Борис Рябухин
Начало см. Отцовский след 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14.
Продолжение следует
ПИСЬМО КАПИТАЛИНЫ АЛЕКСЕЕВНЫ
Капиталина Алексеевна – Борису
20.02.80
Больше я ничего об отце не знала до 1946 года. Но я решила поехать к нему, когда прошла война. Прибарахлилась, купила себе розовое крепдешиновое платье, выбила (на машинке) сорочку. Тебя одела. Заработала 1000 рублей. Тебя – в зубы. И поехала опять на Дон, надеясь, может, сойдемся с твоим отцом.
Добралась с трудом. Сталинград разбит. Мы с тобой приехали в Зимняцкий хутор. На нас по дороги в Зимник напали пчелы, мы еле отбились. Спасибо, прохожий мужчина нам помог, пиджаком их отгонял от нас. В хуторе Анны Кондратьевны не было. Нюрки – тоже. Я никого не искала, пошла в сбербанк. Он уже вернулся из эвакуации.
Отец поселил нас в «отель» для приезжих. Я думала, что у нас с ним наладится жизнь. Нет, опять рукопожатие.
Все думали, что я буду кричать, ругаться, а мы поговорили мирно.
Он сказал:
– Я женился.
Спрашиваю:
– А как я? У меня нет развода. Как ты мог зарегистрироваться?
Он говорит:
– Война. Паспорт у меня до войны забрали, а после дали чистый.
А он у него и был чистым, так как при регистрации мне поставили печать, а ему нет. Так сумел. Опять я ушами прохлопала.
Наверно, он дал фиктивный бланк заполненный – брачное свидетельство. А в регистрационную книгу не записала девчонка. Может, ей деньги сунул. Я-то в рот росла, не думала. Мне казалось, что он очень любит меня. Держи карман шире. Вот еще когда меня обманывали. Как верить людям? А мне не стали потом снимать копию с брачного свидетельства, так как оно не действительное. Но факт-то действительный. Жили мы вместе почти два года в своей квартире у всех на виду. И вот убеждаюсь, что жена – не та, что документ о регистрации не тот. Благо, что отец тот – твой. А он за двоеженство мог и партбилет потерять, и в тюрьму попасть.
(Когда я потом приезжал к отцу, смотрел–смотрел на него и видел, что я совсем не похож на него. А мама уже при смерти, взмолилась и почти плача сказала: «Истинный Бог, он твой отец». Я ее поспешил успокоить. Ведь на его сына Сергея я чем-то похож. И Андрей, мой сын, похож на деда Семена – отца моего отца.)
Костя сказал мне:
– Выходи замуж. Я не возражаю.
Раньше он велел уезжать в Астрахань, но просил, чтобы я замуж не выходила. А теперь, видите ли, разрешает. Когда уже сам женат. У него самого – семья, жена казачка и двое сыновей. Что мне оставалось делать? Еще раз сглотнуть горькую пилюлю. И вся моя надежда – лопнула.
Поехали с Костей в город Серафимович к нотариусу. И там заверили справочку, что он не возражает, чтобы я вышла замуж.
Эта филькина грамота до сих пор лежит. Не потребовалась.
Я, конечно, страшно переживала в этом доме приезжих, поэтому свалилась. Боря принес мне воды запить лекарство. В это время открывается дверь – и две лошадиные морды смотрят на нас. Я спрашиваю:
– Что вам надо?
Им и сказать нечего
– Как устроились?
– Хорошо, – говорю.
Какая из них жена – не знаю. Конечно, может, и не стоило возмущаться на весь хутор. Я и не возмущалась. Но жалко мне было, что это – настоящий конец моего «семейного» счастья.
Все думали, приехала жена с ребенком. Вот и забегались.
Особенно была возмущена его бухгалтерша. Она сразу ко мне прониклась уважением. Она со мной переписывалась, очень хорошая женщина, меня очень жалела. Это она сообщила, что в войну отец был в эвакуации с банком в Тюмени. И когда она увидела меня – не отводила глаз.
Эта женщина бухгалтер была просто поражена. Говорит:
– Я думала, что вы только самостоятельная и семейная женщина. А вы ведь красивая, умная, а так он издевался над вами? Что ему надо было еще? Вы знаете, какая у него страшная жена? Видали его жену? Что он сделал? Куда смотрел?
Так она мне много сплетен наговорила, а про меня – хвалебных слов. Я была в розовом крепдешиновом платьице, стройная. И конечно, не стоит жена меня. Так бухгалтерша возмущалась поведением Кости, я и не знаю, почему.
Отец сказал в Серафимовиче:
– Боря, я твой отец.
А ты удивленно пожал плечами, как взрослый:
– Папа? Хмы…. У меня папа красивый. Разве ты мой папа? Ничего подобного.
И все хмыкал.
Костя был крайне удивлен таким обращением к нему. Но и я не меньше была удивлена.
Тебе не понравился отец. Но ведь и ни страшного, ни красивого и в помине у меня не было. Я не стала разочаровывать и доказывать. Сказала ему, что сын фантазирует. Пусть думает: «Красивый папа семцев бьет», – так ты в пять лет называл немцев.
После нашего визита в Зимники к отцу, мне в Астрахань, по ходатайству бухгалтерши, прислали исполнительный лист на алименты – на 200 рублей. Как раз – на четвертинку бутылки молока. Так я стала получать алименты, которые даже не просила.
(Не могла просить, потому что не было никаких документов о регистрации и о рождении ребенка. Ведь свидетельство о регистрации не действительно, так как нет № по регистрационной книге, да оно и потеряно, а копию нотариус не смог заверить. И свидетельство о рождении моем получено повторное в 1956 году, а оригинала нет. Да и было ли оно? Незаконная жена и незаконный сын! Обо всем этом я узнал позже, а осмыслил только недавно.)
