Гранд-отель
На следующий (слово зачеркнуто) ты оказался в Гранд-отеле. Ты еще не знал, это день или вечер, и уж точно не догадывался, что это Гранд-отель. Ты вышел из своих совсем не роскошных апартаментов - честно говоря, это была просто убогая комнатенка с обшитыми фальшивым дубом стенами и без всяких удобств, в нее вас вместе с попутчиком поселили, как это обычно происходит, после продолжительных переговоров, взаимных подмигиваний и ловких жонглерских упражнений с банкнотами различного достоинства - так вот, ты вышел в своем домашнем наряде с полотенцем на шее и мылом в руках, вышел искать туалет, который в подобных заведениях находится почему-то в конце коридора, но внезапно обнаружил, что никакого коридора то и не нет, потому что за узеньким и коротким холлом открылась, поражая внезапно, панорама широких лестниц, балюстрад, террас и галерей, что протянулись во всех мыслимых направлениях и во всех мыслимых измерениях и под самыми неожиданными углами, каменные плиты, сферические своды, фрески и уродливые химеры - стражи литых фонарей, и сами фонари с их белыми запыленными шарами и тусклым, словно убаюканным светом, а еще люди, разномастная и разношерстная публика, что сновала туда и сюда и тамо и овамо.
Откуда-то с нижних этажей доносилась музыка.
Ты упорно искал туалет (неоспоримый признак утреннего сна), хотя вряд ли он мог прятаться за одними из этих высоченных и действительно дубовых двойных дверей с дутыми медными ручками. Встречные удивлялись твоему расхристанному виду, или не обращали на тебя внимания, или куда-то надолго исчезали, и тогда ты блуждал по пустым залам, разглядывая орнамент на полу, не осмеливаясь ни куда-либо заглянуть, ни кого бы то ни было о чем бы то ни было спросить; руководствуясь скорее запахами, чем логикой, или скорее интуицией, чем звуками. В конце концов, ты все же наткнулся на туалет – дверь его, несмотря на массивные цилиндры противовесов, была открыта, и запах действительно давал о себе знать – однако, как сообщала табличка, это было заведение для женщин, и тебе оставалось только одно: предполагая симметричность здания (а это не казалось совсем уж безосновательным), приняться за поиски сходного помещения (на сей раз мужского) по ту сторону воображаемой оси симметрии.
По мере твоих хождений все отчетливей проступал вечер, то есть ощущение вечера приходило на смену полной неясности относительно времени суток, и, когда ты после неудачных попыток уловить логику старинной архитектуры и после неоднократных незапланированных-словнозаколдованных возвращений к открытому, но запретному для тебя вонючему девчачьему убежищу решил спуститься этажом ниже в надежде и т.д., когда ты, и когда… короче говоря, обитатели отеля, которые вновь появились, шли мимо тебя целыми толпами и скопищами, в вечерних нарядах – темные платьица с глубокими вырезами и блестками, лакированные туфли, фраки, смокинги, бабочки – ну вот, чего ж вам еще? -вечер, вечер, несомненный вечер господствовал на этих хмурых просторах!
Все больше встречалось хрустальных люстр, все больше народу, а заодно – и запахов, и света (то, что тебе было нужно, ты так и не нашел), все более запутанными выглядели переброшенные там и сям лестницы, все более истертыми были ковровые дорожки; зато более чистыми - белые шары, что венчали головы химерических псов (черных, железных, худосочных) с женскими персями и куриными лапами; зато более прозрачным и нежным – холодный мрамор балюстрад, на котором старческие трещины и тонкие девичьи прожилки образовали сплетение невиданной красы; зато более красноречивыми – фрески, где было полно тех же куриных грудей и бабских когтей, но на сей раз в соединении с ангельскими лицами, ленточками и голубиными крыльями; зато более громкой – музыка; более приторными – ароматы; более сильными – желания. Ты опускался все ниже и ниже, пока за одним из поворотов с высоты не открылся тебе пейзаж холла, донельзя, сверх всякой меры переполненного, где среди колонн, на возвышениях и подиумах, ступеньках, бордюрах и перилах сидели, стояли, да даже и лежали люди. Где-то в глубине среди зелени маленькой оранжереи играл оркестр, там танцевали, там официанты развозили на столиках напитки и закуски, там одежда отличалась элегантностью и блеском, а рядом находилось окошечко администратора, и длинная очередь с узлами и чемоданами выстроилась к нему, разрезая столпотворение танцующих и деля его на островки. В центре царило неистовое движение от стеклянных дверей, хранимых швейцарами, вдаль к широким каменным ступеням, что вели к лифтам и на первый этаж, и бог знает куда еще. Поближе ко мне новое скопище людей устраивалось, словно в зале ожидания на станции, расставив вещи, выгородив свои маленькие ареалы – одни спали, другие ели, нянчились