2
Супруг Нели Борисовны, Геннадий, был начальником отдела на небольшом опытном заводишке и получал двести рэ. Дети росли, а зарплата оставалась прежней – ее не хватало. Правда, когда старший сын, Алеша, окончил институт, женился и уехал, стало вроде полегче. Но тут в школах сократили французский, и Неля Борисовна осталась на шестнадцати часах.
Она не жаловалась, нет, но Люся зорким глазом примечала безденежье и через какое-то время говорила как бы между прочим:
– Я тебе пришлю одного богатенького лентяя, сына приятельницы... Ему срочно «Нувель де Моску» перевести надо, «знаки». За деньги, конечно.
– Я так переведу.
– Я тебе переведу за «так»! – уже сердилась Люся. – Увидишь его – дубленка, шапка пыжиковая, дипломат импортный. Да с такого не взять десятку-другую – грех!
– Стыдно. Как же можно – за деньги перевод?! Мы же всё сами переводили, не понимаю... Нет, не могу – стыдно!
– Ну, так он другому эти деньги отдаст, а за газетку все равно не сядет. Не дури, я обещала!
Поразмыслив и измаявшись душевно, Неля Борисовна брала из рук богатенького лентяя «Нувель де Моску». Но чувство у нее было такое, будто она обокрала кого-то.
Люся понимала, отчего подруга не хотела обсуждать дела семейные: не только из принципа – не сплетничать. Просто не состоялись мечты подруги на этом жизненном фронте, а признаться в этом Неля не могла – из гордыни.
Люся помнила Геннадия молодым: фигурой спортсмен, лицом – муж. Энергичный профиль, властный взгляд серых глаз. Рядом с ним Неля смотрелась хрупкой статуэткой.
В семейную упряжку она впряглась с такой готовностью, что сразу оказалась коренником, а супруг – пристяжным. От доброго ухода и домашнего безделья спортивная фигура Геннадия уже через два года словно провисла: широкие плечи опустились и обросли жирком, брюки застегивались под животом, а не на бывшей талии, серые глаза ушли под белесые брови и казались на заматеревшем лице просто маленькими. В них прочно засела сонливая скука.
Эту метаморфозу Люся не могла обсуждать с подругой – сокрушалась про себя, сожалея и не догадываясь пока, что внешние перемены в муже Неля Борисовна не замечала – для их созерцания не оставалось праздной минуты.
Другое волновало ее. Она выходила замуж за «настоящего» мужчину, а он заполнил ее повседневность такой суетливой мелочностью, с какой не уживается любовь. Жить не любя – в этом Неля Борисовна видела безнравственность, и она старательно удерживала в себе ускользающее чувство, страдая от собственного бессилия.
Очень скоро Геннадий перестал стесняться Люсю и раскрылся, распахнулся во всей своей красе, и та поняла, что происходит в душе подруги, стала ждать, когда же подруга попросит помощи, совета. Но не дождалась: та предпочитала барахтаться в одиночку.
Все-таки «настоящий мужчина» долго держался на пьедестале, на который его водрузила Неля Борисовна. Подпорками для него служили добродетели, коими не обладали многие чужие мужья: не пил, домой приходил вовремя, зарплату приносил полностью, иногда приносил с завода кое-какой дефицит – из столовой, сыновьям помогал по математике задачки решать, читал книги и журналы, играл в шахматы, болел за киевское «Динамо» очень даже темпераментно.
Неля Борисовна пробовала уговорить себя, что мелочные придирки – не такой уже грех, а, может, даже добродетель – означают неравнодушие к семейным делам, но все труднее их переносила. Особенно – упреки в безделье. Сам часами сидит перед телевизором и словно не замечает, что она вечно занята. В перерыве между таймами задерет голову к потолку, скажет брезгливо:
– Паутина в каждом углу... Как в сарае...И чем ты днем занимаешься?
Приходится день по минутам пересказывать. А он слушает рассеянно (футбол все-таки!), потом куснет:
–Ладно, не ной, нечего оправдываться. А как же все остальные женщины? Все работают, но успевают же!
А однажды «настоящий мужчина» слетел с пьедестала. Не было даже ссоры – Неля Борисовна следовала уже другому стилю: не оправдывалась, молчала на упреки, но по привычке делать все как следует (тут Люся угадала) старалась сотворить из двадцати четырех часов – сорок восемь.
Было воскресное утро, которого так боялась Неля Борисовна. Вернее, боялась тех нескольких мгновений, в которые приходилось переступать зыбкую грань между сном и явью. Ее сном – уже много-много лет приходившим с удивительным постоянством, словно намекая на что-то.
Сон был без всякого содержания – просто она брела среди розово-голубых деревьев, невысоких, ей по плечо, без листьев. Их ажурные хрупкие веточки, переплетаясь, слабо мерцали и мелодично звенели, расступаясь перед идущей. Кто-то невидимый шел рядом, зажав в своей крепкой ладони ее маленькую руку. И Неля Борисовна брела в сладкой истоме любви и нежности и к этой теплой мужской руке, и к ласковому перезвону волшебных деревьев, и к греющему свету вокруг. Ей даже не нужно было смотреть на спутника – только чувствовать его руку, не потерять, только не потерять ее!
