...ПОСЧИТАЛА - 336 ЧАСОВ Я БУДУ ЗДЕСЬ БЕЗ ТЕБЯ.
А ПОТОМ УЗНАЛА, ЧТО ИТАЛИИ ДРУГОЕ ВРЕМЯ.
ЗНАЧИТ 338 ЧАСОВ. ВРОДЕ МЕЛОЧЬ, КОНЕЧНО, НО...
ИЗ SMS К ТЕБЕ
В нескольких метрах от меня плещется море и шуршат шершавыми листьями пальмы, носятся смеясь четырехседельные велосипеды, натираются воском настоящие итальянские мачо. Обгоревший как головешка мексиканец, невесть как забредший на Адриатическую ривьеру раскладывает на шезлонгах серебряные браслеты ручной работы. Вряд ли серебряные, но он берет в горсть сухой песок и натирает блескучку, словно давая понять, что это гарантирует благородство металла. Я наверное отказываюсь, потому что у меня не может быть денег. Я сижу в сырой камере, где-то в подвальных застенках. Окно так высоко, что я вижу только дневной свет, но не могу видеть ни улицы, ни велосипедов, ни обгоревшего мексиканца. А всю эту историю про серебро я сочиняю, чтобы не было откровенно тоскливо.
Почему я не могу придумать, что у меня есть несколько мятых купюр и я все-таки покупаю браслет, или хотя бы примеряю его на запястье или щиколотку? Наверное потому, что головешка уже начинает мне надоедать своим шепелявым итальянским «белиссимо». И я ухожу с горячего песка в стеклянный отель. Стеклянный, потому что в нем все стеклянное — круглые вращающие двери, стены, барная стойка, стеллаж для Corriere della Sera и рекламы скидочных аутлетов. Не хватает только стеклянного бармена, который бы налил мне капуччино в прозрачную чашку.
Почему я придумала именно стеклянный отель? Неужели нельзя было создать что-то более приемлемое для жизни? Наверное потому, что это очень красивый отель, и из него видны море, пальмы и четырехседельные велосипеды. Интересно, как они называются, должно же у них быть какое-то красивое и звонкое имя? Я машу рукой проезжающей повозке и кричу: как называется это транспортное средство? Я кричу на хорошем итальянском и меня сразу понимают. Ришо! Я так и думала, грациа, отвечаю я и думаю о том, что даже если бы у меня были деньги, я не смогла бы взять в аренду ришо. Потому что у него четыре сиденья и восемь педалей.
Зачем восемь педалей тому, у кого только две ноги? Хотя если бы я взяла с собой мексиканца и стеклянного бармена, остается только одно свободное место. Я посажу туда сеньора «Бонджорно». Не зря же он каждое утро делает для меня ананасовый сок с киви в стеклянном шейкере со стеклянной трубочкой. Каждое утро он говорит мне «бонджорно» и дает тропический фреш. Наверное он заслужил, чтобы я посадила его рядом с головешкой, то есть мексиканцем. Они бы сидели и говорили друг другу «бонджорно», «белиссимо»! Мне кажется, им было бы этого достаточно для нескучного колесного променада. А еще у меня с собой две пары валенок, которые я привезла в подарок.
Зачем мне две пары валенок на Адриатической ривьере? Вам не понять... Вы знаете, как называются валенки по-итальянски? Stivali di feltro grosso. Большие фетровые сапоги. Вы думаете здесь никому не нужны большие фетровые сапоги? Я уверена, что любой будет счастлив получить от меня подарок. Сеньор Бонджорно точно заслужил одну пару, даже две, так вкусны и своевременны его утренние джусы. Но боюсь, что от второй пары он точно откажется. Он скажет мне Сеньора, вам обязательно надо оставить эти большие фетровые сапоги себе. А я буду говорить, что вы что вы... это для вас в них не потеют ноги. Но у меня не потеют ноги скажет сеньор Бонджорно, а я сообщу ему, что мне совершенно не интересен этот физиологический факт.
