Возвращаясь с Соловков, мы решили по пути посмотреть на Кижи. Нам, наслышанным о красотах деревянных строений, никак нельзя было миновать их, не вынеся личного впечатления.
Мы намеревались, сдав рюкзаки с палатками и спальными мешками в камеру хранения, налегке добраться до Кижей, а вечером вернуться на вокзал к ночному поезду. У камеры хранения выстроилась очередь жаждущих избавиться от поклажи, нужно было ждать. Возбуждение, вызванное высадкой из вагона, угасло. Этой ночью мы спали мало и потому все выглядели вялыми. От духоты в зале клонило в сон. Я не выдержал и отправился на улицу покурить.
Было буднее сентябрьское утро середины восьмидесятых годов. На привокзальной площади перезванивались трамваи, фыркали автобусы. Люди шагали по тротуарам, занятые привычными заботами, каждого вели свои интересы, свои дела.
Я отошёл в сторону от вокзальных дверей, находившихся почти в непрерывном движении, и прислонился к стене. Площадь лежала в тени, небо было ясное, но солнце поднялось ещё невысоко и освещало только верхние этажи зданий. Прохладный воздух взбодрил меня, я повеселел. Сигарета дымилась в моей руке, но я почти не курил, так было хорошо дышать утренней свежестью.
Из-за угла неожиданно появился мужчина. На вид ему можно было дать и сорок и все пятьдесят лет – самый неопределённый для мужской внешности возраст. На нём был сравнительно новый серый в крапинку пиджак и тёмные потрёпанные брюки. На голове, сползая на лоб, лежала серая кепка с изломом на козырьке.
- Покуриваем? – запросто заговорил он, подходя ко мне.
- Ну, – согласился я.
Он замолчал, рассеянно теребя кепочку.
- Геолог, что ли? – с вдруг возникшей неприязнью поинтересовался он и потрогал пальцем мою штормовку.
- Нет, турист.
- Мутота, – глубокомысленно произнёс он и замолчал.
- Что мутота? – спросил я.
- Всё, – он резко махнул рукой и покачнулся. – Всё. Вот ты надел брезент и думаешь – красиво?
- Удобно.
От него пахнуло перегаром, и я с досадой подумал; "Утро ещё, а он уже успел где-то набраться."
Мужчина слегка покачивался, придерживаясь рукой за стену, и никак не мог сосредоточить свой взгляд на мне.
- Это мутота, – запинаясь, сказал он. – Вот, кто... вот, что ты хочешь? Что ты здесь ищешь? Ты... геолог? – опять спросил он.
- Нет, – усмехнулся я, – я турист и еду смотреть Кижи.
Некоторое время мужчина молчал, словно осмысливая сказанное мной. Потом покачал головой и отмахнулся рукой.
- Это мутота. Вот у тебя эта есть?.. – он замер, вспоминая нужное слово.
- Сигарета? – подсказал я.
- Сигареты – мутота. У тебя эта...
Он поморщился и с досадой постучал кулаком по стене.
- Во! – вспомнил он, наконец, – жена есть?
- Зачем это?
- Правильно, назидательно заговорил он, – жена – мутота. Главное – голова, а не шея. Моя, вот, сейчас приедет... Я ведь встречать её иду... Она сейчас мне – раз... по морде... раз. И правильно! Мне пить нельзя. А как не выпить, если никакой жизни нет? Хорошо тебе – ездишь – ни свата, ни брата. А моя чайница от живого мужа на полгода укатила. Геолог, – кривляясь, передразнил он кого-то. – Подумаешь, какой-то колчедан ищет. А что, для этого надо мужа бросать? А он, может, тут без неё сопьётся? Кто для неё важнее – муж или колчедан? Да у нас тут, если захотеть, под самым городом, может, самая атомная руда есть. И никто копать не хочет. Им Сибирь подавай. Знаем, чего ей надо...
Собеседник мой иссяк, выдохся. Он привалился спиной к стене и умолк. Глаза его закрылись, щёки обвисли, он словно за одно мгновение постарел. Затылком он прижался к мрамору, которым было облицовано здание вокзала, кепочка совсем сползла ему на лоб, но руки его не поднимались, чтобы поправить её.
Я тоже молчал. От случайной исповеди мне было неловко. Так всегда случается, когда человек вдруг откроется с неизвестной несчастливой стороны, и стоишь ты, не зная, что делать. И сочувствие твоё, вроде бы, никому не нужно, и уйти равнодушно нельзя, не по-человечески будет. Вот и стоишь, маешься.
Пока я колебался, уйти мне или подождать ещё, мужчина открыл глаза.
- Московский поезд пришёл? – спросил он.
- Да, с полчаса уже, – ответил я, взглянув на часы.
- А, – опять махнул он рукой, – мутота.
- Что? Опоздали жену встретить?
- Ещё неизвестно, кто опоздал, – опять задиристым тоном заговорил он, – ей тридцать пять, а мне сорок два. Кто кого должен уважать? Подумаешь, начальница. Без неё не обойдутся. Видали мы... Еман.. еманси... пация... Мутота.
Неожиданно он всхлипнул и что-то забормотал. С головы его упала кепка, но он не стал её поднимать.
- ...Катенька... и за что ты любишь меня такого?.. что я тебе сделал?..
Некоторое время он бормотал что-то совсем неразличимое. Потом умолк, а затем вздохнул и совершенно неожиданно бодрым тоном произнёс:
- Эх, хорошо! Погода!
- Вам нужно идти домой, – посоветовал я. – Жена, наверное, уже пришла, а вас нет, – но он словно не слышал моих слов.
- Федька, зараза, кореш мой, – душу растравил. Ох, подлец, – он прикрыл лицо руками, – на скрипке играет так, что сердце кровью обливается... Просил ведь, сыграй ещё. А он, шабаш, говорит, на работу пора. Как тут не выпить?.. Катерина обидится...
- Идите домой, – уговаривал я его. – А то она ещё больше обидится.
В это время из здания вокзала шумной гурьбой вывалились мои друзья. Они сдали наши рюкзаки в камеру хранения.
- Пошли, – окликнули они меня, – наш автобус стоит. Поехали скорей.
Мне нужно было идти. Но я чувствовал себя в долгу перед этим незнакомым мужчиной, посвятившем меня до некоторой степени в свои жизненные тайны. Я не мог просто так оставить его.
- Ну, идите. Отправляйтесь скорее домой. Вас уже ждут, – говорил я ему торопливо.
Он отнял руки от лица и, внимательно посмотрев на меня, на автобус, на ребят, зовущих меня, оттолкнулся от стены и сказал:
- Мне пора, – и когда он уже повернулся ко мне спиной, я расслышал последние его слова, – а вообще-то, всё – мутота...
Вместе с друзьями я сел в автобус. Но в окно своего собеседника я уже не увидел. Позже, на протяжении дня я несколько раз вспоминал его, мне хотелось узнать, как встретился он со своей Катериной, простила ли она его за то, что он пьян, мне хотелось услышать, как это неизвестный Федька-подлец играет на скрипке.
И ещё: долго не давало мне покоя его словечко "мутота". Я никак не мог понять, от чего оно образовано. То ли от "мути", которая есть муть, ерунда, пустяк, то ли от той "мути", которая – замутненность, неясность, то есть – сложность...