Формула ужаса

МАЛЕНЬКАЯ ПОВЕСТЬ С ЭПИЛОГОМ И ЗАКЛЮЧЕНИЕМ,события коей происходят в начале 90-х годов прошлого века

1.   
 9 августа 199... года в городе Нижнеокске стряслось происшествие, которое и происшествием-то не  назовешь: человек помер.

Мальчишки под вечер проникли в заброшенный, давно уже приговоренный к слому деревянный дом и наткнулись на труп. Николай Алексеевич Фатеев, как было вскорости установлено, скончался от сердечного приступа между десятью и одиннадцатью часами утра. Покойному было под восемьдесят - ничего загадочного и подозрительного факт его смерти не представлял. И все же поначалу было наряжено следствие. Две вещи  показались загадочными и подозрительными.

Место, где обнаружили труп. Полуразвалившийся (точнее было бы - полуразложившийся) двухэтажный дом некогда принадлежал местному фабриканту Герману Флюгерову, который использовал его для складских и хозяйственных нужд. Не случайно постройка была деревянной и по архитектуре напоминала огромный сарай. Старожилы так  и говорили про этот дом - "дом Флюгерова" - и требовали поставить его под  охрану государства как памятник старины. Впоследствии в доме Флюгерова размещались, поочередно: начальная школа, контора "Заготпродукт", опять школа и еще Бог знает что. С каждой новой вехой в биографии здания оно оседало, ветшало, чернело, обретало все более мрачный вид. Последним владельцем дома стал какой-то кооператив, но к тому времени дом Флюгерова, даже днем, выглядел настолько зловеще, что среди горожан о нем поползла нехорошая слава. Кооператоры, въехав, даже размещаться не стали, - выехали. Даже бомжи избегали заглядывать в дом Флюгерова.

Что же понадобилось здесь Н.А.Фатееву 9 августа 199... года? Тем более, что и добраться сюда, на самый отшиб Нижнеокска, было для пенсионера не близкий конец.

На этот вопрос следствие в лице умудренного опытом капитана Саврасова ответило скоро. По логике капитана  выходило, что старик забрел в дом Флюгерова от предсмертной тоски. Брел куда глаза глядят, и забрел.

Этим же объяснял Саврасов и вторую странность данного происшествия, даже, может быть, более странную странность. На полях протокола значком "Нотабене" кем-то из сыскного начальства были помечены строки: "На лице трупа - выражение крайнего ужаса". После слова "крайнего" рукой участкового, подписавшего протокол, было вписано: "несусветного". И, между строк: "В жизни ничего подобного не видал!" Одного из подростков, обнаруживших 9 августа покойного пенсионера, пришлось два дня продержать в лечебнице с диагнозом "Тяжелое нервное потрясение".    

- А что вы хотите, - пожимал погонами следователь Саврасов. - Старикан в полубессознательном состоянии приходит в себя, видит, что помирает, один, да еще в таком  малоподходящем месте... Тут каждому станет не по себе.

И, взглянув на приложенные к "Делу" снимки, Саврасов вместе с "Делом" кидал их в ящик стола. И задвигал. Стараясь, чтобы не осталось щели между крышкой и ящиком.

...Пенсионер Николай Алексеевич Фатеев не был персональным пенсионером, не был инвалидом или участником ВОВ, не был отмечен высокими правительственными наградами. Вообще ничем не был отмечен - ни плохим, ни особо хорошим. В  черной рамке на последней странице местной газеты коллектив конторы с ничего не говорящим скучным названием известил мир, с глубоким прискорбием, о кончине бывшего инспектора по текущим делам и выразил соболезнования родным и близким  покойного. В тот же день (в пятницу 13 августа) родные и близкие проводили усопшего в последний путь. В тот же день уголовное дело по поводу его смерти было закрыто за отсутствием состава преступления. В тот же день, а точнее уже вечер, на столе Серафима Холмогорова раздался телефонный звонок.    

- Частное сыскное бюро "Эврика", - отчетливо произнес в трубку Серафим Холмогоров.    

- Вас беспокоит Настя, Анастасия Фатеева, - после небольшой, вызванной, очевидно, волнением паузы прошептала  женщина на другом конце провода. - Я должна с вами  встретиться.

2
Частное сыскное бюро "Эврика" вечером 13 августа 199...  года доживало свои последние часы. "Завтра утром хана - закрываемся", - лаконично доложил на кухне Серафим своей  юной супруге Наташе - единственной рядовой сотруднице "Эврики" (муж являлся главой не только семьи, но и фирмы).

Наташа из двух вариантов - беспомощно, по-женски заплакать или обозвать незадачливого сыщика размазней - выбрала оба. Сквозь слезы она презрительно бросила:    

- Размазня! Ты что, думал, все сразу пойдет как по маслу? Тоже мне, Шерлок Холмс!    

- Тоже мне, доктор Ватсон! - только и нашелся ответить Серафим.    

Он ткнул в сушилку вымытую тарелку и, с полотенцем через плечо, приготовился изложить неопровержимые доказательства изначальной абсурдности идиотской затеи (это ей, ей, а не  ему она пришла в голову!) с созданием сыскного бюро на дому. За два месяца существования "Эврики", несмотря на дорогущую рекламу в газетах, не нашлось ни одного желающего воспользоваться услугами частного детектива. Столько денег потрачено на регистрацию фирмы! - почти весь послесвадебный сбор от подарков, и ради чего? Чтобы налоги теперь платить, с "прибыли"? Однокурсники с юрфака - кто в адвокатуру, кто в  прокуратуру, кто в малый бизнес. А он, Серафим Холмогоров, гордость всего факультета, с боем, скандалом увернувшись от распределения, выставил себя на потеху. Фирму основал! Офис - комнатка в панельной хрущевке Наташиной бабушки;  материальное обеспечение - блокнот с авторучкой, фотоаппарат "ФЭД", пишмашинка "Ивица"; вооружение - газовый баллончик, в котором неизвестно есть ли газ. Транспорт - общественный.

Наташа в свою очередь выставила, пока еще мысленно, контраргументы. Как то: несомненное дарование, блестящая интуиция, незаурядная физическая подготовленность Серафима - вкупе с престижным поясом каратиста. И - непомерные кошельки бизнесменов, готовых на подвиги щедрости ради возвращения похищенных драгоценностей, компрометирующих документов и прочих романтических атрибутов богатства.    

Наташа исполняла скромную должность библиотекаря, и о богатстве имела меньшее представление, чем о романтике...    

Телефонный звонок Анастасии Фатеевой прервал спор криминалистов Холмогоровых, когда он находился в первой - телепатической - стадии.    

Положив трубку, Серафим бросил кухонное полотенце на стул. Наташа сделала большие глаза:    

- Ну?    

- Наметилось дельце. - Серафим изо всех сил старался  говорить небрежно. - Где куртка?    

- В прихожей. А зачем тебе куртка в такую жару?

- И то верно. Ну, я пошел.    

- А кто звонил? Женщина? - Наташин тон точь-в-точь соответствовал ситуации: молодой муж на ночь глядя уходит по делам службы.

- Звонила женщина. - Серафим бегло поцеловал жену в щечку. - На всякий случай: мы встречаемся в сквере у площади Лермонтова, где афишная тумба. Не вздумай ревновать и  выслеживать. Пока! 

И Серафим Холмогоров скрылся во мраке ночи. Впрочем, на улице было еще совсем светло.

3.
- Забавно!

В устах Серафима Холмогорова это словцо могло выражать самые разнообразные оттенки эмоций, от иронии до отвращения или ужаса. Выслушав сбивчивый, но довольно логичный рассказ внучки пенсионера Фатеева, похороны которого состоялись несколько часов назад, Серафим произнес это слово как бы про себя, задумчиво и несколько недоверчиво.

- Забавно, забавно, - повторил он, пряча блокнот.

Анастасия Фатеева была из тех девушек, возраст которых надолго застывает на одной точке - лет девятнадцать. На  самом деле ей было двадцать четыре, и если бы не удивленно-круглые голубые глаза с кукольными ресницами, ей можно было бы дать и больше. Глаза необычайно молодили ее. Сейчас, в двойном свете закатного неба и желтого фонаря, они были наполнены слезами и каким-то детским испугом.

- С дедушкой случилось что-то ужасное. - Она поискала в  сумочке носовой платок, не нашла и вытерла слезы тонкой загорелой рукой, неловко вывернув локоть. - Вы можете себе представить, чтобы человека хоронили в закрытом гробу только потому, что на его лице застыл ужас? Никакой грим не помог

- Забавно... То есть, извините, я хотел сказать - ужасно, - спохватился Серафим.

Частный сыщик проводил внучку покойного пенсионера до остановки и вернулся домой. По дороге он останавливался, и нечастые уже прохожие не могли понять, что же показалось  забавным коренастому пареньку в рубашке с закатанными рукавами и в старых "вареных" джинсах.

4.
Серафим и Наташа Холмогоровы, будучи молодоженами, не ложились спать поздно. Впервые этому волнующему правилу они изменили в ночь с 13 на 14 августа 199... года. На плите сипел чайник, за стенкой всхрапывала Наташина бабушка баба Клава - в быту Клавдия Васильевна, Серафим Холмогоров интерпретировал факты.

- Значит, что мы имеем? Николай Алексеевич Фатеев, пенсионер. Никаких особых примет, увлечений, странностей - ничего. Обыкновенный старик. Два вопроса. Первый: как и  зачем он попал в дом Флюгерова? Затем: отчего умер, верней, что способствовало его смерти?

Серафим на листочке нарисовал дом с трубой и кривыми окошками, в нем лежащего человечка; сверху поставил знак вопроса и крест.

- Давай с самого начала, по порядку, - предложила  Наташа. - А рисовать буду я. У тебя какая-то каля-баля  получилась. - Желтым фломастером она нарисовала аккуратный домик о двух этажах, объемно-прозрачный, словно чертеж в разрезе. - Где, говоришь, он лежал?

- Возле чердачной лестницы.

Наташа провела горизонтальную линию - пол второго этаж и потолок первого, наметила лестничные пролеты. На крыше  примостила треугольный чердак. Черным фломастером нарисовала лежащего человека, обвела синим кружком.

- Здорово! - восхитился Серафим.

- Дай-ка линейку.

Серафим почтительно протянул пластмассовый школьный  угольник. Наташа провела от кружка несколько стрелок.

- Итак, номер один, - рядом с одной из них она вывела аккуратную единичку.

Серафим заглянул в блокнот:

- Давай первым поставим сына Фатеева, отца этой самой Насти. Так, что она мне про него говорила?.. Фатеев Петр Николаевич, 1943 года рождения. Историк, кандидат наук. До  последнего времени работал в университете. То-то, я смотрю, фамилия знакомая. В прошлом году устроился сразу в два места - в архив и в музей. Как-то умудряется совмещать. Любит без памяти Настю, вообще хороший семьянин. Смерть отца его  потрясла, плакал, она рассказывала, как ребенок. Хотя при жизни отношения были неровные, часто спорили по мелочам... Вот все, что я пометил себе.

Наташа против другой стрелки вывела цифру 2.

- Пиши: Елена Семеновна Фатеева. - Серафим нашел нужную страницу в блокноте. - Работа у нее любопытная - заведует   загсом. Может, это она нас с тобой сочетала. Анастасия  говорит, что ее мать очень красивая и умная женщина, несмотря на возраст. Я имею в виду - красивая, несмотря на  возраст. Со стариком жила душа в душу, уважала его. Месяц  назад купила ему домашние туфли - просто так, не к празднику и не к дню рождения. Похоже, Фатеев любил ее больше, чем сына. Внучка рассказывала, дома он мог часами молчать и подолгу иногда беседовал только с ней, с Еленой Семеновной. Все больше на отвлеченные темы - философствовали, как Настасья выразилась. Про мамашу пока все. Третий номер...

Под диктовку Серафима Наташа поставила  у очередной стрелки цифру 3 и мелко вписала в синий квадратик: "Виктор Лим, жених Насти Фатеевой".

- Виктору двадцать пять лет, - шуршал страницами  Серафим, - отец у него кореец, с семьей давно не живет. Виктор на будущий год заканчивает мединститут, с Настей учится на одном курсе. Оба, значит, люди в белых халатах - в скором будущем. Настя о нем говорила в высоких тонах, что и понятно: тили-тили тесто жених и невеста. У Лима есть хобби  - собирает перья редкостных птиц. Он часто бывает в доме Фатеевых, показывал свою коллекцию старику и подарил ему перо не то павлина, не то фазана - если это не одно и то же. Старик благодарил - вещь очень красивая. Это, кстати, было  совсем недавно, дней десять назад. Несколько раз Лим играл с Настиным дедом в шахматы. Кто выигрывал, она не помнит... Все про Лима.

Номером четыре поставили саму Анастасию Фатееву, но в качестве подозреваемой она не годилась - сама позвонила частному сыщику, когда в милиции дело закрыли. Для  преступника не логично!

Последним, пятым, номером в импровизированной диаграмме значился некий Арсений Иванович. Его фамилию Анастасия запамятовала или вовсе не знала. Это был единственный за  последние годы человек, который заходил к Фатеевым ради общения со стариком. Сам он был немногим младше Николая Алексеевича, жил где-то неподалеку. Старый Фатеев как-то раз  даже назвал Арсения Ивановича приятелем - на вопрос, почему его долго не было дома, ответил: "С приятелем заболтался". Свои прогулки Николай Алексеевич строго регламентировал:  зимой не более двадцати минут, летом - в пределах часа. 9  августа как раз поэтому его труп был так быстро опознан. Он  еще лежал среди мрака и паутины заброшенного дома Флюгерова, а семья уже била тревогу: ничто не могло заставить  пенсионера Фатеева задержаться на улице дольше обычного.

Арсений Иванович замыкал список тех, с кем, как считала Настя Фатеева, мог в последние годы общаться ее дед. Никому из этих людей не нужна была смерть старика, никому из них он не мешал. К такому выводу волей-неволей должны были прийти Серафим и Наташа Холмогоровы, сотрудники частного  сыскного бюро "Эврика".

Проснувшись утром, глава фирмы в плавках прошлепал на кухню. Он долго рассматривал многозначительную на вид  диаграмму с номерами, фамилиями и рисунком. Утро, которое,  как известно, вечера мудреней, подбросило неутешительный  итог ночных бдений: "Эврика" все-таки со дня на день должна будет испустить дух. Помер старик - потому что все помирают. И нечего огород городить. Но Анастасии было дано обещание. Серафим написал на полях вчерашней газеты: "Ната! Я побежал по делам (см. номера на твоем гениальном рисунке). К обеду буду. Завтракал, чего и тебе желаю. Целую!.. Привет бабуле. Серафим".

5.
Как стремящаяся по венам теплая кровь состоит из капель, капли - из мельчайших телец, так жизнь человека состоит из мириадов подвижных, постоянно сцепляющихся и постоянно разносимых потоками времени побуждений, поступков, мыслей, закономерных случайностей и случайных закономерностей. Серафим понимал, что схема, которую они с Наташей вывели из получасового рассказа Настасьи Фатеевой, скорее всего лишь отчасти затрагивает ту плоскость, точнее - объем, то место в пространстве, которое занимал покойный Николай Алексеевич Фатеев. А значит, и причина его смерти вряд ли могла находиться в границах этой беглой, неполной, как сам Настин рассказ, схемы.

Но с чего-то надо было начать.

Серафим решительно толкнул массивную дверь.

- Могу я видеть Петра Николаевича Фатеева?

Беленькая старушка за конторкой удивительно напоминала старуху-процентщицу из классического детектива про Раскольникова.   

- А сюда нельзя, молодой человек, - встревоженно приподнялась она. - Здесь архив.   

- А я думал, ветеринарная лечебница, - сшутковал Серафим.   

Частное сыскное бюро "Эврика" как вполне законная фирма имело собственное, где надо зарегистрированное, удостоверение. Серафим раскрыл перед старушкиными очками малиновые корочки. Та прочитала и ничего не поняла:

- Милиция, что ли?    

- Угрозыск, - упростил Серафим. - Повторяю, мне нужно срочно видеть вашего сотрудника. Фатеев сегодня работает?

Начинающий сыщик с некоторым удивлением расслышал металлические нотки в собственном голосе. Вахтерша засуетилась, сняла трубку, и через минуту сын покойного пенсионера показался на лестнице, круто ведущей куда-то вниз. Он вопросительно и, как почудилось Серафиму, тревожно окинул взглядом нежданного посетителя. Поздоровался, не протягивая руки. Они отошли и встали в углу, возле деревянного диванчика.   

Серафим быстро показал из нагрудного кармана уголок малиновых корочек и приступил к допросу. Петр Николаевич, видимо, не очень хорошо понял, кто стоит перед ним, а Серафим не навязывался: "Эврика" было хотя и сыскное, но все-таки частное бюро, и если бы "свидетелю" вздумалось послать главу фирмы к черту, он сделал бы это без всяких последствий.    

Однако кандидат исторических наук вполне серьезно и уважительно отвечал на вопросы. На Серафима это произвело приятное впечатление. Да и вообще он чувствовал симпатию к своему собеседнику - высокому, рассудительному мужчине. Фатеева можно было бы назвать полноватым, но он так элегантно скрывал свои лишние килограммы, так хорошо умел носить чуть старомодный темный пиджак с уголком платка на груди, что слово "полнота" при взгляде на него никак не произносилось. Солидный - вот точное определение. Солидным интеллигентным мужчиной был Петр Николаевич Фатеев. И еще - ухоженным. За его обликом чувствовался устоявшийся, размеренный быт, облагороженный женской рукой.    

- Я не пойму цели вашего визита, - приятным преподавательским голосом говорил Петр Николаевич. - Мой отец умер своей смертью, это бесспорно.      

- А почему Николай Алексеевич оказался в таком странном месте? Зачем? Вы не задумывались?   

- Задумывался, конечно. Тут, понимаете, как бы сказать... Не все в жизни поддается логическому анализу. - Петр Николаевич оживился, видно было, что он любит порассуждать. - Есть вещи необъяснимые. Вернее, объяснить их можно, но для этого понадобится восстановить столько деталей, мелочей ничего не значащих, столько фактов, которые и отношения-то, казалось бы, не имеют... Особенно в крайние, роковые минуты - тут вмешивается судьба. А у судьбы своя логика. Мне кажется, человек перед смертью...    

Фатеев, все более вдохновлявшийся, - видимо, тема интересовала его, - вдруг резко умолк. Серафим сочувственно покивал головой. Выдержав тактичную паузу, он задал следующий вопрос:

- Дом Флюгерова... Петр Николаевич, пожалуйста, вспомните - ваш отец никогда о нем не упоминал? Может, с ним было для него что-то связано?

- Убей меня, нет, - развел руками Фатеев. - Он знал, конечно, что есть такой дом - городок у нас, сами знаете... Но ехать, специально, заходить внутрь?.. Я сам теряюсь в догадках. Отец был стар. Может, в самом деле что-нибудь с психикой? Я не помню, чтобы хоть раз он... Хотя подождите! - Петр Николаевич поднял палец. - Да-да, вспомнил. Буквально дней за десять отец... Как же я упустил? Дней десять-двенадцать назад отец за ужином произнес странную фразу. Я даже хотел обдумать ее на досуге. Минутку, минутку! - Фатеев, казалось, пытался перенестись в недавнее прошлое - он даже закрыл глаза. - Да, вот! За ужином жена разливала чай и случайно плеснула отцу на руку кипятком, немного, каплю совсем. Отец вскрикнул и посмотрел на нее как-то странно (вообще-то они с Еленой были в превосходных отношениях). И сказал буквально следующее: "Герман Иванович, сказал он, за такие вещи гнал горничных в шею." Мы удивились. "Какой Герман Иванович?" "Флюгеров!" Я, помню, просто опешил. Так неожиданно это у него прозвучало. При чем Флюгеров, именно Флюгеров, да еще по имени-отчеству? Но тут жена, конечно: "Я вам не горничная!", отец смутился, сказал: "Не обижайтесь на старика", на плите что-то там зашипело... В общем, замяли. 

Петр Николаевич, выпятив нижнюю губу, уставился сквозь Серафима.

- Флюгеров... Почему именно Флюгеров? - бормотал он. - Я до этого даже не знал, что Флюгерова звали Герман Иванович. Надо будет справиться по картотеке.    

Серафим понял, что больше ничего не удастся вытянуть из этого разговора. Он заручился согласием Фатеева просмотреть вместе с ним архивные материалы на фабриканта Флюгерова (условились встретиться завтра утром) и, как писали в красивых старинных книжках, засим поспешил откланяться. Из беседы частный криминалист вынес два главных итога. Первый: в дом Флюгерова покойный пенсионер попал, скорее всего, не случайно. Второй: старик был, возможно, не так прост, если даже близкие люди не догадывались о тайных мыслях, которые, по-видимому, бродили в его старческом черепе.    

Эти выводы имели ощутимую слабину. Она выражалась мало что значащими словами - "скорее всего", "возможно" и "по-видимому".

Серафим направился по адресу, где проживала семья Фатеевых. Петр Николаевич заверил его, что Елену Семеновну он безусловно застанет дома. На последний, лобовой, вопрос детектива - мог ли пенсионер Фатеев стать жертвой покушения - историк-архивист затряс головой:    

- Отец никому не мешал, у него ничего не было, даже врагов. Нет, что вы, нет!..