Насчет неверной регистрации я не знала до тех пор, пока не проработала 25 лет учителем. Я должна была получать 100 рублей зарплаты после второй смены денег. Хотела заверить копию свидетельства у нотариуса, а мне не сделали. Считается, что регистрация не действительная, так как нет номера в регистрационной книге. Я этого не знала. У меня была тоже зарплата 80 рублей, как и у Кости.
(Присылали по 20 рублей алиментов после обмена денег. Помню, однажды, обидевшись на мать, я сказал ей о том, что у меня есть деньги – алименты. Причинил ей лишнюю боль.)
Конечно, все со временем изменилось. Повзрослел человек – и мысли другие, и дела другие. Так и отец. Я не хочу что-то сказать или укорить его. Написала правду, а у каждого она своя.
Приехала я в Астрахань ни с чем, с филькиной грамотой за 1000 рублей и разбитой судьбой, вдребезги.
ВОЛОДЯ – БОРИС
Борис – Володе
Без даты
С 8 до 18 лет я получал от отца алименты по 20 рублей в месяц. Мать своими рассказами подогревала неприязнь к бросившему меня отцу. Но так ли все было? Сейчас я сомневаюсь.
В тринадцать лет, когда я съездил к отцу, по его приглашению, в Быковы Хутора, отец мне не понравился – жадный, лысый, очкарик. Но я его запомнил – живым. Я запомнил эту вторую встречу с отцом на всю жизнь.
По сохранившейся в памяти версии, отец прислал письмо на адрес школы. Мама не хотела, чтобы я ехал. Потом согласилась.
Она купила билет на пароход, в каюту с женщинами, попросила их посмотреть за мной.
«Отец звонил мне позже, – писала она недавно в письме:
– Мне нужно с сыном познакомиться.
– Что ж, пожалуйста.
А затем вскоре звонок опять:
– Что же сына на маленький срок отпустила? – он мне сказал.
Я говорю:
– Пусть, сколько ему хочется, побудет.
А, оказывается, напрасно я так сказала. Ты приехал неожиданно. Весь грязный. Говоришь:
– Спал на полу на нижней палубе парохода. Билетов не было.
И все белые брюки испачкал, текла вода, где-то под краном спал. Говоришь:
– Мам, я так и знал, что ты разрешишь мне остаться еще на несколько дней. Но я соскучился».
Другой раз, мать описывала другую версию: «Какая, интересно, была встреча у тебя с ним, когда тебе было 13 лет?
Он мне звонит:
– Ты пришли его ко мне.
Я поговорила с тобой, ты согласен. Тогда я купила тебе билет в двухместную каюту, до Быковых хуторов. Все наказала соседке по каюте, чтобы следила за тобой, чтобы не проспал, когда выходить. Но ты мне о встрече не говорил.
Потом он прислал тебе на Красноярскую улицу хорошую теплую кофту–свитер».
(Эта кофта – единственный подарок от отца за всю жизнь. Я в ней сфотографировался на паспорт.)
Я помню третий вариант. Отец тогда прислал письмо на школу для меня и в нем попросил маму отпустить меня к нему. Я письма не видел. Может, его и не было. Мать не хотела пускать. Как мать не отговаривала, я решил тогда поехать к отцу. Был скандал.
Отец стоял на пристани. Штаны засучены по колено, босиком. А ботинки на палке висят на шнурках за спиной. Сколько тогда ему было лет? Сорок лет. Так мы и пошли по кромке воды вдоль Волги к нему домой. В доме на стене я заметил чистое пятно от снятой большой фотографии.
Мне исполнилось тринадцать лет. Я учился в музыкальной школе играть на баяне, у слепого учителя.
А после развода с женой, я понял, как непросто сохранить семью. Я стал таким же отцом, покинувшим, не по своей воле, ребенка – дочку Таню (даже не захотели знать меня). И, повзрослев, понял, что отец может быть и не виноват в разводе, вернее, может быть не подлецом, а просто человеком с плохим характером, слабым здоровьем, нелегкой судьбой.
Через двадцать пять лет после нашего «знакомства», я написал отцу первое письмо. Он откликнулся, написал о себе. Матери о нашей переписке с отцом я долго не говорил, пока она сама не нашарила в моих бумагах письма отца.
Более того, когда мать вспоминала обиды на отца, я заступался за него:
– Ты прожила с ним только один год, а с другой женой он прожил почти сорок лет. Значит, можно с ним было жить долго, до конца своих лет? Она сумела, а ты – нет. Как я был жесток к матери, понял намного позже.
Сейчас, когда я потерял вторую семью, и от меня отгораживают сына, я еще больше утвердился в мысли, что могу даже жить со своим отцом. Но вот любви к отцу я не чувствую. А ты?
У тебя, видимо, отец достойный, значительный человек, долго работавший за рубежом? У меня – простой служащий госбанка. Но не в этом дело. У нас с тобой не реализована сыновья любовь к отцу. Что ты, Володя, думаешь на этот счет? Может, мы поговорим об этом, когда сможем встретиться?
Я за тебя беспокоюсь еще потому, что сам пережил похожее стрессовое состояние, и знаю, что в него попадают не от глупости, а, наоборот, – от больших дум и чувств. Хорошо еще, что есть с кем поделиться.
Я могу вот так откровенно говорить о литературе с одним товарищем из Астрахани, с которым переписываюсь десять лет, с Сашей. Он очень хороший человек и, как я убедился недавно, очень преданный друг. А вот о каких-то жизненных, тем более философских вещах, мне было не с кем поговорить. Был один друг, который знал о моей жизни много, – а жаль! – но я от него ушел. Он посмеялся – и не раз – надо мной. Я не терплю в дружбе унижений. Случайные – я прощаю, а постоянные, да еще намеренные – не могу простить. Я думаю, и ты такого склада. Потому что каждый из нас чувствует в себе человека неординарного, не хуже других.
