Утро выдалось погожим и солнечным, но почему-то это не радовало. Вставали с трудом, давала о себе знать усталость предыдущего дня, все же прошли двадцать километров, и поэтому сегодня решили отдохнуть. Лагерь наш размещался в уютном месте, среди зарослей тростника и ивовых кустов. Здесь нас не продувал ветер, а сырость почти не проникала в палатки.
После завтрака каждый занялся каким-нибудь своим делом: кто чинил рюкзак и амуницию, кто читал, а кто залечивал мозоли, натертые за семь дней похода. Все утомились, хотелось хотя бы один день никуда не идти. Не сиделось только мне. Еще вчера, определив на карте нынешнее место нашей стоянки, договорились с Григорием, что сходим в ближайшую к нам Николаевку. И вот теперь, повесив сумку через плечо, завязав шнурки на кроссовках, я вопросительно посмотрел на Григория, но тот только махнул рукой, и, прихрамывая на одну ногу, залез в палатку.
- Схожу в Николаевку, - объявил я, и, выслушав одобрительное молчание моих товарищей, отправился в путь.
Что сказать о Николаевке или как ее называют местные жители Николавке? Село как село, как тысячи других русских сел, но и как каждое из них неповторимое и необычное. В этих лесных местах села всегда располагались на поляне отвоеванной, когда-то очень давно, у деревьев, а здесь в Николаевке местность изрезана руслом небольшой речушки под названием Кермись.
Я прошел по центральной улице села, пролегавшей как раз вдоль реки, мимо крепких домов, сложенных еще в начале XX века из красного кирпича. В этих домах давно не жили люди, внутри царило запустение. Никто не топил в них печей, не сметал паутину в углах, не чинил крышу, а маленькие деревца росли из трещин фундамента, разрушая его. Дойдя до центральной площади Николаевки, я узнал в прямоугольном здании с прогнившей крышей, бывшую церковь. Она расположилась на высоком утесе, откуда был виден мост через реку и вторая часть села под названием Тарханы. Я остановился перед раскрытой боковой дверью храма и не решался войти внутрь. Мне были видны кучи мусора и говна, пивные бутылки, закопченные стены с осыпавшейся штукатуркой. Неприятный запах мочи и блевотины невольно заставил закрыть нос рукой.
- Клуб здесь был.
Старушечий голос вывел меня из состояния созерцания внутренностей бывшего храма. Я обернулся, чтобы посмотреть, кто решил помочь мне в познании истории Николаевки. То была бабуся небольшого росточка, плотная и приземистая, загорелая, как все они здесь. Она стояла передо мной и с любопытством разглядывала меня.
- Клуб был здесь.
Повторила она свою сакраментальную фразу, зачем-то переставив местами «был» и «здесь», и как-будто предостерегая меня от неосмотрительных поступков и шагов.
- А до этого, наверное, был храм? – Спросил я, и она утвердительно закивала головой.
Мы вместе обошли храм-клуб, она показала мне место за алтарем, где над склепом священника, когда-то стоял туалет. Потом, на мои расспросы о святынях, которые есть в селе, рассказала о Петропавловском источнике и объяснила, как пройти к нему. Я попрощался с ней, поблагодарил за помощь, и отправился в путь. Переправившись через реку по небольшому мосточку называемом здесь «лава» и следуя указаниям старушки сразу вышел на грунтовую дорогу, ведущую в глубь леса, но сколько ни шел я по ней никакого источника так и не встретил. Лес становился гуще, высокие сосны закрывали солнце, а дорога, окутанная полумраком, превращалась в узкую тропу. Наконец, я решил вернуться назад, и, выбравшись из леса, прошел вдоль него, обнаружив еще три дороги. В какой-то момент, мне показалось, что как будто кто-то поет. Я остановился и прислушался, пение прекратилось, но стоило мне снова начать движение, вновь слышался чей-то голосок и умолк он только тогда, когда мне пришлось покинуть пределы леса и направиться к деревни.
