стакан оказались девственно чисты.
Константин Константинович удовлетворённо прикрыл глаза.
- А во сколько посещения заканчиваются? – Спросила Дина.
- В восемь. – Он посмотрел на неё. – А что?
Дина глянула на часики:
- Сейчас половина пятого. Мне нужно отлучиться… Я скоро вернусь.
Встретив умоляющий взгляд, она добавила:
- Скоро-скоро, правда. Мне недалеко… Правда. Я ненадолго.
* * *
Дина вернулась через час с небольшим.
Она тихонько постучала в дверь палаты и вошла.
Палата была залита оранжевым предзакатным светом, а гомон птиц, казалось, усилился многократно.
Константин Константинович спал с улыбкой на лице – теперь в этой улыбке доминировало страдание. Дину кольнуло в самое сердце: она подумала, что ему, должно быть, очень плохо и больно, коли даже во сне он ощущает эту боль… А она ничем не могла ему помочь.
Мужчина с загипсованной рукой глянул на вошедшую с тяжёлой авоськой Дину, улыбнулся ей и продолжил чтение журнала «Наука и жизнь».
Дина тихо подошла к кровати Константина Константиновича, осторожно поставила авоську на стул рядом с тумбочкой и принялась доставать из неё банки, обёрнутые газетами.
То ли Константин Константинович почувствовал Дину, то ли она всё же разбудила его неосторожным движением…
- Дина! – Воскликнул он обрадовано, а увидев на тумбочке газетные свёртки и сообразив, что это значит, расхохотался в голос.
Сосед глянул на обоих поверх журнала, улыбнулся и снова погрузился в чтение.
Константин Константинович с аппетитом набросился на принесённый Диной суп и картошку с курицей. Дина смотрела на него с улыбкой. Какое это доставляло ей удовольствие, ни одно золотое перо на всём свете не смогло бы описать.
Она вспомнила вдруг свою маму, которая вот так же вот глядела на маленькую Дину, прибежавшую с улицы вечером голодной, и с аппетитом уплетающую мамину стряпню.
- Мам, ну что ты смеёшься? – Спрашивала Дина счастливо улыбающуюся маму.
Тогда мама и вправду начинала смеяться.
- Ну что ты?.. Что?.. – Недоумевала Дина.
Успокоившись, мама говорила:
- Когда-нибудь ты меня поймёшь. – И продолжала умилённо смотреть на жующую с удовольствием дочь.
Пожалуй, сейчас был именно тот самый случай, когда Дина во всей полноте прониклась маминым чувством. Только объяснить его сама себе пока не могла…
Она собрала опустошённые банки, аккуратно завернула их в газетные листы и сложила в авоську. Тарелки и ложку с вилкой она вымыла здесь же в палате – правда, кран над эмалированной раковиной был всего один, что означало отсутствие горячей воды. Но Дина знала секреты выживания в подобных условиях – недаром прожила четыре года в общежитии, где горячую воду давали только один-два раза в неделю, да и то лишь в душевых и постирочных, а в туалетах и кухнях на этажах точно так же отсутствовали краны с горячей водой.
Наутро Константину Константиновичу оставались остатки хорошо прожаренной курицы, огурцы и помидоры, хлеб, сыр, варёные яйца и несколько пачек печенья.
- Я приду завтра только вечером. – Сказала Дина. – У меня первый рабочий день. Но я приготовлю вам поесть… Что вы любите?
Константин Константинович улыбался, благодарно глядя на Дину.
- Я люблю всё. – Ответил он. – Лишь бы побольше. – И смущённо опустил глаза.
- Ну, вам хватило?.. сейчас вы наелись?..
- Вполне! – Рассмеялся он. – Вполне хватило, даже осталось… - И Константин Константинович кивнул в сторону своей тумбочки, куда Дина спрятала остатки еды и вымытую посуду. – Мне Мишка иногда приносит поесть… Но не каждый день: у него работа, да ещё этот ремонт в моей квартире… - Он говорил это, словно извиняясь за друга.
- Теперь я буду вас кормить… Только вы поправляйтесь скорей.
Константин Константинович снова поцеловал Динину ладонь и вернул её на место – к себе на грудь.
Новые грани жизни.
Жизнь Дины, как ей самой казалось, приобрела особый смысл.
Это не значило, конечно, что до того её существование было никчёмным, нет. Учёба владела её временем и мыслями безраздельно, а если выдавались паузы, Дина заполняла их книгами, фильмами и театром. Просто теперь, когда она чувствовала ответственность за другого человека, за его комфорт… даже за его здоровье – теперь жизнь стала неизмеримо более полной и осознанной. Более взрослой и ответственной.
Утром Дина шла на работу, в четыре работа заканчивалась, и по пути домой она заходила на рынок или в магазин, потом готовила еду и ехала в больницу.
