ГЛАВА IX
«Слово есть средство общения,
ибо слово выражает суть мысли»
Лишь только лучик солнца коснулся весёлой ямочки на румяной щеке девушки, как веки на миг задрожали, небесной синевы глаза раскрылись, и новый постоялец древней кельи, ещё не совсем сообразив, где она находится, принялась рассматривать нехитрое пространство.
А солнце стремительно проникало всем своим теплом и светом через створ узкого окна кельи…
- Проснувшись, я не скоро могла сообразить, где я нахожусь. И лишь редкие обрывки вчерашних впечатлений, как-то смогли восстановить мою память. И я реально стала ощущать своё первое пробуждение в этом городе, в этом монастыре. Я всё ещё с огромным удовольствием нежилась в простой железной кровати, которая только и может представлять неотъемлемый интерьер монашеской кельи и солдатской казармы. И мне казалось, что так комфортно и уютно я ещё ни разу в жизни себя не чувствовала… Возможно благостно действовала, какая-то исцеляющая чистота ауры этой комнаты? Хотя и понимала, что энергетика этой кельи, за многие времена могла поменяться не единожды…
Сколько же дней и ночей проведено в этом «святилище» искателями иной, не мирской жизни? Которые искренне бежали от светских будней, ища отшельническую жизнь, и мечтавших о Небесах Обетованных, а нашедших здесь тишину и покой…
Но в последние годы, здесь находился интернат для глухонемых, которые и обрели здесь мир и человеческую заботу. Только вот смогли они здесь прочувствовать тишину и благость этой ауры? Ауры, пребывающей в лёгком шуме, разноголосого пенья птиц и задушевного перезвона медных колоколов, проникающих через узкие окна келий. Что до глубины сердечных дум может взволновать заблудший разум… Когда встревоженная совесть будет способна нести бесконечные покаяния, за давние ошибки шагов бесчисленных…
В углу, возле небольшого окна, был расположен очень маленький столик. А точнее, подобие подставки, на которой стояла свеча в медном подсвечнике. На стене висели три иконы с изображением Богоматери, Иисуса Христа и Николая Угодника. Возле этого столика лежал чистенький коврик, ручной работы, из цветной дерюги.
Я осторожно встала, подошла к столику и зажгла свечу. Потом, не зная, что делать дальше, села на колени… И не зная ещё ни одной молитвы, я, как бы стыдясь этой неловкости, закрыла глаза, и произнесла первые слова, которые оказались благодарственным словом за мою счастливую судьбу. Я поняла, что я раскрывалась перед Богом и перед всеми Святыми, о которых я только знала…
И я поняла, что я искренне молилась, что я благодарила вся и всех, кого только знала и помнила… Конечно я понимала, что молитва моя была бессвязна и нескладна. Но я, как никогда страстно захотела молиться перед свечой и образами, что висели передо мной и требовали от меня каких-то обещаний. Чего они так смотрели на меня, я тогда ещё не понимала… Ибо, по настоящему, искренне я молилась впервые, в этот момент, в одинокой келье при горящей свече и «грустных образах», которых еле-еле касалось, с трудом проникающее в оконце, нежное солнце…
Я так и не знала, к чему это можно было отнести, толи к моему везению, толи к удачливой такой судьбе, а может быть к этому древнему обиталищу. Но это моё первое пробуждение через древнюю старину, в этом «святилище», предвещало мне счастливое светлое будущее, где меня и ждало окончательное пробуждение…
В эти дни я ощущала себя невероятно счастливым человеком, окунувшимся в волшебное море тепла и ласки…
Я уже чувствовала себя истинной вологжанкой.
И как-то неожиданно быстро я увлеклась своей преподавательской работой. Вся премудрость которой заключалась, в теснейшем общении с милыми ребятами, которым была нужна моя техническая помощь. И где нарабатывалась моя духовная работа над собой.
Мои подопечные, были невероятно шустры, сильно увлечённые музыкой и живописью. Преподавала я им предметы по классу фортепиано и сольфеджио. А так же, у меня с ними проходили уроки по живописи и техники рисования.