Было уже около шести часов вечера, когда я остановился у крайнего дома, чтобы напиться воды. На мой стук в окно на порог дома вышла полная немолодая женщина. Выслушав мою просьбу, она некоторое время молча смотрела на меня, а потом предложила зайти в дом поужинать. Хозяйка усадила меня за большой стол, покрытым белой скатертью, и оставила на некоторое время одного. В переднем углу висела икона Богородицы, и я запоздало перекрестился на нее. Было как-то неловко чувствовать себя в роли странника, за которого, безусловно, приняла меня женщина, и не быть им. Моя благодетельница принесла тарелку, на которой горочкой возвышались пышные оладьи, еще горячие и такие ароматные, что казалось, в них были собраны запахи всех луговых цветов. На стол она также поставила миску с медом и большую литровую кружку молока, о таком угощении я даже не мог мечтать, однообразная скудная походная пища успела приучить к мысли, что другой еды и не бывает. Помолившись, я принялся торопливо есть, как будто боялся, что все это богатство у меня отнимут. Между тем хозяйка сидела на стуле в стороне от меня и с каким-то умилением наблюдала за моей трапезой. Закончив ужин, я поблагодарил женщину, расспросил об обратной дороге на Надежку и покинул ее гостеприимное жилище.
Путь мой проходил теперь через Тарханы. Улицы деревни были пустынны, и мне невольно пришлось обратить внимание на группу старушек сидящих на крыльце одного из домов и мирно о чем-то беседующих. Подошел к ним, они с любопытством меня рассматривали, как некую диковинную птицу случайно залетевшую в их края. Задал им обычные свои вопросы об их церкви, подвижниках и святынях. Обращался как бы ко всем, но из бабусь отвечала мне самая бойкая и на вид самая молодая, круглолицая с озорными почти детскими глазами. Она немного заикалась и часто повторяла слова, как бы желая удостовериться, что произносит их правильно. Она рассказала мне и о Петропавловском источнике, и о блаженном Андрюше, а главное о Ялтуновских старицах. Беседовали мы около часа, сгущались сумерки и, поторопившись попрощаться со старушками, я заспешил в лагерь. Напоследок узнал имя главной рассказчицы – Параскева.
Вернулся, когда было совсем темно. Еще издали заметил свет от костра, и неожиданно вынырнув из темноты, немного напугал своих друзей, которые молча сидели у палаток. Сразу рассказал обо всех моих приключениях, и почти все загорелись пойти назавтра в Николаевку, чтобы пообщаться с Параскевой. В лагере решил остаться только Григорий, определив для себя, что это будет примерное наказание для него за лень и нежелание пойти со мной, когда ему предлагали.
Утром густой туман висел над дорогой. Мы пробирались по лесу прислушиваясь к карканью ворон и щебетанью овсянок. В Тарханах быстро нашли дом Параскевы, которая чрезвычайно обрадовалась нам и стала просить у меня прощение. Выяснилось, что вчера после моего ухода она всю ночь не могла уснуть, думая, что нарушила заповедь Христа, не предложив мне переночевать. Успокоили ее, немного с ней поговорили, оставили гостинцев: две банки тушенки и одну банку сгущенки. Она насыпала нам целую корзину огурцов, и все порывалась отдать нам еще что-нибудь из своего небогатого хозяйства. Потом мы засобирались назад и, наверное, эта встреча оставила кокое-то доброе впечатление в сердце каждого из нас.
На следующий год мы снова побывали в этих краях, специально зашли в Николаевку, чтобы повидаться с Параскевой. Из тех, кто был в походе теперь, Параскеву знал только я, но в поисках ее дома прошел мимо него, и надо было видеть огорченное лицо Параскевы, когда она меня укоряла в том, что я не признал ее.
Помню, день тот был пасмурный, накрапывал дождь. В Николаевку мы добирались из глухого села Песчанка, шли весь день и в Николаевке были только к вечеру, усталые и голодные. Параскева обрадовалась нам как родным, провела в дом, состоящим из кухни, зала и спальни и сразу же поставила перед нами большую сковороду жареной картошки, которую только что приготовила для себя. Мы молча ели, а она, примостившись, где-то с краю на стульчике, расспрашивала нас, где мы были и что видели. А потом наступила очередь рассказывать ей, и полился ее рассказ, неторопливый и спокойный, похожий на повесть из жизни святых, которые жили здесь, почти рядом, а не где-то в Византии, вот в этих селах через которые мы шли, или еще будем проходить. Мы почти не прерывали Параскеву, и она говорила, говорила, переходя с одного на другое, как будто спеша предать нам все то, что знала и видела сама:
«Мой мужик вперед меня ходил к одной девке, в Николавке, а потом к ней перестал и ко мне ходил. Ну и мы с ним собралися. А собралися как: ему в армию завтра, а мы собралися, ну и пошли, расписались в сельсовет. Шесть недель прошло, его взяли в армию. Я беременна осталась. Пошла к баб Кулине. Она говорит: «Не делай аборта, три души погибнут» «Да как же так, он толи будет со мной жить, толи нет» «Ни в коем случае не делай». А ту вот еще дома через три какой-то был Григорий из Боголюбовки. И вот приходит ко мне подруга и говорит: «Параш, дядь Гриша тебя зовет» «Зачем?» «Не знаю зачем, зовет и все». Я встала, умылась и пошла. Прихожу, он высокого роста такой, говорит: «Это ты Параскева?» «Я» «Ты аборта не делай, три души погубишь» «Да как же так» «Будет он с тобой жить не будет, а аборта не делай». И вот так меня спасли. А мужик потом мой вернулся, и мы жили долго.
