XII
2/VIII – 1967
ЕРМАКОВСКОЕ
Наталье Рыбаковой
Здравствуй, Наташа!
Осужденный на изгнание принц Тмутараканский приветствует тебя! Но это так, по инерции интересничаю – нет ни малейшего желания куда-либо возвращаться из своего «изгнания», мне нравится в Ермаковском. Обещают море работы и если с этого моря буду иметь хотя бы средней ширины и глубины лужу денег, то счастье будет полным.
Ладно уж – всем проболтался, проболтаюсь и тебе: у меня есть Катя, вот! Она такая спокойная, рассудительная, чего так не хватает «изгнаннику». А с ней рядом и я остепеняюсь, и даже мерещится купить себе дом (!!!) и завести огород (!!!!!)
Расскажу тебе о двух счастливейших днях жизни, они как раз немного об этом. Я ездил метать сено! Это так здорово, знала бы ты. Нас, команду работников культуры, привезли в край, названия которому доселе не придумал человек, потому что кликухи, бытующие здесь, – всякие Клоповки, Сапогово и Козлово, выдуманы бесом сквернословия. Вокруг – такое великолепие, хочется рыдать от восторга, когда видишь поля несжатого хлеба, золотые нивы в малахитовой оправе полос леса, сенокосы, раскиданные в березняке или наоборот – острова березняков и кустарника, рассеянные на равнине. Я радуюсь, что не умею рисовать – всем картинным галереям мира далеко до живых пейзажей моей родины. А если зимой побегать здесь на лыжах! Лыжник из меня посредственный, но можно и потренироваться. Особенно если вместе с Катей.
Привезли нас на поле (Катю тоже), вручили деревянные трезубые вилы, когда-то в детстве видел такие, потом мужики срубили две чудесные березы (я в этом категорически отказался участвовать), березы привязали комлями к трактору, тот затарахтел, тронулся, потащил березы, а мы с вилами двинулись следом. Скошенная трава лежала длинными рядами, она хорошо просохла, пахла грибами, подхватишь вилами конец этого ряда и сматываешь в огромный пушистый моток, затем подцепишь всю охапку и – на березы. Забавно смотреть, как движется по полю стог сена. На его макушку забрались два опытных в таких делах человека подхватывать сено и укладывать, для меня это, например, китайская грамота.
С гордостью сообщаю: в работе мне никто не смог дать фору, я, горожанин, предерзко трудился наравне с обитателями Тмутаракани, а для них такое занятие – обыденное дело. Зато содрал кожу на ладонях до мяса: вилы – это тебе не фортепиано и не саксофон. Хотя, на кларнете однажды дозанимался до крови из губы. Всегда старался беречь свои музыкальные руки, а тут послал, куда подальше, все философии и наработался вволю. Когда еще выпадет такой счастливый случай.
Правда, в какой-то момент оказался в глупом положении: братия наша уселась передохнуть и пообедать, а я, не имея опыта таких походов, даже не сообразил что-нибудь с собой прихватить. Женщины беззлобно подняли недотепу на смех и усадили с собой. На другой раз уже кое-чем запасся.
Вот так, в золотом ароматном мареве, прошли два дня, для меня – необыкновенных, для остальных – заурядных. Мои спутники не особенно падки на красоты, наибольший интерес вызвала у них виденная проездом красавица-свинья ростом с небольшого носорога и с грандиозной сворой поросят. Я тоже с интересом смотрел на одного поросенка – он, почему-то, воспылал дружескими чувствами к здоровенному гусю, подошел к нему, задрал пятачок и фамильярно хрюкнул. Гусь, однако, был в дурном настроении, запанибратства не потерпел, злобно зашипел и клюнул поросенка. Бедняга завизжал, поджал хвост и бросился наутек.
Да, работа работе рознь… Как-то на темной полосе жизни, в ссоре со всем миром, без денег и без работы, пришлось проявить себя на поприще чернорабочего, потаскать, например, ведра с отбитой штукатуркой. А потом попробовал играть на гитаре и почувствовал боль в суставах. И заплакал. Около месяца пальцы были как связанные…
Ну, это дела давно минувших дней, а сейчас, после сенокоса, вечерком, мы с Катей степенно гуляли под прекраснейшими тополями наилучшего из сел, какие есть под солнцем, луной и звездами.
А не так давно в селе Ермаковском развесили афиши: «Новосибирский ансамбль военного округа». Билеты в один рубль и в рубль двадцать копеек. Я потратился на рубль двадцать и уселся на первом ряду чуть правее центра. Надежда увидеть целую армию артистов не оправдалась: прибыл на двух «Волгах» небольшой партизанский отряд из восьми мошенников. И понеслась душа в рай! Льется со сцены этакий махровый ширпотреб, аж дух захватывает. Интересно, сколько подобных экипажей «Антилопы-Гну» можно укомплектовать из всего ансамбля? Остапу Бендеру с Шурой Балагановым до них далеко: сельскую денежку подчищают гораздо исправней. В зале не было ни одного свободного места.
