Юля проснулась – почувствовала как начинает припекать солнце. Открыла один глаз, прищурилась и тут же подумала: «А вот этого не стоит делать – и так морщин много». Повернула голову вправо. Часы показывали 7:15. Она не подумала, что пора вставать. Ее и отличало от большинства людей размышления не о сеюминутном: «Дрянь часы, бесвкусные, с претензией. И за сутки убегают на пять минут. Кто, черт возьми, их подарил? Сама такую гадость – треугольник с плохо различимыми стрелками – ни за что бы не купила». И в этот момент она проснулась окончательно. Тихо засмеялась. Вспомнила – часы были историческими. Мама подарила. Не только ей. А ей и Саше. С этого подарка у них все должно быть общим.
Сейчас она разглядывала часы, словно производила опись: один циферблат в форме треугольника, четыре аляповатые фигурки с крылышками. Фигурки были расположены в самом низу часов и вращались. «Ангелы, должно быть, - усмехнулась она. – Пора бы им уже улететь. Чего ждут?»
Ну вот, после такого мерзкого подарка, что-нибудь хорошее у неё с Сашей могло сложиться? Не вопрос. Выходит, как всегда бедная мамочка во всем виновата. А ведь она первая предупреждала: «Не надо тебе этого, Юленька! Ой, не надо!» Ну хоть бы один тогда нашелся, кто бы сказал: «Надо!» Если бы нашелся, может, она бы и не сделала. Только проборматала, как всегда: «Плебс объединился!» и вперед, сломя голову. Через пару месяцев подтвердилось то, что понимала с самого начала - ошибалась. Сама ошибку допустила, сама – исправила – вот ее принцип, без всяких там нравоучений со стороны родственников или так называемых друзей. Погоревала, но недолго. Из-за «утраты иллюзий» долго нельзя. Через какое-то время замуж вышла за хорошего человека. Одно только смущало: в какой бы ресторан или магазин не заходили, всюду находились какие-то люди, бежавшие наперегонки, чтобы первыми пожать мужу руку: кто - от души, а кто - сразу было видно – подобострастно - со знаменитостью, мол, знакомы. А ей, вроде, должно быть лестно, а ощущала неловкость. Роман Андреевич смеялся: «Привыкнешь и обращать внимание перестанешь!» И объяснял:
- Да не тушуйся ты, Юля. Слава – это когда тебя знают люди, о существовании которых ты понятия не имеешь.
Телефонный звонок прервал её размышления. «Кто это - так рано?» - подумала Юля и снова посмотрела на часы: 7:50. «Ого!» – она потянулась за трубкой и тут же выяснилось – зря. Роман уже говорил с какой-то женщиной:
- Можете зайти до завтрака? Скажем, между 8 и 8:30. Позднее, к сожалению, буду очень занят.
- Большое спасибо, - с противными интонациями расшаркался визгливый голос, - обязательно буду в назначенное вами время. Ещё раз – бдагодарю.
«Опять кто-то будет просить прочитать рассказ – это лучший вариант. Вот роман – это катастрофа. «Если нас что и погубит, - шутил муж, - так это всеобщая грамотность». Ворчал, но читал и потом долго разговаривал с авторами. «А вот до меня никак очередь не дойдёт», – с обидой подумала она.
Где-то около года назад после нескольких раундов надоевшей игры “Solitaire” на компьютере, Юля случайно открыла чистую страницу программы «Microsoft Word» и неожиданно для себя начала писать воспоминания о детстве. Слова легко складывались в предложения, и получился маленький рассказ. Перечитала и ей самой понравилось. Ну и что? Но это же не означало, что «сие творение» нужно было срочно показывать мужу?
Как-то он поинтересовался:
- Что это ты там печатаешь, кенгурёнок?
Этим прозвищем Роман Андреевич наградил Юлю во время их третьего свидания, на которое она пришла в кофточке бежево-коричневых тонов с высоким воротником, что удлинило её шею чуть ли не в два раза. И на уровне талии был расположен большой карман, как бы навырост. Наверное Роману Андреевичу было достоверно известно о размерах материнских кармашек для новорожденных кенгурят.
- Так что ты пишешь? –спросил он снисходительно или ей это показалось.
- Да, так, ничего особенного. Если хочешь – как-нибудь покажу.
