рассказ
Дмитрий Александрович Тарцев не был карьеристом. Так уж сложилась его судьба, что все в ней выходило удачно: в двадцать один закончил училище; в двадцать восемь, одолев заочно высшую мореходку, стал капитаном, потом работал флагманом, начальником про мысла, главным капитаном Управления. Он не был карьеристом и доказал это, вдруг в тридцать семь лет оставив кресло в Управлении и отправившись в море простым капитаном-наставником. Звание негромкое, хлопот никаких, тем более что и наставлять-то, собственно, было не кого: капитаны знали свое дело, рыба ловилась хорошо, никаких ЧП не случалось. Дмитрий Александрович слонялся по промыслу, по плавб азам и «кошелькам», жил у друзей-кэпов, играл ночи напролет в преферанс и зевал.
Как-то раз, когда он подремывал после обеда в отдельной каюте одного из СРТ,— послышался осторожный стук в дверь. Не успел Дмитрий Александрович откликнуться, как дверь эта скрипнула, приоткрылась, и в каюту протиснулся старичок капитан. На попытку наставника приподняться в постели, он, виновато морщась, замахал руками и сел в изголовье на диванчик. Дмитрий Александрович слегка удивился: вс егда бойкий, разговорчивый, старичок этот теперь казался смущенным, молчал, покашливал, потом взял со стола сигареты и закурил, чего не позволял себе даже в самые тревожные минуты кошелькования.
- Что-то случилось, Порфирыч? - спросил Дмитрий Александрович, с трудом перебарывая зевоту и все же опуская босые ноги на палубу. - Выкладывай.
- Ты лежи, Дима, лежи... Нет, ничего не случилось. - Он вдруг закашлялся до хрипоты, проглотил слюну и, затушив сигарету, уставился на Дмитрия Александровича непривычно-пристальным взглядом. - Тут того, Дима... Радиограмка, значит, тебе пришла...
- Из Управления?.. Так я же утром с ними разговаривал!
- Да... так вот. Не из Управления, значит. - Порфирыч совершенно растерялся, даже покраснел от напряжения.
- Из порта? Кому я нужен! - принялся перебирать возможных адресантов Дмитрий Александрович. - Может, Рига-центр?.. Нет, вы звали бы на связь... Сама Москва, что ли, Порфирыч?! - Тут он хлопнул себя по голым коленям и засмеялся. - Да ты давай радиограмму-то! Чего я гадаю?!
Старичок нерешительно запустил руку в карман своего ровесника-пиджака и вытащил сложенный вчетверо листочек; однако прот януть его Дмитрию Александровичу не поспешил, а привстал, кашлянул, опять сел, наконец глубоко вздохнул и произнес, глядя куда-то под с тол:
- Ты, Дима, только не волнуйся... Тут тебе из дома. Дело житейское, значит, с каждым бывает... Я вот, помню, был как-то на БНБ** еще, молодой был, тока-тока сына женил... И получаю, значит, радиограмму из дома...
Дмитрий Александрович смотрел на Порфирыча, а сам не видел и не слышал его. Ошеломила нелепая догадка. Капитан зачем-то рассказывал о смерти своей жены, а перед Дмитрием Александровичем возник и разросся, заполнив собой всю каюту, полузабытый им в промысловых буднях образ Лены... Нет, он не подумал о несчастье - из всех слов Порфирыча его смутило лишь одно: «дом». «Но зачем эта радиограмма? - внутренне обозлился он. - Уж не повиниться ли она надумала? И Порфирыч, кажется, намекает на какой-то долг перед женой... Или уже развод просит?..»
- И так мне, значит, стало гадко - не горько, Дима, а гадко, - разговорился капитан, - что хоть в петлю полезай. Подлецом, значит, п очувствовал себя. Ведь всю жизнь только о море, то бишь о себе, думал...
Обижать старика невниманием Дмитрию Александровичу не хотелось, и он, делая вид, что слушает, закурил, устроился поудобнее на подушке и задумался. Вспомнив о Лене, он незаметно оживил в себе и другие связанные с нею воспоминания, вспомнил их знакомство, с вадьбу, приезд отца... Нет, сначала тещи. В ПУРП тогда перешел. А Лена...
Тот год начался для Дмитрия Александровича счастливым с первых же дней. Он уже собирался в очередной рейс начальником п ромысла, как вдруг после праздника ему предложили должность главного капитана Управления. Едва успел осмыслить столь небезрадостн ое событие - познакомился с Леной. До этого он жил лишь океаном, промыслами, нимало не заботясь о своем земном благополучии. Понеся рога от первой жены, с которой сошелся еще в курсантах и которая сразу же, только он отошел за приемный буй, ударилась в разврат, он р ешил, что женщины - вещь несерьезная и думал о них не больше, чем думает пьющий исключительно по праздникам о спиртном. За четыре года капитанства Дмитрий Тарцев заработал квартиру (однокомнатную, но в самом центре города, над рестораном и с видом на порт и море) и, кое-как раскидав в ней необходимую мебель, - передал на время плаваний друзьям. Друзья встречали его у причала, знакомили со своими подругами, среди которых всегда находилась какая-нибудь «бесхозная», и оставляли до утра в покое. Со следующего дня начинались визит ы, набеги на ресторан, новые знакомства и новые порции спиртного. Дима был совершенно доволен, даже счастлив, много шутил, смеялся, снисходительно поглаживая при этом колени поклонниц, а когда наступала минута отхода - прощался с ними с облегчением и сразу погружал ся в работу, превращаясь из Димы в Дмитрия Александровича Тарцева - сурового начальника огромных промысловых районов Атлантики.
