История 2. О добре и зле.
"Крючок и рыба неразлучны".
(М.Д. Руми)
Движение стало замедляться. Затем последовал кивок-поворот вправо, шины прошуршали по гравию и машина резко остановилась. Двигатель смолк. Неясные, неочерченные знакомыми линиями звуки, стали просачиваться в салон. Но молчание застывших в машине людей поглотило их, задавило и звуки растворились в тяжёлой искусственной тишине, пока бесполый и словно бестелесный голос не произнёс единственное, но значимое слово.
- Амен.
Темнота упала с шуршанием шёлковой ленты и глаза Гоя увидели свет и четыре отвернувшиеся от него по ритуалу фигуры в чёрном. Они прикрывали лица ладонями. Чтобы он не мог посмотреть и узнать. Чтобы он не мог увидеть их глаз. Ведь они видели запретное, что предстояло увидеть и познать Гою.
Главное было сказано. Теперь нельзя было ни отнять, ни прибавить. Гой посмотрел наружу и увидел бетонные покосившимися плиты, выраставшие из земли точно надгробья. И сквозь щели в них - бескрайнюю пустошь, протянувшуюся к горизонту серыми дымными дюнами пепла. Когда-то здесь стоял город, на семи холмах, проклятый и покинутый. Но однажды он и его жители погрузились в преисподнюю.
Ему показалось, а может и в самом деле он узнал эти места. Наклонившийся указатель, черное на желтом, с надписью на чужом языке; обглоданный ржавчиной костяк грузовика слева; бурые лохмотья, издали похожие на армейские комбинезоны, свисающие с его бортов. И багряный диск солнца, как подброшенная и повисшая на закатном небе раскалённая монета.
Тогда понял Гой - теперь он не здесь, среди этих масок в салоне, его место там. И некая полнота, самодостаточная без цвета, без запаха и названия, какая-то умиротворённость, стала наполнять его изнутри. И как-то вдруг он ощутил восторг, и каждая клеточка его сильной, молодой плоти задрожала в сладостном предвкушении.
-Она ждёт тебя, - сказал один из прячущих лицо. - Иди же.
-И помни, - добавил другой. - Женщина враг человеческий.
-А Город - блудница и вместилище греха. - закончил третий.
Четвертый же молча, рукоятью вперед, протянул к нему бритву любви.
Чья-то рука распахнула перед ним дверцу, другая коснулась плеча, и Гой, ни на кого не глядя, нашарил на сидении бинокль и спрыгнул на захрустевший под ногами гравий. Наставник сказал: "Гой, пришёл черёд узнать женщину. Не дай себя обмануть. Ложь в ее устах и сила в облике ее. Вы оба ищете Имя. Но только один станет одним из нас". Сказал, шагнул за порог и закрыл за собою дверь. Так Гой узнал, что настал День. Что минуло десять лет и пришло время выйти в мир; что он должен принять решение, взять ответственность и увидеть последствие. Один, без помощи, без совета и даже без уверенности в исходе. Всё это могло бы свести с ума, и даже сводило - тех, кто не находил истинного пути, но Гой был намерен бороться до конца. Это был его принцип. Он так понимал жизнь. Он не обходил препятствия, он ломал их. Он не двигался по тропе, а протаптывал её. И, как стерпел от Наставника первый удар палкой в день, когда постучал в ворота Обители, так собирался терпеть их и впредь. Все 4380 ударов за двенадцать лет, входя на молитву в келью, и столько же на выходе из катарсиса, не считая тех ударов, которые полагались при наказании. И добавляя по штриху-букве к наколке на левой лопатке, которая к концу его служения должна превратиться в трепещущее сердце, рассекаемое четырёхглавым крестом.
Так он понял, что пришёл час.
"...- У тебя нет имени, нет прошлого, - сказал когда-то Наставник. - Ты гой по сути и по рождению. Ты даже не человек, и не мужчина и не женщина. Ты просто другой. Были Адам и Каин и были УЖЕ другие. Но Бог видел даже Лилит. Он не видел тех. Из них были страны и народы, говорящие на иных языках. Склонялись они перед нами один за другим, пока не пали последние. И даже упрямые иваны были поссорены промеж себя и рассеяны прахом по земле. И белое стало черным, и наоборот. Смирись. И тогда может быть, Он заметит тебя..."