Но главное, я вместе с моими подростками обошла и объездила все окружные монастыри и заповедники. Мы ходили в длительные походы и плавали по рекам и озёрам, на лодках и байдарках, при этом собирая много полезных материалов для наших работ и выставок. Так же мы организовывали культмассовые походы с концертами и выставками работ моих подопечных. И в этом нам помогали оформители и реставраторы храмов и музеев, среди которых у нас было много знакомых талантливых художников.
Но по вечерам, после работы, я любила бродить одна вдоль озера, что близ Кириллова монастыря. И я постоянно брала с собой этюдник, в котором уже немало было набросков, интересовавших тогда меня, построек монастыря. Где я, вплоть до мельчайших подробностей, деталировала старинные узоры.
И вот, однажды, проходя вдоль монастырских берёз, я решила заглянуть в местную забытую часовенку. Она выглядела на фоне реставрированных строений, какой-то серой и заброшенной, одинокой святыней забытого прошлого.
На склоне крутого холма, под кронами старых-престарых берёз, приютилась потемневшая от времени, вся в трещинах, деревянная часовня. Говорят, что она была срублена самим преподобным Кириллом…
Я знала, что её редко кто посещал, даже среди самых любопытствующих туристов. Но на меня сильно действовала её смиренная молчаливость, словно образец русской покладистости. Которую, даже не смел нарушить вездесущий гомон птиц, ютившихся на её горделивом куполе…
И вот, когда я вошла туда, дух старины овеял меня еле ощутимой прохладой, невольно вызвавшую во мне трепетную дрожь… И я, словно во сне, в сумраке древности, невольно почувствовала себя в забытых веках её славы. И расплывчатые образы русских героев являлись мне в своих латах и рубищах, в звенящих кольчугах и, в туго перетянутых поясами рясах. Руки их были оплавлены воском от, тускло горящих сечей, которые они крепко держали, словно искрящиеся кресты…
И всё же одно видение мне представилось совершенно четко, что я даже могла его рассмотреть до мельчайших подробностей.
Да, неужели это он, преподобный Кирилл?...
Передо мной стоял со свечой в руках, обелённый той же седой древностью, сухощавый старец, выше среднего роста, с сияющими умными глазами, удивительно по-молодецки смотрящими. Его лицо, пергаментного цвета, было обрамлено длинной седой бородой. Длинные волосы белоснежного цвета, кольцами спадали на плечи и его бороду. Одет он был в черный хитон с капюшоном, выцветший до серого цвета. Свет, исходящий из узкого оконца, освещал его со спины, от чего казалось, что старец излучает этот свет всей своей осанистой плотью, где над головой образуется лучистый нимб…
Оправившись от внезапного замешательства, я смогла ощутить всю реальность происходящего, и первой заговорила.
- Здравствуйте!
- Мир добрый, сестра моя!
Немного выдержав паузу, я продолжила своё знакомство.
- А я живу недалеко от сюда, вон в той келье… А звать меня Татьяной… Я приехала сюда, чтоб учить детей музыке и рисованию…
А Вы, вероятно, и есть отец Александр?
- Да, меня зовут Олександром, сестричка. Я тоже живу здесь рядом с тобой, но вижу тебя не впервой.
Теперь я поняла, откуда возникло ощущение, что кто-то за мной наблюдает, когда я рисую свои этюды. Но оглядываясь, я почему-то его не находила.
И новое молчание, как бы испытывало атмосферу храмовой тишины… И энергетика её ласково наваливалась на мою хрупкую девическую сущность. Я тогда первой осмелилась нарушить возникшее замешательство.
- Удивительно благостное состояние мне приходится сейчас испытывать. Ведь оно так сильно отличается от первых впечатлений моего пребывание в этих местах. Наверное, за исключением моего первого пробуждения в монастырской келье, - его внимательные карие глаза, вдруг сделались мягкими, по-детски излучающими какие-то озорные искорки, - но мне не понятно, почему же до сих пор, сей храм не ведает рук реставратора?
