Памяти Ардеева Клавдия Валериановича,
Героя Труда ,
капитана дальнего плавания,
лучшего промысловика Мурмана посвящается
«Скорей бы в порт, да снова в море». На первый взгляд шутка неуклюжая. Но тот, кому знакома морская жизнь, а если точнее, жизнь рыбака, знает, о чем здесь речь. И шутку эту не раз слышал. А если серьёзно, это считай формула жизни моряка. И его семьи. А если и шутка, то горькая.
Ведь все береговые, хозяйственные, семейные планы моряка зависят от того, сколько он пробудет на берегу, когда уйдет в следующий рейс, куда и на сколько. Имеется в виду, на сколько дней или месяцев. И выстраивается цепочка ожиданий. Ожидание прихода и ожидание ухода. Между ними жизнь. Встретились друзья на берегу, первый вопрос – когда пришёл? Второй – когда уходишь? Еще не прошла радость встречи, ещё не рассказаны друг другу все новости, глаза не привыкли к подросшим детям, а уже известна дата отхода.
А что такое стоянка в порту для моряка? Это подготовка к следующему рейсу. Суета, нервотрепка, неопределенность. Какие уж тут домашние планы. Бесконечные переносы даты отхода вымотают кого угодно. Даже семью. «Да ушел бы ты уж скорей, что ли». А у него разгрузки, погрузки, ремонты и перешвартовки, перешвартовки.
Но вот, наконец то. Последний раз подняты на борт швартовые концы, на борту только экипаж, граница закрыта. Причал с родными и друзьями удаляется, превращаясь в береговую черту. По Кольскому заливу пошли, как по проспекту, отмечая знакомые маяки и буи. И вот уже проплыл с правого борта вход в Тюва-губу, слева на траверзе прощально помигал маяк Сетьнаволок, а сопки с обоих бортов покатились назад за корму.
Встретила как родных пришедшая с открытого моря зыбь, качнула пароход раз, другой, положила на борт, и загремело, покатилось по палубе не закрепленное, забытое нерадивым матросом ведро.
В рулевую рубку, хлопнув дверью, вошел не на долго покидавший её капитан и неожиданно веселым, мальчишеским голосом заявил: «Вот мы и дома!» Форменная куртка расстегнута, узел галстука отпущен. Дохнул на рулевого свежевыпитой водкой, заглянув через его плечо на картушку гирокомпаса, удовлетворенно хмыкнул и прошёл к центральному иллюминатору. Засунул руки в карманы брюк и задумался, вглядываясь в открывающийся бескрайний горизонт. А над мачтой уже застыли, на прямом крыле скользящие вместе с судном на одном курсе пара белоснежных чаек-попутчиков. Вот мы и дома.
Ивану Молчанову, третьему помощнику капитана большого морозильного рыболовного траулера «Плутон» катастрофически не везло с отпусками. Да что уж про отпуска говорить, ему и со стоянками на берегу не везло. За последние четыре года он не встретил на берегу ни одного нового года и ни одного своего дня рождения. Ни своего, ни жены Марии. Родились они оба в декабре с разницей в три дня. Так вот все декабри за последние четыре года Иван был в море. Фатальное невезение. Такое им было сделано заключение. Ему само слово «фатальное» понравилось. Оно своей красотой и значительностью как бы оправдывало досадную ситуацию.
Ну а с чем у Молчанова было все в порядке, так это с семьей. А точнее с женой ему повезло. Хотя, когда ему это говорили, он отвечал, что мол, неизвестно ещё кому больше повезло. Так конечно любой может сказать, но всем, кто их знал, было ясно, что пара подобралась действительно удачно. Одним словом – Иван да Марья, две половинки одного целого. Жили душа в душу. Никто, никогда не замечал, чтобы они ссорились. Никто не мог бы вспомнить, чтобы Ваня в общении с мужиками о своей подруге что плохое сказал. Это он свою Марию «подругой» называл. Кое кому понравилось и стали тоже своих подругами величать. Нет, не то. У Ивана это как-то душевно получалось.
Познакомились они с Машей в первые дни его пребывания в Мурманске. В «Мурмансельдь» Иван прибыл по распределению после окончания мореходки. В период учебы в мореходке он уже бывал в этих краях. Проходил здесь парусную практику. Запали в душу южного парня сопки со снежными шапками в летние месяцы, белые полярные ночи и свинцовое море. Что-то он учуял здесь настоящее, достойное мужской работы. Во всяком случае, при распределении, а учился Иван хорошо, было у него право выбора. Была у него возможность уехать работать и на Чёрное море или Балтику. А выбрал заполярье. В этом , конечно, и романтика и юношеский максимализм, но в основном, по-видимому, судьба. Мария его здесь ждала. Ни больше, не меньше.
А познакомились как? Кто-то скажет – случайно. Они считают закономерно. Оба оказались одновременно в аэропорту Килп-Ярве. Он поехал друга в Ростов провожать, она родителей, в отпуск на юг улетающих. На обратном пути в Мурманск сели в один автобус, рядом. Он что-то спросил, она что-то ответила. И проговорили так до позднего вечера, а вернее за полночь. Дело было летом, белая ночь им день удлинила.
Как-то попытались вспомнить, восстановить в памяти тот день – как приехали, где допоздна ходили. Нет, не помнят. А вот что весь вечер не выпускали рук друг друга, это запомнили. Маше рука Ивана казалась такой большой, удобной и теплой, что она не прочь была бы вся у него в этой руке устроиться и жить. Она даже изредка меняла руки, пристраиваясь идти с ним то с одной, то с другой стороны. При этом не забирала своей руки, пока он не брал в свою ладонь её другую руку. Получалось это каждый раз одинаково. Она как бы обходила его спереди и в какой то момент они останавливались, держась за руки и глядя друг другу в лицо. Их эта полудетская игра совсем не отвлекала от разговора.
И не верно будет сказать, что они знакомились. У обоих было ощущение, что знают они друг друга очень давно. И теперь им надо было так много рассказать друг другу, о том, что было с ними, пока они жили врозь. Их не удивляло, если на многие вещи у них был одинаковый взгляд. С трудом они расстались в ту первую для них белую ночь.
Целомудрия им хватило только на первую встречу. Ведь родителей не было, самолет их давно в южные края унёс. На второй день они уже не расстались. И до отхода в море Иван практически переселился к Маше. Тянуло их друг к другу как магнитом, аж искры летели. Любовь у них была горячечная, без юной стыдливости. Судьба подарила им и встречу, и уютное свободное родительское гнёздышко. И дочурка, Варенька была у них от этих первых дней и ночей. Одним словом начали они свою совместную жизнь сразу с медового месяца, пропустив положенные сроки знакомств, ухаживаний и прочей не нужной для них суеты.
Иван на берегу не задержался. Недели через две ушёл к Исландии под селедку, на три месяца. В таких случаях говорят, что это, мол, было их первое испытание. Ничего подобного. Им испытаний не требовалось. Испытанию, скорее, подверглась радиосвязь между берегом и его промысловиком. Радиограммами они обменивались разве что не каждый день. Первые радиограммы Иван посылал обстоятельные, буквально такого содержания: «Идем район промысла тчк погода штормовая тчк ночной вахте расходились встречных курсах возвращающимся мурманск пароходом тчк позавидовал тчк они могут скоро увидеть тебя тчк уже скучаю тчк твой иван тчк».
Радист, старый мореман, после нескольких таких посланий, обняв за плечи Ивана, сказал: «Братишка, ты так на одних «тчк» зарплату промотаешь». Ваня все понял, поблагодарил за науку и, не уменьшив частоту посланий, сократил тексты до минимума. Например так: «Скучаю твой». На берегу Маша быстро сообразила, отчего её Ванечка стал такой сдержанный и стала отвечать «Жду». Перед приходом в порт, радист, во время задушевной беседы на мостике с Иваном, почему-то, тяжело вздохнув, пробурчал, мол, таких женщин, которые за время рейса столько раз радировали «жду», надо на руках носить. Сам знаю, ответил Иван.
