Я сидела в кинотеатре в заднем ряду. Возле сидел он. Я не обращала на него особого внимания – ну, мало ли кто случайно оказывается рядом в кинозале. Просто в основном народ тесно скучился в первых рядах и середке, а «камчатка» – пустовала. А мне то ли билет такой продали, а я и не возражала, то ли уж не помню что, да не суть важно.
Он сидел, значит, в полумраке – спокойно, нормально, как обычный зритель. В нем не было ничего особенного – ни героического, ни пугающего.
Потом он вдруг прокомментировал фильм. И сделал это столь непринужденно и легко, что даже нисколько не удивил меня своим обращением непосредственно ко мне. Ну, иногда же можно поделиться пришедшей мыслью со случайным соседом. Дело житейское, как говаривал приземистый и пухлощекий реактивный сын шведской сказочницы.
Я отозвалась на его реплику. Наверное. А может, только кивнула. В принципе, это кино я видела и раньше – это была «фильма» из тех, которые своим простым остроумием остаются в истории и их практически никогда не надоедает смотреть.
Потом незнакомец заговорил дальше. В прежней манере – в коей не наблюдалось как раз-то ни капли манерности. Словно мы все тут – в некоей одной общине и по определению изначально корешим и не стесняемся друг друга.
Он рассказал, как шалил, когда был еще школьником. Ну да, признался мне. Эдак заговорщицки, хотя и не особо шепча.
Значит, поведал мой собеседник, немного развалившись в кресле нога на ногу, как все тот же моторчатый литературный сын шведской сказочницы, в самые юные годы он всегда покупал билет на самый дальний ярус кинозала. Привык, и до сих пор так и делает, к тому же тут вообще спокойнее. Садился, запасшись заранее кучей мелких монеток. Во время фильма тихонько доставал из карманного боезапаса один «снаряд» и метал его вперед. Зона для попадания идеальна – прямо как на ладони, в долине – весь зал. А ты – замаскирован полумраком камчатки.
Когда в кого-нибудь попадало, то реакция происходила забавная – ради лицезрения ее, собственно, всё ведь и затевалось! От неожиданности человек обычно непроизвольно коротко и резко кричит, трет затылок, а затем судорожно вертит головой. Пытается осознать – что вообще произошло? И тщетно – ибо поди догадайся! Позади – темная оконечность зала. Так что и откуда летает да по кумполу-то щелкает?
И так – весь сеанс. То один, то другой бедный зритель взвизгнет, завертится, и – ничего не может понять! Вот это и прикалывает больше всего. Так что не жалко и меди потратить! Ведь мы – знавшие золото, да не привыкшие к меди…
Фильм подходил к концу, и он уже вовсю обсуждал его со мной. Как будто мы уже с ним год были знакомы.
Пошли титры. И он прокомментировал и их: черным цветом написались имена и фамилии тех актеров и актрис, которых уже нет в живых, а белым – тех, которые ныне здравствуют.
Эх, говаривал он с неподдельной жалостью, и он вот умер, любимец нашей публики, и она умерла… Что ж так…
(Кстати, как дошло до меня потом, расклад такой однако ж «не катил». Например, Света Светличная, сыгравшая в этом же кине, живет-здравствует и поныне, а она была написана именно черным. Так что, очевидно, подобное деление по цветовой гамме несло в титрах другую «идею». Какую – я, пожалуй, догадалась сама, но это другой разговор…)
Кино окончилось, медленно зажигался свет. Мы двинулись на выход. И он предложил заглянуть в кафе. Тут, рядом. В которое он часто захаживал и хорошо знает.
Спрашиваю себя иногда: почему я шла столь легко и просто?
Его настроение передавалось мне. Невольно. Он ничего не боялся. Он был самоуверен, но не нагл, не хамоват и не развязен. Лишь абсолютно и спокойно самоуверен.
Мы шагали к кафе, куда он знал дорогу. Уже зажигались первые огни. И он балагурил обо всем и ни о чем конкретно. Вроде бы совершенно доверительно. Кажется, даже где-то про что-то ругнулся. Однако не зло, а – так, по речи подходило. А я была уже совсем для него, получается, «своя»…
Я не помню уже его имени, но по идее он представился. И по идее – еще в зале…
В кафе было светло и уютно. Почти все столики заняла публика. Он посадил меня за свободный, а сам почесал к стойке, где протянулась очередь. Жди, сиди, бросил он с деловитой улыбкой, всё закажу и принесу, уж меню я тоже примерно знаю.