- Наверное, не наступило время его. Существует незыблемый закон, который во всём определяет своё время. Вот и наша «старушка» ожидает свой черёд. Да, вишь, как терпеливо ждёт-то, что заметь, она сама по себе молодеет уж, - в его речи, с очень звучным ударением на букву «о», слышится отчаянный восторг и какая-то детская непосредственность, - Ведь ты же много успела обойти со своим карандашом и листочками, вот и сейчас они у тебя припасены. А вот за эту «храминочку» ещё, как видно, не приступила. Как вишь, и у тебя не созрело время-то ещё, чтоб обозначить древность эту многотерпимую…
Видимо сам человек, ко всему, к чему он желает соприкоснуться, должен иметь определённую зрелость, - и, заметив моё мысленное согласие, он продолжил, - да, именно зрелость. Как впрочем, у любого ученика, который проходит свою школу постижения этой зрелости.
Но в этом деле, дорогая моя, сестричка, нужна другая школа. И это школа жизни, которая и даёт истинные знания, открывая талант и способности. Школа жизни – и есть школа творчества… Ибо, в такой школе может развиться талант, дающий зрелую готовность к тому, к чему нужно будет прикоснуться, испытывая воистину судьбу свою. А чем ты там соприкоснёшься, что это у тебя там созрело, это уже проявит душа твоя, да сердце. А руки, какие бы они ловкие ни были, они только покажут то, что внутри созрело. Вот так-то…
- Да, отец Александр, я это здорово прочувствовала уже здесь, посещая церкви и музеи. Ведь каждая икона и каждая роспись по-разному могут затронуть чувства восприятия. У одних я готова часами стоять и восхищаться. Некоторые иконы невольно молиться заставляют, где еле сдерживаются слёзы. Другие же, да, простите меня за бестактность, с каким-то тяжким осадком ощущаются…
- Вот, вот, так оно и есть, сестричка. И те и другие воздействуют-то правильно. Вся премудрость в том, с чем ты подошла к этим картинам и иконам, да к образам иным. Ведь то, что вложено в них мастером, будь то хорошее, иль нет, проявит себя так до конца существования своего. А это значит и есть суть изделия, энергия его, как принято сейчас толковать о творениях подобного рода. А вот что в ней, может и негатив, а может и польза лучезарная…
Талант он что, как источник, из которого истекает вода. А она, кроме чистоты источника, ещё несёт и информацию, того источника. А ведь у вас уже многие и сами научились заряжать воду неизвестно чем… И всё это с помощью рук, или приспособлений каких. И всё это вы вкушаете, может от праведника, а может и от шарлатана…
Так же и в деле подобного искусства, все мы сами «заряжаем» своё творчество, с помощью души, прежде всего, а уж потом, талантливыми руками творим. Конечно, вам сейчас много возможностей дано, сколько хороших красок и кистей понаделано. Да масла и лаки всех цветов вам предоставлены. А тайну таланта души, познать-то, ох, как не легко! – его лицо снова сделалось задумчивым, с какой-то отчаянной грустинкой в глазах…
- А я кажется понимаю, что есть сокрытые тайны в искусстве письма иконы, и даже в подборе красок…
- Ну, ну, дерзай тогда… Над тайной письма великого Дионисия, до сих пор ещё много художников и иконописцев карпеют, и что…
- Здесь всё проще. Как Вы заметили, много нужно доверить сердцу, и оно подскажет, какая технология письма более приемлема. Ведь эти лаки и краски, что «полуфабрикаты», им именно та энергия души и нужна, которая обогатит их колер. Это как в фотографии, краски проявляются в энергии мастера. Ведь Вы сами так работаете, и многое сумели сотворить, даже вон, Дионисия понять смогли…
- Ты Танюша, большая выдумщица… А кто тебе обо мне-то сказал? – впервые он назвал меня по имени. А то ведь всех он, как равных себе называет, как и меня, «сестричкой».
- Дядя, Фёдор…
- Федюня, говоришь, тебе сказывал, - лицо его снова обрело аскетическую строгость, и в голосе появилась волнующая нотка, - И что он ещё наговорил тебе обо мне? Наверно, что я ровесник самого Кирилла? Или же, я и есть тот самый Кирилл Белозёрский? – лицо его моментально повеселело. А глаза говорили, что и о. Александр, тоже умеет неплохо подшучивать. Хотя, как знать, ведь никто не знает точно его возраста…
Уловив мои мысли, он тут же загасил свечу, и осторожно ступая по половицам храма, повёл меня к выходу.