Пришли в порт и Маша, в первые минуты объятий и поцелуев, оторвавшись от своего Ванечки, заявила: «Вот мы тебя и дождались!». Ванечка простодушно спросил, мол, кто это - мы. И тут же всё понял. Потому, что Маша, хоть и молчала, но глаза её так сияли, что всё стало ясно, как ясный день. «Так что же ты молчала, не радировала?», - опешил будущий отец семейства Молчановых. «Хотела сама увидеть, как ты радоваться будешь».
К его приходу Маша сняла комнату в поселке Роста и они уже не расставались.
Коренная мурманчанка, она жила с родителями в центре города, в хорошей квартире, а переселилась, не задумываясь с Иваном в барак. Родители Машины их поняли и не мешали их счастью. Не осудили, за то, что до регистрации они сошлись и жили вместе, по возможности помогали, особенно, когда появилась на свет внучка.
Располагал Иван к себе обстоятельностью, ранней практичностью и рассудительностью. Маша к тому времени уже училась на заочном отделении в Ленинграде. И как только стало возможным водить дочку в ясли, устроилась работать в полярный институт океанографии и рыболовства ПИНРО. А ещё через пару лет они получили уже свою однокомнатную квартиру в таком же барачного типа доме.
Впереди, за сопками, сквозь морозную, розовую дымку вставало солнце счастливого будущего в большой светлой квартире, в окружении любимых, очаровательных детей. Ванечка, конечно, не всегда будет в море ходить. «Полярку» и на берегу платят. Работы они оба не боятся, только бы интересно было. Это для них обоих очень важно. Чтобы интересно работать было.
Одним словом хотелось жить, благоустраиваться, растить детей и никогда не стареть. Вот так! И каждое лето в отпуск на юг ездить, к южному морю. Маша вот всю свою жизнь у моря прожила, в портовом городе, а не разу в этом самом море ноги не замочила. Обидно сказать, но ведь она плавать не умела.
Поэтому все их мечты о счастливом будущем, в конце концов, сводились к возможности поехать на юг к жаркому солнцу и теплому морю - «где море в Гаграх и пальмы в Гаграх». Где на пляжах горячие от солнца лежаки и зонтики, ледяное мороженое и холодное пиво. А вечерами в приморском парке с кружащим голову названием «Курзал» или «Ривьера» танцы под музыку настоящего оркестра. Неплохо бы джазового.
«Представляешь, подружка, идем мы с тобой по парку, вокруг пальмы, олеандры цветут, народ гуляет, после дневной жары с моря прохладный ветерок веточки колышет и вдруг за деревьями как грянет «тара-та-та, та-ра-ра-тара-тара чуча!». Мы смотрим, а на плакате написано: «Всего один день, в нашем парке, играет оркестр Олега Лундстрема! Для моряков из заполярья вход бесплатный».
Марийка прикрывает глаза и «представляет». «А на следующий день, с утра, пораньше мы опять на пляж? Да? Ванечка?». «Ну конечно. Но только ты учти. Увлекаться этим тоже нельзя. Обгореть можно». Опускает на землю размечтавшуюся жену рассудительный Ванечка. «Да?». Марийка принимает неотразимо-воинственную позу с прищуром глаз и кулачками в бока. «А вот ты знаешь, чем ты меня окончательно сразил в первые дни нашего с тобой знакомства?».
Несмотря на неожиданность и пикантность вопроса спокойствие и рассудительность и здесь не покидает Ивана. «Подружка, если ты считаешь, что пришла пора мне это узнать, то говори. Ты же знаешь, я с пониманием принимаю любые твои слабости». «Пришла! Так вот, знай. Меня сразила… твоя…в общем, когда ты трусы снимал, у тебя граница была… Ну, ты что, не понимаешь? Спина у тебя черная была, а … попа белая». Ваня таращит на неё глаза. «Ты загар имеешь в виду?». «Да, милый! И что замечательно, я тоже хочу, чтобы у меня такая граница была!» Ваня хохочет, пытается разобраться, кому она эту границу показывать собирается. Маша сердится, обижается. Нет, они не ссорились. И мирится им не было необходимости. Достаточно было на несколько секунд дольше поглядеть друг другу в глаза, и они забывали обиды и продолжали мечтать и строить планы.
Хорошо. Планы планами, но для их реализации нужно было, во первых - уйти в отпуск, во вторых - уйти в отпуск летом и в третьих - уйти в отпуск летом, вдвоём, одновременно. А теперь попробуйте совместить эти три условия, и вы поймёте, почему они до сих пор не ушли дальше мечтаний и планов. Ну, вот.
А теперь пора рассказать, с чего, собственно, вся эта история началась. С того, что все эти три условия наконец совпали. Первые дни августа. Ванечка идёт в порт с полугодового рейса. Ещё до прихода в порт за две-три недели он начинает радировать подружке, что договорился с капитаном о том, что в следующий рейс тот возьмет подменного третьего штурмана. А Ивана отпускает на весь срок следующего рейса в отпуск с отгулами.
Уж чего–чего, а отгулов у Ивана накопилось воз и маленькая тележка. Гулять, не отгулять. И на юг съездят, и Новый год с днями рождения вместе отметят. А у Машеньки каникулы в институте и соответственно отпуск на работе. Всё складывалась по наилучшему варианту. Умные люди говорят – август и сентябрь на юге, у моря – бархатный сезон. От одного названия голова кругом.
А теперь представьте себе сборы женщины перед поездкой в отпуск, на юг. В первый раз. Одно дело с родителями и куда-то в знакомые места. А знакомые места – это Архангельск. Родни у них там не меряно. Дяди, тёти, дедушки, бабушки. Но ведь это считай рядом, по новым то меркам. Это раньше они больше суток в поезде тряслись. Да и поездки эти со всеми хлопотами были родительскими. Это их хлопоты были. Для Маши что? Села в поезд, доехала, отдыхай, гуляй. Нагулялась - снова в поезд и домой. Вот и все хлопоты.
Другое дело всё сама. Ванечка из рейса придет – всё готово должно быть. Вещи в руки и поехали. Что драгоценное время терять. Вторая половина августа в заполярье это уже осень. Поди поверь, что на юге самая жара стоит. Спешить надо. Родители, друзья, соседи, сослуживцы Машины – все уже знают, что они с Ванечкой на «юга» собрались. Все готовы помочь, советом ли, делом, но всё искренне, от души. Ей уже всё конечно рассказали. Куда лучше ехать, как устраиваться, где питаться, где купаться.
Кто-то принёс шапочку резиновую, чтобы волосы не мочить, кто-то «сланцы» - по горячему песку ходить. Для северян это разовые вещи, попользовался, хорошо, если на следующее лето понадобятся. Поэтому отдать другому – только порадоваться. Ивану даже ласты с маской принесли. Маша от одних этих приготовлений уже счастлива была. За дочку не волновалась - она с бабушкой, дедушкой оставалась. Первый раз её решили не брать с собой. Ехали ведь в неизвестное. Самим надо будет как то освоиться, научиться отдыхать. А с дочкой ещё успеется, не последний раз.
И Иван, на подходе время не терял, готовился к приходу в порт. У третьего помощника капитана в порту, по приходу свои хлопоты – чисто штурманские. Сдать в службу капитана порта всю точную навигационную измерительную технику, карты, лоции. На проверку, ремонт, корректировку. Иван человек обстоятельный – всё, что надо собрал, пересортировал, что можно было – упаковал. По приходу дня хватит на все хлопоты. Не хотел это никому доверять. Капитан обещал с берегом договориться, с кадрами, бухгалтерией, чтобы отпуск Ивану оформили. Чтобы отпускные дни Иван не тратил на беготню. Одним словом – всё отлично, всё путём.
