Старье берем!

                Старье берем !
    1.
   Это была маленькая беленькая старушка в бумажной ночнушке с какими-то глупыми незабудками. Как она оказалась под колесом нашей машины, я никак не мог понять. Она лежала головой на томике кого-то из русских классиков, как на подушке, полуприкрытая пурпурным одеялом. Горящий закат окрашивал ее лицо девичьим румянцем, но признаков жизни она не подавала.
   Не будет преувеличением сказать, что свет померк в моих глазах. Получилось в точности, как за баранкой. Бывает, летишь, как на крыльях, дорога сама ложится тебе под ноги, и вдруг на пути твоем прямо поперек канава, которую не объехать. Хорошо, если успеваешь затормозить. Иногда и влетишь туда со всей дури, сядешь на брюхо и думаешь про себя:"А как хорошо все начиналось!.."

   Ясным весенним утром мы въехали в  родной город со стороны Харизмы. Пустая машина  как будто сама катилась и подпрыгивала по звонким закоулкам предместий. Наши форсированные обороты на поворотах и ухабах слышали спящие жители, открывшие окна по случаю первых  теплых ночей. Надеюсь, им снились трудовые сны про наступающую субботу.
   Улица была пуста, только бегущая по своим делам заспанная кудлатая собака шарахнулась и тявкнула что-то невнятное с обочины, удивленная редким зрелищем длиннющего грузовика, пробирающегося по узким проулкам. В ветровое стекло ломились ветви цветущих вишен и любопытных яблонь, застилая всякий обзор. Наконец дорога выровнялась, расширилась и посерела, завиднелась вдали местная небоскребостройка аж в 10 этажей высотой. Она-то и была целью нашей поездки .

   Я – сотрудник предприятия с разудалым названием «Колесики». Пока не вышел на пенсию, все думал, что молодость вечна и что всю жизнь буду колесить по нашей великой, по городам и весям, подальше от политинформаций, начальства и семейных проблем. Однако после 55-ти с дальних рейсов меня сняли, да и перевозки свернулись. А по карману так ударила перестройка, что пришлось срочно думать о заработке. Я и нашел местечко на местной автобусной станции, осваивающей старые условия в новой реальности. Кругом автобазы деревни вымерли, и маршруты автобусов упразднили. Но ушлое руководство приспособило освободившиеся помещения и технику для своих целей. Кажется, даже без всякой арендной платы на правах «отчужденной собственности» их передали молодому, но шустрому предпринимателю по фамилии Перепелкин. Сколько и кому он заплатил, я не знаю, но думаю, что много. Впрочем, мое теперь дело вахтерское – не пускать на территорию посторонних. Что касается чужих прав и законов, так это можно спросить у моей Палаши, бабы все знают, а я не силен.
   По утрам нас свозит на работу личный микроавтобус нашего гендиректора. Почет этот не случаен. Мы – старьевщики. Сейчас мало кто помнит об этой интересной профессии, а я-то знаю о них по рассказам своего деда. Почему-то в старину все дети боялись старьевщиков (возможно это заслуга родителей, которым надо было выдумать для них хоть какое пугало, чтобы строжить до поры до времени, а может - сами родители боялись замаскированных филеров - то ли из охранки ,то ли от анархистов). При этом деток, как магнитом,  неудержимо тянуло к этим странным, как правило старым и грязным, людям, которые в обмен на всякую ненужную рухлядь раздавали разные замечательные вещи. Это бывали  лубочные картинки, стеклянные шары с падающими снежинками или прыгучие шарики из разноцветной фольги на резинке. Особым спросом пользовались пугачи серого металла со сжатой пружинкой, стрелявшие керамическими наперстками. У меня в детстве долго хранился такой дедов пугач на зависть всей улице, пока кошка его не заиграла. А может кто и тяпнул.
   Мы – мусорщики XXI века - ,к сожалению, ничего такого интересного предложить не можем, но исправно собираем чужое барахло, сортируем его и вывозим на свалки. В нашем гараже есть просто мусоровозы, есть грузовики со съемными контейнерами для промышленного мусора разного объема, даже один затесался эвакуатор (правда используется он для сбора металлолома и личных нужд). Вывозим мы все, что можно, точнее, что людям не нужно. А вот куда и кому – это особая статья. Нередко со свалок подобранные вещи едут прямиком в антиквариат, в другом варианте – слегка подчиненное старье выдается за новье и либо продается, либо дарится по случаю, например, детскому дому (Перепелкин  не чужд благотворительности на халяву). Машины разбираются на запчасти, которые и продаются или сдаются во вторсырье, а с их хозяев еще берутся деньги за эвакуацию. В общем, как можно заработать на мусоре, вам лучше расскажет опять же моя жена, а я хочу о другом .
   
   Перепелкин наш метит в местное самоуправление. Не хочу сказать, что он недостойнее всех остальных. Просто противно  видеть, как и без того прогнутая перед власть предержащими спина совсем уж делается вопросительным знаком: «Чего изволите?»Так вот, этим прекрасным апрельским утром мы выехали из ворот автобазы со спецзаданием. Все горожане должны были выйти на субботник по городскому благоустройству часов в 9 утра. Нас же начальство отрядило туда, когда не было еще 8. И ладно бы пришли, как везде, помыли окна, машины, посадили цветочки да подмели дорожки на территории. Наш босс договорился с отцами города, что мы в добровольно-принудительном трудовом порыве в эту  субботу бесплатно вывезем у населения весь накопившийся за зиму мусор. Я, конечно, понимаю, что хозяин должен и районной администрации угодить и мусорщикам кость кинуть и сам хочет подзаработать, так как при такой акции по  добровольному избавлению от барахла многое приличное выкидывается за компанию, но мог бы и о работниках подумать. Дома-то тоже женки пилят, субботник хотят, а какой уж тут субботник в ночи (уже воскресник получается). Но акцию спланировали заранее, каждому шоферу придали помощника для хождения по квартирам и агитации за выброс, раздали намалеванные агитки для развески по дворам и наиболее посещаемым местам, время сбора барахла определили с 8 до 18 - занятие нашли на целый день ! Хорошо жена сунула мне сверток со жратвой и термос, а то в районе новостроек с магазинами худо.
   Поскольку съемных контейнеров было недостаточно, послали на дело  несколько бортовых самосвалов. В одном из них я и оказался. Мой водила, молодой парень Никитка Мамелюк, казался на редкость шебутным, что в сочетании с моим спокойным характером должно было принести плоды. Я забыл сказать, что по количеству собранного мусора передовикам назначалось приличное денежное вознаграждение. Вот только как его мерять – тоннами, кубометрами или штуками? Никто пока не знал.
    Нашим объектом определили новостройку в бывшем сельце Петровское, ныне уже районе нашего растущего города. Здесь построили с десяток разновысоких домов, половину из которых отдали очередникам на получение квартиры, а другую заселили с бору по сосенке. В 2 домах, пока не подключили водопровод, устроили общежитие для молодых специалистов нового мясокомбината, корпуса которого серели неподалеку, и строителей. Еще 2 дома определили под житье военным. В самом же приличном корпусе, где была горячая вода даже на последнем этаже (правда, не каждый день), квартиры продали вновь разбогатевшей братии – адвокатам, депутатам, бизнесменам и т.д.

   Я считал, что не последние люди, год или 2 назад въехавшие в новые квартиры, еще не должны обзавестись трудновыкидываемым барахлом. Как выяснилось очень скоро, я грубо ошибался. Прямо с утра к нашему автогиганту потянулись ранние собачники узнать, кто мы такие и зачем прибыли к ним на детскую площадку. Я быстренько повесил главный плакат
                «Все старье возьмем у вас ,
                Погрузим на этот МАЗ ,
                И отправим на Кавказ !»
на борт нашего грузовика и пошел расклеивать более мелкие бумажонки по подъездам и к ближайшему магазину. К моему возвращению у грузовика толпилась куча народу, желавшего облегчить свои квартиры. Несли мебель, тряпки, какие-то еще довоенные торшеры, разбитые вазы и целые бутылки (в больших количествах), доски, кровельное железо, связки книг,покрытых паутиной, ящики из-под фруктов с прибитым сукном вместо скатерти. Впечатление было такое, что за многоэтажными панелями скрываются наши далекие пращуры, участвовавшие еще в Куликовской битве, и высылают своих внуков с совсем уж негодной утварью на свалку. Были радиолы, дырявый самовар без крантика, протертые лапти, скомканный пионерский горн и даже небольшой мельничный жернов. Хозяин жернова дольше всех стоял у кузова самосвала, когда Никитка уже погрузил его камень в недра небытия, и  приговаривал огорченно:
   -Я все хотел из него ступеньку сделать.
   Жители домов, резвые с утра, разбежались по окрестным газонам, ворча на нас, что мы на лучший из них вперли свой самосвал. Правда, больше, чем на нас, они ругались на компанию аликов, человек 5, рассевшихся неподалеку под детскими грибочками с казенным субботничным пивом. Алики были не здешние, из  предместий, однако оказались совестливыми людьми и, наблюдая всеобщий порыв расхламления, обязались, допив пиво, притащить и свой мусор к нам в кузов.
   К 10 утра все, кто мог, вылезли на свет божий. Штатные чахлые паркосадоклумбопосадки были проведены моментально. Но народ не расходился, ждали администрацию. Районный депутат О.Й. Аджубеев приехал без 10 12, посадил в заготовленную лунку веселенькую липку, после чего состоялся многолюдный (по причине все того же пива на прилавке у трибунки), но молниеносный митинг во славу городской, районной, местной администрации и России вообще, и к  часу дня население разошлось по домам обедать и отмечать праздник  некоммунистического труда. Наворочавши с утра и до обеда бешеное количество всякой рухляди, мы тоже решили отдохнуть и перекусить, благо нас с шофером  попить чайку пригласил сам начальник домоуправления, отставной генерал Свистулькин. Генерал был любезен, я старался не отставать от него в четкости формулировок, а Никитка – не материться .
   В приятных беседах о временах застоя мы засиделись у него в прохладе и уже после 15 вяло спустились во двор, где, как ни странно, стояли еще некоторые жильцы с полосатыми матрасами, ламповыми телевизорами и картами миров. За ними пьяно покачивалась  знакомая компания, прикатившая огромную старую бочку из-под пива, набитую каким-то тряпьем и подпертую резным оконным наличником. Все это, кряхтя, загрузили общими усилиями. Гора мусора выглядывала поверх бортов, и я  горделиво подумывал о премии от начальства за ударный сбор. Хотелось уже убраться восвояси, но задерживали последние подползавшие от подъездов старушки, с трудом отрывавшие от сердца червивые фикусы, бумажные вымытые и разглаженные пакеты из-под молока и гирлянды старых тапочек. Мусор, почуяв краткость своего дальнейшего пребывания на этой земле, расползался, пытался перебрасываться через борта и готовился произвести стремительный вывал на землю. Но мы с Никиткой отработанными движениями засунули непокорное барахло обратно за борта, быстро завелись и в самом начале седьмого выехали в обратный путь, слегка посыпая улицы и дороги клочьями истерзанной бумаги, щепками мебели и слезами из последних пузырьков пересыхающих «Шипров». Почти  ночью возвращались мы на родную автобазу, отмечая путь свой, как мальчики-с-пальчиками, крохами различных твердых тел, которые подметутся теперь только через год на следующем субботнике.
   