Счастливый взгляд Константина Константиновича, встречающий Дину, когда она входила после тихого стука в палату, его предвкушающее утробное рычание при виде распаковываемых Диной свёртков, удовлетворение на его лице после сытного ужина – вот что составляло теперь смысл каждого Дининого дня.
Дина с радостью оставалась бы рядом с Константином Константиновичем хоть до утра, только ровно в восемь посетителей просили удалиться, и Дина возвращалась домой, переполненная счастьем. Счастье видеть Константина Константиновича было теперь единственным и необходимым условием её существования. Но каким бы ни было оно неизмеримо большим, до следующего вечера его едва хватало, и заканчивалось оно на пороге больничной палаты, ровно в тот момент, когда Дина открывала застеклённую дверь с крахмальными белоснежными занавесками. Случись так, что она не встретила бы в этот миг взгляда Константина Константиновича, её счастье, сама её жизнь могли бы оказаться под угрозой…
* * *
Однажды, когда Дина, как обычно, читала Константину Константиновичу очередную книгу, в палату вошёл Михаил Анатольевич.
Друзья поздоровались.
- Ну и житуху ты себе устроил! – Сказал Михаил Анатольевич, глядя на Дину, сидящую рядом с Константином Константиновичем, на книгу в её руках и на свертки с едой, стоящие рядом на тумбочке.
- Надо было вместо меня на стремянку лезть! – Засмеялся Константин Константинович. – Но теперь уже не уговоришь поменяться! Теперь все верхолазные работы только мои!
- Да, за мной некому было бы вот так ухаживать. - Михаил Анатольевич с улыбкой посмотрел на Дину.
Дина улыбнулась в ответ, опустила глаза и сказала:
- Я выйду ненадолго, – она почувствовала, что друзьям нужно поговорить наедине.
Оставив книгу, Дина вышла во двор и села на скамейку около входа в отделение.
«Почему так хорошо?» - Думала она.
- Может быть, потому, что ты чувствуешь свою необходимость, полезность? – Ответил вопросом на вопрос давно запропавший куда-то Внутренний Голос.
Дина очень обрадовалась – ведь друг её не появлялся с того самого момента, когда она пренебрегла его советом и зашла на главпочтамт, чтобы позвонить Константину Константиновичу. Он не появился даже в такое трудное для Дины время, как пребывание в полном неведении – где Константин Константинович, и что с ним…
- Не знаю, - ответила Дина, - может быть… Только это, наверное, не очень достойно: испытывать радость… удовлетворение, оттого, что кому-то плохо…
- Ну-ка, ну-ка! Поподробнее!
- Ну, если бы Константину Константиновичу не было сейчас тяжело, он бы не нуждался в моей помощи… Стало быть, в конечном счёте, я радуюсь оттого, что ему плохо?..
- Ты правильно рассуждаешь… Очень полезно рассуждаешь. – Сказал серьёзно Динин собеседник. – Очень полезно для твоей души. – Он немного помолчал. – Нет, ты не извлекаешь выгоду для своих чувств, пользуясь его положением. Ты могла бы первым делом подумать о том, что тебе просто хорошо рядом с ним, и не вдаваться в подробности его положения… А ты всё же сначала подумала о его страданиях. У тебя большое сердце, девочка.
- Правда?.. – Дина смутилась. Чтобы сменить тему, она спросила: - Скажи мне… почему ты тогда «не советовал» мне звонить Константину Константиновичу… Костеньке?
- А ты не догадываешься? – спросил Внутренний Голос, усмехнувшись.
- Нет. – Сказала Дина.
- Очень просто: я хотел уберечь тебя от лишних переживаний.
- То есть, ты знал, что Костя мне не ответит, потому что лежит в больнице?!.
- Именно.
- Так ты всё знаешь?..
- А ты сомневалась? – Улыбнулся Внутренний Голос.
- М-м-м… Я догадывалась, но не была уверена…
- Тебе пора…
Дина обернулась на вход в отделение, куда, как ей совершенно отчётливо показалось, кивнул Внутренний Голос, притом, что кивнуть он ну никак не мог…
Из дверей вышел Михаил Анатольевич и подошёл к Дине.
- Дина… Дина Александровна, пожалуйста, выслушайте меня… и не возражайте…
Дина выжидающе посмотрела на Михаила Анатольевича. Тот мялся и не знал, как начать разговор на щепетильную, по всей видимости, тему.
- Короче, – сказал он, наконец, решительным тоном, не допускающим возражений. – Вот Вам… - он достал из нагрудного кармана пиджака несколько свёрнутых пополам десяток и вложил их в Динину ладонь.