- Покажи, - согласился он и добавил,- как-нибудь.
Как-нибудь уже длилось долго, бесконечно. Может забыл? А может ждал, когда Юля сама попросит? Иногда управившись по хозяйству, Юля почему-то чувствуя неловкость садилась за компьютер и сочиняла, стараясь как можно тише нажимать на клавиши. А муж стучал по ним с такой экспрессией, что казалось вот-вот всё разлетится вдребезги. На компьютерных курсах, где она проучилась четыре дня (поняла, что не для неё), на вопрос: какая часть компьютера самая выносливая, ответ был - клавиатура. Надо же, тогда она подвергла это сомнению. А теперь… Теперь она сидела за компьютерным столом спиной к мужу и осторожно и неспеша «творчала», как она это мысленно называла. И если пропускала несколько дней, то появлялось какое-то чувство вины перед собой за безделье. А вслед за этим появлялось чувство стыда за чувство вины. Потому что, после прочтения книг, написанных мужем, свои «творения» казались жалким подобием. И всё же… К компьютеру тянуло неимоверно.
- Все писателями теперь стали. Напишут полстранички, и вот он уже и писатель, - пробасил муж, шумно устраиваясь на стуле. - Вчера одна такая «писательница», - с отвращением проговорил он, - принесла два рассказа на мой суд, как она выразилась. А мне её действительно захотелось в тюрьму посадить, приговорив к пожизненному заключению. И ей не объяснить, что у плиты она смотрится лучше, по крайней мере, там она гораздо полезнее.
Юля сочувственно кивала, а про себя думала: «Ведь просят почитать в надежде, что Роме понравится и он пристроит «шедевр» в какой-нибудь журнал или газету. А мне нужна только его оценка. И всё.».
Раздался телефонный звонок. Юля с трубкой ушла в спальню, чтобы не мешать мужу работать. Когда вернулась, услышала привычное:
- Ну, кто нам звонил?
- Женька.
- Какой Женька? – поинтересовался муж.
- Не какой, а какая, - поправила Юля, - Женя Цесарская – жена Володи из журнала. Ты его знаешь, а она – мечта тех, кто любит блондинок.
- Не помню.
- Ты сказал о ней, что она - женщина такая яркая - глазам больно и потому лучше на нее не смотреть.
- Боже, - изумился он, - неужели такие двусмысленности говорю?
Она засмеялась:
- Бывает.
- Я надеюсь, что она ничего не пишет?
- Абсолютно ничего. Сообщила о распродаже туфель, приглашала составить компанию. Мне тоже нужно кое-что купить.
- «Уж осень близится, а обуви всё нет», - пошутил Роман Андреевич и спохватился. – Действительно, шутки у меня дурацкие.
Юля его не переубеждала. Она улыбнулась:
- Исчезну ненадолго и мешать творить тебе не буду. Как там у Пастернака: «Цель творчества – самоотдача»?
- Чем я тебя так обидел, кенгуренок, что ты решила сравнивать меня с Борисом Леонидовичем. Он, действительно, гений, а я так – подмастерье. Но, - спохватился,- профессионал. И помни: ты мне никогда не мешаешь, Ю`ла. Давай завтра пойдём вместе... куда хочешь, туда и пойдем. А сейчас, - заговорщицки подмигнул, - почитаем твой рассказик, - и нерешительно добавил, - не помню, говорил ли я тебе сегодня? - последовала длительная пауза, - Что ты самая лучшая на всём свете!
Это был ритуал, и обычно она смеялась и говорила: «Льстец». Сегодня промолчала, стояла, не двигаясь, посреди комнаты, в том месте, где её застали его слова. Сейчас, когда он, наконец, решил читать ее рассказ, мужество Юлю покинуло. Нужно было как-то снять с себя напряжение. Она решила спрятаться за шуткой - изобразила героиню-пионервожатую из какого-то фильма о юношестве, с пафосом произнесла:
- Поклянись, что скажешь правду!
Шутка была, прямо скажем, так себе. Сегодня они оба неудачно шутили.
Роман Андреевич поднял правую руку, как под присягой:
- Клянусь: правду, одну правду и ничего кроме правды, - спросил,- сколько там страниц?
- Семь.
Сдержать вздох ему не удалось. Расположившись поудобнее, он начал читать вслух.