Не буду касаться концерта в целом, коснусь моего, недавно еще кровного. В очередной раз выходит объявляло (конферансье) и, естественно, объявляет: «А сейчас тра-та-та-та-та… выступает заслуженный артист республики Георгий…» (Фамилию я забыл, да и черт с ней). На сцену выпендривается толстый гусь (не тот, что клюнул поросенка) с толстыми щеками, толстыми пальцами и с балалайкой. Уселся. Командир партизанского отряда продолжает: «Это, – говорит, – наш Гоша, как мы его зовем. Обратите внимание на необыкновенную, дефицитную улыбку Гоши, улыбку образца 1967-го года!» – и масляная физиономия Гоши мгновенно раздвинулась в стороны этой самой дефективной, то есть, дефицитной улыбкой. Последовало еще несколько конферансных гнусностей из серии «я у мамы дурачок», вернее – «вы у мамы дурачки» и заслушанный из кустов артист Гоша вдарил в балалайку.
Видимо, не прошли безнаказанно годы, отданные этому инструменту, и хоть не люблю его, все же был оскорблен. Такой вот у Гоши сверхвиртуозный номер: «Ай, мои гречаники» или что-то подобное. Виртуоз Гоша только что за локоть себя не укусил: и под мослом балалайку вертел, и за шиворот себе чуть не запихал. Если Гоша жонглер – то номер у него очень даже неуклюжий, а если Гоша музыкант, – то… Но – умолкаю. Не такой прекрасной и милой даме, как Наташа Рыбакова, знакомиться с письменным обнародованием моих мыслей по этому поводу. (А к слову: как это я обремизился и допустил, чтоб наши с тобой и Майкой отношения оказались товарищеской дружбой?! Это такая несносность, что сил нет! Ну, как ухитриться влюбиться в товарища?!!) Стоп, о чем это я? А, – Гоша! Короче, успех – потрясающий, Ермаковский интеллектуалитет визжал.
Концерт ансамбля Гоши, песни, танца и баяниста закончился, занавес задернули, и я чопорной походкой и с чопорной миной пошел на сцену. «Разрешите, – говорю, – балалайку посмотреть!» Гоша милостиво разрешил. Инструмент великолепный. Был бы у меня такой, а не за пять рублей с вклеенным куском мандолины, может и остался бы балалаечником. Но сколько стоит Гошина балалайка побоялся и спросить, такая она легкая, стройная и звонкая. Сел, сбацал, что помнил, «Танец с саблями», несколько отрывков из «Рапсодии» Листа, «Пляски Смерти», «Вариаций на тему Паганини», еще чего-то, Гошины соратники-партизаны вытаращили глаза: что это за виртуоз вынырнул из таежных дебрей села Ермаковского?! «Да, – говорю, – обидно на таком инструменте «Гречаники» отчебучивать!»
Гоша хрюкнул (никак не могу забыть гусака с поросенком!), накуксился, отобрал балалайку и безапелляционно объявил: «Никого ты симфониями не удивишь, никому они не нужны. НЕ КУШАЮТСЯ!!!» Вот так, ни много ни мало: «не кушаются». А ведь гениально сказано! Правда на его стороне.
«–Что есть музыка? Не каплун,
А к каплуну приправа».
Сам-то я чем в Ермаках занимаюсь? «Маленький цветок» на кларнете свищу. Мы с Гошей малость поговорили и если бы я мог жить без музыки, после этого разговора бросил бы ее. Вот главные Гошины философские тезисы:
«Я башли делаю, мне 170 р. платят ставку, 2,50 – суточные, 10 р. – разовых, за выход, бесплатное обмундирование и мягкий спальный вагон».
«Когда я был в Будапеште – привез жене девять шуб по три тысячи, себе десять костюмов и 50000 рублей (в старом исчислении)».
«А «эти», что исполняют рапсодии, сидят голодные на 100 р. в месяц».
«Приезжал в Новосибирск Нечепоренко с концертом – месяц до этого рекламировали, а на концерт пришло пять стариков да студенты – балалаечники и домристы!»
«А меня народ принимает, заслуженного дали».
Что ему возразить? «Искусство принадлежит народу». Кстати, мысль о том, что причиной вышеизложенного является наша всеобщая дикость, Гоше не понравилась: учуял камень в свой огород с капустой.
Наташа, где ты сейчас – не знаю, на всякий случай посылаю письмо по Канскому адресу. Майка вообще куда-то исчезла, может, замуж вышла? Увидишь – передавай привет. Прилагаю вирши, навеянные Ермаковскими лесами, полями, сенокосами и речкой Оей.
Все пока. Дай тебе бог если не счастья (у кого оно, то счастье?..), то хоть удачи в жизни.
До свидания.
Твой друг – Вадим.
СКАЗКИ
Ели дремучие, темно-зеленые,
Зыбкою влагой реки отраженные,
Слушали Сказку, что тихо журчала
В шепоте струй, без конца и начала.
Шепчет им Сказка: «Вот белым туманом
Фея речная в шарфе сине-тканном
Лебедем-девой в ночных камышах,
Крылья расправив, плывет не спеша.
Ухают филины, лешие бродят,
Путников по лесу темному водят.
Сонный упырь, как летучая мышь,
Носится в сумраке старых кладбищ,
Ведьма летает с кривым помелом,
Горча-старик скалит зуб за окном…»
Сказки шумят в кронах сосен смолистых,
Сказку лепечет ручей серебристый,
Сказки играют в закате пурпурном
Заревом пламенным в небе лазурном…