Дина засмеялась:
- Я уж и не знала, что подумать… А это… это очень кстати, Михаил Анатольевич… - Кивнула она на деньги. – Честно… - Она посмотрела на него и добавила: - Мои уже начали заканчиваться… А в долг попросить не у кого.
- Вот и замечательно! – Сказал с облегчением Михаил Анатольевич. – Я Вам на днях ещё выдам. И продуктов хороших привезу. Вы где живёте?
Дина назвала адрес тёти и её телефон. Михаил Анатольевич записал всё это в маленькую записную книжечку – очень необычную, Дина таких не видела прежде – попрощался и направился к своей «Волге», стоявшей за воротами больницы.
Дина вернулась в палату.
- Всё в порядке? – Спросил Константин Константинович.
- Вы про деньги?
- И про них тоже. – Он смотрел на Дину выжидающе.
- В порядке, – сказала Дина и опустила глаза. – Это оказалось очень кстати. – Она посмотрела на Константина Константиновича. – Или мне следовало кривляться… отказываться?..
Он взял её за руку. В глазах его снова появился огонёк удивлённого восхищения.
- Нет, конечно нет, – сказал Константин Константинович.
Новые грани чувств.
Константин Константинович заметно посвежел, доктор сказал Дине, что процесс выздоровления идёт хорошими темпами, и скоро будет можно… нет, нужно вставать с постели и начинать ходить.
И вот они с Диной всё больше времени стали проводить на воздухе, во дворе больницы. Стояло тёплое солнечное лето. Не было изнуряющей жары, деликатные дожди вовремя орошали природу, и зелень благодарно и радостно заполняла собой всё вокруг.
Дина и Константин Константинович уходили обычно в глубину сада, в зелёную некошеную траву, подальше от стучащих костяшками домино активных больных, и от не слишком активных больных, сидящих на лавочках с транзисторными приёмниками у уха и слушающих кто футбольный репортаж, кто симфонический концерт, а кто последние известия. Константин Константинович сидел обычно в матерчатом полосатом шезлонге – вытянувшись, почти лёжа, так было удобно его замурованной в гипс ноге - рядом на невысокой скамеечке сидела Дина и читала ему книги. Когда очередная книга заканчивалась, Дина спрашивала:
- Что вам теперь почитать?
- Ваше любимое, – отвечал Константин Константинович.
- А вам не надоест? – Спрашивала Дина. – Это я могу читать Хемингуэя без конца.
- Нет, никогда! – Отвечал он с такой искренней улыбкой, что не поверить было невозможно. И добавлял: - Благодаря вашему любимому писателю я всё лучше узнаю и понимаю вас.
Дина улыбалась в ответ:
- Хотела бы я почитать вашего любимого писателя!
- О-ох… - Вздыхал Константин Константинович, стыдливо потупив взор. – У меня такового просто нет. Я же кроме обязательной школьной программы ничего не читал… А сейчас всё моё чтение состоит из специальной научной литературы, до романов руки не доходят…
- К тому же, – улыбалась Дина, – романов вам и без художественной литературы хватает…
Константин Константинович смеялся, брал Дину за руку и говорил тоном лёгкой укоризны:
- Нехорошо попрекать вставшего на праведный путь его неправедным прошлым, Дина Александровна… А?..
- Ой ли?.. – Говорила Дина, глядя ему в глаза.
- Вы мне не верите?! – Возмущался Константин Константинович картинно. – Чем?.. чем мне доказать вам мои благие намерения?..
- Время покажет, – отвечала Дина и брала в руки книгу.
- «В кафе вошла девушка и села за столик у окна. Она была очень хороша, её свежее лицо сияло, словно только что отчеканенная монета, если монеты можно чеканить из мягкой, освежённой дождём кожи, а её чёрные, как вороново крыло, волосы закрывали часть щеки». – Дина подняла взгляд на Константина Константиновича, который с застывшей на его лице улыбкой интереса, внимания и нежности смотрел на Дину. – Надо же так сказать: «её свежее лицо сияло, словно только что отчеканенная монета»!.. Правда?..
- Правда… - Сказал он очень-очень тихо своими красивыми губами, и его глаза заблестели.
Это был очень… очень трогательный момент… И неизвестно, чем бы всё закончилось, не отвлеки Динино внимание происходящее неподалёку действо, которое заставило её улыбнуться.
Она кивком головы показала Константину Константиновичу в сторону аллеи. Там, на тенистой её стороне, на скамейке сидел больной в больничной пижаме и в тюбетейке, сооружённой из носового платка с торчащими в стороны четырьмя узелками. Его нога от самой ступни была покрыта гипсом – будто одета в длинный, выше колена, валенок. Больной дремал. Газета, которую он читал, пока его не сморило, прикрывала грудь и нижнюю часть лица и ритмично вздымалась от его дыхания.