С Леной он повстречался в Москве, в вестибюле министерства, куда ездил утверждаться в должности, и с того дня жизнь его «сделала полный оверкиль»** (как шутил он впоследствии). Лена покорила его, он влюбился и опьянел настолько, что привез ее в свою квартиру, выгнав оттуда ошарашенных друзей, и женился. Друзьям же объяснил, что ему надоела холостяцкая жизнь, что пора (давно пора было) под умать о семье, что вот и новая работа обязывает остепениться. Друзья понимающе покивали, поздравили, обмыли это дело и печально раз брелись в поисках нового пристанища. А вскоре до Дмитрия Александровича донеслись слухи о его браке «по расчету». Однако он-то знал, что никакого расчета у него не было и оставался спокойным, считая высокое положение своей новой тещи (она оказалась сотрудником его министерства) чистой случайностью, двадцатитрехлетие Лены - очередным подарком судьбы, забвение моря - пришедшей с годами мудрос тью.
За короткое время медового месяца он сильно изменился, и хотя оставался все таким же шутником - узнать его теперь было труд но. Ухоженный, трезвый, равнодушный к проходящим по улицам знакомкам, строгий в управлении, как был когда-то строг лишь на промысле. И еще больше изменился он после знакомства с тещей, которая приехала к «милым своим деткам» в начале лета, после заграничной коман дировки. Дмитрий Александрович ей понравился, так что на второй же день она забыла назвать его по отчеству, назвала просто Митей, и по том так и закрепилось в ее устах это простое житейское имя. Понравился ей и город, в котором она прежде никогда не бывала, и море, осо бенное в этом месте Прибалтики, и люди, улыбающиеся ей на улицах и в ресторанах. Она была еще довольно молода (всего на пять лет ста рше Дмитрия), темпераментна и весела и, в свою очередь, понравилась Дмитрию, возбудила в нем необычайный прилив родственных чувст в.
Галина Андреевна решила погостить у Тарцевых до конца отпуска, и объявление об этом ничуть не огорчило зятя. Он с удовольст вием отмечал, как все увереннее в ее присутствии чувствует себя хозяйкой Лена, как сам он, возвращаясь с работы, с нетерпением думает об ожидающем его дома отдыхе, о смехе двух этих милых женщин, о веселии, ничем не походящим на его прежние разгулы.
Особенно полюбились Дмитрию вечера, когда после ужина они втроем рассаживались за столом перед раскрытой дверью балко на и, глядя на угасающий закат, смеясь и подшучивая друг над другом, начинали преферанс, которому обучил их Дмитрий.
- Ну, Митя, какой стимул ты нам предложишь сегодня? - спрашивала обычно Галина Андреевна, потирая ознобленные легким вете рком, красные от свежего загара плечи и подмигивая дочери.
- Сегодня мы будет играть на...
- Дмитрий закатывал глаза, придумывая какое-нибудь неожиданное и потешное наказание проигравшемуся, а потом вдруг засмея вшись, предлагал приседания, кукарекание с балкона или шлепки определенным количеством карт по носу. Игра начиналась, звучала приятная музыка из купленного еще при первой жене магнитофона, внизу гудел, настраивался на ночной лад, шумный портовый город, а легкий см ех женщин и нежное прикосновение рук Лены опьяняли Дмитрия, заставляли забывать и о недавнем глупом прошлом, и о неудачном первом браке, и о первой жене, встретившейся ему вчера на улице в сомнительной компании портовых краль. Счастливый год продолжался, и прия тно было ожидать, что еще нового и хорошего принесет завтрашний день.
Но вот однажды, когда они сидели так, играли и смеялись, в квартиру позвонили. Предположив, что это явился кто-то из прежних д рузей, Дмитрий недовольно поморщился, но все же поднялся и пошел открывать.
- Вам телеграмма, - сообщила из коридора миловидная девушка и протянула карандаш: - Распишитесь.
Он недоверчиво взглянул на девушку, пожал в недоумении плечами, а расписавшись и закрыв дверь на ключ, в полной растерянн ости вернулся к столу, держа при этом в руке телеграмму так, словно никогда в жизни не видывал никаких телеграмм. Лена тут же вскочила и нагнулась к нему через плечо, Галина Андреевна равнодушно продолжала тасовать колоду.
- «Сын встречай 15 приеду отец», - прочитал Дмитрий вслух и вдруг покраснел. Правда, вскоре лицо его обрело обычное жизнерадостное выражение, и он, небрежно бросив телеграмму на подоконник и также небрежно опустившись на стул, рассмеялся, только взгляд его остался задумчивым и даже печальным.
- Ты не рад, Дима, - заметив это, спросила Лена.
- Да нет! Почему же?! - возразил Дмитрий и засмеялся. - Это здорово! Вот уж завтра будет веселье! Познакомитесь! Я еще не ра ссказывал вам о нем?
Тут он, не забывая брать «взятки», принялся рассказывать об отце, и рассказ этот вышел таким странным, что под конец его Лена уже не могла отличить валетов от королей, а Галина Андреевна вместо восьми взяток на червях объявила мизер и дальше играть не захоте ла.
