Заправка на ****ом Диком Западе. Дичайший запад, дикие люди, бескрайняя степь вокруг и перекати-поле гонит ветер, сухой, как песок на котором это самое перекати-поле выросло. Ты зачем-то снова читаешь на японском, нараспев и с выражением, тебе скучно в этой глуши, я знаю. Ты жмуришься и орешь все громче, если бы твои слова были как катана – они бы убивали. Мне стоило напомнить тебе, что на заправке полно работы и машину умеешь ремонтировать только ты, иначе в один прекрасный день мы застрянем черт знает где на радость койотам и стервятникам. Но вместо этого я сижу в пластиковом кресле, плавлюсь на солнце и слушаю, как ты читаешь пустыне вокруг нас стихи про любовь и лепестки сакуры, сбиваемые дождем ночью. Я не знаю ни слова по-японски, но ты осчастливила меня предварительным переводом: обернулась через плечо, закатила устало глаза и заунывно объяснила смысл слов, звучащих как кошачье мяуканье.
С утра у нас было лишь два клиента и, возможно, до вечера больше никто не появится, но ведь мы сидим в этой американской глуши не ради денег. Просто ты захотела сбежать от всего мира, а я не смогла тебе возразить, хоть и умею строго говорить: «Нет».
Ветер швыряет тебе в лицо песок и ты умолкаешь, сдвигаешь солнечные очки на лоб и пятишься к моему креслу и моим коленям.
- Жарко, - джинсы липнут к коже, когда ты садишься верхом и сжимаешь бедра, - Лед остался? – гладишь меня по плечу и щуришься от яркого солнца. Слова умирают в дрожащем от жара воздухе, а в твоих глазах я вижу себя.
Год назад ты также читала стихи. Только поэмы были на английском и адресовала ты их океану. Стояла, утонув по щиколотки в белом мелком песке, и швыряла вырванные из книги страницы в прибой. На островах никто не знал английского, у тебя вечно мания забираться в непролазную глушь, где со времен колонизаторов не видели белого человека, и поражаться тупизне местного населения ни знающего ни слова на языках, что известны тебе.
- Боишься, что они нас повесят на пальме? – ты швыряешь выпотрошенную обложку от Шекспира в океан. Закаты здесь потрясающе красивы: солнце окрашивает горизонт в кроваво-красный и твои глаза в неверном вечернем свете кажутся бездонными.
- Смотри, - шепчу я тебе на ухо, обнимая за плечи, - Солнце тонет.
- Местные ведь меня бояться? – ты с надеждой таращишься мне в рот, ожидая очередного подтверждения собственного бесстрашия.
- А как же, - соглашаюсь я, наблюдая, как с вечернего лова возвращаются рыбацкие лодки.
- Вот и хорошо, ненавижу их, - выдыхаешь ты вместе с поцелуем.
Наших соседей по американской пустыне ты так же яростно презираешь. У меня складывается впечатление, что ты ненавидишь весь мир. Негры должны сдохнуть, потому что они негры, китайцы – потому что их много, наш сосед по ранчо – потому что он тупой, а продавщицы в супермаркете – просто так. Когда ты палишь по пустым консервным банкам у нас за домом, я предпочитаю сидеть на веранде от греха подальше.
- Сука! – орешь ты, когда не попадаешь и швыряешь кольтом, моим кольтом, надо заметить, по несдавшимся мишеням.
- Знаешь, как в Сьерра-Леоне продают алмазы? – у тебя есть гадкая привычка задавать вопросы на которые я заведомо не знаю ответа, выжидающе наблюдать, как я пытаюсь выцарапать из глубин памяти хоть что-то на заданную тему, а потом снисходительно вздохнуть и начать бесконечное повествование про события из своей богатой и таинственной биографии.
- Они подходят на пляже, - гладишь меня по бедру, - высовывают язык, - демонстрируешь как именно, - а там алмаз, сначала его продают за 200 баксов, но можно сторговаться за 50, - единственный способ тебя заткнуть, это поцеловать, но даже задирая на тебе майку, прикусывая до боли нежную кожу на груди, я слышу еще обрывки фраз между вздохами и стонами. Что-то про алмазы, про трупы в прибое и отрубленные конечности.
Единственный, кто из наших соседей тебя не бесит, это владелец местного бара. Может потому, что он всегда наливает тебе первую рюмку текилы бесплатно. Тебе вообще-то нельзя пить – мы приехали сюда на пикапе. Но сегодня такая лунная ночь – можно прокатится и по бездорожью, зная лишь направление. Ты снова снесешь бампером нижнюю ступеньку на крыльце и будешь норовить уснуть прямо в плетеном кресле на веранде. А может и нет, думаю я, наблюдая как вдумчиво ты выбираешь песню на музыкальном автомате. Знаю я это танцевальное настроение. В прошлый раз ты пыталась изобразить аргентинское танго, сегодня это…
- Румба! – восклицаешь ты и поворачиваешься, - Танец неземной страсти.
Ты меня выше, ты двигаешься куда лучше, ты сжимаешь мою ладонь ровно настолько насколько это предусмотрено этикетом и сегодня ты несомненно ведешь в этой партии.
- Только пока, - замечаю я, прижимая губы к твоему уху, царапаясь слегка о твои слишком нарядные для этого захолустья сережки. Бармен протирает стаканы за стойкой, твоя сигарета дымиться в пепельнице, здесь слишком темно и слишком душно, может потому так нервно бьется сердце.
Чертова мелодия, тягучая как мед, который я терпеть не могу, преследует меня в машине: ты нашла ее на затертом собственноручно записанном незнамо когда диске. Я запираю входную дверь и слышу все ту же мелодию из спальни, вижу как ты пытаешься стянуть джинсы не свалившись с кровати. Луна сегодня молочно-белая, как тот камень, спрятанный в шкатулке с твоими побрякушками. Гарантия того, что мы рано, или поздно свалим из этой пустыни в очередное забытое японскими богами место, ты выберешь его наугад, ткнув пальцем в карту.
- В Сьерра-Леоне мы точно не поедем, - щуришься ты от сигаретного дыма, - разве что за алмазами.