Глава 8.
- Я и предполагал, что ты или бог, или сумасшедший.
Я скромно промолчал, наслаждаясь уютом крытого верблюжьим войлоком шатра. Ноющему с дороги телу было так приятно на мягком, набитом хлопком тюфяке. Спорить совсем не хотелось. Мы сытно поужинали, а завтра…. Завтра будет Пальмира. Её крепостные стены на фоне ночного неба, выглядели очень внушительно.
Мы подъехали, когда Селен уже вскарабкался на небесный рог и засиял в ночи своей белокожей задницей. Ворота Пальмиры оказались закрыты и мы нашли приют в становище арианских купцов.
Завтра будет Пальмира, а сейчас мне хотелось последовать примеру Маленького Али сладко посапывающего на кошме.
- Но как ты её собираешься похитить?
- Как - нибудь.
- Но зачем она тебе?
- Пригодится. Багур, отстань. Я падаю с ног от усталости.
- Ты и так упал. Завтра упадёт твоя голова, а в придачу и наши. Я не дам тебе спать, пока не признаешься, зачем тебе всевидящая Лахаме.
- О, Ю` Патер, зачем ты дал человеку язык?!
- Не знаю никакого Юпатера и знать не хочу. Зачем тебе звезда Пальмиры?
- Что бы отвести её к любящему папаше. Доволен? Всё, я сплю.
С этими словами я перевернулся на другой бок и уютно пристроился на собственной ладошке. Жизнь была бы поистине прекрасной без этого нуднейшего из всех зануд, который печально произнёс,
- Значит ты всё- таки бог.
- Угу. И бог хочет баиньки.
- Или может быть ты дэв?
- Да, я дэв. И вообще можешь не перечислять сотни известных твоему воспалённому воображению существ. Я согласен на всех сразу.
- Да понимаешь ли ты, о чём речь держишь? Неужели ты видел отца грозной Лахаме?
- Видел. Видел. Видел. Видел. А сейчас, если ты мне окончательно не помешаешь, увижу и долгожданный сон.
Но нудный голос его дрожал от лихорадочного возбуждения,
- Ты видел Апсу Первородного?
- Нет! Айшму тебе в глотку, - я резко поднялся, - ты, пожалуйста, извини, но ещё один вопрос и я задушу тебя собственными божественными руками.
Багур, однако, не внял воплю моей души. Он, кажется, даже и не услышал его.
- Я не пойму, то ты говоришь, что видел отца, то не видел?..
-Я уже сто раз, втолковываю твоей бараньей башке, - я замолчал, в надежде, что он обидится и можно будет улечься спать с чувством исполненного долга. Он не обиделся, и пришлось продолжать, - и вот теперь, в сто первый и надеюсь, последний раз, повторяю, что девицу, коею ты величаешь Всевидящей и Грозной, звездой Пальмиры, меня просил выкрасть её отец…
- Но её отец, - наконец-то Багур возмутился, - её отец и есть Апсу Первородный.
- Ну и пусть себе, - вяло отмахнулся я, и только осознав сказанное, окончательно стряхнул сонливость, - Может у девицы, два отца? Или ваш Апсу, наш Хтон?..
- Апсу везде Апсу…
- Ну а Хтон, везде Хтон. Спокойной ночи.
- Нет, погоди. Послушай…. Когда не было ни верху, ни низу. Когда не было ни рыб, ни людей. Был только Апсу. И почувствовал Апсу, что жжёт его неведомое желание и опорожнил семя своё в море. И волны моря прияли семя Апсу. Но не знал Апсу, что владыкой моря была Тиамат.
- И откуда она взялась?
- Тиамат – первородная. Она как и Апсу, породила сама себя.
- Занятно…
- И прияла Тиамат семя Апсу, как волны прияли его. И зачала Тиамат. И носила она плод в пучине своя, дни и месяцы, годы и века. За это время Апсу Первородный породил богов. Илу – отца, Тота Мудрого, Ахурамазду Чистого, и Ангро Манью, что рекут Ариманом Коварным. Их породил он, и многих других, породил тоже. Ахурамазда породил душу, а Ангро Манья – тело человеческое. Из праха сотворил его и в прах снисходящего. И люди жили и заполняли землю. Тиамат же носила первый свой плод и никак не могла разрешиться им. Это она от Апсу породила и Илу Отца, и Тота Мудрого, и Ахурамазду, и Аримана. И многих других породила она от него, но первый их плод всё ещё зрел в пучине чрева её. И наконец, не выдержала Тиамат тяжести плода сего. Да и стара она стала и потихонечку плесневела и зарастала водорослями. И принялась тужиться тогда Тиамат. И тужилась она часы и дни, месяцы и годы. И всё же извергла свой плод Тиамат. Высоко в небо извергла она его. Подхватило небо, плод Тиамат, и спустило дождиком на землю. И омочил дождик сухое дерево Алоэ в Набатейской пустыне. И ожило тогда дерево Алоэ и стало расти и развиваться. И росло оно тысячу лет, а может и больше. А когда минуло тысячу лет, а может и больше – зацвело дерево Алоэ. Прекрасным, белым как стены Пальмиры цветком, зацвело оно. И завял цветок в тот же миг, и никто его не видел.
