Пой меч, резвись секира,
А молитвы оставь на потом.
Ждут нас боги в чертогах Валхаллы,
Мы последнюю песню поем.
И тяжелый меч враг не выбьет из рук,
Пусть смеется звонко булат.
Кровью недруг истекает, битва бушует,
И в кольчугу стрелы стучат.
Держитесь, норвежцы, сомкните ряды,
Если асам угодно – умрем!
Не позорьте флаг свой и павших друзей,
Мы последнюю песню поем!
Не дрогнул наш строй, и враг не трепещет,
В блеске стали - Одина взгляд.
Пробитое сердце и спетая песня
Милее, чем Хельхейма сумрачный хлад.
Увы, мой друг покинул меня,
Но меч не выпал из рук,
Ведь норвежская хватка смерти сильней,
И не сломлен наш северный дух.
<БОЕВОЙ МАРШ НОРВЕЖЦЕВ>
Хельги провёл языком по разбитым губам. Язык, словно червь в пересохшем колодце, с трудом ворочался во рту. Жажда.
Сколько часов он уже сидит на снегу, привалившись к шершавому стволу сосны, упорно стискивая рукоять верного меча? Поначалу было тяжелее: изрубленное тело мелочно подсчитывало ущерб, нанесённый вражьей сталью, проверяя переломы костей и разрывы плоти вспышками неcтерпимой боли. В голове у Хельги взрывались тысячи белых солнц, а спустя пару мгновений разум обволакивала спасительная завеса дурноты. Гасли ослепительные сполохи, и викинг сидел тихо, боясь потревожить уснувшую боль.
Разум постепенно прояснялся, и Хельги Олавсон напрягал кисть правой руки. Перебитая ключица немедленно отзывалась, но сквозь стиснутые зубы викинга проглядывало жалкое подобие удовлетворённой усмешки – меч по-прежнему был с ним. А значит путь у него только один – в светлые залы величайшего чертога в Асгарде, городе богов.
Час за часом крепкое тело викинга не желало остывать вопреки воле хозяина. И кровяной ток не с меньшим упорством стучался в тонкой височной жиле.
Викинг разлепил глаза. Помутневший от страданий взгляд обвёл поле отгремевшего боя. Славная была сеча! Проглянувшая из под опухших век синева засветилась гордостью.
Взгляд медленно пополз по застывшим в смертельных объятиях рыжебородым и светловолосым воинам, так славно погулявшим на том бранном пиру. Их было шесть десятков. И каждый был достоин сидеть за одним столом с Отцом Побед. И пить из одной братины с богами…
Наверное, они до сих пор толпятся у входа в Валгаллу, не желая входить под гостеприимный кров Одина без него. Торвальд Три Пальца, Хескульд, Ракни Черноволосый, Олав Храбрый, Оттар Костолом и многие другие.
Перемазанные кровью валькирии покачивают тяжёлыми копьями, и, смущённо поглядывая на героев, ждут вместе с ними. И даже одноглазый Отец Богов не смеет поторопить их.
Смеются и беседуют павшие, рассказывают друг другу небылицы и вспоминают сражение: и чужие, не пожелавшие разойтись миром, и свои – родичи, хоть и называвшие отцами разных людей. Ибо для истинного викинга единственная семья – хирд. Только эти люди будут мстить за причинённые обиды, не бросят в одиночестве, не предадут. Потому и называют себя братьями, и в пламени битвы подставят щит под летящий в тебя удар. А не будет щита – тогда грудь. И по-другому быть не может.
Хельги с тринадцати зим ходил в походы. Почти все они были удачными. Почти… Но не все. Были и такие, из которых возвращалась едва ли половина отправившихся в викинг. Но жалуются на судьбу лишь слабаки, сильный же не побоится обнажить благородный меч и против могучего врага. И, войдя в Валгаллу, не опустит ярый от битвы взгляд даже перед Одноглазым.
А удача… Что ж, удача не всегда бывает так велика. Олавсон хотел по привычке почесать висок, но после недавнего боя левая рука стала короче на кисть. Словно однорукий Тюр, не убоявшийся оставить руку в залог Фенриру, великану в образе волка. Викинг невесело усмехнулся: на этот раз удача была на его стороне – плохо было бы, если бы ему обрубили обе руки, тогда бы он не смог держать меч. А так… По крайней мере, старуха Хель расстелет брачное ложе не для него.
Разум провалился в пучину кровавого бреда, извлекая из глубин похороненные полотна воспоминаний.
Его называли Палёным. Хельги Палёный. Вот так.