К дому Фатеевых шел автобус 6-го маршрута. Но первой подъехала "двойка". Серафим Холмогоров поднялся в салон и поехал в противоположную сторону - на остановку "Фабричная". Там, за полуразобранным сизым штакетником огорчали глаз пугающе темные, тусклые окна полуистлевшего деревянного строения - так называемого дома Флюгерова.

6.    
Серафим Холмогоров не мог пожаловаться на бедность воображения, скорее наоборот. Но некоторая склонность к рефлексии компенсировалась хорошо тренированной волей. Короче, это был юноша не робкого десятка. И все же, когда Серафим, пригнувшись, втиснулся в тесный пролом в обшитой досками деревянной стене, меж лопаток у него пробежал холодок. Битые кирпичи, ветошь, осколки стекла под ногами были выхвачены наполненными пылью косыми столбами света, упавшими откуда-то сверху и, наискосок, сбоку - сквозь зазубрины полувыбитых окон.    

Серафим Холмогоров не сразу понял, откуда взялось это чувство безотчетного страха. Поняв, усмехнулся: хлам на полу не был загажен людьми. Здесь, в пустом помещении в черте города, никто никогда не бывал! Мальчишки, 9 августа проникшие в дом Флюгерова, вряд ли когда-нибудь еще наведаются сюда... Казалось, щебенка, цементная пыль на полу остались с того дня, когда решительные мужчины в кожанках покинули этот дом, подталкивая в спину его хозяина, Германа Ивановича Флюгерова, внушительными стволами маузеров.   

Среди паутины, торчавших отовсюду ржавых гвоздей, отодранных досок что-то обязательно должно было скрипеть и потрескивать. Напротив, даже ветхая лестница, ведущая на второй этаж, подавалась под ногой совершенно бесшумно. Плотная тишина стояла в доме Флюгерова, тишина, настоявшаяся за десятилетия.    

На втором этаже было светлее. Голые стены с остатками обоев, такие же захламленные полы... Серафим обошел несколько бывших комнат, пока отыскал, наконец, вход на чердачную лестницу, узкую, черную, круто ведущую вверх - к приземистой дверце, на которой был виден замок. Рядом с лестницей и на трех нижних ступенях просматривались следы меловой линии. Здесь был найден труп Николая Алексеевича Фатеева. Мелом его обводили эксперты, чтобы зафиксировать положение тела.    

Серафим пожалел, что не взял с собою фонарик. Но и без него можно было разглядеть и понять основное: поза мертвого старика, когда он лежал здесь, не оставляла сомнений - он упал с лестницы, упал спиной вниз. Так падает человек, потерявший сознание. Сердечный приступ...   

Серафим поднялся на несколько ступеней - повторив последние в жизни шаги пенсионера Фатеева. Отсюда рухнул старик. Серафим посмотрел вверх и сразу понял, что частному сыскному бюро "Эврика" рано списывать себя со счетов. И еще он понял: следователь Саврасов, о котором упоминала внучка Фатеева, поверхностно подошел к делу. Иначе он тоже постоял бы на этих ступенях и тоже понял бы, отчетливо, словно увидев: старик Фатеев всходит по этой лестнице, - и тут что- то заставляет его взглянуть вверх, на эту дверь, которая сейчас была заперта...

7.    
Замок на чердачной двери, тщательно, насколько позволял скудный свет, осмотренный Серафимом, подтвердил догадку криминалиста. Дверь была заперта недавно. Вероятней всего, после прискорбного случая с пенсионером Фатеевым. Замок был совсем новый, в заводской смазке, а щеколду покрывал толстый слой ржавчины.      

Значит, когда Фатеев в полутьме поднимался по лестнице, дверь могли неожиданно открыть изнутри, с чердака.    

Что же увидел он?    
Серафим подергал недовольно звякнувший дужкой замок. Замок был добротный. Дверь напоминала обратную сторону старинной иконы. Потемневшие от времени доски когда-то были обшиты железом, но от него остались лишь два поперечных листа - сверху и у самого пола. Ни одной щели. Доски пригнаны плотно.    

Серафим убедил себя, что на сегодня в доме Флюгерова выяснено достаточно, и спустился по шатким ступеням. Он уже двинулся, довольно поспешно, к выходу, как вдруг в глаза ему бросился в углу обрывок бумаги: узкий световой конус из неприметного отверстия в стене касался этого места. Серафим поднял находку и, убедившись, что в темноте разглядеть ее не удастся, пошел вниз.    

Свет полдня обрадовал сердце, как пробуждение от кошмарного сна. Тягостным сновидением темнел за спиной молчаливый дом Флюгерова. Серафим, удаляясь по еле приметной тропке в дикой траве, не мог избавиться от странного ощущения: иное, давно минувшее время только что выпустило его из своего мрачного плена. Как над ночным кладбищем неземная мелодия - аура из света, звука и чего-то еще, неподвластного человеческой речи - эта небесно-ночная мелодия дрожала над черной от солнца рубероидной крышей дома Флюгерова.   

Серафим вспомнил про свой трофей и достал из кармана листок. Сердце частного сыщика толкнулось где-то у горла: в руке у него был клочок газеты, желтой и ломкой от времени, с "ятями" и твердыми знаками на концах слов. Скомканная, разорванная по давнему сгибу верхняя часть газеты "ПРОВИНЦИАЛЬНЫЯ ВЕДОМОСТИ"...    

Отойдя подальше от дома, который, казалось, глядел ему в спину темными бельмами окон, Серафим поднес газету к глазам.    

Разлаписто-жирные литеры "ПРОВИНЦИАЛЬНЫЯ ВЕДОМО... " (дальше - обрыв) занимали большую часть листа. Заголовок под ними разобрать было нельзя - от букв остались только насечки, низ был оторван. На обратной стороне читался фрагмент заголовка:"...АЯ ХРОНИКА". Среди затертого, размытого текста сохранилась первая колонка, ее правая сторона.   

"...АЯ (очевидно, светская) ХРОНИКА," - прочитал Серафим.    

Светская хроника этого "нумера" гласила:

       "...и меценат г-н Флюгеров
       ...ра званый обед в честь
       ...аследника, коим сча-
       ...разрешилась от бреме-
       ...а Флюгерова. Присутст-
       ...первые лица города,
       ...ая губернатора и предво-
       ...ля дворянства. Мальчик
       ...Алексеем.
       ...ервым тостом был
       ...а здоровье Государя Импера-
       ...и Царствующей Семьи. Любо-
       ...о: г-н Флюгеров зая-
       ...его коллекция золо..."

Здесь текст обрывался.   

- Забавно! - прошептал Серафим Холмогоров. - Очень  забавно!   

Через полчаса частный сыщик, взволнованный и возбужденный, подходил к панельной пятиэтажке, где проживал покойный пенсионер Николай Алексеевич Фатеев. Серафим заготовил в уме вопросы к Елене Семеновне, которые помогли бы связать факт смерти ее свекра с более чем странной находкой, обнаруженной в доме Флюгерова. Он сверил номер дома с закорючкой в блокноте и повернул во двор.    

От второго подъезда отъезжала желтая машина с красными крестами. "Скорая" включила мигалку, надрывно завизжала сиреной и, быстро перевалив через бордюр, скрылась за поворотом.    

Несколько женщин возле скамейки хлопотали над Настей Фатеевой. Она билась в истерике.
            
8.    
Вскоре Серафим Холмогоров разговаривал с Виктором Лимом, Настиным женихом. Виктор - высокий парень с худощавым восточным лицом, чувствовалось, привык к мысли, что хорошо владеет собой. Случившееся выбило его из колеи - он потерялся, не знал, как вести себя, что говорить, то и дело упускал мысль, внешне оставаясь непроницаемым. Настя лежала на низком диване лицом к стене. Лим сидел рядом, поглаживал девушку по плечу, поправлял сползающий с ног плед. Настя стонала, жалобно, словно от боли.    

- Я пришел где-то часа полтора назад, - Виктор внимательно посмотрел на часы. По-русски он говорил очень чисто и правильно. - Все было нормально. Елена Семеновна на кухне готовила что-то к чаю, мы с Настей сидели здесь. О чем говорили? О чем мы могли говорить... Вчера только - похороны... Вдруг входит Елена Семеновна, бледная вся, глаза вот такие. Говорит: "Ребятки, мне плохо, "Скорую"... Села на стул, скорчилась так. Я позвонил. Пока они приехали, минут через двадцать, она потеряла сознание, пожелтела страшно. Я уж и так и сяк - искусственное дыхание, водой... Настя плачет... Так и увезли без сознания.

Настя зарыдала. Серафим с Виктором принялись ее успокаивать. Примчался с работы Петр Николаевич, которому сообщили по телефону соседи.   

- Ничего, ничего, все будет в порядке, - бормотал он, набирая номер. - Я знаю, куда звонить, ничего. Что-нибудь съела вчера...- Алло, стационар? - повысил он голос. - Скажите, пожалуйста, Фатеева Елена Семеновна в какой палате находится? Только что поступила... Нет такой? А как же... А, в реанимации может быть? Что ж, позвоним туда, там все поначалу... поначалу... Алло, отделение реанимации? Будьте  добры, Фатеева Елена Семеновна как себя чувствует, не скажете?..    

Вежливая, чуть заискивающая улыбка сошла с лица Петра Николаевича. Он опустил трубку, с недоумением обвел взглядом Серафима, Виктора, обернувшую заплаканное лицо Настю.    

- Она умерла, - с детской обидой на непростительный поступок жены протянул Петр Николаевич. - Скончалась по дороге в больницу... Настя! Настя, мама умерла!..    

Он пошатнулся. Настя закричала, бросилась. Упал стул. Лим держал Настю за плечи, за руки, она вырывалась.    

Серафим принес из кухни воды, поставил стакан перед Фатеевым, помог Виктору вновь уложить обмякшую Настю на диван.    

- Я позвоню, - бросил он Лиму, который отсчитывал капли из желтого пузырька. Будущий медик кивнул, сосредоточенно шевеля губами: "Двадцать одна, двадцать две, двадцать три..."    

Петр Николаевич раскачивался на стуле. Он просунул руки под мышки, обхватив бока, как при ознобе. Запотевшие стекла очков казались дымчатыми.
               

9.   
- Предварительный диагноз? - переспросила в кафельной приемной тихая усталая женщина в белом. - Предварительный диагноз, я думаю, подтвердится и вскрытием. Причина смерти банальна: грибы.   

- Грибы?! Вы хотите сказать, она отравилась грибами?   

Серафим Холмогоров был поражен в самое сердце. После жутковатой экскурсии по дому Флюгерова, увенчавшейся более чем странной находкой - вестью из прошлого, после того, как новые, таинственные черты обрел образ пенсионера Фатеева, умершего во мраке этого деревянного обиталища слухов и страхов, - после всего этого Елена Семеновна скончалась от каких-то там бледных поганок или ложных опят...   

Время приближалось к обеду. Частный сыщик ходил взад-вперед по аллейке возле морга - танатологического отделения судмедэкспертизы. За последний час дважды из высокой коричневой двери выносили мертвых людей, дважды шуршанье тяжелой августовской листвы и посвисты птичек заглушались горестным плачем. Серафим с опаской поглядывал в начало аллеи, ожидая увидеть Настю и Петра Николаевича, но их не было. Смерть явственно присутствовала здесь, возле грязно-желтого двухэтажного здания, смотрела из приоткрытых и запертых окон, дышала едким запахом хлороформа.   

Впрочем, это никак не влияло на аппетит Холмогорова. Он что-нибудь съел бы, и с каждой минутой охотнее.   

Наконец высокая медленная дверь заскрипела. Вышла женщина-танатолог, которую Серафим недавно расспрашивал. На ее запястьях виднелись морщинки от резиновых перчаток, тщательно отмытые руки младенчески розовели.    

- Бледная поганка, я не ошиблась, - сказала она. - Симптомы проявляются спустя десять-двенадцать часов, иногда позже. Несколько граммов - безусловно смертельная доза. Этот гриб выделяет синильную кислоту...   

- Спасибо, я знаю, - перебил Серафим. - Кто-то еще мог отравиться?    

- Мы уже обзвонили поликлиники. С подобными симптомами никто не обращался, никого не привозили. В "Скорой" тоже таких вызовов не было. Постучу по дереву (она дотронулась до ствола молоденькой липы). Отравиться, может быть, не так тяжело, могли все, кто пробовал грибы из той банки. Это были отварные грибы, сыроежки.Вчера она съела несколько отварных грибов, и среди них был один ядовитый. На поминках. Вы ведь знаете, она похоронила старика-родственника, вечером были поминки. Кстати, старика тоже вскрывали у нас.

- Значит, Николай Алексеевич тоже через вас проходил? - заинтересовался Серафим Холмогоров. - Скажите, он в самом деле выглядел так... необычно?    

Судебный медик зябко повела плечами:    

- Я, знаете, привыкла копаться в человеческих запчастях, и тут меня удивить трудно, - без улыбки пошутила она. - Но тот старик... Это было что-то особенное. Он не давал мне работать.   

- Чем же он вас отвлекал?

- Своим лицом. Словами не передать. Ужас, олицетворение ужаса! Все время казалось, что покойник вот-вот закричит. Перед смертью он что-то увидел...    

Серафим нащупал в кармане обрывок "Провинциальных ведомостей".    

- А причина?    

- Разрыв сердца.    

- Разве? - Частный криминалист насторожился. - Я слышал, что окончательный диагноз поставили - сердечный приступ.    

- Нет большой разницы. Приступ - и, как результат, разрыв сердца. В таком возрасте ничего удивительного.    

Приехав домой, глава фирмы "Эврика" первым делом прошел к телефону и, не отвечая на расспросы Наташи, набрал номер управления внутренних дел.   

- Скажите, пожалуйста, - обратился он к дежурному, - могу я позвонить следователю Саврасову? У меня к нему важное  дело.

10.    
Разговор с представителем официального сыска был недолгим. Серафим Холмогоров бегло представился и с ходу, нарушив недоуменную паузу, поинтересовался суммой вознаграждения, если он, частное лицо, поможет раскрыть  убийство. Следователь осторожно ответил, что в таких случаях предусмотрены ценные подарки - обычно радиоприемники или часы. Саврасов приготовился выдержать еще одну паузу, но Серафим показал себя зрелым мастером допроса: он повернул разговор на девяносто градусов, внезапно спросив, известно ли следакам о скоропостижной смерти родственницы похороненного вчера Николая Алексеевича Фатеева.    

Следователь Саврасов не видел ничего необычного в том, что женщина на поминках отравилась грибами.    

- А если завтра еще кто-нибудь из Фатеевых умрет, вам это тоже не покажется необычным?

Этот вопрос Серафим задал неожиданно для себя. По наущению свыше. Откуда - свыше, он бы затруднился сказать, но это был тот случай, когда в осмыслении и сопоставлении фактов главное слово имела скрытая, внутренняя логика, которую поэты называют вдохновением, а криминалисты - интуицией.    

Саврасов же воспринял вопрос как дурацкую шутку, блеф. Он прервал разговор. Короткие гудки звучали для Серафима Холмогорова тревожными позывными. Частный сыщик опустил трубку и, глядя мимо Наташи и вытирающей руки о фартук Клавдии Васильевны, произнес слово, единственно уместное в его устах в данный момент:    

- Забавно!               

11.    
Но события этого бурного дня, оказалось, не были еще исчерпаны. Не успел глава "Эврики" приступить к поглощению пищи с одновременным устным отчетом об утренних перипетиях, как в прихожей раздался звонок. Клавдия Васильевна ввела пожилого мужчину с короткими, совершенно седыми волосами, по-юношески зачесанными набок.

- Перепельский, Арсений Иванович, - представился он, переминаясь у входа.    
Серафим выронил ложку.    

- Ваш адрес мне подсказала внучка Николая Алексеевича, - продолжал визитер. - Я хотел поговорить с ней, но у них горе, вы знаете, умерла мать...    

Наташа вскрикнула; ей еще не успел сообщить Серафим.    

- Да, Елена Семеновна умерла утром, - покосился на нее Арсений Иванович. - И я удивлюсь, если завтра в их доме еще кто-нибудь не умрет. Или даже сегодня. Что?    

Последнее относилось к восклицанию Серафима. Его излюбленное словцо прозвучало, не впервые уже, неуместно.    

Серафим извинился. Он пригласил гостя сесть и отодвинул тарелку. Наташа примостилась на краешке табурета. Клавдия Васильевна демонстративно вышла за дверь, но после первого же намека на отсутствие от нее секретов вернулась.   

Единственный за последние годы человек, которого покойный пенсионер Фатеев числил своим приятелем, приступил к рассказу. Серафим делал в блокноте пометки. По его просьбе Арсений Иванович вкратце сообщил о себе: бывший работник спорткомитета (в молодости имел разряды по лыжам и легкой атлетике), бездетный вдовец. С Фатеевым познакомился года два назад, во время утренней пробежки трусцой. Собственно, бежал только он, а Фатеев шел, довольно неторопливо, в булочную. Первый разговор, вспоминал Перепельский, завязался вокруг погоды, разменной монеты и тогдашних цен на хлебобулочные изделия.

- Он ведь тоже был одинокий, - улыбнулся Арсений Иванович, - хоть и не жил бобылем. Грустный был человек.    

Сухопарого, невысокого Перепельского со спины легко было принять за подростка - если бы не молочно-воздушный ореол вокруг головы. Чувствовалось, что он из тех людей, которые способны на незаурядный поступок: совершат, и не найдут в том ничего особенного. А могут и не сподобиться, за всю жизнь, вообще ни на что мало-мальски решительное - и это тоже воспримут как должное. Серафим не сразу заметил, что Арсений Иванович несмотря на приглашение, рассказывая, стоит, в то время как слушатели заняли оба стула и табурет. Он ненавязчиво уступил свое место, потеснив на табуретке Наташу.    

Из рассказа Перепельского возникал образ Фатеева-старшего, разительно непохожий на тот, что нарисовали Анастасия и Петр Николаевич. Вместо серого полумаразматика - живой, ироничный, парадоксально мыслящий интеллектуал в том возрасте, который у подобных людей принято называть "поздняя зрелость". Вместо дряхлого молчуна с одышкой астматика - вполне еще бодрый, крепкий мужчина в годах.    

- Меня самого поразило, что дома это был совсем другой человек, - взглядывал в глаза Серафиму Перепельский. - Среди своих он потухал как-то. Причем сознательно, специально!      

- Притворялся, значит, вы думаете? - уточнил Серафим.    

- Н-н-нельзя так прямо... Но вроде того. Надевал маску.    

- А вы не спрашивали - зачем?

- Спрашивал, и не раз.    

- И?..    

- И - ничего. Так, усмехнется или отшутится.    

- А как именно отшучивался, не помните? Какими словами?      

- Ну, например, поговоркой мог - нет пророка в своем отечестве. Или вообще непонятно. Я его спрашиваю, почему он такой... двойственный, а он отвечает: "Глагол времен - металла звон."    

Серафим записал последнюю фразу. Пора было переходить к делу. Что же все-таки привело Арсения Ивановича Перепельского в частное сыскное бюро "Эврика"? О каких возможных смертях он хотел предуведомить?.. На эти вопросы седой Арсений Иванович ответил не сразу.      

- За день до смерти, - наконец проговорил он, - Николай (он впервые назвал покойного просто по имени) получил письмо. Он при мне вскрыл конверт.      

- Ну? - не выдержала Наташа.    

- Там была коротенькая записка. И газетный листок. Я успел прочитать: это была старинная газета "Провинциальные  ведомости."
 
12.    
Слова седовласого гостя прозвучали для Серафима поистине как гром среди ясного неба. Эффект довершили бабушкины часы, висевшие рядом с настенным сушильным шкафом: они закашляли, закряхтели и с чувством собственного достоинства гулко пробили шесть раз. Из декоративного домика выскочила кукушка, который уж год не покидавшая своего убежища за квадратными дверцами - вывалилась и повисла на пружинке вниз головой. Клавдия Васильевна интеллигентно перекрестилась.    

Перепельский прервал паузу:    

- Это вечером было, часов в шесть, восьмого числа. Меньше суток ему оставалось...       

Все невольно подняли глаза на размеренно постукивающие часы, еще не отшипевшие после боя. Часы показывали шесть. Куколка-кукушка, блекло-пестрая от выцветших красок, слегка покачивалась, беспомощная...    

- Вы когда-нибудь удивлялись? - свое основное повествование Арсений Иванович начал с риторического вопроса. - По-настоящему, я имею в виду. Удивиться по- настоящему - это, знаете, будто обухом... Как в боксе: снизу, сбоку в подбородок - чух!..    

Арсений Иванович выпучил глаза, задержал дыхание - продемонстрировал ощущение после "чуха". Серафим кивнул с пониманием.   

- Так вот, в тот вечер, восьмого, он меня удивил! - Перепельский повел глазами, и в пространстве стандартной городской кухни незримо возник тот, о котором мгновенье назад было сказано "он". - Николай Алексеевич меня удивил, - с невольной поспешностью уточнил Перепельский.    