К загипсованной ноге больного подошла небольшая лохматая собачонка, обитавшая в больничном дворе. Как и всех ничейных собак, её звали Тузик.
Тузик очень внимательно, со всех сторон, обнюхал гипсовую ногу дремлющего в тени зелёных кущей травмированного гражданина, выбрал единственное подходящее, по его мнению, место – торчащий вверх носок этого гипсового валенка – тщательно прицелился и задрал над ним заднюю ногу. Гипс оросился жёлтой струёй. Удовлетворённый Тузик отошёл в сторонку, сел на тёплую пыль больничной аллеи и томно прикрыл глаза, подставив всклокоченную милую физиономию лучам солнца.
Дина, закрыв рот рукой, давилась смехом. Константин Константинович издавал утробный рык, стараясь не расхохотаться в голос.
Слегка успокоившись, оба решили продолжить прерванное занятие. Дина раскрыла, было, книгу и стала искать место, на котором остановилась, но тут Константин Константинович тронул её за руку и показал всё в ту же сторону.
Разомлевший Тузик, преисполненный благодатных чувств, подошёл к гипсовому сооружению, снова со знанием дела обнюхал его со всех сторон и проделал повторное орошение – уже со стороны пятки.
Дина и Константин Константинович едва справлялись с приступами смеха. Шезлонг жалобно поскрипывал от содроганий крупного тела Константина Константиновича, а Дина вдруг спохватилась: она буквально уткнулась лицом в плечо своего преподавателя. Тот, вероятно, тоже заметил это. Они застыли, глядя друг на друга так близко, как никогда доселе, так близко, что дыхание смешалось, и земля поплыла под обоими…
Только в следующий миг оба поняли, что это не земля сошла с орбиты, а не выдержало слишком хрупкое для подобных испытаний сооружение с нарисованным белой масляной краской на боковине инвентарным номером «808». Спинка шезлонга поползла назад, боковины с подлокотниками – в стороны, и ограниченное в движениях одноногостью тело Константина Константиновича стало заваливаться на бок. Чувствуя, что падает и ничего не может с этим поделать, Константин Константинович разразился уже не сдерживаемым хохотом. К нему присоединилась Дина, на которую неотвратимо наползала угроза быть придавленной останками шезлонга и своего подопечного, барахтающегося в них… Тут загипсованная нога Константина Константиновича застряла на вставшей дыбом боковине, что причинило ему нестерпимую боль. Хохот его сменился рёвом, сравнимым по силе разве что с рёвом раненного динозавра… хотя кто их слышал, этих динозавров?.. Скамеечка, на которой сидела Дина, не выдержала и сложилась под ней всеми четырьмя ногами, как складывается детская игрушка – бычок, смоляной бочок – при нажатии на кнопку.
Константин Константинович изо всех сил старался не раздавить Дину, а Дина изо всех сил старалась удержать его, чтобы не дать вторично травмировать однажды уже изрядно пострадавшую ногу. Зафиксировав зыбкое равновесие, Дина и Константин Константинович обнаружили, что их лица снова оказались на очень близком расстоянии. Искажённое болью, но улыбающееся лицо Константина Константиновича и смеющееся, но испуганное Динино.
Получивший от собственной студентки урок преподаватель не стал на сей раз испрашивать ничьего разрешения, прижал к себе Дину и поцеловал её в губы долгим поцелуем.
Вероятно, этот поцелуй мог бы длиться гораздо дольше. Но как долго возможно терпеть боль человеку с поломанной в одном месте и вывихнутой в другом ногой, потревоженной в стадии заживления?.. Да ещё находящемуся в столь зыбкой позиции, когда одно неосторожное движение может оказаться роковым как для его ноги, так и для его подруги?..
Хрупкое равновесие было утеряно по причине потери контроля над ним. Дина и Константин Константинович рухнули на траву. Она смеялась бессильно, а он завывал от боли на всю округу.
- Смотрите… смотрите… - стонала Дина, толкая его в бок локтем.
Очнувшийся от непонятных воплей больной, дремавший на скамейке, оглянулся вокруг и обнаружил барахтающуюся неподалёку в траве странную парочку. С ошалелым лицом он уставился на груду деревяшек, порванных тряпок и конечностей, одна из которых имела почти тот же вид, что и его собственная. Недоумение, как и следовало, сменилось укоризной, и с уст его сорвались заслуженные упрёки:
- Психи ненормальные!.. Нет, вы только посмотрите!.. Ну и молодёжь пошла!..
Собачонка Тузик, с нескрываемым любопытством и неподдельным интересом ожидавшая исхода странного поединка мужчины и женщины со взбунтовавшейся казённой мебелью, будучи перепугана внезапным раздражённым криком гражданина с четырьмя торчащими в стороны ушами, вскочила на ноги. И уже в спешке, без должного вдумчивого подхода, она ещё раз спрыснула меченную дважды его костяную ногу, всеми четырьмя лапами подняла гигантский столб пыли и затрусила с независимым видом подальше от греха с места непонятных событий.