Я попросил отца написать мне его автобиографию. Что-то он никак не напишет.
Обнимаю, Борис.
Борис – Володе
Без даты
Здравствуй, Володя!
Мне мама писала в своих воспоминаниях о моей встрече с моим отцом в Астрахани.
«Приезжал твой отец с двоюродным братом Абрамовым Вячеславом Николаевичем, который, оказалось, живет в Астрахани. Приезжал, когда тебе было пятнадцать лет (до смерти бабушки в 1956 году), на улицу Огарева. Отец приезжал в Астрахань с ребенком пяти лет. Он сказал мне:
– Давай сходиться. Я разделю детей, один – ей (его жене), другой – мне.
(Володя тоже хотел разделить детей, Андрея взять себе, а Максима оставить Галине, после их развода.)
Стоит мальчишечка малышка, глазами хлопает. Жаль его мне стало. Да и тебе тоже, наверно, потому что ты сказал:
– Никому такой отец не нужен. Меня не воспитывал, пусть их воспитывает.
А ночью меня спрашиваешь:
– Мама, ты не спишь?
– А что? – говорю.
– Ты на меня не смотри. Мне – он не нужен. А если ты хочешь – то сходись».
Отец мне не понравился и в этот раз. Не понравился он и на лицо, и по характеру. Я говорил матери:
– Он жадный. И страшный. Не в моем вкусе.
«Как я могла сойтись? – писала мама. – Конечно, согласие не дала. Он увез малыша. Этот, что ли, умер? Или другой? Я не знаю».
Нет, этот не умер. Этот – Сергей стал мэром в районном городе Волгоградской области. Вспомнив сейчас эту встречу с отцом, я понял, почему раньше отец меня позвал: хотел посмотреть на меня, какого он возьмет с моей матерью, если она согласится выйти опять замуж за него. Но, приехав к нам, получил отказ.
Обнимаю, Борис.
Володя – Борису
05.02.82
На твое письмо я тебе ответил сразу, но до сих пор не получил ответа – наверно, не понравилось, не бойся, напиши. А может, ты его вообще не получил? Ответь, пожалуйста, хоть пару слов.
У меня все по-старому. Все свободное время от работы и домашних забот трачу на радиолюбительство – много планов, а времени так мало. Почему-то с возрастом его все больше и больше не хватает.
Что случилось? Почему ты перестал мне писать, даже, не получив моего письма, ты должен писать мне, каков бы я ни был, плохой или хороший, догадливый или непонятливый, сумасшедший или в своем уме. Ведь мы с тобой давно знаем друг друга. И прошло ровно 20 лет, как наши пути разошлись, а мы все еще можем что-то писать друг другу. А если ты получил мое письмо и не ответил, то это нехорошо с твоей стороны, не по-нашему, не по-дружески, ругать тебя за это мало.
Я не обидчив и легко прощаю, когда почувствую, что человек меня понял. Ведь чего так сильно не хватает людям? Умения понимать других и взаимного понимания.
Очень хочется встретиться, если есть возможность – приезжай в Одессу, лучше с наступлением тепла. Да, и сейчас можешь приехать. Ведь мы так мало поговорили при встрече в Москве.
Пиши. Обнимаю. Вова.
Борис – Володе
7 февраля 1982 года
Дорогой Володя!
Сегодня отправил маму и тетушку в Астрахань. Они у меня загостились, поэтому не было времени сосредоточиться для ответа на письмо.
Я не оставляю мысли продолжить начатое дело. Думаю, переписка пойдет теперь активнее. Ты просишь комментировать твои ответы, потому что дело не простое. Ну, попробую. Комментарии будут черновые, основные размышления над твоими письмами будут позже и, может быть, выльются на бумагу в процессе работы над задуманной вещью. А пока читаю письмо – и отвечаю, и спрашиваю. Думаю, я не буду тебя ограничивать, пиши обо всем, что посчитаешь нужным и, как можешь, подробнее. Но обязательно постарайся ответить на мои вопросы. И еще одна убедительная просьба: пиши, пожалуйста, только на одной стороне листа.
Ты пишешь, при слове «отец» – «его образ встает перед глазами». Как ты видишь этот образ Рябова? Попробуй рассказать мне такие эпизоды (пускай схематично), которые подтверждают, что он выглядел в твоих глазах, именно, как отец. Докажи мне, что он был отцом.
Как Рябов реагировал на то, что тебе сказали о настоящем отце? Сам эпизод этого разговора, доказывающего его ненависть к тем людям, кто сказал тебе о твоем отце. А как бы ты поступил на его месте? Оправдываешь ты его «святую ложь»?
(Если бы я знал тогда, что это не ненависть, а страх за себя и за Володю!)
То, что Рябов, держа тебя на руках, не целовал тебя, наверное, говорит о том, что любви к тебе он еще не испытывал (кровной любви)? Это тебя не удивляло? Или ты считал, что мужчина не должен сентиментальничать с сыном?
Сколько тебе было лет, когда Рябов стал твоим отцом? Пусть я повторюсь, но как ты считаешь – твоя мать изменила, когда рассталась с твоим отцом? Как она (и он) оценили этот разрыв (Война разлучила? Любовь к Рябову? Она гуляла, пока он воевал? Клеймо «без вести пропавший» разлучило, из-за страха?), как ты оцениваешь эти позиции?
Слова матери в тот вечер: «Ты Вовку любишь?» – самое главное в твоих воспоминаниях, поэтому ты их и запомнил. Моя мать маленькой девочкой запомнила примерно такие же слова своей матери отцу ночью. И положение моей матери в семье было похожим на твое (я пошлю тебе письмо, где она об этом рассказала мне).