- Ну-ну, чем же? - проявил нетерпение частный сыщик.    

- Значит, часов в шесть вечера я зашел за ним... за Николаем Алексеевичем - позвать прогуляться, на лавочке посидеть. Больно погодка была приятная. А он как раз доставал почту. Меня не видел. Я хотел его разыграть маленько, Николая Алексеевича, пошутить. Подкрадусь, думаю... Подкрадываюсь, снизу, по лестнице, а он в это время, ко мне спиной, что-то у открытого ящика читает. Я когда вплотную к нему подошел, думаю: не напугать бы и впрямь - все-таки возраст. Стою, прямо вот так вот, как около вас - рукой коснись - и сам не знаю: то ли в самом деле коснуться, по плечу хлопнуть, то ли окликнуть. Чувствую, переборщил с розыгрышем. И вдруг он негромко, но вслух, вы только представьте, читает, нараспев, как в пьесе какой...    

Арсений Иванович перевел дыханье, поочередно оглядел всех, словно извиняясь за необходимость убеждать в столь маловероятных подробностях. Очевидно, подражая умолкшему навсегда Фатееву, пробасил:    

- С четвертой ступени посмотрите вниз и налево, после чего все поймете без слов... Это он прочитал, из письма, - нормальным будничным голосом пояснил Перепельский. - Может, два-три слова не так, но в целом - близко. А потом он вроде как сам себе прошептал что-то вроде: "Итак, драгоценные, я человек не меньше, чем вы".    

Арсений Иванович умолк, победным взором окинув присутствующих.   

- Ну и что? - протянула Наташа.

- Слушайте дальше. Я, по правде сказать, решил, что Николай Алексеевич - того. Стою столбом, как, извините... столб, - лучшего сравнения он не нашел,- а он из конверта достает еще что-то, а записку прячет в карман. Тут я и разглядел эту газету - "Провинциальные ведомости". В подъезде темновато, лампочка не горит, но со второго этажа свет падал. Он газету развернул, смотрю, что-то в ней ищет. Руки, руки у него ходуном ходили! - вспомнил Арсений Иванович, и от этой детали сам еще больше разволновался. И замолчал, кивая собственному внутреннему рассказу, забыв о слушателях.    

- Что дальше-то? - не выдержал Серафим.    

- А? Дальше я себя выдал - кашлянул. Он оглянулся, - (Перепельский голосом и движением показал, как оглянулся Фатеев), - и...    

И тут случилось непредвиденное никем. Резко повернув корпус, Арсений Иванович Перепельский переломился вперед и набок, обеими руками схватился за грудь и с грохотом, вместе со стулом, упал на пол. Так неожиданно это произошло, что Серафим, Наташа и Клавдия Васильевна с минуту разглядывали лежащего гостя, прежде чем бросились что-то предпринимать. Перепельский хрипел возле опрокинутого стула, рвал ногтями ворот коричневой водолазки, какие были в большой моде лет десять назад.    

Клавдия Васильевна звонила в "Скорую", Наташа брызгала в белое лицо Арсения Ивановича холодной водой, Серафим, повернув старика набок, пытался затолкать ему в стиснутый рот таблетку нитроглицерина.    

Врач с подоспевшей "Скорой" поставил диагноз - острый приступ стенокардии. Перепельский к тому времени пришел в сознание. Тяжко дыша, он смотрел снизу на Серафима  Холмогорова, помогавшего санитару выносить к машине носилки.
13.    
Пока суд да дело, время подошло к семи вечера. Арсений Иванович подгадал момент для припадка совсем в духе дешевых детективных романов - на самом значительном месте своих показаний.      

Он, этот припадок, мог стать достойной завершающей нотой богатого на события дня. Мог бы - если бы в половине восьмого в штаб-квартире частного сыскного бюро "Эврика" не раздался еще один звонок. На этот раз - телефонный.    

Трубку сняла Наташа. Лицо ее изменилось.    

- Алло, не слышно вас. Алло, алло, кто говорит? Не  слышно. Перезвоните, пожалуйста... Магнитофон, скорее! - последнюю фразу она крикнула, положив трубку.    

Серафим, не расспрашивая, бросился в соседнюю комнату. Телефон звонил: раз, два, три...

Серафим ставил рядом с ним любительскую "Легенду". Наташа включила "запись", спокойно сказала в трубку: "Слушаю вас" и поднесла ее к микрофону.    

Через пару минут Серафим прокрутил назад пленку, щелкнул клавишей, подрегулировал громкость. Сквозь шуршанье и шелест помех глухой, монотонный голос заговорил: "Если ты, твареныш, сунешься в это дело, считай себя трупом. Если ты, твареныш, сунешься в это дело, считай себя трупом. Если ты, твареныш..."    

- И ничего нет смешного, - осадила Серафима Наташа.      

А он и не думал смеяться. Скорее наоборот. Частный сыщик стоял лицом к окну, засунув руки в карманы джинсов. Он был уязвлен и озабочен. Уничижительное "твареныш" задело главу  "Эврики" сильнее, чем любое другое ругательство, да и считать себя трупом ему как-то не улыбалось.    

Больше телефон не звонил. Несколько раз Серафим и Наташа прокручивали запись (Серафим каждый раз морщился при слове "твареныш"), но ничего определенного сказать не смогли. Голос был мужской, по-видимому, измененный. Кто-то читал или воспроизводил по памяти одну и ту же заранее заготовленную фразу. Зачем? Почему? Кто?    

Клавдия Васильевна между тем погрузилась в глубокое кресло и принялась за вязание. Делала она это с ожесточением, словно орудовала не спицами, а рапирами. Верный признак того, что гранд-теща, как величал ее Серафим, хочет обязательно что-то сказать. Юные Холмогоровы умолкли, с выжидающей иронией глядя на бабушку. Не поднимая глаз от обретающего контур носка, Клавдия Васильевна, наконец, обронила с подчеркнутым равнодушием:

- Надо же, я думала, вы обратите внимание...   

Не дождавшись вопроса на свою реплику, она продолжала:   

- Я, конечно, глупая старуха, у которой одна забота - помереть поскорее, вы уж простите, что лезу со своими замечаниями, но неужели вы не слышали?   

- Чего мы не слышали? - поинтересовалась Наташа.   

- Неужели вы не заметили, какие были звонки?   

- Какие?   

- Частые и короткие. Это была междугородка!               

14.    
Ровно в 10 утра на другой день Серафим Холмогоров усаживался за столик в темноватом низеньком зале городского архива. Петр Николаевич Фатеев по случаю смерти жены, конечно, на работу не вышел, но горе не помешало ему выполнить вчерашнее обещание, о котором Серафим нашел в себе силы напомнить по телефону, после положенных соболезнований. Петр Николаевич позвонил кому-то, и на конторке у "старухи- процентщицы" для частного детектива лежал официальный допуск к архивным материалам. Ожидая заказанные "единицы хранения", Серафим размышлял о непонятных угрозах вчерашнего анонима. Он безуспешно пытался подтвердить или опровергнуть слова Клавдии Васильевны: "Это была междугородка!" Не обратить внимания на частоту и продолжительность звонков!.. Старушка - заметила. Или померещилось ей?.. Или на самом деле?..

Машинально Серафим прижал пальцем жесткую кнопку настольной лампы. Кнопка щелкнула, лампа зажглась - и, как по сигналу, возле столика возникла девушка в голубом рабочем халатике. Она принесла комплект газеты "Провинциальные ведомости" за 1912, 1913 годы (больше газета не выходила) и некоторые документы, связанные с биографией нижнеокского промышленника Германа Флюгерова.

Первое открытие ждало начинающего исследователя сразу же. Развернув наугад какую-то справку, подшитую к архивному "Делу", Серафим Холмогоров с изумлением обнаружил, что Герман Иванович Флюгеров никогда не был Ивановичем. Герман Сергеевич - так его звали. Откуда же взялась фраза пенсионера Фатеева: "Герман Иванович гнал таких горничных в шею"? Или Петр Николаевич запамятовал?    

Серафим пометил в блокноте: "Иванович? Сергеевич!.. Выяснить" - и принялся изучать биографию уроженца уездного города Нижнеокска г-на Флюгерова. Квитанции, свидетельства, платежные поручения и расписки, сопровождаемые витиеватой, с веским нажимом подписью предпринимателя, проходили перед его глазами. Факсимиле Германа Сергеевича претерпевало по мере приближения к 1917 году заметные изменения. Если в 1912-м он подмахивал документы легко и размашисто, словно отпуская на волю танцующее перо, то, например, расходный ордер на перечисление такой-то суммы на банковский счет некоего Г. Распеленского, датированный сентябрем 1917-го, скреплен был робкой, виноватой закорючкой. Очевидно, люди в кожанках уже дышали неподалеку, и Герман Ива... то бишь Сергеевич чуял между лопаток темные зрачки их глаз и стволов.    

Конец предпринимателя был неясен. Серафиму попалась, среди последних, невзрачная справка уездной Чрезвычайной комиссии об аресте гр-на Флюгерова Г. С., как "вредного  рабоче-крестьянскому делу элемента", и о содержании оного под стражей "вплоть до особого распоряжения". Видимо, особого распоряжения так за недосугом и не последовало, и "оный" так и остался сидеть под стражей на весь период строительства новой эры. А вероятней всего, не каждое лыко из документов ЧК пошло в строку беспристрастных архивов; и прянули раз в сизоватую высь с кирпичных стен черные птицы...    

Ничего заслуживающего внимания в "Деле" г-на Флюгерова не обнаружилось. Серафим перешел к изучению газетных подшивок. Откинул картонную, мягкую от времени крышку в пятнистых разводах. Слежавшиеся страницы зашелестели, словно вздохнули. Из них высунулась белая закладка. На листке в школьную клеточку в беспорядке были разбросаны буквы, написанные блеклыми коричневыми чернилами. Серафим не нашел в этих письменах никакой логики. "З", "Д", "Ц", "Ъ", "А", еще один "Ъ"... Без всякой симметрии, на обеих сторонах листа.      

Листок хранил следы сгибов. Серафим попытался повторить их, но скоро запутался. Так и сяк повертев листок, посмотрев на свет и даже понюхав, криминалист бросил взгляд на газету. Одна заметка в убористой пестроте текста показалась знакомой. "Забавно!" - прошептал Серафим Холмогоров. Полный текст заметки "Светской хроники" газеты "Провинциальные ведомости" за 16 сентября 1912 года был следующий:    

"Промышленник и меценат г-н Флюгеров дал вчера званый обед в честь своего наследника, коим счастливо разрешилась от бремени г-жа Флюгерова. Присутствовали все первые лица города, включая губернатора и предводителя дворянства. Мальчик наречен Алексеем.    

Первым тостом был тост за здоровье Государя Императора и Царствующей Семьи. Любопытно: г-н Флюгеров заявил, что его коллекция золотых монет, о коей в городе, как известно, ходят слухи самые противоречивые, на самом деле оценивается в 90 000 рублей (восклицай, обыватель!). Причем, имеем в виду только лишь стоимость металла, без отношения к художественным и антикварным достоинствам собрания, делающим его поистине цены не имеющим. Шумом восторга, овацией встречены были слова одного из достойнейших, а с нынешнего дня и счастливейших наших граждан о том, что всю коллекцию он передаст своему отпрыску. Причем, не дожидаясь прискорбного повода для получения им причитающегося по закону наследства. Г-н Флюгеров, якобы, вручит Алексею Германовичу столь редкостный дар в день совершеннолетия. До того же дня сокровище будет надежно укрыто от злокозненных и любопытствующих взоров.   

P.S. Поскольку произнесено сие было в виде единой тирады, с бокалом (утверждают, не первым!) в руке, считаем необходимым слово "якобы" по отношению к сказанному подчеркнуть особо.               

Тилемак ПЕЧЕНКИН".   

Прикладывать недостающий фрагмент текста к газете Серафиму Холмогорову не понадобилось. Страница в архивной подшивке была совершенно целой, даже углы не махрились.    

А ведь он где-то читал, что сохранившиеся в Нижнеокском архиве экземпляры "Провинциальных ведомостей" - единственные.               

15.    
Добросовестно пролистав двухлетнюю подшивку "Ведомостей" и больше не найдя ничего, хотя бы отдаленно касающегося Германа Флюгерова с его золотом, Серафим поднялся в кабинет с табличкой "Научная консультация". На табличке стояло еще и неприятное слово "Платная", но частный криминалист в качестве платы посчитал достаточным предъявить, в развернутом виде, малиновые корочки "Эврики". Развернул он их перед чернобородым субъектом в золоченых очках. Серафима интересовал один лишь вопрос, связанный с губернской газетой "Провинциальные ведомости": сохранились ли где-нибудь, кроме Нижнеокского архива, хотя бы единичные ее экземпляры. Например, за сентябрь 1912 года. Число так за 16-е...    

Оказалось, да, отдельные - могли сохраниться. Чернобородый посоветовал обратиться в центральную библиотеку города Новогривска, что в соседней области, менее чем в ста верстах от Нижнеокска. Ему, очкастому, было известно, что в Новогривской библиотеке лет десять назад обнаружилось несколько экземпляров "Ведомостей". Об этом тогда сообщалось в печати.    

Поблагодарив за льготную консультацию, Серафим испросил разрешения позвонить по служебному телефону. Частный криминалист набрал номер больницы, где лежал сраженный стенокардией бывший спортсмен Арсений Иванович Перепельский. Ему ответили, что состояние больного не позволяет ему отвечать на вопросы и не позволит еще как минимум два-три дня. А может быть, и неделю. Если не месяц. Но умереть больной Перепельский, заверили Серафима, не должен, и он обязательно выздоровеет. Хотя бывали случаи, что при таком диагнозе некоторые не выкарабкивались. И довольно многие.    

После этого Серафим скрепя сердце набрал номер Фатеевых. Трубку снял Лим. Он полушепотом сообщил, что Настя в данный момент спит в соседней комнате, измученная горем и напичканная лекарствами. Петр Николаевич хлопочет где-то по кладбищенским конторам, и только что из такой конторы в квартиру доставили гроб. Он, Лим, говорит сейчас по телефону с "гражданином следователем", а гроб стоит рядом, на столе, красный с белым нутром, и пахнет опилками. И правда ли, что крышку надо вынести и поставить у входа в парадное? А то ее принесли сюда же, и она лежит в комнате возле стола...    

Серафим уловил в бормотании Виктора потерянность алкогольного свойства. Он хотел уточнить некоторые детали вчерашнего дня, но понял, что собеседник не в силах не только что-либо уточнить, но и вспомнить.    

Уже вешая трубку, Серафим услышал, как Лим не то засмеялся, не то пьяно всхлипнул. И странные слова вплелись в этот всхлип: "В гробу я вас видал вместе с вашим золотом. Сколько можно!.."    

В глубокой задумчивости Серафим набрал третий номер - свой собственный. Он сказал Наташе, что вернется домой поздно вечером, так как едет в командировку, в Новогривск. "Потом расскажу", - бросил в ответ на взволнованные  расспросы.    

В качестве командировочных расходов детектив Холмогоров разрешил себе использовать карманные деньги, которые, уходя утром, на всякий случай прихватил из дому. Наташа кротко напомнила, что эта сумма составляет всю сегодняшнюю наличность как семьи Холмогоровых, так и сыскного бюро "Эврика".    

- Кстати, - спросила она, - как с тобой собираются расплачиваться Фатеевы, если все будет нормально?    

- Есть варианты, - после непродолжительного молчания отвечал Серафим. Он не стал уточнять, что этот вопрос в беседе с Настей даже не поднимался.    

К трем часам он был уже в Новогривске. В служебном блокноте, рядом с обрывком "Провинциальных ведомостей", найденным в доме Флюгерова, лежала таинственная закладка из архивной подшивки - листок в школьную клеточку с разбросанными в беспорядке непонятными буквами. 

16.    
Последний автобус Новогривск-Нижнеокск отходил в полдесятого вечера. Полулежа в мягко-упругом самолетном сиденье возле большого окна, Серафим Холмогоров следил глазами медленное вращение пустынного здания автовокзала, асфальтированной площадки с низкими служебными помещениями, нескольких нахохлившихся по-вечернему "товарищей пассажиров" у посадочной стойки: "Икарус" разворачивался, мягко выруливал на проезжую часть. События уходящего дня теснились в утомленном мозгу; очень хотелось спать, но глубокий, теплый покой, казалось, существует сам по себе - вне набирающего скорость автобуса.    

Вздохнув, частный сыщик закрыл глаза, в мерном покачивании, рождаемом скоростью на свистящем шоссе, принялся размышлять. Редкие встречные машины заполошно вскрикивали, разминаясь, - точно у пишмашинки каретка, когда ее перебрасывают на другую строку...

...В Новогривской библиотеке Серафим обнаружил одиннадцать разрозненных экземпляров "Провинциальных ведомостей". Номер за 16 сентября 1912 года также числился в ее фонде, но поначалу выдавать его не хотели: пометка в карточке свидетельствовала, что газета повреждена. В конце концов ее все-таки принесли. Из страницы был выдран клочок. Сопоставлять Серафим не стал, боясь навлечь подозрения, да этого и не требовалось. Начальные слоги заметки из "Светской хроники", сохранившиеся в новогривском экземпляре "Ведомостей", были:

       "Промышленник...   
       дал вче...    
       своего н..."    

Сначала газету аккуратно надорвали сверху вниз по межполосному сгибу, а потом, уже в спешке, выхватили бумажный прямоугольник. Скорее всего, кто-то хотел изъять всю заметку про Флюгерова, но был захвачен на месте.    

Даже для непрофессионала были бы очевидны вопросы. Два главных: кто? как? КТО покусился на единицу хранения, составлявшую гордость Новогривской библиотеки? КАК вырванный из газеты фрагмент оказался у нижнеокского пенсионера Николая Алексеевича Фатеева? В том, что в дом Флюгерова обрывок попал именно с Фатеевым, Серафим Холмогоров не сомневался. Может, Фатеев получил его в письме, о котором рассказывал Перепельский? Но Арсений Иванович упоминал о целой газете, а не о клочке с махорочную закрутку.    

И за каким все-таки чертом покойного пенсионера понесло 9 августа в мрачный дом Флюгерова? И откуда взялась та странная фраза, о которой неожиданно для себя вспомнил Петр Николаевич? И почему в ней было искажено отчество - Иванович вместо Сергеевич? Кто из Фатеевых спутал?    

Вопросы нанизывались, как четки на единую нить, и каждый - сам по себе, не оттеняя, не дополняя другого. А нить... Серафим дорого дал бы, чтобы узнать, что же все-таки объединяло все эти не имеющие ответов вопросы.      

И это был тоже вопрос, и тоже лишенный ответа.    

А скоропостижная смерть Елены Семеновны?.. А непонятные слова Лима утром по телефону?.. Угрожающий звонок по междугородке (Серафим постепенно уверился, что звонок был из Новогривска - не случайно же именно здесь хранятся "Провинциальные ведомости", клочок из которых найден был в доме Флюгерова)?.. А неоконченный рассказ Перепельского, прерванный стенокардией?.. Невероятные превращения пенсионера Фатеева из хилого старца в бодрого, умного пожилого мужчину?.. О каких смертях хотел предупредить Перепельский?      

Подходя к стойке сдавать просмотренные газеты, Серафим озадачился совсем уж не относящимся к делу вопросом: что за коллекцию перьев собрал студент-медик Виктор Лим, жених Наташи Фатеевой, что за перо подарил он покойному пенсионеру незадолго до его смерти? Где оно сейчас, то перо?    

У стойки Серафима поджидала удача. Как в поединке, когда более мощный соперник, расслабившись, ловится на прием. Сладкий звук - хлесткий удар спины, плашмя, о татами!.. Пожилая строгая женщина в воздетых на лоб очках на вопрос, кто и когда испортил столь редкостный экземпляр дореволюционной газеты, лаконично ответила:    

- Около года назад. Некий Сергеев. Настоящая его фамилия была - Флюгеров.    
Чтобы продолжить беседу, Серафиму пришлось унять легкую дрожь. Несколько наводящих вопросов вкупе с лестными отзывами о четком порядке и отличном собрании книг в Новогривской библиотеке, - и потрясенный криминалист узнал следующее.    

Оказалось, в Новогривске много лет жил сын Флюгерова Алексей Германович. Фамилию он в первые годы советской власти сменил на Сергеев, но в городке многие знали о его непролетарском происхождении, а мальчишки даже дразнили нелюдимого старика Флюгером. В Новогривске его отец имел две небольших фабрички; среди старожилов фамилия Флюгеровых была на слуху.    

- Так вот, этот Флюгеров, то есть Сергеев, всю жизнь искал клад. - Библиотекарша увлеклась повествованием и, забывшись, провела ладонью по волосам, чуть не смахнув на пол очки. - Какую-то невероятную коллекцию золотых монет. Вы, я слышала, из Нижнеокска? Сергеев много раз ездил туда, поднимал какие-то документы, да так ничего и не нашел. Эта заметка, - она развернула "Провинциальные ведомости", указала карандашом на испорченный текст "Светской хроники", - единственная, где говорится о той коллекции. Вы, наверно, читали? На этой почве Сергеев-Флюгеров помешался. Некоторые его считали нормальным, но мы-то здесь видели... Он каждый день приходил в библиотеку, каждый день брал этот номер "Ведомостей" и перечитывал эту заметку иногда по часу.    