- Да, он такой! - не замечая их волнения, говорил Дмитрий. - Помню, как-то купил целый ящик водки в зарплату, привез в телеге... Да! Я забыл сказать, что он у нас работает на стройке возчиком, как переехали в Иваново из деревни, так и работает, и лошадь даже в нашем д воре держит! И не плохо платят, к тому же калымы... Ну вот, привез этот ящик, думал хватит пить до аванса, но куда там! Через три дня ни капли не осталось!.. А то раз Машку свою продал! Вот смеху! Это он живет сейчас с одной женщиной - с Машкой. Приходит и хохочет: Машку, г оворит, какому-то мужику пьяному за рубль продал! За рубль, представляете?!
- Да... интересный человек! - натянуто улыбаясь, произнесла Галина Андреевна и поднялась из-за стола. Только тут Дмитрий заме тил испуг в ее отчего-то покрасневших глазах.
- Чудак он! Всю жизнь чудит! - подтвердил Дмитрий, провожая вышедшую на балкон тещу задумчивым взглядом.
Когда же стали укладываться спать, Лена спросила тихо:
- Ты что загрустил, Дима? Не рад, я вижу, что не рад. - И, не дождавшись ответа, добавила: - А ведь я даже не знала, что у тебя есть отец...
Наступившая ночь была беспокойной. Как ни старалась Галина Андреевна отвлечься от мрачных мыслей о встрече со сватом, ей это не удавалось, и до четыре утра доносились из комнаты тяжелые вздохи, даже стоны. Лежащие в кухне на постеленном на полу матраце Дмитрий и Лена молчали, но каждый по-своему остро воспринимал и эти стоны, и недавний рассказ Дмитрия; предчувствие чего-то неприят ного, должного состояться неизбежно и, может быть, надолго расстроить привычный ритм их жизни витало в темной квартире.
Впрочем, ход мыслей Дмитрия вскоре принял иной оборот: вспоминая прошедший вечер с момента получения телеграммы до тих их слов Лены, он вдруг ощутил в себе необыкновенное беспокойство и уже совсем не знал, как ему быть, как вести себя завтра, что говори ть отцу, как обращаться с ним при теще. Не знал и с грустью признавался себе, что стесняется (да, стесняется!) еще не приехавшего отца. Это было горькое признание. Еще ни разу в жизни ничего подобного с ним не случалось. Ну отец и отец. Он дал Дмитрию жизнь, вырастил, в оспитал его, вырастил и воспитал еще четверых. Нехорошо, низко упрекать его теперь в грубости и страсти к водке. Да, он таков, но что же из этого? Он таков, но дети-то, дети! Все грамотные и достаточно серьезно определены в жизни, а Дмитрий - так вообще величина!
Но теперь он стеснялся и чувствовал, что не стесняться не может. «А это я хорошо сделал, что в таком виде преподнес им его. Пусть эту ночь не поспят, поволнуются - тем приятнее будет знакомство. В конце концов, не такой уж он страшный - отец. А если и грубоват, зато душа какая, и глаза всегда добрые», - успокаивал себя Дмитрий и попытался вспомнить отцовские глаза, потом всего его, большого, сил ьного, но в то же время беззащитного среди людей культурных и образованных. Незаметно воображение перенесло Дмитрия в прошлое, в детство, и вот уже на глаза навернулись слезы нежности, и он потянулся к сигаретам, но спохватился и уткнулся носом в подушку... И опять воспоминания: отец, мать, детство. Представилась ему большая комната их старого дома в Иванове. Они всей семьей сидят за столом, об едают. Тут и мать, и отец. Едят из общей миски окрошку, морщатся, а отец смеется заливисто и громко и подмигивает матери, еще здоровой и красивой... А вот они расселись в телеге и едут по улице, с песнями. Отец и тут смеется во весь голос. Прохожие останавливаются и с не доумением смотрят на их «обоз». «Цыгане! Цыгане едут!» - слышится со всех сторон. Вдруг откуда-то в голову отцу летит камень. Он пошатнулся, крякнул и опять засмеялся. Оглянувшись же и увидев пустую телегу, крикнул вслед бросившимся искать обидчика сыновьям: «Стойте! Стойте, оглашенные! Мне же не больно!..»
Давно это было. Да, над ними смеялись, их оскорбляли и потешались над их бедностью, над их грязной одеждой и черными головами. Над отцом и до сих пор смеются, несмотря на то, что все его чумазые и черноголовые пацаны стали солидными, уважаемыми людьми. И вот теперь Дмитрию стыдно за него, и перед кем стыдно? Перед избалованной и никогда не видевшей нищеты Леной? Перед напудренной и обвешанной золотом тещей?.. Но что же делать, видно, так далеко шагнул он в жизнь, видно, не будет больше даже намека на возврат к этим детским годам.
И Дмитрий опять не знал как быть, как вести себя и что говорить завтра. Так и заснул под утро со смятеньем в душе, а пробудившись, не обнаружил в себе ни хорошего настроения, ни привычного желания громко смеяться, шутить, разговаривать. Так и ушел на работу серьезный и молчаливый, забыв на прощальное объятие Лены ответить поцелуем.
На перроне же, когда объявили прибытие московского, и мать с дочерью принялись поправлять свои прически и костюмы, он вдруг оживился, заулыбался и даже пошутил:
- Вы словно французского посла встречаете!
Вконец расстроенные, они взглянули на него с выражением испуга и грусти на бледных лицах, а потом, спустя четверть часа, так с этими выражениями и предстали перед тяжело спустившимся на платформу из тамбура общего вагона Александром Матвеичем Тарцевым.