Только оставшись невольно одна, вернее, не одна, конечно, но – в моральном уединении, словно за прозрачной стеной, я задумалась.
Почему лишь теперь? Может, спросите вы, это было нечто вроде гипноза?
Гипноз если и имел место, то именно-то в том, что ни малейшего гипнотического чего-то такого от его личности как раз не исходило! Шок от полного отсутствия шока – точнее не скажешь; с самого начала, с того момента, когда он впервые бросил мне нечто по поводу кина.
И только в сем кафе я осознала, что добрую треть фильма проболтала с совершенно не знакомым человеком, которого и имени-то в сущности еще даже не знала, а затем – пошла с ним до опять же не знаемой мною забегаловки, в совсем незапланированное время, хотя подобные поступки были никогда не типичны для меня раньше. И теперь сижу и дожидаюсь его с блюдами для нас, а за окнами над городом наступает синий вечер, и вокруг шумит равнодушный народ. И как будто до сих пор ничему не успела удивиться!
Что-то изменилась с этой минуты. Я в кафе уже была иной, чем я в кинозале и по пути из него. Я, в общем-то чтобы занять выдавшийся пустым вечер, зачем-то потопавшая на фильм, который до этого неоднократно смотрела, одна… Случайно ли сложилось всё теперь таким образом?
Он поглядывал на меня из очереди, которая двигалась неправдоподобно медленно. Слова бы не долетели, но он легонько улыбался и махал рукой. Типа: жди, жди, сейчас-сейчас, жизнь прекрасна!.. Такой же, только теперь невольно молчаливый, как в первую половину киносеанса, когда еще оставался для меня безымянным зрителем и не заговори со мной, я бы даже четко не разглядела его лица и забыла бы о нем навсегда, как только бы прошли титры и зажегся свет. Да и вообще бы не заметила, скорее всего…
А что теперь ждало нас дальше? Когда мы «похрустим», выпьем кофе или мартини, а потом что предложит он? Тривиально возьмет телефон?.. Да кто он вообще такой?
Кто этот бодрый человек, так легко признавшийся в мелкохулиганских играх собственного прошлого? И что еще он мне рассказал?
Обо всем чем угодно и слишком ни о чем конкретно, поймала я себя уже и на этой мысли. Ведь не сказал толком, где он сейчас работает, чем занимается по жизни, где живет… Впрочем, кажется, и меня о том не спросил. Ну и что?
Ну и что? – парировала другая часть меня эту часть, от мыслей которой холодок на долю секунды вспрыгнул на спину. А если во всем нет действительно ну ничегошеньки особенного, кроме лишь того, что у парня такой нетривиальный для снобского понятия способ заводить новые знакомства – эдакая сама живая спонтанность, вроде теории озарений в дзен-буддизме, кажется? И может, это в нем вообще присутствует бессознательно… И за кофе с мартини мы и потреплемся о дальнейшем, и узнаем друг друга ближе, и обменяемся телефонами, хотя бы мобильными… Просто так уж сложилось всё. И он – самый нормальный парень, такой же, как почти все мои знакомые моего возраста… Ведь о серьезных намерениях, если уж на то пошло, тоже никто из нормальных-то людей не брякнет сразу…
Но другая моя половина тихонько, однако настойчиво твердила иное. Что зачем с пол-оборота вестись на романтические бредни о любви с первого взгляда и прочем. И даже если на то опять же пошло, то по-настоящему достойных людей в своей достойной непосредственности, увы, меньше, чем сомнительных авантюристов-«пикаперов» или… или даже кого похуже.
Невольно носились где-то во мне трёпы бабушек на лавочке и – правда, в меньшей степени – моей мамы об обратной стороны знакомств на улице или в клубе, когда мужчина не представлен тебе…
Ну и что, возражала я, ведь это жизнь, разве можно всё уложить в схемы?
Размышляя об этом, я невольно улыбнулась ему, когда он снова взглянул оттуда, от стойки. Но больше он вынужденно смотрел на стойку. А сумки-то у него даже не имелось, так, барсетка какая-то. Он даже с пустыми руками был…
Чем больше теперь я посматривала на него, тем тревожнее становилось. И главным образом потому, что если тут крылась опасность, то в упор не было понятно, откуда и когда могла она исходить. Неясность замыкала круг нарастающего «стрёма».