Далее разговорчивая сотрудница рассказала, как в один прекрасный день Алексей Германович (за ним уже потихоньку приглядывали) был уличен в попытке вырвать фрагмент страницы. Небольшой клочок ему все-таки удалось оторвать и в суматохе скандала спрятать в одежде. Флюгеров подвергся штрафу и публичному порицанию. У него был изъят читательский абонемент.    

- После этого он и исчез, - закончила свой рассказ библиотекарша. Она опустила очки на глаза и внимательно посмотрела на собеседника.    

- Исчез? - переспросил Серафим.    

- Да, был даже объявлен розыск. Но что интересно - ни одной фотографии от него не осталось. Говорят, у него и в квартире все перерыли, и личные дела смотрели, и паспортный стол был задействован, и что там еще есть... Ни единого снимка! Исчез - как не было.    

- Как же?..    

- Не знаю. Во всяком случае, рядом с милицией, на стенде, отлично помню: у всех, кого разыскивали, были портреты, а у Флюгерова - один текст. Разыскивается такой-то - фамилия, имя, отчество, возраст; тогда-то ушел из дома и не вернулся; особые приметы.    

- Особые? - Серафим вынул блокнот.    

- Одна примета была. - Библиотекарша наморщила лоб. - Не помню, какой - правый, левый?..    

- Что - правый, левый?    

- Глаз. У Сергеева один глаз был стеклянный. Вот только не помню, какой. Кажется, левый. Говорят, он из Сибири приехал без глаза - Флюгеров, конечно, бывал в Сибири. Он вернулся в конце пятидесятых, и поначалу ходил с черной повязкой. Я девчонкой была, хорошо это помню. Потом вот изготовили ему этот глаз. Да-да, правильно - левый. Работа была редкостная - нельзя догадаться, что глаз искусственный.    

Поблагодарив словоохотливую коллегу своей супруги, Серафим направился в местное отделение внутренних дел. Там его встретили неприветливо. Подозрительно изучив удостоверение "Эврики", усталый хмурый лейтенант отказался сообщить что-либо о пропавшем без вести Алексее Германовиче Сергееве. Касательно исчезнувших фотографий сообщил, что он, лейтенант, лично - не в курсе. Лишь на один вопрос Серафима было отвечено положительно:    

- Правда ли, что гражданин Сергеев, он же Флюгеров, пропавший без вести около года назад, так и не найден?    

- Правда, - подтвердил лейтенант милиции. И с посильной вежливостью сослался на занятость.    

..."Икарус" летел по шоссе в ночь, с каждым мгновеньем приближаясь к Нижнеокску. Встречных машин теперь почти не было. Серафим, прислонившись виском к подрагивающему стеклу, погрузился в дорожный поверхностный сон. На звуковом фоне гудящего двигателя и внятно слышимого в полутемном салоне молчания за смеженными веками частного сыщика проплывали мелькающие страницы "Провинциальных ведомостей", какие-то сумеречные силуэты, искаженное ужасом старческое лицо, судмедэксперт Анна Михайловна в белом кафельном помещении, зеленоватый в прожилках стеклянный глаз... Стеклянный  глаз... стеклянный...    

Словно холодной водой плеснули в лицо - сон слетел с Серафима. Что?! Что за мысль, что за догадка кольнулась только что в подсознании? За лобовым стеклом мчащегося автобуса проявились первые огни Нижнеокска.    

- Забавно, - прошептал Серафим Холмогоров, - очень забавно. Но этого не может быть!               

17.    
Серафим с нетерпением ждал, когда Наташа или Клавдия Васильевна откликнутся на звонок. Он почти ничего не ел весь день, экономя скудные командировочные, которые сам себе выписал. Но не только молодой аппетит заставлял частного детектива вновь нажимать на кнопку звонка, торопя уснувших уже обитателей штаб-квартиры сыскного бюро "Эврика". Наконец в прихожей зашуршали шаги, на двери мелькнул желтый кружок открывшегося изнутри глазка, и дверь распахнулась.    

- Мы тебя уже не ждали сегодня, - босая Наташа в короткой ночнушке спросонья жмурилась, отстранялась от света.    

- А уже завтра, - Серафим поцеловал жену в теплую шейку, послал из-за ее спины воздушный поцелуй гранд-теще. На часах было пятнадцать минут первого.    

Попросив сварганить ему чего-нибудь посущественней, Серафим направился к телефону.    

- Ты что, звонить? Посреди ночи? - Наташа даже принюхалась машинально, хотя проблем с алкоголем у ее юного супруга, каратиста-дзюдоиста и по натуре прагматика, практически не возникало.    

- Хотел из автомата, пока шел - ни один не работает. - Серафим уже набрал номер и ждал. - Позарез надо позвонить Лехе Завьялову.    

Алексей Завьялов, репортер местной газеты, был тот человек, которому можно звонить в любое время дня и ночи без риска удивить или разгневать. С Серафимом он был в приятельских отношениях, что означало для Алексея-Лехи естественную в его глазах обязанность при первой просьбе или даже намеке отдать Серафиму последнюю рубаху - в самом буквальном смысле. У Лехи Завьялова было много приятелей, некоторые пользовались его нетипичной для наших дней простотой, но холостяк Леха неплохо зарабатывал, и последние рубахи у него не переводились. А дошлые вымогатели как-то сами по себе рано или поздно отфильтровывались из его окружения, всплывали, на манер известного вещества.    

Леха Завьялов на том конце провода снял трубку. Он ничуть не удивился звонку в первом часу ночи. Меряя по себе, полагал: раз Серафим звонит полночь-заполночь, значит, таковы обстоятельства. Это была коронная присказка Лехи:  "Таковы обстоятельства".    

- Слушай-ка, Леха, - Серафим, зная характер друга, обошелся без приветствий и предисловий, - есть дело.    

- Так, - вопросительно произнес журналист.    

- Если выгорит, сделаешь репортажик... Конкуренты  сдохнут!    

- Ну?    

- Тебе не приходилось, - Серафим прикрыл трубку ладонью, - тебе не приходилось эксгумировать трупы?    

- Кого эксгумировать? - Леха Завьялов, кит криминальной хроники, зубр судебного репортажа, был непробиваем.    

- Трупы, кого же еще. Живых пока вроде не эксгумируют. Не мне тебе объяснять, что такое эксгумация...   

- Ладно. Когда?   

- Я завтра зайду к тебе в редакцию утром, обскажу подробности. Только учти: дело подпольное. Ни комиссии, ни ордеров. Понял? Если хочешь знать, для чего это надо...    

- Не хочу, - зевнул в трубку Леха Завьялов. - Надо, значит...    

- Значит - таковы обстоятельства, - договорил за приятеля Серафим.    

Они рассмеялись и, не прощаясь, положили трубки своих телефонов.    

Во время позднего ужина Серафим показал Наташе закладку из архивной подшивки. Не успел он проглотить жареный хлеб с яичницей, как таинственный набор букв на закладке перестал быть таинственным. Наташа поставила перед главой "Эврики" очень простую фигурку, которую сложила по намеченным сгибам, так и не разгаданным Серафимом. Это был обыкновенный бумажный кораблик. Смущенный криминалист вынужден был признать верность крылатого выражения относительно гениальности и простоты. Найдя первую букву, нанесенную на "борта" кораблика (она была чуть крупней остальных), несложно было прочесть и весь текст. Он состоял из нескольких слов:         

"ЗАПАДЪ ЗАПАДЪ ВТОРОЙ ТРИ ТРИ ВНИЗЪ"    

Серафим отложил вилку. Что это еще за "второй запад"? "Три, три" - совет что-то тереть или повторенная цифра 3? Кто, когда составлял эту памятку, для кого? В новом уравнении со многими неизвестными известным было только одно: речь несомненно шла о доме Флюгерова в Нижнеокске. Но этот вывод был также недоказуем...    

- Я очень боюсь за тебя, - готовясь ко сну, шепнула Серафиму Наташа. - Кто же все-таки звонил вчера по междугородке?    

Вместо ответа Серафим Холмогоров полушепотом выкрикнул: "Кья!" и выбросил босую ногу вверх, чуть не сшибив пяткой бабушкин фамильный торшер.    

- Меня другое волнует, - проговорил он, восстанавливая дыханье. - Уж очень простая штука.    

- Какая штука?    

- Да с этим корабликом. На дурака.    

- Спасибо.    

- Извини, я опять не по делу. Ты у меня умница.               

18.    
В Лехином кабинете за четырьмя столами работали шестеро журналистов. Хотя день только еще начался, дым стоял коромыслом. Некурящий Серафим поморщился. Он окликнул Леху Завьялова, который за дальним столом просматривал какие-то бумаги и методично бросал их в корзину.    

- Избавляюсь от старого хлама, - сказал Леха. Наверное, он недавно приступил к избавлению: стол завален был по абажурчик настольной лампы.    

Серафим огляделся:    

- Можешь отпроситься на час?    

- Нет проблем. Считай, я уже отпросился.    

- Пошли?    

- Пошли.    
Последним кабинетом (а для входящих в редакцию - первым) был кабинет с табличкой "Отдел рекламы и объявлений". Серафим круто обернулся, чуть не сбив с ног шагавшего следом Леху.    

- Чего позабыл?      

- Слушай-ка, Леха, кто у вас занимается объявлениями?    

- Танечка и Олечка, а что?    

- Познакомь.    

- Можно.    

Танечка была на больничном, а Олечка оказалась монументальной особой весьма зрелых лет с многоэтажной прической образца семидесятых годов. Она радушно поздоровалась с Лехой и вопросительно посмотрела на Серафима.    

- Олечка, у товарища к тебе пара вопросов, - поклонился Завьялов. - Будь добра, проинформируй.    

- Насчет расценок?    

Серафим обворожительно (так ему показалось) улыбнулся:    

- Я по другому вопросу. Если можно, не могли бы вы вспомнить, кто передавал вам траурное сообщение о смерти Николая Алексеевича Фатеева? Его напечатали тринадцатого числа.    

Олечка ни на секунду не задумалась:    

- Отлично помню. Принес извещение мужчина невысокого роста, такой суховатый. На грузина похож - черный и с усиками. Счет я выставила на организацию, где до пенсии работал покойный. Это тот самый старик, что умер в доме Флюгерова, по-моему.    

Леха взглянул на частного сыщика, - слухи о таинственной смерти старика, конечно, не обошли стороной репортера.      

- А можно посмотреть... как это у вас называется... первоначальный текст?    

- Оригинал, - подсказала Олечка. - Он в бухгалтерии. Если вам разрешат...    

- Разрешат, - сказал Леха Завьялов.    

В бухгалтерии быстро нашли подколотый к другим документам бланк с фирменным штампом конторы, где много лет назад завершал трудовую деятельность покойный Николай Алексеевич Фатеев. "Просим поместить объявление, текст прилагается, - значилось на бланке. - Оплату гарантируем. Наш Р/С"... Далее шли цифры расчетного счета со всеми необходимыми атрибутами. Текст печального извещения написан был от руки на отдельном листке.    

- Деньги уже перечислены? - спросил Серафим, не очень-то представляя, для чего ему нужны эти данные.    

- Они заплатили наличными.    

- Сразу? А кто платил?    

- Представитель этой конторы, который принес извещение. Вот его роспись.    

В платежной ведомости рядом с обозначением очень немаленькой суммы ютилась неразборчивая закорючка.    

- Черненький, вроде грузина? - уточнил Серафим.    

- Кажется, так. У нас много бывает людей, и черненьких, и нечерненьких...    

Поблагодарив, Серафим с Алексеем, наконец, вышли на улицу. Солнце, отдохнувшее за ночь, набирало полдневную силу. Духота скапливалась, предвещая ближе к вечеру катаклизм типа ливня или града с грозой. Леха Завьялов расстегнул "фирмовую" рубашку с карманами и завязал ее узлом у пупа. Серафим провел ладонью по мокрой шее:    

- Эх и парит! А дождь-то бы и не нужен.    

Леха шагал, ни о чем не расспрашивая: не нужен, мол, значит, не нужен. Таковы обстоятельства.    

- Надо успеть в три места, - сказал Серафим. - Сначала я думал, что в два, а теперь вижу - в три. В контору, где работал тот самый старик, в дом Флюгерова и... частный сыщик чертыхнулся, налетев плечом на почтовый ящик, приколоченный к стволу старой липы, - и, самое главное - на кладбище.    

- Думаешь, успеем за час? - поинтересовался Леха  Завьялов.
               
19.    
Деревянные ступени, по которым приятели поднялись к обшарпанной дерматиновой двери, напомнили Серафиму чердачную лестницу дома Флюгерова. В отличие от нее, правда, крыльцо немилосердно скрипело. Стеклянная вывеска с названием бывшей Фатеевской конторы была снята. Она стояла, прислоненная к ветхим перилам. Ровный коричневый прямоугольник бледнел на зеленых досках стены: когда стену в последний раз красили, доска уже была приколочена.    

Линолеум полутемного коридора был усыпан обрывками газет, машинописными страницами, какими-то графиками. Высокой, в человеческий рост стопой кренились картонные папки.    

- Переезжаете? - крикнул Серафим, заглянув в пустую, без мебели, комнату. Две девушки откнопливали от стены календарь с мужественной улыбкой Микеле Плачидо.    

- Хуже, - обернулась одна, - нас упразднили.    

- Приватизировали, - уточнила ее подруга.    

- Вот так номер! И что теперь?    

- Ничего особенного. Была контора - станет Эм Пэ. Народу в два раза меньше, зарплата в два раза больше. Кто начальству приглянулся, тот и остался.    

- А вы - приглянулись?    

- Ну так!.. - подбоченились девушки.    

- И кто же вас... приобрел? Я имею в виду - контору, - это Леха Завьялов удовлетворял профессиональный интерес.    

- Как кто, начальство.    

- Понятно. И теперь, значит, переезжаете?    

- Никуда мы не переезжаем.    

- А это что же? - Серафим обвел глазами стены в голых обоях, качнул рукой лампочку, без плафона свисающую на витом проводе.    

- Это ремонт, - девушки свернули портрет-календарь в трубку и направились к двери. Их смех поглотили дощатые перегородки.    

Детектив и репортер некоторое время бродили по коридорам, толкаясь в разные двери. Везде было открыто, но нигде никого не было. Рабочие в пыльных спецовках проволокли сбитые из горбыля козлы. Козлы казались частью мебели в этом деревянном старинном строении, нуждавшемся, пожалуй, уже в реставрации, а не в ремонте.    

В глухом торце коридора из-за приотворенной двери слышались бодрые деловитые голоса.    

- Входите, входите, не стойте, - раздался оттуда веселый начальственный баритон. Серафим и Леха, переглянувшись, вошли. За одиноким письменным столом на табуретках сидели двое мужчин, напротив друг друга, и выпивали. Ополовиненная бутылка водки фокусировала в горлышке солнечный зайчик, преломляла его на развернутую в полстола газету, сервированную закуской: хлебом, луком и вскрытой банкой тушенки. Интеллигентные лица мужчин озарялись многозначительными улыбками, которые сразу погасли. Очевидно, мужчины ожидали увидеть кого-то другого вместо Серафима и Лехи. Скорее всего - двух женщин. Может быть, тех самых, что "приглянулись" начальству приватизированной конторы.    

- Вы, собственно, по какому вопросу? - поднялся один из пирующих.    

Серафим предъявил удостоверение "Эврики", Леха на полном серьезе развернул редакционные корочки.    

Мужчины испуганно возмутились. Один из них оказался директором конторы, другой - начальником отдела кадров. В данный момент, объяснил директор, занимались "стратегическими выкладками на период становления работы в новых условиях". "Кадровый вопрос у нас остро стоит", - покраснев, поддакнул его соратник. Честный Леха Завьялов засопел, но Серафим перехватил инициативу, радостно заявив, что их с "товарищем журналистом" интересует именно кадровый вопрос. Причем, очень частный. Относительно бывшего работника Николая Алексеевича Фатеева, в связи с кончиной которого коллектив конторы на днях выражал свою скорбь со страниц местной газеты. Директор с начальником облегченно вздохнули. Они страшились более общих вопросов.    

- Федор Матвеевич, - обратился директор к кадровику, - это как раз по твоей части.    

Федор Матвеевич с готовностью направился в угол комнаты. Оказывается, там высился большой несгораемый шкаф. За множество лет сейф так вписался в интерьер помещения, что глаз его не воспринимал. Директор тем временем со значением указал гостям на стаканы. Отказ принять участие в беседе не слишком его огорчил.    

В дверь кокетливо постучали. Директор откашлялся:    

- Да-да, войдите.    

Вошли давешние подруги. С их лиц тоже сползли улыбочки при виде Серафима и Лехи. Поздоровались, несколько церемонно.    

- Вот хорошо, что вы здесь, - воскликнул из угла Федор Матвеевич. Он листал у раскрытого сейфа коричневые папки, откладывал в сторону, прямо на пол. - Машенька, помогите, пожалуйста. Никак не найду данные на Фатеева Николая Алексеевича. Он у нас числился. Никак не найду!..    

Машенька принялась просматривать документы. К ней подключилась Лидия (так звали подругу), потом и директор подошел к сейфу.    

Все напрасно! Ровным счетом никаких сведений о Фатееве Н. А. в архиве учреждения не было.    

Выяснилось, что присутствующие сотрудники, включая начальство, работали в конторе не более двух-трех лет. Траурное объявление было передано в редакцию по просьбе родственника Николая Алексеевича Фатеева, за его счет.    

- Он сказал, что Фатеев работал у нас, - развел руками Федор Матвеевич. - Работал так работал... Отпечатали на бланке заявку и передали ему.    

- Кому ему? - вкрадчиво спросил Серафим.    

- Откуда я знаю, кому! Он не представился. Маленький такой, с усиками.               
               
20.    
- Забавно, забавно, - повторял Серафим, пока они с Лехой Завьяловым ждали автобуса. Леха мало что понимал. Серафим начал было вводить его в курс дела, но, оказалось, обрисовать его в двух словах невозможно. Среди накопленных фактов не было стержневого. Перечислять все подряд? Но в какой последовательности? Может, это кощунство, но для себя Серафим пока не определил, что важнее в этой истории: скоропостижная смерть Елены Семеновны Фатеевой, странная смерть, накануне, ее свекра или закладка в архивной подшивке "Провинциальных ведомостей" за 1912 год. Откуда приплыл этот бумажный кораблик?    

- Забавно, очень забавно!..    

Когда подъезжали к остановке "Фабричная", в воздухе почернело. Солнце погасло, как яркая лампочка в глубоком подвале. Автобус затормозил. Стекла дрогнули от обвального небесного грохота и быстро покрылись серыми оспинами дождя. К дому Флюгерова промокшие до нитки друзья-криминалисты бежали, прыгая через свеженахлестанные пузырящиеся лужи. Задыхаясь, протиснулись в найденный Серафимом проем.    

В доме Флюгерова стояла влажная тьма. Ливень шуршал где- то вверху, щелкал и шелестел.

Где-то отчетливо падали на воду просочившиеся сквозь крышу капли. На мгновенье внутренность помещения осветилась синими пятнами: молния вспыхнула за щелями стен и дырами окон. Раскат грома обрушился уже в полную тьму.    

- Веселенький интерьер, - прошептал над ухом у Серафима дрожащий от холода Леха.    

- Тс-с-с!    

На втором этаже слышались осторожные, медленные шаги.    

Леха больно ухватил Серафима за локоть. Темнота казалась живой, плескалась у горла, страшно было вдохнуть. Серафим, силуэтом различимый на фоне окна, показал жестом наверх. Леха кивнул. Он не знал, заметил ли Серафим его кивок, поэтому кивнул еще раз, чуть слышно шепнув: "Понял".    

Наверху все затихло. Друзья осторожно двинулись к лестнице, но первый же шаг Серафима стал роковым: он задел какую-то жестянку, и та покатилась по щебенке с омерзительным шумом. Наверху что-то гулко упало. Мягкая тяжесть шагов и - с потолка посыпались песок и труха.    

- Стой, стрелять буду! - оглушительно закричал Серафим. Стрелять было не из чего. Леха это хорошо знал, но вслед за другом не раздумывая бросился к деревянной лестнице. Впотьмах одолеть ее было непросто. Серафим раза два оскальзывался. Через мгновенье он уже вбегал, пригнувшись, в невысокую дверь. Удар в лоб, который он получил, был нанесен не злодеем, затаившимся в темноте, а крепкой притолокой двери, низковатой даже для Серафима. Тут же в тесный контакт с притолокой вступил и Леха Завьялов. Он ударился всем лицом - с такой силой, что грохнулся на пол.    

- Кого-то я, кажется, сейчас буду мочить, - многообещающим голосом пропел Серафим. - Выходи, вижу тебя!    

Никого он не видел. Возможно, поэтому никто и не вышел. Тишину нарушали только Лехины богохульства. Поднявшись на ноги, репортер в темноте вытирал платком кровь с губ и из носа, мелко отплевывался.    

