Афганский исход

      
Во вторник, 14 февраля, природа подарила нам настоящую сказку. Мягкий, пушистый снег, плавно ложился на истосковавшуюся по белому наряду землю, на ветви деревьев, создавая причудливые черно-белые кружева на фоне серого февральского снега. Природа, будто завороженная этой красотой, замерла, бережно храня сказочное величие. И вдруг, эту хрупкую тишину разорвали выстрелы. Выстрелы в память о тех, кто ушел воевать в другую страну, ушел и не вернулся…

Двадцать шесть лет назад Советские войска вошли в Афганистан, чтобы помочь дружественному нам народу. Как тогда говорили, (не всем, а только тем, кто имел отношение к армии), вошли, чтобы исполнить интернациональный долг. Ограниченный контингент советских войск, на чужой, выжженной солнцем и выхолощенной суровыми ветрами афганской земле. И неограниченные потери. «Груз 200» и «черные тюльпаны», похоронки из военных комиссариатов и неутешные слезы отцов и матерей, потерявших на той, далекой войне, самое близкое - своих детей. Эти слёзы не высохли до сих пор, и, наверное, не высохнут никогда. Слёзы на глазах матерей, плотной кучкой стоящих у мемориала войну интернационалисту Игорю Кокшарову, пришедших в этот день на Шевелёвское кладбище, на митинг, посвященный семнадцатой годовщине со дня вывода ограниченного контингента Советских войск с территории республики Афганистан. Годы вовсе не лечат боль, а лишь добавляют новые слезы. Плачет, облокотившись на каменную оградку могилы сына, мама Михаила Бутова, Ольга Тыркалова. Миша погиб в Дагестане. В беззвучных рыданиях, стоят, сжимая в руках букетики живых цветов, родители Олега Копылова и Славы Власова. Это уже Чечня. Война на Кавказе продолжает собирать свою кровавую дань.

- Это мы, тогда в Афгане, не сумели доделать свою работу, додавить зарождающийся терроризм, - говорит Анатолий Иванович Гуцалюк, бравый майор с медалями на груди, два года прослуживший на афганской земле в автомобильном подразделении, - но нет в том нашей вины.

Митинг кончился, отзвучали официальные речи. А потом, в тесной компании афганцев, я уже слушал совершенно другие разговоры, совершенно другую правду об афганской войне.





«…И шепнул я, над Кабулом пролетая
У тебя, Серега, сын родился в мае,
Стюардесса, ничего не понимая
Предлагает кофе третий раз подряд…»

« Ил - 76», вылетевший с ташкентского аэродрома, плавно заходил на посадку. Сёмка Перелыгин с интересом глазел в иллюминатор. Самолет, подрагивая своим длинным серебристым телом, пошел на второй заход, опускаясь, все ниже и ниже, едва ни касаясь стальным брюхом бритвенно острых горных вершин.

- Товарищ капитан, - обратился к сидящему рядом офицеру военного комиссариата Семен, - а это что за деревня, там внизу?

- Сам ты деревня! Это Кабул, столица Афгана.

- Вот блин, попал! Вы, наверное, шутите, товарищ капитан. Если эти лачуги, столичные кварталы, тогда трындец!

« Эх, солдат, солдат. Ты еще не знаешь, какой!», подумал про себя капитан, но вслух говорить ничего не стал.

Понимание, того, что это война, настоящая, а не та, в которую Семка играл с соседскими пацанами, прячась среди сараев, с выструганным отцом деревянным автоматом, пришло на второй день после прилета в Афганистан, когда он, со своим другом Серегой, пошел в свой первый афганский «самоход». Они из любопытства заглянули в одну из медицинских палаток стоящих неподалеку от взлетной полосы. В палатке в четыре ряда, друг на друге, стояли цинковые гробы. Шесть палаток, по двадцать цинков в каждой…

- Товарищи солдаты! Разрешите от лица командования и от имени всего афганского народа выразить благодарность за то, что вы приняли решение приехать сюда, исполнять свой интернациональный долг, - зычно ревел генерал, возвышаясь над строем солдат.

- Угнетенный империалистами афганский народ, будет вам благодарен, за помощь и поддержку. Надеюсь, что ни кто из вас не посрамит чести советского солдата. Вопросы есть?

- А что там, в палатках? - выкрикнул из строя Серега.