- Жаль, - пожалел я цветок, а Багур строго покачал головой,
- - Но на месте цветка, образовался сочный плод. И стал он расти и развиваться. А проезжал, тем временем, мимо древа Алоэ, Набатейский Шейх ин Шейх, и захотелось ему напиться. Потянулся он к прекрасному, сочному плоду, но не мог сорвать его. И передумал рвать он его, потому что, не мог это сделать. И заплакал он горькими слезами, так хотелось ему отведать прекрасный, сочный плод. И как только слеза увлажнила лицо Шейх ин Шейха, упал тот плод. Упал на потрескавшуюся, глинистую землю, и раскололся упав. Обрадовался великою радостью Шейх ин Шейх и подбежал к плоду. А подбежав, узрел внутри прекрасную, крохотную девочку. И была та прекраснейшая из девочек – Лахаме, дочь Апсу и Тиамат, равно первородных.
- Напоминает бред.
Багур обиделся,
- Так записано в «Доме Апсу».
- Объясни тогда: если жители Набатеи, чтят Апсу и поклоняются ему, а Апсу, как я понимаю и есть Хтон, то почему бы, набатейцам не вернуть дочь чтимому ими божеству?
- О, неразумный, - губы Багура презрительно вытянулись, - да кто же, чтит Апсу?
- Град и глад!
- Дело в том, что Апсу никто, ну, точнее почти никто, не поклоняется. Апсу это поверженное божество, а поклоняться проигравшему, значит проиграть самому.
Тут я засмеялся и долго, не смотря на всё возмущение Багура, не мог успокоиться. Наконец, утерев слёзы, я примирительно заметил,
- Багур, ваша религия конечно чрезвычайно занимательна, но согласись, нелепа донельзя.
- Слова, обличающие невежественность и скудоумие.
- Пусть так, но не всерьез же, ты веришь в эту галиматью?
- Галиматью?
- Конечно. Апсу не поклоняются, но у него есть «Дом». Лахаме, дочь поверженного и проигравшего, но вместе с тем, покровительница и талисман Пальмиры. Апсу…
- Апсу поклоняется запрещённая секта апсудиан. А Лахаме чтят не за то, что она дочь Апсу. Она – великая жрица в храме её брата Лах-ме, покровителя воинов.
- Новое дело. Все эти боги, плодятся на глазах. Он, что тоже вылез из Алоэ?
В глазах Багура читалось осуждение,
- Слушай насмешник. Часть морской пены оплодотворённой Апсу с брызгами попала на скалу. Прошло время, и разродилась скала малышом, прозванным Лах-ме. Лах-ме быстро рос и мужал. А когда вырос, то стал великим воином и создателем Набатеи. Он раздвинул границы её на полмира и завоевал бы весь, если бы Илу Отец всех богов…
- Постой, - я человек покладистый, но, похоже, начинал злиться всерьёз, - не ты ли утверждал, что это Апсу, отец всех богов?
- Апсу, он - первородный, - Багур набрался терпения и втолковывал мне как несмышленышу, - он создал себя, создал мир, породил богов. Но породив их, он не дал им свободы. Детей своих он держал в утробе своей.
- Зачем?
- Мыслил Апсу весь мир заселить детьми своими. Желал, что бы боги жили повсюду, как люди сейчас живут. Но мечтал, что бы жили они в любви и справедливости и никто не притеснял другого.
- Вот как?
- И считал Апсу Первородный, что, если пускать богов на свет поодиночке, то не будут равными они. Но первые явившиеся быстро постигнут премудрости мира сего и начнут обижать братьев своих меньших.
- Разумно. Хотел, значит пустить всех скопом…
- Но ошибался Апсу, - Багур закатил глаза и словно по писанному читал, - ибо и боги ошибаются. Ибо и в чреве его не были боги равными, но каждый был отличен от другого. И не было справедливости в чреве его…
- Вот это верно, - живо поддержал я, - какая там справедливость в чреве? Одному значит, четыре руки, а другому две, да фига.
Багур, казалось, не слышит. Он вроде даже впал в транс, - Ибо старшие притесняли младших. А младшие пакостили старшим. И драки были частые. И били сильные слабых, а больше всего доставалось меньшому – Ариману. И века жили дети Апсу в утробе его и не знали ни в чём отказа. Но не знали свободы и возжаждали её. И услышал однажды Апсу голос вкрадчивый. И голос был добр и приятен Апсу. И спросил этот голос,
- Есть ли во вселенной всей, кто-нибудь, добрее тебя?