А потом вселился в меня бес. Это та девка, которая до меня у моего мужа была наколдовала, и вот я ходила в Новотомниково к отцу Валентину. Он 20 лет меня отчитывал. Как-то мы сидим там, в Новотомниковской церкви, и вот говорят: «Параша, мать Анисья приехала, подойди к ней» «Какая Анисия?» «Ялтуновская, она прозорливая». А я в Моршанске взяла колбасу купила ливерную, думаю, тогда поесть вечером. Подхожу к Анисии, она сидит, я говорю: «Можно с вами поговорить?» «Пожалуйста. Да со мной что говорить, одна так приехала отчитываться, в Моршанску колбасу накупила, да на полку положила, когда батюшка нас отчитает, придет вечером поужинает» «Мать Анисия, это ведь я» «Хотим, чтобы нам было легче, наелись, а отец Валентин за нас отмаливай, изгоняй бесов, а мы мясо в пост будем есть». «А к вам можно приехать?» «В любое время и приезжай».
И с тех пор и ноги у меня прошли. Потом я в Ялтуново пошла. Все они три сестры были еще живы. Вот я иду к ним в первый раз, а у них груши были, я взяла штучки три думаю: «И какие хорошие, потом отсюда пойду, возьму, покушаю». Зашла к ним. «Ты откудава?» «Да я с Миколавки» «А мы еще не молилися Параскева» «Давайте и я с вами буду молиться» «А к нам вот так-то одна пришла, да грушов набрала и к нам вошла, говорит – отсюдова пойду возьму покушаю -, а у нас их много, грушов то, ты набери себе сумочку, мы намочили, насушили».
Потом у них еще раза три или четыре была одна. А один раз подругу с собой привела, а она без креста была, я не знала. Пришли мы к ним. Мать Анисия со мной поговорила, а потом говорит той: «А ты то чья?» «Да я вот с Парашкой подружка, она меня взяла с собой» «Ты девка?» «Да, девка» «Да как же ты сюда шла, на тебе и креста нет, а ты говоришь девка. Да я девичьего ничего в тебе не вижу. Ты самогонку не гони, а то так-то одна гнала, гнала…Кто самогон гонит под домом на три вершка горит». Она пришла домой, а дом-то у нее сгорел. И не девка она была».
В час ночи, Параскева закончила свой монолог. Сидели мы притихшие, и каждый думал какую-то свою сокровенную думу, пытаясь осмыслить все, что нам сказала эта Божья старушка. Вот ведь как получается, жива она Святая Русь, несмотря ни на что, и думается не случайно мы попали сюда, чтобы понять, прочувствовать это.
Параскева устроила нас спать: нам постелила на полу, командира нашего поместила на своей кровати, а сама расположилась где-то в уголке. Ночь прошла спокойно, а утром, позавтракав жареной картошкой, запивая ее козьим молоком, отправились мы помогать Параскеве по хозяйству. Хозяйство у нее оказалось небольшим: коза, большое поле картошки и огородик. Собственно молоко, картошка, соленые огурцы и капуста были ее основной пищей в течение всего года. Сено для козы она заготавливала сама, благо луга находились рядом с домом. Большой стог сена стоял посреди двора и нужно было его забросить на чердак сарая, чем мы и занялись. К обеду с работой справились. Параскева снова нажарила большую сковороду картошки и мы, усевшись на кухни за круглым столом молча ели. Она тоже молчала, сидела в сторонке от нас и о чем-то думала. Вдруг встрепенулась и заговорила:
«Вот о чем не рассказала-то я вам. Жила у нас еще Дуня-слепая. И вот иду я по стежечки, а она целиком. Я спотыкаюся, а она нет. Я зрячая спотыкаюся, а она слепая с боку идет не спотыкается. Она перед смертью звала меня, да я не пошла. Померла уж как два года будет.
Дуня то обедницу отслужит, люди садятся обедать, а Дуня не садится, придет в нетопленную избу и затапливает, не воды не хлебца нету, слепой человек.