- Вполне возможно, что это ожидает и вас! – отрезал генерал, и сев в машину, укатил восвояси.
 
       ***
- Слышь Сём, а тебя родители заставляли огород копать? – утирая ладонью пот с крутого лба, спросил Серёга.

- У меня такое чувство, что нашим командирам просто заплатили, что мы перекопали всю эту долину, а «духи» потом здесь сад разобьют. Садово-огородное общество «Пурихумри». По- моему звучит!

- Во-первых, если «духи» чего и садят, так только мак. А во-вторых, чем глубже окопчик, тем меньше шансов примерить цинковый бушлат. Так, что давай, Серый, вгрызайся во глубину афганских руд.

Серёга, видимо вспомнив палатки на кабульском аэродроме, спорить не стал и, взяв лопату, последовал совету своего друга.

- Опа-на, Сём глянь! – дрожащим голосом вдруг произнес он, и протянул Семёну выбеленный временем череп, с характерной дыркой чуть ниже левой глазницы. Как потом объяснил ротный, это были останки английских солдат. Их было немало, там, в долине Пурихуми. Советские солдаты, отдавая дань уважения погибшим англичанам, захоронили найденные кости в братской могиле. Хоронят ли сейчас американцы, борющиеся с террористами-моджахедами, которых, по сути, сами и воспитали, останки наших солдат? А их много, очень много в афганской земле. Где-то там остался и Серёга, сгоревший в подбитом «духами» бензовозе, слетевшем с крутого серпантина на перевале Салам.


« … А сколько платят на войне,
Скажите мне, и я поеду,
Чтоб посмотреть, как рядом с телом
Хоронят жирный кошелек…»

Изрядно потрепанный на далеком перевале караван медленно въехал в расположении части, в которой уже около трех месяцев бок о бок жили пехота и бравые разведчики. Весть о том, что в пробившихся, через шквальный огонь моджахедов машинах есть не только еда, но и новенькая форма, вмиг разнеслась по всем палаткам. Уже довольно пообтрепавшиеся разведчики, (попробуй-ка, сохрани бравый вид, почти ежедневно лазая по крутым горам Афганистана), воспаряли, было духом, однако, как выяснилось, обновки «светили» только пехоте.

- Да они что там, совсем оборзели, - взревел ротный, - да над нами скоро даже духи смеяться будут, не элитные войска, а сборище оборванцев. Так, старшина, а ну-ка, строй молодняк.

- Значит так, желторотики, объясняю боевую задачу, - сидя на ящике из-под снарядов сверлил глазами молодых бойцов, всего месяц назад прибывших в расположение части, ротный, - вашим «дедушкам» надо бы приодеться. Да и покушать бы не мешало. Сегодня вы должны доказать, что попали в разведку не случайно. Что хотите делайте, но к вечеру у нас должна быть новая форма и ресторанный столик. Однако пехоту сильно не калечить. Надеюсь всем все ясно? Выполнять!

Молодежь пулей разлетелась из под тяжелого взгляда ротного.

- Ну а нам мужики, надо бы до кишлака прокатится, - обратился он к оставшимся бойцам, с которыми уже второй год жарился под афганским солнцем.

Через полчаса все были готовы к выезду. Замешкался только рядовой Салиев, веселый парень, шофер экстра - класса, не раз выводивший свой КАМАЗ из таких передряг, что мама не горюй!

- Ну, где этого «чурку» черти носят? – не выдержал лейтенант Зимин, удобно пристроившийся на броне БМП.

- Да вон он, с канистрой носится!

- Салиев, ты, что раньше заправиться не мог? – взревел Зимин.

Салиев только улыбнулся в ответ и стал приспосабливать канистру к заднему мосту своей машины.

- Вот чурбан, опять бражку решил заболтать, - махнул рукой лейтенант.

Это был старый проверенный способ. Многие разведчики, отказавшись от пайки вонючих русских сигарет, получали доппаек сахаром, и ставили бражку. Чтобы этот процесс не затягивался, привязывали канистры к днищу автомобилей, и колесили по крутым горам. Два часа жары и тряски, и дурманящий коктейль был готов. Вот такая она, армейская премудрость.

В кишлак съездили без особых приключений, и уже возвращаясь назад, увидели, что по долине медленно движется огромная отара баранов.