Лёгкий ветерок ерошил волосы. Пахло полынью. Где-то в траве, по склону, пиликал-наигрывал своё сверчок. Пустырь - жёлтая плешь в окружении зелёных холмов, ровной круглой площадкой лежал внизу. Почти в центре - воронка, наполненная водой, на отвале выкорчеванной взрывом породы покосившийся флагшток с выцветшим синим крестом на серой обвисшей тряпке; чуть поодаль два засохших тополя и одинокая фигурка в белом платьице, на самом верху уцелевшей кирпичной стены.
Уперев локоть в раскрытую дверцу, Гой поднял бинокль к глазам и поначалу удивился - женщина, если это была она, ничем не отличалась от человека. То же лицо, руки, ноги. Лишь одежда немного странная, чудная. Но поскольку Гой знал, что отличие должно быть, он начал рассматривать её со всем тщанием, выискивая тот неведомый пока знак, ту несмываемую печать, какую наложил на неё Господь. Овальное, правильной формы смуглое лицо, смешливо вздёрнутый нос, полные капризные губки и большие, ненормально большие, глаза. Гой навёл резкость, теперь он видел только глаза, и они не мигая смотрели на него. Это был вызов - она смеялась над ним! Он резко повёл бинокль ниже - по шее, по ключицам и... замер. Вот оно! Это оказалось так неожиданно, что слегка задрожали руки. Слегка. Этого даже никто не увидел. Но теперь-то он знал. И всё встало на место.
"Ей смешно, - подумал он, опуская руку и рассеянно раскачивая бинокль на ремне. - С чего бы это? Или она лучше меня? Сильнее, умнее? По праву, данному Богом, я мужчина. А она... женщина. Всего лишь. И ей смешно. Ну что ж, сейчас мы будем смеяться вместе. Мне нравиться быть весёлым. Особенно в такой день".
И он швырнул бинокль на сиденье.
Спуск был пологим. Гой полубегом, то прыгая с кочки на кочку, то переходя на шаг спускался по склону. Прочь от пустоши. Воздух был свеж, и Гой дышал легко. Он не оборачивался, не смотрел по сторонам. Он двигался к намеченной цели. Ad majorem dei gloriam*.
Спуск кончился и он неспешно зашагал в сторону развалин. Перистые, окрашенные в багрянец, облака скользили по небесам, уплывая за опалённый край стены. Заходящее солнце, посылая косые лучи, высвечивало стройную точёную фигурку, застывшую на самом верху. Гой смотрел не отрываясь. И по мере того, как он приближался, стена пожирала её тело. И оно становилось короче и короче, пока он не остановился внизу, у кучи щебня и битого кирпича. Тогда она окончательно исчезла.
Заложив руки за спину, Гой оглянулся, но за кустарником не увидел ни машины, ни людей. Он поднял глаза на стену. И так стоял и ждал, испытывая искушение отойти назад, чтобы увидеть; чувствуя как веселие становится злым, а смех уже сейчас готов вырваться из глотки. И вот её лицо появилось над краем:
- Чего тебе? - она опустилась на корточки и прижала рукою прядь чёрных, скользящих из-под пальцев, волос.
- Я принёс тебе благую весть. Спускайся. Я скажу тебе слово любви.
- Если нужно, поднимайся сюда.
- Там нет места для двоих.
- Я подвинусь. Может быть.
- Хорошо, но обещай...
- Я ничего не обещаю. - сказала она подымаясь и уже не глядя вниз.
- Ладно. Я иду к тебе, - сказал он, чувствуя как любовь переполняет его и, кусая губы, полез наверх. Но чувство - плохой помощник, - и в одном месте Гой содрал локоть в кровь, а в самом конце, когда то тёмное и неопределённое, что кипело в нём, желая найти выход и наконец как гной выдавилось наружу, едва не сорвался. Уже голова его поднялась над краем стены и он нащупал ногой выбоину; и поднял глаза, как увидел над собой подрагивающий на ветру подол платья и круглое колено, и плавный изгиб бедра, скользящий вверх. И что-то случилось. Нога ушла в пустоту, Гой заскользил и в движении ухватился за край, за рваный кирпичный парапет. И цементная крошка брызнула в лицо. Но тут её пальцы сомкнулись на запястье и обожгли, и чужое дыханье ворвалось в уши. Мир в глазах стал красным и мокрым, а в следующую секунду он стоял рядом с ней, и маленькая сухая ладошка сжимала его пальцы. И Гой стоял, цепенея, и гляделся в карие, будто без зрачков, глаза, которые опять были так близко, совсем рядом, и в них отражалось-дрожало его лицо.