Гром грянул среди ясного неба. За два дня до прихода, на ночной вахте, минут за двадцать до смены в рубку зашёл капитан. Молча, ничего не спрашивая, ни заглянув в штурманскую рубку, ни взглянув на приборы, постоял у иллюминатора и направился к выходной двери. Взявшись за ручку, задержался, нашел взглядом в дальнем, тёмном углу рубки Ивана и, откашлявшись, пробурчал:
- Ты…, это…, загляни ко мне после вахты.
И ушёл. Тихо так, аккуратно за собой дверь закрыл. Надо же, заговорщик. Психолог хренов. И нехорошо, виновато как-то пробурчал. У Ивана сразу глубоко в горле ком стал, не проглотить. Что-то случилось. Не в привычках капитана, человека прямого и бесхитростного, темнить, в заговорщики играть. Что-то случилось.
Иван ведь почему так прореагировал? Потому, что на памяти случай месячной давности. Вот, в этом же рейсе. У матроса, на берегу, где-то на Урале, мать умерла. Радист зашёл в столовую команды и без подготовки, без всякого вступления, брякнул. Мол, извини, Петя, но я с плохой новостью, мамаша твоя померла. Что ему в голову взбрело, что человеку можно вот так, на голову, такие новости сваливать. Это, по морским законам, должен был или первый помощник, помполит по береговому, или сам капитан сообщать.
Ну, матрос там же в столовой с банки и сполз. Судовой врач констатировал сердечный приступ. Передали больного на базу. Там констатировали инфаркт. Полежал несколько дней на базе в санчасти, и отправили человека в порт. Такая вот «оплошность». Первое, что в голову пришло – радиограмма из дома, что-то с родителями. Отец дома побаливал, мать в рейсе письмо присылала, жаловалась. Мол, не хочет батя идти анализы сдавать, мало ли что. Может теперь капитан осторожничает, жалеет Ивана? А может с Марийкой что случилось, или с Варенькой?
И как только поднялся в штурманскую рубку сменяющий его второй штурман, Иван в двух словах объяснил ему обстановку и, пообещав вернуться, заполнить вахтенный журнал и вообще поподробнее поговорить, поспешил в каюту капитана. Постучал и, не ожидая ответа, дёрнул на себя ручку. Так и есть. В каюте, в креслах расположились старший и первый помощники. Сам разгуливал по каюте, что-то им втолковывая. Все трое повернулись к вошедшему Ивану и замолчали. Вот оно. Сейчас что–то сообщат. «Радостное».
- Ты садись, Ваня.
- Чего садись? Что случилось? Константин Иваныч, не тяни, говори.
- Что это он? – старпом заёрзал на диване, подвигаясь к пепельнице на столе, затушил сигарету, тяжело вздохнул от проделанной работы и рассердился на Ивана, - тебе сказали: садись? Вот и садись, слушай, что старшие скажут.
Старпом, Борис Иванович, человек тучный, на первый взгляд неповоротливый, на самом деле энергичный и подвижный как капля ртути. Но роль увальня играет старательно, по-видимому, считая, что это предаёт ему солидности. И то, что старпом рассердился, несколько сняло у Ивана напряжение и тревогу, с которыми он зашёл в каюту. Было бы что-то плохое для Ивана, на него бы никто не сердился.
Так он рассуждал, проходя к дивану и устраиваясь на краешке. Не хотелось в этой компании надолго задерживаться. Неуютно чувствовал себя Иван среди старшего комсостава. Ему комфортнее среди моряков на промысловой палубе. Но из головы не выходило, зачем же его так «таинственно», заполночь к капитану в каюту вызвали. Одним словом полностью тревога не проходила.
- Давай, Степан Кузьмич, не поленись, повтори, как ты там излагаешь проблему. Повтори для молодого, но уважаемого нами коллеги.
Капитан, говоря это, подошёл к Ивану, положил ему на плечо руку и остался так стоять, обращаясь к помполиту.
- Хорошо. С моим удовольствием. Тем более, что я давно планирую с Иваном Григорьевичем провести собеседование по поводу его дальнейшей жизни.
Помполит, Степан Кузьмич пригладил и так гладко зачёсанные назад жиденькие, бесцветные, волосы, отработанным движением пальца опустил на нос очки и, наклонив голову, строго посмотрел на Ивана. Он вообще всю свою деятельность на судне сопровождал этим строгим выражением лица. Делал он это искренне, убежденный, что без его работы с экипажем за долгий срок рейса моральный климат коллектива может ухудшиться до критического. Что приведёт к тяжелым для промысла последствиям. Это подлинная цитата из его заявлений. Как тут не быть строгим? Но вот Иван не понял серьёзности момента и попытался вскочить с дивана.
- Какой дальнейшей жизни? О чём вы?
Капитан удержал Ивана, а помполит даже расстроился от такого непонимания третьим помощником капитана серьёзности момента.
- Как какой? Мы с тобой разве не говорили о том, что пора тебе подумать о вступлении в партию? Не говорили? А о том, что у всей страны через каких ни будь пол года грандиозный юбилей, ты не в курсе? Столетие Владимира Ильича? Не в курсе? Мы здесь сидим, - обвёл руками окружающих командиров, - обсуждаем постановления партии и правительства…, по достойной встрече юбилея…, понимаешь. Приказы по управлению обсуждаем…, понимаешь, - он широким жестом указал на лежащие на столе бумаги, - а он, как мальчишка…, о чём, видишь ли, мы?
Иван только сейчас увидел разбросанные по столу отпечатанные радистом бланки радиограмм. Напор помполита и собственное благоразумие вразумили Ивана.
- Ну, Степан Кузьмич, я же не думал, что эти вопросы ночью обсуждать надо. Да ещё со мной. Я то вам зачем? Вы, - он, сделав максимально уважительное лицо, обвёл присутствующих командиров взглядом, - всё уже, я думаю, и сами правильно решили и постановили. А я, вы же меня знаете, Константин Иваныч, - поднял глаза на капитана, - как пионер. Партия прикажет повысить уловы, я скажу – всегда готов.
- Ты не паясничай, Ваня, - капитан отошёл от Ивана и стал за спинкой кресла помполита. Раз мы тебя пригласили, значит так надо. Значит, мы тебе оказываем определенное доверие. Лови момент.
А старпом, как только заговорил помполит, обхватил голову руками, как бы закрывая уши и улучив момент, после слов капитана взмолился:
- Иваныч, я тебя прошу, объясни Ивану всё человецким языком, а то он, - кивнул на помполита, - сейчас партсобрание устроит. А потом спать пойдёт до завтрака, а мне через четыре часа на вахту. Тут же разговоров, по нормальному, на пару минут. А Кузьмич сейчас бодягу на час растянет.
Но капитан, почему-то замялся, и с не свойственной ему мягкостью посмотрел на старпома. Придержал за плечи пытавшегося возмущаться Кузьмича.
- Боря, а может ты, - надавил на «ты», - Ивану всё пояснишь? Своим, «человецким» языком?
- Ладно.
Старпом, опять ёрзая по дивану, подвинулся поближе к Ивану, положил ему руку на колено и заглянул в глаза.
- Вань, ты Константина Иваныча, отца нашего родного, лучшего рыбака северных морей и океанов, уважашь?
Иван опешил. Но не успел ничего ответить, как возмутился капитан:
- Боря! Ты чего всё в балаган превращаешь?
- Вот! Я бы вообще запретил Борису руководящие посты занимать…, понимаешь, - хлопнул по столу помполит, - вы посмотрите, как он разговаривает с подчинёнными! И, главное, о чём? О серьёзных вопросах!
Старпом даже не оглянулся, продолжая смотреть на Ивана. Только руку с выставленной ладонью в их сторону протянул.
