Беда Пелагеи

               

     Живешь-живёшь на грешной земле, спокойно крутишься среди обычных дел-забот и даже не подозреваешь, откуда беда грянет. Умники говорят, что надо быть готовым к любому повороту событий, к любому неприятному случаю, который может произойти в самый неподходящий момент. А что значит, быть готовым к неприятному? Всю жизнь в каске ходить, ожидая падения кирпича на голову? Или вечно быть в напряжении, боясь нападения с любой из сторон? Вот посмотрите: одно время наш умный Лукьянка, кунишнинский философ-словоблуд, и впрямь в каске ходил, боясь падения метеорита на его умную голову, только вот поскользнулся и ногу вывихнул - каска не уберегла!..
     Да и что такого шибко неприятного может произойти в размеренной, привычной и от привычности скучной жизни в селе? Поросёнок околеет? Курчонок сдохнет? Эка, беда! Вон их сколько, этих кур и свиней.  «Хоть бы они все передохли!» - в сердцах иногда думала Пелагея про свою живность в оборе (загоне), когда сильно уставала и когда ей до тошноты надоедало кормить ораву прожорливых поросят да ещё чистить за ними поросятник.
     Ходить за свиньями для Пелагеи привычно – она хозяйка опытная, не первый год откармливает животных на убой, уже подумывает помощницу нанимать, потому как стадо постепенно разрастается.
     По всем сельским статьям у Пелагеи счастливая женская доля: бог ей дал Харитона, мужа непьющего и неленивого, а это, можно сказать, главная удача для женщины в наше разнузданное время; родила двух крепеньких ребятишек, да ещё, как по заказу, мальчика и девочку; хороший дом с Харитоном создали, крепкий, просторный и подворье всякой живностью богато заселили.
     У них за много лет как-то само собой сложилось маленькое семейное предприятие, неофициальное, конечно: занимались тем, что откармливали свиней, а потом Харитон их сам закалывал, «шмалил» соломой, поскольку от соломы мясо вкуснее, разделывал туши и продавал свежатинку на базаре. Когда же было невыгодно торговать просто мясом, они вдвоем с Пелагеей делали из мяса фарш, добавляли в него по особому рецепту соль, перец, чеснок и другие специи, туго набивали фаршем кишки и получали тонкие плотные колбасы. Затем коптили колбасы тут же при доме, в своей коптильне, настоящим дымом черешнёвых дров. В результате выходило несколько десятков килограмм прекрасных домашних колбас, ароматных, красно-золотистых и таких вкусных, что от одного запаха аппетитом наполнялись желудки всех обитателей могалы, включая собак и котов.
     Колбасы продавались на местном базаре, но нередко Харитон возил их чемоданами в город, где цена была гораздо выше, чем в селе. Доход от мяса  и колбас получался неплохим. Так и шло дело. Харитон с Пелагеей не ленились, работали много, им было нелегко, но и, прямо скажем, в результате они не бедствовали – их труд, проворность, смекалка вознаграждалась достатком в семье и уважением в селе. Трудолюбивая пара, давно вместе - ими любовались, на них старались походить, им же нередко завидовали.
     Соседка Глашка Ройба корила своего мужика Никифора:
     - Вон Харитошка целый трактор попуши (кукурузы) к себе приволок. А на прошлой неделе кабана заколол и за один базар всё мясо продал. А ты?.. Жбан!
     - Почему «жбан»? – обижался Никифор. Он не знал, что значит слово «жбан» и думал, что это что-то очень оскорбительное.
     - Потому что в бутыль с бражкой глядишь. А Харитон не пьет.
     - Ну, если б у меня была такая жена, как Пелагея, я тоже, можа, не пил...
     - Зараза ты!.. Я же ещё и виновата! – Глашка крупной рукой лупанула вялого Никифора меж лопаток. Но муж принял это, как должное, и пошёл спать.
     …Глашка, видимо, завидовала Пелагее, да куда ж деться от людской зависти? Говорят, что обычно завидуют неполноценные. О, сколько их, неполноценных, оказывается, вокруг!
