Ты помнишь тот вечер?
Лично я помню его отлично. Он навсегда врезался мне в память, став одним из самых ярких и теплых воспоминаний. Я до сих пор, будто наяву, чувствую нежную прохладу легкого ветерка, что касался моей кожи. Он окутывал нас прозрачным еле осязаемым коконом, неся в себе аромат всего того цветочного многообразия, которое разлилось за нашим окном сплошным живым ковром. И этот аромат был стократ лучше любого, даже самого изысканного запаха, закупоренного в дорогом флаконе со странной масляной субстанцией, названной духами. Нет, живые благовония, которые со всех сторон разливались вокруг нашего маленького домика и доносились до нашего обоняния - полнились естественной, а не надуманной, чувственностью. Они пьянили, а смешиваясь с запахом твоего тела, действовали на меня подобно сильнейшему афродизиаку. Будили самые древние и сладостные желания.
Я с ума сходил от предвкушения близости с тобой. От даже самых легких и почти невинных ласк и заигрываний - перехватывало дыхание, а сердце пускалось в пляс, отбивая быструю чечетку.
Помнишь, иногда мы набрасывались друг на друга, подобно обезумевшим диким кошкам. Сплетались в неистовой страсти, забывая обо всем на свете. С головой ныряли в омут наслаждения. Дарили его друг другу и без остатка выпивали чашу, наполненную непередаваемым блаженством. В те моменты мы не задумывались об одежде и окружающих нас мелочах. Клочки ткани разлетались в стороны, словно их разбрасывал внезапно налетевший порыв ветра. Дому же нашему и вовсе не везло, по нему, будто торнадо проносился. После всего, отдышавшись и немного придя в себя, мы в изумлении взирали на разбросанную в полном беспорядке мебель, сбитую со столов посуду или разлитую бутылку вина.
А иногда мы начинали очень медленно. Подолгу стоя у окна и лаская друг друга, сознательно оттягивая кульминационный момент развязки, нагнетая в себе желание. Мы купались в поцелуях, прижавшись друг к другу так близко, как только могли. Мы кружились в медленном танце, и он превращался в стриптиз для нас двоих. Становился новой сладостной пыткой, когда одежда медленно и неохотно слетала к нашим ногам. А потом я относил тебя на руках в кровать, где ласки становились еще откровеннее и желаннее. Поцелуи не знали запретных мест и скользили в поисках новых неизведанных закоулков, способных принести еще большее удовольствие. Я помню, как ты откидывалась на кровати, запрокидывала голову, и из твоего горла вырывались нетерпеливые стоны, полные желания и сладостного наслаждения. Они возбуждали меня еще сильнее, побуждали продвигаться в своих изысканиях дальше. А когда я спускался ниже и достигал твоего самого нежного, интимного и отзывчивого местечка, то ты взрывалась, норовя вырваться из моих объятий: не тут-то было.
Эти пытки, если тут применимо подобное сравнение, могли продолжаться очень долго, пока ты не начинала умолять, чтобы я взял тебя. Как мне были приятны эти уговоры, как они ласкали мой слух. Отчасти, наверное, теша мое мужское начало. Но, как бы то ни было, а все завершалось настоящей феерией чувств и переживаний, после которых ты еще долго не могла прийти в себя.
Да, я любил доставлять тебе удовольствие. Видеть, чувствовать, ощущать твою реакцию на свои действия. Плыть по течению твоих ощущений. Я почти возводил тебя на волну наивысшего блаженства, а потом замедлялся, давая отдышаться, чтобы с новыми силами броситься в пучину эротических чувств. Я любил ощущать, как ты трепетала в моих объятиях, будучи не в силах сдерживать охватившее тебя возбуждение. Видеть в твоих широко распахнутых глазах нарастающее желание, искорки разврата, которые делали наши сексуальные игры необычайно яркими и запоминающимися.
Фильмы для взрослых? Куда им до того сонма настоящих искренних чувств и переживаний, которые мы, не скупясь, дарили друг другу. Ты помнишь, то было почти неудержимое влечение?