- Будет время, сестричка, мы с тобой ещё о многом потолкуем. Да и касательно духовного коснёмся тоже, я заметил, у тебя к этому жажда есть… И ты услышишь даже то, о чём твой Федюня не ведает…
Солнце, склоняющееся к западу, бросало необыкновенно лучезарный свет на этот храм былого русского величия, где искренне постигалась труднотерпимая вера православная. И где обязательно сокрыто множество тайн былой российской славы…
Попрощавшись со мной низким поклоном, от меня медленно уходил, осторожно ступая по проторенной тропинке, самый непосредственный «экспонат» седых времён русского лихолетья…
После того, как я проводила о. Александра, мне всё же пришла эта озорная мысль, чтобы попытаться нарисовать эскиз часовенки. И вот тут я поняла старца. Как не пыталась я сосредоточиться на своём рисунке, в этот раз эскиз мне не удался.
И лишь, в тёмном проёме храмовой двери смутно высвечивался образ, седого, как лунь, старца. Который с улыбкой напоминал мне свой девиз: «Созреть надо!».
После же непродолжительной прогулки, я уединилась в своей келье. И наспех вскипятив себе чаю, я как истинная вологжанка, долго и много пила чай с мёдом…
Почему-то в этот вечер я долго не могла уснуть. В глазах долго стоял образ Белозёрского старца.
Господи, как же они похожи… Прошлое и настоящее…
И вот, прошло ещё несколько дней моего пребывания в Кириллове, как лето перешагнуло свой зенит, и « белые ночи» нехотя стали уступать своё светлое время, более тёмному периоду…
В один из выходных дней, я решила посетить Ферапонтов монастырь. Где в одном из храмов, проводил свои реставрационные работы, дядя Фёдор.
Увидев меня, он несказанно обрадовался. По-молодецки, спрыгнул с «лесов», о передник, вытирая запачканные краской руки.
- Танюшка, какими судьбами? Неужтоль тебя к нам переводят, этакую-то красавицу… Да ты не смущайся, вишь, как покраснела…
А мы тут, вишь, каку красу наводим.
И нельзя было обратить внимания, как Дионисиевские росписи, с поразительным мастерством иллюстрируют древне иудейский цикл Акафист. Занимающий сцены «Вселенских соборов» и орнаментные медальоны. Что так характерно насыщены вишнёвым цветом, хорошо сочетающийся с охристыми тонами нимбов и крыльев Архангелов. И как-то, по особому свежо и чётко вырисовывается архитектурный фон, с цветовой гаммой, от тревожного состояния – к успокоению… Где мастерски использованы сильно разбавленные и глубокие иконописные тона.
Внимание Тани не скрылось от дяди Фёдора.
- О, это самая величайшая из священных тем, которая посвящена прославлению Богоматери. Именно здесь Она, как символ женской чистоты, мудрости и непорочности.
А вот эта роспись, есть величайший итог творчеству, как самого мастера Дионисия, так и его ближних сподвижников. Я это с особой гордостью хочу представить, как одну из талантливейших эпох древнерусской живописи.
Вишь, кака классика, на грани старого и нового. Ведь это настоящий памятник традиционного классического письма русских художников иконописцев.
Ты пойми, Танюша, мы тоже тута не малярные работы выполняем. Ведь мы порою кистью водим по сантиметру в день, для того, чтобы правильно повторить тона заложенной цветовой гаммы. И, чтобы сохранить манеру письма тех времён, дабы передать впечатления той давней эпохи. Посмотри, именно такой композиционный принцип сродни декоративному народному творчеству. И мы сейчас пытаемся к нему приблизиться…
А ты посмотри, как твой лик сподобен лику Марии…
- Да что Вы говорите, дядя Фёдор, - смутилась девушка…
Но если, девушка, у Вас есть ко мне какие вопросы, я готов на них ответить.
