Интернат. Записки начинающего педагога

Спирохета
ИНТЕРНАТ
(записки начинающего педагога)

Глава первая

Десять лет назад, будучи выпускницей педухи, я с трепетом переступила порог Городского Отдела Народного Образования в населённом пункте N. Наивная как нанайская девочка из самого дальнего стойбища, я на полном серьёзе собиралась сеять  «разумное, доброе, вечное». Идеи Песталоцци, Дистервега и Коменского  витали в моей голове. Макаренко с Крупской открыли мне таинства воспитательного процесса, и я жаждала как можно скорее применить всё это на практике. Впереди была целая жизнь, полная творческих  педагогических исканий и находок…

Заведующий  ГОРОНО, едва я робко приоткрыла дверь, выскочил мне  навстречу с поразительной резвостью.  Улыбаясь, словно  он был давнишним моим знакомым, галантно усадил за стол и  пристроился на стуле рядышком. Очкастая физиономия главного N-ского учителя излучала неземное счастье от встречи со мной. Пахло от него дешёвым одеколоном и  гнилыми зубами.

Вся его получасовая речь свелась к тому, что он может мне  предоставить только работу воспитателя в школе-интернате -  самое лучшее начало для моей педагогической карьеры.
Зачарованная таким потоком красноречия, я, словно кролик перед удавом, написала заявление о приёме на работу,  решительно  отвергнув приглашение испить кофейку и посидеть ещё.

Причиной моей поспешности, отчасти, послужил кончик цветастого галстука, высовывающийся из-под  обтягивающего пузо жилета и нависающий над расстегнутой молнией ширинки. В прорехе легко можно было разглядеть край рубахи и что-то линяло-серое  – вероятно трусы. Вид этого интима  на протяжении всей аудиенции чрезвычайно смущал меня. Ещё временами подташнивало от запаха ротового говна когда он слишком близко наклонялся ко мне во время разговора.
 «Наверное, так и должны выглядеть настоящие педагоги. Все в мыслях о народном образовании  – даже забывают ширинку застегнуть и зубы почистить…» - смиренно думалось мне.

С облегчением я выпорхнула из кабинета и, дерзко взмахнув подолом короткой юбки перед воблообразной секретаршей,  с радостью покинула здание управления. Дальнейший мой путь прямиком лежал в загадочную школу-интернат. Странный заведующий  настаивал на том, чтобы я как можно быстрее приступала к работе.
  - Все формальности потом оформим, заходите почаще  - сказал он на прощание, скабрезно осклабившись редкими и поразительно длинными передними зубами.
 Вид игривого кончика галстука над раззявленной ширинкой  ещё долго стоял  у меня перед глазами.

Школа-интернат занимала почти целый квартал, огороженный старинной добротной изгородью в стиле пятидесятых годов. Состояла она из основательных каменных колонн, между которыми  к поперечинам были приварены длиннющие кованные металлические копья с острыми ржавыми наконечниками. Чья-то безумная фантазия догадалась выкрасить  всё это ядовито-зелёной краской на высоту вытянутой руки.

За решёткой была спортплощадка с непонятным сооружением в виде виселицы с крюками, бревном-бумом и футбольным полем. Ещё там стояли мрачноватые здания, выкрашенные в темно-коричневые и серые тона. Как потом я узнала, это была школа, общежитие, столовая и хозблоки. По этой территории уныло маршировала колонна маленьких человечков, подбадриваемая жизнерадостными воплями чрезвычайно толстой дамы в обтягивающем спортивном костюме.  Время от времени она пронзительно свистела в свисток и человечки замирали на месте.  Тогда дама, изящно колыхая складчатым животом, подбегала к ним и что-то начинала объяснять. « Идёт урок физкультуры!» -  догадалась я.

Немного поплутав по гулким школьным коридорам,  нашла кабинет директора и, робко постучав, заглянула за дверь.
 Там, в клубах сигаретного дыма, развалясь в кресле, сидела пожилая полноватая еврейка. Толстые губы, страшно косые глаза навыкате, мясистый  крючковатый нос и курчавившиеся без всякой химии крашенные волосы не вызывали сомнений о принадлежности этой тётки к иудейскому племени.

- Входи, милочка. Присаживайся, что тебе надобно? - вальяжно картавя,  прогнусавила  директриса.

-  Здрасьте! Вот, к вам, на работу… –  я протянула свои бумаги.

Еврейка, бросив мои документы перед собой, задумчиво щурилась на них одним глазом и прихлёбывала  кофе из  большой щербатой чашки. Второй глаз пристально уставился на меня. Возникла пауза. Не спеша,  деректриса затягивалась сигаретой, наманикюренными когтями ловко извлекала из банки, стоящей перед ней, маслинку и закидывала её в рот. Затем следовал глоток, сопровождаемый оригинальным хлюпающее-свистящим звуком.   После этого бренные останки маслины с еврейской аккуратностью извлекались из щели между пунцово-красных губ  и педантично присоединялись к солидной горке косточек лежащих на тетрадном листочке.