- К салиевской бражке, да хорошего бы плова, - мечтательно вздохнул один из бойцов, сидевший на броне.

Против перспективы такого ужина ни кто возражать не стал, и БМП свернув с дороги, понеслась в самую гущу отары. Барана ловили не долго, а вот затащить упирающуюся всеми четырьмя лапами скотину в задний люк боевой машины оказалось делом не простым. Да тут еще, как на грех из за поворота вылетел офицерский газик, и, поднимая клубы пыли, понесся к разведчикам.

- Так, что тут у вас? – глядя на торчащий из люка жирный бараний зад, с ходу «наехал» незнакомый капитан.

- Тут такая штука, - честно глядя в глаза незнакомцу, стал докладывать Зимин, - у нас люк случайно открылся, а тут эти наглые животные. Хотели видать нахаляву покататься, и давай во внутрь лезть. Одного, то, мои парни сумели вытолкнуть, а этот уперся рогами, и ни в какую вылезать не хочет.

- Ну, ну. Ладно, вечером заеду, поговорим, - и сев в свою машину, капитан, не став дожидаться, чем же дело кончится, уехал. Свое обещание он выполнил, и с удовольствием закусывал терпкую бражку вкуснейшим пловом в обществе нарядно одетых разведчиков.

       ***

Утром ротного разбудили истошные крики афганца, и незлобный мат Зимина.

- Ну, что тут у вас?

- Рафик, (это значит русский), - тыча пальцем в сторону лейтенанта, чуть не плакал местный чабан, - баран крал.

- Ты ошибся, отец. Зимин, я спать хочу, разберись по быстрому! – махнул рукой ротный и ушел в палатку.

- Значит так, барана мы не видели, - стал втолковывать афганцу Зимин, - но если тебе нужно мясо, так и быть, уступлю по дешевке.

Видя, что спорить бесполезно, и барана уже не вернуть, чабан согласился. У ушлого лейтенанта тушенки не было, зато было припрятаны несколько ящиков с консервами супа. Есть его, толком ни кто не ел, а потому этого добра хватало. Зимин вынес банку, и изящно вскрыл ее трофейным американским ножом.

- Во, гляди, говядина высший сорт, - немного ковырнув ножом слой мяса, сказал Зимин, - по дешевке отдам.

Весь фокус состоял в том, что сверху в консервной банке была напрессована картошка, лук со свеклой, а вот снизу было немного мяса. Стоило только перевернуть банку…. Короче четыре ящика «тушенки» вполне устроили бедного чабана. И только к обеду, раскрыв обман, тот вновь явился в часть, но правды так и не нашел, потому, как лейтенант во главе разведгруппы ушел в горы.

       ***
      
Все было у лейтенанта Зимина, и чеки, на которые можно было отовариться не только в Афгане, но и в валютной «Березке» на родине, и магнитофон, привезенный транспортным самолетом из Ташкента, (большой дефицит по тем временам), и шикарная «парадка», аккуратно уложенная в дипломат, неизменный атрибут любого уважающего себя дембеля. Не было только у Зимина хороших часов. На те, что он присмотрел в одном из магазинов Шаринала, очень дорогого района Кабула, Зимину тратить деньги не хотелось. А заиметь электронные «Сейко», или на худой конец «Орион» было просто необходимо. Проблема решилась в той самой операции, в которую он ушел, так удачно «спихнув» наивному чабану суповые консервы. Находясь в засаде, в ущелье среди камней, Зимин разглядел в бинокль, что на руке одного из «духов», который иногда спускался к небольшому ручейку за водой, имеются очень даже неплохие часики, вполне подходящие под его «порадно – выгребной» дембельский прикид. Три дня пролежал на колких камнях Зимин, пока дождался «своего духа»…

- Вот они, трофейные, - вытянув руку, хвастался в душном купе скорого поезда «Москва – Владивосток», перед своими попутчиками уже изрядно захмелевший Зимин. Те, с нескрываемой завистью смотрели то на часы бравого лейтенанта, то на красивую форму, висевшую на вешалке, привинченной на стенке вагона. Поезд, надрывно свистнув, стал сбавлять ход, подъезжая к станции какого-то небольшого советского городка.

- Ребята, вы тут пока за моими вещами посмотрите, а я попробую водочки раздобыть, - подмигнул своим попутчикам Зимин, и, выйдя в тамбур, не став дожидаться, пока поезд окончательно остановится, сиганул на перрон.