- Давай-давай, - продолжал давить на психику Серафим, - выходи, не трону. Ведь вижу же.    

Полная тишина. Дождь на улице кончился. Здесь, под крышей двухэтажного дома Флюгерова, было где спрятаться. Огромные бревна-балки, перегородки с дверями и пустыми проемами, чердачная лесенка, возле которой 9 августа был найден мертвый Фатеев... Все расплывалось, сливалось, перетекало из предмета в предмет, словно почти не тронутый светом воздух был не воздухом, а водной толщей - в трюме затонувшего корабля. Довольно долго друзья прислушивались, не шевелясь: не выдаст ли себя нечаянным движеньем тот, невидимый, может быть, замерший в двух шагах...    

Ничего!    

Осторожно двинулись вдоль еле различимой стены. Отойти успели недалеко. Позади раздался явственный шорох, будто крыса просеменила по сухому песку. Серафим успел первым. В три прыжка он оказался у двери, четвертым прыжком метнулся вниз по ступеням и отработанным приемом зажал между предплечьем и локтем горло пытавшегося бежать человека. Человек беспомощно захрипел.    

- Вот так номер! - услышал сверху Леха Завьялов. - Настя?! Что вы здесь делаете?    

Внучка покойного пенсионера Фатеева в голос, по-детски плакала, уронив голову на плечо Серафима.
      
 21.    
"Отпросившись" с работы на час, хотя и у себя самого, Леха Завьялов поступил опрометчиво. Какой там час...    

- Знал бы, начальству бы доложился. Полдня потерял, - ворчал он, когда они с Серафимом выходили из автобуса на остановке с романтичным названием "Горкладбище". С рассеченной губой и багровым припухшим носом, Леха походил на боксера после нокаута.    

- Таковы обстоятельства, - лаконично бросил задумчивый Серафим, спрыгивая на успевший просохнуть асфальт.    

С этим доводом Лехе нельзя было не согласиться.    

Одна створка железных зеленых ворот была приоткрыта. Над воротами, рядом с черной надписью "Кладбище", красовался запрещающий дорожный знак - "кирпич". Возле ворот пустовала скамейка. Друзья уселись на солнышке - перевести дух и обмозговать события. Серафим в сжатом виде все-таки изложил журналисту суть ситуации. Серьезно, внимательно выслушав, Леха, похоже, забыл думать о возможных последствиях намечающегося прогула. Меланхолично прикладывая платок к разбитой губе, он хмыкал и покачивал головой. Эти жесты и звуки означали для Лехи Завьялова высшую степень душевных переживаний.    

Серафим сидел молча, уперев локти в расставленные колени. Он снова прокручивал в памяти неожиданную, невероятную встречу с Настей Фатеевой. С Настей Фатеевой - в  доме Флюгерова!..    

...Первые вопросы, которые Серафим задавал ей, потонули в громких рыданьях. Настя пыталась что-то сказать, но ей стало плохо. Серафим и Леха под руки вывели девушку на дневной свет.    

- Уйдемте, скорее уйдемте отсюда! - повторяла она, с ужасом оборачиваясь на молчаливые мертвые окна.    

Настя успокоилась только около своего дома, куда друзья- криминалисты отвезли ее "на частнике", пожертвовав почти всей наличностью Лехи и обеденным максимумом Серафима. На лавочке возле подъезда, где двое суток назад Настя билась в истерике, она начала говорить - сбивчиво, то и дело поправляя растрепавшиеся кудряшки на лбу. У входа в парадное зловеще притягивала взгляды прислоненная к стене крышка гроба - красная, с черными лентами по краям.    

- Завтра мы будем хоронить маму, - сказала Настя, совладав с подступившими к горлу рыданиями. - Спасибо вам за участие, - она коснулась руки Серафима, - за то, что хотели помочь...    

Возникла тяжелая пауза. Серафима подмывало спросить, что же все-таки делала Настя в доме Флюгерова. Но - позволительно ли? У человека такое горе... Настя вопросительно посмотрела на Леху.      

- Это мой товарищ, работаем вместе, - объяснил Серафим.    

И тогда Настя стала рассказывать.    

Ей со вчерашнего вечера являлись видения, слышались голоса. Ночью дедушка приходил, страшный, сердитый. Мама, бедная, жаловалась: "Холодно мне, так холодно!" И звали, звали куда-то.    

- Нервы! - Настя до белизны сжала пальцы. - Я вдруг решила: надо обязательно пойти на то место, где умер дедушка. Там что-то откроется, и станет легче.    

Серафим посмотрел искоса:    

- И поэтому вы пошли?    

- Да, поэтому. И еще. Я... я... выпила. Выпила рюмку водки. Мне было так страшно!.. Даже не помню, как собралась, как поехала. А там, в этом ужасном доме, будто проснулась. Даже не помню, сколько времени там пробыла. Пришла в себя, а тут вы, ваши шаги внизу...    

Серафим принюхался. Действительно, слабый запах алкоголя исходил от нежных губ девушки, чуждый этим губам.    

Насте опять стало плохо. Она отказалась от предложения проводить ее до квартиры. Попрощавшись, вошла в темный подъезд, чуть задержавшись у гробовой крышки. Серафим вошел следом. Он услышал гудение лифта. Наверху еле слышно хлопнула дверь...    

...- Ну что, долго мы тут будем сидеть? - голос нетерпеливого Лехи вернул Серафима к действительности - зеленым воротам и красному "кирпичу". Прояснившееся было небо опять затянулось лиловым сумраком. Странная прохладная духота сдавливала виски. Друзья прошли под черную вывеску. Леха мог только догадываться о цели этой экскурсии.    

Упали редкие тяжелые капли. Они шуршали в подвижной листве кустов и деревьев, гулко стучали по крашеному пустому железу надгробных памятников. Отовсюду, сколько хватал глаз, далеко, близко, смотрели лица людей. Давно, очень давно и совсем только что перед каждым из них щелкнул затвор фотоаппарата. И никто из этих тысяч и тысяч не знал, что ничего не значащий для времени миг, сверкающим пузыриком всплыв из прошлого, останется на поверхности. Миг останется - жизнь канет... Некоторые из этих людей улыбались. Из двух дат, выгравированных на металле дощечек рядом с именем и фамилией, они знали только первую. Когда-то знали...    

Серафима Холмогорова при виде крестов и могил всегда тянуло на философские размышления.    

Леха шагал молча. Кусты вдоль аллеи становились все реже и ниже. Вскоре растительность совсем иссякла - только трава вокруг глинистых холмиков. Это была окраина кладбища, самый отшиб. В дерне выбраны несколько прямоугольников под рост человека. Невдалеке стоял желтый автобус с черной полосой вдоль борта. Там теснились и плакали. Тускло блеснула медь, и пространство пронзила уставшая от чужой скорби мелодия.    

- Вот он! - Серафим резко остановился.    

Леха Завьялов вздрогнул. Он посмотрел туда, куда направлен был взгляд частного сыщика.    

К свежему просевшему холмику был привален растрепанный венок из жести и проволоки. Мокрые ленты заляпаны желтой грязью. В ногах (или головах?) могилы - временная табличка на колышке. Корявая надпись: "ФАТЕЕВ Николай Алексеевич". И ниже: "Кв. 776".    

- Кэвэ - это квартира, что ли? - угрюмо спросил Леха.    

- Квадрат, - буркнул в ответ Серафим. - Запомни: семьсот семьдесят шесть. Ночью эту могилу трудно будет найти.
               
22.    
За сплошной чернотой мчащихся туч промелькивало водянистое око луны. И тут же пряталось, ужаснувшись. В мгновения серебристо-голубого света кресты, памятники, деревья, ажурные переплетенья оград, казалось, болезненно вскрикивали: спасительный покров темноты сдергивался, как бинт с гноящихся язв. И вновь небесная и земная окрестность тонула в непроглядной глубине ночи.    

- Слушай, Серый, а на хрена нам такая самодеятельность?    

Это был первый вопрос, с которым репортер обратился к частному криминалисту. Обратился он шепотом, ступая след в след за идущим впереди Серафимом. Оба несли по лопате, стараясь не потревожить ими железные прутья оград. Ровная усыпанная гравием дорожка давно была оставлена позади, и теперь они плутали от креста к кресту, от холмика к холмику, разыскивая табличку с номером 776. Хорошо хоть земля успела просохнуть после дневного ливня.    

- Назвался груздем, полезай в кузов, - ответил, наконец, Серафим. Он что-то еще прошептал, но все заглушил шелест ветра, запутавшегося в жестяных листьях венка и наброшенных на венок лентах.    

Серафим включил и выключил карманный фонарик. За короткий миг друзья разглядели, что венок принадлежал покоящемуся здесь, под провалившимся бугорком, с табличкой в ногах (или головах), Николаю Алексеевичу Фатееву. "Кв. 776" значилось на табличке, рядом с фамилией бывшего пенсионера.    

Луна опять выглянула. Серафиму Холмогорову страстно захотелось бросить лопату и быстрым шагом направиться к твердой аллее. Которая ведет к железным воротам. Если их пересечь, попадешь в живой мир - нетаинственный и нестрашный.    

- Ну, что, не будем время терять? - почти вслух сказал Серафим. Он воткнул лопату в мягкую землю возле венка.    

Невиданное дело: Леха Завьялов молчал! Молчал не в смысле "да", а в смысле "не знаю".    
Серафим отбросил в сторону легкие пустые венки и начал копать. Леха молчал...      

- Леха! - не выдержал Серафим. - Пойми ты, если я буду просить разрешения, сам помру раньше, чем разрешат. Тут нужны веские, вес-ки-е обоснования. А у меня их нет. У меня ничего нет. Мне кажется, понял ты? - кажется! А мне скажут: кажется - крестись... Ты что, боишься, что ли?    

Последний вопрос оказался решающим. Леха вонзил лопату в нарушенный Серафимом, не слежавшийся еще бугорок.    

Мягкий песчаный грунт подавался легко. Серафим стоял по грудь в вырытой яме, когда лопата стукнула в деревянное и пустое. Леха, который наверху отбрасывал землю, выругался, неожиданно тоненьким голосом.    

Некоторое время понадобилось, чтобы отдышаться. Где-то могли быть сторожа, но этим "где-то" скорее всего являлось помещение кладбищенской конторы: перелезая через ограду, часа два назад, Леха и Серафим видели свет в двух ее окнах и слышали косноязычную песнь. Вряд ли кто-либо живой мог застать их.    

Самым трудным оказалось расчистить отрытую крышку. Стоя на деревянной поверхности, обитой приглушающей звук тканью, Серафим снова и снова выбрасывал наверх полные лопаты земли, и на ее место тут же сыпались новые комья.   

Лехе уже почудилось, что вдалеке, за верхушками леса, проглянули первые блики рассвета, когда Серафим глухо выдохнул снизу:    

- Вроде, готово. Давай стамеску.    

Луна больше не появлялась. Принесенная из дома старая стамеска тряслась у Лехи в руке. Серафим чуть не выронил ее, принимая. Теперь он стоял в яме рядом с погруженным в нее гробом. Крышка была освобождена от земли. Огромные гвозди подались на удивленье легко, но заскрипели громко и страшно. Отодрав несколько гвоздей у торца, Серафим просунул пальцы под крышку и с усилием стал ее поднимать. Он совершенно четко подумал в этот момент, что если в пальцы что-нибудь вопьется сейчас изнутри, то...    

То лучше об этом не думать.    

С ужасающим звуком гроб распахнулся. Серафим едва удержал равновесие. Он отодвинул оказавшуюся совсем не тяжелой крышку.    

Запах! Ничего омерзительней этой утробно-земной гнилостной вони нельзя было представить. Серафиму приходилось бывать на занятиях по судмедэкспертизе, но там, в морге, было совсем не то. Там тошноту вызывали едучие испарения хлороформа, здесь - густой болотистый дух могильной земли. И разлагающегося мяса. И прелых опилок. И начинающих гнить досок. И... и...    

Частный сыщик щелкнул фонариком. Труп в гробу был накрыт простыней или марлей. Проступали пальцы сложенных на груди рук, темные впадины рта и глазниц. Серафим сдернул ткань с одеревенелой головы мертвеца. Леха наверху сдавленно вскрикнул. Коричнево-серое, в сизых пятнах, лицо старика в гробу было ужасно. Из полуоткрытого рта торчали редкие, через один, зубы. Кончик острого носа отмяк, словно пальцем надавили на пластилин. Серые волосы прилипли к костистым вискам. Казалось, покойник кричит, напряженно зажмурив глаза и недоумевая, почему его пронзительный вопль в ночи так странно беззвучен.    

Фонарик опять щелкнул, оставив в темноте черный конус на месте исчезнувшего луча. Конус растворился не сразу. Стали различимы очертания гроба и лежащего в нем. Какое чувство в эти минуты тягостнее довлело над разумом - брезгливость или страх, - Серафим не смог бы ответить. Крайним усилием воли он заставил себя поднести руки к лицу мертвеца. Пальцы наткнулись на твердое и холодное. Серафим задыхался. Сердце в груди колотилось, сдавленное, словно кровь, которую оно толкало, загусла в венах, как болотная слизь. Он с отчаянием почувствовал: вот-вот, и его стошнит прямо в гроб.    

Леху, судя по доносившимся звукам, рвало вовсю.    

Серафим лихорадочно ощупывал округлые выпуклости в мертвых глазницах. Он никак не мог сообразить, какой глаз у покойника левый. Надавил на один. Что-то твердое, как куриный пупок, скользнуло под морщинистым веком. Еще надавил... Под напрягшимся пальцем хрустнуло. Серафим отпрянул. Дикая мысль: не сделал ли он мертвому больно? Глаз в углубленье другой глазницы тоже был тверд и округл. Серафим ткнул пальцами между округлостью и надбровьем...    

Из могилы частный криминалист выскочил так стремительно, что согнувшийся в желудочных пароксизмах Леха поскользнулся на груде выброшенной земли и чуть не упал.    
- Давай, давай, закапывай! Скорей! - шепотом закричал Серафим.    

Леху Завьялова не пришлось долго упрашивать. В считанные минуты на месте зияющей ямы вновь возвышался скромный могильный холмик. Сбоку на него так же лег неопрятный проволочный венок.    

- Ты хоть закрыл его? - спросил запыхавшийся Леха, когда они заравнивали последние следы незапротоколированной эксгумации.    

Серафим покачал головой. В сероватых отсветах намечающегося рассвета этот жест уже можно было увидеть...    

К выходу с кладбища добрались без приключений. Лопаты оставили там, где взяли - возле ограды. Резво преодолев ее, друзья перебежали через проходящее мимо шоссе и лесочком, чтобы лишний раз не светиться перед ранними шоферами и пассажирами, направились к городу.    

На совсем пустынной еще окраинной остановке Леха стряхнул с плеча Серафима остатки кладбищенского песка и, оглянувшись, спросил:    

- Так все-таки, шеф, зачем это было?    

Серафим вытащил из кармана руку. Он поднес ее к лицу репортера и разжал кулак. Сначала Завьялову показалось, что на ладони у Серафима лежит ювелирное изделие, полупрозрачный камень с черной точкой в зеленоватой кайме. Это и впрямь было изделие, только не ювелирное.    

- Глаз, - пояснил Серафим. - Стеклянный. Помнишь, я говорил про Флюгеровского сына, который пропал в Новогривске...    

- Е-мое! А куда же Фатеев девался? Который помер?    

- Если б знать!..    

Серафим сделал проницательный взор и, явно в расчете на восхищенную публику (в единственном лице Лехи), устремил его на поднятый из могилы таинственный глаз.    

Лучше поздно, чем никогда: тут его и стошнило.
         
23.    
Вид Серафима, возвратившегося домой в полседьмого утра, давал основания для чего угодно, но никак не для ревности. Убеждать в серьезности дела, которым он занимался, Наташу не приходилось. Две смерти, сердечный приступ, таинственные старинные газеты, зашифрованная закладка, золото фабриканта Флюгерова... И все это - на протяжении считанных дней!    

Наташа приготовила мужу ванну и засобиралась в библиотеку, где три раза в неделю подрабатывала по сменам. Клавдия Васильевна выглянула из своей комнаты и, покачав бигудями, прикрыла за собой дверь.    

Бабушка вовремя это сделала. Из ванной выскочил голый Серафим - мокрый, с намыленной головой - и бросился к телефону. Наташа взвизгнула, но не очень громко:    

- Ты что, рехнулся?!    

Глава фирмы "Эврика", переступая босыми ногами на голом полу, набирал номер Лехи Завьялова. Наташа, оглядываясь на бабушкину дверь, набросила на Серафима свой домашний халатик. Он стал похож на римского полководца в тунике.    

- Леха, - закричал частный криминалист в трубку, - мы с тобой дураки и болваны!    

- Ты для этого меня разбудил? Мне через час на работу.    

- Леха, плюнь на работу. Мы с тобой дураки, понял? С чего мы взяли, что она там была одна?    

- Кто она, где там? - Леха всегда отличался умением конкретизировать.    

- Настя! Настя Фатеева. Какого черта ты не сказал мне, что в доме Флюгерова она могла быть с кем-то!    

- А ты мне почему не сказал?    

- Я сейчас только врубился, под душем. Душ зашумел, и я вспомнил: дождь, тишина и шаги наверху. Леха, там ходил не один человек, понял? Помнишь, как она торопилась уйти?    

- Помню, - подумав, сказал Леха Завьялов.    

Серафим в сердцах швырнул трубку. Через минуту он опять сидел в ванне, изо всех сил вслушиваясь в шум рассекаемых круглыми дырками струй.      

Но ничего больше не вспоминалось.      

24.
Похороны Елены Семеновны Фатеевой были назначены на двенадцать часов. Частный криминалист Серафим Холмогоров пришел на двадцать минут раньше. Желтый автобус с траурной полосой уже ожидал возле подъезда. Крышки гроба у двери не было: ее отнесли наверх. Деловитые оркестранты курили и пересмеивались, поглядывая на часы.    

Серафим присел на скамеечке рядом с тремя пожилыми женщинами. Женщины вздыхали, как в кино перед началом сеанса. Серафим уловил на себе пристальное внимание.    

- Хорошая была женщина Елена Семеновна, - сказал он первое, что пришло в голову.    

- Все там будем, - последовал смиренный ответ.      

Собеседницы выжидающе замолчали, предчувствуя возможность посплетничать.    

Для затравки частный детектив завел разговор о ядовитых грибах и случаях массовых отравлений. После чего, не расслышав вопроса: "Не родственником ли приходитесь покойнице, или же сослуживец?", перешел к теме странных, необъяснимых смертей.    

- Вот, например, Николай Алексеевич. Я его хорошо знал...    

Серафим мастерски выдержал паузу. Тетушки переглянулись. Одна из них, пожав плечами, сказала, словно сама для себя:    

- Не знаю как кто, а я в этом доме десять лет прожила. А Фатеевы... Не помнишь, Павловна, когда Фатеевы въехали?    

Сухонькая Павловна в темном платочке пожевала губами, но ее опередила другая соседка:    

- Фатеевы въехали два года назад. Аккурат в конце августа.    

- Под новый год они въехали, - уточнила Павловна.    

- В августе-сентябре!    

Несколько минут ушло на выяснение. Тем временем в дом и из дома проходили и выходили люди, у подъезда скопилась небольшая толпа. Вынесли и поставили на асфальт две табуретки. Музыканты протирали мундштуки инструментов, бычковали окурки.      

- В общем, два года назад они въехали, - с нетерпением подытожила первая женщина. - И за эти два года этого Николая Алексеевича я видала раза, может быть, два или три. И то уже в последние месяцы.      

- Совсем на улицу не вылазил, - закивала головой Павловна. - Сидел как сыч.    

- Не может быть! - искренне удивился Серафим. Он вспомнил рассказ Арсения Ивановича о его совместных прогулках с пенсионером Фатеевым, слова Насти и ее отца о том, как строго регламентировал покойный старик эти  прогулки...    

Медные трубы громко и тяжело грянули траурный марш. Серафим поспешил раствориться в толпе. Он увидел лицо Петра Николаевича Фатеева, выходящего из дверей, впереди плывущей на чьих-то плечах гробовой крышки. Вдруг плачущие глаза вдовца за туманными стеклами вспыхнули ненавистью. Серафим был готов поклясться, что Петр Николаевич увидел его, но это было не так. Фатеев смотрел мимо. Частный криминалист обернулся. Его глаза встретились с глазами невысокого человека с тонкими черными усиками на бледном лице. Человек досадливо сморщился и бросился в сторону, расталкивая людей.    

Медлить было нельзя. Серафим, не теряя из виду незнакомца, выбрался из толпы. Сделать это тактично не удалось: незнакомец, оглянувшись, перешел с быстрого шага на бег, вот-вот, и скроется за углом. Оставив за спиной приглушенные возгласы и междометия, Серафим побежал следом. Звуки похоронного марша, затихая, тянулись, накрывали невидимыми волнами. Человек впереди бежал до странности быстро. Он рискованно пересек проезжую часть перед шумно затормозившим троллейбусом и на другой стороне улицы нырнул в арку старой, с высокими окнами, пятиэтажки. Серафим проделал тот же маневр.    

