(подлинная история, записанная через
много лет со слов Вячеслава Всево-
лодовича Строкова - моего деда)
Боялся я в жизни редко.
Глупо бояться! Страх - делу помеха и на себя досада.
На войне ходил я в атаку. Стреляли в меня из дота, пули за ушами повизгивали. Но тогда не до боязни было: только о деле думалось.
С той поры, правда, вот уж сорок лет, как не выношу вида орудийного ствола, что глядит на меня в упор. Даже на фото или рисунке не могу дула видеть! Такой вот сдвиг появился. Чайники да кофейники непременно отворачиваю носиком от себя.
Было как-то: под Невской Дубровкой, где я в войну командовал артиллерией, отмечали за столом День Победы в квартире бывшего однополчанина. Мальчонка лет десяти, внук его, рядом крутился. Мальчишки - они народ наблюдательный. Подметил он, что я за разговорами застольными разворачиваю машинально фарфоровый чайник всякий раз, когда он носом ко мне оказывается. И стал озорничать: отвлекусь - а он незаметно мне в лоб чайником-то и нацелит. Я вновь разверну, а через пару минут гляжу - уже с другой стороны жерло этого носика в упор на меня скалится!
Надоел мне этот чайник. Взял я да и смахнул его на пол!
Сервиз был, понятное дело, испорчен... Когда разобрались, что к чему, мальчик получил своё от деда (тот-то меня сразу понял) и больше так не шутил. Зауважал меня, старого, с того дня. Подружились мы даже. Случалось, я его брал с собой, когда в день Дубровки, 19 сентября, навещал места былых сражений: все мы, дубровские ветераны, сколько нас остаётся, там каждый год съезжаемся. На берег его водил, о «невском пятачке» рассказывал. Он оттуда полные карманы стреляных гильз уносил - для мальчишек они первая забава.
Но случай, о котором сейчас расскажу, произошёл раньше Дубровки, в августе 1941-го. Было то на Карельском перешейке, до первого моего ранения. Служил я тогда старшим лейтенантом артиллерийского полка, батареей командовал.
Трудно воевалось. Леса чужие, незнакомые. Кругом озёра да болота. Накрывали нас, бывало, финские орудия, доставали огнём. Ведь граница совсем рядом, в трёх километрах! Приходилось маскироваться, менять дислокацию.
Зато солдаты мне попались отличные, толковый народ. Снайперская часть!
Придумали они у меня зимой такую штуку: заслон для пушки в виде сугроба. Передвигается он вместе с орудием, белое на белом не видать, а в нужный момент расходится надвое, ствол гаубицы выдвигается - и шпарь прямой наводкой! Отличное изобретение.
А летом земляникой меня угощали: наберут в кружку, пока лошадей пасут, и мне в землянку приносят: знают, что самому-то некогда лакомиться. Любили меня бойцы-молодцы. Да и я за своих всегда стеной стоял.
Базировались мы тогда на берегу Ряттиярви, большого озера с островом в середине, километрах в двадцати за Выборгом. Остров густо зарос лесом. И были в моём батальоне два друга, Журавлёв и Дубов. Сибиряки, охотники. По лесу пробирались так, что ни один зверь не услышит! Потому-то я их чаще других отсылал в тыл с донесениями к нашему генерал-полковнику. Штаб его располагался в нескольких километрах позади нас.
Справлялись отлично! Хотя и пользовались случаем, бестии, чтобы прогуляться да отоспаться. «Домой» частенько возвращались на часок-другой позднее ожидаемого. Оправдывались: попали, мол, на обратном пути под обстрел, отсиживались. Я-то знал, что они попросту дрыхли где-нибудь в ельничке или перекуривали, наслаждаясь свободой. Но делал вид, что верю их россказням. Пусть отоспятся ребята! Воевать всегда успеют.
«Застревать» подобным манером имели привычку и другие связные. Но был у нас эстонец по фамилии Рятт, недавно переведенный в нашу дивизию - этот всегда возвращался аккурат к ожидаемому сроку. И относился я к нему по-приятельски, а не как к подчинённому. Тем более, что был он в чине младшего лейтенанта - офицер, как и я. Его небольшой акцент и неправильности в русском языке не мешали нам беседовать в часы, свободные от обстрелов и боевых операций.
Однажды вечером Рятт зашёл, как обычно, выкурить со мной на ночь по самокрутке и мимоходом вдруг предложил:
– Не сплавать ли нам, старлей, на остров?
– Для чего?
– Разведать. Бинокль глядеть тот берег.
– А лодку где взять? У нас не имеется.
– Лодка есть. Сегодня пригнал рекой из деревни.
– Хороший план у тебя! Если финны не засекут...
– Будь спокоен, командир! Затемно будем выйти и до восхода успеть обратно. Моя сведения, остров пустой должен быть.
- Добро! Давай смотаемся. Разбудишь меня.