   По приезде на базу загорелся стремительный апрельский закат. Наши боевые товарищи уже разошлись по домам, один Тихосапов (шофер нашего босса) мотался по двору в ожидании начальства, которое любезничало с дамами на проходной. Увидев наш самосвал, Перепелкин наконец распустил субботниц по домам и бодро-приплясывающей походкой направился к нам.
   - Что-то вы так долго, Акакий Ильич? – спросил он участливо. К чести нашего начальничка надо сказать, что он абсолютно всех сотрудников называл по имени-отчеству.   
   -Да едва погрузили все, что хотели скинуть жильцы,-ответил я .
  Он обошел наш самосвал, глаза у него загорелись и руки довольно потерлись одна об другую.
   - Вот так улов! Какой секретер я вижу в отдаленьи! А какой великолепный наличник! Думаю, что вы с Никитой Сергеевичем можете претендовать на первую премию! Давайте сваливать .
   Никитка отъехал на задний двор, где изредка разгружали особо ценную добычу, а по случаю субботника красовалось много куч барахла с воткнутыми перед ними фанерными плакатиками с фамилиями добытчиков, и включил ручку передачи. Громадный кузов медленно поплыл в небеса .
   Я никогда не мог понять, как выбирать раритеты из свалки в которой все бьется, мнется и пачкается .Но по-видимому (исходя из принципа бесплатности старья) дешевле отреставрировать что-то, имеющее ценность, чем разбирать помойку руками.
    Я размышлял, а кузов плыл все выше и выше, уже посыпалось на землю то, что громоздилось с краев и свешивалось с машины, раздался короткий глухой стук. В прошлом карминное одеяло соскользнуло на землю с грацией осеннего обожженного листа и прижалось к усталому колесу нашего работяги МАЗа. Двинулись и накренились бамбуковые этажерки и лыжные палки, со звоном выпали на асфальт старые фотографии в рамках и всего мгновение осталось до момента, когда с гулким шорохом снежной лавины повалит из кузова облако мусора, когда вдруг раздался истошный вопль начальника :
   - Стой ! Стой, кому говорят! Что же это такое !
   Приглядевшись, куда показывал он дрожащим пальцем, меня прошиб пот, нехорошо закружилась голова, и я понял, что не только премии мне не видать, как своих ушей, но как бы и вообще не вылететь с работы с первой космической скоростью и не загреметь по этапу в славные сибирские земли, где я когда-то служил ямщиком. Полузакутанное некогда карминным одеялом на земле лежало тело. Несомненно женское.
    2.
    Это была маленькая беленькая чистенькая старушка в ночной сорочке, полной какими-то незабудками. Прикрытая некогда карминным одеялом, лежала она на земле, уютно свернувшись калачиком и прижимаясь к колесу нашего задрипанного трудяги. На лице ее играли еще закатные краски, признаков жизни, однако, не подавала .
   Столбняк на меня напал страшный. Двинуть я не  мог ничем. Вспоминаются кадры немого кино – державный подъем кузова, плавный полет одеяла, белое тело на асфальте, трепет на ветру страницы сочинений Льва Николаевича, пророчески раскрывшейся на дубе ("посреди поляны стоял дуб..."). Впрочем не каждый день к ногам скромного вахтера выпадают ... женские трупы .
   Я все еще мучительно пытался понять, что же это такое, и откуда взялося в нашем добром коллективе, а Никитка, парень горячий, уже рвал на себе волосы и кричал в голос:
   -Убили! Убили и подбросили труп, заметая следы! Берите отпечатки пальцев - и в прокуратуру !!!
   И здесь надо отдать должное нашему начальничку – даром, что Перепелкин его фамилия – выглядел прям-таки Орловым! Никакой паники после первого истошного крика не прозвучало. Наоборот, он как-то весь напрягся, подобрался, оглянул нас, стоявших  разинув рот, строгим глазом и начал действовать. Не то, чтобы быстро, но целенаправленно подошел он к маленькому кулечку на земле, склонился над ним, затем присел на корточки и поднял бледную ручку  за запястье.
   За моей спиной раздался короткий вздох и, оглянувшись, я увидел Тихосапова в обнимку с Фаиной Мефодьевной, нашей главной бухгалтершой, с совершенно выпученными глазами. Когда же начальник повернулся  и сказал короткое слово :
   - Жива ! – они разом сделали выдох и замерли вновь .
   Старушка же, видимо, разбуженная прикосновением теплой и начальственной  руки, открыла совершенно незабудковые глаза, лучезарно улыбнулась беззубым ртом и проворковала:
   -Сяся-масяся !
   Забегая вперед, скажу, что всяк по своему расшифровывал эти загадочные слова, которые бабка говорила регулярно. Большинство сошлось на переводе «Саша-маленькая», хотя были и некоторые нестандартные варианты (например, «мой близкий родственник – бывший генсек КПСС Леонид Ильич Брежнев !» или «мы и сами с усами»). 
   К моменту пробуждения нашей находки, умственных способностей моих хватило сообразить, что если мы признаемся в том, что бросили машину на произвол судьбы в обеденный перерыв и позволили горожанам самим грузить в нее что ни попадя, то дело запахнет керосином. По-видимому, бабку эту в самосвал затащили борзые родственнички, пожелавшие избавиться от нее навеки. Нам же предстояло представить дело в ином свете. Никитка ошалел совершенно, мотал головою и что-то беспрерывно бубнил себе под нос. Мой же паралич наконец прошел. Я сумел поймать взгляд  напарника и приказать ему взглядом же прийти в себя. Это подействовало, он несколько успокоился, взор утратил налет безумства. Тут я и выступил вперед .
   Не знаю, что смог я изобразить на физиономии, но хотелось  бы смесь благородного негодования с искренним недоумением приправить толикой человеколюбия. Итак, я сказал:
   -Вот и хорошо, что жива. Хотела, наверное, мусор выбросить, да и заснула на припеке. Я эту бабку вроде помню, вон ту этажерку тащила, правда, Никитка?(заморгал я ему обоими глазами ) Надо бы в больницу показать, не больна ли? Давайте вызовем «скорую»!
   Перепелкин, к этому моменту уже вставший и брезгливо отряхнувший руки, ответил:
    - Вот и вызывайте, Акакий Ильич.
    - Но почему же я, Герберт Рафаилович? – в скорбном недоумении развел я руки ,- Ведь она теперь на территории автобазы, у нас начальство есть.
   - На территорию вверенной мне автобазы привезли ее Вы , Акакий Ильич, значит и увозить ее Вам.
   Вот уж этого я не ожидал никак. Я был готов к чему угодно - лишению премии, штрафу, увольнению, даже суду, наконец. Но чтобы мне эту бабку повесили на шею, как хомут – нет уж, это увольте!
   -Как же так, Герберт Рафаилович, я Вам служу верой и правдой, а Вы беспредельничаете !  Я так не могу, не согласен, у меня жена и дети !
   Перепелкин уже повернулся к выходу и равнодушно бросил мне через плечо:
   -Хоть выбрось на свалку – мне-то все равно. Но если кто ее хватится – с тебя спрос !
   
   Субботник, наконец, закончился. Тихосапов с визгом  развернулся прямо у моих сапог, испортил воздух своим 98 бензином и с ветерком увез начальство с Фаиной Мефодьевной на заслуженный отдых. База опустела. Остался ночной сторож Берданыч, Никитка да я. Малышку Сашу я не считаю. Уложенная на одеяло, она тихо посапывала и в разговоре участия не принимала.
   Я как потерялся. «Скорую» вызывать показалось мне верхом глупости, везти бабку обратно на ночь глядя – еще глупее. Да и куда ее везти? Это был вопрос. Сторож Берданыч (звали его так потому что со времен гражданской войны осталась у него присказка про большевиков :
   Два топанча тут,
   Два бердана тут,
   Башка - во !
   Глаза - во !)
покурил с нами сочувственно сигаретку и, сказав, что как-нибудь все образуется, поковылял к своей дежурке, качая головой. Никитка переминался с ноги на ногу, сопел и мялся, потом все же провещился:
   -Акилич, зря ты затеял разговоры с начальством. Ему лишь бы ответственность с себя скинуть, а на тетку наплевать, да и на нас тоже.
   -Ты бы хоть что-нибудь вякнул в защиту,- с досадою сказал я.
   -Да что ж тут делать, когда бабка воровать полезла. Голодная небось.
   Меня поразил как ход Никиткиных умозаключений, так и то, что ели мы последний раз часов 6 назад, в гостях у Свистулькиных, а старуха и вовсе когда – неизвестно. Посмотрев на напарника, я увидел такую мольбу в его глазах, что не мог не сказать:
   -Вали-ка ты, дружище, домой. Завтра разберемся .
   Парня как ветром сдуло. И остались мы вдвоем с маленькой Сашей.
   
   Старуха оказалась совершенно безобидной. Она лежала, как лежала, когда же при свете фонарей я посадил ее, прислонив спиною к колесу, она как села, так и сидела, бездумно глядя по сторонам. Когда же я, озлившись от безысходности, подскочил к ней и принялся трясти за плечи, крича над самой ее полулысой башкой :
   - Как тебя зовут ?!На кого работаешь ?! - она только вжала голову в плечи, закрыла лицо руками и совершенно затихла на своем жалком одеяле.
   Опомнившись, я оторвался от нее, отошел в сторонку и стал раздумывать, что же делать дальше. Не придумывалось ровным счетом ничего. Ночь. Улица. Фонарь. Старуха. На часах нарисовалось 9 часов вечера. Пора бы уже и домой, но как уйти?
   Я пошел к кабине за остатками обеда, и тут меня осенило. Включил двигатель, мотор заурчал, вспыхнули фары. Я бросился обратно к бабке, схватил ее за руки :
   - Вставай, пойдем со мною.
   Лица ее уже не было видно в темноте, только странным образом  голубели цветочки на сорочке. Она подняла голову, я встряхнул ее и поставил на ноги, которые незамедлительно подкосились. Я волочил ее босые пятки по грязи и асфальту, а она тихо поскуливала, вцепившись в мое плечо костлявыми пальчиками .
   Дотащив легкое тельце до дверцы нашего МАЗа (он так и стоял с полуподнятым кузовом), я запихнул ее в кабину на мягкое широкое сиденье. Увидев кусок белого хлеба, она заскулила громче и тут же вцепилась в него обеими руками и жадным ртом.Потом была кружка чаю из термоса, в прошлом карминное одеяло и крепкий здоровый сон в нагретой от двигателя машине. Я заглушил двигатель и, разумом понимая, что ничего плохого с ней на территории нашего предприятия не произойдет, пошел домой. Но на душе скребли злые кошки. 
   3.
   Жена моя, Пелагея Ефимовна, а попросту Паша – женщина справная, крупная, белая. Характер у нее хороший, спокойный, если чего она и не выносит, так это грязи в доме, да громких безобразий. Прожили мы с ней без малого лет 40, а я до сих пор при ней побаивался выступать со своими мужскими фортелями. Идя домой пешком часа 2, я все раздумывал, как бы ей сказать про старуху, и пришел наконец к выводу, что говорить не надобно ничего. Наперед я знал, что она не поверит ни единому моему слову, потому как такому поверить попросту невозможно. Врать же не хотел, так как соврать-то можно, но потом все время врать в том же смысле очень сложно. Особеннно легко срезаться на мелочах. Поэтому лучше было умолчать совсем, что я и сделал, наивно полагая, что этим и обойдусь. Конечно, тогда я не предполагал, во что выльется вся эта история.
   Встретила она меня несколько напряженно, поскольку время близилось к полуночи. Но видя мою усталость, расспрашивать не стала, покормила чем Бог послал и спать легли.
   Утром было воскресенье. Спал я плохо, проснулся на рассвете, и все думал про Сашу, Пашу и нашего гада Перепелкина. С его-то связями отделаться от бабки ему ничего не стоило. Хотя куда бы он ее дел, совершенно непонятно, если только в землю бы закопал. Какие-то прямо садистические мысли! С досады я стукнул кулаком по постели, и тут же затих, испугавшись разбудить жену. Слава Богу, моя Паша любила поспать, поэтому когда я крадучись выходил из дома с узелком, где была увернутая каша и домашние котлеты, меня не видел никто, кроме соседской кошки, укоризненно мяукнувшей мне вслед .
   Погода, как и вчера, была на загляденье. Когда я подошел к воротам автобазы, солнце встало уже довольно высоко и освещало косыми лучами наш красивый забор с известным лозунгом: «Старое на слом, надо дать дорогу новому!» Навстречу мне попался старикан Берданыч, мы постояли, покурили, он посочувствовал моему положению и спросил, что же я надумал.
   -Если что – женюсь ,- отшутился я, и старикан похромал к себе домой.
   Подойдя к машине, я увидел небесно-голубые глазки, глядящие на меня с головокружительной высоты и уже знакомую беззубую улыбку.
   -Привет, Саша, я тебе котлетку принес,- сказал я бодро и полез по ступенькам наверх. Когда я распахнул дверцу, на меня повеяло знакомым детским запахом мокрых пеленок. Пришлось перед тем, как вывешивать одеяло на солнце, шлепнуть маленькую Сашу по тощей попке и погрозить пальцем. Она удивленно посмотрела на меня и ничего не поняла. Я одел ее в теплый стеганый халат, чулки с валенками, оставшиеся от моей выросшей дочери и выволок завтракать на травку.
   Пришедший на смену Берданычу вахтер с удивлением посмотрел на нас и промямлил что-то типа «не положено», имея в виду посторонних на территории. Я ему быстро и доходчиво разъяснил, что, кем и куда положено и кто тут посторонний, расстелил на лавке рядом с дверью ковер, усадил на него бабку, укутал ей ноги пледом (все из кузова самосвала), покормил котлеткой, сказал: «Пока-покедова» - и  двинул в город .
   На подъезде к воротам я встретил видавший виды Жигуль и чуть не прослезился от умиления. Из него вылез совершенно заспанный, всклокоченный Никитка и сказал:
   - Садись, Акилич, поедем правду искать.
   Я обнял Никитку, прижал к груди, он сконфуженно вывернулся и сказал :
   - Вместе чай-то пили у домового .
   Тут мне в голову пришла совершенно гениальная идея. Вдвоем с напарником мы дотащили бабку до машины прямо в ковре и запихнули на заднее сиденье. Старуха не сопротивлялась, только скулила.
    И поехали мы правды искать .

    В Петровском нам не встретилось ни души, видимо, народ отдыхал после субботника. Поперли прямо к Свистулькину. Бравый генерал еще спал, тоже утомленный вчерашней деятельностью, но мы все же решились его разбудить. Он вышел к нам в переднюю в халате, зевая и готов был учинить разнос, но услышав о сути дела даже проснулся. Любопытная генеральша, подслушивающая в коридоре, начала охать, но никакой полезной информации от четы Свистулькиных мы не добились. Домоуправ не знал никаких таких бабок, а так же о существовании в прошлом карминного одеяла. Идти смотреть он отказался наотрез, но генеральша спустилась с нами к машине, и выяснилось, что это совершенно посторонняя бабка, никогда не проживавшая во вверенных им домах, которую никто никогда раньше не видел.
   Гранддама ушла восвояси, а мы с Мамалюком сели покурить у машины с чувством полного отупения. Откуда же взялся этот подкидыш? Глядя на нее, становилось ясно, что прийти сама она не могла, перелезть через борт машины - тем более, а поскольку мы были трезвые, когда грузили барахло, то не заметить мы ее тоже не могли.   
   Для очистки совести мы завернули к магазину. Но и тамошняя продавщица, которая еще в сельце Петровском работала в сельпо, не признала нашу попутчицу.
   Выйдя из магазина и докурив очередную сигарету, Никитка глубокомысленно заметил:
   - Без Мухтара не обойтись. Погнали, Акилич, пока дождь не смыл все следы.
   И мы поехали к ментам .
 
   В отделении милиции нас встретили еще менее радостно, чем у генерала. Сонный дежурный долго не мог взять в толк, чего мы хотим. Пришлось вести его к машине и тыкать носом в наше сокровище, которое к тому времени опять написало на ковер. Мамалюк тихо под нос матерился, а я пытался уговорить милиционера прислать в Петровское розыскную собаку, пока следы нашего там пребывания окончательно не выветрились. Видимо, нелепость ситуации ошеломила и его. Бывалый сержант долго думал, в итоге все же позвонил куда-то, но получил от ворот поворот. Положив трубку, он хмуро сказал нам, что собак нынче меньше чем людей, а которая есть, та на больничном. Поэтому мы  написали ему заявление с просьбой установить личность старухи и распрощались. Пристроить ее куда-либо он категорически отказался, сказав, что для этого нужно иметь хотя бы паспорт, а поместить ее в КПЗ он не может, пока она хоть что-нибудь не нарушила.
    Выйдя на улицу из ментуры, я совсем упал духом. Никитка же наоборот, наконец проснулся и бодро скомандовал:
    -В больницу!