Больной в тюбетейке, отплёвываясь и отмахиваясь газетой от облака пыли, накрывшего его с головой, переключился на зловредную собачонку, устроившую эту пакость:
- Что ты тут мне?!.. Пшла вон!.. Подняла пылищу!.. Зараза!..
И тут до него, наконец, дошло, в чём заключалась настоящая пакость Тузика – того самого Тузика, которого он прикармливал больничной селёдкой, так обожаемой этой подлой шавкой… То ли гипсовый валенок промок насквозь, то ли запах оросившей его жидкости достиг ноздрей, только взгляд гражданина в тюбетейке замер на собственной ноге, вполне живописно оформленной ярко-жёлтыми потёками. Гражданин рефлексивно задрыгал раненой ногой, пытаясь стряхнуть с неё эту живопись.
И тогда новый истошный вопль сотряс тихий полдень травматологического отделения…
Не осталось ни одного ходячего больного, который не бросил бы шашки, шахматы, домино или транзистор, и не двинулся бы к эпицентру непонятного гвалта.
Но впереди всех оказались два дюжих санитара с носилками. Уложив на них подвывающего Константина Константиновича и поставив на ноги окончательно расплющенную им Дину, санитары поспешно транспортировали несчастного на осмотр к врачу.
Дина ощупала своё тело – цела ли? – отряхнулась, собрала в кучу обломки и обрывки шезлонга с инвентарным номером «808» и останки скамеечки, у которой тоже обнаружилось имя собственное – «Клава» - вырезанное ножом на обратной стороне сидения. Она погрузила деревяшки на разорванную полосатую ткань и волоком потащила всё это в больничный корпус.
* * *
Константина Константиновича привезли на громыхающей каталке в палату.
- Три дня не подниматься, – сказал он Дине, сокрушённо улыбаясь.
- Больно? – Спросила она.
- Пройдёт.
Они замолкли, глядя друг на друга с волнением. Каждый знал, о чём сейчас думает другой.
Вошла медсестра. В руках у неё была пол-литровая банка, похожая на ёжика: на горлышко банки с прозрачной жидкостью и ватой на дне была натянута марля, из которой торчали термометры.
- Гостям покинуть помещение на десять минут, – зычно объявила медсестра и протянула Константину Константиновичу градусник.
Он распахнул пижаму, открыв широкую грудь, и упрятал его под мышку.
Дину смутило это неожиданно представшее её глазам зрелище. Она опустила взгляд и вышла.
* * *
Как-то, сидя под пёстрым ситцевым зонтиком на переполненном отдыхающими анапском пляже, совсем ещё маленькая Дина разглядывала копошащийся вокруг народ. Будь она занята каким-нибудь важным делом – собиранием ракушек, например, или поиском морских чёртиков, или строительством песчаных замков – ей не было бы дела до всей этой безликой полуголой толпы. Но то были самые первые дни на море, и Дина знала, что мама не позволит ей перегреться на солнце и обгореть, чтобы потом, как некоторые, весь сезон прикрывать свои сожженные пунцовые спины, животы или плечи косынками, полотенцами и прочим сподручным тряпьём, да так и уехать домой с пятнистой кожей. И Дина послушно коротала время под солнцезащитным зонтиком.
Возможно, впервые в своей жизни Дина осознанно разглядывала представителей человеческой расы в наиболее удобном для анатомических исследований виде. В обстановке обыденной жизни все люди различались лишь несколькими признаками: принадлежностью к мужскому или женскому роду, возрастом и лицом. Здесь же, на южном пляже, число различий неизмеримо возрастало. Например, маленькие мальчики и девочки, бегающие по пляжу нагишом, отличались, оказывается, не только наличием или отсутствием косичек на голове, но и ещё некоторой деталью, имеющей место у одних и напрочь отсутствующей у других. Для чего мальчикам этот маленький червячок внизу живота, Дина не знала. Но спрашивать маму почему-то не стала. Так надо, решила она - должны же мальчики чем-то отличаться от девочек.
Взрослые были устроены тоже весьма различно.
Почему одни дяди и тёти худые, а другие толстые? Можно было бы сказать, что старея, люди становятся толстыми, если бы не так много исключений из этого правила… В садике, вспомнила Дина, у неё есть друг, очень добрый мальчик по имени Владик. Он очень толстый, и его все дразнят обжорой – он и вправду, много ест. Наверно, решила Дина, все толстые дяди и тёти в детстве много ели… Так, с большими животами и попами всё было ясно.