     Пелагея знала примерно, кто и что думает про её семью, по мере сил не обращала внимания на кривотолки и сама считала себя счастливою. Когда смотрела в зеркало, то думала успокоено: «Ещё ничего, ещё молода, энергична, а ежели принарядить, то – прям первая красавица!»
     Иногда она гордилась своим положением зажиточной хозяйки и с лёгким превосходством смотрела на те семьи, которые жили в облупленных хатах, ленились, выпивали, бестолково суетились в добывании хлеба насущного, а дети ходили оборвышами. Соседских детей нередко подкармливала - они ж не виноваты в недостатках родителей.
     Но беда для неё грянула, как обычно, откуда не ждала. Даже не грянула, а – пришла; спокойно и вежливо пришла, в чистом воротничке. Пелагея смутилась и усадила её за стол.
     - Всё, всё, что есть в печи – на стол мечи! – весело командовал муж Харитон, радостный, что вернулся домой богатым. На этот раз он ездил в областной город, где удачно продал всю домашнюю колбаску, изготовленную ими накануне. Продал много, быстро и довольно дорого – торговая удача, подфартило! Но муж вернулся не один – он привёз с собой гостя…

     А как дело было? Когда Харитон на рынке заканчивал торговлю, к нему  подошел прилично одетый мужчина, примерно одних лет с Харитоном, но покупать колбасу не стал, только вежливо спросил:
     - Простите, вы не из Кунишного будете?
     - Точно так, - настороженно отвечал Харитон, непроизвольно прикрывая под грязным фартуком оттопыренный смятыми деньгами карман.
     - По колбаске узнал, - мягко заметил мужчина, - превосходный запах! Только в Кунишном умеют делать такое чудо аппетита... Как там, в Кунишном?
     - Да всё по-старому, - неопределённо сказал Харитон, подозрительно оглядывая и незнакомца, и окрестности – один он, либо с кем… мало ли...
     - Собираюсь туда поехать, - продолжал разговор незнакомец.
     - Чой-то не пойму, наш вы или не наш? – напрямую спросил Харитон и прищурился, пристально глядя на незнакомца.
     Покупатель прекрасно понял, что значит «наш вы или не наш», т.е. из кунишнинских или нет, и ответил с грустной усмешкой:
     - И то, и другое... Взвесьте-ка  мне колбаски граммов двести, уж больно аппетитная.
     Пока Харитон взвешивал колбасу, мужчина стал рассказывать, что его родители когда-то жили в Кунишном, потом оттуда уехали, давно уже, что сам он родился в городе, здесь живёт, преподаёт в университете, и что раньше изредка бывал в Кунишном, а в детстве часто лето проводил там, у живой ещё тогда бабки Лукерьи. Теперь снова собирается поехать в село по каким-то наследным делам.
     Слово за слово, они вдвоем, общаясь через прилавок, стали вспоминать родственные связи, кто кому брат, кто кому сват, кум, зять, дед, племянник, двоюродный, троюродный... Когда прошлись по всем родственным цепочкам и ответвлениям, Харитон понял, что вежливый покупатель является отпрыском известного рода Додонов. Более того, выяснилось, что и Харитон, и Алексей (так звали городского) через троюродную тётушку и какого-то внучатого племянника, состоят в дальнем родстве.
     - Вот это да! – приятно удивлялся Харитон, - Вот это да!.. Когда в Кунишное собираешься?
     Спросил на «ты», совсем по-дружески – он был рад, что встретил в городе «своего», да ещё дальнего родственника.
     - Думаю на неделе поехать.
     - А почему не завтра? Я нынче закончу торговлю, а завтра еду домой, поехали вместе – машина своя.
     Алексей замялся от быстроты решения вопроса, был не готов, но прикинув, что у него в ближайшие дни нет лекций, согласился:
     - А что? Поехали.
     - Вот и славно.
     Условились назавтра о месте и времени отъезда, пожали друг другу руки, и Алексей ушёл. Только за углом он долго вытирал платочком свою ладонь от жира, оставленного грязной рукой Харитона.