   В нашем районе больницы было две. Одна отпадала сразу, т.к. была ведомственной путей сообщения. К новому зданию другой мы подкатили в рабочий полдень. Из окон первого этажа, под которыми мы остановились, тянуло вкусным дымком борща, раздавался звон посуды, наводящий на мысли о вишневом компоте. Наступало время обеда. Я, на правах старшего, пошел в приемное отделение.
   В приемной не было ни души. Видимо все сотрудники пошли есть борщ и пить вишневый компот. Мысленно облизнувшись, я сел ждать.
   Минут через 20 в противоположном конце коридора появилась круглая фигура в развевающемся белом халате. Я подошел к нему – это  оказался терапевт средних лет - и рассказал суть дела. Дежурный доктор, только что снявший пробу с меню, явно не хотел утруждать свои мозги. Однако отказать так сразу тоже не смог.
   Он сказал одно слово:
   - Заносите.
   Однако тут же исправился, сказав гораздо больше слов:
   - Хотя не нужно. Я подойду, посмотрю ее на месте.
   Я еще тогда не знал простой истины, что за то, что занесено на территорию больницы, отвечает уже больница. А вот если больной осмотрен на улице и ему даже даны рекомендации, отвечает за себя только он сам, ну может еще ближайшие родственники.
   Едва глянув в окошко Жигулей на Сашу, доктор сразу пробормотал себе под нос:
   -Деменциус вульгарис,- померял ей давление, посчитал пульс, оттянул зачем-то нижнее веко, почесал головенку. Потом повернулся к нам, сложил руки на сытом животе и сказал:
   - Я не вижу здесь состава болезни. Давление 120/80, пульс около 70, инфекционных и паразитарных болезней , как и костно-травматических повреждений нет. Ей нечего делать у нас в больнице.
  -А как же вульгарис? - влез нетерпеливый Мамалюк.
   Доктор поморщился и ответил, что если всех с этим диагнозом класть в больницу, то очень скоро больницы переполнятся совершенно. К тому же старческий маразм не требует лекарств и к сожалению - неизлечим.
   Я конечно, пригрозил походом к главврачу, но в глубине души понимал правоту дежурного. Потом, уже отъехав на приличное расстояние, Никитка придумал, что надо было дать денег. Но, во-первых, у нас их не было, а во-вторых, ясно, что после моих угроз денег никто не возьмет, а еще и телегу напишут на работу.   
    Перед тем, как сесть в машину, Никитка сказал:
    - А может в богадельню?
   Мы поехали, но как приехали, так и уехали...В связи с воскресеньем, в доме престарелых и инвалидов не было никого из администрации. К нам вышла пожилая милая надсмотрщица  и рассказала, что пансионат переполнен, в него стоит многолетняя очередь из инвалидов детства и ветеранов труда, что берут они только тех, кто сам может себя обслуживать и что без паспорта уж точно никого и нигде не возьмут, т.к. человека как-будто бы и нет на этом свете.

   Когда мы вернулись на автобазу, было уже часа 2 дня. Погода была теплая, почти летняя, радостно пели пташки и кошки, и на дорогах встречались некоторые веселые наши сограждане. У меня же кошки скребли на душе и в голове куковали совсем не те кукушки .
   Сашу выгрузили обратно на скамейку, Никитка пошел к самосвалу вываливать мусор наконец и отгонять машину на стоянку. Ясно было, что и эту ночь бабке ночевать негде, хоть бери домой. Плосколицый сторож вышел из дежурки и встал у дверей, ничего не говоря, однако всем своим видом показывая, что занести ее внутрь у нас получится только через его труп. Я вздохнул и принялся кормить и поить старуху из ложечки. Она мечтательно жмурилась на солнце и пускала большие молочные пузыри. Закончив возню с машиной, Мамалюк подошел к нам.
   Я молчал, уставившись в асфальт. В голове крутилась мысль только о том, к чьему бы порогу подбросить эту старую дуру. От позорного малодушия во рту было кисло, а на груди как будто булыжник положили. Никогда в жизни я еще не переживал такой безнадеги. Никитка посмотрел на нас с Сашей и сказал:
   -Поехали.
   -Куда?
   -В Моле.
   Я не поверил своим ушам, хотел было заартачиться, но , предваряя мои вопросы, напарник мой сказал:
   -Да не дрейфь ты. Попытка - не пытка, а выбора не предоставляется.
   И мы поехали.
   4.
   Как вы понимаете, после сбора и сортировки мусора, мы отвозили его на свалки. Они располагались не так уж далеко за городом и разрастались и расцветали с каждым годом. Помойка, которая упоминалась еще в летописях 16 века, именовалась Монархическое поле (Моле) и лежала километрах в 10 к северу от новых районов. Мы ее нередко  вспоминали, т.к. господствующие ветра у нас как раз северные. Свалка, занявшая место стрельбища, так сказать дитя разоружения, звалась  Хлам Тоталитаризма или просто Харизма и до нее надо было петлять не меньше часа по совершенно разбитой грунтовке.
   Сообразно географически-историческому положению и общество на этих антисоциальных просторах проживало соответствующее. Если на Моле обитали свои бомжи, представители городского андерграунда, ушедшие в подполье еще при Хрущеве, спившиеся отбросы общества и (по слухам) единичные крупные мафиози, то на выселках ютились многочисленные приезжие нелегалы, откинувшиеся урки и некоторое количество беженцев из бывшего социалистического Малахая, не сумевшие доказать свой статус эмигранта. Если вам интересно, откуда я это так хорошо знаю, то отвечаю, что не зря я при коммуняках был ответственным за политинформации на нашей автобазе.

    Никитка почти ежедневно отвозил мусор на помойки и ориентировался там, по-видимому, совсем неплохо. Во всяком случае, когда он подкатил к длинному перекошенному забору, лихо развернулся и эдаким фертом вылез из машины, можно было подумать, что у него вся местная шатия-братия в кулаке. Я вышел следом. Шурочка, вся в молочных потеках, спала на заднем сиденье, мирно посасывая большой палец левой руки.
   Честно сказать, раньше я никогда в Моле не был и представлял себе это место только по рассказам бывалых. Поэтому, несмотря на трагикомизм ситуации, любопытство взяло верх, и я огляделся по сторонам. Увиденное впечатляло.   
   Монархическое Поле простиралось вдаль, насколько хватало глаза. Километрах в 3 от въезда возвышалось какое-то мощное дерево, по виду – дуб, под ним виднелось что-то вроде купола с крестом. Совсем за дальними далями синела кромка леса. В стороны территория распространялась до окоема. Казалось, что Моле больше или равно нашему городку. Со стороны подъезда грузовиков была сделана большая асфальтированная площадка для разгрузки. На ней валялись кучи барахла, уже полурастащенные по переулкам этого странного города. В обе стороны от площадки шла капитальная, но кривая ограда из бетонных плит. Вся ограда снизу доверху направо и налево была покрыта цветастыми упражнениями мастеров граффити, что придавало нарядный вид помойному пейзажу. За пределами асфальта начинались упорядоченные горы мусора, в которых были проложены узкие проходы.  Рядом с самой крупной кучей на бордюрчике сидела парочка бомжей с остро заточенными багорчиками в руках и курила. Никитка направился прямиком к ним. Я понуро плелся сзади.
   -Привет, орлы! Как жизнь?
    Орлы хмуро помалкивали, что совершенно не смутило моего напарника.
   -А где же наш дон Корлеоне?- спросил он, закуривая сигаретку и протягивая пачку мужикам. Старший из бомжей пачку взял, положил в карман и ответил:
   -Ты кого сюда припер?
   Никитка нимало не смутившись сказал:
   -Надо пристроить человечка.
   Бугор внимательно посмотрел на меня, а Мамалюк поправился:
   -Да не его, он в этом деле потерпевший.
   Мужики разом отвернулись, а старшой пробормотал:
   -Сегодня воскресенье, все как всегда.
   Никитка бодро кивнул и сказав мне:«Поперли!", двинулся вглубь свалки. Я побрел за ним.
 
   После получаса ходьбы мы вышли на поляну, обнесенную мусорными завалами. Один бы я обратно не выбрался никогда. Надо сказать, что особых нечистот мы по дороге не встретили, в основном стены переулков состояли из коробок, ящиков, кое-какой мебели, каркасов старинных механизмов, труб, арматуры и груд бетонных и цементных обломков. Причем чем глубже мы забирались, тем более обжитой и уютный вид все это приобретало. Кое-где виднелись горшки с цветочками и грядки вроде бы с петрушкой, прикрытой обрывками пленки, висели картинки на стенах и занавесочки на подобиях окон. По дороге нам никто не встретился, но судя по шурушанию и топотку за стенами ясно было, что трущобы населены, а после услышанного звука радио, я понял, что не только крысами.
   Поляна была центральным местом всей свалки. Посреди нее стоял дуб, такой толстый и обшарпанный, что ясно было, что он здесь стоит со дня основания свалки в 16 веке. На нем висели эмалированнаые таблички: «По газонам не ходить», "Не влезай - убьет!" и "Прием населения" и большой медный гонг с привязанным молотком. Под дубом торчали старые цементные вазоны с засохшими хризантемами и в их окружении отдавали честь два юных пионера – мальчик и девочка, гипсовые, но покрашенные веселенькими расцветочками, по-видимому, все теми же мастерами граффити. На краю поляны виднелось сооружение, которое издали я принял за церковный купол. Стены хижины были сколочены из ящиков. Крыша вокруг центрального шеста со спутниковой антенной обвивалась рубероидом, прибитым сверху сеткой рабицей. Окошки с 2 сторон от входной двери были дверцами от старинного буфета с гранеными стеклами в свинцовом переплете. Входная же дверь, резная с огромной латунной ручкой, была явно еще монархическая из какой-нибудь рухнувшей усадьбы. На двери под куском оргстекла красовалась грубо прибитая гвоздями старинная афиша «Чудо-ребенок! Истинный медиум! Подсчет лет и вариации случайностей в руке Фортуны!», изображавшая облокотившегося на ручку ангелочка, кого-то мне смутно напомнившего. Под окном на хорошо знакомом жернове, стояла  обломанная колонка из зеленого мрамора, на которой лежал мобильный телефон. Под ней, в вольтеровском кресле, обитом  российским флагом, сидел человек в очках и внимательно читал центральную газету.

   Никитка снял кепку и почтительно остановился в 3 шагах от кресла. Дон Корлеоне поднял голову. С ходу определить его национальность я бы побоялся. Был он худ, на горбатом носу сидели, как велосипед, затемненные очки, явные признаки интеллигентности проглядывали в бледности лица и рук. На красном стеганом персидском халате висели старинные золотые аксельбанты с болтающимися на них часами «Слава». Дон скользнул взглядом по Мамалюку и видно было, что эта мешковатая фигура ему прекрасно знакома. Потом он вперил взор в меня. Я затаился и не дышал, наверное, минут 5. Наконец, с недовольной миной дон сунул свой нос обратно в газету, и мы с Никиткой перевели дыхание.
   -О чем просите? - раздалось из-за газетного листа. Голос был скрипуч и скучен, явно неприветлив.
   Тут меня осенило. Я бухнулся на колени перед мобильником и заголосил в голос:
   -Отец родной! Не оставь своими молитвами! Пропадем без тебя и я, и еще душа живая. Возьми на попечение, век буду за тебя Бога молить! А не то - хоть в омут! - и упал лбом об проклятый жернов. Надо сказать, что скупые мужские слезы на моих глазах были совершенно натуральными. Я, конечно, не видел, но живо представлял себе, как Никитка, сложив руки на животе скорбно кивает головой.
   Я лежал на земле и чувствовал, как затекает спина, а ответа все не было. Потом раздалось шурушание газеты, чья-то горячая рука потрепала меня по плечу и сказала:
   - Ну полно убиваться. Выпей-ка лучше микстурки, - и под самым моим носом появилась граненая стопка с резким лерьяновым запахом. Я приподнялся, залпом опрокинул ее и чуть было не упал вторично. Это оказалась спиртовая настойка лерьянки, вообще не разведенная водой, градусов в 70. Над собой я услышал голос Мамалюка:
   - Ну что, можно завозить?
   И ответ начальника:
   - Давай к Косяку вези. Он лучше присмотрит.
   Когда я сел на пороге у дона с кружащейся от микстурки головой мне стало ясно, что мы с Шурочкой спасены. Я подмигнул ангелку на афишке и бодро порысил за водилой к машине.
    5.
   Обратная дорога пролетела мигом. Забрав Косяка от места погрузки (он оказался старейшиной бомжей, не зря Никитка угощал его сигаретами), мы поехали в Моле. Подальше к востоку в стене оказались огромные кованые ажурные ворота, в которые Мамалюк заехал на машине. Мы выгрузили Шурочку на землю. Косяк тоже вылез, посмотрел на старуху пристально, помолчал, покумекал и сказал:
   -Сейчас место найдем, кое-какую амуницию дадим. А уж построитесь сами.
   Бугор свистнул особым образом. Появившийся из какой-то неприметной щелки малец лет 12 подбежал к нему, получил шепотом на ухо какие-то приказания и исчез в недрах помойки. Минут через 10 двое бомжей появились из проулка и привезли за собой хороший новый гроб зеленого цвета на колесах от велосипеда. Я было возмутился, но Косяк успокаивающе похлопал меня по плечу и сказал одно слово:
   - Крысы!
   Шурочка была погружена, укрыта и на зтой тряской тележке доставлена к месту своего пребывания на свалке.

    Я тогда не понял, где же начинается Косяковка. Все переулки города Моле были очень похожи между собой. Это потом, когда я  стал завсегдатаем здешних мест, то увидел разницу в архитектуре, материалах, атмосфере разных районов. А пока у меня с плеч свалилась настолько большая гора, что удивительно, как она не завалила всю помойку. Я брел, как в полусне, за шустрыми бомжами и только пытался не отстать и не заблудиться в трущобах. Шурочка подпрыгивала на ухабах с коротким негодующим кряканьем, и встретивший нас на конечной полянке Косяк, шедший, как волк, более коротким путем, так и сказал:
   -Ну что, уточку привезли?
   Так с его легкой руки и оказалась наша Шура Утей в Моле.
    Остаток дня мы потратили на обустройство гнезда для Утяши. Основным ее жилищем стала домовина, такая широкая и емкая, как настоящая колыбель. Мы выстлали ее одеялами, сверху постелили кусок пленки, который укрыли какими-то покрывалами. Карминное в  прошлом одеяло пошло на укрывание. Сверху пристроили еще обюссонский ковер. Нашлось и тряпье и подушки. Крышку гроба, испорченную продольной трещиной, обтянули полиэтиленом и прибили скобами к основанию, чтобы не съезжала, но при этом легко поворачивалась и открывалась.
   Сложнее было с самим помещением. Нам выделили место и Косяк сказал:
   -Берите все, что найдете, только ничего чужого не рушить!
   Наш край земли представлял из себя бугор на котором стояли остатки кривого забора. Горы хлама вздымались кругом. В них довольно скоро мы нашли 4 дрына, из которых можно было сделать опоры для навеса. Непонятно, к чему их было крепить. Собравшееся вокруг общество, состоявшее из разного рода бродяг, сочувственно выслушав нашу историю, помогало бесплатными советами. Самый аксакалистый из всех них Маракас даже переспросил не раз:
   - Как, так и сказал - хоть на помойку брось? Как это по-славянски!
    Уже известный шустрый подросток по имени Вавила, куда-то сбегал и с криком:
   -Пасынки! - вернулся обратно.
   Гроб сгрузили на землю, Никитка вместе с бомжами и тележкой съездили за бетонными пасынками (их оказалось всего 2), пока я кормил Сашу кашей и апельсином. Мы их врыли по диагонали, к ним привязали две самых крепких  трубы, а к ним подвесили колыбель для Саши  на кованых железных крюках от утилизированных подъемных краников. Более хлипкие опоры врыли просто в землю, обвязали сверху все какими-то палками, затянули пленкой. Получился недурной навес, прикрытый сверху осколками битых шиферин.Это была программа максимум на сегодня. Шура все это время сидела на ковре под забором и внимательно следила за нами. Укутанная в старый овчинный тулупчик, в серых валенках и треухе она была похожа на школьницу. Иногда казалось, что она хочет что-то умное присоветовать, но потом выяснилось, что она просто заснула с открытым ртом, пригревшись на солнышке.