- Ваня, то, что они возмущаются, это нормально, они правы. Вопрос действительно серьёзный. Но. Чтобы ты меня правильно, а главное быстрее понял, я с тобой по-простому, по человецки поговорю. И у меня, Иван, одно условие. Чтобы этот разговор, - он обвёл руками круг, как бы окружающий присутствующих, - между нами и остался. Согласен? Это обязательное условие, понял?
Иван, уже окончательно ошарашенный и заинтригованный происходящим, с деланным негодованием кивнул. Мол, вы за кого меня принимаете?
- Так вот. В преддверии большого для страны юбилея, - старпом кивнул в сторону помполита, - там, - теперь он пальцем указал на полок, - принято решение о присвоении звания «герой труда» лучшим людям страны. И в список этих людей, как стало известно, попадает наш уважаемый Константин Иванович. Улавливашь? И экипажу нашего доблестного, самого промыслового из всех промысловых траулеров «Плутон», доверено, или поручено, как тебе будет угодно, прийти к юбилею с высочайшими показателями. Промысловыми показателями. Какие у нас ещё могут быть? Мы же здесь, в морях не капусту сажам, - он даже слегка разведя руки оглянулся по сторонам, как бы убеждаясь в сказанном, - а к юбилею, это значит - следующий рейс. И мы из этого рейса как раз аккурат к юбилею и поспевам. Улавливашь?
Старпом утомленный длинной речью надул щёки, выдохнул воздух и откинулся на спинку дивана. Все молчали. Иван, всё ещё не до конца понимая, что от него хотят, не сводил глаз со старпома. Ждал окончательной ясности. Тот хлопнул снова Ивана по колену и продолжил.
- А теперь главное. Высоких показателей, - он стал отмечать раздельно каждое слово ударом ребром ладони по столу, - можно добиться только слаженным, сработанным коллективом. Людьми, понимающими друг друга с полуслова. Вот такими, как наш экипаж. Нынешний. Так? Это же ясное море. Ну, скажи, чего добьётся «Плутон», если после стоянки в рейс уйдёт новый экипаж, - сделал паузу, - и, тем более, новые штурмана? Улавливашь, Иван?
Иван кивнул, мол, само собой разумеется. И тут до него дошёл основной смысл всего происходящего. И причина его вызова на этот ночной «совет». И поведение его членов. И таинственность. Во-о-от оно что.
- Константин Иваныч! – взмолился он, - у нас уже билеты куплены. Марийка там, на чемоданах сидит! – в голосе Ивана задребезжало детское отчаяние, - что я ей скажу? А?
Он схватился за голову и опустил локти на колени. Что они задумали? Что они делают? Всё пропало.
Все молчали. Старпом зачиркал спичкой, прикуривая сигарету, капитан ушёл к себе в спальню. Кузьмич начал нервно собирать на столе листки радиограмм и стучать ими по столу, выравнивая углы. Молчали с минуту. Вошёл капитан и деланно строго, обращаясь как бы ко всем сразу, сказал:
- Ну, вот что. Вопрос деликатный. Никто, никому здесь приказывать или указывать не имеет права. Всё это, Иван, по моей инициативе. Понимаешь? Да что здесь не понять. Я и им это в форме просьбы. Это они, вот, - он кивнул в спину помполиту, - устроили официальщину.
Так что, Ваня, решай сам. Если действительно уже ничего нельзя изменить – то не меняй. Я без претензий. Я ведь почему тебя вызвал? Ты же знаешь, что вахта третьего под контролем капитана, да? Так вот с тобой я мог иной раз, что называется, спокойно спать. Парень ты серьёзный. Штурман грамотный. И рыбак…, как выяснилось, - он покосился на старпома, - ну что, Боря, не так? Сам же удивлялся, что у третьего подъемы самые большие. Это он, слышь, - присел к Ивану на спинку дивана, - когда ты в ночную вахту, раз поднял трал большой, больше других, второй. Прибежал ко мне, вот, говорит, везёт третьему. И мы к тебе на вахту тогда с ним вдвоём заглянули, помнишь? Ты нам тогда ещё пояснял, что идёшь не как все на промысле строго по изобате, а пересекаешь изобату под небольшим углом с уменьшением глубины. Мол, рыба вечером в движении, не на одной глубине. И ты её за траление, где-то, но цепляешь. Помнишь? Вот так. Это о чём говорит? Это говорит о том, что у тебя нутро рыбака, интуиция, - поднял палец, - я бы, из такого, как ты штурмана, будь моя воля, смену бы себе готовил. А так…, мы, конечно, без тебя в следующем рейсе обойдёмся, но…, с тобой было бы лучше. Ладно.
Капитан встал и зашагал по каюте. На этот раз молчали долго. Наконец капитан хмыкнул, махнул рукой и, обращаясь к Ивану, сказал:
- Одним словом, Иван Григорьевич, я больше ничего добавить не могу и не желаю. И так много сказано. Слишком много. Кстати. То, что сказал Борис…, ну, насчет молчать, да? – он многозначительно поднял брови, - понял? Так что иди. Ты, я думаю, ещё журнал не заполнил. Давай, свободен, - бесцеремонно указал на дверь.
Ушёл Иван. Ушёл, что называется, «на автопилоте». Автоматически заполнил судовой журнал, автоматически ответил второму на вопросы о ситуации на переходе и не заметил, как оказался у себя в каюте. Не раздеваясь, лёг на койку. Свет в каюте не включал, включил только лампочку над головой. Лежал, забросив за голову руки, и страдал. Именно – страдал. Потому, что что-то придумывать, надумывать не было уже ни возможности, ни необходимости.
Решение само собой состоялось ещё там, в каюте капитана. После того, что тебе сказали три самых первых человека на судне, какое решение ты мог принять? После того, что они тебе выразили и доверие и уважение. Разве не так? Конечно уважение. Даже сейчас, со сдавленным от свалившегося несчастья горлом, он не мог не вспоминать приятно щекотавшие самолюбие слова капитана о его, Ивана, рыбацких достоинствах.
Эх. Всё-таки, оказался Константин Иванович психологом. Да ещё каким. В нужное время похвалил. Теперь надо быть человеком. Оправдывать уважение. Ведь «Плутон» и без пафоса лучший промысловик на севере. И в этом большая заслуга его, Константина Иваныча и, естественно, его помощников - штурманов. И один из них – он, Иван. Ну, примет он другое решение, не пойдёт в этот рейс, съездит на юг, отдохнут они с Марийкой. Заслуженно отдохнут. Но потом, ведь, возвращаться? Куда? На «Плутон»? Да первая, в кадрах, Магда Вениаминовна ему скажет, в глаза уколет. Мол, «ты, Иван, парень хороший, но на «Плутон» тебе проситься не стоит, там уже без тебя экипаж укомплектован».
И права будет. Да и вообще, Иван, ты мужчина. Надо совершать поступки. Именно по ним, по поступкам будут о тебе судить сейчас и в будущем. Именно они, а не слова или «характеристики» будут характеризовать тебя, давая возможность людям планировать что-то, рассчитывая на тебя. С этими мыслями пришла на память ситуация, в которой он попал на «Плутон».
До этого он ходил на СРТ, средних рыболовных траулерах. А тут, во время стоянки «Плутона» в порту, ему, Ивану предложили на нём подменным штурманом, несколько дней поработать. Постоять береговые суточные вахты, пока основной штурман отгулы отгуливал. Иван с радостью согласился. Пора было знакомиться с большими, современными траулерами, хотя бы и на стоянке. В экипаже оказался радионавигатор знакомый, Юра Топорков. И вот, сидят они днём, как-то в каюте у Юры, разговоры разговаривают. И Юра, как бы, между прочим, советует подумать о том, чтобы в рейс уйти на «Плутоне». А что? Чем Иван хуже других?