Наконец,  выпустив дым из ушей,  моя будущая начальница прервала до неприличия затянувшуюся паузу:
-  Значит так. Запись тебе в трудовую книжку пока делать не будем. Завтра к семи утра быть здесь. И еще… на работу лучше в брюках ходить. Это я тебе советую…

Огромная волосатая бородавка,  с идеальной симметрией поселившаяся на лбу директрисы, так же как и расстегнутая ширинка завгороно,  оставила во мне неизгладимое впечатление.

Глава вторая

Ночь перед первым рабочим днём прошла плохо. Снился кошмар в виде Антона Семёновича Макаренко грозящего мне револьвером. Из расстегнутой ширинки великого педагога торчала ухмыляющаяся бородавка  в длинном цветастом галстуке.

Ранним утром я, в наглаженной кофточке и самой лучшей юбке, помня известную педагогическую аксиому о том, что должна произвести самое неотразимое первое впечатление на воспитанников,  предстала перед бородавчатой начальницей. Окинув неодобрительным взглядом мой наряд и, загадочно хмыкнув, она препоручила меня старшему воспитателю.

Старшим воспитателем оказалась ничем не примечательная сухонькая женщина в великоватых ширпотребовских  джинсах. Из ворота линялой и растянутой кофты неопределённого цвета высовывалась  тонкая морщинистая шея, делая её похожей на черепаху Тортиллу. Однако, как в последствии я убедилась, это было обманчивое впечатление. По повадкам и стремительным движениям её скорее можно было сравнить с коброй, жалящей насмерть.
 
- Меня Анна Васильевна зовут. Можно просто Аня. Первое время со мной будешь работать. На младших мальчиках.  Впитывай что к чему, осваивайся. А сейчас на подъем пошли! – буркнула она и мы почти бегом прогарцевали по мрачным, выкрашенным до самого потолка тёмно-синей краской, коридорам.

На секунду переведя дух перед высокой двухстворчатой дверью, она толчком распахнула её так, что обе створки с треском врезались в стены. Тяжёлый и ни на что не похожий запах  ударил в нос. Это была сложная смесь ароматов гнилых тряпок, старой обуви, пота, хлорки и псины. Впоследствии я убедилась в том, что этот дух витал здесь везде и намертво въедался в стены, одежду и тело.

- Паадъёёём! Хватит дрочить! Быстро просыпаемся! На зарядку! – истошно заорала Анка в утренний полумрак и включила свет.

В жёлтом свете голых  лампочек,  свисающих с потолка на длинных шнурах, я увидела ряды кроватей,  на которых копошились  живые существа при ближайшем  рассмотрении оказавшиеся худосочными подростками в огромных синих трусах и вытянутых серых майках. Короткая, «под ноль», стрижка делала их всех похожими на одно лицо. Нехотя вставая с постелей, они выстраивались в проходе между койками. Своими заторможенными и сонными движениями подростки напоминали  одновременно живых роботов и   тюремных заключенных из итальянских фильмов про мафию.

Откуда-то появился бойкий вертлявый мальчонка, встал спиной к нам, и звонко, с замашками профессионального конферансье, объявил:

- Утренняя гимнастика! Ходьба на месте!  Раз-два, три-четыре, раз-два, три-четыре…

Словно зомбированные, все обитатели спальни, а их было не меньше сорока человек, дружно топнули босыми ногами и  стали маршировать на месте.  После последовали рывки руками, наклоны и вращение туловища. Вся зарядка заняла не более пары минут. На протяжении всего этого времени Анна Васильевна стояла, скрестив руки на груди и, с видом Наполеона проводящего парад своих войск, наблюдала за этим действом.

С полотенцами и зубными щётками в руках подростки вереницей потянулись мимо нас и исчезали в беспрестанно хлопающей двери напротив. По изображению пузатого младенца писающего в ночной горшок, я догадалась, что там находится мужской  туалет и по совместительству, очевидно, умывальник.

Неожиданно Анна резво скакнула к проходящему мимо мальчонке и отвесила ему звонкий подзатыльник:

- Ты опять, гадёныш, онанизмом развлекал всех! Я всё знаю!

Подросток от удара с ускорением вылетел в коридор и плаксиво закричал оттуда:

- Онанизм,  это, между прочим, болезнь, Аннавасильна!

- Ах ты тварь! Я тебя счас вылечу от этой болезни! – с необыкновенной прытью воспитательница помчалась за своим подопечным и скрылись за дверью туалета.
Оттуда послышалась  ругань и истошные вопли.

В растерянности я вышла из спальни и, не зная что делать, остановилась посреди коридора. Из дверей соседних помещений, шаркая ногами  в обутых на босу ногу ботинках, выбредали сонные интернатовцы более старшего возраста.

Вдруг кто-то резко задрал мне  сзади юбку. Я, машинально схватившись за подол, пулуприсела и  оглянулась. Ухмыляясь и  едва сдерживаясь от хохота, за моей спиной, как ни в чем не бывало,  проходило несколько подростков.  В другом конце коридора раздался издевательский свист и дикий гогот.
Пунцовая от стыда я не знала что делать. Вид моей попки с задранной юбкой и в самых лучших кружевных трусиках был совершенно не подходящий для этого заведения. Вся добросовестно изученная мной педагогическая теория не давала ни какого ответа на вопрос о том, как поступать в таких случаях.