    Когда мы с Никиткой управились со стройкой, перенесли Шурочку в гнездо, укрыли потеплее, налили ей из термоса чаю и вылезли на свет божий, уже стемнело. Свалка оживала, то там, то здесь появились огоньки в окнах старожилов. Мы подошли к Косяку попрощаться. Он сидел у своего окошка из стеклопакета, вставленного в мегашкаф и курил. Я поклонился ему с благодарностью. Он кивнул и спросил:
   -Интересно, что у тебя было с этой уткой.
   Потом, посмотрев на мой обалдевший вид, добавил:
   -Ну не хочешь - не говори. Кормить и мыть будете сами. За остальным присмотрим.
   С тем мы и уехали.
   6.
   С этого дня у меня началась двойная жизнь. Я ходил на работу исправно, начальник почему-то меня ни о чем не спрашивал. Я ему и не докладывал. А вот дома пришлось врать. Очень скоро распрощался я со своими наивными идеями жить без лжи.
   Вранье началось прямо в то же воскресенье. Когда я пришел вечером усталый и грязный, Паша со мной просто не стала разговаривать. Я тоже особо не рвался, т.к. устал и вымотался, как пес. Но после того, как помылся, пероделся и сел за стол, отвечать пришлось. Я, чтобы оттянуть расплату, попросил у нее рюмочку выпить. Она достала наш графинчик с кристальным кумовым самогоном, налила стопку, накрыла на стол и села напротив, сложив руки на груди. По их выражению я распознал крайнюю степень недовольства. Лихо тяпнув стопку 60-градусного самогона, я закусил его хлебом с чесноком и углубился в тарелку с борщом. В этот момент Палаша начала говорить. Смысл ее речи состоял в том, что у всех мужья, как мужья, вчера отсубботничали на работе, а сегодня помогали своим женам в их многодельных затеях. Я же, как пропал еще вчера невесть где, так и сегодня уперся ни свет ни заря, а куда - одному Богу известно. И когда же еще перетягивать диван, как не в эти выходные, она раньше и без меня бы справилась, но сейчас силенки уже не те. Можно, конешно, нанять кого из знакомых, но ей стыдно, так как придется признать, что муж заваляшший и ни на что не способный. На этом месте я дохлебал борщ, утер губы и поцеловал ее в белую щеку, по которой ползли мелкие слезинки.
   - Что ты в самом деле, Пашенька? О чем слезы льешь? Я после вчерашнего должен был разобрать завалы на работе, потому и изгваздался так, всяку рухлядь ворочал. А ты че нюни распустила? Я не думал, что так много дел будет, а то бы обязательно оставил тебе записку, где я. Так что не горюй, диван не убежит, перетянем в будущие выходные, а сегодня давай посмотрим телек. Там фильм про Тирпица, где он совсем молодой.
   Паша вытерла слезы, поцеловала меня и включила телевизор.

   Теперь я уходил каждое утро, якобы на работу. Пришлось сказать, что перевели с суточного режима работы на ежедневный с ночными дежурствами. Прасковью мою такой режим не устраивал, но я ее успокаивал сезонными трудностями в связи с наступлением времени отпусков. Слава Богу, ни с кем из моих сотрудников она знакома не была. Пришлось так же отказаться от услуг директорского микроавтобуса по утрам, т.к. его приезды через 3 дня на 4-й выдали бы меня с головой. Дома я отговорился опять же временными трудностями, а на работе – спортивным образом жизни, типа «от инфаркта на велосипеде». Взял у зятя велосипед и крутил педали, т.к. 7 км до работы и 10 с лишним километров до свалки пешком было не одолеть. В дни моих дежурств поначалу на свалку заезжал Мамалюк, а со временем местное население взяло на себя обязанность кормить бабку тем, что я оставлял накануне.
   
   Постепенно я стал своим человеком в Моле. Каждый день въезжал я в ворота со стороны бывшего монастыря  Св.Духа, км в 3 от официального въезда, ставил велосипед, здоровался с бомжами. Они мне докладывали о здоровье уточки Шурочки в витиеватой, но точной форме. Например: «Сегодня все спит, да ссыт». Или еще : «Бьем баклуши из подуши»,- демонстрируя распоротую подушку с развеянным по полю пером.
   Пожав всем мужикам руки и учтиво раскланявшись с немногочисленными дамами, я направлялся к своей подопечной. Она обычно сидела на коврах в своих замотках и беззубо улыбалась, щурясь на окружающий мир, т.к. добрые бомжи по утру сдвигали крышку гроба. Взгляд, распахнутый во Вселенную, не фокусировался ни на чем и свободно плавал в пространстве Солнечной системы. Я подходил к ней, здоровался и начинал санитарные процедуры, о чем вам подробно знать не обязательно. Потом разворачивались кульки с едой, и мне пару раз показалось, что она поворачивает голову на этот звук. Процесс кормления ничем не отличался от кормления моего младшего внука в возрасте 2 лет, поэтому тоже опускаю это.
   Потом, вылезя из домовины, в зависимости от погоды, мы либо ходили с ней гулять по свалке(я сажал ее на велосипед и возил на нем по Моле), либо садились на помост из ящиков, застеленный все тем же обюссоном и читали вслух свежие газеты. Потом я стирал, веревки  были натянуты между опор крыши. Вода бралась из колодца, грелась в тазу на керогазе (пришлось вспомнить молодость, найти в сарае у соседа и починить керосинку, купить керосину). Потом на нем же я разогревал обед, взятый из дома на работу. Шурочка ела так мало, что нам хватало его на двоих. Все это делалось часов до 3-4 пополудни. После обеда наступал тихий час. Я умывал старуху, переодевал,  укладывал, укутывал, задвигал крышку гроба и уходил. В ведре, накрытом тазом, я оставлял ей еду, т.к. сердобольные бомжихи подкармливали ее по вечерам.
    Шурино гнездо тихо обживалось и обрастало всякими принадлежностями. В первые дни ее жизни в Моле я соорудил стены из досок, картонок, мешковины и пленок. Рубероидом завешивали дверной проем, прям как в юрте, скатывая его по мере необходимости. В этом шалаше стало потеплее, хотя на ночь я все равно укрывал бабку ковром и задвигал крышку, оставляя маленькую щелочку для дыхания. Потом, когда стройка отошла в прошлое, и быт наладился, я иногда находил и притаскивал что-то ценное. Например, одиночный резиновый сапог 47-го  размера. Вместо урны. Как-то нашел исправный патефон и, привезя с собственного чердака старые пластинки, оглашал звуками маршей и вальсов окрестности. Напарничек забегал к бабке, когда привозил очередную порцию мусора. Ну и местные, которых я потихоньку задабривал то конфетами, то сигаретами, конечно, не забывали про нее.
   Вечерком я иногда задерживался у Косяка: покурить и поболтать. Он оказался культурным человеком с 8-ю классами образования, весь свой век таскался по экспедициям нашего горного института в качестве рабочего. Тут-то я и понял, чем отличается его Косяковка ото всех остальных закоулков Моле. Все дороги в подведомственном районе были проложены ровно по отбитым бечевкой прямым, а проулки между домами вымощены мелким гравием и дробленым бетоном, что исключало любую грязь. На свалке мужик оказался добровольно, т.к. когда его сократили за ненадобностью при перепрофилировании горного института в маркетинговую академию, он вернулся домой, к семье и выяснилось, что жить ему негде. За годы экспедиций жена его постарела, дочки выросли, вышли замуж, народили робят и теперь в стандартной 2-комнатной хрущовке проживало 2 семьи с 3-мя детьми. Жена его спала на балконе, зимой перебираясь на кухню на пол. Косяк, как старый бродяга, без колебаний ушел в Моле. Как он говорит, «в четырех стенах – душно – тот пердит, тот храпит, а я – посредине». Он умудрялся снабжать своих кое-чем со свалки, а раз в месяц, ближе к 7-мому числу, он выбирался в город - помыться,  постричься, получить пенсию, пообщаться с родней. Мне с ним было интересно поболтать, послушать, много мужик повидал, поэтому домой я гнал, опаздывая, как на ралли, но появлялся всегда не позже 7-ми вечера.
   Палашка все сетовала на мой новый режим и крыла моего "Герба" Рафаиловича на чем свет стоит. Я же скромно изображал невинные муки и все пока сходило. Как-то раз она поехала к дочери и можно было прилично задержаться на "работе". Я по этому случаю припас бутылочку для старшого, мы хорошо выпили и разговорились. Меня интересовало, конечно, Моле, как таковое. Косяк рассказал немного, но по делу. По его словам получалось, что в Моле Дон - родной отец, царь и бог для всех живущих. Откуда он берется изначально, история умалчивает. Нынешний Дон сидит в своей хижине уже лет 20, предыдущий канул в неизвестность - просто исчез. А этот просто появился. Не то чтобы он руководит. Но пока Дон на месте, все идет своим чередом. Он "выступает гарантом нашей безопасности", как сказал Косяк. В основном действуют, как надсмотрщики, его помощники, каждый на своем конце свалки. Если бывает буза, или большая, или тихая, Дон на расправу крут и скор. До казней, конечно, дело не доходило, но вечным изгнанием и трудповинностями мольцы наказывались. Опять же, если разнарядка на какие работы - требуется подчинение без обсуждения. В остальном - девиз Моле:" Живи сам - и дай жить другим." Меня покоробило, что пару раз Косяк назвал Дона "монархом", а в остальном - справедливые порядки, жить можно.


   Шурочка в процессе своего существования тихо менялась. Тот день, когда она осмысленно посмотрела мне в глаза и улыбнулась я запомнил хорошо. Было начало мая, стояла тихая, светлая погода, длинные вечера тянули к бездумному созерцанию. Увидев знакомую беззубую улыбку, я машинально улыбнулся в ответ, и вдруг увидел испытующий взгляд, направленный на меня. Я сначала даже оглянулся по сторонам, но это именно Шурочка торжественно и пристально пялилась на меня. У меня в груди вспыхнула надежда – неужели бабка поправится и назовет свое имя?! Я спросил ее:
   -Ну, как дела?
   И вместо обычного «сяся-масяся» услышал воркующее «курр-амп!». В это утро Шурочка оказалась сухой в своей колыбели. Пришлось придумывать ей горшок. Ну он, конечно, нашелся на свалке. Я к нему срочно сколотил постамент, и Шурочкин трон был готов. Когда она водрузилась на него, надо было видеть ее ликующий победный взгляд! Ласковее обычного потрепав Сашу по голове и положив ей на ночь в гроб пирожок и банан, я ушел домой. В этот вечер мы впервые поругались с женой.       
     7.
   Диван мы так и не перетянули. Когда я увидел тряпку, которую каждый день сдвигал и задвигал на домовине, в глазах у меня позеленело и я твердо сказал, что такого цвета в своем доме не потерплю. Все Пашкины причитания по поводу износостойкости и практичности доставшегося еще от свекрови полульна повисли в воздухе. Я сказал, что диван у нас может быть только красный, и пока не будет достойной тряпки, пусть остается таким, как есть. На этом прения закончились и Паша затихла до поры.
   Когда я в этот раз пришел домой, Палаша сидела у окна задумчивей обычного. При виде меня, она встрепенулась, накрыла на стол, но сама есть не стала – сидела, смотрела на меня с почти скорбным выражением лица. Я весь в своих мыслях не сразу заметил опасность. Последнее время мы с ней стали меньше общаться, и я подрастерял былое чутье, которое по выражению Пашиных рук раньше подсказало бы мне, что разборки не миновать.
   Начала она издалека. Не спуская с меня глаз, она сказала:
   -Ах, Акаша. Как ты помолодел!
   Я чуть не подавился сосиской, т.к. как раз ощущал себя старым идиотом, только и способным, что подтирать чужую задницу и стирать пеленки. Но потом вспомнил свое отражение в зеркале, откуда на меня смотрел я, но без живота и с загорелой физиономией, как лет 10 назад, когда я еще мотался, и молча с Палашкой согласился. Оказывается, это было еще не все.
   - Скоро уже лето. Ты думаешь возвращать велосипед Парамону? Тит хочет ездить ко мне по выходным на дачу, а зять-то работает и подвозить его не сможет.
   Я с едой во рту невнятно ответил, что велик мой, внуку он пока велик, а если он им и нужен, то пусть сами ко мне обратятся, а не прибегают к ее заступничеству. Кроме того, на работу мне больше ездить не на чем.
   Паша еще больше напряглась и сказала уже более громко:
   - А позволь узнать, зачем ты кажный божий день ездишь на работу?   
   Теперь уже напрягся я:
   -Разумеется, работать. Зачем же еще?
   -А мне кажется, милый, что у тебя там кто-то завелся. Точнее – завелась.
   Я посмотрел на Палашу, и увидел пламя ревности в ее серых глазах. Еще не хватало, чтоб она из ревности поперлась на нашу чертову автобазу!
   -Перепелкин, дорогая, завелся на базе уже давно. Только он - он, а не она. 
   Жена моя сложила свои полные белые руки на груди и дрожащим голосом сказала:
   -Ну смотри. Если обманешь – я с тобой разведусь. Ты мне все уши прожужжал со своим Гербом, что он мол и такой и сякой. И с Фаиной, и с Мариной. А на себя-то посмотри! Я все равно узнаю, если у тебя кто будет.
   Это была правда. Как-то раз я согрешил с одной профурсеткой в славном городе Ленинграде, когда ездил туда в командировку. По приезде Паша устроила мне дикий скандал и с полгода к себе не подпускала, пока я не «отмылся добела».
   Чувствуя себя совершеннейшей скотиной, я наконец проглотил проклятую сосиску, обнял жену за плечи и прижал к себе. Она вся дрожала, как в лихорадке. Я шепнул ей на ухо:
   -Ну что Вы, Пелагея Ефимовна. Ни у кого на свете больше нет таких ручек, которые могли бы меня удержать. Надо же, всю жизнь, пока я разъезжал неизвестно где, она меня не ревновала, а сейчас вдруг взялась!- и поцеловал ее в  ушко с маленьким рубинчиком.
   Она хихикнула сквозь слезы, шмыгнула носом совершенно по-девчачьи и сказала:
   -Обидно стало, что ты все молодеешь, а я – старею. Ну а пока не развелись, давай картошку-то посадим.
   Вот тут меня как током и ударило. Я посмотрел в окно, а там бушует ласковый май, травка зеленеет, вот-вот соловьи запоют. В эту пору на балконе уже вовсю должна зеленеть рассада и яровизированная картошка. А я все про помойку думаю, да как жену вокруг пальца обвести.
   Сжал я ее покрепче и шепчу:
   -Посадим обязательно, в лучшем виде. В эти же выходные. А временные трудности на то и временные. Ты уж потерпи, ладно?
   Паша согласно вздохнула и уткнулась носом мне в грудь.   
   