«Нина взяла сигарету. Руки так дрожали, что едва удалось прикурить. Зачем она это сделала? Жалеет ли? Нет. А вдруг, если бы не она... – всё было бы по-другому. В душе такая пустота! Так странно, что за окном жизнь: распускаются цветы, слышна музыка, смех... Особенно поражал смех. Было непонятно: как можно смеяться сегодня? Когда…
За год до этого друзья и близкие расценивали происходящее чуть ли не как трагедию, просили её не делать этого. Даже Борис, хозяин магазина, где она работала, сказал:
- Нина, вы совершаете большую глупость. Хотите на колени стану? – и действительно опустился на колени,- прошу вас, одумайтесь! Он же на 26 лет моложе вас. Он же вам в сыновья годится.
- Ошибаетесь, Борис, - улыбалась Нина,- если бы я в 13 родила дочь, а она соответственно в 13 – сына, то моему внуку сейчас было бы столько же, сколько Саше, то есть, 25.»
Роман Андреевич поднял на нее глаза:
- Юлька, это что о том молокососе? Никак забыть не можешь? – ей показалось или она действительно услышала горечь в его голосе? И подумала: «Может зря этот рассказ показала?»
- Ты мне сам говорил, что любой рассказ - это немного из жизни, немного - фантазии.
- И был он на 20 лет моложе тебя. Кокетка!
- Да, - без тени раскаяния произнесла она.
- Ну, хорошо, поехали дальше, фантазёрка.
«-Вы пожалеете!- не унимался Борис.- Через 5 лет вы станете старухой. Ну, пусть не старухой, но пожилой женщиной. А он – всё ещё будет очень молод. Поймите это, Нина! Но можно же просто встречаться. Зачем идти на такие крайности, как совместное проживание? Вы не боитесь, что однажды, посмотрев на вас утром, он съедет с квартиры или, ещё того хуже, попросит вас это сделать?»
- Ну почему ты пишешь «старухой»? Надо избегать строгих определений. Читатели должны увидеть, что она старуха. Почувствовать это. Напиши, что у неё руки со взбухшими венами, повисший второй подбородок. Если хочешь, напиши о её раздавшейся талии, что тебе особенно близко, потому что всё время думаешь о своей. Хотя тебе волноваться не стоит. У тебя всё в порядке.
- Это с точки зрения профессионала? – спросила она.
- Абсолютно! – он был собою доволен и продолжал читать.
«- Не боюсь. Я к этому готова. Но сегодня мне и Саше необходимо быть вместе. Пусть это продлится неважно сколько - год, месяц, неделю.
Борис сокрушенно покачал головой.
Последняя неудачная попытка отговорить Нину от замужества, «не совершать эту глупость» была предпринята её мамой – мягкой, никогда не повышающей голоса:
- Я знаю два таких случая. Так в одном – они расстались через месяц. А вот другой – пострашнее: сначала все деньги на него переписали, а потом он её отравил. А доказать ничего не сумели. Сказали, что сама грибов собрала и сама же съела. Вот так!
- Есть ещё третий случай. Он называется Отелло.
- Не надо всё превращать в шутку.
- Мамочка, я вот в свои 51 работаю на хозяина. А у Саши, в его 25, своя компания. Мы, с тобой квартиру снимаем, а у него – своя, кондоминиум называется. На самом деле недовольными должны быть его родители. Во-первых: я намного старше Саши, во-вторых...»
- Зачем ты этого молокососа ещё и богатым сделала?-спросил муж-писатель. - Сколько денег на него угробила? Забыла? «Своя кондо!» Да, если бы не ты, этот подонок никогда бы не выбрался из своего вонючего подвала.
- Ромочка, ты же сам говорил, что писатель – это большой выдумщик. И мне своего героя захотелось показать благороднее, чем был его прототип, - оправдывалась Юля.
- Зачем? Хотя, мысль, что прототип героя – дерьмо, мне нравится, - не без удовольствия констатировал муж. – Это снимает со всей вещи ненужный мелодраматизм.
- Я не говорила, что прототип - дерьмо. Я к своему герою отношусь с сочувствием.
- И за что это позвольте вас спросить? – с издёвкой проговорил он.
- Саша болен, - ответила, чуть слышно, Юля.