А пошло всё после того памятного пира в Хёрдаланде, где он был одним из гостей. Все знают, откуда у конунга Эйрика было прозвище Кровавая Секира. Всё из-за того, что он поднял топор на родичей.
Так вот. Хельги был тогда ещё совсем молодым – пятнадцати зим отроду. И голову его ещё не осыпал иней скитаний и потерь, как теперь – в двадцать пять.
Форинг их дружины, Хродольв Кость-в-Горле пировал у херсира Торкеля Лживого в Свальфорси, что в Хёрдаланде. Добрый был пир: горы яств и реки браги и пива. Только вот люди Торкеля всё больше ели, чем пили. А потом разом куда-то подевались. А через пару мгновений, когда дружина Хродольва оглядывала просторный дом мутными от выпитого глазами, вспыхнуло пламя. Огонь быстро пожирал стены, и удушливый дым сдавливал глотки железной рукой. Гости ринулись прочь из полыхающего покоя, в спасительную прохладу морозной ночи. Но лишь стрелы и копья ждали снаружи…
Вот с тех пор и появилась у Хельги привычка тереть обожженную, поеденную огнём голову.
Торкель ненамного пережил Хродольва, и умер, как собака, измерив свои злодеяния собственными кишками.
Еще называли Хельги удачливым. Он уже пять лет был кормщиком. И немного есть в Мидгарде занятий достойнее.
За эти пять лет беспрерывных походов Один, надо сказать, неплохо приглядывал за викингом, если он ни разу не посадил корабль на мель.
Одноглазый наблюдал за Олавсоном со своего престола, Хлидскъялва, и Хельги в ответ ни разу не предал его, ни на речах, ни в сердце. Не то что его погибший отец, принявший новую веру в единого Белого бога.
Видел он жалких жрецов этого бога, призывавших подставить под удар правую щеку, если тебя ударили по левой. Речи достойные длиннопятых трэлей, которых он за звонкое серебро продавал в Хедебю на невольничьем рынке.
И порази Тор того лживого ирландского проповедника, что принёс своё чёрное учение в дом его отца! Жрец Белого Бога, скорее всего, будет стоять по правую руку от Отца Лжи – Локи, когда с наступлением Сумерек Богов выплывет Нагльфар - корабль, построенный из ногтей мертвецов.
Старый Олав после общения с ведьминым выкормышем стал совсем мягким: велел всем креститься и позабыть старую веру. А своего младшего сына окропил водой, в которой ночь лежал крест, и назвал Хельги – Святой. Так что для Хельги отец умер ещё до рождения. Погиб в бою против неведомого колдовства, цветом чернее обугленного дерева. Вот так.
Викинг чувствовал холод. Он знал, откуда он идёт. Это не ласковая прохлада пушистого снега. И не звенящий, как плетеная сталь, мороз. Этот холод - не из этого мира. Он рождался в сером безрадостном Нифльхейме, куда изредка долетали всполохи огненного Муспельхейма, мира жаркого огня.
Нифльхейм был живым. Он шептал на ухо песни павших, дышал трупным холодом в обескровленное тело.
А крови, правду сказать, немного в нём осталось: Хельги сидел в подёрнутой тонкой ледяной скорлупой багровой луже. Левая рука нашла приют на коленях, возле разрубленной груди. Издали казалось, воин баюкал первенца, которого у него никогда не будет…
…Они шли навстречу Орму Умнику, чтобы вместе напасть на двор Агнара ярла. Но вместо Орма, напоролись на дружину ярла.
Их было тридцать пять против наших двух с половиной десятков. И они были на своей земле. Что же ты не пришёл, Умник?
Агнар стоял впереди, и рука его лежала на рукояти меча. Что убирало лишние вопросы.
Ярл смотрел холодно, потом неспешно потянул из ножен узорчатый клинок. Меч с тихим шелестом выполз из кожаной колыбели. Шелест родил эхо в наших рядах и рядах недругов…
Викинг рождён для битвы и в ней умирает. И если выпадет удача пасть в бою, с мечом в руке – что ж, у Всеотца всегда найдётся место за дружинным столом! Но и после гибели смысл посмертного существования – битва, победу в которой будут стремиться вырвать любой ценой, хотя заранее знают, что не увидят рассвет нового мира.
Хельги увидел два светящихся огонька. Поначалу он принял их за странные картины, которые рисует перед обречёнными скорая смерть. Но огоньки переместились вправо, потом – влево.
Наступали сумерки, серым плащом укрывая белизну снега. А в ночное время, кто ж не знает, нечисть выползает из нор, не страшась разящего молота Аса-Тора.