О том, что грудью, прикрываемой лифчиками, женщины кормят маленьких детей, Дина знала не понаслышке: она не раз наблюдала, как их соседка тётя Шура кормила свою маленькую щекастую курносую дочь. Но то, что эта часть тела так радикально различна у женщин по форме и размерам, было для Дины открытием. Наверно, подумала Дина, если один ребёночек высасывает из груди всё молоко, и она становится маленького размера, то это значит, что женщина уже не сможет родить другого – ей будет нечем его кормить. А те женщины, у которых грудь большая и в ней много молока, рождают детей, пока последний не высосет всё до капли. Вот у Дининой мамы небольшая грудь, значит, Дина выпила всё молоко, и детей у мамы больше не будет. Да, именно так! – решила Дина, и принялась за дальнейшие исследования.
Дальше оказалось, что у мужчин тоже есть нечто, отдалённо напоминающее женскую грудь, но, в отличие от женщин, они не прикрывают её от посторонних взоров. И ещё, в отличие от женщин, у некоторых мужчин эта самая часть тела покрыта волосами, а у некоторых кожа там совершенно гладкая, как у женщин. И это было не совсем понятно. Напрашивался логический ход: если одни дяди носят усы или бороды, а другие гладко бреют лица, возможно, что с грудью и животом они обходятся точно так же.
- А что, - спросила Дина маму, сидящую тут же, под зонтиком, и занятую вязанием, - некоторые дяди носят на груди бороду, а другие бреют? Как на лице?..
Мама засмеялась:
- Нет. Просто некоторым дядям не повезло, и у них на груди не растёт борода.
Из этого ответа Дина уяснила, что отсутствие волосяного покрова на теле мужчины означает некоторую физическую ущербность – им «не повезло».
Теперь-то Дина понимала, что наличие или отсутствие волос на груди мужчины не делает его лучше или хуже… Так же, как понимала и то, что размер женской груди вовсе не говорит о запасе молока на определённое количество детей. Тем не менее, глядя на свою маленькую аккуратную грудь, она знала, что ребёнок у неё будет только один. Только один. Мальчик.
А увидев волосатую грудь Константина Константиновича, поняла, что повезло не так ему, как ей… От этой мысли перехватило горло.
* * *
Дина стояла в коридоре у распахнутого окна и смотрела во двор. Закатное солнце и лёгкий ветерок лениво играли друг с другом в догонялки среди густой глянцевой листвы тополей, ласточки с пронзительным свистом провожали день, а по дорожке протрусил напустивший на себя деловой вид Тузик.
Дина с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться вслух, вспомнив его выходку с гипсовой ногой. И тут же её едва не покачнуло от другого воспоминания…
Перед глазами стояло лицо Константина Константиновича, и она, Дина, отражённая в его зрачках… Его губы вот-вот коснутся её губ, а его ладонь уже обхватила её затылок. Ей хотелось снова пережить тот поцелуй. Ей хотелось прикоснуться руками, лицом к его телу…
- Невесты могут продолжить свидание с женихами. – Это весёлая медсестра вышла из палаты с охапкой термометров в руке.
Вдруг она осеклась и очень внимательно посмотрела на Дину.
- Что с Вами, невеста? – Озабоченно спросила она. – Вам плохо?
Дина мотнула головой:
- Нет, мне не плохо.
- Вы уверены? – Сестра решительно обхватила крепкой надёжной рукой Динино запястье и попыталась нащупать пульс.
Дина вежливо высвободилась и улыбнулась сестре:
- Всё в порядке, правда… спасибо.
Она вошла в палату и села на стул рядом с постелью Константина Константиновича.
- Так я Ваша невеста? – Без обиняков начала она.
- Вы против? – Он улыбался, и, как всегда, в улыбке его смешалась целая палитра чувств: восхищение, опасение, надежда и… и что-то совсем новое, чему Дина ещё не знала названия.
- Нет. – Дина сжала в руках книгу и повторяла пальцем изгибы потёртой серебристой тиснёной заглавной буквы на чёрной обложке. – Не против.
- Так уверенно?
- Это выглядит неприличным? – Она подняла взгляд и посмотрела Константину Константиновичу в глаза.
- Не думаю... Просто... Это выглядит нетривиальным. Ведь я не делал вам предложения, вы не раздумывали над ним...
- По-моему, уже всё произошло... Ну, всё, что происходит между влюблёнными. Произойдёт ли оно в действительности – уже не столь важно... Или я не права?..
- Но ведь в действительности это будет гораздо приятней?
Дина улыбнулась и опустила голову:
- Возможно. Я не знаю. Со мной такого ещё не было.
- У вас ещё не было?.. не было мужчины?
- Вас это удивляет? - Она снова посмотрела на него.
- Я вам уже говорил... в вас меня удивляет всё. - Константин Константинович взял Дину за руку, и они просидели так, пока их одиночество не нарушили вернувшиеся соседи по палате.