Он очутился в пустынном грязном дворе, главной и единственной примечательностью которого служили четыре больших мусорных контейнера. Рядом с одним, спиной к Серафиму, стоял тяжело дышащий незнакомец. Частный сыщик не торопясь подошел. Черные, как гуталин, волосы маленького пожилого мужчины блестели над мокрой от пота шеей. Кожаный пиджак был явно не по погоде.      

- Ну? - снисходительно сказал Серафим.    

Последним, что он увидел, был глаз - карий, злобно и хитро сощуренный. Жгучая струя из баллончика заставила частного криминалиста с хрипом и кашлем рухнуть на землю возле переполненного контейнера.    

Минут через пять к нему вернулась способность ругаться. Способность передвигаться вернулась еще минут через пять. Серафим Холмогоров бесславно поплелся по направлению к штаб- квартире частного сыскного бюро "Эврика".    

- Забавно! - шептал он, некрасиво отхаркиваясь и протирая обильно слезящиеся глаза, - чертовски забавно. - Тьфу!..    

Тут-то и вспомнил он об анонимном звонке из города Новогривска. Может, то была не пустая угроза?
               
25.    
Юбилей, свадьба, поминки... В 199... году каждое из этих событий приравнивалось к стихийному бедствию. Особенно последнее: поминкам предшествуют разрушительные для бюджета любой семьи похороны, а впереди маячат девятый день и сороковины.    

Поминки по Елене Семеновне Фатеевой были назначены на 14 часов 17 августа. 18-го исполнялся девятый день с кончины Николая Алексеевича. На его поминках, как помнит читатель, Елена Семеновна и отравилась насмерть банальной бледной поганкой.    

Частный сыщик Серафим Холмогоров не мог забыть пророческих слов: удивительно будет, если в семье Фатеевых в ближайшее время еще кто-нибудь не умрет. Арсений Иванович Перепельский угодил в больницу, не успев прояснить свою мысль. Вторые за неделю поминки, на которые у Фатеевых все же нашлись средства, были поводом опровергнуть или подтвердить верность этого утверждения. Лучше, конечно, опровергнуть. А может быть, и повлиять на события.    

Кроме того, частному криминалисту очень хотелось бы знать: каким образом в гробу вместо Николая Алексеевича Фатеева оказался старик со стеклянным глазом - Алексей Германович Сергеев-Флюгеров. И куда подевался Фатеев?    

Ответ на этот коварный вопрос сокрушил Серафима невероятной, головокружительной простотой. Он допустил ошибку, сравнимую с ошибкой боксера, который, пытаясь раскрыть соперника, раскрывается сам и получает прямой в челюсть.    

...При входе в зал кафе "Черемушки" Серафим столкнулся с Петром Николаевичем. Тот, заметно уже выпивший, разминал в трясущихся пальцах сигарету. Пытавшегося объяснить свой визит детектива он мягко взял за плечо и вместе с ним вышел на улицу. Возле стеклянных дверей, глядя красными глазами себе под ноги, архивист монотонно забормотал:    

- Молодой человек, я бы вас попросил... Здесь только близкие. У нас горе. Да-да, Настя сказала мне, что это она обращалась к вам по поводу смерти отца. Это был нервный срыв. Мы не нуждаемся в ваших услугах и... прошу извинить. Если у вас были затраты, я оплачу.    

Он полез за бумажником.

Тут Серафим и "раскрылся". Он достал из кармана теплое круглое стеклышко, разжал ладонь перед очками Петра Николаевича.    

- Вы знаете, что это такое?    

Фатеев задержал сизоватый дым, который полз у него изо рта. Что-то неуловимое мелькнуло в обрюзгшем лице, но - неуловимое.    

- Да, это глазной протез, - протянул он.    

И, чуть помедлив, добавил:

- У отца был такой.    

Серафима словно толкнули в грудь. Совпадение! Редкое, дикое, но разве настолько уж невозможное?    

- Значит, у него - тоже? - упавшим голосом пробормотал Серафим.    

- Да, - решительно ответил Петр Николаевич.    

Со стороны частного криминалиста это был незамысловатый, но, может быть, именно поэтому успешный маневр. Серафим Холмогоров исправил-таки свою дурацкую, непростительную оплошность.    

- Петр Николаевич, а что вы имели в виду, сказав "тоже"? - очень негромко спросил он.    

- Я... - Фатеев выронил сигарету и нагнулся ее поднимать. Надо было ковать железо...      

- Петр Николаевич, вы что-то скрываете от меня. Может быть, очень важное.    

Фатеев беспомощно огляделся по сторонам.    

- Имейте же совесть! - наконец, выдохнул он. - У человека горе. Я прошу вас, я требую! Оставьте меня, Настю... Оставьте нас всех в покое!    

Петр Николаевич оттеснил Серафима и скрылся за створками вертящихся стеклянных дверей.    

"Нас всех, - повторял про себя частный криминалист, продолжая стоять у входа в кафе. - Почему он сказал - всех? Когда имеют в виду двух, даже трех человек, обычно говорят просто - нас. Всех... Что значит - всех?"    

Серафим вдруг уверился в том, что мрачные предсказания Перепельского не сбудутся. Почему? Частный криминалист пытался объяснить это себе самому и не мог.
               
26.    
Вечером в штаб-квартире частного сыскного бюро "Эврика" был созван "военный совет". Мозговая атака подкреплялась присутствием Лехи Завьялова. Зная, что глава "Эврики" блюдет и проповедует сухой закон, журналист захватил бутылку коричневой жидкости с подозрительно красочной этикеткой. Этот многоградусный, крайне пахучий напиток участники встречи, и Серафим тоже, потягивали под ванильные сухарики Наташиного изготовления. На столе среди блюдечек, чайных чашек и стопок лежали: пожелтевшая вырезка из "Провинциальных ведомостей", сложенная в кораблик закладка из Новогривской библиотеки, номера местной газеты с траурными извещениями на Петра Николаевича и Елену Семеновну Фатеевых. Стеклянный глаз на смятой салфетке выглядел бы комично, если не знать, откуда его извлекли. Наташа и Клавдия Васильевна только что об этом узнали. У Наташи как-то сразу пропал аппетит, несмотря на заверения мужа, что  глаз тщательно отмыт и продезинфицирован одеколоном.    

- Значит, получается, и старик Фатеев, и сын Флюгерова - оба имели по такому глазу? - вопросительно подытожил Леха Завьялов.      

- В принципе это возможно, - высказалась Наташа. - Бывают же совпадения.    

- Бывают, - согласился Серафим. - Но меня сейчас больше интересуют не стеклянные глаза. Меня интересуют... - Он выдержал эффектную паузу... - Усы. Черные усики.    

- Ты думаешь, тебя угостил из баллончика тот дяденька, что приносил в газету объявление о смерти старика, а перед этим побывал в конторе? - Леха не торопясь, со вкусом произнес длинную фразу.    

- Это само собой. Знать бы, почему на него ТАК посмотрел Настин отец. Когда я решил, что это он на меня смотрит, у меня мурашки пошли.    

- Неужели так трудно выяснить, кто он, этот с усиками? - воскликнула Наташа. - И вообще, столько в этом деле вопросов, которые на поверхности, на которые можно сразу ответить. Ты, Серафим, мямлишь как не знаю кто. Вот хоть эта закладка. Я думала, вы с Лешей первым делом проверите, что это значит: "Запад, запад, второй..." Наверняка это о доме Флюгерова.    

Наташа повертела в пальцах кораблик-закладку с корявыми буквами.    

- Проверим, не беспокойся, - сказал Серафим. - Мне кажется, есть во всем этом какая-то точка, которую мы никак не нащупаем. Как непробиваемое стекло: можно молотком лупить - ни трещины. А иголочкой найдешь точку... тюк! - и осыплется.    

Клавдия Васильевна неожиданно заговорила:    

- Я, может быть, просто глупая старуха, вы уж простите, если...    

- Клавдия Васильевна, - Серафим не забыл о тонком наблюдении, сделанном гранд-тещей относительно звонка по междугородке, - вы, пожалуйста, без предисловий. Мы внимательно слушаем.    

Бабушка с достоинством кивнула.    

- Я все жду, - продолжала она, - когда вы заговорите о главном, а вы все о каких-то точках.    

Верная своей привычке, Клавдия Васильевна выжидающе замолчала.    

- И что же здесь главное? - спросил Серафим.    

- Вот что. Жив Флюгеровский наследник или умер, похоронен он или нет, но он год назад из Новогривска пропал. Где он пропал?      

- А я почем знаю!    

- Почем, почем... Где он скорее всего мог пропасть? Там, куда хотел попасть. Я с вами, бестолковыми, стихами заговорила.      

Клавдия Васильевна поднялась и пошла разогревать чай.    

- Там пропасть, куда попасть, - задумчиво повторил Леха Завьялов. Он разливал остатки напитка. Вопросительно посмотрел на Серафима. Частный сыщик кивнул, и в его стопке тоже плеснулась коричневатая жидкость. Рассматривая ее на свет, Серафим медленно произнес:    

- Алексей Германович Флюгеров хотел попасть туда, где спрятано золото. Он верил, что эта коллекция существует. По нынешнему курсу ее стоимость...    

Серафим на салфетке рядом со страшным стеклянным глазом нарисовал единицу и принялся меланхолично выводить нолики, один за другим.
               
27.    
Часы на кухне прохрипели два раза. Наташа бесшумно спала под легкой простыней, маленькая, на двуспальной тахте, а Серафим Холмогоров стоял под распахнутой форточкой - один на один с шелестящей, цвиркающей душно-прохладной ночной тишиной. Унизительное чувство томило его. Так бывает, когда позарез нужно вспомнить слово, фамилию, название города, и - вот оно, слово, вот!.. как бишь?.. Чем мучительней напрягаешь память, тем дальше уносится оно течением мысли, ныряет, дразнит, как мячик в волнах.    

Где она, магическая точка на несокрушимом стекле?    

Серафим лег. Перед глазами теснясь поплыли силуэты и лица. Наташино дыхание рядом становилось далекими голосами, шелестом ветра в надгробном венке, гулом автобусного мотора. "Оставьте нас всех в покое", - явственно произнес Петр Николаевич Фатеев. "Нас всех"... Серые люди в спецовках потащили дощатые козлы по узкому коридору... Злобный глаз, похожий на выпуклый бешеный глаз вороного коня на какой-то картине, искоса, из-за спины... Полуизломанные часы опять завели унылую хриплую песню: раз, два, три...    

Серафим Холмогоров сел на постели. Он вслух непристойно выругался, с размаху ударил себя по коленям.    

- Ты совсем, что ли? - встрепенулась Наташа.    

В ответ обрушилась целая серия идиоматических выражений. Единственным приличным словом в этой тираде было слово "Забавно".      

- Наташка, я вспомнил и понял! Гад буду, понял!    

- Тише ты, Шерлок Холмс!    

- Я и так тихо.    

...Утром Наташа приступила к расспросам. Универсальный ответ Серафим выдал в конце завтрака:    

- Придет время, узнаешь. Когда? Сегодня!    

Он сунул в карман джинсов одолженный у Лехи Завьялова диктофон. Повертел в руках газовый баллончик и поставил откуда взял - на ванную полочку, среди тюбиков и пузырьков.    

- Ну, я пошел.    

Поцелуй в щечку Наташе, уважительный кивок Клавдии Васильевне, и - уверенные шаги частного детектива загремели по лестнице. Серафим любил прыгать через две ступеньки. В окно Наташа увидела, как он целеустремленно зашагал к автобусной остановке.

28.    
"Я вспомнил и понял". В насмешливом свете утра эти ночные слова поблекли, как фонари вдоль шоссе, которые кто-то где-то забыл выключить. Озаренье и разочарованье - два эти чувства знакомы художникам и поэтам.    

И частным криминалистам, добавил бы Серафим Холмогоров. Но, как уже говорилось, глава "Эврики" предпочитал продуктивную деятельность, а уныние и сомненье считал пустой тратой жизни. Поэтому и шагал он целеустремленно, поэтому и оглянулся у поворота и помахал рукой бодро и мужественно, как гусар в оперетте.      

Он все-таки этой ночью кое-какие выкладки сделал, некоторые ниточки завязал. Узелок к узелку. Заветную точку можно искать уже не совсем наугад. Тюк! - и осыплется...      

Серафим вышел на остановке "Фабричная". На этот раз он  не стал пролезать в дощатый пролом, - пошел вокруг дома Флюгерова на свету, снаружи. Гнилое дерево стен, забитые и проломленные окна, массивные войлочные лопухи над кирпичным фундаментом... На западной, противоположной от входа, совсем заброшенной стороне дома Серафим остановился.

Пристройка из красного кирпича высотой почти до крыши Флюгеровского строения загораживала проход.    

- Все правильно, молодец! - вполголоса похвалил сам себя частный сыщик. Он даже засмеялся от удовольствия.      

Шириной пристройка оказалась в два с половиной шага. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это вовсе и не пристройка: между ней и стеной дома просматривался зазор примерно в ладонь. За годы в него намело и насыпалось всякого хлама, - этот "культурный слой" стал чем-то вроде связующего раствора между деревом и кирпичом.    

Странное это сооружение напоминало огромную тумбу. На таких, только гораздо меньших размеров, крепятся стальные ворота.    

Удивительное дело, кирпичный монолит, кажется, предназначался для той же цели. Серафим увидел огромные заржавевшие скобы. Нижняя вделана на уровне живота, до верхней он не смог достать, даже подпрыгнув. Глава "Эврики" зашагал в сторону от стены и вскоре споткнулся о полуразбитую кладку. В траве, почти сравнявшись с приземистым холмиком, виднелся квадратный остов такой же "тумбы". Он был либо разрушен, либо, вероятней всего, заброшен в самом начале работы.      

Что же замышлял здесь бесившийся с жиру магнат? Может, по аналогии с Царь-Пушкой и Царь-Колоколом собирался господин Флюгеров создать на своей земле Царь-Ворота?

А может?..    

Одно из окон на втором этаже выходило прямо на верхнюю плоскость кирпичной тумбы. Это было третье окно, если считать слева.       
               
29.    
Больница, где лежал Арсений Иванович Перепельский, представляла собой полтора десятка оштукатуренных корпусов, в большинстве одноэтажных. Каждый корпус - палата. Чем-то походным, временным веяло от этого палаточного городка, но впечатление было обманчивым: возраст лечебного заведения приближался к столетию.    

Серафим Холмогоров намучился, пока разыскал корпус номер 12, затерянный в темных кустах сирени между корпусом номер 4 и моргом. Он приготовился к длительным уговорам медсестры или врача - чтобы допустили к тяжелобольному Арсению Ивановичу хотя бы для краткой беседы. Уговоров не потребовалось. Арсений Иванович Перепельский, выяснилось, "тяжелым" числился только первые двое суток, потом ему было разрешено вставать, а со вчерашнего дня и прогуливаться.    

- Папашку вам? Он сейчас в скверике, - сказал Серафиму в коридоре медбрат, по виду студент-первокурсник в незастегнутом белом халате с рукавами по локоть. Он тащил, приподняв над полом, капельницу - одной рукой, а другой чесал затылок под сбитой на лоб белой шапочкой.    

Почему же позавчера с Перепельским не разрешили свидания? Этот вопрос не смутил медбрата:    

- Он сам нас просил. Если будут звонить - отвечать, что он в отрубе. А то, говорит, родственники замучают. Кому надо, те, мол, и так придут.    

Серафим направился в скверик. На одной из скамеек сидел Перепельский в больничной пижаме без определенного цвета и покроя. Рядом плакала Настя Фатеева. Частный сыщик дорого дал бы за возможность послушать их разговор. Он невинно пристроился на соседней скамейке, но Настя повернула голову, и, как по команде, обернулся Арсений Иванович. Немая сцена! Серафим разыграл гамму чувств: искреннее сочувствие горю Насти, потерявшей близкого человека, радостное удивление по поводу очевидного выздоровления Перепельского, просто удивление от неожиданной встречи... "Гамма" прозвучала тускло. Это не смутило криминалиста. Он жадно всматривался в лица Насти и Перепельского. Арсений Иванович был как-то зловеще растерян, Настя даже не пыталась скрыть охвативший ее испуг.    

Поздоровались очень натянуто. Серафим видел, что Настя вот-вот разрыдается. Когда девушки плачут, они иногда говорят... Перепельский поспешно обнял ее за плечо и со словами утешения стал прощаться. "Жаль", - подумал частный криминалист. Он упрекнул себя в жестокосердии, но внутренний голос упрямо хмыкнул: "И все-таки жаль".    

Настя ушла. От первой фразы, которая откроет допрос, дуэль, треп, беседу, дискуссию - назвать можно по-всякому, - зависело многое. Серафим как с обрыва нырнул:    

- Здорово вы меня, Арсений Иванович, из баллончика-то!  Пш-ш-ш!.. - Он изобразил шипенье жгучей струи и весело рассмеялся. И, как художник, положивший удачный, единственно верный мазок на оживающий холст, с гордостью оглядел плоды своего труда. Оглядеть было что. Аскетичное, сухое лицо Перепельского стало рыхлым и жалким. Отвисшая челюсть потащила по серым щекам безвольные старческие морщины.    

- Как вы... - у Перепельского перехватило дыханье.    

- Как я догадался?      

- Как вы смеете!    

- Что смею, шутить? А я вообще шутник, вы не заметили?    

Важно было держать соперника на расстоянии, короткими дразнящими выпадами мешать ему оценить обстановку.    

- Какую ерунду вы тут мелете! - наконец нашелся Арсений Иванович. Но инициатива была уже им упущена. Вместо обаятельного джинсового паренька рядом, вплотную сидел непреклонный следователь с железом в голосе и сталью в глазах. Ногой Серафим

Холмогоров как бы нечаянно прижал ступню Перепельского в домашнем шлепанце.    

- Лапшу на уши отставить, гражданин Перепельский Арсений Иванович! - жал частный криминалист. - Давайте по делу, пока мы здесь, а не там, - он многозначительно указал пальцем в дальнюю даль. - Откуда парик и усы? Зачем? Объявление в газету - вы? Зачем? На похоронах Фатеевой - вы? Зачем? Быстро, быстро!    

Это был запрещенный, но очень соблазнительный в данной ситуации прием. Шоковая терапия в юриспруденции часто бывает эффективней, чем в экономике. Перепельский обрел внешнюю невозмутимость, но мысли его, было видно, блуждали.    

- У меня есть возможность получить ордер на арест, - совсем уж на арапа выпалил Серафим. Никакого ордера никто бы ему не выдал, не знать этого Арсений Иванович не мог, но - уж очень могуч был напор частного сыщика. Трудно было сосредоточиться.    

- Черт бы тебя побрал, проклятый придурок! - процедил Перепельский. - Шут гороховый.    

Некоторое время он шевелил губами, проговаривая какие-то еще слова, которые Серафим мог бы классифицировать как оскорбление при исполнении служебных обязанностей.   
               
30.    
Разговор предстоял долгий. Арсений Иванович огляделся. Подходило время обеда: больные потянулись к своим палатам, посетители - к выходу с территории. Чужих поблизости не было.    

- Ладно, - сказал Перепельский, - к этому шло. Но! - Он поднес к самому носу Серафима тонкий высушенный палец. - Прошу запомнить, все получилось не так, как задумывал я, только по двум причинам, даже по одной: глупая случайность в лице глупого человека. В твоем лице, - Перепельский ткнул пальцем чуть не в глаз Серафиму.    

Жирный больничный кот вышел из кустов и уселся на несвежей траве. Немигающими совиными глазами он уставился на Арсения Ивановича, полностью игнорируя Серафима. В этом было что-то мистическое. Частный криминалист цыкнул на незваного соглядатая. Кот лег где сидел, зевнул, как лев, и перевел взгляд на криминалиста. Драматизм момента был нарушен.    

- Он нам не помешает, Арсений Иванович, - серьезно сказал Серафим. - Продолжайте, пожалуйста. У меня одна просьба, к вопросу о глупом лице и придурке. Что-то для меня может оказаться известным, тогда я буду вас прерывать и рассказывать сам. Это доставит мне маленькое удовольствие.    

Перепельский отвел взгляд от кота.      

- Не возражаю.    

- Итак?..    

- Итак, если бы несколько дней назад меня не свалил этот дурацкий приступ, сейчас я был бы одним из самых богатых людей в городе. Причем, на законнейших основаниях.    

- Даже так?    

- Конечно! От тебя требовалось одно: привлечь внимание к случайной смерти моего старого приятеля Николая Алексеевича.    

- Случайной?      

- Что за привычка перебивать! Конечно, это была случайная смерть. Николай Алексеевич рассказал мне, что ищет золотую коллекцию Флюгерова. О ней сохранилось только одно свидетельство - заметка в старой газете. Мало кто верил - да никто почти, - что она существует. А он много лет искал, хотя в семье над ним смеялись, мне Настя рассказывала. Может, поэтому и искал. Я, говорил, хочу, чтоб они меня за человека признали.      

- Ага, он бы их озолотил, а они бы его за это зауважали, - Серафим закивал с очень серьезным видом. Перепельский подозрительно покосился.    

- В принципе так. Если бы он скоропостижно не умер...