При виде отца Дмитрий вроде очнулся и, обнимая и целуя его в успевшую за время дороги обрасти густыми колючками щеку, подумал, что напрасно волновался, что ни в коем случае не может этот неповоротливый, небритый человек сделать что-либо неприятное дамам, осматривающим его глазами, полными напряженного внимания.
- Папа, папа... Приехал! Наконец-то! - говорил Дмитрий, забыв обо всем на свете, глядя на отца влажными глазами. Запах дома, де тства, еще чего-то до слез родного кружил голову, расслаблял волю, уносил куда-то далеко-далеко из этого города, с этого перрона.
Александр Матвеич плакал и улыбался сквозь слезы глядя не на сына, а в сторону на раскрашенную густо! зеленью сирени платформу, и смущенно вертел в руке небольшой чемоданчик.
- Вот, папа, - опомнился Дмитрий. - Вот познакомься: это Галина Андреевна, а это Лена - моя жена.
Без тени удивления и стыда отец сгреб широкой ладонью слезы, тщательно вытер ее о полу помятого пиджака, затем протянул руку Галине Андреевне, поклонился ей молча и нелепо. Потом привлек к себе Лену и поцеловал ее куда-то в голову, повернулся к Дмитрию с у лыбкой.
- Так, значит, женился, сын? Ну пойдем! Веди в свои хоромы! Ну и слава те! Хватит уж кобелем-то шастать! Женился и... ладно! - г оворил Александр Матвеич, вразвалочку продвигаясь по перрону рядом с сыном и уже не обращая внимания на молчаливо следующих за н ими женщин. - А я вот приехал! Надо, думаю, побывать у тебя, ни разу не был. Тут летось к Мишке ездил. Пьет, собака! Начальник, а пьет, как мерин... А ты, гляжу, молодуху взял?! Верно, мать их! Оно лучше!..
Дмитрий почувствовал, как у него засосало под ложечкой, как капельки пота выступили на лбу, словно он с тяжкого похмелья вышел на улицу и стоял теперь посреди дороги, не решаясь ни шагнуть вперед, ни вернуться к обочине.
- А теща вроде как начальница? - продолжал разговор Александр Матвеич. - Расфуфыренная такая!
Говорил он громко, не замечая оглядывающихся людей на привокзальной площади, размахивая свободной рукой и с удивлением глядя по сторонам.
- Да... начальница, - выдавил Дмитрий и замолчал, не зная, что еще сказать, что еще сказать бы такое, чтобы отец понял его, а пон яв, не обиделся. Нельзя было обижать в эти счастливые минуты встречи; дома, в Иванове, когда Дмитрий раз в три года приезжал к отцу, было можно, там он сдерживал его то и дело, то и дело воспитывал, корил за эту грубость и бесцеремонность на людях, но здесь, сейчас...
- Ты, пап, потише бы, а? - осмелился он наконец и добавил шутливо: - Здесь тебе не Иваново, не любят, черти, шума!
Александр Матвеич бросил на сына помрачневший было взгляд, но тут же усмехнулся: понял, дескать, - и замолчал.
- А теща, пап, в Москве в министерстве работает. Недавно из Испании вернулась, гостит вот у нас, - попробовал Дмитрий таким со общением заинтересовать отца и заинтересовал. Александр Матвеич удивился, воскликнул, внезапно остановившись:
- Да ну?! Эк хватил, сын! Ну хватил!..
Когда уселись в такси и оно помчало их по блистающему солнцем и зеленью городу, отец не переставал восхищаться, и не понятно было чем: мелькающими за окном автомобиля домами, рекламами на двух языках или услышанному разговору о женщине, сидящей рядом с ним на сиденье.
- Что, интересно, Александр Матвеич? Вы впервые здесь, в Прибалтике? - поинтересовалась Галина Андреевна, как можно приветливее улыбаясь.
- Угу, - кивнул тот в ответ и снова отвернулся к окну...
- Я тоже. Интересный город, не типичный, не российский.
- Это уж точно! Ха-ха-ха! - дернулся Александр Матвеич, но, вспомнив что-то, сразу притих, сказав лишь: - Большой город. Бешеный. Вишь, как носятся по улице-то...
Да, Александр Матвеич конфузился, покрякивал, боясь сказать что-нибудь не то, но на усталость в нем не было и намека, словно не проехал он полторы тысячи километров в общем вагоне, сразу из своего деревянного, провонявшего керосином и конским навозом дома перенесся сюда — в город, где жил его любимый и «самый умный из всех ивановских», сын, встрече с которым радовался теперь Алексан др Матвеич, не зная, как выразить эту радость. И только глаза его, большие, черные и глубоко запавшие глаза, блестели, когда он встречал ся с Дмитрием взглядом.
В квартиру он вошел осторожно, словно опасаясь, что пол может рухнуть под тяжестью его тела. Окинул взором ее невеликое пространство и огорчился: «дыра, не хоромы». Но выслушав заверение Дмитрия, что квартиру ему скоро обменяют на трехкомнатную, соответствующую его новой должности, тут же просиял, а дождавшись, когда Галина Андреевна с Леной ушли на кухню, захохотал на весь дом:
- А что, едрена вошь! Аль Дмитрий Тарцев хуже министра соображает! И жить должен не хуже! Хо-хо-хо - Го-го-го! - загоготал, за бывшись и Дмитрий, и долго еще смеялся и, с нежностью глядя на отца, слушая, давно ему известные, но давно и не слышанные слова и за мечания. Однако беспокойство не покидало его, и слушая, он порой напряженно вздыхал.
