Воспринимая это как искушение моральной трусостью, Брунетти отбросил желание присоединиться к другим на полицейском катере, идущем в больницу, а оттуда - в управление. Возможно, это была вспышка ужаса, когда он в первый раз увидел тело мальчика, или, возможно, Брунетти восхищался неудобной честностью Моро-старшего, но здесь было что-то, что заставляло Брунетти получить более завершённую картину смерти юноши. Самоубийства молодых ребят были даже более частыми: Брунетти где-то читал, что, с почти математической регулярностью, число их увеличивалось во времена экономического процветания, и уменьшалось, когда времена были плохие. Во времена войн они фактически исчезали. Он предположил, что его собственный сын был так же подвержен причудам подросткового возраста, как и любой другой мальчик - влеком вверх и вниз волнами своих гормонов, своей популярности или своих школьных успехов. Мысль о том, что Раффи когда-нибудь доведут до самоубийства, была невообразима, но так, должно быть, думал каждый родитель.
До тех пор, пока свидетельство предполагало, что смерть мальчика не была самоубийством, Брунетти не имел полномочий опрашивать кого бы то ни было относительно любой другой возможности - ни его одноклассников, ни - ещё меньше - его родителей. Сделать так было бы худшим видом отвратительного любопытства, равно как и вопиющим превышением его власти. Признав всё это, он вышел во двор Академии и, воспользовавшись своим сотовым, который он вовремя сообразил взять с собой, набрал в Управлении прямую линию синьорины Элеттры.
Когда она ответила, он сказал ей, где он, и попросил, чтобы она поискала в телефонной книге адрес Моро, который, он думал, должен был быть в Дорсодуро, хотя он и не мог вспомнить, почему ассоциировал этого человека с этим разделённым на шесть частей городом.
Она не задавала вопросов; попросила его минутку подождать, потом сказала, что номера в списке нет. Прошла ещё минута или две, а затем она дала ему адрес в Дорсодуро. Снова попросила подождать, а потом сказала, что дом стоит на канале, протекающем вдоль церкви Мадонны делла Салюте.
- Это должен быть тот, рядом с низким кирпичным, в котором есть терраса с разными цветами, - сказала она.
Он поблагодарил её, а потом снова поднялся по лестнице в комнаты дормитория на верхнем этаже и пошёл по мертвенно-молчаливому коридору, проверяя таблички на дверях снаружи.
Он нашёл её в конце: "Моро/Кавани". Не утруждая себя стуком, Брунетти вошёл в комнату. Как и у Руффо, комната была чистая, почти хирургически: откидные кровати и два маленьких столика напротив них - ничего, что замусоривало бы поверхности, на виду не оставалось.
Он вынул ручку из внутреннего кармана куртки и воспользовался ею, чтобы открыть ящик ближайшей к нему тумбочки. Ручкой он открыл блокнот, который лежал внутри. Изнутри на обложке было имя Эрнесто, а книжечка была заполнена математическими формулами, написанными чётким, квадратным почерком. Он спрятал блокнот в заднюю часть ящика, и открыл тот, который находился под ним, почти с тем же результатом, хотя этот содержал упражнения по английскому.
Он задвинул ящик, закрыл его и перенёс своё внимание на шкаф между двумя столами. На одной из дверей было имя Моро. Ногой Брунетти потянул её снизу, и она открылась.
Внутри было два форменных костюма в пакетах из сухой химчистки, джинсовая куртка, и коричневое твидовое пальто. Единственными вещами, которые он нашёл в карманах, были немного мелочи и грязный носовой платок.
Книжный шкаф не содержал ничего большего, кроме учебников. У него не хватило силы воли сесть и просмотреть каждый из них. Он в последний раз обвёл взглядом комнату и ушёл, позаботившись просунуть ручку в ручку двери, чтобы, потянув на себя, закрыть её.