Но все это не могло бы существовать без одного единственного чувства. Без него не было бы ни страсти, ни полного взаимного доверия в любых, даже самых смелых экспериментах, на которые мы решались вместе. Ведь, мы жили не одним сексом, но и самыми обычными отношениями, может быть глупым, но милым и трогательным. И вот тем самым необходимым для нас чувством стала, конечно же, любовь. Она оживляла и поддерживала, окрыляла и отнимала возможность рассуждать здраво, но мы были совершенно не против - потерять головы.
Ты же знаешь, я люблю тебя, как и прежде. За все эти годы мои чувства к тебе ничуть не угасли, напротив, они стали еще более сильными и полными.
***
Боль, я вновь чувствую ее приближение, впрочем, как и всегда. Обычно она давала о себе знать за несколько минут до того, как полноправно и безапелляционно вступить в полные права, подминая мою волю и превращая меня в корчащееся орущее существо, мало чем напоминающее нормального человека.
Я никогда не видел себя со стороны и поэтому могу лишь приблизительно, со слов других - наблюдавших меня в такие неблагополучные моменты, говорить о собственном плачевном состоянии. Как ни горько признаваться самому себе, а оно было не просто плачевным, правильнее его назвать катастрофическим.
Вы когда-нибудь теряли контроль над собственным телом? Нет? Тогда вам не понять меня, хотя, вполне можете попытаться представить себе подобные ощущения.
Сначала накатывает дурнота, начинает кружиться голова, мутнеет перед глазами. Поначалу этим все и заканчивалось, но чем дальше, тем хуже мне становилось. Вслед за небольшим легким недомоганием появилась боль. Она всегда начиналась с головы, в которую медленно и настойчиво проникала эфемерная игла. Ее нельзя потрогать руками или увидеть на рентгене, но страдания, которые она причиняет, всегда неимоверно коварны и беспощадны. Боль, возвещающая о себе с легкого покалывания в висках, уже спустя несколько мгновений перерастала в яркую белую вспышку. Затмевала собой окружающий мир. Изгоняла любые мысли и желания. Не оставалось ничего, кроме чистой яростной боли. Она спускалась вниз, заполняя собой все тело. Нещадно вцеплялась в каждую клеточку, будто взрывая ее.
Именно в такие моменты я падал и корчился с пеной у рта. Меня пытались лечить. Врачи, будь они прокляты. Пичкали меня наркотиками и транквилизаторами, лишь бы унять следствие, так и не сумев разобраться с причиной. Самоуверенные, самовлюбленные глупцы, они почитали себя, чуть ли не самим Творцом и не желали признавать собственных ошибок. Но что ж, я не остался в долгу...
***
Мне хочется кричать, хочется обхватить голову руками, будто это может ослабить надвигающуюся боль. Каждый раз, находясь на самой грани между явью и пылающим кошмаром страданий, я мечтал лишь о тебе. Я хочу чувствовать на себе твои нежные заботливые руки. Лишь их легкое касание, ничего более. Мне бы хватило и этого, чтобы знать, что я нужен и любим. А большего и не нужно.
Но ты почему-то почти всегда далеко, лишь изредка совсем ненадолго навещаешь меня. Будто случайно вспоминаешь, что где-то на свете еще живет тот, с кем ты провела не один год своей жизни. Смею надеяться, что то время для тебя, как и для меня самого - было самым счастливым и ярким. Но тогда почему теперь все так? Неужели ты больше не любишь меня?
Я вижу, что ты изменилась. Стала еще краше и обворожительнее. Ты мое счастье, моя судьба. Мне без тебя очень плохо и больно, но теперь я знаю, все изменится к лучшему. Ты рядом, а значит, белые вспышки, которые скручивают меня в узел, снова останутся в прошлом, отступят под твоим обаянием, твоей нежностью.
Ты же больше не покинешь меня, правда?
