В детстве все воспринимаешь острее – оттенки неба, когда лежишь на горячей траве, подложив руку под голову, и рассматриваешь облака, забыв, что мама попросила что-то нарвать в огороде. До сих пор помню, как пахнут флоксы в вазе на столе в моей комнате. В саду у них совершенно другой аромат. Где та комната, кто живет в ней теперь..
У летних месяцев были свои запахи. Помню аромат цветущей акации и сирени. Мы лакомились их соцветиями, жевали, к ужасу родителей, кислые калачики, обносили кусты с едва завязавшимся крыжовником. Накидывались, не ожидая, пока покраснеют, на ягоды садовой земляники, чуть позже не давали созреть мелким зеленым яблочкам белого налива. Когда Фёкла Семеновна кричала, что «Танька опять навела свою шпану в сад», мама отмахивалась:«У детей авитаминоз, пусть едят». «А у их садов нет, пустодомка, нехай усё разнесуть, Федька заработаить, будешь покупать», - возмущалась бабушка, беззлобно и громко. Потом она успокаивалась и, подтянув юбку, продиралась сквозь колючие заросли крыжовника, чтобы помочь мне нарвать кислых ягод. Смотреть спокойно на расцарапанные руки внучки она не могла.
Конец лета дополнялся пряными запахами приправ, которые мама использовала при засолке овощей. В заготовительной кампании участвовали все. Отец с бабушкой вытаскивали из подвала огромные деревянные бочки. От них исходил острый, пьянящий дух, в котором угадывались запахи укропа, хрена, чеснока, смородиновых и вишневых листьев, устоявшихся за зиму. Мы с другом старались выловить огурец или помидор в вычерпываемом ведрами рассоле, а в яблочный добавляли соды и сахару, быстро взбалтывали и получали настоящую шипучку. Бочки тщательно вымывались, в них насыпали сухой горчицы и заливали холодной водой, которую, спустя несколько дней, сливали. Порожние, они выстаивались на солнце, в конце «священнодействия» окатывались бурлящим кипятком, и спускались в подвал. «Опять колдуить холера над своими бочками», - негромко, чтобы не услышала мама, возмущалась Фёкла Семёновна.
Огурцы, капуста и яблоки до лета сохраняли хрустящую упругость, помидоры не плесневели и не набирали излишней кислоты. Мамины заготовки высоко ценились соседями - Дмитричем и Иваном Александровичем, женатым на приёмных дочерях бабушки. Иногда в середине повседневных ремонтных работ они скрывались от гневного ока жен в нашей увитой виноградом беседке, чтобы распечатать припрятанную чекушку. Маме частенько доставалось за гостеприимство от сводных сёстер отца, а она беспомощно разводила руками, «ну, как я им откажу». Отец с бабушкой или Дмитричем затаскивали бочки в подвал, и тут начиналась мамина работа.
Казалось, в доме никогда не выветрится аромат антоновских яблок, вымытых и выложенных в ведра и ящики, а в саду, собирая рой пчёл, варилось на примусе в медном тазу варенье. Маму пчёлы не трогали, а я боялась выйти из дома, ожидая с книгой в руках, когда она принесет на блюдце вожделенные пенки. Рядом со мной крутился закадычный друг Лёнька. Его мать, Евгения Романовна Гаврилюк, в замужестве Плёхова, дочь поляка –железнодорожника, была сводной сестрой отца. Мы с ним тайком играли в карты, а когда засаленную колоду его мать разорвала, нарисовали самодельные и накинулись на игру в подкидного дурака с ещё большим азартом. Я оставалась дома под предлогом занятий музыкой, мучая старенький рояль фальшивыми мелодиями, а Лёнька, нарисовав очередную колоду, с утра объявлялся на пороге, не забыв предупредить Фёклу Семёновну, чтобы не выдавала нас родителям. Моя мама была уверена, что я настойчиво разучиваю полонез «Прощание с Родиной» Огинского. Это была любимая мелодия куйбышевской бабушки. Она слушала и всегда плакала, вспоминая рано умершую мать. Было нам тогда с Ленькой на двоих лет пятнадцать, я была на год старше своего друга, но в первый класс пошли вместе.
В семь лет меня в школу не отдали из-за очень маленького роста и какой –то детской болезни, надолго уложившей в постель накануне первого сентября. Ленька был счастлив, что будем учиться вместе. Мне частенько приходилось его защищать, я была драчливой, он - робким и нерешительным. К восьмому классу мой товарищ вымахал за метр восемьдесят, и теперь я могла рассчитывать на его поддержку, тем более, что он стал тайком от матери посещать секцию бокса. Денег в семье до получки не хватало, но книжные новинки постепенно заполняли книжный шкаф со стеклянными дверцами. Отец, мать, братья и я читали запоем.
К вещам, точнее, их отсутствию, родители относились философски, «Нет и Господь с ним, с барахлом, лишь бы дети были здоровы». Любили принимать друзей, ходить ответно в гости, и не слишком задумываться о будущем. Из порядком послужившей отцу железнодорожной формы мне сшили к школе пальто с воротником из той же ткани, отороченной тоненькой полоской меха. Я необыкновенно гордилась обновкой, и на вопрос соседей, откуда у меня такая шикарная вещь, гордо отвечала «из папиных штанов». Ответ знали заранее, но каждому хотелось услышать из первых уст. Особенно настырным добавляла, что сшила пальто Варечка Гомнева. Вольное обращение с фамилией соседки -портнихи, Гомон, вызывало новую волну оглушительного хохота.