Между тем, здоровенные, неизвестно откуда взявшиеся хлопцы крепкого телосложения с аккуратными прическами, издевательски-приветливо здоровались со мной:

- Здравствуй… (долгая пауза) – те!

Выходило так, что они вроде бы обращаются ко мне на «ты», говоря «здравствуй…», но добавив «-те», формально получалось что на «вы».

Вдруг, я с ужасом заметила, что  рослые юноши в белоснежных майках и трусах, плотно обтягивающих их мужское достоинство, берут меня в кольцо. Стало страшно. Со всех сторон слышалось:

- Вы к нам новой воспиткой? Да?
- А ничего так – хорошенькая…
- Как вас зовут?
- Юбочка клеевая и трусняк ништяк…



Глава третья.

 Спасла положение Анна Васильевна.  Материализовавшись из ниоткуда, она беззлобно, но строго прикрикнула на окруживших меня балбесов:

- Эй,  вы,  жеребцы! Хватит девушку смущать! Идите себе  дальше…

Нехотя великовозрастные детины стали расходиться. Самый видный из них – блондин с идеально уложенными на пробор волосами и лицом рокового актёра-любовника, вполголоса произнёс:

- А я бы ей вдул!

Вся стая дружно и раскатисто заржала.

Вместе с Аней мы вернулись в «свою» спальню. Вышколенные маленькие человечки молча возвращались из туалетной комнаты, одевались, заправляли кровати. Мимо прошел, высоко задрав голову и зажимая кровоточащий нос, тот самый подросток за которым гонялась старший воспитатель.

- Видала? – кивнула на него Анка:
- Ладно бы сам онанизмом занимался! Так он паскудник, ещё другим за жвачку и сигареты дрочит! Уууу! Убила бы эту сволочь! – она погрозила сухоньким кулачком в его сторону.

Я покраснела опять.  В изученном мною курсе возрастной психологии очень мало внимания уделялось половому воспитанию, а про подростковый онанизм вообще стыдливо умалчивалось.

Заметив моё смущение, наставница деликатно переключилась на другую тему:
- Что творят, ироды! Ну не сволочи ли в этом ГорОНО сидят? Самих бы их здеся работать заставить! Да этому нашему  очкастому начальнику кол в жопу мало засунуть! Девушку невинную в интернат заслали!  Воспитателем-то!...

 Я не стала возражать насчет своей невинности,  хотя считала себя, к тому времени, уже  достаточно опытной женщиной. Было в моей жизни два случая… Впрочем, это к данной истории никакого отношения не имеет.

Пока мы, таким образом, вели беседу, наши воспитанники построились в коридоре в нестройную колонну и терпеливо стояли переминаясь с ноги  на ногу.

- На завтрак,  марш! – прозвучала Анкина команда и наши подопечные живой гусеницей, состоящей из стриженых затылков, поползли по переходам и лестницам этого мрачного заведения именуемого мужским спальным корпусом. Мы замыкали шествие.

Столовая встретила нас звоном посуды и влажным спёртым воздухом, насыщенным запахом подгоревшей каши и хлорки. Пол из цветного цемента  был покрыт тонким слоем какой-то слизи, отчего имел  необычайную скользкость. Едва ступив на него, я чуть не упала на своих высоких каблуках. Детишек же такое обстоятельство не смущало. Они лихо, как на коньках, подкатывались к своим столикам и  рассаживались за ними. Дежурные, в грязно-серых курточках с претензией на белый цвет, с не меньшей лихостью  скользили между столиками с полными подносами, расставляя  стаканы и тарелки с кашей.
Когда мы уселись за отдельный столик я решилась спросить отчего в столовой так скользко?
- А, ерунда это,  – ответила Анна Васильевна:
- Мы уже привыкли. Они ведь, свиньи, еду на пол проливают, а полы толком мыть не хотят!  Вот жир и въелся намертво. Ты бы лучше не шпильки,  а кроссовки какие-нибудь на работу одевала... Сиди пока здесь, а я порционку получу да раздам этим оглоедам.

Находясь в непроходящем шоке, я с изумлением наблюдала за этим странным миром, в котором мне предстояло работать. Возможно, работать всю жизнь… От этой мысли содрогнулась. За сегодняшнее утро мои мечты о блестящей педагогической карьере  рухнули подобно всей советской системе воспитания.

Огромный зал бурлил и кипел. Вкатывались новые толпы интернатовцев, сновали разносчики каши,  степенно пробирались между столиками воспитатели, разбрасывая своим подопечным   крошечные кусочки масла и сыра.
 Мимо пробежала запыхавшаяся Анка:
- Счас я отведу наших на уроки, а потом мы позавтракаем. Жди здесь!

