Таня

               
            - Я тебе правда нравлюсь?
Вместо ответа я прижимался к Тане, обнимая её ещё крепче и сопел ей в ухо.
            - А я красивая?
            - Ты красивее всех - шептал я и снова зарывался лицом в её шёлковые волосы.
            - Это хорошо, что твоя первая женщина тебе нравится. Значит ты будешь меня вспоминать, через много, много лет и может быть, даже чуть-чуть грустить.
              Я, который и в мыслях не допускал, что мне, когда-нибудь придётся расстаться с Таней, после этих слов ужасно расстраивался и надолго замолкал, представляя себе свою несчастную жизнь без моей возлюбленной. А Таня принималась меня тормошить и целовать, ей было весело и она должна была получить от меня всё, что ей было нужно этой ночью. Стоит ли говорить, что она легко добивалась своего от молокососа, которому едва исполнилось девятнадцать.
              Таня была старше меня на два года и, конечно, была гораздо опытней и изобретательней в любви. Теперь, через много лет, я и не знаю для чего ей понадобился мальчишка, ничего не соображавший не только в любви, но и в жизни вообще. Кроме вечных вздохов и печали в глазах, мне нечего было ей предложить. Я только-только прикоснулся к настоящей музыке, открывая для себя мир большой литературы и поэзии, и не имел ни малейшего понятия о живописи, и других искусствах, одним словом, я представлял из себя чистый, трепещущий лист, который жизни, только предстояло заполнить. Правда, работая в драматическом театре, я встретился с драматургией Александра Володина и Виктора Розова, и даже немного общался с Булатом Окуджавой, Олегом Далем, да и с другими, теперь известными артистами и это мне многое давало, но я был ещё только в начале пути.
                Но, зато Таня, была увлечённым и разносторонним человеком. Она  училась музыке, много читала и любила театр. При этом была потрясающе красивой девушкой, на которую засматривались все мужчины. Когда я это замечал, на меня нападала меланхолия и я старался изобразить из себя равнодушного героя из глупых романов восемнадцатого века. Этим я ещё больше смешил Таню и она, обращаясь со мной как с ребёнком, хватала меня за руки и кричала в лицо: - Проснитесь поручик, у Вас, кажется, собираются отбить девушку!
Я надувался ещё больше и, как всегда, надолго замолкал.
                Наши ночи, в которых мы сгорали дотла, превращались в бесконечную битву. И пленных, в этой войне двух ненасытных тел, не брали, и не было в этой изнуряющей, но такой сладостной борьбе побеждённых, а были только победители. Успокаивались мы только к утру, часам к четырём и Таня, боясь что её застукают соседи, а она снимала комнату в коммуналке, выпроваживала меня домой до рассвета. Мне жутко не хотелось вылезать из-под одеяла, тем более, что за окном была зима, но я не мог подвести свою любимую и быстро собравшись, выходил на морозную улицу.
                Жил я в то время на Петроградской стороне. И топать  домой от улицы Марата было далековато. На всю дорогу у меня уходило более часа. Мои ноги превращались в ледышки, так как тёплых ботинок у меня в те далёкие времена ещё не было. Постоянно простужаясь, я ходил с обмотанным шарфом горлом. Денег на такси у меня не было тоже. Я служил в драматическом театре музыкантом, а зарплаты в театрах, во все времена, были крайне маленькими.
                Каждый раз, когда я ещё в ночи уходил от Тани, я с раздражением говорил себе, что это последняя наша встреча. Я шёл по заснеженным, пустынным и тёмным улицам, и разговаривая с самим собой, убеждал себя больше не встречаться с ней.
             Ведь ясно, что она тебя не любит! – говорил я себе. Если бы она тебя любила, вряд ли ей в голову пришла бы идея выгонять тебя по ночам. В конце концов дай ей понять, что ты мужчина, прояви характер!
            Сидя в своей комнате огромной коммуналки, а в ней жили ещё моя сестра и мать, я представлял, как Таня позвонит мне утром,  а я попрошу соседей передать ей, что меня нет дома. И так будет до тех пор, пока она в слезах не ворвётся ко мне и будет умолять не бросать её!