- Болен? –переспросил Роман Андреевич и в голосе его она уловила интерес.
- Да.
- Болен-болен, болен он, - продекламировал он в стихотворном ритме, - Хорошо придумала, кенгурёнок. Молодец!
«Лишь бы тебе хорошо было,- с тяжелым вздохом завершила разговор мама и вручила Нине небольшой свёрток, - это вам с Сашей подарок. Думаю, вещь полезная.
Нина быстро открыла коробку и извлекла что-то очень блестяще-золотое.
- Часы! Спасибо, мамочка. Очень нужная вещь. А красивые какие! – она в восторге подбежала к маме и поцеловала её.»
- Кен… кенгурёнок, ты хочешь сказать, что это те часы, которые стоят у нас в спальне на твоей тумбочке у кровати? – в вопросе послышался ужас.
- Да. Они мне и самой не очень нравятся, но не выбрасывать же хорошо идущие часы, которые, к тому же, подарила мама, - с неуверенностью сказала Юля.
- Нет. Что ты! Ни в коем случае!- поддержал её муж. И добавил, - Ты поработай, если хочешь. Я новости посмотрю по телевизору. А рассказик твой мы завтра дочитаем. Скажу тебе, как писатель писателю, над ним нужно ещё поработать.
- Я понимаю, - несколько разочарованно сказала Юля, - но смеяться надо мной не нужно - «как писатель писателю», - повторила она, успешно скрывая раздражение.
- Ну, что ты, родная. И не думал смеяться, - со всей серьёзностью заверил муж. - А вот то, что этот негодяй болен – ты хорошо придумала, Юла, - он был доволен.
День заканчивался. Роман Андреевич лежал на диване и машинально поигрывал пультом от уже выключенного телевизора. Юля неоднократно наблюдала его задумчивым. «Всё что-то придумывает, придумывает.» Вспомнила его фразу: «Чем бы писатель ни занимался, он всегда пишет». «Ну, сейчас-то он точно пишет – сразу видно», - взглянула на него и ушла в ванную. Минут через десять она услышала грохот. «Боже, что-то с Ромой...» – промелькнуло в голове, пока она бежала в халатике, молниеносно накинутом на мокрое тело.
- Виноват. Что натворил! Скотина неловкая. Хотел взять очки со столика. Протянул руку и вот..., - оправдывался Роман Андреевич. - Завтра же купим… Если хочешь, найдём такие же. Хочешь – другие. Столько красивых часов появилось в продаже. Я случайно... Ты мне веришь?- торопливо собирая осколки, и пряча глаза быстро говорил он. – Веришь?
- Верю, - скрывая усмешку, успокоила его Юля.
Утро следующего дня началось с чтения рассказа, сразу после завтрака.
«По дороге домой Нина заехала на Брайтон купить русский «Валокордин», продававшийся из-под полы. Последнее время как-то неприятно сдавливало грудь. Может - сердце, а может – невралгия. К врачу идти не хотелось. Пройдёт. Просто сейчас приходилось много нервничать. А когда она, наконец, перевезёт свои вещи к Саше, то... «То что?» - мысленно спросила себя Нина. «Разве потом будет спокойнее? Разве потом, как и сейчас, меня не будут раздирать сомнения? Нужно только поскорее оказаться напротив Саши, хотя бы на расстоянии руки, и увидеть его глаза. Боже, как он смотрит на меня! Кажется, в этих глазах – вся любовь мира!»
Чувствуя свою вину за вчерашнее, Роман Андреевич не хотел делать Юле много замечаний. Но после прочтения последней фразы сдержаться не смог.
- Кенгуренок, ну что за банальность? «В глазах - вся любовь мира!» - повторил он, как плохой провинциальный актёр. – Видел я его фотографию – ну, чистой воды, кот. Такой котяра сладострастный с коровьими глазами.
- Котов с коровьими глазами не бывает. И мы же литературное произведение разбираем.
- Правильно, любовь моя. Но бойся сильных преувеличений,- и иронично повторил,- вся любовь мира.
Он продолжал чтение рассказа, но как показалось Юле, без особого интереса. Конечно же, очень хотелось, чтобы рассказ мужу понравился, хотя в эту самую минуту её уже это, как ни странно, не волновало.