На ступеньках он встретил Сантини и приказал ему проверить комнату Моро; потом ушёл из школы и спустился к краю Канале делла Гвидекка. Повернув направо, он начал идти вдоль реки, намереваясь поймать паровичок. Пока он шёл, Брунетти сосредоточил внимание на зданиях на другой стороне канала - на "Баре Нико" и, над ним, на квартире, где он провёл много времени перед тем, как встретить Паолу; на церкви Джезуати, где пастором однажды был приятный человек; на бывшем консульстве Швейцарии, - флага там больше не было. "Неужели даже швейцарцы нас бросили?" - подумал он. Впереди был Бучинторо, - длинные прямые лодки давно ушли, вымещенные запахом денег Гугенхайма, венецианские лодочники исчезли, уступив место ещё большему количеству магазинов для туристов. Он увидел катер, идущий от Реденторе, и поспешил на причал к Паланке, чтобы вернуться назад к Заттере. Сойдя с трапа, он взглянул на часы и понял, что на самом деле всё путешествие с Гвидекки заняло меньше пяти минут. Но даже теперь другой остров до сих пор, так же, как всегда, казался настолько же далёким, как Галапагос.
Дойти назад до широкого поля, окружавшего Ла Мадонна делла Салюте, заняло у него меньше пяти минут, и там он нашёл дом. Снова устояв перед искушением отложить визит, он нажал кнопку звонка и назвал свою должность и имя.
- Что Вы хотите? - спросил женский голос.
- Я бы хотел поговорить с доктором Моро, - сказал он, озвучив, самое меньшее, наиболее немедленное из своих желаний.
- Он не может никого принимать, - коротко сказала она.
- Я видел его до этого, - сказал Брунетти, а затем добавил, в надежде, что это придаст просьбе силу, - в школе. - Он подождал, желая увидеть, произведёт ли это на женщину какой-нибудь эффект, но затем продолжил: - Мне необходимо с ним поговорить.
Она сделала некий звук, но он был прерван электрическим жужжанием отпускаемой двери, оставляя Брунетти догадываться о его природе. Он толкнул дверь, открывая её, быстро прошёл через холл и остановился внизу лестницы. Наверху открылась дверь, и на площадку вышла высокая женщина.
- Сюда, - сказала она.
Когда он достиг верхней ступеньки, она повернулась и ввела его в квартиру; закрыла за ним дверь, а потом снова повернулась - к ниму лицом, чтобы разглядеть его. Он сразу поразился тому, что, хотя, конечно же, она была не настолько стара, насколько он, у неё были абсолютно седые волосы, коротко обрезанные до плеч. Это создавало резкий контраст с кожей, тёмной, как у арабских женщин, и с глазами, настолько же близкими по цвету к чёрным, насколько вообще глаза могли быть чёрными и насколько ему доводилось видеть подобное.
Она протянула руку.
- Я - Луиза, кузина Фернандо.
Брунетти взял её за руку и назвал своё имя и должность.
- Я понимаю, что это ужасное время, - начал он, планируя, как лучше с ней разговаривать.
Осанка у неё была напряжённая, спина её была прямой, словно ей приказали стоять против стенки. Глаз во время разговора она не опускала.
- Что Вы хотите знать? - спросила она, когда Брунетти не добавил ничего к этой говорящей за саму себя правде.
- Я хотел бы спросить его о ментальном состоянии его сына.
- Зачем? - потребовала ответа она. Брунетти думал, что ответ должен был бы быть очевиден, и был ошеломлён яростью, с какой она задала этот вопрос.
- В таком деле, как это, - туманно начал он, - необходимо знать как можно больше о том, как человек чувствовал и вёл себя, не было ли возможных признаков...
- Чего?! - Она обрезала его, не сделав попытки скрыть свою злость и презрение. - Что он собирался покончить с собой?! - И, прежде чем Брунетти смог ответить, продолжала: - Если Вы это имеете в виду, - тогда, ради Бога, так и скажите! - Она вновь не дождалась ответа. - Сама эта мысль смешна. Отвратительна! Эрнесто покончил бы с собой не быстрее, чем я. Он был здоровым мальчиком. Это оскорбление - предполагать, что он сделал бы это... - Она закрыла глаза и сжала губы, пытаясь взять себя в руки.