- Нет, - ответил Апсу, - никого нет, добрее меня.
- А есть ли во вселенной всей, кто-нибудь сильнее тебя?
- Нет, - ответил Апсу, - никто не может поколебать моей власти. Никто не сравнится в силе со мной.
- Есть ли враг у тебя? – продолжал допытываться голос и вновь получил ответ отрицательный.
- Но должно быть есть, - не унимался голос, - хоть кто-нибудь во вселенной, к кому ты относишься хуже, чем к прочим?
- Нет, - отрицал Апсу, - добр я ко всем сущим и несущим в равной степени.
- Так отчего же, - вопрошал голос, - не добр ты к чадам своим, которые кость от кости твоей и плоть от плоти твоей? Отчего ты держишь чада свои в чреве своём? Аки глистов, держишь их в чреве.
- Добр я к чадам своим, - возразил Апсу, - добр и добра им желаю. Рано покидать им чрево моё, ибо неразумные они.
- Неразумные? – изумился голос, - но есть ли кто во вселенной всей, кто может вразумить их лучше тебя?
- Нет, - согласился Апсу, - никто не может вразумить детей моих лучше меня.
- Так что же ты ждёшь? Коли и помыслы имеешь и силу воплотить их. Отпусти детей своих и вразуми их.
- Нет, - воспротивился Апсу, - коли станут они разумными, будут тогда иметь превосходство над другими, что позже их будут.
- Но разве не во власти они твоей? Разве смогут устоять от силы твоей?
- Не смогут, - нехотя согласился Апсу, - но кто говорит мне это?
- Голос сердца твоего и голос разума, - отвечал голос.
И поверил ему Апсу. Поверил, ибо не знал, что голос сей был голосом мудрого Тота, больше других жаждавшего свободы…
Признаться, мне было приятно слышать, что Тот самый Котан, умудрялся водить за нос не только меня.
- И изверг Апсу Первородный детей своих из утробы своей. И стал вразумлять их. Но не стали они черпать из сокровищницы разума его. Но разбрелись кто куда, в разные стороны. И занялись, кто разбоем, а кто штуками всякими. И разгневался Апсу, и замыслил наказать детей своих. И пошёл по миру своему, и наткнулся на старшего своего – Илу. И стали они сражаться в гневе друг на друга. Но явился тогда Тот Мудрый, мудрый из мудрых. И вскричал Тот в сердце своём,
- Илу. Илу! Отчего ты дерзаешь на отца своего?!
И устыдился Илу, и опустил руки. И умилился Апсу, и прижал его к сердцу. И был мир вечный. Вечный, но не долгий. Вновь шалили дети. Вновь занялись кто разбоем, а кто штуками всякими. Вновь осердился Апсу. И задумал он в сердце своём породить новых богов, мстителями детям своим старшим, задумал породить их. Но узнал о том Тот и поведал Илу, а Илу поведал Ариману, а Ариман подбил Илу. Поздно ночью явились они к Апсу, а луны тогда не было и некому было осветить дорогу их. Явились они в темноте, явились гостями не званными. И испугался Апсу. Испугался, не пришли ли то разбойники по душу его. И испугавшись, возъярился он, и ударил Аримана. И упал Ариман, и умер. Но узнал его Апсу, и, узнав, заробел дела рук своих. Вскрыл он тогда себе вену и стал отпаивать кровью своей живительной мёртвого сына своего. Но не мёртв был Ариман. Не мёртв, но притворялся. И притворялся до тех пор, пока не ослабел вполовину отец его, и не посильнел он сам в десять раз. И посильнев, открыл Ариман очи, и схватил отца поверх рук, и сжал его грудь. Но хоть ослабел Апсу, был он сильнее сильного, и вырвался из объятий, и занёс уже длань свою, длань могучую, над головой Аримана занёс её. Но ухватил его сзади Илу. И стали они бороться. И были они равны, хоть потерял много крови Апсу. И не знать бы, кому победить, но ухватил Ариман отца за ногу. Ухватил и дёрнул, а Илу толкнул отца в сей же момент. И упал Апсу. И схватил Илу серп, что траву режут и отсёк у отца мужское его достоинство, чтоб не породил тот отмстителя за себя. И забросил Илу серп тот на небо, и стал на небе месяц. Но прилипли к серпу капли семени, а потому он чреват постоянным беременем, и постоянно от беремени разрешается. И плоды его это звёзды. А день его это ночь.
Что ж, - остудил я Багура, - спасибо семейке, хоть за луну.
Рассказчик перевёл дух и успокоившись закончил,
- Вот так и получилось, что Илу победил Апсу, а потому мир этот его и он отец мира и всех богов. Понятно?