Хоть это и больно, Володя, но мы занялись анатомией чувств.
Поэтому я называл про себя (на Красноярской) твое положение в семье, как в сказке Андерсена, – «Гадкий утенок». Я тебя сравнивал с этим гадким утенком. Пока не узнал о твоем открытии настоящего отца. Тогда я понял, что не прав, и прав.
Видел ли ты разницу любви Рябова к сестрам и к тебе? Докажи конкретными эпизодами. Володя, я все время прошу «докажи» и обязательно «эпизодами». Эпизод пишется так: ты подробно описываешь случай, что произошло, кто что сказал, какая была при этом обстановка. И свое отношение к этому событию. Не хватит одного письма, напиши «продолжение следует», потом доотвечаешь.
Случай в роддоме, когда ты увидел сына, ты, наверное, оценил. Тогда ты испытал не любовь к своему сыну, а скорее инстинктивный восторг, что у тебя родился сын. И этот восторг подкрепился радостью – ты продолжил себя в сыне. А когда ты испытал впервые любовь к сыну?
Я не помню, сколько было лет моему Андрюше, год или больше, но точно знаю – не сразу, а в какой-то день стал ощущать зарождение в душе своей любви именно к Андрюше, как к сыну, родному. И понял, что такое эта любовь, и пришел к открытию, что больше так вот никого никогда не любил.
Сейчас, когда мы встречаемся раз в неделю, и лишь иногда удается позвонить друг другу (Лиля звонков этих не любит), я с горечью ощущаю, что любовь эта стирается разлуками. А как у тебя с твоим Андрюшей, Максимом и дочкой? К Танечке у меня осталось только чувство отцовского долга, который я исполнять толком лишен возможности. Я увижу ее – и, наверное, не узнаю. Ужас! Все потому, что ее настроили против меня (вернее, что ее мать Иру настроили против своего разведенного отца Макурина, а она, по эстафете, настроила так свою дочь против меня), и мы с ней, я с ней, не смогли встречаться.
Ты пишешь, что между тобой и Рябовым (ты не возражаешь, если я так называю твоего второго отца?) была «какая-то стена». Докажи мне несколькими эпизодами эту «стену», лучше самыми острыми, и проанализируй их с позиций той идеи, которую я подробно изложил раньше.
Какими эпизодами ты можешь доказать, что Рябов «всеми силами своими, как мог, хотел» заменить тебе кровного отца? Даже из его писем, которые ты мне присылал, я этого не увидел. В его заметках на полях твоего письма я увидел реплики актера на свою роль отца.
И еще, Володя, вспомни несколько случаев, как ты сознательно пытался быть ближе к Рябову, пытался взломать эту «стену» между вами, найти с ним «мужской контакт».
Письмо твое закончилось. Наверное, в дальнейшем я буду спрашивать какие-то подробности по этому письму. А пока последний на сегодня вопрос.
Находишь ли ты (со слов окружающих) общие черты в тебе с Рябовым, как с кровным отцом (о чем ты писал)? Какие? Докажи примерами, поступками.
Это уже не гены, а воспитание. Хотя они сказываются в первую очередь. Но и судьба. Я, например, подозреваю, что если у отца не сложилась жизнь с женой, то и у сына может не сложиться семейная жизнь. Сын не видел перед глазами школы нормальной жизни мужчины и женщины в браке, не умеет строить семью, как не умеет играть на фортепьяно, не занимаясь этим каждый день под руководством учителя.
И общее бывает в жестах, даже у сына, не видевшего родного отца. Однажды я заплясал в шутку по комнате, высоко задирая ноги, и мама сказала: «Твой отец так же прыгал, да еще так же в кальсонах».
Большой привет твоей семье. Мама тебе просила передать «всего доброго». Спасибо за искренность и откровенность.
Посылаю новые дневниковые отрывки моей мамы.
Обнимаю, Борис.
ПИСЬМО КАПИТАЛИНЫ АЛЕКСЕЕВНЫ
Капиталина Алексеевна – Борису
Без даты
…Когда моя мама, Константинова Анисия Васильевна, вышла замуж за Белова Алексея Тимофеевича, шла Германская война (первая мировая война). Родилась первая дочь – Елизавета в 1914 году. Годы тяжелые. Отца взяли на фронт. Мама к нему ездила. И после привезла меня в 1917 году. Так что я родилась под канонадой, так же, как и ты – в 1941 году.
Родилась я в Петропавловке. Вес мой был всего 4 фунта (килограмм шестьсот грамм), ногтей не было. Бабушка Пелагея меня «допекала» – согревала, поэтому и любила меня больше всех моих сестер. Была я вторым ребенком.
Ранние годы я помню смутно. Нянчили меня тетки и бабушка. Жили мы все с бабушкой в ее доме. Мамины сестры тетя Шура была еще девушкой, и тетя Оля – то же. Они ходили с ребятами. А я, маленькая, почему-то всегда тащилась за Шурой. Никак Шура от меня не отвяжется, когда идти на свидание. Я всегда бегала за ней «хвостиком». Видимо, не было близких, как у собачки.
Вот раз она меня обманула и убежала. Я спохватилась, а она уже далеко. Я - бежать за ней. И страшно кричала. Откуда не возьмись, появился мой отец. Схватил меня в охапку и принес домой. Не успокоил, а дал подзатыльник и посадил в чулан к крысам, которых я очень боялась. Не помню, сколько я просидела там, в чулане. Но я отца боялась больше крыс. Кто меня выдворил из чулана, тоже не помню.