             Но моей решительности хватало только до первого её звонка. Я нёсся к телефону по длиннющему коридору нашей бесконечной квартиры, расталкивая по дороге старушек, несущих кастрюли в руках и, если бы Таня сказала, что ждёт меня через пять минут, где-нибудь в Мурманске, я не задумываясь ни на секунду бросился бы на вокзал.
Она своим завораживающим голосом, будто спрашивала, или утверждала:
             - Ты меня ещё любишь?
И я, влюблённый  без памяти,  девятнадцатилетний мальчишка со слезами на глазах, шептал в трубку:
               - Я жить без тебя не могу!
В ответ она, довольно мурлыкая, сообщала:
              - Тогда приходи в семь часов к Оперной студии Консерватории. У меня сегодня концерт и я буду играть. Придёшь?
В этот вечер, как назло, у меня самого был вечерний спектакль, но это не было для меня непреодолимым препятствием. И я быстро, и решительно решал возникшую проблему, рассказывая инспектору нашего оркестра о своей тяжёлой болезни.
                Даже, если для этого мне пришлось бы незаконно пересечь государственную границу СССР, меня бы и сей поступок не остановил. Были в моей жизни моменты, явно демонстрирующие мою нелюбовь к советской власти. Память о моём деде, расстрелянном в тридцать седьмом году, ныне лежащем в Бутово под Москвой, навсегда определила моё отношение к этой власти. Это не была ненависть на генетическом уровне. Но всю фальшь придуманной, самой гуманной Партией, прекрасной жизни, я, как и многие думающие, и творческие, и простые люди того времени, чувствовал смолоду. Конечно, это была юношеская глупость, фрондёрство. Попадись я при обрывании красных флагов с празднично украшенных фонарных столбов по случаю Великой Октябрьской, мало бы мне не дали…
        Но в девятнадцать лет страх перед глупой властью, как мне тогда думалось, казался иллюзорным. И я, придурковатый недоросль, прогуливаясь после спектакля по Кировскому проспекту в сумраке наступающей ночи, умудрился сорвать восемь красных полотнищ. Потом, не зная куда их деть, сдуру приволок их в свою же парадную и там, от ещё большей глупости, их и оставил. Поднимаясь на третий этаж, я услышал топот подкованных сапог, врывающийся в  нашу парадную. Никогда в жизни я так быстро не открывал входную дверь… Повезло.
                Когда Таня садилась к роялю, она покидала нашу грешную землю, как впрочем и я. Разница была лишь в том, что она растворялась в музыке, а я смотрел на свою любимую и, слушая её игру, видел только её. Вся страсть этой тонкой и талантливой души, как и этот, знакомый до боли эмоциональный взрыв, растягивающийся в пространстве и во времени, выливались на клавиши и музыка, которую играла Таня, превращалась в саму Любовь. Любовь, которая пронизывала моё преданное сердце, истекающее нежностью. Я много раз испытывал это чувство восхищения и благодарности, которое мне дарила Таня.
            Иногда это происходило и ночью. Бывали счастливые дни, когда её соседи уезжали на дачу, или ещё куда-либо, и эти благословенные ночи остались навсегда в моей памяти. После пылких объятий и бесконечных стонов и поцелуев, Таня садилась к роялю и играла Шопена, Шуберта, Брамса и Бетховена, но для меня это были просто имена, которые открывали красоту души моей любимой.
                Она училась в классе у профессора Голубовской, приехав когда-то из Грозного,
тогда ещё вполне мирного города. Я помню виноградный сок, который передавали моей Тане родители. Мы вместе встречали посылку на вокзале и Таня торжественно угощала меня этим, божественным напитком. Никогда больше, за всю мою жизнь, мне не встречался такой вкусный напиток, о чём и предупреждала меня моя Таня.
                Я был необыкновенно счастлив и в то же время, в глубине души, понимал, что моё счастье скоротечно. Таня, вдруг становилась грустной и серьёзной. А я, боясь её потревожить, тихонько сидел у окна её маленькой комнаты. Она что-нибудь разучивала и я чувствовал, что её угнетает какая-то невысказанность. Я боялся услышать от неё прощальные слова и моё сердце замирало в предчувствии скорой разлуки. И она наступила.