- В доме Флюгерова?    

- В доме Флюгерова. Николай Алексеевич каждый день туда ездил. Он узнал, где спрятано золото, - Арсений Иванович в упор посмотрел на частного сыщика. Серафим был непроницаем. - Он точно знал, но...    

- Стоп! Можно мне пару слов? - Криминалист поднял руку, как школьник. Перепельский пожал плечами. - Это то самое, к вопросу о придурке и глупом лице. Я докончу за вас предыдущую фразу. Вот она: "Он, Николай Алексеевич Фатеев, точно знал, где спрятана бесценная коллекция золотых монет Германа Флюгерова, но так же точно он знал и то, что достать эту коллекцию невозможно." Флюгеров об этом позаботился в свое время. Так?    

- Так, - Перепельский взглянул с беспокойством. Он хотел продолжать, но был сбит с толку не относящейся к делу репликой частного детектива:    

- Вас, Арсений Иванович, к обеду не хватятся? А то я могу подождать.    

- Не хватятся. Нам приносят в палаты, соседи оставят. Так вот, что касается главного в этом деле...    

- И опять стоп! - перебил Серафим. - Главный факт я назову сам, можно? Чтобы уж до конца определиться с придурком и глупым лицом. Главное во всей этой истории знаете что?.. - Он уставился выжидающе. Перепельский усмехнулся, но блекло, без куража. Серафим длил ожидание.    

- Основным, стержневым фактом в этой истории, - с чувством, с толком, с расстановкой заговорил детектив, - является то, что... 

Его внимание отвлек все тот же ленивый  кот, которому вдруг пришла охота чесаться.    

- Ну, рожай! - грубо, нехорошо сыронизировал Перепельский.    

Серафим обезоруживающе улыбнулся:    

- Да вы и без меня знаете. Все это могло произойти только потому, что Елена Семеновна Фатеева работала в загсе. Осуществляла запись актов гражданского состояния. Покойная Елена Семеновна Фатеева, - уточнил он. - Я прав?    

- Какой загс? Причем здесь загс? - Арсений Иванович принялся колупать краску на скамье, нагнувшись, поднял конфетную обертку, бросил в урну...    

- А вы знали об этом?    

- Я? О чем, о загсе? Что-то, кажется, Николай Алексеевич рассказывал. Это не имеет значения.    

- Это имеет значение. Если бы Елена Семеновна работала в другом месте, она бы не смогла из одного человека сделать другого. И не было бы необходимости ее убивать.    

Серафим произнес это просто и буднично.    

- Я не убивал!    

- А кто сказал, что вы убивали? Не надо нервничать, Арсений Иванович. Я вас то и дело перебиваю, извините. Теперь моя очередь слушать. Может, мы сможем договориться?..    

Последняя фраза прозвучала с оттенком. Бледный как смерть Перепельский пристально посмотрел в голубые глаза частного сыщика.    

- Я предлагаю десять... пятнадцать процентов, - прошептал он. - Это колоссальная сумма.    

- Спасибо, сначала я бы хотел послушать.    

- Хорошо, - Перепельский, казалось, решился. - Слушай!
               
31.    
Серафим Холмогоров сидел - нога на ногу, со скучающим  видом. Он сам удивлялся своему хладнокровию. Перепельского била нервная дрожь.      

- Я - интеллектуальный маньяк! - жарко дышал он в лицо Серафиму. - Сейчас все больше ловят сексуальных... мерзость такая... Прошу не путать. Интеллектуальный маньяк! Я семь лет искал это золото. Я - Николай Алексеевич Фатеев, прошу любить и жаловать! А? Каково?    

Теплый масляный ветерок шевелил белые прядки на его голове. Последние слова прозвучали так громко, что ленивый кот вскочил с травки и дернул в кусты. Серафим невозмутимо кивнул.      

- Забавно, - вот все, что услышал от него эксцентричный старик.      

Перепельский-Фатеев был явно обескуражен. Словно актер, которого вместо оваций и криков встречает холодное молчание зала.      

- Я - Фатеев, - упавшим голосом повторил он. - Я не похоронен...    

Серафим усмехнулся:    

- Догадываюсь. Тем более, что вашу могилку имел честь навестить. Вам доложили про стеклянный глаз? А умер, конечно, Алексей Германович Флюгеров, который исчез в Новогривске. Вы с Еленой Семеновной сделали его Фатеевым, сами обернулись Перепельским. И спокойно руководили операцией по поиску сокровищ. Как полководец. Фатеевы живут здесь недавно, никто их не знает, появление старичка никого не заинтересовало. Вы хотели загрести жар его руками. И он  недолго жил после того дня, как раскрыл вам тайну отцовского золота. Да вот спрятано оно так, что достать его с помощью лопаты или кирки, как в авантюрных романах, нельзя. И вы придумали забавную штуку: старик умирает - что само по себе для вас очень желательно, - начинается следствие, которое случайно, само, без какого-либо участия вашей семьи выходит на клад. Я думаю, у вас уже подготовлены документы на право наследования. Вы часом не столбовой дворянин? Петр Николаевич не зря устроился в архив. Он обеспечивал ваше алиби в прошлом, как потомка и наследника Германа Флюгерова, а Елена Семеновна - в настоящем. Без бумажки ты букашка. Есть повесть такая - "Поручик Киже", читали? Все это элементарно.    

- Элементарно! - как обиженный мальчик, повторил мнимый мертвец.

Серафим не стал уточнять, что дальнейшая логика событий для него не ясна. Он сделал вид, что просто хочет передохнуть после длинного монолога. Масть пошла, все карты оказались козырными, надо было дождаться ответного хода и ловить момент.    

Перепельский-Фатеев обхватил седую голову руками и монотонно раскачивался. Наконец он замер, как на щелчке метронома:    

- Кто?    

- Что кто?    

- Кто наболтал? Я так и думал... Лим? Петька?    

Серафим поначалу даже не понял, что Петькой назвали кандидата наук Петра Николаевича Фатеева.      

Старик острым взглядом уперся в глаза Серафима:    

- Неужели Настя? Нет, она не могла. Ах, Петька, сволочь!.. Или все-таки Лим?    

Частный криминалист промычал что-то невразумительное.    

- Лим, Лим раскололся? Ну, Лим ведь? - допытывался Фатеев.    

- Кстати о Лиме, - Серафим стряхнул с колена соринку. - Что за перья он собирает?    

- Перья? Какие перья?    

- Вот и я говорю: какие перья?    

Фатеев уставился с недоумением.    

- Настя обмолвилась, что этот ваш Лим коллекционирует перья редких птиц. И одно даже подарил не то вам, не то другому покойнику.    

- Она так сказала?    

- Да.    

- Это называется - заставь дураков богу молиться, они и лоб расшибут... А еще что она говорила?    

Серафим уловил подвох. Он демонстративно умолк, ожидая, когда Фатеев расшифрует слова о дураках, расшибающих лбы. "Все у него дураки да придурки", - отметил про себя частный криминалист.      

Старик словно угадал его мысль:    

- Не люблю метать бисер перед свиньями, но поскольку ты в некотором роде специалист...    
"В некотором роде специалист" слегка поклонился. Фатеев продолжал:    

- Я долгое время обдумывал одну теорию. Она очень простая. Если записать как формулу, получится приблизительно вот что: "Перья птиц из коллекции Лима плюс закладка в газетной подшивке с идиотски зашифрованным текстом (Серафим посмотрел внимательно) плюс, например, какая-нибудь броская странность в характере Арсения Ивановича Перепельского - равны... окурку, испачканному губной помадой. И равны пометке на папке с надписью "Дело": "Закрыть". За недоказанностью, непойманностью, необнаруженностью и как это у вас еще там называется"...    

- Туманная формула. Какой-то окурок... Поясните, пожалуйста.    

Фатеев оживился, как человек, получивший возможность выговориться после вынужденного молчания:    

- Эту теорию я условно назвал "теория ложной детали". Если на месте преступления следователь находит окурок со следами губной помады, он сразу подумает - что?    

Серафим пожал плечами:    

- Что к делу причастна женщина.    

- Банально, но факт, - Фатеев открыто, весело рассмеялся. Он был похож на чудака-ученого из тех, что на киноэкране встречаются во много раз чаще, чем в жизни. - Заяц, когда удирает, ведет ложный след - туда-сюда, влево-вправо, вперед-назад. Каждый такой ход для собаки ясен, каждая петля распутывается. элементарно. Но! В комплексе они затрудняют поиск. Собака-то, она, по сравнению с зайцем, животное неуклюжее.      

Частный сыщик усмешкой отозвался на этот намек:    

- Вы, значит, заяц, а я собака. Забавно. Но знаете, - он чуть было не назвал Фатеева Арсением Ивановичем, - знаете, Николай Алексеевич, уж больно по-детски выходит.    

- Так вот! - закричал Фатеев. - В том-то и смысл! Если бы каждый преступник...    

- Значит, себя вы все-таки считаете преступником?    

Этот наивный вопрос сбросил с небес на землю вдохновившегося старика.

32.    
Меж ветвей замелькали пижамы больных, первыми отобедавших. Мягкая солнечная погода не благоприятствовала "тихому часу". На соседней скамье уже обосновался иссохший, скукожившийся мужик, харкал, чиркал спичкой у трясущейся папиросы. Серафим перешел на шепот:    

- Давайте так, Николай Алексеевич. Я задаю пару вопросов, вы как на духу отвечаете, и расходимся до новых встреч. Так? Вам уже нет смысла петлять.    

- Я никого не убивал! - Фатеев стукнул кулаком по колену.    

- Это прекрасно. Почему ж вы назвали себя преступником?    

- Я?! Не передергивай. Я - иносказательно, как пример.    

- Пусть так. Тогда такой вопрос: что за закладку я обнаружил в подшивке "Ведомостей"? Подделка?    

- Подделка. Это Петька ее туда засунул, а идея моя. Я же говорю - ложная деталь.    

- А текст?    

- Текст настоящий. В смысле правильный, все равно никто не поймет. - Фатеев по памяти процитировал: "Запад, запад, второй, три, три". Там как раз три шага.    

- Где?    

- Договоримся о процентиках, тогда и узнаешь, где.    

- Взятка?    

- Никоим образом, все по закону. Мы вместе найдем эти монеты, а их мно-о-ого... Ты даже останешься в выигрыше. Проценты от моего наследства, неофициально, да еще премия за сданные государству ценности. Про тебя в газетах напишут. Реклама!

- А если не соглашусь?    

- Тогда хрен с маслом. Иди доказывай, что я Фатеев, а не Перепельский. Ну, докажешь, и что? Посадить меня не посадят...    

- Как знать.    

- Очень просто. У меня справочка есть: страдаю манией. Безобидной такой. Собственная личность меня не устраивает. Вот, перевоплотился в какого-то выдуманного, никогда не существовавшего Перепельского. Благодаря должностному преступлению, подлогу заведующей загсом Елены Семеновны Фатеевой, жены моего сына. Она сделала это из ложного милосердия, а потом, к прискорбию, умерла. Правда, Петька может с работы вылететь, но это переживем.    

- А клад?    

- Нет никакого клада. Нет золотой коллекции. Плод воспаленного воображения писаки из "Губернских ведомостей". И Алексея Германовича Флюгерова, поверившего той глупой заметке. Который умер. Под моим именем. Он был тоже с приветом, что с нас возьмешь?    

- Старички-маньячки, - усмехнулся Серафим Холмогоров. - Складно у вас получается, забавно. Только вот из баллончика вы меня угостили не очень-то безобидно. Парик, усы, пиджак кожаный... Ну, маскарад, это ладно, а вот использование спецсредств против сотрудника сыскного бюро, при исполнении... Это можно классифицировать, есть такие статьи.    

- Чтобы классифицировать, докажи. А ты не докажешь. Какие усы, какой баллончик? Знать ничего не знаю. Находился в больнице, вот на этой самой скамейке. С этого боку ты меня не ухватишь.    

- А все-таки, - поинтересовался криминалист, - зачем вы пошли на похороны?

Фатеев отвернулся, насупился.

- Елена была моя близкая родственница, жена сына. Мне ее очень жаль.    

- Я видел, как на вас смотрел Петр Николаевич, когда шел впереди гроба. Он вас узнал сразу - значит, в гриме видел до этого, так? Он на вас страшно смотрел!    

- Кто на кого как смотрел, не знаю, - отмахнулся Фатеев. - Народ собирается, надо кончать. Насчет процентов...    

Серафим поднялся с теплой скамьи.    

- Насчет процентов потом. Последний вопрос на сегодня. Да или нет, хорошо?    

Фатеев приготовился выслушать короткую фразу. Но вопрос, заданный частным криминалистом вполголоса на едином дыхании, был так развернут, включал в себя столько пунктов и ответвлений, что вернее было бы назвать его не вопросом, а повествованием.    

Фатеев слушал сначала сидя, затем тяжело встал. Глаза старика были расширены яростью и удивлением.

- Да, - выдохнул старик, когда Серафим замолчал. - Да, сволочь, да, да, да! Но учти, пацан, я тебе только для смеха признался, из интереса, как ты все это докажешь. Потому что ты ничего не докажешь, ясно? Ты - примитив!..    

- Не горячитесь так, Николай Алексеевич, сюда смотрят. - Серафим щелчком стряхнул пылинку с полосатого войлочного плеча Фатеева. - Не докажу, значит не докажу, чего горячиться... А, черт! - воскликнул он.    

- Что еще?      

- Да хреновина эта, - Серафим достал из кармана пластмассовую коробочку, которая издавала еле слышимое шуршанье, - включается когда не надо. Я и забыл, что он у меня там.      

Частный детектив щелкнул кнопкой Лехиного диктофона, и слабый, искаженный, но вполне различимый, оттуда донесся голос Фатеева:"...не докажешь, ясно? Ты - примитив".    

Белая голова старика затряслась. Он потянулся к диктофону, хищно нацелив пальцы. Серафим мягким движением отстранился. Через мгновенье диктофон снова оттопыривал задний карман его джинсов, как толстый бумажник или портсигар. Фатеев не произнес ни слова, только дышал, как подраненный ворон.    

- Знаете, в чем ваша ошибка, Николай Алексеевич? - простодушно спросил Серафим. И пояснил, не дожидаясь ответа:    

- Вы слишком умно подошли к делу. Вес брали килограмм на тридцать, а усилий затратили на все шестьдесят. Штанга и вывалилась. Нельзя загадывать на сорок ходов вперед, бесполезно. Ну, я пошел, поправляйтесь. До встречи.    

- Ты рано радуешься, - угрюмо качнул головой Фатеев. - Даже видеозаписи не считаются доказательством.    

- Ну и больно наплевать.

Частный криминалист, сокращая путь, полез прямо сквозь кусты больничной сирени.    

Зайдя за угол ближайшего корпуса, он выждал минуту и осторожно выглянул. Из краснокирпичной стены служебного помещения торчал железный козырек с надписью "Телефон-автомат". К нему, теряя шлепанцы, изо всех сил торопился Фатеев. 
               
33.    
- Может, хватит уже? Батарейки посадишь.      

Леха Завьялов с пристрастием прислушивался к шуршанью перематываемой кассеты. Серафим, непривычно порывистый, взвинченный, коротко рассмеялся:    

- Леха, скоро я тебе куплю тысячу батареек! И тысячу диктофонов. Нашел время жлобствовать. Давай, давай расшифровывай.    

"Расшифровывать" на журналистском лексиконе означает - переносить на бумагу магнитофонную запись. Леха вздохнул и снова взялся за авторучку. С рацпредложением выступила Наташа. Она посоветовала переписать изобличительный монолог Серафима с диктофона на их домашнюю "Легенду" и с нее уже расшифровывать. Таким образом Лехины батарейки остались в целости, а в блокноте частного криминалиста появился следующий рукописный текст.    

"С. ХОЛМОГОРОВ: - Последний вопрос на сегодня. Да или нет, хорошо?.. Я начну немножко издалека - с того дня, когда мне позвонила ваша внучка Настя. Это был день похорон Флюгерова. В милиции неожиданно для вас дело закрыли, и в качестве подсадной утки всплыл я. От меня требовалось малое: начать расследование таинственного убийства, прийти к выводу, что никакого убийства не было, зато есть клад, который можно извлечь только после довольно масштабных работ - в одиночку, тем более незаметно, монеты достать нельзя. А так вы нипочем не стали бы делиться ни с кем. По вашим стратегическим выкладкам, я должен был наткнуться на вырезку из "Губернских ведомостей" - сначала в доме Флюгерова, потом в архиве, - на зашифрованную закладку, поверить в существование золотой коллекции и закрякать об этом на весь свет, как и положено подсадной утке. Если б я вздумал тишком-тайком прибрать монетки, это было бы вам только на руку. Достать их я бы все равно не достал, это вы знали, а использовать меня в качестве таксы было неплохо. Я бы нюхал и рыл, а вы в нужный момент нашли бы повод и способ поднять шум: караул, грабят государство и законных наследников! Можно было еще одну закладку подделать или еще что-нибудь в этом роде, столь же забавное.      

Чтобы я не сорвался с крючка (видите, какие сравнения - то с уткой, то с таксой, то с рыбой)... чтобы я не сорвался с крючка, кто-то из вашей милой семейки, по-моему, все-таки Лим, судя по голосу, позвонил мне с угрозами. Знали, что я немножко романтик, и такие закидоны меня скорее притянут, чем отпугнут. Я уверен, что Настя, она умная девушка, обо мне подробнейше рассказала - дала психологический портрет. Я еще удивлялся: откуда это странное чувство - что я подопытное животное, зверек, будто под микроскопом. Но это так, отступление...    

Так вот, задумка у вас была недурная, но исполнение... Слишком много нагородили, извините, дури - слишком много ложных деталей. Перья какие-то, домашние тапочки, конверт с газетой, перепутанные имена... Я во всем этом запутался по своей добросовестности и вместо того, чтобы сразу закрякать, стал в этой паутине ворочаться. Вам ни в коем случае нельзя было пускать меня в Новогривск - ведь оттуда исчез Флюгеров, - а Лим зачем-то позвонил мне из Новогривска со своими угрозами. Я прикинул: он тик-в-тик успел обернуться, чтобы к утру быть дома."    

"Н. ФАТЕЕВ: - Что ты городишь? Лим звонил из автомата, никуда он не ездил".    

"С. ХОЛМОГОРОВ: - Серьезно? Ну, Клавдия Васильевна!.. Значит, это была не ваша ошибка... Так на чем мы остановились?"    

"Н. ФАТЕЕВ: - На ошибке".    

"С. ХОЛМОГОРОВ: - На вашей второй ошибке. Флюгеров думал, что с вашей помощью сможет достать монеты, а вам надо было узнать, где они спрятаны. Вы заманили Флюгерова в Нижнеокск. Подробностей вашего с ним взаимного соглашения не знаю, но уверен: Флюгеров знать не знал, что последние месяцы жил под чужим именем. А свое имя уступил вам. Вы, Николай Алексеевич, все его документы храните. Может, и фотографию в паспорте уже поменяли? Вы, а не он - прямой наследник Германа Флюгерова! Сам Флюгеров никому ничего не  расскажет, Елена Семеновна тоже молчит, ваши родственники и  будущий зять скорее всего в курсе... Петр Николаевич не думал, что его жене придется так неожиданно замолчать, он подозревает вас. Не беда, перемелется. С такими деньгами можно будет уехать очень далеко и жить там очень долго, и что-то забыть. Люди, которые видели настоящего Алексея Германовича Флюгерова, живут в другом городе, их немного... Дело за малым. Вам остается позаботиться обо мне. Сделать для меня что-нибудь... этакое. Чтобы я тоже молчал - как Елена Семеновна и Алексей Германович. Да?"    

"Н. ФАТЕЕВ: - Да! Да, сволочь, да, да, да! Но учти, пацан, я тебе только для смеха признался, из интереса..."    

На этом расшифровка магнитофонной записи заканчивалась, потому что обрывалась сама запись.    

- Забавно! - прокомментировал текст Серафим Холмогоров. - Спорю на миллион, что скоро мне позвонят.    

Ему не успели ответить. Телефон зазвонил.    

Криминалист не стал дожидаться голоса в трубке.    

- Здравствуйте, Настя, - сказал он.      

Серафим угадал, звонила Настя Фатеева.

- Хорошо, договорились. - С этими словами частный сыщик положил трубку. Постучал пальцами по столу. - Леха, - обратился он к репортеру, - нужна твоя помощь.    

- Таковы обстоятельства?    

- Вот-вот. Знаешь, откуда я догадался, что звонит Настя, а не кто-то другой? Потому что Фатеев все же умный мужик.    

- И что?    

- Ну как же! Ему же надо меня убить.
               
34.    
Наступал вечер.    

Выйдя из подъезда, друзья направились к остановке. Вдруг Серафим резко притормозил.    

- Стоп! Сделаем так: ты поедешь первым автобусом, выйдешь раньше и до "Фабричной" пойдешь пешком. Возле дома Флюгерова трава и кусты - хоть пока и светло, спрячешься. Дом обойдешь сзади, там окна забиты. Подберешься к пролому, где в прошлый раз... Учти, Леха, если тебя заметят, мне могут сделать плохо.    