- Вы бы хоть кителек накинули, - крикнула ему в след милая проводница, явно строившая глазки молодому лейтенантику.

- Не волнуйся красавица, десантура не мерзнет! – на ходу махнул ей рукой Зимин, и быстрым шагом двинулся к магазину.

- Не опоздай, лейтенант! Десять минут стоим!

Он уже торопился к своему вагону, когда, как на грех, на его пути вырос военный патруль.

- Ваши документы, - ледяным тоном потребовал старший.

- Братки, они у меня в вагоне остались, ей Богу! – весело ответил Зимин, стараясь приобнять одного из солдат.

- Тогда пройдемте в комендатуру.

- Да вы чё, ребята. Я с Афгана еду, два года мамы не видел. У меня поезд через две минуты отходит.

- Пройдемте в комендатуру, - бесцветным голосом повторил старший патруля, - или часики снимай, афганец.

- Да я за эти часы…

- Пройдемте.

Поезд уже тронулся, когда Зимин, сняв с руки часы, протянул его вымогателю. Едва заскочив на подножку последнего вагона, запыхавшийся лейтенант высказал всё, что он думает о тыловых крысах, окопавшихся при теплых штабах. Но те его не слышали, а может,
просто не обратили внимания, увлеченно рассматривая свой трофей.


«… На войне порой бывает,
Так смешно, что стонут черти.
Если даже убивают,
Все равно не веришь смерти…»

Военторг, стоявший на окраине авиополка, в Джелалобаде, был не только излюбленным местом солдат и офицеров. Здесь постоянно крутились стаи обезьян, увлеченно копошащихся в мусорных контейнерах, в которые продавщицы ссыпали так называемый «бой»: раскрошившееся по дороге печенье, оплавившиеся на жаре конфеты, в общем, все то, что теряло товарный вид. Обезьяны могли сутками сидеть в теньке, взяв в осаду военторг и, выжидать, когда же контейнеры вновь наполнятся сладкими вкусностями.
В тот вечер авиополку не повезло. Моджахеды заняв удобные позиции, открыли по аэродрому шквальный артиллерийский огонь, помимо техники повредив и военторг, да так, что одна из стен магазинчика попросту рассыпалась. Пока люди хлопотали над ранеными и тушили огонь, ушлые обезьяны, организованной бандой бросились в образовавшийся проем, и ну давай шарить по прилавкам. Когда Катя с Ленкой, продавцы военторга, пришедшие на свое рабочие место, увидели, то, что осталось от их торговой точки, у них просто подкосились коленки.

- Вот твари! - в сердцах выдохнула Катя.

- Кто, «духи», или эти, хвостатые? - кивнула Лена на кучку обезьян чинно сидящих с рванными пакетами, щедро посыпая землю сладкими сухими сливками.

- Поскалься, поскалься, загремим в дисбат, там насмеешься!

- За, что в дисбат - то, Кать, мы ведь не виноваты.

- Да потому, что для обезьян дисбатов еще не придумали. Ладно, давай подсчитывать, насколько они тут наобедали.

Когда девчата подсчитали ущерб, то просто ахнули. Сумма выходила приличная. Делать нечего, пришлось составлять акт, вызывать командира полка, председателя лавочной комиссии, а потом лететь в Кабул, на главную торговую базу, чтобы списать товар. С этим актом они и заявились к начальнику управления военной торговли генералу Ерину.

- Да вы совсем охренели, какие обезьяны?! - взвился тот, прочитав рапорта, – вам, что совсем на войне мозги высушило?

Накричавшись, торговый генерал распорядился, что бы продавщиц взяли под стражу, и подал на девчат в суд. Горемыки две неделе просидели в старой кабульской крепости, под присмотром особистов. Все это время их водили на допросы, заставляли писать объяснительные. Катя с Леной, видя какой нешуточный оборот принимает вся эта история, согласны уже были возместить весь ущерб, только бы не тюрьма. В итоге «наверху» было принято решение половину испорченного товара списать, а за другую половину пришлось расплачиваться продавцам. И все равно, сумма выходила просто неподъемная.

- Не горюйте, девчата, - подбадривали Катю с Леной сослуживцы, - заплатим мы за ваших обезьян.