Она не открывая дверь, знала, кто к ней пришел. Крысы у нее все кругом прорыли, а зимой вся вода замерзала. Потом с ней какая-то гадюка спала, вот как ляжет Дуня спать, она лезет, ляжет к ней на грудь и лежит. Дуня и тронуть боится, и заснуть не может. Как рассвет гадюка уходит. Дуня Степану говорит: «Степан, да со мной кто-то спит» «Да кто с тобой спит» «Какая-то гадюка». Вот Степан переночевал у нее в доме, а при Степане она не вылезла. Он ушел, она опять появилась. Дуня набралась смелости, под одеяло рукой залезла и вместе с одеялом ее сбросила. Она ушла и больше не пришла. Вот я думаю, не гадюка то была, а бес.
Как-то трактор привез дров Дуне и тракторист ей сказал: «Дуня, чтобы к утру тележка была порожня». Стала она подходить к ней, тележка открылась, и дрова на нее посыпались. Она после этого вся согнулась. Потом еще всю ночь таскала дрова на двор.
Слепая она с трех лет, оспой заболела, все лицо в больнушках и глаза все затухли. Мачеха с отцом уходили на работу, говорят: «Ну придем умрет уже». Пришли, кличут: «Дуня» «Чё» «Да ты жива?» «Да я жива, мне полегче стало».
И с детства она прозорлива была. Сидит на завалинке у себя, никуда не ходила, а знала где Раевка, в какой стороне Николавка и куда солнышко садится. Вот она мне говорит как-то: «Пойдешь, Параша домой, трактор тебя догонит, ты в него не садись. Ты в кусты зайди, а он проедет ты потом пойди» И так все и было. Или придешь к ней, она говорит: «Мужик с тобой встретился, ты ему что сказала? «Да ничего, а ты его угадала?» «Да» «Кто?» «Ваня Егоров Надеждинский». Тринадцать лет я к ней ходила. Вот затоскует вся тело, хочу к Дуне».
Она умолкла на время, как бы вспоминая и стараясь по возможности рассказать нам все, что знала сама, а потом заговорила снова:
«Тогда церквей то открытых не было, к дедушке Ивану ходили, у него была хожалка, бабушка Ольга, там они в Боголюбовке жили. К нему на Пасху собирались со всех сел. Служили у него там. Уж как сорок лет прошло с тех пор. И баб Дуня там служила.
В Кермиси, тетя Ольга жила. Старенькая стала, не годилась никуда, и из дома ее племянница взяла к себе в Кермись. А племянница эта была почтальоном, и когда уходила на работу ее одну в доме оставляла. Я к теть Ольге приду, ключ возьму, открою, наговорюся с ней да опять закрою. Она уж лет десять как умерла.
В Боголюбовке похоронена девка Евдокия. Ходила она туда, где Христа распяли. Три года не была. Пешком ходила, наклала лаптей в сумку, сухариков и пошла. Рассказывала она как вышла как-то в поле и иде ночевать не знает. Глядит, вроде как домик в поле, зашла переночевала, а утром проснулась – это снопы.
А еще дедушка Сергей (см. очерк «Странник Сергий») у нас тут был, к нему издалека приходили. А отец Григорий с бабкой Ульянкой жили, где источник, у них пчельник там был. Хотите я вас туда свожу?»
Конечно же, мы с радостью согласились. И повела нас Параскева к Петропавловскому источнику, который я в свое первое посещение Николаевки, так и не смог найти. Источник этот находится в лесу в овраге, за Тарханами. Народное предание утверждает, что источник был ископан неким старцем проживавшим здесь же в лесу. Он часто бывал на источнике и подолгу молился. С источником связывают еще одно имя местной подвижницы старицы Ульяны. В былое время на Петропавловский родник, если случалась, какая болезнь среди домашних животных приводили скот, окропляли водой, и болезнь проходила. На источнике стоит большая храмовая икона святых апостолов Петра и Павла, а также крест с небольшими отверстиями от пуль в нескольких местах: это в 70-е годы местная молодежь любившая устраивать рядом с источником пикники упражнялась, стреляя в крест из мелкокалиберной винтовки.
Вернувшись с родника, мы быстро собрали свои вещи, и Параскева повела нас огородами к дороге, что вела на Кермись и далее на Эммануиловку. На границе двух сел Печины и Николаевка мы, попрощавшись с ней, заспешили в путь, выстроившись, как обычно друг за другом. Параскева еще долго стояла и смотрела нам в след, осеняя наши спины крестным знамением.
Больше с ней мы уже никогда не встречались, хотя еще много было походов и разными дорогами мы ходили, но трудно добраться городскому человеку до деревенек расположенных в дремучих моршанских лесах.
Октябрь-ноябрь 2005 г. (1996 г.)