- Кто? - спросил лаконичный Леха.    

- Они, - серьезно сказал Серафим. - Настя меня пригласила на рандеву в этот райский уголок. Опять несла что-то о видениях и предчувствиях, плакала. Сказала, чтоб обязательно был один. На этот раз она переоценила мою отвагу. Ежу понятно, точно так же они заманили туда старика. Это - последний шанс. Мизерный. Но он все-таки хочет его использовать. Он очень хочет, чтобы я тоже молчал.    

- А записи?    

- Ему сейчас некогда думать вперед, он в цейтноте. Решит одну задачу, а там будет видно.    
Они обменялись рукопожатием, и Леха ушел. Выждав минут десять, Серафим направился к остановке.    

В оранжевых отсветах закатного неба, на фоне зеленовато- лиловой безоблачной глубины дом Флюгерова казался чуждым жизни потусторонним видением - из тех, что являются в младенческих снах и предсмертных кошмарах. Серафим приближался по хрустящей мусором скрытой в траве дорожке. Черный сумрачный силуэт с каждым шагом все более заслонял небо - в воздухе темнело стремительно. За сплошными купами кустов и деревьев неподалеку завыла собака.    

Где-то здесь должен был находиться Леха Завьялов. Эта мысль согревала частного криминалиста, на спине которого зашевелились мурашки.    

А если его здесь нет, Лехи?    

Преодолев искушение окликнуть друга, Серафим протиснулся в темный проем. Затхлый холод и тьма... Все почти как в тот день, когда он впервые здесь оказался, один; только сочащиеся сверху тусклые струйки света казались еще тусклее - снаружи не было солнца.    
Серафим нащупал карманный фонарик, тот самый, что освещал недавней ночью мертвое лицо старика в разрытом гробу. За стеной, неожиданно близко, опять жутко завыла собака.    

- Настя, вы здесь?    

Голос в застоявшейся тишине прогремел гулко и страшно.      

Чуть слышное мановение ветра прошелестело, словно в ответ на его окрик. Откуда здесь ветер? Странный, томительный запах... Чувствуя подступающую, как тошнота, волну ужаса, Серафим щелкнул фонариком. Замшелые стены, клочья пакли, шевелящиеся, точно живые, тени...      

Какой странный запах!..    

Он повернул назад. Никакого проема в стене! Доски, доски с кривыми гвоздями.    

- Спокойно, а ты чего ожидал? - вполголоса подбодрил себя Серафим. - Досмотрим комедию до конца. Очень забавно.    

Сверху донесся короткий жалобный стон.    

- Настя?    

Тишина. И опять - еле слышное дуновенье. И опять - стон.    

Освещая путь прыгающим лучом, Серафим осторожно поднялся по деревянным прогибающимся ступеням. Пол на втором этаже мягко пружинил.      

- Господи, помогите же мне! - Настин стон раздавался еще выше. Из-за той самой двери, за которой... К которой вела лестница, по которой... По которой... Что? Кто?    

Серафим с ужасом понял, что теряет способность соображать. Что с ним, кто он, зачем здесь?.. Он затряс головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Дверь медленно, медленно приотворялась. Полоска серебристого света становилась все шире. Женская беспомощная рука за дверью просяще манила. Серафим поставил ногу на первую ступень лестницы. Когда он поднялся почти до верха, дверь открылась наполовину. Настя, призрачно освещенная откуда-то сбоку, в длинном облегающем одеянье, подзывала мановеньями рук, тонко всхлипывала. Длинные упавшие волосы сплошь закрывали ее лицо.    

Пытаясь сосредоточиться, Серафим протянул руку.    

Дикий, нечеловеческий визг прорезал тишину дома. Словно желтая ткань, взметнулись вверх волосы, и - на месте Настиного лица жуткий оскал полуистлевшего трупа уставился на Серафима.    

Падая на спину, он закричал последнее, единственное что сохранил мозг:    

- Леха! Леха!..

35.    
Они сидели на той же скамье, где вчера Серафим беседовал с Перепельским-Фатеевым-без-пяти-минут-Флюгеровым: Серафим, Леха, Наташа. Теперь уже Серафим был облачен в полосатую больничную робу. Все трое следили взглядами за покидающей территорию горбольницы черной "Волгой". Люди в штатском увозили Фатеева-Перепельского, согласно ордера на арест, оперативно подписанного в соответствующих инстанциях. Следователь прокуратуры Саврасов присутствовал при задержании. Он сидел впереди, рядом с водителем. Серафим встречался с Саврасовым два года назад, когда проходил преддипломную практику, завершая юрфак. Он помахал рукой. Саврасов не ответил на жест.    

"Волга" вывернула за ворота и скрылась.    

- Эх, ребята, и молодцы же вы у меня! - воскликнул больной, опуская руки на плечи непроницаемого Лехи Завьялова и улыбающейся Наташи. - Ну, давайте, давайте, рассказывайте.    

- Да сколько же можно, - притворно возмутился репортер.    

- А мне интересно.    

И Серафим Холмогоров снова услышал повествование о том, что произошло вчерашним вечером - после того как он, Серафим, теряя сознание, повалился вниз спиной с деревянных ступеней на втором этаже дома Флюгерова. С тех же ступеней, откуда 9 августа рухнул, с последним ударом сердца, Алексей Германович Флюгеров, после смерти превратившийся в Николая Алексеевича Фатеева. Превратившийся волею человека, чья белая голова мелькнула минуту назад за стеклом отъезжающей "Волги".    

...Леха в точности выполнил инструкции Серафима. Подобравшись незамеченным к пролому в деревянной стене, он расположился в высоких зарослях репейника, среди непомерно больших лопухов. К счастью, дисциплинированный репортер сидел тихо: иначе его услышал бы человек, который, как оказалось, находился в двух шагах от него, в таких же густых зарослях. Леха узнал о его присутствии по тихим щелчкам - словно включали какой-то прибор. Это и был прибор, как удалось разглядеть хладнокровному журналисту: портативный магнитофон. А щелкал клавишами жених Насти Фатеевой Виктор Лим. Рядом с магнитофоном лежала еще какая-то пластмассовая коробочка с кнопками, белая.    

Леха видел Серафима, прошагавшего по дорожке, видел, как тот, "сбледнув с лица", скрылся в проеме. За минуту до этого жуткий собачий вой раздался совсем рядом. Рядом - ближе некуда. Из магнитофона Лима донесся этот хватающий за сердце вой.    

- Все продумали, сволочи, до мелочей. И как просто!    

Еще дважды потом Лим включал этот вой - когда Серафим был уже в черных стенах дома. И Леха оба раза не позавидовал другу.    

Он бы еще меньше ему позавидовал, если бы сразу понял, зачем Лим нажимает кнопки другого прибора. Змеясь, от него внутрь дома уходил тонкий шланг. Когда Лим надавливал кнопку, шланг вздрагивал, набухал, словно по нему в дом Флюгерова устремлялась вода.    

Это была не вода. Это был газ. Нервнопаралитический газ, вызывающий у человека приступы необъяснимой тревоги и ужаса.    

Потом, уже ночью, во время допроса Лим признался следователю Саврасову, что прибор позаимствовал год назад в институте, где он служил наглядным пособием. Формулу газа  Настин жених составил сам на базе общеизвестного образца, использующегося в правоохранительных целях. Практическая химия была многолетним хобби студента Виктора Лима, а вовсе не собирание перьев редкостных птиц.    

Резиновые трубки-отводы от шланга выходили из стен на первом и втором этажах дома Флюгерова. За их установкой Лима и Настю накануне чуть было не застали Серафим с Лехой. Маску Фатеевы купили на городском рынке: западный ширпотреб. Готовясь к встрече с Серафимом, Настя надела под нее респиратор. Престарелому наследнику Германа Флюгерова, видно, хватило мрачной обстановки и ужасающей маски вампира на лице своей "внучки".    

Серафим высоко оценил действия Лехи в нештатных условиях. Особых похвал журналист удостоился за то, что не выдал себя и позволил "комедии" дойти до развязки. Если бы Леха сунулся раньше времени, еще когда Лим закрывал досками проем за скрывшимся в нем Серафимом, все было бы безнадежно погублено. Во-первых, Лим успел бы уничтожить свои, как он выразился, ТСИ - технические средства испуга - и от всего отпереться. Во-вторых... Во-вторых, присутствовавший там же, с другой стороны дома, Петр Николаевич Фатеев мог поступить неадекватно своему кандидатскому статусу: треснуть из-за спины поднявшего шум репортера чем-нибудь тяжелым по голове.    

Леха же поступил просто. Услышав душераздирающий женский визг и, вслед за ним, вопль Серафима, он прыгнул на плечи присевшего над своей аппаратурой Лима и сшиб его наземь. Лим был выше и тяжелее поджарого Лехи, но внезапность и сила удара (кулаком в ухо) дали себя знать. Довершила дело хриплая, как у настоящего омоновца команда:"Руки за голову! К стене! Вы арестованы".    

Внутренне Лим, наверное, сломался раньше. Отплевывыаясь песком и мелким мусором, покорно встал у стены.    

Послышались торопливые шаги, из-за угла выбежал Петр Николаевич. Он протирал запотевшие очки пальцами. Уставился на застывшего в красноречивой позе Лима. "Вы арестованы," - бросил кандидату наук Леха Завьялов. Указательный палец он направил в грудь Фатееву, и тот послушно, словно под пистолетным стволом, присоединился к Лиму. И тоже заложил руки за голову.    

Оставив сдавшихся без боя мужчин, Леха двинулся на выручку другу. В полутьме он нос к носу столкнулся с Настей Фатеевой.    

- Если бы она меня могла убить, она бы убила, - рассказывая, Леха потрогал глубокие царапины на шее, оставленные розовыми ноготками девушки с кукольными ресницами. В короткой молчаливой схватке в двух шагах от неподвижного Серафима Лехе пришлось подножкой швырнуть ее на пол и не по-джентльменски заломить руку за спину. После чего он сдал ее, бранящуюся последними словами, жениху и отцу, а сам рванул к ближайшему таксофону. "Скорая" приехала тут же, милиция - пару минут спустя.    

Серафим Холмогоров пришел в сознание через час, в больнице. "У вас на редкость крепкое сердце, юноша!" - похлопал его по руке румяный жизнерадостный врач.               

ЭПИЛОГ    
Пронзительно голубое небо вбирало в себя золотую листву городских кленов и тополей. Первоклашки с букетиками, счастливые, шагали на первые в своей жизни уроки, крепко держа за руки взволнованных мам и пап. Серафим Холмогоров по солнечной стороне улицы не торопясь шел к остановке "Фабричная", ему не хотелось в такой денек тесниться в душном автобусе. У забора, заслоняющего неприветливый фасад дома Флюгерова, частный детектив встретился с Лехой Завьяловым. Рядом нетерпеливо переминался фоторепортер из газеты, с видеокамерой на плече озирался по сторонам телевизионщик. Во дворе толпились люди. Прогревая двигатель, взревывал бульдозер. Урчал экскаватор, тяжело, как клешню, уронив ковш. Серафим поздоровался с капитаном Саврасовым, кем-то из городского начальства.    

Бурьян возле кирпичного столба был выкошен. Взревел бульдозер, и заляпанный глиной нож протаранил широкую полосу впритык со столбом. В кабине другой могучей машины заворочал рычагами экскаваторщик. Сокрушительный ковш с грохотом раз за разом падал на твердую  почву. Вскоре раздался скрежет, брызнули искры.      

- Бетон, бетон сплошняком, - крикнул из кабины экскаваторщик с прибавлением соответствующих выражений. Работы застопорились.    

- Если все это за здорово живешь, кто оплатит? - это следователь Саврасов прошептал на ухо Серафиму. Серафим весело рассмеялся.    

Рабочие вполголоса совещались, крутили головами, сидя на корточках. Кто мог подумать, что этакий, туда его, монолит врыт в полуметре от дерна!.. Кто-то уважительно выругался:    

- Здесь разве фугасом возьмешь!    

Вперед выступил Серафим.    

- Фугаса не надо, мужики. Нужна "баба". Тут бы не вглубь, а вбок. Вот этот столбик убрать бы.    

Мужики окинули взглядами "столбик". Даже чугунная "баба" против такого сооружения казалась легковатым орудием.      

Через полчаса недостающая техника прибыла. Замаха огромного ядра зрители ждали как начала долгой, захватывающей борьбы, но первый удар оказался последним. "Баба" прошла в полуметре над землей, вплотную к деревянной стене - прошла сквозь кирпичную кладку, как сквозь песочную башню. Краснокирпичный столб был пустотелым, он исчез, словно от взрыва, только грохот упавшего щебня раздался, да красная пыль клубом вырвалась вверх. Все непроизвольно отпрянули. Несколько минут понадобилось на то, чтобы расчистить огромный квадратный остов. В середине его зияло отверстие с неровными, рваными краями.    

Воспользовавшись заминкой, к отверстию подошел Серафим. Он деловито уселся на край, спустил ноги, как в прорубь, и повис на локтях, вглядываясь вниз, в темноту.      

- А почему это он?.. - чья-то реплика осталась незавершенной. Частный криминалист исчез в глубине. Под землей раздался глухой удар и - бодрый голос Серафима донесся:    

- Забавно! Надо чем-нибудь зацепить.    

Из ямы, представлявшей собой что-то вроде глубокого погреба, с помощью веревок был извлечен Серафим, а затем занайтовленный им массивный прямоугольный предмет. Предмет оказался несгораемым ящиком, замечательно сохранившимся. На крышке отчетливо различалось название изготовившей его дореволюционной фирмы.    

Группа людей перед домом Флюгерова тем временем превратилась в толпу. Были отобраны понятые. Они оставили свои росписи под документом, из которого явствовало, что содержимое ящика составляли: а).Монеты из металла желтого цвета в количестве 1612 штук; б).Сложенный вдвое лист бумаги с текстом следующего содержания:      

"Алешенька!      
Я уверен, что ты разгадал маленькую загадку, которую я тебе задал. Конечно, из ТРЕТЬЕГО слева окна на ВТОРОМ этаже достаточно сделать ТРИ воображаемых шага, чтобы оказаться на кирпичном столбе. Под ним, ВНИЗУ, ты и нашел то, что я для тебя приготовил. ЗАПАД, ЗАПАД - западная сторона постройки, расположенной в западной части города.    

Итак, ты держишь в руках мое поздравление с твоим совершеннолетием. А когда я пишу эти строки, ты в детской лежишь на коленях у кормилицы и громко сосешь, и тебе нет еще двух месяцев от роду.    

Мой сын! Я надеюсь, я глубоко убежден, что ты вырос умным, порядочным юношей и дело, которому я отдал душу и жизнь, продолжишь во славу свою, во славу нашей фамилии, во славу России. Будь счастлив, храни тебя Бог!    

Ты волен решать: если, к прискорбию, дело в упадке, обрати содержимое сейфа в деньги, спасай дело. Если же крайних мер не потребуется, по возможности, сохрани коллекцию. Эти монеты я собирал двадцать лет, они дороги мне. Но повторяю, ты волен решать.      

Я не знаю, когда, на каком перевале жизни покину тебя, мой дорогой сын, но знаю одно: до твоего совершеннолетия мне не дожить. Посему и отправляю тебе свое поздравление и свой подарок - из прошлого в будущее.    

Будь счастлив, мой дорогой сын, мой Алешенька! Вспоминай  меня.               

                Герман Флюгеров.

                24 октября 1912 года"    

Последним пунктом протокола значилось нотариально заверенное завещание. Согласно ему, собрание золотых монет, принадлежащее г-ну Флюгерову Герману Сергеевичу, переходило в вечное пользование, без каких-либо изъятий, сыну последнего Алексею Германовичу - по достижению оным совершеннолетия.    

Завещание было скреплено подписями 18 октября 1912 года.    

Монеты, извлеченные из сундука для пересчета, тщательно уложили обратно и несколько раз сфотографировали. Опечатанный сейф увезли прибывшие инкассаторы в бронированной "Волге". Пятеро мотоциклистов составляли эскорт: двое по бокам, двое сзади и один впереди - с включенной сиреной.    

Народ, возбужденный увиденным, расходился.      

Подпись Серафима Холмогорова также стояла в названном протоколе - рядом с многообещающей пометкой: "Клад обнаружен согласно заявлению гр-на Холмогорова Серафима Александровича, проживающего там-то, номер и серия паспорта такие-то".    

- Можно вопрос? - подошел Серафим к капитану Саврасову. Тот с недоумением обернулся. - Как вы считаете, что предпочтительней - "Тойота" или "Вольво"? Моя фирма нуждается в транспорте.    

Капитан хмуро потянулся за сигаретами, нашарил в пиджаке зажигалку. Закурив, он внимательно посмотрел в голубые глаза Серафима. Хлопнул его по плечу и широко улыбнулся:    

- Далеко пойдешь, паренек, ей-богу. Сам знаешь, кому счастье.    

- И кому же?    

- Счастье ду-у...    

- Понял! - подхватил Серафим. - Счастье - ду... думающим людям. Которые из мухи могут сделать слона. А потом увидать, что мухи-то никакой не было, а был только слон. Слоны, они часто притворяются мухами. Валялась в этом доме бумажка, газетный обрывок, вы ее не подняли, а я поднял. Вот и все. До свиданья.    

- Не злись, - крикнул ему вслед Саврасов. - Ты все правильно сделал. Бери "Мерседес", не ошибешься.
    
ЗАКЛЮЧЕНИЕ    
Интеллектуальный маньяк Фатеев не зря хвастал справкой из психлечебницы. Она и впрямь спасла его от ответственности за подделку документов с целью поменять паспортные данные и "перевоплотиться", преследуя корыстные цели, в другого человека. Практически это осуществила зав. загсом Елена Семеновна Фатеева, но она отвечать по закону не имела возможности: умерла. Факт причастности к ее смерти Николая Алексеевича доказан не был. Бледная поганка, которую она съела, не могла показать следствию, кто ее сорвал, сварил и положил в тарелку покойной.      

Также не было достаточных улик против кого бы то ни было и по факту смерти прямого наследника Германа Флюгерова - его престарелого сына Алексея Германовича, похороненного под именем Н. А. Фатеева. На допросах и очных ставках все Фатеевы и Виктор Лим отрицали какое-либо насилие по отношению к старику. Подозреваемые решительно заверяли, что никто его не пугал, тем более до смерти.      

С попыткой "психологического воздействия" на Серафима Холмогорова было сложнее, но и здесь Фатеевым удалось выкрутиться. Их неудачная шутка чуть было не закончилась трагически по вине... самого Серафима. Кто знал, что у частного детектива такие слабые нервы? Магнитофонный собачий вой? Так ведь сказано - шутка! Разве не смешно: собака воет, как на кладбище, а это - запись. Газ, тяжко действующий на психику? Тут да, тут виновны и готовы нести ответственность. Точнее, готов: всю ответственность за применение "ТСИ" взял на себя Лим. Однако вскоре выяснилось, что прибор, украденный им из института, не имел практической ценности. После пропажи его быстро списали по графе "Учебные пособия". Газ, произведенный Лимом в лабораторных условиях родного вуза в свободное от учебы время, пытались классифицировать как нечто, имеющее отношение к наркотикам. Это тоже не удалось. Лим отделался штрафом и устным внушением. На один семестр его лишили стипендии.    

Петр Николаевич остался на прежних работах. Если он и подделывал какие-то документы, обеспечивая "алиби" своего отца в прошлом, то до следствия они не дошли. Уничтожить еще не обнародованные бумаги было проще простого.      

Настя Фатеева с ее наивными ресницами и острыми ноготками тоже оказалась при медицинской справке. Повышенная нервная возбудимость объясняла многие ее поступки, в том числе и "нанесение незначительных телесных повреждений в виде царапин в области шеи и левой щеки" журналисту Алексею Завьялову, Лехе.    

Следователь Саврасов пытался протянуть ниточку от Фатеева к Перепельскому, под фамилией которого больше года жил интеллектуальный маньяк. Попытка была напрасной. Гражданин Перепельский Арсений Иванович оказался персонажем, полностью вымышленным. Покойная Елена Семеновна придумала псевдоним своему свекру, как литератор придумывает имя герою будущего произведения.      

Так что все неумершие участники этой истории остались при своих. Все, кроме сотрудников частного сыскного бюро "Эврика" - Серафима и Натальи Холмогоровых. Сумма, полученная в качестве законного вознаграждения за обнаруженный и сданный государству клад, была велика. Гранд-теща Серафима, Наташина бабушка Клавдия Васильевна, услышав об этой сумме от супругов-криминалистов, поначалу долго смеялась. Увидев же деньги - в очень большом количестве очень крупных купюр, упала в обморок.    

Серафим и Леха, возможно, могли бы добавить какие-то факты к тем скудным, которыми располагало следствие, но тогда могли всплыть некоторые нежелательные для них подробности. Например, ночная экскурсия на городское кладбище и самовольная эксгумация трупа. Этого частному криминалисту не хочется. Фирма "Эврика" процветает, ее имидж должен быть безупречным.    

Как безупречны стремительные, точеные линии нового "мерседеса" цвета холодной стали, на котором по делам службы разъезжает Серафим Холмогоров.

К  о  н  е  ц