Новый опыт.
Дина сегодня выглядела необычно. Константин Константинович ещё ни разу не видел её с волосами, распущенными по плечам: обычно она носила или «конский хвост», или пучок под тоненькой сеточкой.
Когда Константин Константинович с аппетитом поел и откинулся на подушку, Дина спросила:
- Съедобно?
Вместо ответа он засмеялся:
- Сказать, что всё, что вы готовите, очень вкусно – значит не сказать ничего! И вообще… не хочу словами принижать всю прелесть моего нынешнего положения. Просто посмотрите на мою довольную физиономию. Да, я счастлив, что поломал ногу!
- Возьмите свои слова обратно!
- Ни за что! – Сказал он и без перехода продолжил: – А вы сегодня другая, Дина. Я вас такой ещё не видел. – И во взгляде его снова появилось то самое выражение, которому Дина ещё не нашла определения.
Он протянул Дине руку.
– Сядьте рядом.
Дина пересела на край постели.
Константин Константинович взял прядь волос и перекинул её со спины на грудь. Уложил волной. Потом передумал, распахнул полы её белого халата, под которым была бледно-зелёная блузка с вырезом «лодочкой» на крупных пуговицах в цвет ткани. Он снова уложил волосы волной на обнажённую шею, на блузку. Дина смотрела на руку Константина Константиновича, лежавшую поверх пижамы на груди. Ей хотелось прижаться к ней губами, ей хотелось целовать эти крупные красивые пальцы.
Играя Дининым локоном, Константин Константинович задел запястьем Динину грудь. Она вскинула на него глаза.
Едва касаясь тонкой блузки, Константин Константинович провёл тыльной стороной пальцев по груди Дины. Потом ещё раз.
Они смотрели в глаза друг другу, и говорить что-либо не было нужды. Тем не менее, Константин Константинович произнёс едва слышным шёпотом, почти одними губами:
- Я хочу вас целовать.
Дина, не отводя взгляда от его глаз, кивнула.
- Хочу...
- Вам почитать? – Спросила она совсем не своим от волнения голосом.
- Почитайте, – ответил Константин Константинович.
Дина потянулась за книгой, лежавшей на тумбочке.
В этот момент заскрипела постель за её спиной.
- Пойду-ка я прогуляюсь. – Сказал сосед по палате сам себе и вышел с журналом под мышкой.
Константин Константинович, словно только этого и ждал, поднял руку и провёл пальцами по щеке Дины. Потом коснулся ладонью волос, пригнул её голову к своему лицу. Ниже… губы почти коснулись губ.
Они целовались долго. Дина и представить раньше не могла, какое это приятное… да нет, для этого занятия не существовало достойного определения. Она вроде и была… вот здесь, рядом с любимым, и словно бы не была… Она ли это – Дина?.. или не она?.. Она всё чувствует: и эти упругие – жадные и нежные губы, целующие её… и руки, ласкающие её лицо, шею, волосы… И не чувствует ничего: вихрь, сметающий все ощущения, опустошающий Динину оболочку, уносит и её куда-то во вневременье, в бесчувствие…
Они оба устали. Дина выпрямилась. Константин Константинович дышал шумно и неровно и смотрел на Дину горящими глазами. Он коснулся её лица, провёл пальцами по шее, по вырезу блузки… и принялся расстёгивать пуговицы. Под блузкой оказался глухой атласный лифчик, проникнуть под который оказалось совершенно невозможно – даже одним пальцем…
Дина деликатно убрала руку Константина Константиновича и застегнулась.
Скрипнула дверь – это вернулся с прогулки второй сосед.
* * *
Когда на следующий день утром – не было и десяти часов – в палату вошла Дина, Константин Константинович очень удивился:
- Дина!.. Здравствуйте. Что это вы сегодня так рано? Или я субботу прозевал?
Дина поздоровалась со всеми и принялась распаковывать свёртки.
- Нет, вы ничего не прозевали. Сегодня среда. Просто в цехе профилактика, и практикантов распустили. – Она села на постель. – А вы уже знаете последние новости, Константин Константинович?
- Вы о чём?
- Что вас выписывают на следующей неделе?
- Э-эх! – Сокрушённо воскликнул он. – Я сам хотел вам сюрприз сделать.
- Не огорчайтесь, у вас ещё будут и поводы, и возможность.
- Правда? – Рассмеялся Константин Константинович.
- Правда, – сказала Дина, раскрыла книгу и начала читать вполголоса.
Через некоторое время соседи заскрипели сетками своих кроватей, загремели коробкой с шахматами и вышли из палаты.
Дина, не прекращая чтения, распахнула халат и медленно – пуговица за пуговицей – расстегнула всё ту же, бледно-зелёную, блузку.