Я обратила внимание на группку молодых людей, вальяжно развалившихся на стульях за отдельным столиком. Один из них приветливо помахал мне рукой, и я с содроганием узнала в них тех самых переростков, так напугавших меня утром.  Пришлось демонстративно отвернуться. Сзади раздался взрыв дикого гогота, на секунду заглушив все остальные звуки в столовой.   

Неожиданно я почувствовала, что кто-то появился за моей спиной. Резко повернувшись, в упор встретилась с прозрачными голубыми глазами утрешнего блондина.  Обдав меня запахом дешёвого парфюма и табачного перегара, он прошептал мне в ухо:

- Я всё равно тебя трахну, сучка!



Глава четвёртая

Мы сидели за отдельным воспитательским столом   и неспешно, со вкусом завтракали. Не обращая на нас внимания, несколько каких-то тёток  сосредоточено накладывали в  баночки масло, заворачивали в салфетки сыр,  пряча всё это в объёмные сумки и пакеты.
Заметив мой недоуменный взгляд, моя наставница пояснила:

- Всё, что от завтрака остается можно забирать.  Ты завтра банки  приноси – и тебе положим. Остатков много бывает, всем хватит…

Дородная повариха, степенно колыхая формами, понесла к выходу из столовой поднос, накрытый крахмальной салфеткой.
- Завтрак для директрисы, – кратко прокомментировала Анна.

Прихлёбывая кофеек, она стала водить меня в курс дела. Постепенно я стала понимать куда вляпалась.
Оказывается,  так называемая «недельная нагрузка» воспитателя в два раза больше учительской и составляет 36 часов в неделю. Рабочий день разбит на две неравные части: утром полтора часа надо отработать «на подъёме», затем до обеда перерыв.  С двух часов и до девяти вечера – вторая часть рабочего дня. В неделю  всего один выходной день. За переработку, конечно,  доплачивают,  но всё равно получаются копейки.

Но работать не так уж сложно. Наша директриса, оказывается большая поклонница воспитательных теорий Макаренко и организовала детское самоуправление (при упоминании о этом педагоге я вздрогнула вспомнив свои кошмарные сновидения. Сон в руку,  как говорится…)

 Всей жизнью интерната заправляет так называемый «эСВэШИ» – совет воспитанников школы-интерната.  Состоит этот совет исключительно из старшеклассников, оставленных специально при интернате. Оказывается, после окончания восьмого класса у простого интернатовца один путь – в ПТУ. Но, если администрации кажется, что ребёнок талантлив – то его  можно оставить на несколько лет, вроде бы как готовя к поступлению в институт. Вот такие великовозрастные воспитанники и входят в состав СВШИ.
Задачи их несложны -  помогать учителям и воспитателям дисциплину поддерживать. Нарушителей дисциплины направляют на этот самый совет и  там с ним «беседуют» при закрытых дверях.

-  Только лучше этого не делать,  - почему-то  шепотом  и озираясь, стала говорить моя наставница: - эсвэшисты хуже фашистов. С ними лучше не связываться…, а детишек достаточно припугнуть  советом  и они как шёлковые станут. Всё будут делать! Наша директриса все-таки голова! Не зря раньше в ментовке работала. Только благодаря ей наш интернат самый лучший в области и спонсоров хоть отбавляй.

 - Вот только никакой личной жизни –  вдруг запечалилась Анка,  мелко покачивая головой и скорбно сложив тонкие морщинистые губки в форме куриной задницы.

- Что же вы на другую работу не перейдёте? - вырвалось у меня.

- Дык куда ж я пойду ещё работать-то без образования-то? – удивилась она моему наивному вопросу,
 - А здесь ничо, при продуктах всегда, да ещё  и «гуманитарку» подкидывают частенько.  Мы  и тебя  счас приоденем! Ты щупленькая - тебе в самый раз будет…

После завтрака она провела меня в большую комнату представляющую что-то среднее между солдатской каптёркой и складом. На длинных полках лежали книги, тетради, постельное бельё, теле-радиоаппаратура, огромные тюки со всевозможным тряпьём. На вешалках, как в магазине, висели курточки, пальто и другая одежда. Всё было достаточно модных фасонов и прекрасного качества.

Заметив мой недоумённый взгляд, Анка пояснила:
- Им ничего приличного давать нельзя. Они все свиньи. Сразу всё изорвут и выпачкают. Поэтому в хорошую одежду мы их одеваем, если выйти куда надо или  когда комиссия какая приезжает. 

 Оказалось что «гуманитаркой»  на интернатовском сленге называют спонсорскую помощь и многочисленные пожертвования добросердечных граждан и организаций. Как правило, жертвуют одежду, обувь, игрушки, бытовую технику.  Особенно в изобилии телевизоры. Они стояли практически в каждом углу, но спонсоры всё продолжают их дарить и дарить... Все это считается законным призом воспитателей и без всякого зазрения совести растаскивается по домам. То, что остаётся - отдают детям.

Анка сноровисто подобрала мне джинсы, чёрный свитер с глухим воротом и новые, вполне приличные кроссовки.  Мои педагогические устои  уже так пошатнулись за утро, что я с благодарность приняла подарки.