...Под утро мы отчалили. Ещё до рассвета, в тумане. Держали направление по компасу. На шее бинокли и автоматы. Я грёб, стараясь не плескать. Рятт сидел на носу лодки, вперёд всматривался. Напряжённо так, словно зверь, добычу почуявший. А впереди - мгла фиолетовая, ни черта не разглядеть.
Наконец деревья перед нами зачернели. Мы упёрлись в берег. Зарос он весь осиной и ольхой - прямо стена непролазная.
Осторожно высадились, автоматы - наготове. Шаг за шагом обследовали всю прибрежную полосу. Нигде ни души.
Рассвет занялся. Туман понемногу уходил, стали видны берега - наш и финский. За полчаса мы обошли остров вокруг, пошарили биноклями по берегу, противоположному нашей базе. Там тоже - как вымерло всё.
При бледном утреннем свете прошли вглубь острова. На одной из полян обнаружили выкрашенный зелёной краской домик с одним маленьким окном и аккуратным крылечком. Как видно, он пустовал уже не менее года.
Крадучись, подошли к окну, оружие - на взводе. Заглянул я внутрь, посветив в окно фонариком. Печурка, стол, книжные полки... Когда-то, в мирное время, здесь было тепло и уютно. А теперь комната была сильно загажена и замусорена: валялись на полу окурки, банки от тушёнки и другой мусор. Значит, мы не первые из советских воинов, побывавших здесь.
Я толкнул ногой дверь и вошёл с фонариком в прихожую. В нос ударил смрад.
- Ну, что там? - спросил Рятт, входя следом.
- Никого.
Тут меня вдруг отчего-то прорвало, и я громко воскликнул в сердцах:
- Вот же черти какие! Жил здесь до войны какой-нибудь культурный финн, книжки читал, рыбачил. А пришли наши солдаты - и всё загадили! Можно ли так?
Обернулся я к нему с этим вопросом - и поймал очень странный взгляд: будто споткнулся он обо что-то мыслью и застыл, а глаза блестят от волнения и меня молниями пронзают.
Однако через пару секунд он торопливо отвёл их, буркнув:
- Верно, командир.
И спустился с крыльца. Я за ним.
Надо было спешить, чтобы вернуться до восхода. Мы сели в лодку, оттолкнулись от берега - и уже увереннее отправились в обратный путь через нашу половину озера. Теперь за вёсла сел Рятт, а я держал на коленях автомат на случай обороны. За делом я как-то позабыл об удивившем меня взгляде. А потом, на берегу, уже и вовсе не вспоминал о нём.
Недели через три я выявил любопытную закономерность: обстрелы финской артиллерией наших частей были особенно меткими в те дни, когда с донесениями в тыл отправлялся Рятт. Вызвал я тогда к себе Журавлёва с Дубовым и говорю:
- Дело, ребята, серьёзное есть. Лейтенант у меня на подозрении. Может, и ошибаюсь, так что пока никому - ни гу-гу! Слушай приказ: завтра пошлю его в штаб, а вы проследите. Ты на маршруте засядешь, а ты «хвостом» пойдёшь. После доложите.
- Есть, товарищ старший лейтенант!
Так мы и сделали. Рятта я отправил, а вскоре прибежал, запыхавшись, Журавлёв:
- Товарищ старший лейтенант, измена! Иду я за ним, хоронюсь, гляжу - а он кругом огляделся и быстро так свернул к просеке. Там, где валуны. Я тишком сзади, смотрю - отворачивает камень и достаёт из-под него рацию! Надел, гад, наушники - и давай выстукивать. Ну, я сразу к вам.
Тут же я приказал:
- Поднять взвод! Окружить и взять его вместе с рацией! Ты поведёшь.
- Слушаюсь!
Через двадцать минут бывший лейтенант был взят с поличным и доставлен в часть. Всем было ясно, что расстрела ему теперь не миновать. Я приказал до завтрашнего заседания трибунала запереть его в бункер.
Со связанными сзади руками повели изменника мимо притихших солдат, его бывших однополчан. Он шёл, глядя в землю. Но когда поравнялся со мной, вдруг резко вскинул голову, сверкнул глазами и выпалил:
- Эх, командир, пожалел я тебя тогда! Не шлёпнул, когда ты был мой дом заходить. Зря!
«Мой дом!..»
В тот же миг я понял, ч т о уготовано было мне на острове. Ну конечно же: Рятт - и озеро Ряттиярви! Мне стало ясно, что это вовсе не эстонец, а финн, наследственный хозяин этих мест. По-своему он прав и завтра погибнет как герой, тут уж ничего не попишешь. А ведь могло быть наоборот, не спаси меня невольное моё восклицание!
Вот тогда-то я и ощутил на минуту настоящий животный страх.
( 1997 )
ПРИМЕЧАНИЕ: этот рассказ - приложение к моей книге о жизни деда (из серии портретов "О тех, кто рядом"). Её можно прочесть здесь: http://www.proza.ru/2011/10/09/289 либо на михаилстроковТОЧКАрф