Алексей Анисимович Сокут – мой дед - прожил трудную и счастливую жизнь. Чудом избежал гибели в 1937 году, выправив после тюрьмы документы, в которых добавил себе несколько лет, дед старался чаще менять места работы, устраиваясь на неприметные должности. Над ним постоянно висела опасность разоблачения. Избавиться от вечного страха перед карательной машиной ему удалось только после ХХ съезда партии. До конца своих дней, а дед умер 14 января 1979 года, он боготворил Н.Хрущева, не расставался ни с одним номером аджубеевских «Известий», прощал 1 секретарю ЦК КПСС кукурузу «от Карпат до Курил», распашку целины, погубившую тысячи га земли и принесшую песчаные бури. Когда домочадцы в 60-е критиковали поднадоевшего лидера, дед, поглаживая бороду, говорил: «За сотни тысяч реабилитированных политзэков и освобождение крестьян ему нужно простить всё!»
Сталина дед ненавидел, считая его ответственным за голод на Украине, за развязанные репрессии в предвоенные и послевоенные годы. В сталинских лагерях сгинул его старший брат, отсидел зять - мой отец, - нахлебался тюремной баланды и он сам. Вкус её не забыл до смерти. Доступный по цене белый хлеб считал верхом благосостояния народа, а мы посмеивались над ним и обижались, когда нещадно гонял за недоеденную или, упаси Бог, выброшенную в мусорное ведро краюху.
Страх вернуться за решетку был так силен в нем, что только после его смерти узнала, что дед после революции был избран членом ВЦИКа, золотой знак, говоривший о принадлежности к революционной элите, украла мамина нянька еще в середине 20-х. При жизни никому не показывал свои дореволюционные фотографии, где снят был в форме царского поручика.
О прошлом вспоминать не любил, от настойчивых моих расспросов отмахивался: «Потерпи, потом всё узнаешь». В эти годы он писал свои воспоминания, часть из которых хранится теперь у меня. Нам, детям, строго-настрого запрещалось трогать что-либо на его письменном столе, брать газеты или тетради, исписанные мелким аккуратным почерком.
Кабинетом деду после переезда сына с семьей в новую квартиру служила маленькая комнатушка, напротив кухни, где едва помещались старый письменный стол, шкаф и кровать. До этого старики занимали комнату в другом конце дома, с двумя кроватями у противоположных стен, столиком посередине, на котором возвышалась главная ценность семьи - телевизор КВН с желтоватой линзой, заполненной водой. Студенткой я останавливалась в пристройке, где ночами запоем читала толстые литературные журналы, которые пачками скупал дядя Алеша.
Утром спала до 8-9 часов, пока благоуханный аромат кофе не проникал в мою клетушку. Я вскакивала, быстро приводила себя в порядок и бежала в кухню, где меня уже ждала дымящаяся чашечка кофе, бутерброды, шоколадные конфеты. В памяти навсегда эта картина - бабушка хлопочет у печки, дед в светлой косоворотке с окладистой белой бородой встречает меня смеющимися глазами. Давно уже плотно позавтракавший и откушавший не одну чашку кофе, увидев меня, начинал негромко напевать: «Як я ихав, так ты спала, як приихав, так ты встала. Ну, что интересного вычитала внученька», я начинала называть авторов, чьи повести и рассказы читала ночью. «Эх, ты бы лучше Лескова чаще в руки брала, это кладезь», - подняв вверх указательный палец, произносил дед.
Культура, образованность были для него понятиями сакральными. Будучи человеком неверующим, жизненные силы черпал в любви и заботе о детях, внуках, правнуках, в самообразовании, в ежедневном труде на садовом участке, практически самостоятельно обихаживая его. Основная нагрузка по ведению домашнего хозяйства тоже была на нём, бабушку он оберегал от домашних хлопот – сам закупал на рынке продукты, иногда приторговывая там овощами и фруктами с дачного участка, стирал белье, а бабушка готовила быстро и вкусно, не уступая невестке, повару-профессионалу.
Мы не замечали, как он деликатно и настойчиво воспитывал нас. Именно дед сформировал у меня неприятие национализма, в какую бы тогу тот не рядился. Ещё когда я была ребенком, услышав от меня глупый антисемитский анекдот, где-то услышанный и не понятый мною, мама строго предупредила, что всем нам несдобровать, если услышит дед. В его воспоминаниях я прочитала, как прогрессивная украинская молодежь в конце ХIХ века боролась с черносотенцами, как дед с друзьями предотвратили еврейский погром в Братском.
При аресте деда в 1937 году конфисковали его дневники, где описан был этот случай. Следователь Фельдман уточнил какие-то детали, навестил бабушку, и деда вскоре выпустили. Попытки найти чекиста, спасшего ему жизнь, ничего не дали. Деду намекнули, что он сгинул в кровавой мясорубке, и интересоваться им небезопасно.