***
А помнишь тот маленький городишко, затерянный среди необъятных просторов этой, с позволения сказать, страны? Мы оказались в нем совершенно случайно, тогда еще практически не зная языка. Хорошо еще, что с наличностью почти не было затруднений. Деньги, как оказалось, творят невероятное даже у черта на рогах. Безбашенные мы были, а? Могла ли представить твоя мама, что ее благовоспитанная девочка свяжется с закоренелым бродягой, да и рванет с ним, махнув на все рукой? Не думаю.
Тем не менее, ты это сделала и я, чего греха таить, был чертовски рад. Я и теперь считаю, что меня сам Господь Бог коснулся своим благословением, позволив увидеть рай на земле, двери в который открыла мне ты.
Эх, что это был за город. Патриархальный, вылизанный до блеска, ни пылинки, ни соринки. В нем, мне кажется, по расписанию не только работали, но и отдыхали и ели и ложились в постель. Смех, да и только.
Ты помнишь, как они смотрели на нас - все эти пожившие уважаемые мужи? Они считали себя оплотом и стержнем духовности и нравственности. Что ж, вполне возможно, что так оно и было.
Но у меня всегда подобные люди вызывали улыбку. Они ютятся в своем тесном мирке, создают себе образы, в которые верят, возводят их до непреложных истин. Больше того, они наставляют в них других, начинают полоскать мозги с самого детства. Растят себе послушную замену. Да разве это люди? Зомби, разве что выглядят более презентабельно.
Ладно, что-то я разошелся. Не в этом же все дело.
Мы ведь действительно взбудоражили тот городишко. Прокатились по нему эдакой очищающей грозой. Сдули пыль с замшелых и закостенелых постулатов. Кто знает, может быть, сами того не желая, кому-то открыли глаза, вырвали из тенет стариковских маразматических наставлений. Кто знает... Тогда нам было не до рассуждений.
Мы же просто жили в свое удовольствие, дышали полной грудью и глубоко плевали на старческие причуды. В том городе мы оказались вне системы, стали выше ее. Нет, не выше, скорее - двигались параллельными курсами, иногда, пересекаясь.
Что? Ну да, разумеется, они не пересекаются. Но мы все равно умудрились.
Тогда стояла осень, если мне не изменяет память. Настоящая, что называется - золотая. Разумеется, на тех улицах не просто было встретить листву, даже отдельные маленькие листики и то каким-то непостижимым для меня образом пропадали. Но парк, какой же там был уютный парк! Он каждым своим закоулком, каждой тропкой и клумбой дышал стариной и романтикой. Истерзанные непогодой каменные статуи, небольшой аккуратный пруд с островком для лебединой пары, удобные деревянные лавочки и ковер шуршащих листьев под ногами.
Лавочки, о них у меня отдельные теплые воспоминания. Помнишь? Неверный свет желтого фонаря, колыхание белесого тумана и тишина - гулкая и как будто осязаемая. Ночная свежесть вкупе с легким теплым ветерком. Мы тогда немного выпили и решили не дожидаться, пока попадем в гостиничный номер. Какая то была страсть - несколько безумных огненных, всепоглощающих минут. Глубокие жадные поцелуи, нетерпеливые руки, старающиеся стащить одежду. Я взял тебя прямо на одной из лавочек, и сразу же ночь огласилась нашими безумными стонами. И это было в первый же день нашего пребывания в том городке.
Мы потом еще раз возвращались туда, в парк. Но тогда уже не раздевались. Ну, почти... Вполне себе неплохо обошлись интимными поцелуями, доведя друг друга до полного изнеможения, а потом неторопливо покинули столь замечательное место. Брели под руку, и смотрели друг на друга влюбленными глазами.