Еще был памятный день, когда Оля и Шура со всеми девчатами на бахче справляли девишник, а меня заставили пугать грачей. Но мне тоже хотелось посмотреть, что они готовят на угощение из солодского корня, какой-то напиток. Я за ними подсматривала. А в это время налетела туча грачей, и все арбузы поклевали. На этот грех пришла бабушка Пелагея. И давай грачей всех клеванными арбузами шугать. Так я всем после рассказывала:
– А бабушка их айбузами, айбузами, так гоняла!
Маленькую, меня бабушка брала в Астрахань, сторожить корзинки с панером. Она делала панер и возила в город на базар на пароходе «Ласточка». Панер делала из кислого сепарированного молока, откидывала после закваски в марле, и получался ком. Его клали под жом, а затем резали ножиком. Он, как брынза, только маслянистая и несоленая. В Астрахани на берегу торговали всем: рыбой, панером и прочим. Как ярмарка была. И варили рубец (потроха, коровий желудок). Очень вкусная похлебка. Я ее очень любила.
Раз подходит полицейский и кричит:
– Чьи корзинки?
А я испугалась – и в рёв, караульщица. Было мне тогда 5 – 6 лет.
В Астрахани жила бабушкина сестра Подлипалина тетя Натуся и ее дочь, тоже Натуся. Мы у них останавливались с бабушкой.
Это были светлые дни в моем детстве. Ехать на пароходе – одна прелесть. До сих пор люблю Волгу и пароходы.
А дома вновь начинаются будни.
Стали дети прибавляться. Следующая – Таечка родилась, позже умерла.
Я училась в 3 классе. Отец работал по заготовке скота. Жили мы неплохо, были коровы, лошади–рысаки, отец любил лошадей. Он был горячий и своенравный. Хотелось ему быть лучше всех. О воспитании детей он не пекся. Все это было в обязанности мамы, родить и воспитывать. Я в доме из детей жила старшей. Поэтому была обязана помогать маме во всем.
Бабушка решила отделить маму. Отец купил старую лавку и лесу. И сам, с глупым парнем–помощником, строил дом. Дом–красавец, на пять комнат: две спальни, зало, кухня, столовая, большой коридор с чуланом. На три пролета все застеклил. Новый дом был большой. Отец выкрасил его изнутри и с наружи, так что было красиво. Я под ним пешком ходила, так как он стоял высоко.
И мы перешли от бабушки в этот дом.
Но я старый дом очень любила, и часто уходила к бабушке Пелагее ночевать, когда мама брала заботу за ребенком сама. Бывало, бабушка, бедненькая, сама не съест, а кусочек спрячет в карман для меня, когда я еще училась. И потом она мне все гостинец совала в руку.
Село наше часто заливала полая вода. Но у нас вода доходила только до планки порога, а у людей – была даже в печках в половодье.
Раз мы с Андрюшей – братом мамы и отцом поселились на подловке (чердаке). А я у них была повариха, готовила в жарнике кашу. Бабушка прислала с гор (с холмов), куда скотину переправляли в полую воду, масло – целый большой чугун. И мы его съели. Мужчины велели больше класть масла в кашу, за что нам влетело от бабушки. Она очень ругала сына Андрюшу:
– Расстрели тебя горох!
Как-то мы сидим на подловке – а наш дом стоял в переулке – так вода подняла у кого-то лабаз, выдернув четыре стойки. А на верху лабаза оказались четыре курицы и петух. И понесло их по течению мимо нас, а петух распевает: «Куре–ку–ку!». Мы посмеялись, хотя и беда. А достать их нельзя.
Люди ездили тогда по селу на лодках.
У нас был граммофон.
(Я помню наш старый граммофон. Я надевал на голову его трубу – тюльпан. А когда заводили толстую тяжелую пластинку, все смотрел за ящиком – где же прячется певец?)
Отец дружил с хозяином кинотеатра «Модерн», от него привез из Астрахани много пластинок с операми в исполнении Собинова, Лемешева, Виноградова и других. Как вечером заиграет у нас граммофон – все на лодках подплывают к нашим окнам, вся улица занята людьми на лодках. У меня осталась в памяти эта прекрасная картина. До сих пор люблю разлив и залитые водой деревья – коблы, так у нас назывались ивы. Не пропадали деревья от половодья.
Старшую сестру Елизавету, после окончания четвертого класса, отдали в Астрахань, учиться на счетовода. Так что, она мало жила дома. Наверное, и голодать приходилось, и самостоятельность ронять. Стала на руку нечиста, но брала у своих, а не у чужих. Отец ее сильно бил, даже арканом. Я позже заступалась, за что и мне попадало. Елизавета убегала из дома. Мама тоже заступалась за Елизавету, и дома был кошмар. Елизавета осталась вороватой до конца жизни.
Так что я стала первой помощницей матери. Отец был очень строгий, сильный, большой. Я еще детским сердцем чувствовала его неприязнь ко мне, сама не зная за что. Была исполнительна, не по силам трудолюбива. Носила воду для всей семьи на коромысле еще тогда, когда ведра стукались о землю. Правда, когда отец бывал дома, – а это было редко, он все время куда-то уезжал, как я после узнала, работал в конторе «Заготскот», – он брал два ведра в одну руку и два – в другую и натаскивал воды с Волги.
Воду брали из Волги, так как жили на берегу ее, но сравнительно далеко от берега. Купаться со всей ватагой ребятишек я не могла, так как все время у меня на руках был ребенок, младенец, сестра или братик. Ночью я их тоже качала, а иногда и залезала в зыбку к ребенку. Спала в одной комнате с матерью и отцом, так как нужно было качать дитя. Они спали – на кровати, а я – на большом сундуке.
Тогда наша семья не выходила из пяти человек, только детей. Мама была всегда в делах. Дети рождались погодки, то есть почти каждый год, или через год. У мамы всего было 11 детей. Многие умирали 4 – 8 лет. Матери я была хорошей и безотказной помощницей.