Я осталась словно совсем за прозрачной стеной. Смеющиеся посетители кафе припрыгивали на каблучках где-то по другую сторону.
Моя улыбка ему уже не была прежней, непринужденной. И он казался мне другим. Впрочем, немудрено, что просто казался – когда накрутила внутри себя такое…
С самого начала он был слишком не-подозрительным. И уж совсем не страшным. Но может, это и было самое страшное? Ведь именно в этом и «увязло» всё остальное, дошедшее до меня только теперь…
Или же я фантазирую как стремная губошлепка, наслушавшаяся россказней пенсионерок о всяких маньяках и гоп-стоперах?
Но втайне опять от себя же я сознавала, что не все эти рассказы, к сожалению, выдуманы. Как знала и то, до какой степени в печальной части хроник жизней и смертей обманывали людей вот именно простые, непринужденные, вроде бы совсем не ужасающего вида незнакомцы… Иногда даже с очками на носах и портфельчиками в руках. Да, умея непостижимо носить маску… Впрочем, в чисто человеческом ли умении тут дело – тоже вопрос…
Два человека всё еще боролись во мне. Один из которых снова твердил мне, что я стремщица, у которой просто стали невесть почему велики глаза, охолонись, вы посидите с новым нормальным знакомым, а затем он пойдет домой, и ты. И более ничего на сегодня. Ну сама посуди, если он куда-то решил тебя заманить, то куда, собственно? И почему раньше того не сделал?
Нет, это ты легкомысленна, отвечала я самой себе. Неужели тут тебе требуется столь рациональное объяснение? Ведь зло вообще менее рационально, чем добро. А то, что нам неизвестно, где ловушка, и кто там еще стоит по другую сторону двери кафешки, и кому, может, он уже успел послать СМС или что в таком роде – так это только на руку врагу: ведь он-то знает. Почему я должна доверять этому типу, который, между прочим, в людей монетами кидался и с того кайф ловил? Я что, паспорт у него смотрела? Да кто вообще докажет, что он своим именем назвался, а не от фонаря взятым?.. Что, ждать, пока нечто выяснится? Но знаешь, дорогая, выясниться может уже слишком поздно!.. И, кстати, не обязательно еще сегодня… Сегодня у него может еще быть пока «разведка». Ты обзываешь меня трусливой дурой? Ну что ж, лучше один раз оказаться трусом, чем навсегда трупом, и лучше прослыть живой ослицей, чем мертвой львицей, тебе не кажется? Тем паче в вопросах, которые, ты не находишь, не лежат в плоскости подвига и славы, а гораздо более приземлены?!
На сем тот мой голос стал меркнуть перед этим моим же и в конце концов заткнулся.
Решение закралось. Оно зрело.
Только что именно предпринять? Ведь очередь скоро уже подойдет…
Обращаться к кому-то из посетителей, персонала, звать охрану в данной ситуации совершенно нелепо, понимала я. Нет, рассчитываем на себя. И на быстрые ноги – ведь я всегда преуспевала на школьных кроссах, и потом занималась легкой атлетикой.
Оставалось только подгадать момент – задача, пожалуй, сложнее.
Перед ним осталось человека два или три. Он снова отвернулся к стойке. Это как раз играло на руку мне – он уже невольно практически не смотрел в зал, а только туда, где суетилась девушка-продавец.
И я встала. Бочком, как будто непринужденно, бесшумно, среди плывущего гула голосов и музыки из кафешных динамиков, подобралась к двери выхода.
Он еще не оборачивался. Кажется, не заметил, что меня уже нет за столиком, что я – переместилась…
Я рванула дверь и так же мягко, по-кошачьи кинулась наружу.
И вот тогда я помчалась так, как будто сдавала стометровку.
В конце небольшой улицы мерцали огни метро. Я знала, куда бежать, и это придавало мне сил и уверенности.
Я смотрела только вперед – на метрошные огни, и лишь мимо проносились фонарные столбы, смазанно, словно столпы из чистой соли в пустыне. Поэтому так и не могу ответить – заметил ли он все-таки, как я навострила лыжи, и что делал, когда наконец заметил?