с детьми, третьи, - как, например, пара бритоголовых подростков, устроившаяся на массивном подножии дорической колонны прямо подо мной – играли в шахматы. Я почему-то не удивился, хотя эти смуглые все на одно лицо восточные типы (с востока или юга), что продают на наших рынках жесткие накрахмаленные гвоздики, а еще – приторговывают наркотиками и крадеными автомобилями, а еще – распространяют экзотические альковные болезни, а еще, движимые собственной суб- и инфраструктурой, радеющие о ее выживании и росте – совершают убийства и изнасилования; эти типы, как правило, предпочитают нарды, или, на худой конец, расписывают партию преферанса, а здесь были шахматы (что само по себе ни о чем не говорило, но отсылало нас к более древним - чем всего лишь дагестанские или курдские – традициям, к прочно забытым культурам, да, может, и мирам – о структуре которых мало что могли поведать разбитые на клетки квадратные, круглые и крестообразные поля, - а одновременно предупреждало про гораздо более серьезную угрозу, чем, скажем, случайная смерть от чеченского ножа, – угроза тоже была древней и забытой, и проступало в ней настоящее, еще не вульгаризированное блеклым европейским сознанием лицо дьявола), но я отчего-то, как было уже ска-
Фигуры
зано, не удивился, а перелезая через балюстраду террасы, хотел было спрыгнуть вниз на единственное свободное местечко, что виднелось рядом с бритоголовыми, но вдруг поскользнулся, ухватился за колонну и съехал по ней прямо на их шахматную доску, отчего она с треском упала, а фигурки рассыпались по полу.
Дело ясное, ты, отчаянно извиняясь, принялся ползать по каменным плитам, отыскивая эти деревянные, как вначале казалось, пустячки.
Шахматы были самодельными. Шахматная доска, простой фанерный ящик, сделанный старательно, но немного грубовато, давно потемнела, отчего черные и белые поля почти не отличались: лак, что неоднократно наносился и точно так же неоднократно стирался, образовал на этих полях всевозможные пятна и линии, целые картины и чуть ли не ландшафты, что напоминали таинственные карты и, вероятно, хранили следы выиграшных ходов. Естественно, фигурки оказались разношерстными, относились к разным комплектам и побывали в разных руках. Попадались там странные зверьки – наполовину кони, наполовину слоны (невозможно было угадать, для чего служили они в игре), видел ты и традиционные конские головы, но не могли они принадлежать к шахматной кавалерии, потому что не было у них подставок и не могли они стоять, а оканчивались снизу четырьмя коклюшками, с помощью которых плетут свои цветы кружевницы. Взамен одного из офицеров использовался обычный оловянный солдатик в красноармейской форме образца сороковых годов, а взамен другого – фигурка китайского судьи с семью помещенными один в другой шарами; рядом с ним вместо ладьи должна была стоять круглая глиняная шашка, а с другой стороны – игральный кубик, вырезанный из черной кости, у которого на всех гранях было отчего-то по шесть точек. Возле дешевой покерной фишки видел я удивительную и без сомнения ценную вещь, которая едва бы вместилась в квадратик поля – на фасаде ее изображен был буддийский храм, а сзади – подобие рождественского вертепа со святым семейством. Нашлась под чьим-то узлом зеленая пластмассовая лягушка – точилка для карандашей, которая тоже, как оказалось, использовалась вместо одной из фигур. Набралось этого добра уже довольно много – намного больше, чем нужно для игры, но не нашел я еще ни одного короля и ни одной королевы. Хуже всего дело обстояло с пешками. Все неодинаковой высоты, - часто это были просто офицеры с открученными головами – они закатились в самые неожиданные места. Некоторыми из них уже играли дети, оказавшиеся более ловкими и проворными, чем я, некоторые, сам того не ведая, я на первых порах легкомысленно проигнорировал, потому как из-за отсутствия настоящих пешек использовались тут и пуговицы, и монеты, и, что самое неприятное, - обычные пластилиновые шарики, покрытые лаком, - многие из них я уже раздавил коленями и теперь, отдирая от штанов, скатывал снова в шарики и, в очередной раз извиняясь, возвращал хозяевам. Оказались то убытки непоправимые, ибо скатанные повторно шарики не выглядели столь же хорошими и блестящими, как раньше, но покрыты были сором и липли к рукам. Поэтому так радовался я, когда попадались мне еще не попорченными эти удивительные, похожие на ягоды, пешки. Но оказалось вскоре, что откуда-то (после моего падения, очевидно) рассыпались во множестве по полу виноградины, породистые и крепкие, сорта черный мускат, и подбирал я их в неведении вместо злосчастных пластилинок, чем все сильнее и сильнее,
все больше и больше
вызывал неудовольствие
моих смуглолицых хозяев.
С украинского перевел А.Пустогаров