А я и вправду, прокручивала свои вопросы к дяде Фёдору. Но сейчас, почему-то растерялась, о чём хотела спросить. Ибо тема увиденного здесь, этих величайших фресок, не отпускали мои мысли. И я долго не могла отключиться от этой, словно старая жизнь, стены…
А дядя Фёдор внимательно ожидал моего вопроса. И ещё раз обтерев свои руки об запачканный передник, он выразил своё долготерпение, и решил начать разговор сам.
- Думается мне, что тебя беспокоит проблема зрелости?
- ???
- Ну, ведь ты успела же увидеться со старцем…
- Да, я с ним встречалась в старой часовенке…
- Я отлично знаю, что после каждой беседы с ним, можно находиться в некотором замешательстве. А те загадки, которые он любит задавать, ещё долго будут тревожить твой разум. О чём вы говорили?
- В основном, о часовне, которую я тщетно пыталась заэскизировать. И меня действительно беспокоит эта тайна её, о которой, как мне кажется, ведает только он. Ведь этой часовенки я не видела ни на одном рисунке. Ведь она очень древняя, правда?
- Точно так, как и он сам…
- А сколько же ему лет?
- А точно сказать никто не может. Наверное он и сам не знает этого. Может – 160, а может и все – 600, - ха-ха-ха…
- ???
- Но то, что ему уже более ста лет, это совсем точно. Ты не гляди, что он такой молчаливый, и только присматриваться любит. Он всё, всё улавливает, и очень здорово разумеет в нашем деле… Но, уж если он разговориться, то услышишь столько полезной мудрости, что за всю жизнь столько не услышишь. Вот так-то, Танюшка…
А то, что ты ещё не готова сотворить этот древний сюжет, видимо в сём есть своя закавыка. То такая закономерность, Танюшка…
Вот смотри, твой характер по-настоящему только начинает формироваться. Это тоже такая закономерность, что ли. А, обладая такими качествами, как покладистость, требовательность к себе и к другим, а также вежливость и аккуратность, то это в любом мастерстве имеют очень большое значение. Это очень важно, Танюша.
Так вот, учти, мастер, обладающий такими качествами, будет с критической оценкой, терпеливо и долго подходить к нужному творчеству. Это тоже факт…
И эта решимость исполнения задуманного, будет действовать только в соответствии с готовностью что-то сделать.
Но вот, смотри, есть другой тип людей, к которым в какой-то степени и я отношусь. Так вот они могут сходу, экспромтом правильно решить свою задумку. И пока их мысль действует в творческом направлении, они будут стремиться решить поставленную задачу, пока у них горит внутри, чтобы не утратить этот энтузиазм. Ведь из них исходит эта творческая сила, этот порыв сотворить. Если хочешь, то пока существует этот творческий «аппетит», то в таком порыве могут быть допущены и какие-то неучтённые моменты, из-за которых и произойдут творческие «завалы», ошибки, то есть.
Представляешь, если так работает скульптор. Ведь он будет долбить свой камень до тех пор, пока не добьётся нужных очертаний. Со стороны, глядя на него, можно подумать, что он это делает как-то неосторожно, небрежно даже. Того и гляди, ненароком заденет какую-нибудь важную деталь, и испортит её. Да и всякие там стружки и крошки летят во все стороны, а он на это не обращает внимания.
А для него ведь важно, не утратить этот творческий пыл. Этот стремительный порыв вдохновения. Куда он вложил всю страсть своего таланта, и всё своё мастерство…
Ты же, Танюша имеешь совсем другие качества. Которые тебе никак не позволят, вот так просто, без критической оценки, приступить к творческой работе. Ведь ты каждую детальку своего творчества будешь шлифовать да приговаривать. А осколочки-то, аккуратненько все в коробочку складывать.
Вот тут и сказывается твоя зрелось, где ты будешь дожидаться окончательной решимости, чтоб вот так сотворить. И готовность твоя придёт – когда внутри всё это созреет. А это очень здорово, Танюша!
А пока у тебя вот этой самой зрелости-то и нет. Ты не обижайся, Танюша, но пока ты не сможешь приступить к тому, к чему ещё не дозрела.