- Ну? - сказала она и пальцы его стали легки. - Вот я. Говори же. Ты пришёл, чтобы молчать?
Она смотрела и не смотрела на него. Живые глаза были в то же время слепы и равнодушны. И мысли её жили не здесь, а где-то далеко, так что задавая вопрос, она и не ждала от него ответа. И Гой осознал, что ему нечего сказать. Злость и веселие канули без следа, остались пустота и растерянность. И тогда он спросил, точно выдавил из себя:
- Ты пришла взять себе Имя?
- А разве не видно? - и она развела руки в стороны, словно собираясь взлететь, и полы платья качнулись как от порыва ветра, который обдал вдруг его лицо горячей волной и тут же пропал, как не бывало.
- И ты полагаешь, я тебе его дам? - сказал Гой медленно, подбирая слова, которых внезапно стало так мало.
- Это ты говоришь, - сказал она и Гой не смог понять, согласилась или спросила, но он не стал ни уточнять, ни размышлять, потому что она отвела глаза, и он почувствовал, что не хочет и не желает, чтобы она их прятала - они были нужны, чтобы видеть их, глядеть в них не отрываясь. И он не задумался - зачем, так было необходимо и всё!
- Я пришел не давать, а брать, - сказал он, вспомнив слова ритуала. - Но прежде ты должна услышать слова...
Женщина смотрела не на него, глаза её были устремлены на закат. Но теперь они были иные. Распахнутые, влажные, из-под вздрагивающих ресниц. Казалось, это они вжимают раскалённое светило за горизонт, деформируя, расплющивая идеальный круг, и солнце не в силах защититься, истекает кровью, расплёскивая по небу алые брызги. И проследив за её взглядом, Гой ощутил, что не в состоянии оторвать взор от бессильно повисшего над далёким лесом умирающего гиганта. И словно откуда-то издалека, сквозь неведомые дали, донёсся до него ее голос:
- Ты хотел говорить. Говори.
Она протянула руку. Так, что он не успел ничего понять. Гой посмотрел на её тонкие фарфоровые пальцы обвившие запястье и почувствовал, как что-то горячее, толчками, запульсировало под кожей. Она снова касалась его, и Гой ощутил вначале растерянность, но когда не смог высвободиться, на него опустилось непонимание. "Так не бывает", - сказал Гой самому себе, проверяя течение мыслей и ощущений - он был и выше и шире в плечах, ему было ведомо множество разных способов как избавиться от захвата, но в этих знаниях, понял он, недоставало одного - знание женщины. "Познай"... - сказал Наставник, но Гой пока не понимал, что это значит.
- Так что же? - на её лице появилось нетерпение, брови нахмурились. Она отпустила-оттолкнула его руку и отступила на шаг. Глаза обежали его фигуру и остановились на лице. Она прикусила губы, сощурилась и склонила голову не отрывая взгляд. А в это время его рука невольно поднялась и повернулась перед глазами, и Гой не увидел на коже ни синяков, ни красных пятен. И тогда он посмотрел на женщину и неожиданно для себя произнёс:
- У каждой вещи есть своё имя. Я дал бы тебе одно. Единственное, которое знаю. Мария. Родившая миру искушение. Ты бы взяла его? Ты б согласилась?
Но женщина спрятала глаза и покачала головой:
- Я знаю другое.
- Какое?
- Потом. Не сейчас, - она улыбнулась и провела указательным пальцем у него по груди. - Ты говоришь не о том, чего хочешь.
И Гой вспыхнул, потому что вспомнил о себе. Он схватил её запястье и сжал, и заглянул в глаза, ища боли, но не увидел ни боли, ни глаз - а лишь пустоту. А потом и рука её, точно змея, скользнула меж пальцев. Женщина же улыбнулась, как будто решая раз и навсегда, кто он, чего он стоит и что с ним делать дальше.