Не ожидал, не мог предположить Дмитрий, что когда-нибудь может случиться такая встреча с отцом. А теперь - вот он, ходит по комнате, размахивает руками, гремит своим басом и не догадывается, какие муки испытывает его любимый сын. И из-за чего? Из-за того, что в кухне за стенкой находятся две женщины, портить отношения с которыми нельзя ни в коем случае. И не зависит он от них, никак не зависит, но... нельзя.
Тем временем Галина Андреевна стояла у окна и говорила, покачивая головой, суетящейся возле газовой плиты Лене:
- Нехорошо Митя поступил, некрасиво. Неужели трудно было написать отцу о вашем браке?.. Не понимаю.
- Он никому не пишет, мама, - защищала мужа Лена.
- Заставила бы.
- А я знала? И вообще я еще не изучила его. Вчера пугал нас отцом, а вышло, что не такой уж он и страшный даже, напротив, жалкий какой-то, точно сам нас боится.
- Ой, дочка, что-то пугают меня эти Тарцевы. Слышишь, как хохочут? - вздохнула Галина Андреевна.
- Они простые, мама. Мне кажется: это простота и больше ничего, - успокоила ее дочь и тоже вздохнула, вспомнив, отчего-то с грустью, то счастливое время, когда они жили с Димой вдвоем и когда она еще не знала, что у него есть отец.
Пока готовился обед, Александр Матвеич спешил сообщить сыну все новости, накопившиеся в родне и в городе за три года разлуки, а Дмитрий, также кивая ему и посмеиваясь вместе с ним, не переставал сокрушаться. Он уже не, искал оправдания себе - и так все было понятно. Ему казалось, что непременно нужно найти какой-то выход, иначе все в его жизни переиначится к худшему. Да и не только в его жизни - в жизни всех этих людей, собравшихся в его холостяцкой (так вдруг подумалось ему) квартире.
А ведь как он соскучился по отцу, как хотел его видеть, слышать, как ждал встречи с ним! Последний раз был дома три года назад, зимой. Тогда отец болел, лежал в маленькой комнате с плотно занавешенным какой-то тряпкой окном, несмотря на то что в доме были еще три большие и светлые комнаты, и ухаживала за ним Машка - женщина неопределенного возраста и неопределенного положения, с которой жил отец уже лет десять и которую назвать иначе, как только Машкой, не поворачивался язык. Отец был бледен и, видимо, подумывал уже смерти, но находил в себе силы так же хохотать рассказывать о молодухах, которых он, похоже, выдумывал, как выдумывал боящихся его милиционеров и начальников. Только перед отъездом Дмитрия старик загрустил и даже обронил слезу, прошептав слабым голосом:
- Вот сын... Поди, не свидимся больше. Пора мне, на хрен... Тпру, приехали...
- Полно, пап, не ври, - возразил Дмитрий. - Не выдумывай. Ты еще крепкий, еще орел!
Да, Дмитрий знал тогда, что и смерть свою отец выдумал, может, даже и болезнь... Но всю долгую обратную дорогу не находил себе места и, признаваясь, что если не в этот год, то в следующий, через три, через десять - все равно придется ехать домой «по телеграмм е», не мог представить себе, как это: не будет отца, как это: не будет дома. Вспоминал смерть бабушки, деда, потом матери, но все было как -то естественно в их смертях. И оставался дом. Может быть, это и было главным: с ними прощались, а дом оставался, не будет отца - не будет и дома...
Когда сели наконец за стол, когда Дмитрий свернул и пробку с коньячной бутылки и наполнил стопки, Александр Матвеич встал. Оглядел всех помутневшим от нежности взглядом и негромко, заметно волнуясь, заговорил:
- Ну, шутки мы нашутимся ище, сын. А вот торжество ныне... торжество!
Он вдруг виновато замолчал, и все заметили горячий блеск в его густых ресницах. Дмитрий опустил голову, Галина Андреевна не мигая следила за сватом, будто бы пыталась проникнуть через этот блеск в его загадочную душу, разгадать ее, понять, что за сердце бьется в его широкой, внушающей страх, но в то же время и притягивающей какой-то могучей силой груди.
Александр Матвеич справился с волнением, крякнул в кулак и поднял со стола стопку.
- Торжество ныне... Узнал я вот, что сын мой Дмитрий, стало быть, женился. Леночка вот, дочка милая, сваха, значит, это - большой человек. Я человек неграмотный, всю жизнь этими вот руками вожжи, лошадок... А Дмитрий, вишь, большой человек заделался, сукин сын...
- Короче, пап! - прервал его Дмитрий, ерзающий на стуле и чувствующий, как больно бьет по сердцу каждое слово отца. Не умел отец говорить, но - казалось Дмитрию - хорошо говорит, хорошо, но... кто его тут поймет, кроме сына?
- Не надо, Митя, не перебивай, - попросила Галина Андреевна и неодобрительно покачала головой. - Говорите, Александр Матвеевич. Мы вас внимательно слушаем.
- Так вот оно и есть! - обрадовался тот и расправил плечи. - Мир вам, значится, и... счастье. Да... Настасью бы сейчас, мать... Но я вот приехал. Ну давайте Дочка, стало быть, Леночка. Сваха, вот... забыл, как величать-то...