Кто там? Тролли? Или кто похуже? Тот, кто придёт к нему, лишь, когда ночь полностью вступит в свои права. Подождём, мне некуда спешить. Впереди у меня вечность!
Викинг попробовал рассмеяться своим прежним хриплым смехом, но из груди послышалось бульканье, перешедшее в слабый кашель. Боль скрутила и едва не опрокинула Хельги набок, в очередной раз похитив сознание.
…Тело, посиневшее от потери крови, долгого сидения на снегу и набиравшего силу мороза. Зиявшее в свете восходившей луны чёрными ранами. Тело воина, жизнь в котором теплилась слабым огоньком, вопреки всему отказывалось умирать.
На том месте, где в беспросветных сумерках светились нездешним огнём глаза, теперь сидел волк. Крупный, хотя изрядно отощавший. И даже густой, серебрящийся под лунными лучами мех не мог скрыть впалого живота, ребристой грудины.
Серый ждал. Сколько так продолжалось, викинг сказать не мог. Луна сдвинулась на два пальца, и волк сделал осторожный шаг вперёд. Голова Олавсона качнулась в сторону, зашуршав инеем на спутанных космах. Волк остановился и принялся скусывать лед между подушечками лап – ничего, он подождёт.
Луна сдвинулась на ладонь. Глаза изменили викингу: силуэт волка расплывался, сливаясь с чернотой леса. Когда же ты, наконец, оборвёшь острыми клыками нить моей жизни?
Вдруг серый вскочил. Хельги скорее почувствовал это, чем увидел. Взгляд Олавсона теперь с трудом пробивался далее пары шагов. Взгляд, даже со скамьи кормщика способный раньше всех разглядеть парус далёкого драккара!
Викинг скосил глаза вправо: тело он уже не чувствовал, но ещё видел меч, стиснутый обмороженными пальцами.
Волк метнулся в кусты. В висевшей на полем мертвецов тишине послышался хруст наста. Вскоре донеслись голоса.
Хельги сипло выдохнул.
- Все мертвы! Клянусь Мьольнниром, то была славная сеча! Жаль, что мы опоздали! Хитрый Агнар устроил нам засаду, а сам пришёл сюда, встретить Палёного!
- Посмотри, как покорежен шлем Агнара! Добрый был удар!
- Смотрите лучше, если кто живой.
- Глянь, родич! Да, это ж Хельги! Вроде ещё жив! Позовите Орма!
Викинги сгрудились вокруг сидящего воина: кто-то начал стягивать промёрзшую кольчугу, растирать холодное тело, кто-то разводил костёр.
Тени вокруг сгущались. Тьма подступала: тролли и йотуны, инеистые великаны – хримтурсы. Скакали на волках лохматые ведьмы, дёргая за сплетённые из живых змей удила. Вдалеке бесился, стараясь порвать цепи Фенрир Волк. Выплывал из-за утёса корабль мертвецов, на месте кормщика стоял рыжеволосый Локи, рядом с ним закутанная в рясу фигура с крестом на груди.
Хельги из последних сил стиснул меч - подходите, твари!
За спиной послышался хриплый клич боевых рогов. Олавсон оглянулся: неслась закованная в железную чешую лавина, а впереди на восьминогом сером жеребце – сам Один! Дрожит в предвкушении битвы копьё Гунгнир, яростно сверкает единственный глаз.
А позади Всеотца летят, как на крыльях, родичи: Торвальд Три Пальца, Хескульд, Ракни Черноволосый, Олав Храбрый, Оттар Костолом – все в первых рядах! Гудит земля под ногами избранных героев, эйнхериев. Заметили – улыбнулись: давай с нами, брат!
Поднимается Хельги. Тело больше не носит тяжких ран, всё также зорок взгляд, и радость бешеная, неуёмная рвётся из широкой груди. И разрывает глотки древний боевой клич: «Во славу Одина!».
С диким лязгом жалобно стонут цепи чудовища Фенрира, и раскрывается на полнеба жадная зловонная пасть. Но Хельги уже всё равно – он в одном строю с родичами, со своим хирдом, и враг впереди силён и безжалостен. Чего ещё надобно викингу?
На пир клинков призови друзей,
И песню стрелам пропой.
И тот, кто пред хмелем битвы сильней -
тот и вернётся домой!
Героев вспомни минувших дней,
На битву их призови -
Всех, кто ушёл в пучину морей,
Стоя по пояс в крови.
И нет в этой битве пути нам назад,
Как нет пути за кормой.
И даже сам Один не сможет сказать,
Когда мы вернёмся домой.
<БОЕВОЙ МАРШ ДАНОВ>