     Приглашение в свою машину бесплатного попутчика, хоть и дальнего  родственника, было широким жестом со стороны прижимистого Харитона: он, конечно, мог подвезти кого-нибудь другого, но за деньги, окупив таким образом расходы на  дорогу, а тут как брать плату, коль сам пригласил? Но, заметим, что Харитон, всю жизнь занятый кабанами и мясом, испытывал некое необъяснимое уважение к людям учёным, многознающим, непроизвольно тянулся к ним, всегда хотел знать больше, особенно в ветеринарии, а долгими зимними вечерами даже читал книги, брошюры и календари.

     Они приехали в село в мягких сумерках позднего вечера – дорога всё-таки неблизкая, - и радостный Харитон поздоровался с женой, приобнял её на глазах гостя, словно показывая, каким сокровищем обладает, и стал добродушно поторапливать Пелагею:
     - Всё, всё на стол мечи! У нас гость!
     Пелагея не ждала гостей, поэтому с Алексеем познакомилась скомкано и растерянно. При виде чисто и прилично одетого мужчины, она как бы глянула на себя со стороны и ужаснулась – какая же я, наверно, замарашка в глазах гостя! При знакомстве неловко подала руку, но, вспомнив, что рука немыта, сильно смутилась, даже мило по-девичьи покраснела (хорошо, что сумерки) и быстро ушла на кухню, чтоб собрать еды на стол.
     Приезд чужого мужчины из города застал её врасплох: она была в старом домашнем халате «в цветочек», не очень чистом, местами потертом, и если б муж вернулся один, то и не подумала бы что-либо менять в своём облике. А тут – незнакомец, приятный симпатичный мужчина, да ещё такой... «чистенький», как думала Пелагея, слегка волнуясь и соображая, как себя вести.
     Она поставила на плиту котлеты и голубцы, чтоб разогревались, а сама быстренько сбрызнула лицо холодной водой, посвежела, скорыми движениями причесалась перед маленьким зеркалом, сбросила халат, как лягушачью кожу, и надела юбку с блузкой. В минуту преобразилась! Правда, если юбка была нормальной и сидела на бедрах ладно, то блузка подвела – оказалась слегка мятой; но гладить было некогда, и Пелагея весь вечер чувствовала себя скованно.
     Тем временем Харитон привел гостя в просторную гостиную, усадил за стол, а сам спустился в погреб и нацедил из бочки кувшинчик вина. Вскоре от хлопот хозяйки на столе появилась горка больших кусков белого домашнего хлеба, тарелки с ароматными голубцами и с мелкими, «на один укус», котлетками; отдельно на блюде была поставлена аккуратно порезанная копченая свинина, (или просто «копчёнка»), ну и, как венец столу, в центре стола появились кусочки румяной - «своей»! - колбаски. Всё было свежее, аппетитное, зазывно пахнущее. Меж тарелками высились и стеклянно цвели бокалы для вина.
     Хозяин угощал гостя щедро, наливал красного вина и говорил с видом знатока, что к мясным блюдам больше всего подходит именно такое красное вино. Более того, вино необходимо, чтоб ощутить полный вкус колбаски; но вот какое дело: и без колбаски не ощутишь полного вкуса вина! Вино оттеняет вкус колбаски, но и колбаска оттеняет вкус вина. Двойной удар! Харитону самому понравилось его тонкое, как он считал, наблюдение по поводу двойного усиления вкуса. Вообще, захмелев, он приобрел некую самоуверенную развязность, ощущение крепкого хозяина, даже легкую спесивость. Тем не менее, он всячески выказывал ученому гостю радушие и сам старался говорить с грамотным человеком «по-умному», т.е. в свою речь вставлял «учёные» словечки, что выглядело неуместно, нелепо, даже смешно, хотя сам он этого не замечал и был доволен собой. «Что, мы плохо живем? - хвастливо заявлял он. – Да у меня пятнадцать кабанов!». Гость деликатно кивал, мол, неплохо-неплохо, вон какая колбаска на столе, и с той же деликатностью старался не заметить нелепостей хозяина.
     - Угощайтесь, Алеша, угощайтесь, - заботливо говорила Пелагея.