Но прежде, чем Брунетти смог сказать, что никаких намёков какого-либо рода он не делал, в дверях появился доктор Моро.
- Достаточно, Луиза, - сказал он мягким голосом. - Ты не должна говорить ничего больше.
Хотя говорил мужчина, Брунетти изучал лицо женщины. Напряжение её осанки уменьшилось, а тело склонилось в сторону кузена. Она протянула к нему руку, но не сделала движения, чтобы дотронуться до него. Вместо этого она один раз кивнула, совершенно проигнорировав Брунетти, и отвернулась. Брунетти смотрел, как она прошла по коридору и вошла в дверь в конце его.
Когда она ушла, Брунетти обратил внимание на доктора. Хотя он и знал, что это невозможно, за то короткое время, что прошло с того момента, как он видел его в последний раз, Моро постарел на десять лет. Кожа его была бледной, глаза потускнели и покраснели от слёз, но больше всего перемен, как ощутил Брунетти, произошло в его осанке, поскольку он приобрёл старческую наклонённость вперёд.
- Мне жаль вмешиваться в Ваше горе, доктор, - начал Брунетти, - но я надеюсь, что, поговорив с Вами сейчас, я не должен буду трогать Вас позже. - Даже для Брунетти, вышколенного настолько, насколько он был, в делах профессиональной лживости, это звучало так принуждённо и искусственно, чтобы отдалить его от другого человека и его печали.
Моро потряс правой рукой в воздухе - жест, который мог так же означать отпускание, как и признательность. Он обхватил себя руками за живот и наклонил голову.
- Доктор, - продолжал Брунетти, - в последние несколько дней или недель не делал ли Ваш сын ничего, что могло бы привести Вас к подозрению, что он мог обдумывать что-нибудь подобное?
Голова Моро до сих пор ещё была наклонена, так что Брунетти не мог ни увидеть его глаз, ни понятия не имел, обращает ли доктор на всё это внимание.
- Доктор, я знаю, как тяжело должно это быть для Вас, но для меня важно, чтобы я имел эту информацию, - продолжал он.
- Не думаю, что Вы знаете, - не поднимая глаз, сказал Моро.
- Прошу прошения? - сказал Брунетти.
- Не думаю, что Вы имеете хоть какое-то понятие, н а с к о л ь к о это тяжело.
Эта правда заставила Брунетти покраснеть. Когда его лицо снова остыло, Моро всё ещё не затруднился посмотреть на него. После того, что показалось Брунетти достаточно долгим временем, доктор поднял голову. В глазах его не стояли слёзы, и голос его был так же тих, как когда он говорил со своей кузиной:
- Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы ушли сейчас, комиссар.
Брунетти начал протестовать, но доктор обрезал его, повысив голос, но только в громкости - тон его оставался тихим и безличным.
- Пожалуйста, не спорьте со мной. Нет вообще ничего такого, что я должен Вам говорить. Ни сейчас, ни в будущем. - Он убрал руки из защищающей позиции вокруг своего нутра, позволив им упасть по бокам. - Мне больше нечего сказать.
Брунетти был уверен, что сейчас заниматься этим делом было тщетно, но и в равной мере уверен, что вернётся и задаст тот же самый вопрос снова, после того, как у доктора будет время преодолеть свою сиюминутную трагедию. С тех пор, как он узнал о смерти мальчика, Брунетти был движим желанием узнать, были ли у этого человека другие дети, но не мог заставить себя спросить. У него была в некотором роде теория, что их существование послужит утешением, каким бы ограниченным оно ни было. Он попытался поставить себя на место Моро и понять, какое утешение он нашёл бы в выживании одного из своих детей, но воображение его от такого ужаса отпрянуло от него. От самой этой мысли какая-то сила, сильнее, чем табу, схватила его, заставив его ум онеметь. Не осмелясь протянуть руку или сказать что-нибудь ещё, Брунетти покинул квартиру.