- Ты - гой. Потому что твоё дело подчиняться.
Он же сказал:
- Только не тебе.
- А самому себе? Или ты можешь слушать только тех, кто приказывает и думает за тебя?
- Я? - и Гой пришёл в замешательство, глаза заметались по сторонам, он искал ответа и внутри и вокруг себя, но не находил. Слова и мысли ускользали, и ему не за что было ухватиться. Узнать? Что он должен узнать? И Гой поднял на женщину взгляд и был потрясён. Она смеялась. Но глаза её смотрели сквозь него. Она смеялась лицом, и это было страшно.
- Ты пришёл ко мне и за мной. Потому что ты раб. Раб своих привычек и своего ума. Ты смотришь и не видишь, слышишь и не понимаешь. Поэтому что ты служишь Закону и людям тебя пославшим.
- Ты не понимаешь Закон, - качнул Гой головой и хотел объяснить - почему, - но не смог этого сделать. Он хотел отвести от неё взгляд, но не в силах был двинуть глазами.
Она промолчала, отвернулась лицом к закату, обхватила себя руками за плечи и застыла. Корабельные сосны подымались со склонов и вздымали свои золочёные стволы в багровеющее небо. Ветер пошевеливал кроны, отчего искры вспыхивали в хвое, точно угли в затухающем пепле.
- Господь учит: возлюби ближнего своего, как самого себя, - бессильно бросил Гой в её спину. - Князь на троне, князь мира сего, и жить под ним значит подчиняться ему. Я же несу любовь, чтобы даровать от Него свободу. Ты это понимаешь?
Она ответила не оборачиваясь:
- Ты что же, думаешь, у меня её нет? Ты полагаешь, я не свободна? Я умею любить. А любовь - это и есть свобода! А ты гой, потому что не знаешь любви. Ты мертвец, хотя и кажешься живым. Ты повторяешь слова, сказанные кем-то другим. И даже повторяя, ты подменяешь их смысл. Ты творишь дела, не видя их внутренней сути. Кто ты и зачем ты здесь, даже этого не понимаешь! - её густые смоляные волосы взметнулись и опали, а Гой неожиданно вспомнил: Наставник на его кровати, сложив мосластые руки на коленях, сгорбив спину и опустив на глаза покрасневшие набухшие веки, цедит слова, медленно и неторопливо; и Гой напротив него на стуле за столом, застеленном выцветшей клеёнкой, и за окном ночь, и голая лампочка под потолком на витом проводе, и яркий болезненный свет с длинными резкими тенями по углам, и негромкий неторопливый голос: "Когда-нибудь это произойдёт. Когда-нибудь придёт такое время. И я надеюсь, ты поймёшь и поступишь правильно. Когда долго ждёшь, когда очень надеешься, когда точно молитву ежедневно твердишь всё одно и тоже, веруя этому сам и вынуждая веровать остальных; когда слова твои одни и те же и об одном и том же: это будет со мной! это обязательно будет со мной! это должно случиться со мной!.. Когда от повторения их вслух, слова эти начинают терять какой-либо смысл, и начинают звучать пустым набором звуков; когда время идёт, не идёт, а уходит, и эта пауза ощутимо затягивается, - как-то незаметно теряется всё: и надежда, и ожидание, и даже вера. И когда на душе усталость, и ничего не надо, и ничего не хочется, и пустота заполнена пустотой. И когда наконец происходит вдруг ЭТО, то в это просто невозможно поверить, как будто этого не может быть. Это нельзя сразу понять и это невозможно осмыслить - нужно либо принять, либо сразу отторгнуть"...
И тогда Гой нашёл слова и стал говорить. И пока он говорил, не говорил, а цедил слова, по каплям, по крупицам, лицо женщины менялось, точно с каждым словом она снимала и одевала новую маску, и они все примерялись и сбрасывались, пока не осталась одна. И Гой не смог дать ей определение, потому что не знал как читать по её лицу.
Она не понимала да и не могла - в силу своего несовершенства - объяснял он ей. Нужно было знать Писание, и не столько знать, но и понимать его тайный сокровенный смысл. Весь полный текст на шести страницах четырёх Евангелий.