Остаток рабочего дня прошёл сравнительно спокойно. Мы получили детей из школьного здания, сводили их на обед, отличающийся от завтрака наличием первого и второго блюда, отвели в комнату самоподготовки где они усердно выполняли домашнее задание.
Потом смотрели телевизор, а наши подопечные разбрелись кто куда. У них было личное время и они имели право поводить его по свому усмотрению – прогуливаясь по городу, играя на спортплощадке или просто сидя в игровой комнате.

 Перед ужином наши воспитанники собрались в полном составе в игровой комнате и я имела возможность рассмотреть их в спокойной обстановке.

Меня удивила странная манера носить  одежду: пиджачок или курточка застёгивалась на самую нижнюю пуговицу и сдвигались назад таким образом, что плечи почти полностью высовывались из наряда. Рубашка тоже была практически расстёгнута. В сочетании с великоватыми брюками, волочащимися по полу, они были удивительно похожи на  легендарных беспризорников времён Гражданской войны. Только одежда на наших была относительно чистенькая и не очень рваная. Однако я заметила, что не все так выглядели. Некоторые были полностью застёгнуты и отличались каким-то робко-насторожённым взглядом.

Я поделилась своими наблюдениями с Анкой и получила маловразумительный ответ:

- Которые расхристанные – те отрицалово (1) ( см. примечания в конце повести),  а зашуганные  - в основном будущие опущенки (2). Им понятия не разрешают по-другому прикид   носить. А бить нужно и тех и других, иначе быковать начнут! Понятно?

Ровным счетом ничего не поняв,  я кивнула головой, решив дома покопаться в педагогических словарях, чтобы узнать новые незнакомые термины.

Перед самым отбоем ко мне подошёл один из подростков и, преданно смотря в глаза, спросил лилейном голоском:

- А можно я сегодня вечером немножко шкурку подёргаю?
- Это как? – ни поняла я.
- Ну, затвор передёрну… - продолжал он.
- Чего, чего?
- Короче, дрочить на ваш трусняк хочу, - нагло ухмыляясь щербатым ртом заявил этот шкет.

 И здесь совершилось ужасное. Моя рука поднялась и с треском врезалась в  оттопыренное ухо ребёнка.  Я воочию увидела как все великие педагоги прошлого, негодуя, перевернулись в своих гробах. Только незабвенный Антон Семёнович Макаренко, который, как известно, не отрицал физических наказаний, весело подмигнул мне.

- Молодец! – похвалила меня подскочившая неизвестно откуда Анна Васильевна и с размаху добавила мальчонке пинка:

- Только ты, это самое, по ушам не бей больше. Перепонка может лопнуть, потом хлопот не оберёшься. Лучше по башке, в нос или в зубы  –  всегда сказать можно, что сам упал!

*  *   *

После своего первого рабочего дня я возвращалась домой. На душе было паскудно. Профессия педагога уже не казалась романтичной и возвышенной.

За углом своего дома я, лоб в лоб, столкнулась с тем самым интернатовским Блондином. Его было не узнать. Из-под расстегнутого ворота дорогой светлой куртки выглядывала массивная золотая цепь. В руках  -  обалденный букет роз, который он протягивал мне:

- Может пойдем, прогуляемся, милая? 

Я была на своей территории, в своём родном дворе, где выросла. Здесь мне не кого было бояться. Всё раздражение дня выплеснулось в хлёсткой пощёчине, которой я одарила Блондина.  Местные тинейджеры, с  интересом  наблюдавшие за этой сценой, одобрительно заржали…



Глава пятая

 Серые интернатовские будни тянулись бесконечной тягомотной чередой. Я ходила вместе с Анкой на подъём, гоняли чаи в каптёрке и, отсидев положенное время в мужском корпусе, шли домой. У меня сложилось впечатление, будто вся жизнь этого странного заведения проходит мимо и без всякого моего участия. Я несколько раз попыталась организовать игры соответствующие возрасту моих подопечных, но взамен получила только выразительное покручивание пальцем у виска.

Не теряя надежды на  практическое применение своих  педагогических познаний, я, как положено, пошла к директрисе за личными делами воспитанников,  для того чтобы завести на каждого педагогическую карточку. Как нас учили. Насмешливо хмыкнув,  старая еврейка  достала из сейфа и вывалила на стол кипу мятых, захватанных папок.  Вооружившись ручкой  и бумагой, я бодро начала листать  документы. Чем дальше, тем больше это чтение стало повергать меня в очередной шок.