Дверь в каюте радистов открыта, и они через коридорчик видят каюту капитана, дверь в которой тоже открыта. У капитана гости и видно, что они собираются на выход. Юра подталкивает Ивана, мол, сейчас кэп выйдет, ты к нему и подойди. Чего терять, мол? Так и сделал Иван. Как только капитан вышел из дверей, пропустив гостей, и стал вертеть ключом в замке, тут Иван и подкатился. Мол, Константин Иванович, я ваш подменный штурман, слышал, что ваш третий не собирается в рейс идти. Не возьмёте ли меня. Капитан, даже не глянув на него, повернулся и пошёл по трапу вниз. Только буркнул: «какую мореходку кончал»? «Ростовскую», вслед ему, вниз крикнул Иван. «Не пойдёт», был ответ, и капитан свернул за перегородку.
Потом уже при разборке, что называется полетов, Юра вспомнил, что Константин Иванович южан не привечает. Весь комсостав у него, и тем более штурмана, как правило, северяне и выпускники мореходок северных. Мурманские, ленинградские, архангельские. А южан он всех «торгашами», почему-то называл. Вот такое кислое начало у их знакомства было. А через несколько дней, когда Иван уже начал бомбить отдел кадров по поводу своего трудоустройства и ухода в море на приличном пароходе, ему сказали, что ему следует поговорить с капитаном «Плутона», на котором он подменным штурманом вахты стоит. И Иван с трепетом в сердце и холодком в желудке помчался на пароход. Предчувствие не подвело. Разговор был очень кратким. Но содержательным. Встретились они с Константином Ивановичем на промысловой палубе. Тот явно уходил на берег.
- Оформляйтесь в рейс, молодой человек. В кадрах я дал согласие.
- Есть, - по военному отчеканил Иван.
После этого «есть» капитан оглянулся и, остановившись, поманил его к себе пальцем. А когда тот подошёл, оглядел его с ног до головы и сказал неожиданные и не совсем понятные слова:
- Я сейчас, молодой человек, поступок совершил. Не ты, а я. И я за этот поступок несу ответственность.
Повернулся и ушёл. А Иван тогда, хотя и не понял до конца сказанного капитаном, особенно об этом не задумывался. Последние дни перед отходом - дни хлопотные, и он окунулся в эти хлопоты с головой. И вот уже два трёхмесячных рейса и один полугодовой Иван бессменно ходит с Константином Ивановичем. Теперь уже всё ясно и с той фразой, сказанной капитаном перед первым их совместным рейсом и тем разговором, что состоялся только что в каюте капитана. Ясно, как ясное море. Надо, Иван, совершать поступки.
Дальше, по приходу в порт, очевидно, что было. Дальше всё без вариантов. У Ивана не хватило мужества радировать Марийке об изменении их планов. И радости встречи хватило на первые несколько минут. Потому, что, сами понимаете, у Марийки вопрос о том, как они едут на юг, и как она к этому уже подготовилась, стоял в первых рядах. Тяжело описывать немую сцену, последовавшую за первыми объяснениями Ивана. Ещё тяжелее описать дни стоянки перед уходом в следующий рейс.
Если и нашлось что-то хорошее в этой стоянке, то только то, что была она необычно короткой. Их буквально вытолкнули в море. Это всё из-за тех самых планов, о которых говорили моряки в каюте капитана. Быстро, без проволочек береговое начальство решило их снабженческие вопросы, мелкий ремонт и все остальные формальности. И давайте, ребята, стране рыбку ловите. А у Ивана с Марийкой эти дни были, пожалуй, первым горьким испытанием их отношений. Конечно, они не избежали тяжёлых разговоров. Иван, как мог, объяснил Марийке причины своего решения. И Марийка, редкая женщина, как будто поняла его. Был момент, он сидел за столом обедал, а она вошла, остановилась рядом и положила ему руку на голову. Замер он, помолчали они, как будто поговорили.
Марийка не пришла провожать Ивана. Ивану она пояснила причину. Не могу, сказала, видеть твоих командиров. Вот такой у неё расклад получился. Она, как бы всё-таки перенесла основную тяжесть своей обиды на других. Будто сняла эту часть со своего Ивана. Удивительная женщина. Конечно, то, что не пришла Мария провожать в рейс Ивана, не прошло не замеченным. Ещё бы. Об этом уже говорилось. Они, как негласный образец, были. На виду они были. Как будто все понимали – там, где море, морская непростая жизнь – там должна быть хоть одна такая пара. И никто, никогда их не обсуждал. Ни моряки, ни их жены. И то, что не было её на отходе, не стало темой обсуждения. Просто все это заметили.
Иван с первого дня рейса втянулся в работу. И вёл себя так, как будто ничего не произошло. И все участники того, памятного разговора в каюте капитана, тоже, как будто забыли о нём, разговоре. Только стали к Ивану как-то внимательнее, что ли. Особенно капитан. Частенько стал хвалить его, чего раньше никогда за ним не замечалось. Не замечалось, чтобы он вообще кого-нибудь хвалил. А тут ещё, заглянув на вахте третьего на мостик, заговорил о том, что Иван уже перерос должность третьего помощника и в следующий рейс, мол, если Иван пойдёт на «Плутоне», то уже в качестве второго помощника капитана. На мостик с ним поднялись тогда помполит и старший механик.
- Как ты на это смотришь, Иван Григорьевич? – в их присутствии спросил капитан.
Они с помполитом и старшим механиком стояли на одном конце мостика, а Иван у крайнего иллюминатора на другом конце.
- На что? – Иван повернул голову, и по его лицу стало ясно, что не слышал он разговора. Или не слушал.
- Ты что, не слышал, о чём я говорю?
- Извините, Константин Иванович, не слышал.
- Иван, ты что? Капитан на мостике. Не дядя прохожий, а капитан. Понимаешь? Я в любой момент могу распоряжение отдать. И что? Я к твоему уху с ним, с распоряжением бегать буду? А? Иван Григорьевич?
- Виноват, Константин Иванович. Задумался.
- И о чем, если не секрет, - неосторожно спросил капитан.
Иван выдержал небольшую паузу и, отвернувшись в стекло иллюминатора, с нескрываемой грустью в голосе выдал:
- Думал о том, как бы сейчас не плохо было бы лежать на пляже и потягивать пивко из холодной бутылочки.
- О даёт! – стармех хлопнул себя руками по ляжкам, - а кому бы сейчас не хотелось? Да я бы и не на пляже, я бы и здесь, сейчас, не отказался от бутылочки пива. Не оригинал ты, Ваня.
И он, засмеявшись и ища понимание, глянул на капитана и помполита. А те, почему-то, не отреагировав на его смех, переглянулись с одинаковым выражением на лицах. Такое выражение бывает, когда человек хочет сказать: «вот так, брат». Капитан ещё минуту помолчал, похлопал по плечу стармеха, буркнул «ну, ладно» и ушёл с мостика. За ним молча ушёл помполит. Стармех, явно ничего не поняв, проследил за их уходом и подошёл к Ивану.
- Ваня, а чего я такого сказал?
- Да ничего вы «такого» не сказали. Не волнуйтесь. Это я сказал.
- А ты что сказал?
- Долго рассказывать. Пустяки. Сопли я распустил. Вот что.
И Иван уткнулся в резиновую маску локатора.
Стармех ещё несколько минут постоял у иллюминатора, разглядывая рассевшихся на планшире чаек, и оглянувшись на ушедшего в штурманскую рубку Ивана, сам пошёл к выходной двери. Проходя мимо вахтенного матроса, буркнул: «штурмана, белая кость, тонкачи, всё у них на намёках».
А у капитана с третьим помощником после этого случая отношения стали посуше. Если не сказать – натянутые. Говорили только о деле. Обращался капитан к Ивану по имени отчеству. И только старпом как-то в кают-компании во время затянувшегося разговора с Иваном о промысловых делах сделал паузу и вставил:
- Ты, это, Вань. Если принял однажды решение, то не надо из себя жертву строить. Нехорошо. Никто ведь тебя не понуждал. А? Чтот я такого не помню. А?