В первый момент Константин Константинович прикрыл глаза. Потом открыл их и протянул руку к Дининой шее. Кончиком пальца коснулся ключицы, провёл им вертикально вниз, чуть раздвинул полы блузки. Обнажилась кожа – шелковистая, чуть смуглая. Он робко коснулся пальцами этой кожи.
Дина смотрела на его лицо – на влажно блестящие глаза и подрагивающие ресницы, на приоткрытые губы. Она слышала его шумное дыхание, а сама почти не могла дышать. Он изредка поднимал тяжёлый взгляд ей в глаза и всё водил пальцами – то кончиками, то тыльной их стороной – по маленькому аккуратному куполу, покрытому прохладной нежной кожей.
- Дина… Дина… - Едва слышно повторял он.
За дверями раздался приближающийся шум.
Дина прикрылась больничным халатом и, продолжив чтение, застегнула пуговицы на блузке.
Дверь распахнулась, и двое санитаров ввезли в палату громыхающую каталку с очередным раненым где-то на полях сражений с житейскими обстоятельствами. Они переложили его на свободную кровать рядом с Константином Константиновичем, балагуря и сопровождая свои действия подобающими репликами вроде: «принимайте пополнение, вот вам новый сосед, просим любить и жаловать» - и тому подобное.
Дина и Константин Константинович вежливо глянули на новичка, поздоровались и вернулись в свой, никому не видимый мир, где они были возлюбленными друг друга. Она при этом читала ему вслух книгу, не понимая, о чём читает, видя только его влажные глаза с дрожащими от волнения ресницами и сухие приоткрытые губы, а он слушал её, не слыша, и ласкал взглядом её неповторимое лицо и ту сокровенную часть тела, которой только что касался рукой.
- Вы не хотите погулять? – Спросила Дина через некоторое время. – Доктор сказал, вам нужно вставать.
- Да. – Улыбнулся Константин Константинович. – Пойдёмте… Хотя вы не представляете, как это здорово: лежать и смотреть на вас… и слушать вас часами…
- Ну не в больнице же! – Засмеялась Дина.
- Да! Пожалуй! – Он оживился и стал подниматься с постели. – Дома это будет куда лучше!
Они медленно шли по аллее. Дина пыталась поддерживать Константина Константиновича под руку.
- Я сам должен научиться ходить. – Возражал он.
- Если вы упадёте ещё раз, вас не выпишут на следующей неделе.
- Если я не научусь ходить, меня тогда вообще незачем выписывать. Я не собираюсь висеть на вашей шее ещё месяц.
- А вы не думали, что мне это может доставлять удовольствие?
- А вы не думали, что я здоровый могу доставить вам ещё большее удовольствие, чем вот такой? – Константин Константинович попытался жестом продемонстрировать, какой «вот такой», но покачнулся и едва не упал.
Дина подхватила его и с трудом удержала равновесие.
- Давайте передохнём. – И она показала на скамейку в нескольких шагах от них. – А то вы привыкли с места в карьер…
Он засмеялся, ничего не ответив.
Дина помогла Константину Константиновичу сесть и удобно пристроить загипсованную ногу, а сама села рядом.
- Сядьте поближе, – попросил он.
Дина придвинулась, они оказались почти лицом друг к другу.
Константин Константинович положил руку за спину Дины и поигрывал прядью её волос, касаясь спины, плеча, шеи. Вид у него был, мягко выражаясь, неспокойный, и Дина заметила эту нервозность. Она посмотрела внимательно на него, и он отвёл взгляд.
- По-моему, вы хотите мне что-то сказать. – Дина решила сдвинуть с мёртвой точки затянувшуюся паузу.
- Если бы вы знали, что я хочу вам сказать, - Константин Константинович опустил голову, - вы бы не торопили меня.
- Вы ещё не достаточно хорошо меня знаете? – В голосе Дины прозвучал вызов.
- Да нет... – Усмехнулся он. – Это дань условностям... Я просто волнуюсь... – Поднял взгляд на Дину и серьёзно произнёс: – Только одна просьба… пожалуйста, выслушайте меня до конца, не задавая вопросов и не делая выводов. Ладно?.. Обещайте.
- Обещаю, – сказала Дина так же серьёзно.
* * *
(...)
Роман вышел в 2006 году в издательстве Центрполиграф, Москва, одновременно с одноимённым фильмом (к/к Пирамида, Москва).
В 2017 году был переведён на английский язык и вошёл в шортлист конкурса Open Eurasia.
Электронную книгу на русском или на английском можно купить здесь:
MyBook - https://mybook.ru/author/yuliya-dobrovolskaya-3/
или здесь:
Litres - https://www.litres.ru/uliya-dobrovolskaya-13779248/
А здесь фильм: http://www.ozon.ru/context/detail/id/3140618/