   Картошку мы посадили. Только благодаря Мамалюку.
   Я с течением времени совершенно забыл, что Никитка, как и я, тоже причастен к истории со старухой. Я (как и Перепелкин) его сразу как бы вычеркнул из списков виноватых, повесив всех собак на свою седую голову. Он все-таки молодой муж и отец, к тому же пропадает с утра до ночи за рулем грузовика, мотаясь по всей области с разными грузами. Я-то забыл, а Мамалюк-то нет.
    Он приехал с раннего утра в воскресенье на своих Жигулях, отвез нас в огороды, там же у местного тракториста за бутылку водки одолжил трактор, вспахал нам весь участок и половину засадил. Остальную половину мы с Пашей осилили сами. Благодаря парню управились к обеду. Паша, которая до этого с Никиткой не зналась, совершенно от него сомлела и ухаживала за ним, как за мной лет эдак 30 назад. Она его и кормила домашними пирогами, и поила (чаем из термоса), и рубашку свежую поменяла и водой умывала после работы. Не преминула, конечно, пока я возился со шлангами, порасспросить про базу, есть ли кто там у меня. Но с Никиткой мы уже давно в разведке, и проболтаться он никак не мог. Умытый и переодетый напарник подмигнул мне и сказал:
   -Пелагея Ефимовна, мы с Акиличем сейчас мотанемся в магазин, чтоб потом не стопориться. А Вы пока как раз с клубникой управитесь. Вы ему скажите, чего взять, я вам все до дому довезу. Тут магазин в Акулове знатный, милицейский. У них снабжение областное.
    Паша, поохав, что взяла мало денег, выдала мне круглую сумму и список наказов. Никитка втопил педаль  - только пыль столбом. В магазине, действительно, все было. Быстро отоварившись и погрузившись, мы дали по газам и помчали к монастырю по проселку, благо до него было километров 12, а дорога подсохла. У знакомых ворот я выбежал из машины и побежал в Моле, как будто за мной черти гнались. Мамалюк пошел пока на колодец за водой. В этот раз я в рекордные сроки вытащил Шурку из норки, поменял ей штаны, выкинул, за неимением времени  на стирку, грязные тряпки, покормил, попоил, уложил обратно в домовину. Пока я ее трепал, Утка моя недовольно крякала, ела плохо, но все же пила. Но когда я засунул ее обратно и законвертовал коврами и прочими тряпками, из-под пленки раздался дикий рев с переходом в визг. Покачивания гроба успокоения не внесли. Бабка орала и всхлипывала так, будто расставалась со светом навсегда. Сбежались встревоженные бомжи со всех сторон. Старшого сегодня не было, и датые с утра бомжихи начали напевать и выплясывать перед нашей красавицей чуть не канкан. Седобородый Маракас(по-просту, Маркс)  отличающийся от своего знаменитого тезки только темными очками и черной банданой на лбу, держащий район Черемушек, пытался ее рассудительно поучать о вечном. Прочие сочувственно курили в отдалении и советовали разные советы. Типа: «Потрясывай ее в продольном направлении, а не в поперечном, так горловой крик и перебьешь». Ничего не помогало. Старуха заливалась с прежней силой. Выручил вездесущий Вавила. Он вытащил из кармана замызганную дудку и стал играть на ней, как факир перед коброй. Вопли стали потише. Я крадучись пошел восвояси, потом, отойдя, побежал, и долго еще мне в спину неслись гнусавые переливы флейты и затихающий плач обиженной невинности.
   Никитка ждал меня у  машины. На обратном пути я молчал. Водила мой, несмотря на дикую скорость, от которой окружающий пейзаж посерел и смазался, не преминул спросить:
   - Слушай, Акилич, тебе вся эта бадяга не надоела?
   Я повернулся к нему, ошарашенный:
   - Ясно, что надоела. А что ты предлагаешь?
   - Да ничего. Плюнь на все и живи спокойно. Сдалась тебе эта маразматичка!
   - А с ней что будет?- спросил я, не понимая.
   - А ничего. Или поживет еще на бомжовых хлебах, или помрет. Ты-то что, нанялся что ли?
   - Я тебя, Никита Сергеич, не понимаю. Ты не хочешь мне больше помогать, что ли?
   Никитка помолчал, потом сказал тихо:
   - Да нет, это я так. Я тут одному своему корешу рассказал про нашу ситуевину. Он изумился, что есть еще такие дураки, как мы. Предложил подать на Перепелкина в суд.
   - А за что?
   - Вот и я его спросил - а за что? А он сказал, что неважно, за что. Зато бабку, как вещдок, будут вынуждены определить на место хранения постановлением прокуратуры. А с нас и взятки гладки.
    Я помолчал и сказал:
   - Знаешь что, пока она живет и пусть живет.
   - Ну, а дальше, Акилич? Что будем делать-то?
   - Зимовать! - а что еще я мог сказать?
   8.
   Буквально накануне я имел беседу с Косяком. Тот  пришел ко мне сам в конце нашего с бабкой рабочего дня, присел на чурбачок. Я угостил его чаем, закурили. Я сразу смекнул, что у него до меня дело. Косяк - человек серьезный и попусту ни своего, ни чужого времени  тратить не будет.
   -Ну как, Какакий Ильич, будем жить дальше?
   Я понял, что настал час расплаты. Все хорошее когда-нибудь кончается, и райская жизнь на помойке тоже не могла быть вечной. Косяк не стал ждать моего ответа. Он сказал:
   -За все надо платить.
   Спорить было трудно. Я хотел было прикрыться доном, но он жестко посмотрел мне в глаза и сказал:
   -Дон Корлеоне того же мнения.
   Платить мне было нечем. Моей зарплаты и пенсии едва хватало на прокорм и необходимые семейные нужды типа бензина зятю или сапог жене. Лучше было промолчать. Я и молчал, молчал и Косяк, щурясь и выпуская дым из ноздрей. Потом он сказал:
   - Платить будешь не ты, а она,- и ткнул пальцем в гроб, который от этого еще больше позеленел.
    Я понял, что вообще ничего не понимаю, т.к. Шурка могла платить разве что жидкой валютой. Как оказалось – не только. Косяк не замедлил объясниться, но это было так чудовищно, что я сразу не поверил. Оказалось, что напрасно, ибо он изложил все толково и своевременно.
 
   Как мне рассказал Косяк, однажды дон Корлеоне решил навестить нашу подопечную в мое отсутствие. Утка не хотела вылезать из своей домовины и недовольно крякала, когда ее разбудили. Когда дон на нее посмотрел и сложил 2 и 2, то получилось, что это она смотрела на нас с его афишки на двери в ангельском обличье. В самом деле, бабке было не менее 90, а афишка была выпущена в 1915 году, когда ей могло быть лет 8. Я не читал там мелкий шрифт, а зря. Им были описаны чудеса угадывания вслепую – перемножение чисел, отыскивание пропавших вещей и узнавание спрятанных карт. Там было и имя девочки, Ассоль.
   Тогда-то дону и пришла в голову мысль открыть в Моле казино и приспособить к нему Шурочку. Потому как длинными вечерами занятий у населения мало и процветает пьянство. Косяк по наущению дона начал бабку тренировать. Оказалось, что она вправду на оклик "Ассоль!" говорит "да?" и хорошо угадывает. Так ей завязывали глаза, клали под одну из 4 перевернутых кружек монетку, и она потом с развязанными глазами, когда перед ней тыкали пальцем в одну из них, неукоснительно отгадывала положение монетки, сообщая об этом коротким кряканьем. Если монетку не клали вовсе, она разражалась негодующими воплями, как обманутый младенец. Если клали 2 монетки, она крякала на 2 кружки. За каждую угадку ей давали конфетку, как собачке, и она  уже втянулась в эту игру и требовала от Косяка при встрече конфет. Пробовали заниматься с картами, но там без конкретных слов ничего не получалось. Теперь стояла задача привнести это мероприятие в массы.
   То-то я заметил, что у Шурочки в лексиконе стали появляться новые звуки. Когда она бывала сильно недовольна мною, она кричала «я-я!»,когда наоборот ей все очень нравилось, она высвистывала «футя-рюм». Когда я говорил ей «Спокойной ночи!», она отвечала мне «спусся». И взгляд стал более осмысленным и мимика разнообразнее, и не писалась она теперь под себя совсем. В общем, бабка вспомнила молодость и начала заново расти и  развиваться. Что я мог возразить своему благодетелю? Что эксплуатация людей в маразме запрещена законом? Нет таких законов. И лучше уж Шурочке было поработать, чем оказаться без крова и ухода. По крайней мере до осени, потому как зимовать с нею я предполагал на собственной даче после отъезда оттуда Палашки и внука.
    После долгих дебатов с Косяком и Доном решили, что сеансы в казино будут проводиться один раз в неделю, по субботам, с 6 вечера до полуночи. Дон сначала хотел ежедневных розыгрышей и сверхприбылей, и только довод Косяка, что деньги на игру играющим сначала надо заработать, его отрезвил. Теперь мне надо было составить график с дежурствами по субботам.
   Дураку ясно, что без меня с бабкой никто не справился бы. Косяк косвенно подтвердил это, сказав, что после двух-трех конфет Шурочка кончает угадки и начинает кричать и крутить головою. Я решил, что сам буду проводить сеанс, а потом кормить и укладывать усталую сивиллу спать. Косяк по-началу был против, он не хотел заставлять меня, в общем-то невинного человека, дополнительно работать. Но представить, чтобы Шурка без моего присмотра вела себя прилично в общественном месте было трудно. Кроме того, я к бабке привязался, такая она была милая и смешная, и не хотелось, чтобы ее кто-нибудь обидел в азарте игры. Да и по ночам на нашей базе все равно ничего не происходило, сторожа просто запирали ворота и двери изнутри и спокойно спали. Поэтому большого урона от моего отсутствия быть не могло. Пришлось, правда, привлечь беднягу  Мамалюка, который подменял бы меня на базе часов в 5 вечера, а часов в 9 все бы запирал и оставив ключи в условленном месте под камушком, уходил. После укладывания Шурочки на верном велосипеде я бы  добирался на базу часам к 2-3, так что до утра еще можно  было спокойно поспать.

   Подготовка к пуску казино оказывается шла уже полным ходом и в конце мая оно было открыто. Я нарочно не ходил туда, где  должны были проходить розыгрыши. И только в день сеанса мы вышли с Шурочкой-Ассоль на общественную трибуну.
    Оказалось, что от Шурочкиного жилища был прямой короткий путь на большую поляну под вековой дуб. Рядом с домом дона на поляне установили входную арку из железных труб, выкрашенных фиолетовой флюоресцентной краской. Между ними натянули полотнище с крупной надписью "Казино "Ассоль-Царица Ночи" и внизу помельче с роковыми словами "Дресс-код и Фэйс-контроль". Это уж точно было делом Вавилиных рук (с течением времени я узнал, что это он - тот безвестный мастер граффити) и неизвестно, откуда он это все взял,т.к. в городе у нас такого еще не бывало - стояли обшарпанные и доломанные игровые автоматы, а народ по старинке резался в преферанс.
   За аркой начиналась красная ковровая дорожка, по которой проезжала Шурочка и проходили судьи и участники игры. Она с 2 сторон была отгорожена крепким барьером от мест для зрителей. Такой же барьер отграничивал игровой стол и возвышение для нашей Ассоль, покрытое огромным лоскутным ковром, сшитым местными бомжихами из всяких ковров и ковриков.
   Ровно в 18 часов торжественным троекратным гонгом открывалось действо. Я ввозил старуху, задрапированную в лиловую шелковую занавеску, на увитом мишурой велосипеде под несмолкающий гром аплодисментов (организатором всего этого шалмана был все тот же Вавила) и провозил ее по кругу под арку. Публика, заплатившая за вход по пятерке, благодарно реагировала на развлечение. Надо было видеть выражение лица моей подопечной во время этого триумфа! Когда же я заволакивал ее на постамент и под бодрую скрипичную фугу из патефона короновал блистающим зеркальным венцом под троекратное "Ура!", она воспринимала эти почести с серьезностью королевы, вернувшейся из изгнания к законному престолу. После возложения короны начиналась игра.
    Я потом как-то спросил у Вавилы:
   - Как тебе это все в голову пришло-то?
   - А у меня самый любимый праздник в детстве был Новый год. Так захотелось, чтоб наша игра была на него похожа!
   - Ну а фуга-то откуда?Почему не "Прощание славянки"?
   - Я сначала хотел. Но к имячку Ассоль оно совсем не подходит. А фугу эту написал  Вавильди - мой итальянский тезка!

   В те разы, что игры состоялись, собиралось много народу, человек 50-60, все из разных районов Моле - с Истинного Моле, Черемушек, Святого Духа, ну и конечно Косяковки. Поначалу игроки косились на меня, как на чужеродный элемент, но потом привыкли, а я примерно на середине второй игры стал чувствовать себя заправским крупье. Игра была очень проста, типа "наперстки", в которые Косяк, как выяснилось, был большой мастер. Играли конфетками, нужное количество которых я заранее покупал и привозил. Ловкий бомж крутил-вертел стаканчики, игроки делали ставки по десятке. Шурочка угадывала почти всегда и каждую угаданную конфету тут же съедала. На нее тоже делались ставки на тотализаторе. Дон с подручными сидели сбоку  и загребали свои барыши. Когда темнело, зажигали большие восковые свечи из монастыря Святого Духа. Как-то раз пошел дождь, постамент накрыли тентом, а остальная публика мокла, но не расходилась.
   За этим примитивным, но азартным занятием время пролетало незаметно. К концу игры объевшаяся конфет и уставшая Шурочка начинала тихо кемарить. И вот ровно в 11 ночи раздавался одинокий удар гонга, а за ним - долгая серия тремолей, которые лично меня вгоняли в дрожь, а нашу бабку - в транс. Прорицательница выпрямлялась на троне, свет гас, корона и взгляд блистали в свете луны или (в безлунные ночи) карманного фонарика. Всего за 50 рублей наша пророчица предсказывала будущее, давала советы и предостерегала от опрометчивых поступков.