По солдатскому обычаю пустили шапку по кругу, и покрыли таки недостачу. Но с тех пор ни Катя, ни Лена, приходя с детьми в зоопарк, не могут подолгу задерживаться у клеток с этими животными, стараясь побыстрей увести своих чад в другое место. Как объяснить своим крохам, что там, в Джелалобаде, они чуть сами не угодили за решетку из-за этих тварей?

«… И, что-то вдруг тебя спасет
От разорвавшейся гранаты
И командир тебе нальет
И вы споете аты-баты…»
      
Кандагар, 1983 год. О том, что он попадет на войну, Олишер не думал никогда. Но факт оставался фактом, вот он, Олишер Ибрагимов, командир разведгруппы десантно-штурмового, особого мусульманского батальона, лежит в засаде, поджидая караван идущий из Пакистана. Да караван то, одно название – три ишака нагруженные оружием, да шесть человек охранения. О его приходе сообщил местный чабан, который регулярно получал деньги от комбата за ценные сведения. Осознание того, что это была ловушка, пришло к Олишеру вместе с головной болью. Казалось, что в голове звенят тысячи колоколов, и вот, вот черепная коробка, не выдержав этой колокольной вакханалии, расколется пополам. А ещё нестерпимо хотелось пить.

- Воды! – тихо простонал Олишер.

- Потерпи браток, – раздался тихий голос откуда-то из темноты глиняного сарая.

- Кто здесь?

- Свои, брат, свои. Прапорщик Кузнецов.

- Где мы?

- В кишлаке каком-то. Вас вчера привезли. Троих. Товарищей твоих утром увели. Я в щелку подсмотрел, как им квадраты на спине вырезали, а потом солью посыпали. А к вечеру расстреляли. С вас, мусульман, у них спрос особый.

- А меня, то чего оставили?

- Как я понял аксакал у них узбек, как и ты. Он тебя отстоял. Ты отдохни братишка, сил наберись.

Силы Олешеру действительно понадобились. Понадобились для того, чтобы не закричать в голос, когда двое духов молча и привычно около получаса били его палками, пока тот не потерял сознание. Последнее, что он увидел - неказистый навес, под которым сидел седой аксакал и задумчиво перебирал четки.

Очнулся Олишер оттого, что его товарищ по несчастью, прапорщик Кузнецов сильно тряс его за плечо, распухшее от перенесенных побоев.

- Олиш, Олиш, очнись! Кажись наши кишлак долбят.

Олишер вмиг пришел в себя. На улице действительно шел бой. Это был их шанс. И они им воспользовались. Олишер собственноручно задушил часового и вместе с Кузнецовым сумел пробиться к своим. С того плена остались у него на память шрамы от ударов палками, да орден Красной Звезды. Как сложилась дальнейшая судьба прапорщика, Олишер не знает, а о своей, мало кому рассказывает.
В то утро, командир взвода, младший лейтенант Ибрагимов, получил приказ взять высотку, на которой основательно окопались «духи». Это был самый страшный бой за весь его Афган. Из тридцати шести десантников витебской дивизии, тридцать два улетели на родину в «черных тюльпанах». Но командование, не считаясь с потерями, продолжало отдавать приказы по взятию высот. И тогда Ибрагимов, загрузив на «вертушки» керосин, сжег «духов» заживо, заодно сравняв с землей кишлак Хамани. Ребят, пришедших на помощь уберег, заплатив за это тремя годами жизни, проведенных в дисбате.
      
Вместо послесловия

Мы стоим, прямо под пушистым снегом, который мягко, будто вальсируя, ложится на непокрытые головы моих новых знакомых.

- Зачем тебе все это нужно, а журналист?

- Чтобы знали, чтобы помнили.

- Да кому мы нужны. И память эта, кому она нужна, кроме нас. Олишер, вон, ордена свои только в Афгане и надевал. Квартиры своей у него нет, да и не будет, наверное. Я после Афгана в Чечне два раза был. Первый раз в девяносто пятом Грозный брал. А потом из армии уволился. Жена говорит, ну и чего ты добился? Ушла. Не могла привыкнуть, что я по ночам кричу. А ты говоришь, чтобы помнили. Всю правду, тебе все равно ни кто не скажет. Хотя… напиши, конечно, только без наших фамилий, а то особисы затаскают.