С промышленниками Филимоновыми, у которых раньше работали бабушка, мама и мамины сестры, мы продолжали общаться. Маме было 16 лет, когда Филимоновы отдали Анисью замуж за своего работника – плотника. Они приходили к нам в гости в новый дом, который папа сам сделал.
Помню, на Рождество, мы с сестрой Калерией, ей было на пять лет меньше, ходили славить к Филимоновым. Николай Филимонов тогда был уже офицер. Перед ним приготовлена целая куча мелких денег. Мы с Калерией читали перед иконой Божьей Матери стихи:
Дева Мария
Христа породила,
В ясли положила.
Три волхва приходили,
Богу дары приносили,
На колени припадали,
Христа величали.
Здравствуй, хозяюшка,
С праздником!
Пославили, и Николай Флилимоновых дал нам из кучи денег 3 копейки на двоих. Калерия еще обиделась:
– Как мы будем делить с тобой?
Когда отец приезжал домой, он не замечал меня, доброго слова я от него не слышала. Он меня не ласкал, но и не бил.
Но мама меня жалела. Говорила:
– Да ее и бить нельзя. Она сожмется в комок и, молча, плачет. А всех остальных попробуй, ударь…
Вспомнилось, что, когда отец привозил домой черную икру, я не могла ее есть. Или из-за болезни, или с испуга. Я страшно боялась отца.
Я считалась в семье чужой. Почему, не знаю. Слышала версии, но им не верю. Только раз как-то приехал к нам Малик – видимо, богач татарский. Такой белый, полный, холеный. Привез много мне гостинцев. Я их сложила в подол платья.
Мне говорили много раз, даже в Петропавловке дядька:
– Ты не ихняя. Они все рыжие, а ты черная.
Но я не знаю никакой тайны, кроме того, что отец меня не любил. Маме было некогда, и я все свое детство была занята ее детьми, нянчила, качала по ночам, в общем, жила, как «золушка».
Раз я слышала, как мама говорила отцу:
– Купим Капиталине пальтишко?
Отец не возражал.
Мне как-то было странно, почему она просила?
Ведь отец привозил покупки все дюжинами, посуду – ящиками. Мы были сыты.
Жили мы всего ничего в новом доме, до 1929 года. Папа ездил в верховья Волги с рыбой, к родной сестре в село Золотуха. Там наловил рыбу (воблу), там же ее и продал. И узнал, что уже началась коллективизация. Были перегибы, как после писали. А у нас было 10 коров. Мама доила, а работник ухаживал за скотом. И два рысака были. Папа любил быстро ездить. И однажды под ним сдох один рысак, так как у него было два сердца, как после оказалось. Его съели татары, жившие на острове на Волге, против Петропавловки.
И вот отец узнал о коллективизации – раскулачивании. И они с мамой решили в 1929 году все продать, и всей семьей, вернее, две семьи, переехать в Астрахань.
Они купили дом, двухэтажный, в Астрахани и переехали на улицу Спартаковскую.
Я же осталась с бабушкой в старом ее доме. Это было блаженство! Вот один год я почувствовала, что я ребенок, и меня кто-то замечает. Я на печке спала.
Как все готово, бабушка Пелагея кричит:
– Капиталина, вставай, а то опоздаешь в школу.
Бабушка утром меня накормит блинами. И я бегу в школу. Я вынуждена была снова ходить в четвертый класс, так как меня не успели устроить в пятый класс в Астрахани. А училась я хорошо, даже очень хорошо. И, окончив четыре класса в селе Петропавловка, получила аттестат с золотыми буквами. Все пятерки по всем предметам.
В 5 классе в Астрахани я училась тоже на все пятерки, только с русским языком у меня были нелады. Так как я говорила на «о», а девчонки в Астрахани меня учили говорить на «а». Да и учительница была картавая по русскому языку:
– Дети, идите в квас.
Сначала в Астрахани мы все, две семьи, стали жить в двухэтажном доме, который купил отец, на Спартаковской улице. Я училась в 5 классе в школе, близко от бабушки, которая жила с Шурой и Андрюшей с семьей. Затем в 6 – 7 классах училась в другой школе, № 12, на реке Мелкий Кутум. В 1930 году переехала наша семья со Спартаковской улицы на Пушкину улицу. Купил папа одноэтажный дом, на две половины, было шесть комнат, большой двор и постройка. Работал отец хорошо.
В Астрахани я начала нянчить Лидию, ей был один год. Носила ее на руках, а она кричала все время. А потом стала озорница злая.
Однажды пошли с мамой в кино «Художественный». Там показывали картину «Отверженные» по роману Гюго. Жизнь Козетты очень на мою жизнь похожа. Я все плакала потихоньку, а в конце картины стала рыдать вслух. Я уже подросла, и осознала все свое детство, и нервишки не выдержали. Даже маме было неудобно из-за моих слез. Мама вначале уговаривала меня, а я закатывалась от плача. И только когда начала меня ругать, я перестала плакать. Но не могла еще ей все выразить, так как была маленькой.
Отец никогда не любил меня. Даже за столом, бывало, сижу, так он обязательно меня шпиговал, и по голове долбил за все проделки девчонок. Дети напроказничают – а он начинает меня толкать и тыкать в голову:
– Не делай так, как они.
А их не наказывал за проступки.
Я от страха сжималась в комок, и кусок у меня застревал в горле. Я только заплачу и забьюсь в уголок, как «Золушка». Вообще старалась не показываться ему на глаза. Вот почему и всколыхнул мою душу фильм «Отверженные».
