Санька был вор-идеалист. Санька был романтик. Санька был вором, потому что любил всё прекрасное и красивое и не мог удержаться от соблазна владеть этим, а идеалистом, потому что не представлял, что можно жить как-то иначе. Всё красивое и дорогое, что когда-либо проходило через его руки, Санька дарил женщинам или же обменивал на деньги и тратил эти деньги опять таки на прекрасную половину человечества. Санька был романтик!
Но, удивительное дело: щедрый Санька, совершенно не пользовался, никаким, сколько-нибудь заметным успехом у женщин. Они боялись его. И даже, когда он платил некоторым из них, шли с ним неохотно, с большой опаской и мало разговаривали.
Чего уж греха таить, Санька не был красавцем. Росточка он был небольшого. Был приземист и широк, очень широк в плечах, поэтому, наверное, форточником он не стал - застрял бы в первой же форточке. Выражение его лица тоже не вызывало в окружающих восторженных эмоций и, как он ни силился, как ни старался придать своему лицу выражение непринуждённости и открытости, все его потуги были тщетны. Ко всему прочему, тыльная сторона его правой руки была украшена зелёной «перчаткой» - наколкой, сделанной ещё на «малолетке» и являвшую собой зашифрованный загадочными знаками, весь свод законов начинающего преступника. «Не подам руки ментам», «Завещал отец любимый за всё легавым отомстить» и прочие глупости.
Но сердце Санька имел самое доброе и крал только у богатых, также как некогда крал знаменитый английский лорд-разбойник. Правда, в отличие от своего знаменитого коллеги, бедным он денег не раздавал, а раздавал их женщинам, которых любил всем сердцем и жить без которых не мог. На одну такую зазнобу, за которой он отчаянно ухаживал долгое время, Санька угрохал целое состояние. Она ходила в шубах из драгоценных мехов и золоте. Завтракала у себя дома исключительно бисквитами и тарталетками с чёрной икрой, а обедать и ужинать Санька водил её в ресторации. Девушка принимала ухаживания, но в ответ ничего не давала и не обещала. Санька страдал. Девушка блаженствовала. Неизвестно, сколько могло это продолжаться, но внезапно их роман прервался, так как Саньку чуть было не схватили во время очередного взлома.
Вот уже третий месяц Санька был в бегах, в маленьком и не приметном городишке – сером и скучном. Он снимал комнату у милой бабули, доброй и полуслепой, на третьем этаже, трехэтажного ветхого строения, в котором во время гражданской войны останавливался на целых три дня, красный коммисар Семён Штыб. Об этом важном событии в жизни города, гласила памятная табличка, привинченная к углу дома.
Окно его комнаты выходило на небольшой перекрёсток, по которому даже в очень оживлённые часы, часы острого кризиса, часы-пик, проезжало десять, от силы пятнадцать машин в час. На тротуаре, недалеко от проезжей части стоял небольшой ларёчек. В ларьке продавались сигареты, жвачка и прочая мелочь, которой порой очень не хватает. Реализовывала всё это женщина – небесное создание. Она была хрупка, белолица, с двумя большими озёрного цвета глазами и милейшей, но почему-то очень грустной улыбкой. Саньке нравилась женщина. Она единственная из всех, кто улыбалась парню. Ради этой улыбки парень каждый Божий день спускался к ларьку, покупал пачку недорогих сигарет себе, а ей обычно дарил печенье или какую-нибудь сладость. Они не разговаривали. Раз за разом, получая от Саньки очередной незамысловатый знак внимания, женщина одаривала его своей улыбкой, а когда счастливый Санька удалялся восвояси, возвращала товар на место, заменяя его вырученными за него наличными. Санька был влюблён. Санька страдал и не знал, как ему с этим справляться. Он неоднократно решался заговорить с продавщицей, завести с ней непринуждённый разговор, но всякий раз из-за внутренней робости, ограничивался лишь покупкой сигарет и маленьким презентом для неё. Так повторялось каждый день. Наконец преодолев робость и ненужное стеснение, Санька решился познакомиться ближе.
Был прекрасный солнечный день. Настроение было изумительное. Курить не хотелось вовсе, к тому же сигареты ещё оставались, но разговор с чего-то начинать было нужно. Санька подошёл к ларьку. Женщина сидела, положив голову на скрещённые руки, которые покоились на узенькой полочке прямо перед окошком, и грустила.