На склоне лет он все-таки избавился от страха перед КГБ, я поняла это, когда он отдал мне, студентке, опубликованный в «Роман - газете» «Один день Ивана Денисовича» опального в семидесятые Солженицына. Сказать, что дед был потрясен, значит не сказать ничего. Ужас сталинских лагерей въелся в его плоть и кровь, но то, что прочитал бывший политзаключенный, было выше страха.
Журнал был оборван до неприличия, дед хранил его под матрацем. Год спустя он отыскал для меня номер журнала «Москва» с первыми главами «Мастера и «Маргариты» М. Булгакова. Обожаемый книжными продавщицами, дед выпрашивал для меня сборники стихов 20-х годов, их авторов не знали мои друзья - студенты филфака. Дед был галантен, угощал милых женщин из самарских книжных магазинов фруктами и конфетами, но главное, был искренен в своих симпатиях и на редкость учтив. Связи его с людьми устанавливались на всю жизнь.
В последнюю встречу, а он уже не надеялся на наш с мамой приезд, дед не знал, как выразить свою радость. К столу по утрам выходил с песнями, прибаутками, энергичный и насмешливый. С лукавинкой в смеющихся глазах отбивался от бабушкиных наскоков, шутливо жалуясь: «Эта женщина дважды спасла мне жизнь, и за это я всю жизнь вынужден терпеть её капризы». Имел великолепный слух и голос, часто пел украинские песни.
Был хлебосолен и щедр со всеми, приходящими в дом. По отношению к себе и близким был расчетлив и скуп до аскетизма. В доме не было приличной чашки, тарелки или вилки, бабушкино серебро давно перешло к дочери. Никогда не давал деньги на безделушки, экономил, но потом дарил детям, зятю и невестке дорогие подарки - золотые часы, шубу из цигейки маме.
Мне за год до своей смерти дал деньги на кооперативную квартиру, сыну помог купить машину, откладывая для внуков и детей остающиеся от двух пенсий и вырученные от продажи овощей и фруктов деньги. Зная аскетизм деда, первую учительскую зарплату в октябре 1971 года отослала старикам на покупку нового телевизора. Их старенький КВН перестал работать, и это стало для бабушки, жаждущей ежевечерних зрелищ, настоящей трагедией. О том, что значил для меня дед, я поняла годы спустя.
В молодости мне не дано было осознать масштаб и благородство его личности. Я ехала на его похороны, с печалью думая, что ничего, кроме тяжкого труда и забот о близких, он не знал. Прибывшие проститься с ним родственники вынуждены были ночевать у соседей, а я с двоюродным братом мамы - Борисом Сокутом - всю ночь просидела около деда, вполголоса вспоминая все, что связано было с большим и славным родом.
Грустно было видеть запущенность и нищету в доме человека, верой и правдой служившего родному Отечеству. В первые годы революции дед с мандатом, подписанным Лениным, сопровождал в голодавший Питер состав с зерном, отправленным украинскими крестьянами для поддержки революционного пролетариата. А потом долгая жизнь с гражданской войной, перенесенным тифом, переездом с детьми в Россию, где обосновался в Курской губернии брат Иван, тюрьма, война, послевоенные голодные годы. Всё вместила жизнь, которую дед, несмотря ни на что, считал счастливой и благополучной.
Братья деда участвовали в революционном движении ещё до первой русской революции 1905 года. Двое из них отсидели на царской каторге, приближая счастливое будущее. Наверное, не об этом мечтали нищие крестьянские юноши, получившие образование вопреки несправедливому царскому режиму, и закончившие жизнь, кто в сталинских лагерях, кто в нищете, которую не замечали, считая свою жизнь вполне удавшейся. Мы, их внуки, думали иначе. Об этом и проговорили ночью в середине января 1979 года, собравшись вместе, чтобы проводить деда в последний путь.
Послесловие.
Дед родился в селении Братское Херсонской губернии.
Местность, где расположено Братское, была обитаема в глубокой древности. Об этом свидетельствуют обнаруженные на территории поселка поселение и курганные погребения эпохи меди-бронзы (III — II тысячелетия до н. эры).
В 60—70-е годы XVIII в. на месте нынешнего поселка располагался казацкий зимовник. Под названием Братское населенный пункт впервые упоминается в документах 1788 г. В 1828 г. Братское стало местечком. Здесь насчитывалось 94 двора, где жили крепостные крестьяне, принадлежавшие помещику Живковичу. Часть населения занималась торговлей. С 1847 г. здесь действовали две ветряные мельницы, на речке Мертвовод была сооружена плотина.
В воспоминаниях деда упоминается этот помещик, мельница, первый медпункт, потом больница, где работала после революции бабушка. А в Россию дед с семьей перехал после первого ареста, начиналась коллективизация.