Маме было не до любви, когда всю жизнь приходилось и ей, и мне бороться за кусок хлеба, и кормить весь выводок его. Отца посадили по 58 статье. Уезжая в ссылку, отец сказал:
– Помогай матери. На тебя вся надежда. Я приеду, тебе шелковое платье куплю.
Всю жизнь я шелковые платья носила после, но не его, а свои. Так как уже в 1938 году стала сама зарабатывать. А он так и не вернулся.
ГЛАВА II
ВОЛОДЯ – БОРИС
Борис – Володе
1983 год
Здравствуй, Володя!
У меня к тебе теперь вопрос личный: подскажи, какой мне купить стереопроигрыватель, чтоб и не очень дорого, и чисто послушать серьезную музыку? Я, может быть, в кредит куплю. Денег зарплаты не хватает, но держусь, не подрабатываю. Продолжаю собирать материалы по Антонову. Иногда продолжаю писать прозу, но, по-моему, ничего путного из этого не получается. Собираюсь в командировку в Евпаторию на восемь дней на поезде. Как только будет автор из Одессы, обязательно вырвусь в командировку к тебе.
Отец мой попросил встречи со мной. Трудное это будет событие – второй раз в жизни встречаться.
Мама попробовала в Астрахани выйти замуж. Познакомили ее с бывшим капитаном Волготанкера. Дядька большой, похож на ее отца, моего деда. Я его еще не видел, только на фотографии немного разглядел.
Андрюшу вожу по средам в Дом архитектора на занятия детского университета архитектуры. Ему нравится. Любит и немного умеет рисовать, особенно нравится ему делать макеты. Да и мне хорошо – лишний раз встречаться. Поэтому взял на работе творческий день в среду. Работается мне пока нормально. Там дальше – видно будет. Большой привет семье.
Обнимаю, Борис.
Володя – Борису
23.01.84
Вот я и опять в Одессе. Собрался писать тебе ответ на твое письмо от 26 ноября 1983 года.
Отношение людей к деньгам – лишь одна их черта, согласен; но это сейчас главная черта, как бы разделяющая всех людей на две половины. У одних цель жизни – достаток, у других деньги – только вещь, без которой нельзя обойтись в жизни. И это разделение людей по их отношению к деньгам, то есть материальное богатство – одни бедные, другие богатые, - делит их и по духовным качествам. Чем человек больше стремится к деньгам, тем он чаще всего беден духовно – обратная зависимость.
Пожилов переслал мое письмо к Шарабану – Чемерису, от которого я и получил ответ.
Я просил дядю Сашу подробно писать о своей жизни с самого начала, как он помнит. И сказал, что, возможно, когда-нибудь его письма пригодятся мне для книги. Элемент искренности не теряется, ведь он написал, что ему интересно писать. А в Новосибирске он мне сказал, что, когда садится писать, то сначала с трудом, а потом сразу ясно вся картина прошлой жизни встает перед глазами. Даже разговоры вспоминает. Вот он и пишет то, что видит, а не вспоминает.
Очень рано что-либо в нашей переписке называть победой. Да, Аркадий Васильевич знает больше и не всю правду мне говорит – мне тоже так кажется.
Из поездки в Сибирь узнал, что тетя Гутя к моему приезду была в больнице. Чтобы увидеть меня, отпросилась на два дня. Тетя Потя (82 года) еще бодрая, весной 1983 года перенесла операцию – вырезали желчный пузырь, врачи удивились, что она выжила после операции, не надеялись. Она налепила кучу пельменей для меня, съездила к Аркадию (а это 1,5 часа туда, 1,5 часа обратно) сказать, что приеду я, а он сказал, что не может встретиться, так как работает в субботу и в воскресение, дежурит – отговорка – не захотел встретиться. Дядя Саша приехал с женой из Белово (8 часов на поезде), хотя и были у них свои дела здесь, но все-таки приехал.
Не знаю, писал ли тебе, в 1981 году к нам в Одессу приезжала дочь Аркадия, в отпуск, с подружкой, побыла у нас в Фонтанке день, извинилась, что им удобней будет в городе снять квартиру, и уехала. А сейчас я у тети Гути спросил, почему она не захотела у нас остаться? Она говорит, хорошо выпивший был у нее Аркадий – она и спросила его. Он проговорился – плохо приняли. А когда протрезвел, говорил другое.
На вопрос, что думает об Африке и Рябове брат матери, не могу ответить, так как сам лично ничего о брате матери Викторе не знаю.
Поездкой на Бердский завод остался доволен, получил много информации. Зам. директора по качеству, с которым я ездил, был доволен моей работой в командировке. Сам я чувствую, что на новом месте работы меня ценят. Посмотрим, что будет дальше.
Если купить отдельно проигрыватель, усилитель и колонки, будет стоить не меньше «Эстонии», может быть, и больше. А в «Эстонии» есть еще тюнер и все это в комплекте. Покупай в кредит. (170+вычеты+ алименты) – так я понял?
А как дела у тебя с чаем? Пьешь по моему рецепту?
Я никак не могу забыть о нашем деле, не надо так писать. Ты скорее забудешь, чем я.
Будь здоров. Обнимаю, Вова.
ПИСЬМО АРКАДИЯ ВАСИЛЬЕВИЧА
Аркадий Васильевич – Володе
14.02.84
Здравствуй, Владимир.
Задержался с ответом, извини: работа, и что-то стал прибаливать, даже не смог поехать с тобой встретиться. Работаю последний год, устаю, да и года, уже 75 лет.
Открытку хранил, как память о брате.
Как познакомились Л.М. (Людмила Михайловна) с В.Я. (Валентином Яковлевичем), следует тебе спросить у своей матери, да это и не имеет существенного значения, все равно Люба вышла бы замуж за кого-нибудь.