И продолжил, как не в чём не бывало, разговор о делах. Стыдно Ивану, не в моготу. Не выдержал, на ночной вахте подошёл к стоящему на мостике капитану и тихонько, чтобы вахтенный матрос не слышал:
- Константин Иванович, я тогда ерунду сморозил. Хотел пошутить…, а получилось…
- А что получилось?
Капитан ответил в полный голос.
- Что получилось? Иван Григорьевич, я не пойму, о чём ты?
На мостике темно. Лица капитана не видно. Иван совсем расстроился.
- Константин Иванович, ну зачем вы так? Вы же знаете, о чём я.
Повисла пауза. Наконец из темноты послышался голос капитана. На этот раз потише. Он понимал, что Иван стоит рядом.
- Ладно. Что мы, как девицы красные? Мы с тобой моряки, Иван. Промысловики. Давай работать. И не отвлекайся на ерунду. Подумаешь, «ты сказала, я мазала». Погода вот, совсем портится. Это факт. Работай.
И ушёл.
Вот уже месяц, как в районе промысла стояла тяжёлая для работы погодная обстановка. Промысел сайды переместился на «банки» в район Шпицбергена. Рыбка ловилась прямо у кромки льдов. Струи Гольфстрима занесли в этот район тёплую воду, а морозы подняли над морем особый «морозный» туман. Туман лежал над водой плотной пеленой, без просветов. Только верхушки мачт иногда топовым огнём мигали над плотным пирогом тумана и вновь надолго исчезали. Рыба ловилась хорошо. Поднимали полные тралы. Рыбцеха работали на полную мощность. Казалось бы всё здорово, рыбка в трюмах, денежки в кармане. Да туман портил настроение.
Просто движение в море, в туман – это опасность. Локаторы включены, вперёдсмотрящие до рези в глазах в серую пелену всматриваются, гудки специальные, сигналы подаются. Это на переходе, в открытом море. А здесь, на промысле группа судов на относительно небольшом пятачке, четыре-пять миль в окружности на встречных курсах утюжат дно тралами. Рыбка то ловится. Некогда на погоду отвлекаться.
А туман такой, что суда на расстоянии меньше кабельтова еле видят яркие палубные огни друг друга. Гудок вот он, рядом, кажется, что сейчас бортами столкнутся, а вокруг непроглядная пелена. Наконец рядом проплывает мутное пятно света в радужных ореолах и слышны голоса на соседней палубе. А на мостиках обоих судов вздох облегчения – разошлись. Всё это время, предшествующее этому «расхождению» штурмана обоих судов договаривались на радио на каких курсовых углах и на каком расстоянии они видят друг друга на экранах локаторов. Договаривались, как будут расходиться, куда, кто будет поворачивать в случае возникновения опасности сближения и вот – разошлись.
А у каждого за кормой ещё сотни метров стальных тросов-ваеров и тралы на дне. Теперь они, тралы должны разойтись, не сцепиться. Только с этим разошлись, уже по курсу на экране локатора мелькает устойчивая точка встречного следующего промысловика. И так вся вахта, четыре часа. Лови рыбку и «расходись». Расходись, но лови рыбку. Штурмана после вахты шутят, как после боя, мол, ещё день прошёл и мы живы.
И Иван в этой напряженной работе забыл свои неприятности, отвлекся. Рыбачил удачно, тралы не рвал, «расходился» профессионально. Завел на промысле пару «друзей», третьих штурманов с соседних судов с которыми обменивался информацией об обстановке на промысле. Вахту начинал с того, что выходил с ними на радиосвязь. Уходили на заранее оговоренный канал, чтобы меньше свидетелей было и рассказывали друг другу, что, где и кто, сколько поднял, у кого, какие «показатели» на эхолотах были и о прочей промысловой текучке. Это помогало им быть в курсе и быстрее ориентироваться в изменяющейся промысловой обстановке. Одним словом Иван был в гуще работы.
В этот день в беседе с коллегами на радио он услышал, что в районе промысла появился «Фритьоф Нансен». Это научное судно принадлежало полярному институту, в котором работала Маша. Мало того. На нём, «Нансене», она сейчас и была. Это случилось уже после его ухода в рейс. Она радировала ему в море, что сама приняла решение уйти в рейс ассистентом в рабочей группе. Маша даже сообщила ему, что идут они изучать пути миграции сельди. Иван понимал, что никто её не направлял в этот рейс. Студентка, ведь ещё. Практикантка. Сама, по-видимому, напросилась. И их несостоявшаяся поездка на юг была причиной её неожиданного решения. Это очевидно. Своеобразный демарш. Мол, я тоже могу быть нужной, занятой, и вообще.
У Ивана перед глазами опять возникло лицо его Марийки, когда она узнала горькую новость. Это было в его каюте. Она от неожиданности села на край его кровати и не заплакала, нет. Просто у неё на лице отразилось такое отчаяние, что у Ивана дух захватило. А по её лицу потекли слёзы. Она молчала, а слёзы текли по щекам, губам, капали на платье. Она их не вытирала. Она их, по-видимому, не замечала.
- Ваня, как же это?... я так этого ждала…так надеялась. Я уже всё спланировала, приготовила. Как же это, Ваня?
- Ну, я же тебе говорю,… Константин Иванович,… все решили. Меня попросили.
- Он и без тебя героем станет, Ваня. Зачем тебе это?
- Машенька! Ну, пойми, ведь все решили остаться, все… понимаешь? Я же не могу…
- Ваня, а им тебя не жалко? Нас… не жалко? Ты ведь уже сколько? Года четыре? Или сколько?...в отпуске летом не был?
Этот разговор, и Машино отчаянное не понимание Ваниной жертвы повторялся за короткую стоянку несколько раз. К отходу как будто успокоились, как будто Маша поняла Ивана, согласилась с ним. Но только согласилась, но не простила обиды, нанесенной ей не только Иваном, но всем экипажем «Плутона». А особенно комсоставом этого самого промыслового из всех промысловых промысловиков. Потому и не пришла провожать Ивана в день отхода.
И вот, она рядом. В двух – трёх милях где-то в тумане рядом. А может в двух – трёх кабельтовых. Кто знает. Иван растерялся. Он даже не стал расспрашивать никого, где «Нансен» находится, в каком районе или квадрате промысла. Когда радиограмма от Маши пришла о том, что она в море уходит, он как-то не принял этого всерьёз. И теперь растерялся. Надо внести ясность, что была ещё одна немаловажная деталь во всей этой складывающейся истории.
У Маши завтра день рождения. И Иван все эти дни сочинял текст поздравительной радиограммы. Он даже не задумывался о том, на какой адрес он будет отсылать эту радиограмму. Настолько не воспринимал он всерьёз Машин выход в море. Он был увлечён составлением текста. Он старался в относительно коротком тексте радиограммы собрать всю свою любовь к подружке, все обещания и пожелания, распиравшие его мятущуюся душу. Он хотел этой радиограммой расколоть, растопить последние льдинки в их охладевших отношениях. Через несколько дней будет его день рождения, и он бы хотел услышать теплоту её поздравления, понять, что она его услышала и простила. И вот она рядом. Это как-то меняло ситуацию. Отправлять радиограмму на судно находящееся рядом, находящееся на расстоянии действующей на промысле ультракоротковолновой радиосвязи становилось нелепицей.
Получалось так, что бери Ваня в руки микрофон и «здравствуй Маша, поздравляю тебя…». И все находящиеся на этом канале будут слушать, как муж с женой щебечут. Пусть и молчать будут, но слышать то все будут. Весь промысел. А судов в районе действия радиостанции десятки. Вот так история! Не будь этой их размолвки, этого желания сказать ей как можно больше убедительных, тёплых, горячих, обжигающих слов, тогда другое дело. Взял бы микрофон и поздравил. Поговорили бы о ничего не значащих береговых делах, и порядок.