   Первым подходил к ручке Царице Ночи я, целовал и задавал всегда один и тот же вопрос:"Вы позволите, Ваше Величество?" Величество, не глядя на меня, утвердительно крякала. Я клал на блюдо перед ней ее любимую конфету "Пиноккио", но так, чтобы она не могла дотянуться, и отступал за спину. Бабка на своем насесте активизировалась, и тут народ валил толпой. Каждый покупал ритуальную конфету, подходил к ручке, которую бомжихи маникюрили каждую неделю. Если Ассоль руку целовать не давала, значит претендент ответ получить не мог. Как потом выяснилось, не допускались желающие задать глупый, грубый или неразрешимый вопрос или тот, кого ждало скорое несчастье. Большинство проходило этот тест и задавало свои вопросы. За 1 конфету можно было задать 1 вопрос с необходимым количеством уточняющих деталей. Например, если на вопрос "Скоро ли я разбогатею",- раздавалось утвердительное кряканье, то можно было дополнительно узнать "в этом ли году?", "хватит ли мне на машину?", или  "покажу ли я вам кузькину мать?" Отрицательный ответ выдавался пронзительным громким криком, тогда вопрошающий уходил, а конфета съедалась. Изредка раздавалось нерешительное мычание, тогда вопрос надо было поставить по-другому. Быстро выяснилось, что старуха угадывает суть с поразительной точностью. Маленькие расхождения, типа вместо машины купил мотоцикл, никого не охлаждали, и народ стал писаться предварительно, так как за час Шура могла дать только ограниченное количество пророчеств. Ровно в полночь раздавался прощальный удар гонга, гас фонарь и народ разбредался по своим закоулкам. Мы с Вавилой тащили почти бесчувственную старуху в ее убежище. Там она выпивала, наверное литр холодной воды и тут же засыпала. Я упаковывал ее в дефицитные памперсы и уезжал на объект. На следующий день, в воскресенье, я мог быть свободен, потому что Шурочка спала до вечера, ничего не ела и только пила из рук сердобольных бомжих. Меня это очень устраивало, т.к. я спокойно уезжал на дачу в объятья Палашки.
   За один такой вечер по моим прикидкам в карманах дона оседало не менее 1000 рублей. Из них он выдавал мне 300 на антураж, конфекты и памперсы. Остальное была его чистая прибыль. Думаю, что он слегка приплачивал своим вассалам. Но об этом спросите лучше у вездесущего Вавилы, а я в отношения дона с подчиненными не лез. Как выяснилось вскоре - зря...
   9.
   С течением времени я перестал думать о будущем, перестал ждать, что  наступит день и все изменится – бабка исчезнет, и я вновь стану свободен. По-началу меня ободряли мечты: то о доме престарелых, то о заокеанских родственниках. Но потом, когда однажды вечером я вдруг понял, что лучший и самый правильный выход для никому  ненужной старухи – скоропостижно скончаться, - я перестал мечтать. Чего-чего, а вот смерти я ей не желал. Наоборот, день за днем наблюдая за  ее возрастающим интересом к миру - солнечному зайцу  или попевке птицы, я видел и понимал, что она только начала жить заново и конщуственно ее лишать этой светлой, бездумной, первобытной младенческой жизни. Даже те занятия, которым обучили ее бомжи, она воспринимала с радостной улыбкой новичка, потому как явно любила находиться на людях , тем более, что окружающие превозносили ее, как королеву. Она теперь отрабатывала себе жилье, но я продолжал ее обихаживать, т.к. в качестве своей няньки она воспринимала только меня или, в крайнем случае, Мамалюка. Шурочка умнела и расцветала на глазах, на конфетах она даже наела себе щеки. Я же себя чувствовал отвратительно.
    Все чаще стало стесняться в груди, но я не обращал внимания, т.к. быстро проходило - потрешь кулаком или валидольчику пососешь - глядишь - и отпустит. Ясно, что это было от курева, т.к. вне дома я смолил, не прерываясь. Я жил одним днем, воровал из дома то еду, то тряпки, и стараясь быть поласковее с женой, когда ее видел. Слава Богу, катился дачный сезон, и она с утра до вечера пропадала то в саду, то в огороде и не спрашивала меня ни о чем, а я появлялся по воскресеньям и помогал, чем мог. Велосипед я так и не отдал, зять все же завозил Тита на дачу на машине. Дочь свою я не видел уже несколько недель, у нее по выходным была самая работа. Паша мне как-то передавала от нее привет, но времени и сил зайти не было совершенно. Впрочем, я не видел вообще никого из городских знакомцев. Почему-то не хотелось. В душе постоянно нарастало беспокойство от осознания, на каких птичьих правах мы с Шурочкой обитали. Беспокоило будущее, как таковое. В отдалении маячила зима и в смысле зимних квартир было хиловато. Кроме того, было неясно, чем же придется объяснять свои ежедневные отлучки перед Пашей. Но сильнее всего огорчали виды помоечного руководства на происходящее. Я случайно подслушал один разговорчик и совсем закис.

   После удачного третьего по счету сеанса казино, когда Шурочка повергла всех в шок, предсказав быстрое падение Дона, но не сказав, кто будет вместо него, и народ расходился, качая головами, мы с ней собирались на боковую. Она дремала на своем насесте, а я, сидя за помостом на земле, налаживал велосипедное колесо. Вдруг я услышал над головой буквально следующее:
   - Послушай, Леонард, сколько ты сегодня насчитал?-тихо сказал знакомый скрипучий голос Дона. На его обращение отозвался Косяк.
   - 1550.
   - Ну это же такие копейки! Мизер! Представляешь, если бы мы могли раскрутить эту всю трихомодию пошибче!
   - Но как ты хочешь, я что-то не пойму.
   - Ты и не понимаешь! Какие-то конфетки, мишура... Детский сад! Нужно выходить на другой уровень. Вон и Маракас тоже говорит, что бабка имеет "патенциал"!
   - То есть?
   - То и есть. Играть 3 дня, входные билеты по полтиннику, за игру - стольник, за пророчество - еще стольник.
   - Слушай, ведь у народа же нет таких денег.
   - В азарт войдут - найдут. Кроме того, будем привлекать игроков со стороны, хотя бы из Харизмы. Ведь впереди зима. Придется оборудовать балаган на время холодов. А раскрутимся, можно дать рекламу по местному телеку.
   - Да она ведь не сможет, старуха и раз в неделю еле высиживает.
   - Если чифирку с федорой дать, а после игры - с лерьяновкой, чтоб спала - сможет.
   - Лемюэль, старая копыта откинет.
   - Не бойсь, сразу не откинет. Зиму продержится, а потом - не век же ей здесь вековать.
   - А ты думаешь, ее Какакий согласится?
   - А куда ему деваться. Да я ему ничего и не скажу. Ты, надеюсь, тоже?
   - Да ясно, Дон, смотри только. Не в те игры играешь, доиграешься.
   - Ты что, мне угрожаешь?
   - Да не я. Не зря бабка тебя сегодня принародно опустила.
   - Ах ты...
   Но тут раздались чьи-то близкие голоса, подельники умолкли и через 5 минут трава зашуршала под их удаляющимися шагами. Я вылез из-под помоста весь в липком поту. На автомате дотащил спящую старуху до колыбели и медленно побрел восвояси. На базу я прибыл только к 5 утра.
   С этой ночи у меня окончательно испортилось настроение. О том, что я слышал, я не сказал даже Мамалюку. Наверное, я бы совсем заболел, но в голове моей зародилась одна идея. Дело в том, что моя двоюродная кузина жила одна в собственном доме в небольшом городке в 12 часах езды на машине, и сдавала комнату в наем. Я написал ей письмо с просьбой сдать комнату мне с сентября и начал копить деньги на отъезд.
   10.
   Наступил июнь - царство белых ночей, когда раздолье не только соловьям, но и игрокам – долго не нужно жечь огня. Пришел праздник независимости, добрый Перепелкин поставил мне под него дежурство(все же двойная оплата), и я уж мечтал, как я высплюсь на работе и на праздник поеду в Моле с бутылкой кагора(для Шурочки), водки(для Косяка) и канистрой кондитерского коньяка(для всех остальных). А потом отвезу Палашке на дачу бутылочку запеканки, и мы с ней вечерком после грядок выпьем винца с мягким пирожком и вместе помолчим немножко. Накануне мне удалось уговорить Дона перенести очередной розыгрыш на следующую субботу, чтобы народ в Моле спокойно погулял на свои кровные, и можно было расслабиться.

   Я никак не мог понять, где я видел эту белобрысую девчушку с великом в руках. Она была одета в шорты, майку, за спиной – рюкзачишко. Подвел ее ко мне  сам Перепелкин. При этом он как-то странно косился то на нее то на меня, мялся, жался, в общем – конфузился. Я никак не мог понять, что это с нашим всегда уверенным в себе шефом? Наконец он представил ее мне, как Растеряеву Марусю, меня ей, как ветерана труда и заслуженного работника лучшего предприятия коммунального хозяйства города, Акакия Ильича. После чего сказал, что ко дню независимости мне полагается внеочередная премия за ударный труд, вынул из кармана 3 тысячи, вручил и торопливо удалился.
   Я ничего не понимал. У меня было обычное дежурство у входной двери, и что значило поведение начальничка – я не понял. Девица выжидающе смотрела на меня. Я опомнился, убрал деньги в карман и спросил:
   -Ну что, дитя, так и будем молчать? Что тебе?
   -Извините, дядя, не поняла, Вас как зовут?
   -Акакий Ильич.
   -ДяКакий?!-девчонка закатилась со смеху. Я хотел было обидеться, но засмеялся сам, махнул рукой.
   -Ну да, родители с батюшкой попом наградили имечком! Да ты зови меня просто Ильич.
    Она отсмеялась, вытерла слезы ладошкой, посерьезнела. Лет ей было примерно 15, и она явно не знала, с чего начать. Я решил ей помочь.
    -Ты, Маруся, не стесняйся, говори. Если какая нужда – позвонить, например - я тебя завсегда пущу на вверенную мне территорию. Или там велик сломался – тоже поможем, сам ездию.
   Девчонка нетерпеливо мотнула головою и почти выкрикнула:
   -Да нет же, у меня бабаська пропала. Говорят, что Вы, дяИлич, про нее знаете что?..
   Ноги подо мною подкосились, и я осторожно сел на скамейку при входе. В грудях нехорошо заломило, но я пересилил себя, достал сигаретку, вздохнул поглубже и сказал:
   -Ты, Маруся, расскажи-ка мне все по порядку.