"И родился в Назареи у еврейки Марии в отсутствие мужа сын. И был он Бог, и был он искушение, и нарекли имя Ему - Исус. Учил Исус людей любви, но слова Его и дела Его не понимали. Тогда искал Он себе учеников среди человеков и находил. И был среди них один, из города Кариота, и только он понял Бога и познал правду Любви. А познав, стал первым и последним. Пётр же, трижды предавший - вторым, всего лишь тенью Учителя. И когда пристало время, возлюбил Учитель Бога за тридцать монет, но не поняли его фарисеи, отвернулись и презрели другие. Вышли тогда люди из толпы и говорили об Исусе: распни Его. И распяли. А учитель ушёл следом. Тогда познал мир истинную Веру. И узнали люди любовь".
Не познавший любви, да не придёт к Богу. Даже для Гоя это являлось тайной из тайн. Он не любил прежде и не был любим. Он только видел. Однажды. И он пытался увидеть огнь Господень в глазах приобщённого - но напрасно. Его потухшие глаза уже не говорили. Бог говорил с избранными, все другие оставались свидетелями Его торжества и пребывали в Причастии.
Женщина опять стояла к нему лицом, и нельзя было понять слушает, а может думает что-то своё. Но вот она встрепенулась, губы раздвинулись и она сказала:
- А теперь может ты хочешь меня попросить? Скажи. Я это вижу в твоих глазах, по тому как они смотрят.
Она сделала шаг навстречу и он ощутил её дыхание:
- Я дам тебе это. Если желаешь, можешь молчать. Мы будем молчать вместе. Если слова не нужны, мы обойдёмся без них.
- Женщина, я пришёл к тебе, чтобы сказать: я несу слово Божие, и слово Его - любовь. Это истинное слово Учителя нашего.
И сказавши так, Гой с ужасом понял, что это не главное, что это даже не нужное, и сказал он пустое и бессмысленное. Потому что на самом деле в нём уже было иное. Нечто новое. Чужое. И это чужое пугало, так как не было места ему в его сердце, а теперь появилось. И как это могло быть, он не понимал. Тогда стиснул Гой зубы и сказал ещё, через силу: "Сказал Господь: Придите ко Мне все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас; возьмите иго Моё на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдите покой душам вашим; ибо иго Моё благо, и бремя Моё легко".
Гой опустил взгляд и увидел: маленькие упругие груди и чёрные кружки сосков под тонкой белой шерстью её платья. Круглый вырез на ключицах. Плетёная тесьма пояса на талии и рваная бахрома над круглыми красными исцарапанными коленками. Лицо застыло. С ним что-то происходило. Словно магнит, словно гигантская подкова, неведомая сила тянула его к ней. И слово Божие застыло на устах, не в силах выйти наружу, и пустота вошла в тело, и тело изменило и предало его.
- Что ты творишь, дочь его? - сказал он с ужасом. - Именем Учителя, приказываю тебе. Отступись.
Но глаза её засверкали и он отшатнулся. Да нужна ли ей его любовь? Не погибла ли душа её прежде времени?
- Ты сумасшедший! - и тряхнув копной волос, она рассмеялась. И смех её был подобен звону падающих монет. - О чём ты толкуешь? Посмотри, какое небо. Я позвала тебя сюда, чтобы ты увидел. Заря опускается на землю. И солнце посылает миру прощальные лучи. Ты видишь это? Ты, говорящий о любви.
Она схватила его за пальцы, шагнула навстречу и, положив другую руку ему на затылок, провела по волосам; приблизила губы и прошептала, точно раскалённый свинец влила в жилы:
- Что знаешь ты о любви? Ни одна звезда не отражается в твоих глазах. Они черны и бездонны, и в них синева рек, что текут по равнинам. Ты думаешь о смерти? Напрасно. Нет смерти, когда есть любовь!
Глаза Гоя метались по её лицу, на лбу выступил пот. Рот отказывался повиноваться, руки повисли словно плети. Да разве в человеческих силах такое? А может сейчас она видит и смотрит насквозь, и все мысли, весь ужас его перед ней на ладони? Ведь они, женщины, другие. Не Господь их творил, если непорочность, ежедневные медитации и физические упражнения не в силах защитить? Значит ЭТО такая сила, что в противовес нужна другая, которая сумеет нейтрализовать то чужое и опасное, что вошло в его тело без спроса и разрешения.