                Как-то вечером, проезжая на трамвае по Садовой улице, я увидел Таню. Наверное, она возвращалась из Консерватории. Её провожал мужчина, одетый, как иностранец, в те времена это бросалось в глаза. Его лицо я не сумел разглядеть в надвигающихся сумерках Ленинградской зимы. Они о чём-то спорили и я видел расстроенное Танино лицо. Тогда я не знал, что именно с этим человеком моя Таня свяжет свою судьбу, уехав в такую далёкую и недостижимую, сказочную и легендарную для русских музыкантов, Америку. В те времена, в семидесятые годы, Америка для жителей СССР была другой планетой.
               На мои звонки Таня не отвечала. А когда я попытался встретить её после
занятий, то прошла мимо с другим мужчиной, не взглянув на меня.
                Сказать, что случившееся стало для меня трагедией, значит не сказать ничего. Полгода я  ни с кем не разговаривал, постепенно превращаясь в скелет. Мир перестал для меня существовать, как и моя музыка, которую я тоже любил. Приятели махнули на меня рукой. И я проводил время в полном одиночестве, если можно представить одиночество в муравейнике коммунальной квартиры.
                Прошли месяцы и однажды в моей комнате прозвучал звонок входной двери. Я пошёл открывать и, к моему удивлению, увидел Таню. Она стояла и улыбалась. В её улыбке, не очень счастливой, было столько нежности, что я, позабыв обо всём, готов был не мешкая броситься к ней и прижать её к себе, но что-то меня остановило. Может быть моя обида, или уязвлённое, проснувшееся не к месту самолюбие. И вместо объятий, я просто спросил:
               - Зайдёшь?
                Она молча прошла в мою комнату и подошла к окну. Оно выходило на площадь Льва Толстого и вид из него был замечательный. Напротив нашего тройного, высоченного, фонарного окна, с вылепленными скульптурами по краям, стояло великолепное здание, в котором когда-то находился кинотеатр Арс.
        Таня была немного бледна и отчаянно красива. Мне показалось, что она похудела, но от этого только выиграли её выразительные, бездонные глаза. Всегда, когда Таня смотрела на меня, чуть наклоняя голову к плечу, я отчётливо понимал, что готов ради этой девушки на всё. Я боялся на неё смотреть и  пытался найти хоть что-нибудь, за что можно было зацепиться глазами. Уставившись в огромное зеркало, я увидел в нём себя и опустил голову, глядя в пол.
                Сердце у меня бешено колотилось и мне просто стало плохо. Я налил стакан воды и залпом его выпил.
                - Тебе плохо? – спросила Таня, обняв себя за плечи своими красивыми руками, словно ей стало холодно. На ней был обтягивающий, тонкий, чёрный свитер, оттеняющий её прекрасное лицо.
                - Да нормально мне. Не беспокойся.
                - Ты злишься? – Таня подошла ко мне и посмотрела в глаза.
                - С чего ты взяла. Всё в порядке.
                - Ну, я же вижу, не в порядке.
                - Может мне сплясать, или спеть чего-нибудь от великой радости?
                - Ты, ведь не поймёшь. А я не знаю, как объяснить…
                - Да и так всё ясно, кто я, а кто он. Ну, что я могу тебе дать, кроме своей преданности и дурацких вздохов? Думаешь, я не видел, кто тебя провожает? Мне всё понятно. Так, что не трудись.
                - Да, не так всё просто. Я ведь уезжаю. Совсем. И очень далеко. В другую жизнь.
                Сердце моё просто провалилось в пропасть. Я готов был выпрыгнуть из окна на эту красивую площадь и остаться там навсегда. Горло сжало железным обручем и я, как всегда, тупо замолчал.
                Таня подошла ко мне и тихо сказала:
              - Поцелуй меня, пожалуйста. Она посмотрела на меня так, что слёзы покатились из моих глаз осенним дождём. Я стоял посреди своей огромной комнаты и ревел, словно мне было пять лет. Меня трясло и я ничего не мог с этим поделать. Боль и стыд раздавили мою измученную душу. Но я понимал, что вот сейчас, я попрощался не только с Таней, но и со своей, такой красивой и испепеляющей, первой любовью.
 Таня быстро подошла и крепко прижимая меня к себе, прошептала:
              - Об одном прошу тебя, только об одном! Не забывай меня! Ты слышишь, не забывай! Ведь оттуда не возвращаются! Дурачок ты мой, как же я тебя люблю!
Об одном прошу…               
               
               
                09.09.09