   Из путаного девчоночьего рассказа я уяснил, что жили да были в старых Черемушках в скромной пятиэтажке Маруся, ее мама Мила и баба Ася. Жили, не  тужили, пока любимая бабушка не впала в маразм. Но и тут все было нормально, мама работала дежурствами в больнице, Маруся ухаживала за бабушкой после школы, та вела себя тихо и смирно, и жизнь была проста. Но вот маме дали квартальную премию и горящую путевку в Железноводск. Мама одна ехать не захотела, взяла Марусю с собой. Встал вопрос о бабАсе. Проще всего было бы уложить ее в больницу под присмотр маминых подруг, но этому решительно воспротивился мамин брат дяПетя. Он кричал, что не отдаст родную мать в чужие руки, пока жив, а возьмет к себе. Он живет один, без жены, но приходящие бабы имеются, да и сам он может супы варить хоть какие, так что месяц они продержатся легко. Еще он гордо заявил, что будет с матерью гулять в саду, а то «с вами она и света белого не видит». ( Это правда, т.к. с пятого этажа пятиэтажки без лифта бабаську, хоть она и маленькая, они с мамой снести и занести не могут). Мама была против, но надо было ехать. А отца у нас нет, был бы – так не получилось бы такого безобразия никогда. Дядька живет недалеко от Петровского в собственном доме с сараем и гаражом, он забрал к себе бабулю на машине. А вернувшись через 24 санаторных дня + 3 дня дороги окрепшими и загоревшими, они нашли дяПетю в страшном запое( мама на бабАсю ему оставила половину своей премии) и без бабАси совсем. Он, рыдая пьяными слезьми у сестры на груди, пролепетал, что мать его в раю, вознеслася от  нашей бренности прямо вместе со старым пуховым одеялом, потому могилку не ищите – не найдете. Только через пару дней, когда мама ему поставила штук 10 капельниц и вколола бесчисленно уколов, а так же собрала и опросила всех его друзей, выяснилось следующее.
   Означенный дяПетя сразу после отъезда сестры решил заняться мамой. Недолго думая, он решил, что для здоровья маме полезно поспать на свежем воздухе. Чтобы не тащить из дома кровать, он выкатил из сарая старую деревянную бочку из-под пива, помыл ее, проветрил, установил на боку на солнцепеке, запихал туда матрас, разнообразных тряпок и в это гнездо уложил мамашу. Поскольку та сопротивлялась и еще чтоб не замерзла, он напоил ее соседским самогоном, впихнул, как кулек, в приют отшельников и контрабандистов, от холода закутав в прабабкино карминное одеяло. Ася мирно спала, дяПетя дегустировал соседский самогон, и тут подвалили друзья его лучшего друга, которые проездом из райцентра зашли познакомиться с лучшим другом их лучшего друга, а заодно и переночевать. Надегустировавшись до предела, друзья уползли в дом спать. Поутру они проснулись. ДяПетя, как начавший вчера же, но раньше, не проснулся еще и не пошел опохмеляться после магазина пивом на детскую площадку. Дальнейшее известно. Активность опохмеленного гражданина обычно выше необходимого. Вот дяПетины друзья и откатили на выброс никому не нужную бочку с каким-то старым тряпьем и надрывно ухая, закатили  ее в нашу машину. А заодно содрали и снесли наличник с соседского дома, который вероятно последние 100 лет криво висел на одном гвозде, после чего с чистой совестью сели на автобус и уехали в свое Шершенево за 40 километров от нас.
   Все сошлось. Никаких сомнений по поводу того, что так все и было у меня не осталось. Но что теперь сказать этой девочке про ее бабушку? Что Перепелкин списал ее, как ненужный мусор и знать не желал ничего, за что только что дал мне  взятку у нее на глазах? Что она живет на свалке в гробу и ее обихаживают местные бомжи? Что Ассоль в Моле числится королевой, крутит наперстками и определяет судьбу «выжить-не выжить»? Что я, как старый дурак, с ней возился всю дорогу и мне жаль с ней расставаться? Чтобы потянуть время, я спросил, нет ли у нее бабиной фотографии. Девчушка с готовностью полезла в рюкзак и достала фото с которого на меня глядела Шурочка лет 30 и улыбалась знакомой мне улыбкой, но с полным ртом зубов. Маруся, извиняясь, сказала, что бабушка не любила фотографироваться, а паспорт ее, где она была 45-летняя, давно потерян, и они его не восстанавливали за ненадобностью. Мама сказала, что никогда никуда мать не отдаст... Мама вообще все плачет, если бы не санаторий, наверное слегла бы. ДяПетю, как выпьет, так уж так ругает, один  раз даже ударила по лицу. А он с испугу совсем перестал пить – еще бы, мать родную на помойку выкинуть - и не сердится на маму совсем, только трясется весь. Даже работать пошел, дворником. Мама все думает, что бабАся уже умерла где-нибудь от голода и холода и даже не похоронена, а так где-то валяется. Короче, родственники ни на что не способны, поэтому уж пришлось Марусе взять это дело в свои руки, потому что бабаську жалко даже в маразме. Она Марусю ростила и одевала, а еще учила арифметике и в шахматы играть.
   Исходив все предместья и Петровское, девчонка нашла генеральшу Свистулькину, которая вспомнила о нашем визите. Сходила в районную администрацию, и там ей рассказали про субботник в нашем ОАО "Колесики". В местной милиции тоже вспомнили про старушку в жигулях, у которых еще передний бампер погнут, нашли наше заявление.Так она и вышла на Герберта Рафаиловича. Он сказал, что сам ничего не знает, но есть один очень опытный человек и отличный работник, который может ей помочь. Она не верит, что бабАся умерла. Поэтому очень просит дяИлича помочь найти и вернуть бабушку.
   Пока юная Шурочка рассказывала мне о своих мытарствах, у меня созрел планчик, так себе, но все же...Я сказал юному созданию, что видел однажды старушку, похожую на ее бабАсю, но где сейчас она находится, сказать не могу, потому что не знаю точно. Вот завтра, когда я сменюсь с поста, я проверю свою информацию. Если она назавтра часам к 16 подъедет с родственниками к нам сюда, то я расскажу им все, что знаю.
   Она заглянула мне в глаза, взяла за рукав мой форменный бушлат, поднялась на цыпочки и щекотно прошептала прямо в самое ухо:
   -Я Вас буду очень любить, дяИлич – верните мне бабАсю!
   Я печально засмеялся от щекотного дыхания и сказал:
   -Ну вот, не забудешь теперь дяКакия! - а у самого кошки скребли на душе. Сердце отпустило, девчушка уехала, а я задумался. Срочно был нужен Мамалюк.
   11.
   Никитка подъехал после работы усталый, подошел ко мне за указаниями по поводу Моле (в дни моих дежурств он иногда подменял меня там, а иногда отпускал прокатиться). Пока я пересказывал все, что узнал сам, у него медленно отвисала челюсть, он выкурил кучу сигарет и все повторял:   
   -Ну ни хрена ж себе! Вот это да!
   Потом я изложил ему свой планчик, не могу сказать, что он ему обрадовался, но так как другого ничего в голову не приходило, поехал выполнять. Часа через 2 вернулся с докладом, что все сделано и все путем. Я тем временем дозвонился дочери и уговорился с ней назавтра. Кое-как объяснил, что мне нужно. Она очень удивилась, но обещала помочь. На том и успокоились. За прощальной сигареткой Мамалюк сказал:
   - Неужели же на этом все закончится?!.
   Я не знал, что и ответить, чтобы не сглазить.

   Утро было туманное и полное безрадостных предчувствий, которые я от себя старательно отгонял. В самом деле, если бабкина внучка нашлась, то больше для счастья ничего и не надо было. Сдать ШурАсю с рук на руки - и конец. Единственно, сдать хотелось в приличном виде, чтобы не стыдно было посмотреть Марусе в глаза. Несмотря на все мои заботы и помощь многочисленных жителей Моле, бабка вид имела одичавший, обросший и оборваный, в общем, бомжовый. Для придания вида я к дочери, профессиональному парикмахеру, и обратился. Хорошо, что у ней был праздник, как у всех.
   Глашка приехала ко мне на работу к 10-ти. Мы пошли на задний двор и там, присев на бревнышке, я изложил ей суть просьбы. Она помолчала какое-то время, а потом сказала:
   - Значит, это правда...
   - Что?- спросил я, уже зная ответ.
   - Да то, что ты от матери гуляешь. И еще, совести не имея, ко мне за помощью обращаешься. Я что тебе, папка, сутенерша, что ли?
   - Да что ты, дочка, такие крепкие слова употребляешь. Поехали лучше, я тебе все на месте объясню и покажу.
   - А далеко ли ехать?
   - Да в Моле.
   Она уставилась на меня с таким выражением лица, что сейчас сплюнет куда-нибудь. Однако плевать не стала, только сказала:
   - Ну ты и дожил, папаня...
   Я с ней был полностью согласен.

   Неизменный Никитка довез нас до Моле за 5 секунд.  Глафира Акакиевна сидела, как аршин проглотив, видно правильно почитая Мамалюка за моего главного пособника, да еще на раздолбанных Жигулях впридачу. Думаю, что хотя бы Волга скрасила бы дело. Никитка изредка кидал на нее жаркие взгляды, но в отличие от матери, она на них не клевала.
   Подъехав к воротам Моле неподалеку от монастыря, мы спешились. Дочка оглянулась и перекрестилась. А потом сказала:
   - Мы что, правда на помойку пойдем?
   Я не стал утверждать очевидное и просто направился к знакомому проходу между ржавым трактором и горой битого кирпича. Мамалюк было подхватил Глашу под локоток, но она возмущенно освободилась и последовала за мной самостоятельно.   
   Я довольно быстро дошел до шуриного вигвама. К моему удивлению, он был весь разорен и пуст. Пока доча ковыляла по трущобам на каблуках с галантным Никиткой на буксире, я осмотрел гроб с оторванной крышкой, весь балаган и доступные взгляду окрестности. Постель Шурки была разворошена, простывшая, пресловутого одеяла не наблюдалось. Я не знал, что и думать. Когда Глашка с сопровождающим выбрались наконец из лабиринта на наш бугор, я кинулся к Никитке с просьбой сбегать и найти кого-нибудь из бомжей. Но тут отстраненная дочь моя вдруг сказала:
   - А это что такое? - и подняла палец вверх. Мы затихли и тут же услышали близкий шум многих голосов, и вдруг поверх них всех - звук гонга. Я крикнул:
   - Давайте к дубу! - и побежал вперед.
   12.
   Выход с шуриной заимки на большую поляну находился по другую сторону от дуба прямо за гипсовыми мальцами, которых потеснили с центрального места при постройке помоста. Обычно мы с уточкой выезжали здесь, но потом поворачивали направо и торжественно въезжали через парадную арку. Если же смотреть прямо, то выход этот был сзади шуриного трона, под помост.
   На подходе я тормознул и стал оглядывать происходящее. Подоспевшие дочка с Никиткой встали сзади. Происходило же нечто из ряда вон выходящее.
   Территория казино была запружена бомжами. На дальнем от нас краю, рядом с хижиной Дона жались наши люди. Я заметил Косяка, Вавилу и много других знакомых рож, глазевших на трон. Конечно, в первых рядах был и Дон с молотком в руках. Вид у него был испуганный. На помосте видимый со спины стоял невысокий плотный чурек с наголо обритой черепушкой и каким-то блестящим мачете в руках. У ног его плескалось море кудлатых голов с черными банданами на бошках. На каждом лбу имелся череп в папахе и скрещенные кинжалы, точно такие, как у предводителя на черной майке. Толпа пришлых была вооружена кто чем: камни, лопаты, багры, топоры... Они стояли к нам спинами. Между двумя группами товарищей было небольшое пространство, поначалу показавшееся пустым. Однако вскоре раздавшийся там звук убедил меня в том, что Ассоль моя точно там и что именно из-за нее весь этот сыр-бор.
   Абрек вещал, причем очень хорошо знакомым мне голосом, почти без акцента, и политически грамотно строил фразу за фразой. Вдруг он повернул голову, блеснули темные очки и меня осенило - да это же Маракас, т.е. Маркс! "Вот гнида!" - вырвалось у меня, но я тут же заткнул себе рот обеими руками и стал слушать внимательно. Он разливался соловьем, то потрясал ножиком, то угрожающе бил копытом в пол. Несколько раз выбросил свободную руку по-ленински вперед. Смысл речи был таков.
   - Вот сегодня день независимости, провозглашенный самим Президентом. Но от кого и для кого эта независимость? Неужели от нас, ваших братьев и только для вас? Чем вы лучше нас? Бомж, он и в Африке бомж (раздались единичные смешки). Это говорю вам я, Морак-азы. Доколе издеваются над нами, харизматянами и малахайцами, и считают инородцами и людьми второго сорта, когда здешняя пойма реки и Дикий лес, на территории которого и находится это ваше Моле, издревле принадлежали бывшему социалистическому Малахаю, а ныне суверенной республике Молах-Ай?! Ко всеобщему сведенью: Моле не потому Моле, что Монархическое, но потому что - Малахайское!! (бурные рукоплескания) Мы не настаиваем на немедленном присоединении к автономии, потому как этот вопрос можно решить  только на всенародном референдуме. Но мы заявляем свои права на Малахайское Поле и требуем его отторжения в нашу пользу. Во избежание поножовщины предлагаем добровольно в 24 часа освободить территорию. В качестве же временной контрибуции согласимся на выдачу прорицательницы Ассоль для постоянного проживания на Харизме, с последующими переговорами об условиях капитуляции.
   Тут вся толпа пришельцев разразилась приветственными кличами. Перекрывая их раздался шуркин  вопль. Я посмотрел на Никитку и сказал:
   - Сукин сын Дон доигрался. Гони за милицией и "скорой". Глашку до города подкинь.
    Неожиданно дочь моя заартачилась, видно любопытство взяло верх.
   - Никуда я не поеду. А то ты тут еще дров наломаешь.
   - Тогда стой на стреме,- сказал я и пошел налево.