- Здрасте, - прозвучало вместо обычного: «пачку сигарет и…».
Женщина подняла свой полусонный взгляд на Саньку и улыбнулась.
- Здравствуй, - ответила она.
- День сегодня хороший. Правда? - Санька сам не ожидал от себя такой говорливости. Удивилась и женщина. - Вам не скучно сидеть целый день в своём – и не найдя более точного определения для слова ларёк, он сказал – заведении?
- Есть предложения? – не растерялась женщина.
- Да… я… как-то. Думал вот…, - Санька начал что-то мямлить. Во рту набралась каша, которая мешала говорить и соображать, меж тем и говорить, и соображать необходимо было одновременно. Санька злился на себя неистово. Спасла женщина. Она слушала, продолжая грустно улыбаться, а потом задала вопрос, который заставил вздрогнуть вора-идеалиста:
- Я тебе нравлюсь?
Не знаю, что заставило ответить Саньку так вычурно, как он это сделал, но вместо простого и понятного каждому слову «Да» или «Конечно же», он сказал:
- Однозначно, – и густо покраснел.
Женщина прыснула. Веселее стало и Саньке. Он вдруг оживился, стал рассказывать, как стеснялся первым заговорить с ней, как страдал от этого. Женщина слушала его с абсолютно отсутствующим взглядом, думая о чём-то своём. А, когда вновь перебив парня, спросила, вопрос этот поверг молодого ворюгу в шок:
- Хочешь переспать со мной?- спросила она, ни чуточку не меняя тона.
Санька ещё не до конца осмыслил важность момента, но так как хотел он этого всегда, а вот с ней, с этой женщиной, хотел что есть мочи, он как молодой вол боднул головой проём окошка, напрягся, желая произнести красивое, нежное слово и только после всего этого выдал:
- Однозначно!
- А слабо не будет? – почему-то спросила женщина.
Санька отринул какой-либо страх. Мечты его сбывались!
- Помоги мне закрыть ларёк.
На стеклянную витрину медленно опустился стальной лист козырька с двумя приваренными к нему болтами. Болты вошли в отверстия, просверленные в корпусе ларька. Гремя каким-то клацающим железом, женщина накрутила на них гайки. Дверь в ларьке открылась наружу и из неё выехала женщина, сидя в инвалидном кресле. Санька оторопел. Изящное создание, с двумя большими озёрного цвета глазами, была напрочь лишена ног. Они были отрезаны чуть пониже её лона.
- Не передумал, - спросила женщина.
- Нет, - ответил Санька и чуть было не расплакался. Ему было жалко бедную женщину, но спрашивать он ничего не стал.
Встав позади коляски и взявшись за приделанные к спинке ручки, он катил свою избранницу по тихому, безлюдному, залитому солнцем тротуару. Повсюду пели птицы, и ветерок играл зелёной листвой, а пара шла вперёд в полном молчаливом согласии.
Они свернули под арку жилого дома, пересекли двор и оказались в глухом коридоре между двух кирпичных стен.
- Здесь, - скомандовала женщина.
Санька остановил коляску, пребывая в полном недоумении. Женщина достала из объёмистой сумки толстый, кожаный и очень длинный ремень, снабжённый на обоих концах альпинистскими, страховочными карабинами, указала Саньке на железную трубу, шедшую от одной стены к другой и велела перекинуть ремень через трубу. Санька покорился воле знающей, что ей нужно, женщины.
- Подними меня, - вновь сказала женщина.
Санька поднял её невесомую на руки и поднёс к висящему ремню. Женщина задрала кофточку, под которой обнаружился широкий и такой же толстый, как и висящий ремень – пояс, к бокам которого были приделаны металлические кольца. Она пристегнула к кольцам карабины и оказалась висящей, словно на качелях.
- Теперь давай.
Назад возвращались спустя двадцать минут, и всю дорогу женщина плакала. Саньке было грустно и жалко эту бедную женщину, которая единственная из всех улыбалась ему своей улыбкой и была с ним так добра.
- Я сделал тебе больно, - спросил вор, будучи не в силах бороться с нахлынувшими на него чувствами.
- Нет, что ты. Ты очень хороший. Не думай об этом, – сказала она, не переставая лить слёзы.
- Почему же ты плачешь, я могу чем-нибудь помочь?
Она посмотрел ему в самые глаза, улыбнулась и ответила:
- Ты уже помог. Ты единственный, кто после всего снял меня с этой дурацкой трубы.