А радиограмма, кстати, уже лежала у радиста. Готовая к отправке в нужное время. Иван кинулся в радиорубку и, приоткрыв дверь, крикнул сидящему в наушниках радисту: «Юра, радиограмму не отправляй». И убежал на мостик. Покидать мостик в туман вахтенному штурману не следует. Через некоторое время, по-видимому, отбарабанив положенное радиоключём, Юра заглянул в рубку.
- Что случилось, Вано? Придумал текст покрасивше? Давай новый. У меня через пару часов связь с берегом – отстучу. Ей завтра и вручат.
Радист на судне знает все личные секреты, всей команды. Такая вот специфика. Он радиограммы отправляет, он их получает. А не читая, этого сделать не возможно. Вот к нему и идут все со своим личным. А он, по морскому закону, молчать должен. Прочитал – и забыл.
И в этом случае, с Иваном, он тоже в курсе всех проблем был. И как радист и как друг. Вот он и примчался чуть ли не с протянутой рукой, давай, мол. Надо же друга выручать. А Иван постоял перед ним, руки в карманы, покачался на носках, помолчал и буркнул:
- Мария здесь, на промысле. Слышал, в наш район «Нансен» пришёл? Она на нём.
- О, как. Про «Нансен» слышал. Их капитан сегодня в утреннем «совете капитанов» участвовал. Они здесь ещё пару дней пробудут. С какого-то борта им должны что-то передать. Синоптики обещали, что туман через день-два уйдёт, вот они и ждут.
- Я радиограмму отправлять не буду.
- Да поня-я-ятно. Чего же отправлять. Если так можно, - он кивнул на висящую на переборке рацию и пошёл было уже к двери.
- Слышь, Юра. Я, пожалуй, и так не смогу.
- Так. И это понятно.
Помолчали.
- Подожди, - Юра хлопнул по плечу Ивана, - ты можешь у нас в радиорубке поговорить. У нас же свой канал есть, на котором советы проходят. Выберем время, когда он в молчанке будет и поговоришь. Я вас свяжу. Сейчас пойду, договорюсь с их радистом. Идёт?
- Идёт, - обрадовался Иван, - только ты на такое время договорись, чтобы поменьше народа в эфире было.
- Да это моя забота. Не горюй!
Ушёл Юра. А через некоторое время в штурманскую рубку заглянул капитан. Ну, заглянул и заглянул. В такую погоду он часто заглядывает и подолгу стоит на мостике. У всех штурманов, не только у третьего. А тут прямо с порога: «а что, на промысле «Нансен» появился?». И так, как бы не в значай на Ивана косит глазом. Иван кивнул, мол, да, появился. Чего он спрашивает? Если на совете их капитан присутствовал. Видя, что Иван не склонен эту тему развивать, капитан ушёл. Днём Юра позвал Ивана в радиорубку и подвинул ему настольный микрофон: «давай, общайся». В динамике уже потрескивало, на том конце молчали, ждали, по-видимому.
- Приём. «Плутон» на связи, - непослушным голосом сказал Иван.
- Алё, Ванечка, это я, - сквозь потрескивание послышался голосок его Маши.
И тут Ивана понесло. Он как будто забыл, что он в эфире, что рядом Юра. Он только начал с поздравления, а потом сразу, без подготовки переметнулся на то, как он её любит, как он переживает случившееся и …
- Ванечка! Спасибо, родной. Спасибо…, да…, буду…, обязательно…, я тебя тоже…. Ванечка, ты извини, мне надо бежать, у меня работа. Потом поговорим. Целую.
Динамик щёлкнул, и молчание. С лёгким потрескиванием. Иван поднял глаза на Юру. Это что? Всё?
- Всё. Она отключилась.
Юра развёл руки в стороны. Всем своим видом он демонстрировал готовность ещё что угодно сделать, но…
- Вот так.
Иван вышел из радиорубки и спустился на палубу, где располагалась его каюта. Но в каюту не зашёл, а пошёл по коридору, ведущему на траловую палубу. Открыл тяжёлую металлическую дверь и оказался у гудящей, со свистом и пощёлкиванием вращающейся траловой лебёдки. Шёл спуск трала. С хлопаньем о палубу уносились в слип тяжёлые тросы-ваера. Выходить дальше на промысловую палубу было не безопасно. И Иван остался стоять у лебёдки.
Марийка, Марийка, что же ты так? Зачем ты и себе и мне сердце рвёшь? Иван задумался, глядя на убегающие в пенящуюся за кормой воду ваера. Что-то необычное привлекло его внимание. Ба! Да тумана же нет! За кормой виден был горизонт. Несмотря на полярную ночь, кромка горизонта подсвечивалась льдами и была хорошо видна. Иван по трапу взбежал на кормовой мостик, с которого вахтенные штурмана следили за спуском трала и управляли судном во время спуска и подъёма снастей. Там, лёжа животом и локтями на ограждении, стоял старпом. Покосился на подходившего Ивана и горделиво заявил:
- А я говорил! На Рождество погода наладится. Помнишь? В кают-компании, давеча? Мне ещё партайгеноссе недовольство выражал. Причём здесь Рождество, говорит? Что вы здесь, в море, ерунду религиозную мелете? Помнишь? Вот, дурак старый. Не любит он меня.
Иван поёжился и стал рядом со старпомом. Одет он был в один свитер.
- Не мёрзни, зайди в рубку – старпом подтолкнул Ивана к двери и сам зашёл в тесноватую, в основном занятую пультом управления рубку.
- Вань. Маша на «Нансене?». Да? Да чего ты дуешься?
- Что, Юрка уже растрезвонил? Борис Иваныч, ты ему скажи, он радист, или кто? Чего он бегает, трезвонит?
- Вань, да брось ты. При чём здесь радист, или не радист. Можно подумать, что для кого-то это секрет. Он за тебя переживает.
- А молча переживать нельзя?
- Ладно, Вань, у тебя, я слышал, разговор с Машей не получился. Что думаешь?
- Борис Иванович, ты действительно считаешь, что я сейчас коллективно буду решать, что мне дальше делать?
- Ну почему. Решай сам. Ради Бога. Просто у меня одна мыслишка есть, - Борис Иванович толкнул Ивана плечом и всей массой своего тучного тела, - краси-и-ивая! Улавливашь?
- Кто красивая, мыслишка?
- Да. Она у меня родилась, как только туман рассеялся.
Иван с сомнением посмотрел на старпома. Уж очень не похож он был на сантиментально человека. Надо же, у него мыслишка родилась. И главное по поводу чего? По поводу Ивановых проблем. Что-то не складывалось.
- Ладно, колись, Иваныч.
- Колюсь. У Маши завтра день рождения?
- Да. И это все знают?
- Так, Иван. Давай исходить из того, что вокруг тебя нормальные, доброжелательные люди. Допускашь такое?
- Ну, допускашь. Дальше что?
- А теперь скажи мне, что ты получил на отходе, кроме положенного, от капитана порта? Что тебе ребята в «сером» в ящиках привезли. Перед самым отходом? Помнишь?
- Иваныч, ну ты же сам знаешь. Списанная пиротехника. С польских БМРТ. Ты к чему это? Там у неё срок вышел. А дальше сам знаешь. В нужной точке сбросим в море и в журнал запишем. Мол, так и так, согласно акту о списании затоплено в точке с координатами и так далее.
- Иван, я в тебе разочаровываюсь. Я бы уже, мне кажется, всё понял. У Маши завтра день рождения?
- Да.
- Ты её поздравить хочешь? Хочешь? Так, чтобы на всю жизнь она это запомнила? Ведь хочешь? Мы ведь её обидели. Все. Ты думаешь, что никто этого не понимат?
Иван оторопело смотрел на старпома. Такого он не ожидал.