Фамилию парикмахера забыл, да он и не внушал особого доверия – много говорил о других товарищах, бывших на допросе вместе с ним и Африканом. Все вели себя хорошо, почти всем надавали «тычков» в лицо и в живот, и отправили в тыл небольшими группами под охраной. Африкан и парикмахер были в разных группах и, очевидно, попали в разные лагеря. Он Африкана больше не встречал. На допросе спрашивали, кто из них коммунист и комсостав, где штаб дивизии, в каком направлении намечался прорыв из окружения. По-видимому, Африкан погиб уже в Германии на каких-нибудь тяжелых работах, так как он к физическому труду был мало приспособлен.
Старший брат Лев Васильевич погиб под Моздоком (пришла похоронная), был командиром роты. Младший брат Серафим, лейтенант, так же, как и Африкан, «пропал без вести», был в авиации стрелком.
Вот, пожалуй, и все.
Привет Зое, Сергею от нас всех.
Заезжайте, Ар. Вас.
ВОЛОДЯ - БОРИС
Борис – Володе
17.02.84
Здравствуй, дорогой Володя!
Чувствую себя неважно, но все же хочется поговорить с тобой.
О письме твоем от 23.01.84.
Что касается деления людей по отношению к деньгам, то твой тезис: «чем человек больше стремится к деньгам, тем он чаще всего беден духовно» – не верен. Хотя бы потому, что многие духовно одаренные люди сейчас, типа Евтушенко, Рихтера и т.п., и раньше, например Алексей Николаевич Толстой или Федор Иванович Шаляпин (привожу специально примеры неустанно стремящихся к деньгам), тем не менее, не становились от этого по духовным качествам хуже, и даже наоборот. Скорее, правильнее другой тезис: материальное богатство помогает развитию талантов и пороков; и чем больше денег, тем больше их хочется.
Элемент искренности в воспоминаниях дяди Саши все же теряется. Спасает только то, что дядя Саша талантлив. Но, зная, что его воспоминания пойдут в книгу, он уже делает отбор этих воспоминаний, цензуру, подает события и героев в нужном свете. Например, он не говорит ничего о темных, неприглядных сторонах жизни своей семьи, о себе, тем более. А ведь жизнь – черно-белая. Например, его сын был в тюрьме. Ну, ничего, и то, что он пишет, – большое дело.
Не спрашивал ли ты еще раз осторожненько у тети Гути, почему она говорила: «Пишу тебе и рву»? Думаю, почувствовав последний срок, они тебе признаются все в своих недомолвках. И это будет совсем не то, что мы с тобой предполагаем, – а гораздо глубже и серьезней, но менее страшно. Так что не унывай: нет ничего тайного, что бы ни стало явным.
Мне пришла в голову идея: подключить как-то к нашей работе твою маму. Вариант первый: мама, я уже большой, а много в своей жизни не знаю, особенно о детстве, о тебе той поры. Помню вот такой эпизод: (не выдавай сразу наши эпизоды), другой эпизод, а полной картины нет. А главное – многое так и осталось непонятным. Вариант второй: Андрей стал переписываться со мной, спрашивает, каким я был маленьким, а мне и сообщить ему нечего. Или сам придумай вариант. Начни с вопроса, что, она в свое время потеряла комсомольский билет, и что ей за это было? А потом будешь цепляться за слова и разматывать клубок воспоминаний.
В астраханской газете - подборка моих стихов. Грешен, чай пью, как компот, варварски. Привет семейству.
Обнимаю, Борис.
Ехал через Москву, что не зашел?
Володя – Борису
01.03.84
Здравствуй, Борис!
Я летел Одесса – Новосибирск, в Москве не был.
Очень рад, как всегда, твоему письму. И огорчен, что болеешь. Милый друг, о здоровье своем нужно все-таки иногда вспоминать, хотя бы в мелочах – пить чай по варварски, то есть, не используя его, как лекарство, – это значит не думать о своем здоровье.
Я работаю на заводе на пятом этаже, что равноценно десятому этажу жилого дома, и каждый день хожу пешком вверх, и не один раз, хотя есть лифт, а другие, обычно полные и молодые, любят ездить на лифте. И Зою приучил ходить пешком. А уж чай мы с ней пьем нормальный, Другой чай – у кого-нибудь в гостях просто не лезет в рот, и обидно, что люди так много переводят хорошего напитка.
В вопросе «богатый–бедный», могу еще поспорить, ты привел исключение из общего правила. О себе скажу – я боюсь больших денег, так как, мне кажется, жизнь станет беднее, многие интересы пропадут, не исключаю, что и появятся новые – одним словом, деньги в отношениях людей – зараза, которая многому мешает. Вот если бы их не было вообще…
Перед моим приездом в Новосибирск, тетя Потя ездила к Аркадию сказать, что я буду у них 14–15 января (1984), он сказал, что приехать увидеться не сможет, так как работает в эти дни, как я тебе уже говорил. А мне написал, что стал прибаливать. Я ему написал ответ на это письмо, задал еще пару вопросов: почему мать все равно бы вышла замуж, и почему Африк не был приспособлен к физическому труду.
Честно, мне совсем не хватило времени по-настоящему поговорить с тетей Гутей – всего два дня я был у них, приезжал дядя Саша с женой, а они с тетей Потей готовили, стряпали. Тетя Гутя обещала в октябре приехать к нам.
Твоя идея подключить к нашей работе мою мать не плоха, но… То, что мне нужно, мать не скажет, скорее, соврет – так думает ее сын.
У меня тоже идея – какое письмо написать к тебе на работу, чтобы ты приехал в Одессу, в командировку? Может, что-нибудь можно придумать?
Человек родился, умер – и вся его жизнь была связана с деньгами – Зачем?
Будь здоров. Крепко обнимаю, Вова.