 С ехидством наблюдая за моими округляющимися глазами, директриса, ловко отделяя мякоть маслин от косточек и  попивая ароматный кофеек, по ходу дела комментировала содержимое папок. Оказалось, что настоящих сирот, потерявших родителей, сейчас не существует. Над такими, как правило, оформляют опекунство родственники или близкие. У нас же контингент совершенно иной. Практически у всех  родители или лишены родительских прав или находятся в тюрьме. На мой туповатый вопрос, за что  же  несчастных родителей лишают законных прав на их ребенка, начальница, хмыкнув, разразилась тирадой:

- За ненадлежащий уход и систематическое избиение, за хронический алкоголизм, за принуждение к занятию проституцией, за детскую порнографию, за вовлечение детей в преступные действия и мошенничество. Чаше всего за всё это вместе. Наши милые детишки прошли  «Крым и рым», повидали в своей жизни такое, что нам не снилось даже в самых кошмарных снах, а уж уголовных навыков, знаний и умений у них хоть отбавляй. Забудь всё, чему тебя учили в педучилище. Теория Ломброзо (3)  о врождённых преступных наклонностях рулит.  Это гены. От них никуда не денешься.  Дети подонков, всё равно, рано или поздно, станут подонками. Восемьдесят процентов наших выпускников обязательно попадают за решётку. Остальные двадцать процентов просто спиваются. Никто специальной статистики не ведёт. Боятся. Прячут головы как страусы в песок. Противоречит это нашей педагогике. Но уж я то знаю. Потому что это факт! Наша задача не воспитывать этих сволочей, а всего лишь сдерживать их преступные наклонности.  Для этого надо быть злой, циничной и жестокой. Иначе  здесь не выживешь.

- Подождите, - попыталась возразить я:
- А как же Антон Семёнович Макаренко? Он же перевоспитывал трудных подростков!

- Никого он не перевоспитывал. Макаренко создал систему самоуправления в пенитенциарных заведениях (4),  которой пользуются сейчас во всех лагерях России. За это Сталин объявил его великим советским воспитателем. Все остальные его педагогические достижения  -  полный ноль и коммунистическая пропаганда.

Услышанное не укладывалось в голове:

- Что же мне писать в педагогических карточках воспитанников?
- А, пиши что хочешь, - устало махнула рукой директриса…

*   *   *

Через несколько дней я схлопотала своё первое замечание.
Дело было так: призвав на помощь все известные мне педагогические методики, я попыталась заинтересовать детей художественным творчеством. На конкурс рисунков они не клюнули, но зато стали ходить по пятам, умоляя нарисовать то змею, то кинжал, то церковь с куполами или оскаленную морду  тигра. Гордая своим неожиданно прорезавшимся художественным талантом я несколько дней купалась в лучах славы. Особенно трогательно было, когда интернатовцы, получив себе на память мои творения, по-детски непосредственно одаривали меня какой-нибудь безделушкой  или просто конфеткой. Согласно педагогической теории это  было явным признаком того, что у меня установился полный контакт с воспитанниками.

Гроза разразилась, когда директриса каким-то образом обнаружила наколотые  на телах детей копии  моих рисунков. Те, не моргнув глазом, сказали, что эскизы для портаков (5) им рисовала новая «воспитка» за вполне умеренную мзду.  Много чего  мне тогда довелось выслушать о нашей системе подготовки педагогических кадров, да и о себе лично как о печальном следствии этой системы.

Беда, как говорится, не ходит одна. Следующий скандал случился через несколько дней. Два наших подопечных явились поздно вечером, в дугу пьяные, с карманами полными сникерсов, шоколадок и жвачки.   Наутро к  директриссе в кабинет ворвалась разгневанная старушонка.  Из бессвязных воплей старой девы стало ясно следующее: на улице ей повстречались две жалких оборванных подростка, робко попросивших дать им что-нибудь покушать. Сердобольная женщина привела их к себе домой и пока она суетилась на кухне, те ловко выгребли из кошелька всю пенсию и жалкое золотишко, хранившееся в серванте на «чёрный день».

Это  было уже ЧП. Замять дело не удалось. На очной ставке бабуся опознала похитителей. Заявление от ограбленной пенсионерки лежало в милиции, что автоматически означало выговор мне и Анке.    Формулировка: за «неудовлетворительную воспитательную работу и слабый контроль » повергла меня в печаль.

 Сердобольная Анна Васильевна пыталась успокоить, говоря, что все выговоры только проформа – этого ментовские дознаватели требуют для следствия. Ни в личное дело, ни в трудовую книжку их не запишут. Однако, это было слабым утешением. Я серьёзно задумалась не только о свой педагогической бездарности, но и о самом существовании педагогики как науки…

Проступок малолетних грабителей было решено разобрать на Совете воспитанников. Под вечер за ними пришёл гонец от СВШИ. Здоровенный розовощёкий  детина, с густой порослью на верхней губе и выглядевший минимум лет на двадцать, вошёл в игровую комнату. Все притихли. Выждав эффектную паузу, он выкрикнул фамилии провинившихся и  весело скомандовал:

- На выход! Руки за спину!

Анка побледнела и перекрестилась:

- Боже, помоги им! Дай силы выдержать это…

Я ничего не понимала. Почему вдруг этот самый Совет,  состоящий сплошь из отморозков, вдруг решил заступиться за какую-то ограбленную старушонку? Насколько я уже научилась разбираться в блатных понятиях,  это должно было поощряться, а не наказываться  бандитским интернатовским сообществом.