- Иваныч, честь слово, не пойму. О чём ты?
- Слушай.
Мужики опустили головы к пульту управления, и старпом заговорщицки зашептал. Как будто их могли подслушать.
- А кэп? – Иван нерешительно отклонился.
- Это мои проблемы. Считай, что я всё это затеял. Хорошо? Если кэпа боишься.
- Борис Иванович, - Иван, расчувствовавшись приобнял старпома, - да ничего я не боюсь.
И разошлись.
А море, сбросив с себя грязно-серую туманную перину, позвало в гости лёгкий, не по полярному мягкий ветерок, к концу дня разогнавший последние, цепляющиеся за льдины перья тумана. И всё вокруг заиграло, засверкало красками, достойными кисти Рокуэла Кента.
Те, кто хаживал в этих широтах, знают, что полярная ночь может быть яркой и красочной. Знают, что тот, кто включает полярное сияние, превращает всё вокруг, и море, и льды, и россыпи звёзд в декорацию к сказке о снежной королеве. И тогда звёздный купол становится бескрайним, волшебным задником сцены, за которым маг постановщик стремительно меняет декорации, направляя на зрителей струи света и цвета. Поражая свидетелей этого представления бескрайностью своих возможностей, расширяя представление человека о мире и красоте далеко за пределы привычного пространства. Зарождая, и показывая это зарождение красоты, далеко в космосе и обрушивая свои красочные полотна на замирающего от восторга, не разучившегося удивляться и восхищаться человека.
Подсвеченное переливами полярного сияния море и льды засверкали изумрудными, голубыми и розовыми искрами. Лёгкий ветерок зацепил и понёс по поверхности воды белые барашки. Небольшие, пока ещё не образующие за собой пенного следа. И эти барашки и мелкие льдины, плавающие по всему пространству промысла, обозначили море с горизонтом и расстояниями. Горизонт на севере и востоке отличался более светлым небом. Это льды, подсвеченные всполохами полярного сияния, отражались в морозном небе.
На севере кромка льда была совсем близко. Хорошо различалась полоса пакового льда, перед которым выделялись отдельно плавающие льдины. Море в этой части горизонта было глубоко чёрного цвета, что позволяло льдам светится особенно ярким искрящимся белым светом. А отдельные льдины, заплывшие в группу судов, при особо сильных вспышках сияния приобретали не реально яркие цвета, до синего и зелёного оттенков.
После напряженной работы в тумане радиоэфир приутих, а деловые разговоры, касающиеся промысловых проблем, перемежались вдруг восторженными комментариями по поводу окружающей суда обстановки.
- Ты посмотри, что у тебя за кормой делается! Цветные простыни развесили в небе.
- Почему это у меня за кормой. Я это над собой вижу. И над тобой тоже. Ух, красота.
- Четыреста тридцать восьмой, аккуратнее, ты сейчас льдину красивую расколешь. Отверни. На ней вон столик ледяной. Медведи белые поставили. А ты как слон прешь, не глядя.
С двадцати до двадцати четырёх часов вахта третьих помощников капитана. Это время молодых моряков, недавних выпускников мореходок. И восприятие морской жизни и окружающей моряка бесконечной красоты, в какой бы части света это не происходило, носит на себе оттенок молодости и романтизма. Море молодеет в эти часы. Молодые на вахте.
Заступив на вахту, Иван в первый же час вышел на связь с «Фритьоф Нансеном». Сделать это было не трудно. На «Нансене» проявили активность в связи с улучшением погодной обстановки. Сейчас они шли на сближение с находящейся на промысле базой. База стояла на якоре в квадрате, где работал «Плутон». Иван быстро договорился с третьим помощником капитан научника, и они выработали согласованный план действий. По этому плану, сразу после полуночи Маша поднимется на мостик, а штурман должен будет сориентировать её на направление, где находился «Плутон».
А на «Плутоне» заговорщики приступили к реализации своего плана. Старпом помог Ивану собрать несколько человек матросов для исполнения задуманного. Разнайтовали ящики со списанной пиротехникой, распределили всех вдоль бортов, где на леерных ограждениях стояли установки для стационарного запуска сигнальных ракет. Раздали всем по несколько ракет, самого разного назначения. Были здесь и парашютные и шестизвёздные и звуковые и фальшвееры. Одним словом, полный арсенал, способный создать некоторую видимость фейерверка.
Ждали полуночи. За несколько минут до полночи Иван уже заполнил журнал и сдал вахту второму помощнику. Ни капитан, ни первый помощник за всё это время на мостике не показывались. И как только часы пробили полночь, то есть наступил день рождения Маши, Иван вышел на связь с «Нансеном». Оттуда ответили сразу. Как договаривались, имена судов не назывались. Их третий помощник без предварительных разговоров заявил: «Мария стоит на левом борту, смотрит в вашу сторону, давай, что вы там задумали».
- Подожди, приятель, пусть она в рубку зайдёт, или где у вас там радиосвязь. Я ей пару слов сказать хочу, - заторопился Иван.
- Да говори, она слышит.
- Машенька, родная! Мне очень жаль, что нам и на этот раз не удалось вместе встретить на берегу твой день рождения. Жаль,что я не могу забросать тебя цветами. Поэтому…
За спиной Ивана, как из под земли вырос замполит и зашептал ему на ухо:
- Иван Григорьевич, ты скажи ей, что весь экипаж её поздравляет, что мы все, всем коллективом…
- Отстань от него. Вместе со всем коллективом, - послышался вдруг из глубины рубки голос капитана.
Иван оглянулся на голоса и замолчал. Он ничего не понял из того, что услышал и растерялся. Он не ожидал, что капитан будет присутствовать в начале. Что будет потом, его уже не волновало. Но сейчас?
- Иван, продолжай, мы ушли. Кузьмич, а ну пошли ко мне. Дело есть.
А из динамика заговорил голос Маши.
- Ванечка, мы ведь уже говорили об этом. Всё в порядке. Не волнуйся. Работай. У нас с тобой ещё всё впереди.
А Иван, как будто и не прерывался разговор, закричал:
- Марийка, поэтому я тебе дарю вот эти цветы. Смотри!
«Смотри» было сигнальным словом, по которому все стоящие наготове «сигнальщики» дернули за шнурки своих ракет. По договоренности первыми запускали шестизвёздные ракеты, поэтому над «Плутоном» расцвёл букет огней. Работали сигнальщики на полной возможной скорости. Ещё не затухали в небе над промыслом одни огни, а уже расцветали другие. В ход пошли парашютные ракеты и в небе зависли качающиеся красные огни. Загрохотали звуковые, завертелись фальшвееры. Гроздья огней как будто соревновались с полярным сиянием. А скорее дополняли друг друга. Эфир ожил.
- Ребята, что там происходит?
- Кто это праздник устроил? До нового года ещё несколько дней. Кто так спешит?
- Да не новый год, моряки. День рождения это.
- У кого?
- У Маши. Вы что, не слышали?
- Вот это я понимаю!
- Маша, мы тебя поздравляем! Все.
- Присоединяемся. Машенька, будь счастлива!
И сколько гремел и сверкал огнями фейерверк, столько в эфире не прекращались поздравления. Ни одного слова осуждения или непонимания. Моряки любовались чьим то счастьем.
- Спасибо Ванечка. Мы этот день никогда не забудем.
На утреннем «совете капитанов» была попытка поднять вопрос о легкомыслии и нарушении правил безопасности на судах. Голос начальника промысла спокойно прервал начинающуюся разборку.
- Я надеюсь, положенный комплект пиротехники на судне остался?
- Остался, - откашлявшись, сказал в микрофон Константин Иванович. Не называя имени траулера.
- И ладушки. Забыли. Я бы не против был, чтобы меня так с чем либо поздравили.
И моряки заговорили о текущих делах.
Хочется верить, что ещё живы многие из тех, кто видел этот фейерверк во льдах.