   Пока народ ликовал, Маракас болтал, а изрядно посеревший Дон отбрехивался, я начал обходной маневр вокруг дуба. Сзади него был попросту сортир для руководства и элиты Моле. Оценив вблизи его размеры и состояние, я с брезгливостью подумал:"Всю жизнь засрали" - и тут же вышел на поляну вновь. Прячась за вазонами с бурьяном я обозрел диспозицию.
   На голой земле, покрытой неизменным одеялом, сидела полуголая Шурочка в растерзанной ночной рубашке и орала во всю мочь. Поверх ее головы обе противоборствующие стороны кидались убойными словами и фразами, но ее конкретно никто не обижал. Дон еще держался и кричал наступавшему беспределу шовинистические речевки, получая то же в ответ. Ближайшие к нейтральной полосе люди сепаратно толковали в стиле:" Вы чо, ребята, оборзели?Жить надоело? - Я тя сам научу, как жить и каким быть". До всеобщей поножовщины пока не доходило. Видно, мы опаздали к началу разборок не более, чем на полчаса. Я понял, что придется потянуть время, вздохнул, расправил плечи и вышел на всеобщее обозрение, ненавязчиво улыбаясь.
   13.   
   Мое появление было замечено, раздался громкий ропот, но до Шурки я успел дойти беспрепятственно. Увидев меня, она разразилась приветственным всхлипом, обняла за ногу и наконец замолкла. Я поднял руку над головой и сказал:
   - Ша, коллеги. Если хотите дела, то послушайте человека со стороны. Это говорю вам я - правая рука нашей Царицы!
   Как ни странно, слова мои подействовали на массовое сознание и довольно быстро шум утих. Даже псевдо-Маркс, хоть и не сошел с трибуны, но конкретно примолк.
    Я продолжил:
   - Дорогие друзья бомжи, и это именно так, ибо за то время, что я здесь, мы действительно стали друзьями, и я не сомневаюсь, что и с новичками мы тоже подружимся. Дело в том, что со времен средних веков, когда этим полем действительно лет 5 управлял Акула-хан Малахайский, захвативший его вместе с нашим родным городом во время очередного набега и убитый затем на честном поединке соседским малолетним богатырем сам-Пердунычем, прошло никак не менее 600 лет. И конечно, в результате очевидно искусственного разделения двух великих побратимов - Монархического Поля и Хламиды Тоталитаризма, но все же уже сложился образ этих территорий. Я хочу сказать, что я равно уважаю вас, братья мои, где бы вы ни обитали. Если Моле славится  верностью традициям и корням, то юная Харизма пышет (так прям и сказал) задором и собирается мыслить прогрессивно. Вот и в наших спорных вопросах. Мы не будем говорить сейчас о территориальных разногласиях, ибо это действительно решается, как сказал наш уважаемый Маракас (полупоклон в сторону предателя-малахайца) за столом переговоров во время всеобщего референдума. Но встает вопрос также о местонахождении казино, если я правильно понимаю?
   Я посмотрел на Маракаса, и он согласно кивнул головой. Я посмотрел на Дона Корлеоне, и он беззвучно порукоплескал мне. Я продолжил.
   - По сути игорный бизнес вообще и казино в частности - изобретение насчитывающее не одну тысячу лет со времен древнего Египта. Но я-то думаю, что уже наши далекие питекантропы объевшись мамонтом поигрывали в очко. Поэтому, казалось бы, надо оставить его в Моле. Но в том виде, в каком мы имеем его сейчас - это дело новое. Не секрет, что до перестройки казино имелись только в Лас-Вегасе и Монте-Карло и были совершенно недоступны прогрессивной части человечества, в том числе и нам. И если исходить из современного развития азартных игр, конечно казино должно быть на Харизме.
   В этом месте моей речи группа захвата разразилась приветственными кличами без всякой подсказки. Я тем временем продолжил, изо всех сил напрягая уши в надежде услышать милицейские сирены.
   - Однако, мы должны быть объективны и принять во внимание все моменты нашего дела. Если бы речь шла просто о рулетке или покере или хотя бы одноруком бандите - ни у кого бы из нас не было  сомнений. Но наше казино особенное, в нем участвует ровесница прошлого века, за свои выдающиеся способности не зря прозванная Царицей. И вряд ли эта  неординарная личность будет чувствовать себя уютно в новых молодежных условиях.
   По толпе пробежал ропот:"Какая к шутам молодежь? Он чо, баки забивает? Ща окоротим". Но я, игнорируя эти выкрики, поднял руку и прокричал.
   - В связи с этим неразрешимым простыми способами конфликтом у меня есть предложение о его нетрадиционном решении. А морду друг другу всегда успеете начистить.
   Народишко слегка поуспокоился, а предводитель сказал:
   - Пусть гаварит. Еще 5 минут даем.
   - Да мне и 5 минут уже ни к чему. Просто навсего надо спросить об этом у нашей прорицательницы. Ибо, если она не захочет переехать, то никаких пророчеств вам не будет - и крышка.
   Я стоял, боясь поднять голову, но тут решительный голос Маракаса сказал:
   - Харашо, послушаем бабку, - и добавил.- Но это не значит, что мы спляшем под ее дудку.
   Тогда я поднял Шурку на руки и понес на ее  место на помосте. Она, всхлипнув, обняла меня за шею, ткнулась в щеку холодным носом, просипела на ухо "кагой-нятя". Я утешительно шепнул ей:
   - Не волнуйся, все будет хорошо.
   Она казалась совсем легкой, но я шел медленно, так как опять предательски заболела грудь. Черные банданы расступились, кто-то подхватил растерзанное одеяло и понес за мной. Никаких сирен не было и в помине. Маракас попятился и слез с трибуны. Я, вздохнув поглубже, водрузил Ассоль на место, укрыл холодные ножки одеялом. Она к этому времени поуспокоилась, хотя тревожно еще крутила головой по сторонам. Пошарив в кармане, я положил перед ней конфетку, кивнул Корлеоне:
   - Маэстро, прошу Вас.
   Бронзовый стон гонга прорезал гомон бомжей, знакомая вибрация наполнила воздух, наступила абсолютная тишина.
   14.
   На этот раз в транс Шурочка вошла легко. Потом я думал, что неурочность времени, голод, окружающее безумие утомили ее, и она быстрее поддалась зову гонга. Она сидела в туманном свете дня, как серая  птичка на насесте. Без мишуры было видно, что это просто очень старая девочка, случайно заблудившаяся в Моле. Но ввалившиеся глаза горели, и когда я поклонился ей и поцеловал немытую в этот раз ручку, она совершенно серьезно улыбнулась мне.
   Я спросил:
   - Будешь ли ты, о Ассоль, отвечать на вопросы?
   Она ответила согласием.
   - Знаешь ли ты, кто эти люди?
   Она ответила утвердительно.
   - Это борцы за свободу и самоопределение?
   Она ответила отрицательно.
   - Это сборище беглых урок?
   Она ответила отрицательно.
   - Это бедные заблудшие овцы в руках дурного пастыря?
   Тут Шурка возликовала. "Да! Да!"- кричала она и подпрыгивала на месте. Я ждал, что сейчас эти овцы, быстро перекинувшись в волков расправятся с нами, но они пока молчали. Даже мрачный Маракас не шевелился. Я продолжил допрос.
   - Ты знаешь, чья вокруг земля? Чье это Моле?
   Она ответила утвердительно.
   - Она принадлежит Дону?
   Нет.
   - Малахаю?
   Нет.
   - России?
   Нет.
   - Народу?
   Нет.
   - Монастырю?
   Нет.
   - Кому-то конкретному?
   Да!
   - Я его знаю?
   Да!
   - Кто же это? - спросил я в полном недоумении.
   - Я!Я!- закричала Шурка и запрыгала с новой силой.
   Думаю, что такого поворота событий не ожидал никто. По сомкнувшимся рядам пришельцев прошел ропот. Наши же во главе с Доном прокричали: "Виват, Царица!" Маракас нетерпеливо взмахнул ножом, но я быстро поднял руку и сказал:
   - Предварительные расспросы окончены. Сейчас мы выясним главное.
    В этот момент я услышал визг тормозов большегрузного автомобиля на повороте дороги при съезде с асфальта на грунтовку и возликовал. Оставалось дожить всего несколько минут. Краем глаза за трибуной я увидел бледное вытянувшееся глашкино лицо, подмигнул ей и громко сказал:
   - О Ассоль, а теперь ответь мне, согласна ли ты, уйдя со своей земли, жить с этим стадом заблудших овец в их кошаре и помогать их дурному пастырю видеть будущее и облапошивать своих вассалов в наперстки?
   Вот тут с Шуркой случилась истерика. Она издала истошный вопль и забилась в конвульсиях, видимо узрев воочию ту пропасть, которая перед ней разверзлась. Я с трудом ухватил ее в охапку и крикнул обществу:
   - Вы слышали, что решила сама Царица? - и запихнул ей в рот конфетку. В следующий момент наступила тишина, я поднял голову и увидел, что перед нами стоит Маракас и целит кинжалом прямо в сердце старухе. Тогда я с криком, не тише шуркиного:
   - Не отдам!!! - перекувырнулся с нею в объятиях и обрушился под помост. Спасительный проулок был рядом, но сил встать у меня не осталось и грудь почти разорвалась. Я опрокинулся на спину, сверху шлепнулась легонькая Ассоль. Глядя вверх я увидел черный силуэт Маракаса с занесенным ножом, серую тень, метнувшуюся из-за дуба и ударившую чем-то длинным его по руке. Тут и раздался гулкий выстрел. Я еще успел проследить, как грозная фигура  на краю помоста оседает туда, где секунду назад стояли мы с Царицей. Тут нас накрыло все тем же карминным одеялом, и я отключился.
   15.
   Когда я очнулся, то понял, что лежу на белом облаке совершенно невесомый и так хорошо мне лежать. Но внутри грызет какой-то червь, и я все порываюсь вскочить и не могу. А в ногах у меня сидит Глафира и кончиком платка вытирает уголки глаз. Я кричу ей:
   - Что ты плачешь? Подними меня! - а она не слышит и продолжает плакать. Тут впереди сделалась ослепительная вспышка, и из нее вдруг появился какой-то грозный, видимо, архангел в развевающемся белом, а за его плечами стали 2 ангела с крыльями. Я присмотрелся и узнал Мамалюка и Косяка. Я замахал им руками, и они увидели меня и подлетели впереди главного, а он отстал, потому что в руках держал тяжелый сверток. Никитка сказал:
   - Привет, Акилич! Какой ты молодец, как держался до нашего подхода! Я сразу понял, что на тебя можно оставить народ. Хоть Леонард и сомневался...
   Тут его перебил Косяк, поигрывая известным мельничным жерновом.
   - Товарищ лейтенант КГБ, не грузи ближнего на краю. Вы, друг наш Какакий, заслужили звание небесного воина, и я рад вручить тебе знак различия в виде этого жернова. Только скажи, кто такой сам-Пердуныч?
   В этот момент ко мне подлетел сам-Архангел, прижимая к груди младенца. Он строго посмотрел мне в глаза, положил руку на лоб  и сказал:
   - Сегодня я уношу одну душу. Решай - чью,- и показал мне завернутую в пеленки Шурочку.
   - НЕТ! - закричал я и проснулся.
   16.
   Я, как в белом облаке, лежал на белой постели, не чуя ни рук, ни ног. В ногах у меня сидела Глашка и вытирала концами косынки уголочки глаз.
   - Что плачешь?- просипел я. Она вскинулась, всплеснула руками и бросилась мне на шею.
   - Папка проснулся!
   На ее ли крик, но в тот же момент открылась дверь, и в палате явился грозный в развевающемся белом халате. Он подлетел ко мне, положил руку на лоб и сказал:
   - Вот и молодец, что проснулся. Больным снам не нужно верить.
   И тут я сразу понял, что лежу на койке в нашей больничке, и что пришел ко мне доктор Ибрагим Станиславович посмотреть, как я себя чувствую после инфаркту. Чувствовал я себя не очень, но был рад, что проснулся и что доча рядом. Потому что сны мне снились кошмарные. Доктор посмотрел на экран над моей головой, потрепал меня по плечу, сказал:
   - Вот и молодец, Акакий. Немного попей водички и отдыхай, а завтра в общую палату поедешь,- и вылетел вон.
   Я было хотел рассказать Глашке, что видел во сне, но она меня опередила и затараторила.
   - Ты, папаня, просто навсего оказывается герой! Этого Морака-азы по всей России в розыск объявили, а ты его не испугался, вывел на чистую воду и задержал до приезда ментов. Его Косяк подстрелил. Он, оказывается, капитан запаса, был в Афгане и из своего наградного пистолета, когда ты Маракаса отвлек, и шлепнул. Как все пришлые чухнулись! А Моле уже оцеплено было, Никита Сергеич по дороге встретил ментов, и те по рации вызвали подкрепление. Так что все сработано на славу! Я горжусь тобой!
   - А ты-то как шустра, доча! Моя школа,- погладил я ее по руке, с тоской уяснив, что все это не сон.
   - Да я-то что, - нетерпеливо отмахнулась она.- Хорошо, зонтик с собой оказался. А вот тебя, говорят,представят к правительственной награде!
   - Неужели Перепелкин?.
   - Ну конечно. Когда Герб все узнал, у него аж слезы на глазах навернулись, так он тебя зауважал. Обещает поставить начальником вахты, когда ты из санатория вернешься.
   - Как мама?
   - Да все плачет, даже клубнику собирать не может. Я уж ее сюда не пускала, ты такой...бледный лежал все эти дни. Я врача и спрашивать про тебя боялася,- и вытерла последние слезы.
   - Ну конечно, маму от меня поцелуй. А когда начну ходить, тогда пусть приходит, - сказал я. Я лихорадочно соображал, как бы ее спросить про Шурку. Но дочка сама все выложила.
   - А бабку твою мы отдали ее родне в лучшем виде. Отвезли на базу. Я привела ее в порядок, постригла, помыла, обработала ногти, переодела в чистое. Сам Герб усадил ее в инвалидную коляску, покрытую ковром. Внучка, как ее увидела, сразу на шею и в слезы. "Бабушка, как живая!" - кричит и рыдает. А старуха ничо, молчит. Дочка в ступоре встала, а сыночек - на колени бухнулся и ну молиться и креститься! В общем, все были довольны.
   - Шу...Ничего, старуха, не сопротивлялась?
   - Да ты знаешь, она ни звука не издала после того, как вы с ней сверзились с трибуны. Я даже удивляюсь, как она тебе на вопросы отвечала. Такая покорная, как кукла, все дала с собой делать. На родственников даже не поймешь, смотрела ли. Ну внучке, конечно, поулыбалась. Они-то ее сразу признали.
   - А что ты им сказала?
   Глашка сконфуженно посмотрела на меня.
   - Ты знаешь, пришлось соврать. Говорила не я, а твой Перепелкин, я только головой кивала. Он сказал, что Ассоль Аполлинарьевна была найдена его сотрудниками на территории, прилегающей к автобазе и приведена к нему. Что он определил ее, до выяснения обстоятельств, в собственный кабинет, где она и жила в прекрасных условиях. Он даже сводил их и показал диван, на котором она спала. Что кормила ее Фаина, кажется Мефодьевна, которая прекрасный кулинар. Что все его наличные работники занимались денно и нощно розысками родни. Что сразу он Марусе про ее бабушку не сказал, потому что боялся ее реакции и потому отправил к своему самому опытному сотруднику и большому психологу Акакию Ильичу. 
   Я слушал и чувствовал, как с меня спадает  кошмар  прошедших месяцев. Не могу сказать, что меня порадовал Перепелкин, хотя что еще было от него ожидать, но для родственников это был, безусловно, наилучший вариант. Я вполуха дослушивал, про рукопожатия и благодарности от известного мне дяПети, слезы подвыпившей Милы и жаркие пионерские поцелуи юной Маруськи. Во время рассказа дверь за спиной Глафиры отворилась и показалась кудлатая голова Мамалюка. Я засмеялся от радости, увидев напарничка. Глашка запнулась, повернулась и тоже заулыбалась этой смущенной роже.
   - Здравствуйте, Никита Сергеич!- сказала доча нараспев, как когда-то ее мамаша.- Проходите к нам.
   - Здорово, друг!- сказал ему я, пожимая руку. - Спасибо за чудесное спасение!
   Никитка оглянулся на Глашку, она понятливо поднялась и вышла вон. Он сел ко мне на постель, нагнулся и сказал:
   - Такие вот дела, Акилич. Дона сняли, теперь там всем Косяк заправляет. Не ошиблась бабка-то. Шурочка твоя оказалась дворянских кровей, и особняк ее папаши действительно стоял на дальнем конце Моле, до сих пор в Черемушках есть подвалы со сводами и печами. Но она была незаконнорожденной, потому и ходила по ярмаркам с теткой угадывать числа. А после революции и вовсе об происхождении молчали. Это мне ейный сынок, Петр Проскурьевич рассказал.
   А в Моле теперь все спокойно. Харизма числится его районом, Косяк ездил туда с инспекцией, собираются открывать Клуб спортивно-исторического моделирования и Дом малахайского братства. Уже райсовет дал санкции.
   Я смотрел на Никитку долго-долго, и он сконфузился под моим взглядом, замолчал. Я спросил его:
   - А ты правда лейтенант КГБ?
   Он недоуменно глянул, ответил:
   - Да что ты, Акилич. После армии звали в училище в Домске, предлагали лейтенантские звездочки. Да меня тогда уже Ирка с Егоркой ждали, не мог я их бросить. Это Вавилку нашего в суворовское определили. Повезло пацаненку.
   Тут в двери показалась Глашка, и Корнелюк сразу засобирался домой. Но дочка проворковала:
   - Вы уж меня-то подвезите, пожалуйста, Никита Сергеич. А тебе (это мне) пора отдыхать. Я вот только никак в толк не возьму, папаня, откуда ты так хорошо помнишь историю нашего края: про Акулахана этого...
   Я усмехнулся:
   - Жить захочешь - еще не то вспомнишь. Зря я что ли всю жизнь политинформации читал!
   - Ну про него я еще слыхала. А вот богатырь этот, сам-Пердуныч, он -то откуда?
   Мы переглянулись с Никиткой и рассмеялись. Так у нас на автобазе за глаза звали Перепелкина. 


                К О Н Е Ц