От остановки Салюте он доехал на первом номере до Сан Заккария и пошёл назад в Управление. Когда он подходил к нему, группа подростков - три мальчика и две девочки - сбежала вниз с Понте деи Гречи (1) и приблизилась к нему - руки соединены, и смех так и брызжет из них. Брунетти остановился и встал посреди тротуара, ожидая, пока эта буйная молодёжная волна его накроет. Как Красное море (2), они разделились и забурлили вокруг него: Брунетти был уверен, что они даже не заметили его по-настоящему; он был только замершим препятствием, которое дОлжно было обойти.
У обеих девочек в руках были были сигареты - что-то, что обычно наполняло Брунетти желанием приказать им, если они ценили своё здоровье и благополучие, остановиться. Вместо этого он повернулся и посмотрел им вслед, преисполнившись чувством почти религиозного благоговения при виде их молодости и веселья.
К тому времени, как он добрался до кабинета, это чувство ушло. На столе у себя он нашёл первый из многих документов, которые производились при любом случае самоубийства; заполнением его утруждать себя он не стал - только после того, как он получит известия от Вентури, он будет знать, как продолжать.
Он позвонил на нижний этаж, в офицерскую комнату, но ни Вьянелло, ни Пучетти там не было. Он набрал добавочный номер синьорины Элеттры и попросил её начать полный поиск по всем источникам, официальным и неофициальным, которые были ей доступны, информации по двум карьерам Фернандо Моро - как врача и как члена Парламента. Сказав, что уже начала искать, она пообещала найти для него что-нибудь позже, к вечеру.
Мысль о ланче доставила ему неудовольствие - еда казалась не имеющим сюда отношения излишеством. Он почувствовал настойчивое желание увидеть свою семью, хотя и знал, что его настроение в настоящий момент сделает его таким заботливым, что им станет неудобно. Он позвонил Паоле и сказал ей, что не может придти домой на ланч, что в Управлении случилось кое-что, что его там удерживает и да, да, он что-нибудь поест и придёт домой в обычное время.
- Я надеюсь, всё не слишком плохо, - сказала Паола, давая ему знать, что она зафиксировала его тон, какими бы нейтральными он ни старался сделать слова.
- Увидимся позже, - сказал он, до сих пор не желая говорить ей, что случилось. - Обними за меня детей, - добавил он перед тем, как повесить трубку.
Он посидел несколько минут за столом, затем придвинул к себе некоторые бумаги и посмотрел на них, вчитываясь в слова, понимая каждое из них, но не будучи уверен, что понимает, что они намереваются выразить. Он отодвинул бумаги в сторону, потом опять придвинул их к себе и перечитал вновь; в этот раз предложения обрели для него смысл, хотя он и не мог понять причины, по которой все находили свои сообщения важными.
Брунетти подошёл к окну и стал изучать подъёмный кран, который постоянным охранником стоял над церковью, и реставрационные работы, которые ещё только должны были начаться. Он читал, или кто-то однажды сказал ему, сколько содержание обездвиженных кранов, которые возвышались над пустой раковиной Дома Оперы, стоило городу. "Куда уходят все деньги?" - подумалось ему. И кто собирал такую огромную прибыль от такого количества застылости? Лениво, чтобы занять свой ум какими-нибудь другими делами, кроме смертей молодых людей, он начал приблизительный подсчёт. Если краны стоили пять тысяч евро в день, тогда городу стоило бы почти два миллиона евро содержать их здесь год, работали они или нет. Он стоял долго, - числа перемещались в его голове с куда большей активностью, чем та, которую показывал любой из этих кранов уже некоторое время.
Резко отвернувшись, он пошёл назад к своему столу. Звонить было некому, так что он вышел из кабинета, спустился вниз и покинул Управление. Зайдя в бар у подножия моста, он заказал panino (3) и бокал красного вина, и позволил словам ежедневной газеты проходить у него перед глазами.
1. Понте деи Гречи - Греческий мост
2. Красное море - согласно Библии, Господь разделил Красное море пополам во время Исхода евреев из Египта, чтобы те прошли через осушенное дно; когда же фараон решил сделать то же самое, чтобы догнать уходящих и вернуть их обратно, воды моря сомкнулись снова и поглотили фараона вместе со всей его армией.
3. Panino - рулет (ит.)