Он чокнулся со всеми по порядку, выпил одним махом улыбнулся виновато и, опустившись на стул, поднес к волосатым ноздрям к усок ржаного хлеба. Вся его фигура как-то сразу одомашнилась, тепло поперло из-под расстегнутой на груди рубахи, тепло излучали большие черные глаза и красивые, чуть припухшие, точно у только что утратившей невинность девушки, губы. Разгладились морщины на обветренном красном лице, и Лена, проникнувшись глубокой нежностью к этому человеку, опять подумала: «Да, они простые. Это простота, народная простота».
«Да, отец, - думал в свою очередь Дмитрий, неторопливо закусывая и поглядывая на окружающих довольным взглядом. - Как я се йчас понимаю тебя. Как счастлив, что ты здесь, с нами, хоть ненадолго, но с нами, не один да еще в центре внимания таких образованных людей. На всю оставшуюся жизнь хватит тебе этого внимания. Вернешься домой, и побегут день за днем, вечер за вечером в опустевшем д оме, где за бутылкой - другой пустишь ты, наряду, с горькой, и радостную слезу. И приставать будешь к соседям с бесконечными рассказами про свою поездку к начальнику Дмитрию и про то, как ты сидел за одним столом и пил коньяк из одной бутылки с «министерской свахой». Отец, отец...»
Выпили по второй, и начался обычный в таких случаях разговор, еще не пьяный, но уже и не скованный, о жизни. Отец рассказывал, как умел, про ивановскую жизнь, про свою устаревшую возчичью работу, Про остальных братьев Дмитрия, всяк по-своему устроившихся на свете, потом поинтересовался: «Как ты, сваха, этак в столице, в министерстве-то можешь?» Подивился рассказу Галины Андреевны об Испании, где «в магазинах много всего, а мужчины водку почти не пьют, наслаждаясь лишь пивом, которое распивают в барах, целыми вечерами, играя в шахматы или на специальных автоматах».
- Да ну - пиво? - пожал плечами Александр Матвеич. - Мне вот оно что есть, что нет. Моча мочой. Башка только потом трещит. Луч ше, будь немного, стаканчик, но белой...
Откупорили еще бутылку - для мужчин, а женщинам натурального литовского вина, пахнущего на нюх Александра Матвеича «квасом, что в деревнях в кадушках хоронили». При этих словах Дмитрий вспомнил деревню, родину отца, откуда они переехали в Иваново. Хорошо было в деревне, уютно. Но только и осталось воспоминаний, что хорошо да уютно, да еще вот кадушка каким-то чудом уцелела в памяти. Кажется, в деревне отца все уважали... Это уж точно: уважали, а не смеялись, как в городе, не называли цыганом, зная, что никакой он не цыган, а простой русский мужик. Михаил - старший брат - говорил, что в деревне отец не пил, да и сам Дмитрий помнил, что пить он стал после с мерти матери.
«Как же он сейчас-то так держится? - удивился Дмитрий, поймав себя на мысли о пьянстве отца. - Видно, понимает, где находится или, и вправду, постарел». Но Александр Матвеич и не собирался «держаться». Зачем? Все же тут свои, а со своими как следует выпить - сам Господь Бог велел. И он выпивал, незаметно пьянея, незаметно повышая голос и грохоча временами своим мощным смехом, от которого дрожь пробегала по стенам, но который приятно удивлял Галину Андреевну, так что скоро она открыла в свате «оригинального человека». Вместе с тем и ей вспомнилось что-то далекое-далекое в детстве, деревня, где жила когда-то ее бабушка, бородатые мужики на завалинках с самокрутками в черных зубах и рыжие кони, несущие ее в телеге по краю пшеничного поля. Так ли уж это было на самом деле - она не мог ла бы сказать с уверенностью, но мужики-то, точно, были. Однако такие воспоминания, столь для нее новые и странные, скорее испугали Галину Андреевну, чем обрадовали, и только теплота в захмелевшем взгляде свата успокаивала и заставляла с интересом слушать его расска зы.
Интересен был Александр Матвеич и Лене. Обнаружив в нем простоту, она очаровалась ею, как недавно очаровалась умом и веселостью Дмитрия. Очаровалась и целиком отдалась во власть чувствам. Она еще не умела управлять своими чувствами, сопротивляться, когда нужно, им, потому, наверно, и хлопала сейчас в ладоши смеясь над шутливыми выходками Александра Матвеича.
А тот, ощутив себя свободным, как дома, в этой «задушевной компании», уже отплясывал посредине комнаты, ухая и притопывая, под аккомпанемент дрожащего на всей громкости магнитофона.
- Так, папа, давай, давай! Покажи класс! Вот как у нас пляшут! - кричал Дмитрий и сам вдруг выскочил из-за стола и, натыкаясь на стулья и подмигивая Лене, пустился в пляс с заломленными над головой руками. - Что, теща?! Не ожидала увидеть, как я могу откаблучивать?! - смеялся он. - То-то! Давай, папа, давай! Женщины сидели, завороженные этой пляской отца с сыном, улыбались, хлопали в ладоши и лишь временами, при взгляде друг на друга, им становилось стыдно чего-то, и краска все гуще покрывала их щеки.