И собственно вот уже я еду на велосипеде, вернее мы все едем, и поем какую-то простую народную песню. Ноги сеньора Бонджорно слегка тянут несвежим. Я так и знала, что он привирает. Мы проезжаем по разным городам и я едва успеваю расчехлять маленький цифровой фотоаппарат. Мистер Бонджорно показывает мне рукой куда-то вверх, чтобы я то ли сфотографировала, то ли посмотрела, но жизнь внизу оказывалась куда благородней, чем мексиканское ручное серебро.
В подворотне стояла нищенка и позировала для меня, широко открыв редкозубый рот. Мне пришлось поменять батарейки, но она вежливо ждала, не меняя просительной позы и не убирая сложенной лодочкой руки. Она думала, что я достаю деньги, но у меня нет денег, я достаю батарейки. Это же придуманные декорации, герои, которые могут жить сами по себе, но вот с деньгами как-то не сложилось. Скорее всего, я просто не знаю, какие здесь должны быть деньги, ведь если они к этому моменту вступили в Евросоюз, то одни, а если не вступили то другие. А у кого я могу спросить, вступили ли вы в Евросоюз — у редкозубой бабки?
Вы вступили в Евросоюз? Кричу я ей, и она добротно улыбается и кивает. Я нащупываю в кармане половинку евро и бросаю ей в лодочку руки. Она суетливо прячет добычу, и я понимаю, что она соврала мне про Евросоюз. Но было уже поздно. Сеньор Бонджорно требовал, чтобы я сняла на цифру дом, в котором жил Данте.
Что будет если я начну снимать на цифру все дома, в которых жил Данте или заходил в гости, или пил капуччино? Почему-то стало жаль флешку. Поэтому я делаю четыреста фотографий в режиме спортивной съемки, запечатлевая уличного артиста, который читает "Божественную комедию" в оригинале наизусть. Пара снимков выходит весьма удачными и флешка забивается под завязку. На всякий случай я бросаю ему другую половинку евро и продолжаю лихо крутить педали, понимая, что все остальные пассажиры уже бросили это тягостное и тупое занятие. Пересели в гондолу, сбросили в мутную воду тонконогого улыбчивого гондольера и гребут по очереди деревянным веслом, царапая то ли дно, то ли брусчатку затопленной улицы. Гондола раскачивается и крутится на месте, и тогда они отталкиваются веслом от стен близстоящих домов, заправски тыкая в витрины брендовых магазинов, парадные ресторанов и другие гондолы.
Почему они не взяли меня с собой? Но может и к лучшему. Гондола быстро перевернулась и громко хлюпала, забирая под себя несвежий венецианский воздух. Эта троица мне порядком надоела, и я решила далее двигаться без них. Мне пора было реализовать свою давнишнюю мечту — выпить порто на площади Сан-Марко и покормить голубей вчерашним круасаном. На порто не хватило двух половинок евро, которые я отдала на благотворительность, поэтому бармен отлил мне из бутылки дешевую пузырьковую ламбруску, которую я и закусила вчерашним рогаликом. Голуби яростно бились о мостовую, требуя законный круасан, таявший у меня за щекой. Но мне пора возвращаться.
Куда мне идти и где меня ждут? Я же все придумала — и про сеньора Бонждорно, и ламбруску, и уличного артиста... Я сижу в камере, в которую из потолочного окна немного пробивается свет. Голуби снуют наверху — вижу это по тревожным теням на короткой полоске света, прилегшей на каменный пол моего подвала. Я не помню, за что меня посадили, и какой срок мне дали, разве это имеет значение, если моя фантазия может в мгновение вынести меня из этого сырого подземелья на Адриатическую ривьеру?
Я сама придумала себе приговор, и сама определила срок. И единственное мое преступление в том, что я совсем не могу без тебя. Никак не научусь. Ты говорил, что не надо учиться. Я как-то поверила, а потом усомнилась. Я задаю слишком много вопросов, пытаясь понять Как? Почему? Что дальше? Но приговоренному позволителен только один вопрос, точнее просьба. Одна, все понятно, мы тут с высшим образованием... Так дайте же закурить!..