«Только вошла в квартиру, раздался резкий телефонный звонок. «Вот уж что я с удовольствием оставлю здесь – этот чертов телефон с его противным зудящим звонком.» Как-то Нина навестила знакомую, и та продемонстрировала ей новый аппарат с мелодичным перезвоном. И она решила, что обязательно купит такой же для них с Сашей. Всё должно быть гармонично. Она постарается, чтобы из всего жизненного абсурда осталась только разница в возрасте, над которой Саша по-доброму иронизировал: “Бесспорно, тебе было бы приятнее видеть меня дряхлым стариком, но подумай о своих знакомых дамах, которых бы ты лишила таких сильных эмоций, как чёрная зависть”.»
- «Сильные эмоции»… Наверняка, это из лексикона твоего прототипа. Небось, ещё и Алексом себя называл. Такие, как он, любят присваивать красивые чужие имена,- ворчал писатель.
«И как это он догадался?» – подумала Юля, глядя куда-то в сторону, но вслух предположение мужа не подтвердила.
Помолчали минуту. Роман Андреевич взял её руку и добродушно продолжал:
- Знаешь, кенгурёнок, неплохо для начинающего писателя, да ещё учитывая, что твой опыт писательства всего несколько месяцев. Но нужно работать. Работать, кенгуря! Кстати, чем наш рассказ заканчивается?
- Саша умирает, - тихо ответила она.
- Умирает? – недоверчиво спросил муж, повернувшись к Юле всем корпусом и заглядывая в глаза, - умирает, - произнёс без выражения и, слегка повеселев, добавил, - а знаешь - хороший конец. Умница!
«- Хэл-ло-у! – Саша обожал её «хэллоу» и говорил, что готов звонить 30 раз на дню, чтобы услышать его.
- Нинуль-Ниноль, скажи ещё раз «хэллоу» и обсудим план дня, - попросил Саша.
- Хэллоу, хэллоу, хэллоу, - в темпе проговорила Нина, - переходим к обсуждению плана.
- Халтурщица! Ни о чем тебя нельзя попросить. Если будешь так себя вести, не возьму на работу в свою компанию.
- Мы же договорились – этот вопрос больше не поднимаем. У меня хорошая работа и зарплата.
- Ну, да, как в том анекдоте: «У меня пенсия маленькая, но хорошая!»
Юля следила за выражением лица мужа. Он явно пребывал в хорошем настроении, и теперь всё чаще употреблял «гм», «ага» и «угу».
«Саша часто сетовал, что не родился хотя бы десятью-пятнадцатью годами раньше и, иногда, занимался болезненными расчетами.
- Смотри,- говорил он, - когда мне уже будет 70, тебе будет только 96. Но 96 это так много. Немногие доживают до этого возраста. Ты уж постарайся, пожалуйста. А когда ты станешь пользоваться инвалидным креслом, - продолжалон, - с любовью дело будет обстоять так: я тебя буду снимать с кресла, класть на кровать, любить, а потом сажать в кресло опять.
- Если, конечно, не рассыплюсь. Ты очень добр, любимый. - смеясь говорила Нина, - вот уже и в инвалидное кресло усадил.»
Роман Андреевич замолчал и с подозрением разглядывал Юлю:
- Скажи правду, он действительно говорил тебе это?
- Нет, это я придумала, - соврала Юля и подумала: «А разве это так плохо, если тебя любят до самого конца?»
- Неправда, я чувствую, что он так сказал. Это его текст, - начал зудить Роман Андреевич, - говоришь, умрёт в конце рассказа? Это - хорошо, это – правильно. – А про себя: «Всё-таки она у меня способная.»
«Надо бы позвонить Саше. Как он там?» - впервые после их расставания подумала Юля, а вслух, сославшись на головную боль, объявила, что идёт подышать свежим воздухом.
- Иди, иди, родная,- произнес муж умиротворенно, поудобнее устраиваясь у телевизора.
Юля медленно шла по направлению к скверу. Всего несколько шагов отделяло её от одиноко стоявшего на углу телефона-автомата. Поравнявшись с будкой, Юля остановилась. Постояла в нерешительности несколько минут и неспеша вошла в скверик. Села на лавочку. «На обратном пути телефон-автомат будет справа. Можно позвонить. Но надо ли? Надо!.. А может быть... пойти другой дорогой?»
October, 2004
Brooklyn
New York