Иногда я невольно представляю себя на его месте, как только могу. Как вот он отворачивается все же от девицы-продавщицы и привычно находит взглядом другую девицу… Пытается найти… Что это? Наваждение?! Столик пуст. Только что за ним сидела она, незнакомка, как из стихов Блока, правда, без шляпы, а теперь ее нет… Налет мистики продолжается. Впрочем, он тут же озирается, как озирались в свое время пораженные его же монетами кинозрители и – видит, как эта «герла» почему-то улепетывает из кафе…
Возможна и другая ситуация. Он оборачивается позже. Или вообще уже берет тарелки и… Чертовщина! Где же она? Короче, не находит нигде ту жертву, которая уже была почти в его охотничьем капкане, кою он так хорошо вроде «развел». Дрогнет ли его рука и уронит тарелку с закуской? Или не дрогнет?
А что он предпримет дальше? Останется стоять столбом, приклеившись ботинками к кафешному мытому шваброй полу? Или сразу попытается броситься на улицу, не предаваясь фантазиям, что она растворилась в воздухе или улетела, а рассуждая, конечно, куда более логически?
Так что повторяю еще раз – без понятия, бежал ли он за мной, пробовал ли окликнуть… Я неслась, как по полю на войне или при погоне в шпионских романах. Изо всех сил и со всей серьезностью и не пытаясь обернуться, так что толком не слышала криков, если они были, ведь и машины на магистрали гудели, и вообще весь вечерний город… Это был, что называется, импульс.
Я нырнула под землю, не меняя аллюра. И мне было все равно, что думали люди, наверное, оглядывающиеся на бегущую девицу. Только мелькали колонны зала метро, как соляные столбы.
Поезд мчал навстречу. И когда он уносил меня прочь, шлепнувшуюся на пустой диван, я выдохнула с облегчением, сознавая, что теперь уже точно «оторвалась»; если, конечно, было от кого «отрываться»…
Поезд ехал, и я успокаивалась. И толком не размышляла уже ни о чем.
Да, может, он просто остался там, наверху, в недоумении. И в недоумении, вполне возможно, смотрел вслед или – тщетно пытался обнаружить меня, выскочив из кафе и бестолково мечась по улице… А если он и увидал мою мелькнувшую спину, то долго думал: чего испугалась она, эта, как оказалось, престранная девушка? Почему бежала? Что вообще случилось, господа? И должно быть, такого прецедента жизнь еще не подкидывала ему… Ему, невинному, как ягненок, только уж слишком бескомплексному… Может, таким как раз и не надо быть?
Всё это – лишь возможные варианты концовки того, что произошло наверху, за моей спиной.
Так или иначе – всё кончилось по моему решению. А правильным оно было и спасительным или – напротив – достойным только насмешки – мне уже, наверное, не узнать никогда. Как равно не могу объяснить, что победило во мне в тот переломный момент – разум или напротив – интуиция, коя, наверное, и в самом деле порой бывает правильнее чрезмерно формальной логики.
А может, я вообще неверно решила свою судьбу? Вы понимаете, о чем я… Но и переживать об этом я могла бы только если бы была ясновидящей! Однако если бы я ей была – то ведь и вопрос бы не встал – вот в чем дело.
А посему – что произошло, то произошло. В толпе я его всё равно не узнаю. И имя его (во всяком случае, названное им) я забыла.
И про случай этот несколько лет не рассказывала никому. На другой день только наболтала нашему компьютерщику Саше Шарапову – такому увальню в очках на носу и стёбному, – что вот надысь в кино с одним молодым человеком мы с заднего ряда пуляли копейками в зрителей, значит.
– Больно было? – спросил в своей манере гололобый Саша Шарапов – вроде бы предельно деловито и невозмутимо, совершенно ничему не удивившись.
– Кому? – переспросила я. – Зрителям в смысле?
– Нет, вам, – в аналогичной манере нордически пробасил Саша. – Ну, когда вам эти зрители потом по выходу из кино навтыкали, – пояснил он в ответ на мой невольный немой вопрос.
Я «отвисла» и смеялась. И на Сашу не обиделась – на него вообще трудно обидеться.
Вот, собственно, и всё, что я рассказала тогда. Хотя, как вы знаете, сама никогда никакими монетами не кидалась.