- Да, да, да, я всё это понимаю. Потому у меня эта боязнь и проявляется, когда я здесь очень хочу изобразить что-то такое, о чём раньше и не мечтала… И мои эскизы просто не удаются, почему-то не слушается карандаш… Так же и с часовенкой, видимо я и вправду к этому ещё не готова…
- Вот, вот, не дозрела ещё. Я видел у тебя в альбоме много птичек разных красивых. Вот и рисуй их, они у тебя очень здорово получаются. Благо их здесь много порхает…
- Это всё так. Но меня сейчас интересует другое творчество. И ведь я к нему не только подхожу, я уже здесь, я рядом с ним… Что же мне теперь делать? Может быть, проявить этот порыв, как Вы говорите, этот творческий напор? Ведь решительность-то есть, сотворить прекрасное…
- А как же внутренняя твоя готовность? Ты уж, пожалуйста, будь к себе повнимательней, не терзай себя так. А дозревай-ка лучше, дочка… Чтобы цыпленок вылупился из яичка, никто его от тудова вынимать не станет, как захочется того. Потому что, даже дети знают, что он сам появится в своё время. Он только в срок вылупится…
А твой возраст, да и характер твой, в своё время проявят талант твой. Не спеши, когда хочешь сотворить красивое. Ты дозреешь до полной готовности, и тогда сотворишь то, что тебе будет по силам. А пока делай то, что умеешь красиво сделать. Людям это понравится, и они оценят это по достоинству.
Я вот слыхал, как твои-то подопечные тебя любят за твои стихи и песенки. А ну-ка, давай споём вместе, - и, в момент, когда с церквей зазвучали колокола, дядя Фёдор обнял Таню за плечи и громовым голосом затянул, «Вечерний звон»…
В этом гулком храме, его голос звучал словно оживший голос Куприновского героя. И незаконченные ещё образа на стенах храма, казалось, оживая, сами подпевали ему эту старинную русскую песню…
Я ещё не знала, что такое «нирвана», но что-то жаркое такое колыхнуло в моей груди, я почувствовала какое-то необычайно благостное состояние, и с этими нахлынувшими чувствами парила под куполом храма… Сквозь набежавшие слезинки, виртуальные видения переносили моё сознание в, медно звучащую, реальную древность…
На удивление, всё представлялось, как в прожитой жизни. Сохранившиеся отдельные фигуры образов, ещё не успевших получить новое предначертание, представляли яркий первоначальный колорит древней росписи. Где порою смешивались воедино современная и древняя росписи. И в свете увиденного, всё это представлялось, как фантастическая живопись на старинную тему…
На многих одеждах созданных образов чётко проявлялись голубые и зелёные тона, не утратившие своей первоначальной прелести… И я уже, не просто вижу, я, паря вместе с ними, чувствовала, как светло-синий фон всё более превращаясь в серые тона, мягкой пеленой наваливался на моё сознание…
Дядя Фёдор, заметив моё необычайно эйфорическое состояние, неожиданно мягко и тихо спросил, то, чего я сама боялась себя спросить.
- А ты, Танюшка, верующая ли?
Я в полном смущении, ещё не оправившись от увиденного, не понимала вопроса, и не знала, что на него ответить…
- Не знаю, дядя Федя. Что-то внутри чувствую, особенно, когда попадаю вот в такие ситуации…
- Ты же, дочка, уже долго в святыне пребываешь. Да и сама душой чистой обладаешь. И всё же пойми, поверишь по-настоящему тогда, когда Бога узришь не токмо в себе, но и в других, в каждом ближнем узришь.
Я ещё больше скажу, Танюшка, - его голос перешел на шепот, когда он стал прикрывать свой рот рукой, - если Бог для тебя станет всем и везде, во всём, что тебя окружает. И ты поверишь не токмо в каждую травинку, на которую наступаешь, но и поверишь в каждую душу, за которую искренне молиться захочешь. То знай, Танюшка, ты верующий человек…
И я, бывшая «комсомолка, спортсменка, студентка» атеистка, в конце концов, по-настоящему смогла увидеть в этом провинциальном, простом и чуть грубоватом мужике, светлую душу. И, действительно, увидев в нём зачаток Бога, я поняла его! И я поняла, что я действительно верю… Во всяком случае, мне так этого тогда хотелось. Потому как я ощутила, как близки они: счастье и вера…
/продолжение следует/