Вокзалы – о эти поддувала, эти сопла, эти сфинктеры города моего! Это через вас неусыпно, денно и нощно прибывает донная кашица человеческого продукта Эта муть, отбросы, отрыжка Оттого вы так густо облеплены слизью и осаждениями, что работаете, не продыхая, неистово подкачивая все новое, что гаже и гаже...
Все ли вокзалы мира одинаковы? О, нет!
Не нужно колесить по бывшей России чтобы пролистать и всмотреться в вас, несчастные сограждане мои Лучшее в вас и лучшее на вас вы прихватили для такого случая – с чемоданами и колесной поклажей, с целофановыми мешками наперевес и с зажатой в кулаке биркой камеры хранения - в бурых полупальто и вышитых овчинах, в меховых кацавейках и подколерованной норке, в черном, сизом, буром, алом и сливочно белом - я признаюсь, скорбя и сокрушаясь, клокоча и цепенея, умоляя простить – я ненавижу вас Отштемпелеванные инородными чертами – ваши лица сводят меня с ума
Где еще можно окунуться в этот концентрат грязи и мерзости биологической, в потеках пенно-клейкой тягучей мокроты и сукровичных плевках, в счесанной парше, в блевотине и распадающемся на молекулы зловония отвратительном утробном извержении ...?
Ваша речь сводит меня с ума Ваш запах проникает под хожу, он заполняет поры и распирает глотку Я становлюсь им - я выдыхаю им же
Вот посекухи в плотной побелке на прыщавых щеках, с копеешными свиными глазками, на пестрых голенастых мослах раскачивают неоформившимися бедрами, парочкой – как бородавки – слепились у ларька, под которым бомж сосет вывалянную в помоях булку
А вот группа граждан в тренировочных брюках, черных шапочках, натянутых на лбы круглых голов Их плоские сумеречные лица густо окрашены разливным румянцем и бессмысленно испуганны, они держатся стаей, притираясь друг к другу спортивными сумками Вот бежит ошалелая товарка со сбитой набекрень норкой, волочит чемоданы коренастый муж ее, сверкая золотой фиксой
Эта лавина м у с к у л ь н о й силы, что обрушилась на город – она закрыла его легкие, она, этот мощный сорняк - забил все
Я в вагоне метро уронила взгляд на женское лицо – не молодое, не старое, не безобразное, не восхитительно красивое – обыкновенное московское лицо Я смотрю не отрываясь, так, что женщина не поднимает на меня глаз, придавленная моим неожиданным вниманием – она пересмотрела на себе все и не может понять, что такое я углядела в ней ею недосмотренное, что такое она проглядела на себе, отчего я не могу оторваться? Она и не догадывается, с какой благодарностью я смотрю на ее опущенный профиль, на ее -«местное!» - лицо, скрывшееся на мгновение за черным рукавом мусолящего телефон гостя столицы
Я живу в с в о е м городе с ощущением вдруг выброшенной на общую панель, с ощущением разомкнутости границ, разрушения стен, уничтожения ограждающих конструкций Шаманская пляска, водоворот, истеричное оживление, хаос стихийного наполнения чужеродными людьми этого общего пространства, в которое я принудительно изгнана из своей прежней жизни
Повсеместное ощущение тотального вокзала, общей комнаты, барака
То, что до недавнего времени казалось вечным в рамках личной вечности – дом, город, улица – приобрело характер стремительно убывающего и утрачивающего черты приватного: обобществлено и обобществляется все – пространство, время, речь, территория, воздух города, тишина, картинка перед глазами - все принадлежит всем и больше никому в отдельности
Зал ожидания, порт прибытия, греческий базар... Негде укрыться
Даже в своем жилище ты досягаем и открыт
Кто-то безнаказанно всесильный разместил тебя за стеклом и посредством мощных и умелых средств может подавлять тебя звуком, светом, ограничением кислорода, физическими уколами, температурным перепадом - несовместимым с жизнью воздействием в виде телевидения, мобильной телефонии, репродукторной связи – это такие ходы, по которым к тебе доступно впустить все, что угодно: газ, кислоту, дым, вымораживающую стужу, смертельный зной – все то, что есть для тебя фатальная опасность
Да простится мне излитая желчь всеми, кого нищая беспросветная житуха гонит из родных мест на поиски лучшей доли Простите
Простите, обманутые и обманувшиеся ею, простите оступившиеся однажды и забитые пинками ближних, выкинутые на панель, распавшиеся гноящиеся души в ошметках досаждающей плоти Простите
Простите, не нашедшие в себе сил, слабые и увечные Ибо не зарекайся и не суди
Но вы, другие, ответьте: зачем, растоптав закон природы, вы переплавили абстрактную любовь к дальнему ближнему – в разрушительную конкретную ненависть к катастрофически близкому дальнему? Зачем вы втолкнули его в мое личное пространство, невежественные умники с коротенькими мыслями? Коротенькими – в масштаб, в меру своих близоруких горизонтов и задач, временщики, живущие на протяженность от пуповины до подвязывающего жгута в покойницкой?!
Простите.