     Она пододвигала тарелки ближе к гостю, доливала в бокалы вина, а самой всё хотелось, как маленькой, спрятать руки за спину – хоть она и оттёрла их с мылом, но зелень травы от прополки огорода так въелась в кожу пальцев, что ничем её не отмыть. Всё б ничего, привычно, но при Алексее эта въевшаяся в пальцы зелень травы казалась самой Пелагее неряшливой и неопрятной. Однако гость этого вроде не замечал и с ласковой благодарностью посматривал на хозяйку. Вёл он себя за столом скромно, но с достоинством, как человек, который знает себе цену, что вовсе не мешало ему уважительно относиться к хозяевам, которые радушно принимали его. Алексей ловко и аккуратно орудовал вилкой – столовых ножей в простоте быта не предусматривалось, - а ел так опрятно, что даже губы не замаслил. Если Харитон выпивал из бокала сразу всё вино, залпом, то гость неторопливо отхлёбывал понемногу, запивая копчености. Говорил мало, больше слушал хвастливые излияния уже опьяневшего Харитона, но когда говорил, речь его звучала правильно, мелодично, а от его легкого юмора становилось светло и хотелось улыбнуться.
     «Как же он хорошо говорит! – думала Пелагея, - Мягко. Так бы и слушала!..»
     Она и смущалась Алексея, и хотела угодить, чтоб ему понравилось у них, и прятала под стол грубые от работы руки, и краснела в разговоре, боясь опростоволоситься, сказав слово невпопад. При этом вихре внутреннего волнения, незаметного снаружи, успевала заметить светлые, с лёгкой проседью, красиво остриженные волосы гостя, его умный и внимательный взгляд – взгляд мужчины, который оценивает, а, оценив, одобряет.  Пелагея ещё не осознает, но уже чувствует, что её разглядели, она оценена по достоинству, и, главное, ощущает, что принята; это вызывает у нее ответный поток благодарности, что в свою очередь их эмоционально сближает, хотя внешне всё остаётся по-прежнему. Она невольно замечает чистый воротничок рубашки Алексея с расстёгнутой пуговицей, а под воротничком нежную беззащитную кожу, и это почему-то её очень трогает. Всё в Алексее было так непохоже на привычную грубую засаленность мужа, который постоянно возился с кабанами и мясом, что гость казался из другого, недоступного ей мира - мира чуть таинственного, сказочного, но светлого и легкого.
     - Угощайтесь, Алеша, угощайтесь, - наливала она вина в бокалы и опять смущалась своих рук. Ей хотелось прислуживать гостю, ухаживать за ним – он за время ужина занял в её душе столько места, что она не слушала слов мужа, разве что краешком сознания улавливала, что муж где-то здесь, присутствует. Более того, Харитон стал её раздражать, слова его казались глупыми.
     - В Кунишном прекрасное вино! - восторгался Алексей. – Много по свету поездил, но такого чудного вина нигде не встречал.
     Харитон был польщен восторженной похвалой и подумал, как всё-таки славно общаться с умными людьми – умеют вовремя сказать правильные слова!
     …Переночевав у радушных хозяев, Алексей наутро попрощался с ними, высказав всяческую благодарность, ушёл по своим делам и больше не возвращался в их дом. Видимо, к вечеру уехал в свой город. Уехал, так уехал – бог с ним; его визит был в общем-то случаен, как некий незначительный эпизод в семейной жизни Харитона и Пелагеи.

      У них всё шло по-старому: откармливали кабанов, Харитон их колол, разделывал туши, коптил мясо и колбасы, продавал, имел доход. И Пелагея не сидела сложа руки – готовила обеды, стирала белье, за детьми смотрела, мужу помогала. Как вставала с постели в пятом часу утра, чтоб варить свиньям кашу и кормить их прожорливые рыла, так больше не ложилась – целый день на ногах.
     Всё - обычно-привычно, но кратковременное появление в её жизни городского Алексея произвело смятение в душе Пелагеи. Он мелькнул неожиданно и мимолётно, как мелькает золотистой струйкой метеорит в чёрном небе августа, и остался в её впечатлениях чем-то светлым и трогательно-чистым. Что именно было в этом трогательного и светлого, она не могла сказать, но чувствовала, как в груди щемило от возникшей полоски мягкого света, льющегося из другого мира, мира чистого, умного, радостного, в котором не было грязных поросят, закопченных чугунов, запахов навоза и парного мяса.