А потом было в номере гостиницы - громко и совершенно бесстыдно. В туалете местной библиотеки - мы тогда основательно испортили всем читательской настроение. Ну, подумаешь - не смогли сдержаться и контролировать себя, за что в очередной раз выслушали недовольные наставления. А вот вид залитых краской девчушек, корпевших за какими-то толстенными фолиантами, меня сильно позабавил. Где же еще? Уже смазалось в памяти, одни образы - размытые, но все равно живые и родные. Ах да, помню, что нас выгоняли еще из пары мест, но уходили мы лишь после того, как заканчивали начатое. Смешно, нас даже в полицию забирали и по глупости посадили в одну камеру, так и не рассадив впоследствии - ну мы им показали, как надо любить.
Как же, наверное, все эти старые веники радовались, когда мы покидали их несчастную обитель целомудрия и пуританства.
***
Снова боль. Тянущая и непривычная. На этот раз это не игла, а скорее обруч - невидимая тончайшая струна вокруг головы. Но почему? Но как? Боль же ушла. Она не может больше меня мучить, не должна. Это не честно.
Милая, возьми меня за руку, прошу.
***
Наверное, мой стон был слышен далеко окрест. Он начался с низкого утробного рычания и стремительно вознесся к верхним частотам, а потом внезапно оборвался. Я все еще открывал рот, скалясь подобно дикому зверю, но не мог издать ни звука. Нет, скорее я походил на рыбу, выброшенную на берег. Я словно бился в агонии, погибая от удушья.
Обруч сужался очень медленно. Интересно, он уже взрезал кожу или еще нет? Дрожащая рука не обнаружила ни капли крови, хотя казалось, что боль проникла уже под черепную коробку, добралась до мозга. Голова - это кость и болеть она не может. Но почему же я тогда так отчетливо чувствовал каждый микрон продвижения этой струны, что неотвратимо вспарывала, казалось, не только мою плоть, но и душу.
Я будто наяву слышал, как обруч с чавкающим хлюпаньем вгрызается мне в мозг и во все стороны начинают хлестать серо-красные брызги. Должно быть, они просачивались сквозь микроскопическую круговую щель в черепе. Я же забрызгаю ее!..
Если я еще мог думать - значит, не все так плохо. Значит, будет еще хуже.
К сожалению, я не ошибся. Перед глазами промелькнули образы собственного аккуратно вскрытого, подобно кокосовому ореху, черепа, в котором все еще пульсировал мозг - сдавленный, надрезанный, кровоточащий. А, спустя тягучее затуманенное мгновение, пришла вспышка. Она погасила и мысли и образы, став всем. Больше не было ничего и никого. Мир перестал существовать, а реальность сфокусировалась лишь на одном чувстве.
Но нет, откуда-то из самых дальних закоулков подсознания послышался еле различимый голос. Я не знал, кому он принадлежит, не знал, чего он хочет или требует. Лишь спустя время стали различимы отдельные слоги, а потом и слова.
Она... та... кто... она... не... твоя...
Сквозь колышущееся марево боли до меня очень туго доходил общий смысл своих собственных мыслей.
Своих ли?
Они будто бы доносились извне. Принимались моим растерзанным, агонизирующим мозгом, как антенной.
Она... не... которая... нужна... претворяется... спасение... от боли...
Несмотря на то, что мне было по-прежнему нестерпимо больно, слова начали складываться в предложения, неся в себе малую толику информации. Мне отчаянно казалось, что она крайне важна. Не в силах побороть боль, я попытался хотя бы разумом покинуть тело, дергающееся в конвульсиях.
***
Любимая, где ты? Я не чувствую тебя рядом. Не отдаляйся от меня, не бросай. Ты мне так нужна. Я нуждаюсь в тебе.
***
Она не та, кто тебе нужна... Обманывает... Есть способ заглушить боль... Ты же...
Да, теперь я вспомнил. Я знал, что боль можно унять, знал как это сделать. Укол жестокой обиды пронзил все мое существо. Как же я мог забыть? Она не первая самозванка, которая попыталась охмурить меня, сделать своей послушной марионеткой, чтобы вдоволь наиграться и выбросить, как беззащитного котенка. Но нет, мне на пути попадались такие и, ни одной не удалось обвести меня вокруг пальца. Боль пусть жестока и непреклонна, но ее нельзя обмануть. Ее может снять лишь настоящая любовь, а не та стерва, которая прячется под маской доброй феи из моих снов.