А за окном уже смеркалось. Балтийский вечер затухал. Облака над горизонтом заканчивали свою головокружительную пляску с со лнцем, отсвечивая последними золотистыми бликами. А само солнце, скрывшееся в изумрудных водах, начинало сердиться, отчего холодн ый блеск заскользил по высоким городским крышам, по стрелам портовых кранов и мачтам дремлющих у причалов судов, И опять, как все в этот вечер, веселье пробудило в памяти Дмитрия ивановские вечера, гулянки в родном доме, те гулянки, на которые по праздникам собирал ась обширная тарцевская родня и веселилась до третьих петухов, в плясках и песнях находя забвение от трудов. Дмитрий закрыл глаза, глубоко вдыхая врывающийся через открытую балконную дверь вечерний свежий воздух, а перед глазами кружилась в танце мать, помахивая платочком и посмеиваясь над крутящимся вприсядку возле ее ног отцом. Грустно стало Дмитрию, и не хотелось ему грустить, и веселиться надоело, но в то же время возникло вдруг желание показать в себе что-то такое, от чего теща отмахнулась бы в смущении, а сама подумала: «Да, не таков Дмитрий Тарцев, каким я до сих его знала, не таков».
- Пап, а расскажи, как ты Машку свою продал! - попросил Дмитрий, возвращаясь к столу и тяжело дыша.
- Да ну, это... баловство! - отмахнулся смутившийся Александр Матвеич. - Это я так... баловство.
- Да ты не стесняйся! Кого тебе стесняться! - приставал Дмитрий.
- Ну что?.. Шли мы этак по улице... Да не продал я!.. Баловство.
Александр Матвеич покраснел и, чтобы скрыть свое смущение, стал разливать вино.
- А помнишь, как тебя оштрафовали? Ну, когда ты участкового напугал? Вот это интересно! Послушайте!
- Митя, не трави его. Не нужно этого, - шепнула Дмитрию через стол Галина Андреевна, но Александр Матвеич, опрокинув стопку и уже совершенно освоившись, начал рассказывать.
Не нужен был этот рассказ, ни Галине Андреевне не нужен, ни Лене, ни Дмитрию - никому. Да интересного в нем было только опь яневший голос Александра Матвеича да временами срывающийся с его губ мат. Но все принялись слушать, изображая на лицах огромное в нимание. «Торжество» достигло уже той стадии, когда разумнее всего было его прекратить и улечься спать, предвкушая добрый завтрашний день, думая, засыпая, что вечер прошел удачно, мило, что вместе со знакомством внес он в душу каждого частицу новой доброты.
- А я ему и говорю: врешь! Кобель ты, говорю, драный, а не уполномоченный! Да, живу с Машкой и пью, говорю, да нешто на твои?! Но чтоб моя кобыла у магазина или где в общественном месте гадила - никогда! - стучал кулаком по столу не на шутку разошедшийся Алекса ндр Матвеич и, напрягая скулы, скрипел зубами, диким зверем оглядывая слушателей. - Я, вона, говорю, какую ораву вытянул! Сын у меня... и не выговоришь, какой начальник! А он мне — кобыла!
- Ты знаешь, Митя, он очень оригинален! - произнесла Галина Андреевна, закатывая глаза и сдерживая на своих тонких губах зевок. - Очень оригинален!
- О это еще что, да пап?! Он еще не то может! Вы бы на него дома посмотрели, что они там с Машкой вытворяют - со смеху умрешь! Их, наверно, весь город знает, таких клоунов! - выпалил вдруг Дмитрий и умолк сообразив, что дошел до точки, что все что угодно, но не это можно было сказать.
Тишина накрыла стол и сидящих за ним молчалив потупившихся людей. Лишь с улицы доносился шум вечернего города: визг автомобильных тормозов, крики подгулявших в ресторанах, писк такелажных блоков в порт напоминающий то кошачий концерт, то детский плач.
- А штраф-то, сукин сын, содрал! - попробовал оживить настроение Александр Матвеич, но уже на него не смотрели...
Теперь, размышляя под аккомпанемент монотонного голоса Порфирыча, Дмитрий Александрович ощутил легкое головокружение, какая-то незнакомая тоска пронзила грудь. И прежде, бывало, он вспоминал об этом нелестном для себя эпизоде и не оправдывал себя, хотя Лене и доказал тогда, что просто увлекся, что виной всему - коньяк и разнузданное настроение, но сейчас что-то не связывалось в его мыслях, так что и привычное оправдание выглядело наивным. Подумалось ему, что в той ссоре с Леной, после которой их счастливая жизнь пок олебалась и в конце концов сошла на нет, может быть, была повинна не Лена, а он сам и, хоть это нелепо, - поведение его в тот вечер.
- Ты эгоист, - сказала Лена, когда проводили Галину Андреевну и попыталась восстановить покой у своего очага. - Любишь только себя и выставляешь себя перед другими оригиналом...
Это было ложью, и Дмитрий, обидевшись, думал только об этой лжи в устах Лены и о своей обиде.
- Ты женился на мне, чтобы удивить своих приятелей: вот какая молодая!
«Но ведь все было хорошо. Чего она взъерепенилась?» Дмитрий Александрович оглядывался на их недолгую супружескую жизнь и, не находя в ней ничего предосудительного, все чаще и чаще возвращался к мысли о несовершенстве женского характера. Лена была верна ему - он это знал, но почему-то решил, что стоит уйти в море, и верность эта нарушится. Воспоминание о море, раз налетев на Дмитрия, не исчезло бесследно. Он затосковал. Встречался с моряками - старыми друзьями и знакомыми - листал летописи промысла, смотрел на ка рты, коих в изобилии было в его отделе, и незаметно в нем поднимался бунт. Против чего бунт - он еще не знал, но уже подолгу сидеть дома не мог и все чаще оставлял Лену в одиночестве.