- Дура ты, – сурово  ответила мне на это Анка:
- Накосячили они конкретно. Во-первых, взяли бабусю на гоп-стоп (6) в нашем районе, из-за чего и засыпались сразу же. Нельзя следить там, где живёшь.
Во-вторых, на дело пошли без разрешения наших местных авторитетов.
Но, самое главное,  деньги добытые, не в общак (7) сдали, а пропили и промотали. Ну, ещё и пятно на нашем интернате. Годовая отчетность будет испорчена.    За всё это и получат они по полной программе. Чтобы другим не повадно было… Ах, Господи, всю жизнь себе теперь испаскудили, придурки…

Медленно текло время. На нашем этаже висела гнетущая тишина, словно при покойнике. Когда в конце коридора наконец-то показались двое злоумышленников, то я, при взгляде на них,  ужаснулась. Это были уже не дети. Это были, состарившие лет на пятьдесят, маленькие старички. Их глаза,  полные слёз и страданий,  жутко смотрели внутрь себя.   Такие глаза я видела потом только в хосписах, у смертельно больных людей.

 Медленной шаркающей походкой они прошли в спальню и легли на свои кровати ничком, что категорически запрещалось в дневное время. Никто их не трогал и не расспрашивал ни о чём, словно они были зачумлённые.

-Что с ними сделали? - ужаснулась я.

- Лучше тебе этого не знать, - отмахнулась от меня наставница.


Глава шестая

 После этого случая почти ничего не изменилось. Вышколенные неведомой силой воспитанники как и раньше жили по привычно заведённому ритуалу практически без всякого вмешательства с нашей стороны. Только после того странно-жуткого наказания провинившихся воспитанников,  дисциплина заметно улучшилась. Без малейших напоминаний дети ежедневно мыли огромные площади полов в бытовых помещениях и гулких сумрачных коридорах здания сталинской постройки. По субботам все дружно вооружались кусками хозяйственного мыла и, тщательно намылив все стены,  делали генеральную уборку. Частенько  к нашим воспитанникам заглядывали старшеклассники-эсвэшисты, и о чем-то подолгу озабоченно разговаривали.

 Несколько раз я сталкивалась с Блондином и ловила на себе его злобный сверлящий взгляд, от которого мне становилось не по себе.
*   *   *

В тот субботний вечер,  когда я до конца рабочей недели оставалось какая-то пара часов в дверях показался Блондин. Сердце ёкнуло в предчувствии чего-то нехорошего. Он небрежно кивнул мне головой:

- Слышь, новенькая, пошли выйдем в коридор, побазарим. Да не бойся ты, не трону я тебя.

Внутренне содрогнувшись, я решительно вышла за ним:

- Ну что тебе ещё надо? Когда ты от меня, наконец, отстанешь?

 Мерзко ухмыльнувшись и обдав меня запахом чесночно-табачного перегара он, осклабившись, зашептал мне на ухо:

- Люблю тебя! Давай жить вместе. Я реальный пацан, квартиру сниму, будем там встречаться, баблосов у меня  на всё хватит. Давай соглашайся, милая!

- Отстань дурак!- я резко развернулась.

- Стоять, сучка! Последний раз спрашиваю! Ты хорошо подумала? Пожалеешь ведь потом! – он больно схватил меня за локоть.

- Отпусти меня, скотина!

- Ладно… - неожиданно сменил тон Блондин и  легонько свистнул. Из спальной комнаты вышло несколько подростков. Среди них был один из тех, кто недавно попался на грабеже старушки.  Именно его он с размаху ударил в ухо ладошкой, сложенной ковшиком. Почти сразу тонкая струйка крови потекла по  тоненькой мальчишечьей шее. Удовлетворённо крякнув, Блондин добавил ещё и приказал:

- Ори громче! Делаем, все как договаривались.

Подросток упал на пол и, схватившись руками за ухо, заорал:

- Ааай! Убила меня воспитка новая, сууукаааа! Покалечила!!!

 Блондин побежал по коридору, громко крича:

- Врача, врача скорее! Воспитатель ребёнка изуродовала!

Дальнейшее напоминало какой-то кошмарный сон. Приехавшая скорая помощь увезла несчастного с диагнозом: разрыв барабанной перепонки.
 Тут же понаехала милиция, прокуратура, какие-то типы из управления образования. Дело приобретало скверный оборот. По словам свидетелей,  я постоянно садистски избивала детей. В этот раз за какой-то пустяковый проступок набросилась на несчастного ребёнка и на почве личной неприязни жестоко избила его, серьёзно повредив слух. Нанесение телесных  повреждений средней тяжести. В лучшем случае это грозило мне несколькими годами тюрьмы. Я беспомощно озиралась. Блондин – один из главных свидетелей, у которого на глазах всё это якобы происходило, не скрываясь, злорадно хохотал. Анка только пожимала плечами и беспомощно разводила руками…

*   *   *

Наутро я сидела в кабинете директрисы:
- Всё очень скверно, милочка. Мне не надо ничего объяснять – я всё знаю. Просто ты оказалась не в то время, не в том месте. Пусть это будет для тебя уроком. Вот твоя трудовая книжка. В ГорОНО я уже обо всём договорилась. В прокуратуре это дело тоже замять попробую. Но тебе лучше уехать из нашего города, хотя бы на время…
Кофе хочешь?