– Ну и мастер же ты дрыхнуть! Скоро девять!
В сон ворвался голос, и рука спутника разжалась мгновенно, а рощица, вспыхнув сиреневым огнем, истаяла. Неля Борисовна пыталась схватить ускользавшие пальцы руки, которую любила, но рядом стало пусто, и она протестующе открыла глаза.
– А я так не могу, – голос у Геннадия был добродушным. – Вот как шесть часов – так и просыпаюсь, без будильника. Ты чего молчишь?
Мучительно было слышать этот голос. Неля Борисовна поспешно оделась.
– Пойду Мишу разбужу, ему на тренировку.
А впереди был еще длинный день, в течение которого Геннадий легко находил ее хозяйственные огрехи.
Так и случилось. Обнаружилось, что на плафоне в спальне много пыли, и он полез снимать плафон, приговаривая:
– Это у Плюшкина, кажется, был такой графинчик... точно в тулупе из пыли, а, филолог?
Куда-то исчезла одежная щетка, а веник оказался не на месте.
– Наши женщины из отдела как поступают? Веник, чтобы он дольше сохранился, вешают на гвоздик. Вот я тебе сейчас прибью гвоздик в ванной комнате, и ты... А то, смотри, мокнет в тазу со вчерашнего дня.
– Я его туда только что положила, убирать приготовилась, – сказала Неля Борисовна и пошла пылесосить палас.
Геннадий еще долго что-то говорил, а она, почти не слушая, мела и думала о своем. О Люсе, к которой стал захаживать их старый школьный приятель, сейчас холостяк, с женой пару лет назад развелся. Они и жену его знали, Асю. Красивая была когда-то девчонка, только вздорная.. И чего это Костя стал за Люсей ухаживать? Может, от тоски по Аське? Этого еще не хватало... А, может, увидел, какая Люся прелесть? И сердце золотое, и характер легкий, и внешне удалась.
Странно, мужчины словно ослепли – ничего этого не видят. Или правда, что для них фигура и ноги важнее всех добродетелей? Так и с этим у Люси все в порядке... Даже живота нет, хотя сорок два стукнуло. Не то что у мужиков – обязательно к сорока годам – живот...
– Это можно выбрасывать?
Неля Борисовна не сразу поняла, что это к ней обращаются. Подняла глаза от веника – увидела живот, туго обтянутый майкой, невольно усмехнулась. Геннадий протягивал ей чашку:
– Спрашиваю: белок уже можно выбрасывать? Стоит в холодильнике месяц целый, присох даже, смотри! Наши женщины, например, из отдела, никогда белок не выбрасывают, делают пирожное-безе. А у нас... Потому и денег у нас никогда нет, что все пропадает. Не умеешь хозяйничать.
– Я поджарю, некогда мне безе делать.
– Ах, я и забыл: ты ж у нас занята вечно! Кому ни скажешь, что ты, имея целый свободный день...
– А ты не говори, – оборвала его Неля Борисовна. – Что за манера – на жену жаловаться чужим людям.
Геннадий повернулся и пошел к холодильнику. Да, в супруге появилось еще одно достоинство – стал хозяйничать. Не постоянно, как она, а приступами, с тем энтузиазмом, который охватывает обычно людей, соскучившихся от долгого безделья.
Только Неля Борисовна этому не радовалась. Сейчас еще что-нибудь обнаружит в холодильнике.
И точно! Геннадий вернулся с торжествующей улыбкой, сунул ей под нос бумажный пакетик со скрюченной сосиской:
– Как это понять?
Неля Борисовна отвела его руку с пакетиком, сказала чужим голосом:
– Выбрось молча – и все. Надоело.
– А мне не надоело?! – так и взвился Геннадий. – Следить нужно за тем, что в холодильнике есть!
Она выпрямилась, убрала волосы со лба, холодно посмотрела ему в лицо и сказала раздельно:
– На-до-ело.
– Истеричка! – краснея всем лицом и шеей, крикнул он и больно дернул за руку, в которой она держала веник, будто желая ударить ее этим веником.
Глаза у Нели Борисовны изумленно раскрылись. На побледневшем лице они казались совсем черными. Геннадий грохнул дверью – посыпалась штукатурка, а Неля Борисовна, внезапно ослабев, опустилась на тахту.
И было такое чувство, точно ее столкнули огромной высоты, но она не разбилась, чудом уцелела, только сердце бешено колотилось в груди.
А слетел-то он...
С тех пор потекли однообразные дни, заполненные работой, суетой вокруг детей и того же мужа, от которого уйти она не могла – из-за детей.
Продолжение http://www.proza.ru/2009/09/11/2