- Ну что? Я же сказала, что ты думаешь лишь о себе. Зачем ты женился, Тарцев? Ты - испорченный старик?..
Он едва сдержался, чтобы не ударить ее, а через три месяца, после нелегких хлопот, ушел в море наставником.
- ... Так что вот, Дима, как бывает,— заключил Порфирыч и с облегчением вздохнул, словно закончил тяжелую работу.
- Что? - спросил Дмитрий Александрович, но, опомнившись, улыбнулся. - Ах да! Все понятно!
- Ты не волнуйся. Да и старый он был, наверно?
- Кто? - не понял Дмитрий Александрович.
- Да отец-то, значит... - Порфирыч с тревогой посмотрел на него.
- Отец? Да... (Что он говорит? Почему был?) Старый, конечно...
- Эх, все там будем, - печально закивал головой старичок и, передав Дмитрию Александровичу радиограмму, дотронулся до его п леча, прикрыл свои бесцветные глаза, потом громко вздохнул и вышел из каюты.
В море человек, как бы ни был он силен духом и равнодушен к своим бедам, - беспомощное и жалкое существо. Это Дмитрий Александрович понял сразу, как только прочитал сообщение о смерти отца. Можно кричать, вопить от душевной боли, взывать ко всем начальн икам и, наконец, списаться, вернуться на берег, но невозможно одолеть временной барьер. В море людей отделяет от родины не расстоян ие, а время, и это страшно, страшнее, чем быть обманутым любимой, чем сознавать себя негодяем. Любимую можно понять и простить, гр ех подлости можно искупить страданием и аскетизмом, время - беспощадно, и в нем - самая горькая мука для моряков и заключенных.
И была еще одна бессонная ночь в квартире Дмитрия Тарцева - ночь, наступившая в разгаре застолья и мучавшая своим безмолвием до той минуты, когда Дмитрий; устав вслушиваться в темноту, льющуюся из кухни (где спал Александр Матвеич), приподнялся и сел на своем матраце под окном.
- Куда ты, Дима? - взволнованно шепнула Лена с кровати, шепнула, опасаясь разбудить вздыхающую рядом с ней у стенки Галину Андреевну.
- Никуда, - отозвался Дмитрий. - Пойду водички попью.
- И мне принеси...
Дмитрий вошел в кухню и остановился в нерешительности. Отец притворился спящим, но Дмитрий знал не спит. Попил воды, еще постоял, поеживаясь от прохлады, потом опустился на стул, кашлянул.
- Чего не спишь, сын? - тут же раздался вопрос Александра Матвеича, стягивающего с головы одеяло. - Горит, что ли, водка-то в нутре?
- Есть немножко. Давно не пил, - не своим голосом ответил Дмитрий, готовый к серьезному, строгому разговору, может быть, к ссоре, к обиженным упрекам отца.
- Ты уж, сын, не сердись на них, - сказал вдруг тот. - Бабы, едри их в супонь! Потом опять же - интеллигенты. Вишь, слова-то все какие говорят! Ну что? Не угодил, и черт с ними! Я ваших делов не знаю, так что уж сам кумекай. Да не сердись. Плюнь. Скажи мне лучше вот что... Никак я не соображу: она, теща-то, в послах, что ли, служит?
Дмитрий долго, обстоятельно разъяснял отцу, кем работает Галина Андреевна и зачем ездит за границу, потом на вопрос о Лене так же долго рассказывал и о ней. Объяснил и свое положение, пообещав отцу устроить прогулку на пароходе.
- Ну, покататься-то я, поди, не покатаюсь! - усмехнулся Александр Матвеич и неожиданно тихо сказал: - Я завтра - домой.
- Да ты что?! - выдохнул Дмитрий. В разговоре с отцом он успокоился, решил, что, собственно, не из-за чего волноваться, что все нормально, а происшедшее - пустяк. И вот на тебе: отец завтра уезжает.
- А что? Город бешеный. Наш бешеный, а этот еще хлеще, - пояснял тем временем свое решение Александр Матвеич. - Я к тихому привык. И что? Всех посмотрел, обзнакомился. Сваха, Лена, ты - молодцом. Что еще?.. У Мишки я тоже два дня был. Не люблю гостить. Поеду.
- Ах, вон ты о чем! - поморщился Дмитрий. - Меня стеснить боишься!
Но уговаривать отца было бесполезно...
Вечером его проводили. Не чувствуя под собой земли, как на штормовой палубе, стоял Дмитрий перед вагоном, переговаривался с отцом через спущенное стекло, передавал приветы, обещал скоро приехать. И Лена, и Галина Андреевна обещали приехать - посмотреть «город Митиного детства». Никто не плакал, но никто и не улыбался. Когда же поезд растворился в вечерней мгле, мигнув тусклым огоньком последнего вагона, на перроне воцарилась тишина, и все трое почувствовали вдруг неловкость ее, почувствовали, будто с ушедшим поездом ушло и из их душ что-то такое, чему и названия нет, но с потерей чего пусто становится и внутри, и вокруг человека.
В тот вечер за преферансом Дмитрий был задумчив, и его не тревожили лишними разговорами, не напоминали об отце. И получа лось так, словно делали вид, что никакого отца не было. Но Дмитрий хорошо помнил, что был. Был и уехал.
* БНБ— большая Ньюфаундлендская Банка на северо-западе Атлантики.
** Оверкиль - в судовождении потеря устойчивости судном в результате поднятия центра тяжести, переворот вверх дном.
1981 г.