***
Зачем ты обманывала меня? Зачем так жестоко насмехалась и притворялась? Я тебе открылся, поведал о том, что мне так дорого, что согревает мое сердце, не дает сгинуть, наложить на себя руки.
Жестокость и коварство - вот твое имя. Твое и всех тех, кто был здесь до тебя.
***
Она что-то говорит, пытается оправдываться. Но чего стоят ее лживые слова? Теперь я все знаю.
Звериная ярость накрыла меня. Она вытесняет боль. Тело все еще судорожно бьется. Медленно, но верно, беру его под контроль. Я должен суметь взять себя в руки, как делал это уже ни раз. Как бы ни было плохо, но все может закончиться совсем скоро, надо лишь постараться и немного потерпеть.
Вскоре я могу шевелиться и передвигаться - с огромными усилиями, но это не страшно.
Она лежала подле меня - связанная, с растрепанными волосами, в которых застряли пожухлые листья. В ее глазах светился страх. Нет, не страх - ужас. Он заполнял эту грязную обманщицу, заставлял ее трястись и заикаться. Она плакала. Правильно, за все на свете надо платить. А ложь простить нельзя. Это преступление не только перед собой, тем, кого ты обманываешь, но и перед Создателем.
С трудом я встал на карачки. Она задергалась в путах, норовя вырваться, но, разумеется, все впустую - я давно научился вязать добрые узлы. Слов больше не требовалось. Я и так открылся ей куда как сильнее, нежели следовало. Ну да ничего. Паршивой потаскухе паршивая смерть.
Мне достаточно было перерезать ей горло. А потом смотреть в ее глаза, расширенные от ужаса и неверия в реальность происходящего. Чувствовать, как уходит боль, как отпускает стягивающий голову обруч. Становятся нестрашными вспышке белого света.
Да, да, одно легкое движение испытанной бритвы.
Как хорошо, я всегда предусмотрительно их связывал. Да, я надеялся вновь встретить свою любовь, утерянную много лет назад. Она продолжала жить в моих воспоминаниях. А они все врали и притворялись, но недолго.
Дрожащими руками я вытащил из-за пазухи бритву. Старую, раскладную, какой пользовался еще мой дед. Опасная бритва. Что ж, мерзким обманщицам она всегда приходилась впору, приносила им освобождение и возможность ответить перед Господом нашим. Мне же - временное облегчение от ниспосланных свыше страданий. Может быть, у меня крест такой - избавлять мир от лжи в уплату собственных прошлых грехов? Страдать и жить в ожидании светлой встречи с возлюбленной.
Я занес бритву над горлом задыхающейся от крика стервы. Рука немилосердно дрожала и от того я случайно нанес ей пару ни к чему не обязывающих порезов, из которых тут же появились тяжелые капли крови. От одного их вида меня бросило в жар. Я чувствовал, как начинает уходить боль, уступая место предвкушению, смешанному с нарастающим возбуждением.
***
Где-то неподалеку раздались голоса, послышался треск сучьев. Почему-то я точно знал, что голоса обращены ко мне. Что им надо? Чего они требуют? Я не понимал и не желал понимать, не в силах отвести взгляда от напряженного пульсирующего горла своей жертвы.
Лезвие бритвы коснулось ее кожи, раздался очередной выкрик, оглушительный грохот и меня отбросило в сторону. Я упал на спину и с удивлением увидел, как на моей груди расплывается алое пятно. Сволочи, они пришли спасти ее. Ее - которой место в самом Пекле. Я попытался приподняться, но грохот повторился. Боль вернулась.
Я хотел прокричать, что она мое лекарство, что таким, как она, место здесь, под толстым слоем земли. Но из горла вырывались лишь хрипящие булькающие звуки.
О, Боже, как же больно.