- Я знаю, - бросил Гой и в его голосе что-то всхлипнуло. - Ты Сатана. Ты хочешь подчинить меня. Всякая женщина желает этого. Но у тебя не получится. Я, мужчина, говорю тебе.
- Ты? Кто-кто?.. - губы её приоткрылись, обнажая ряд ровных белых зубов, на щёках появились ямки.
- Не смотри на меня так! - выкрикнул Гой, чтобы скрыть ужас, и уши его запылали - с телом происходило страшное. - Прекрати сейчас же! Иначе...
- Иначе - что? - пальцы продолжали ворошить его волосы. Её касания были преступны, слова порочны и насквозь пронизаны циничной ересью. И он не пытался воспрепятствовать лжи, что словно паутина опутала тело. Он был в её власти.
- Погляди сюда, - донёсся до него шёпот. Послышался треск рвущейся ткани. И Гой посмотрел, хотя не хотел, хотя чувствовал, что уже не надо смотреть и слышать, и увидел: круглое, мягкое, белое плечо выскальзывающее из бахромы грубой ткани и... как кровоточащая рана, как кричащий разбитый рот - выколотый из мелких крестов-штрихов распускающийся цветок лилии; красные, синие, золотистые оспины на нежной коже.
- Что это? - спросил Гой одними губами, но она услышала, поняла.
- Моё тату. Мой символ! Видишь? - её мизинец упёрся в стебель цветка. И цветок упруго подался и на мгновение ожил. - Вот здесь незавершённая часть, всего малый кусочек. Сегодня он будет завершен и я стану человеком...
Но он уже не видел и уже не слышал продолжения. Всё поплыло перед глазами. И он качнул головой. Зачем? То ли стряхивая видение, а может с чем-то соглашаясь?
Теперь он ощутил слабый аромат. Голова закружилась, в ушах застучала кровь и он отшатнулся. Запах сена. Свежескошенной сочной травы. Её пальцы коснулись его лица, глаза из-под длинных ресниц странно блеснули. И что-то оборвалось внутри, на глаза брызнули слёзы и вскричал он:
- Господи, да прости эту грешницу! Прими ты любовь мою к ней! Обрати свою милость. Ибо не ведает женщина что творит. Оставь меня, как Иуда-учитель оставил тебя, - я здесь Pаб твой. "Ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится". Я люблю тебя, женщина! Да прими мою любовь.
И, отбросив бритву любви, сжал кулак и что есть силы, вслепую, ударил. Раз, потом второй. Пальцы пронзила боль. Он ударил ещё, чтобы наверняка, и промахнулся. Ещё - и опять его рука ушла в никуда.
Исчезла. Её не стало! И он не смог. Ведьма! Истинно, ведьма! Сатанинская улыбка, нелюдские глаза... Она поймала его. Ослепила и кружит, невидимая, вокруг, и тихо смеётся-посмеивается над ним. А он стоит, беспомощно уставив незрячие глаза, ворочая головой из стороны в сторону, и сердце словно двухпудовая гиря с трудом подымается и падает, подымается и летит вниз. Всё медленнее, всё тяжелее.
И тогда Гой издал из себя крик и этим, уже нечеловеческим звуком, сжёг изнемогающую душу. Он обратил к небу плоское перед неизбежным лицо и отбросил в сторону своё отяжелевшее и ненужное тело.
Этого он не увидел. Как поднялась над кирпичным уступом маленькая фигурка, как влажно блеснули карие удивлённые глаза. И не услышал шёпот, спустившийся по стене на почерневшую под закатом землю:
- Я человек, я женщина, - сказали губы, язык и нёбо. - Господи, по Закону твоему и перед лицом твоим, с сего дня я - тварь человеческая! И, Господи, теперь ты можешь даровать мне Имя. И я беру Его. Отныне я - Йуда!
И было слово. И слово было ложь.
________________________________
*Ad majorem dei gloriam - К вящей славе Господней (девиз ордена иезуитов)
08/1996