Не дожидаясь моего согласия она налила из изящной медной турочки чёрную, дымящуюся непередаваемым тонким ароматом, жидкость. Пододвинула тарелочку с маслинами.
Вкус кофе,  не смотря на то, что смешивался с горьким слезливым  комком в горле, был изумительно хорош.
Я бездумно выстраивала крошечную пирамидку из маслинных косточек на тетрадном листочке в клеточку. Главное было удержаться от рыданий.

Коричневая тонкая сигарета директрисы  дымилась в пепельнице.  Один косящий глаз внимательно смотрел на меня, а другой  в это время любовался изящной струйкой дыма.
 Цвет бородавки  во лбу начальницы, сигарета, маслянисто-блестящие мудрые еврейские глаза сочетались в удивительной цветовой гамме и именно это, почему-то, успокоило меня. Поверилось, что всё ещё в жизни может быть хорошо…
Когда кофе в чашке закончился,  директриса нарушила молчание:

- Педагога из тебя не получится, моя девочка. Ты слишком порядочна для этого. Хочешь, в областную газету тебя журналисткой устрою?

Я молча кивнула головой.


Эпилог.

Недавно мне вновь пришлось побывать в городе N в служебной командировке.
На одной из центральных улиц моё внимание привлёк   странный нищий, отличающийся от подобных побирушек гордо вскинутой головой и аккуратной причёской, словно только что уложенной в  салоне парикмахерской.  Одетый в грязную камуфляжную куртку с парой поблескивающих на ней медалей, он сидел прямо на асфальте вытянув на всеобщее обозрение грязно-загорелые культи ног. Прихлёбывая пиво из бутылки, нищий дерзко смотрел на прохожих, небрежно благодаря за подаяние лёгким кивком головы. Приглядевшись повнимательнее, я ахнула – это был тот самый Блондин из моего далёкого педагогического прошлого. Он заметно потускнел и обрюзг, только змеиный взгляд водянистых глаз и  идеальный пробор на голове оставались прежними.

С непонятной робостью я положила ему сотенную бумажку.
Меня он узнал мгновенно:
- О, старая знакомая! Жаль, что я тебя тогда не трахнул! Слабо тебе сейчас перепихнуться с инвалидом?

- Как же ты опустился до такой жизни? – не обращая внимание на его трёп, спросила я:
- Герой войны, с боевыми наградами…

- Да ты опупела! – заржал Блондин: 
-  Какой  ещё герой войны? Нам под присягой ходить понятия не разрешают. Ноги я в тюменской тайге оставил, когда от хозяина тягу дал (8). Было дело… А цацки эти,  - он кивнул на медали:
-  Я на себя навесил чтобы подавали лучше. Бабло рекой течет. Еще пацаны интернатовские подогревают. Может, сегодня вечерком  вместе в кабак завалимся? А потом ко мне на хату? Посмотришь как российские нищие живут…

Жалея о своём необдуманном  поступке, я быстро зашагала прочь. Вслед мне несся издевательский гогот и свист:

- Давай, давай, шевели поршнями!  Канай отсюда! Я всё равно тебя трахну, сучка!


                К О Н Е Ц




Примечания:

1. Отрицалово (угол. жаргон ) – заключённые в исправительных учреждениях, находящиеся в конфронтации с администраций лагеря.

2. Опущенки,  опушенные (угол. жаргон ) – самая низшая каста в уголовной иерархии заключённых. «Опускают», как правило, путём сексуального насилия.

3. Теория Ломброзо -  антропологическая теория,  суть которой сводится к тому, что причины преступности лежат в самой психофизиологической природе личности и закладываются в человека при рождении. Борьба с преступностью, по мнению Ломброзо, должна вестись путем пожизненной изоляции "врожденных" преступников. В советские времена антропологическая теория Ломброзо во всех учебниках  приводилась как пример антинаучного и человеконенавистнического учения.  В настоящее время эта теория, доработанная и расширенная, взята на вооружение психологами и криминалистами некоторых западных стран.

4. Система самоуправления в пенитенциарных заведениях  - достаточно сложная система, существующая только в российских лагерях, направленная на подавление и угнетение личности силами самих же заключённых. Предусматривает  коллективную ответственность за проступки.  Методика создания и управления этой системой  изучается  в специализированных учебных заведениях МВД России отдельным предметом. Народная молва приписывает заслугу изобретения этой системы А.С. Макаренко.

5. Портак (угол. жаргон) – татуировка.

6. Взяли бабусю на гоп-стоп (угол. жаргон)  - ограбили старушку.

7. Общак (угол. жаргон) – специальная касса в криминальных сообществах куда все воры должны в обязательном порядке сдавать часть от своей добычи. В описываемой школе-интернате эта часть составляла  более 90 процентов.

8. От хозяина тягу дал (угол. жаргон) – совершил побег из мест лишения свободы. (Хозяин (угол. жаргон) - начальник исправительно-трудового учреждения.)



*   *   *