     Пелагея вспоминала ласковый взгляд Алексея за столом, явно заинтересованный, как ей казалось, и заинтересованный в ней, как в женщине, вспоминала с легким трепетом кусочек нежной беззащитной кожи под расстёгнутым воротничком, и ей хотелось... О, господи, сама не знала, чего ей хотелось. Это только самоуверенные писатели считают, что знают желания женщины. Может, ей хотелось легонечко коснуться губами этой чистой кожи на шее, может, хотелось окружить Алексея материнской заботой и закрыть от холода, ветра и всех невзгод, как беззащитного ребёнка, может, просто смотрела и смотрела бы на него бесконечно и слушала его мягкий голос, правильную речь с легким юмором, от которого легчает в душе.
     Когда Пелагея на мгновение осознавала свои желания, живая краска заливала щеки, будто жаром обдавало  лицо, смущалась от стыдности потаенных побуждений, даже порой непроизвольно оглядывалась – не подслушал ли кто, не догадался ли кто о её новых чувствах. А тут ещё утром, тогда, после ухода Алексея, она убирала его постель и неожиданно для себя взяла грех на душу: ощутив незнакомый и влекущий её запах мужских духов, смешанный с запахом мужского тела, прижалась грудью к подушке, на которой спал гость. И подушку к себе прижала... Со стыда сгореть...
     Может, с той подушки всё и началось – началось её новое, ранее не испытанное чувство, её боль, её беда. И у этой беды было имя «Алеша», которое сочеталось с чем-то светлым, умным и недоступным, оттого печальным и ещё больше желаемым. Она постоянно думала о нём, мысленно разговаривала с ним, делилась своими искренними радостями, говорила о заботах,  и ей хотелось именно Алёше (и только ему!) показать всё то самое хорошее, что сама видела: и росистый луг ранним утром, и первое мягкое тепло солнца, и мерцающую солнечную зелень деревьев от тихого ветра…
     Любила ли Пелагея мужа? Трудно сказать, но одно ей известно было твёрдо: она бы умерла от горя, если бы, не дай бог, с Харитоном случилось что-либо худое – родной, привычный, необходимый.
     В её новом чувстве всё было другое – всё было тоньше, острее, пронзительнее, и это новое чувство стремилось выплеснуться, излиться, требовало выхода, а, не найдя выхода, кололо болью.
     Ничто в порядке жизни у Пелагеи не изменилось: подъём в пять утра, закопченные котлы с кашей для поросят, запах хлева, уборка навоза, завтрак – детям, зерна – курам, распоряжения угрюмого с утра мужа... Одно и то же каждый день, и каждый день похож на вчерашний. Только в груди у неё то тихо тлеет, то силой разгорается, что-то светлое, больное и томительно-сладкое... Что ж так больно, что ж так больно-то?.. Почему ей кажется, что она очень важное потеряла безвозвратно?
     А как он руку ей поцеловал!.. Тогда утром, когда уходил, Алексей при прощании на пороге дома неожиданно взял у Пелагеи руку и поцеловал. Она растерялась от непривычности, даже не сразу поняла, что это было, и одно только успела: в ответ на поцелуй сжать его теплую ладонь. Потом, вспомнив о невымытой зелени травы на пальцах, спрятала руку за спину, покраснела.
     …Иногда она плакала. Тихонечко, украдкой от мужа и детей, сама не знала, почему, но плакала. Потом, насухо вытирая покрасневшие глаза, приказывала себе «взять себя в руки» и шла в обору кормить постылых поросят. Было больно в груди, только она ни за что не рассталась бы с этой болью. Когда было совсем невмоготу томиться чувством, Пелагея уходила в поле, одна, и пела там старинные протяжные песни, которым научилась ещё у бабушки Матрёны.
     И далеко-далеко по округе ветер разносил боль любящей женщины.
                04.08г.
                * * *

(из черновика): SEO,  оптимизация сайта, умный копирайтинг, продажа статей, рерайтинг, качественная реклама блога, ключевые слова, семантическое ядро, поисковые запросы, рейтинги блогов, Google, Яндекс, каталоги, Dmoz