- Ага, - смело соврал я, - но отчего же, Лах-ме, не завоевал весь мир?
- Оттого, что Илу Отец, убоявшись растущих сил Лах-ме, вызвал его на бой. И бой был долгий, и сдвинулись горы, и содрогнулось небо. Боги кидали друг в друга целыми скалами и утёсами, и не ясно чей бы вышел верх, если бы не помог Великому Илу, советом Мудрый Тот. День боя был жаркий, и жарко было Илу, но ещё жарче было Лах-ме, который нагрелся добела, ведь скала была мать его. И схватил тогда Илу Отец море Тиамат и плеснул его на Лах-ме, как научил его Мудрый Тот. И трещины пошли по могучему Лах-ме, и рассыпался он на мелкие кусочки. Так погиб оплот Набатеи. А Тиамат, без воды оставшаяся, покрылась водорослями, и поросла деревьями. Так возник Великий Сад Безмолвия.
- Межземная Тайга, - кивнул я, - и, что, жители Пальмиры, чтят Лах-ме?
- Илу Отец, верховный бог Набатеи, и все, от мала до велика, чтят и поклоняются ему. Его Дом, самый большой в Пальмире. Выйди из шатра и даже в темноте, восхитишься ты величием его.
- Ну, нет, спасибо. Завтра погляжу.
- А его жрецы самые богатые люди Набатеи. Лах-ме же, покровитель воинов. Его базальтовый Дом, покрытый плитами красного как кровь гранита, не очень велик, но настоящая обитель его, в сердце мужчины сжимающего меч.
- Если я правильно понял, Лахаме жрица собственного брата?
- Вот уже пятнадцать лет Лахаме, Великая жрица Лах-ме, и с её появлением Лах-ме стал милостивей смотреть на Набатейских воинов. Мы отвоевали у Ариан исконный наш город Баб-эль- он, разбили союз Идумейских племён, а в прошлом году успешно отразили набег Гирканцев. Каждый знает, что это заслуга Лахаме, и её-то ты хочешь похитить?
- Да.
- Несчастный. Да знаешь ли ты, что уже двенадцать лет, с тех пор как смогла Лахаме взять в руки священный апсидиановый нож, именно она совершает обряд посвящения в воины? Знаешь ли ты, что и мою крайнюю плоть отсекла её ручка? Знаешь ли ты, что за одну мысль покуситься на Звезду Пальмиры, я должен был тут же заколоть тебя? И ты ещё просишь помощи в этом святотатстве?
Что я мог возразить? Багур, доблестно помогал мне в сражении с разбойниками-айшмитами. Я спас его жизнь. Мы были братьями по крови, нашей и пролитой нами. Но, что всё это значило рядом с его воинской клятвой? Рядом с могуществом Пальмиры, которое я, как выходило, стремился подорвать. Нет, мне нечего было возразить,
- Багур, ты не совсем правильно понял меня…
- Вот как? Похоже, ты, сожалея о своей откровенности, вступаешь на путь Друджи, путь лжи. Ты, конечно, не собирался похищать Лахаме? Это была просто невинная шутка?
- Что ж, отчасти ты прав. Я действительно раскаиваюсь в своей откровенности. Искренне раскаиваюсь. Но, гром и мор, слово – стрела, выпустишь – не вернёшь. Нет, я не буду изворачиваться. Я пришёл за Лахаме и уйду только с ней. Но в одном, ты ошибся. Я не просил твоей помощи.
Слегка вывернутые губы Багура, сжались. Похоже, сильней его оскорбить было не возможно,
- Не просил? – голос звучал глухо, - Зачем же тогда, ты поведал о своём преступном намерении?
- Затем, - зло ответил я. И злился я искренне. И злился я на себя, - затем, что язык слишком длинный. Похвастаться знакомствами своими, да миссией тайной, захотелось. Да, что теперь? Ты спрашивал, я отвечал. Я надеялся на твою помощь. Очень надеялся. Но я, не просил о ней, - я сжал кулак так, что костяшки хрустнули, - Эх, Багур, лучше бы ты дал мне спать, чем лезть с вопросами. Поверь, я и не думал, что ты так близко, всё это примешь. Что ты так расстроишься.
- Расстроюсь? Ну, что ты? Из-за такой-то мелочи?
Его, чуть навыкате глаза, покрылись рельефными складками век. Он сидел, поджав под себя ноги и в задумчивости качая головой. Долго сидел. Молчание затянулось. Лишь ровное дыхание Али, да треск тлеющих на медном листе колючек саксаула, нарушал его. Наконец, Багур, как-то встрепенулся и с горечью произнёс,
- Да, друг мой Улиссандр, наверное, и действительно было бы лучше, позволить тебе спать. Во всяком случае, только так бы и поступил воин и патриот Набатеи.
Наши глаза встретились. На одно лишь мгновение. Он тут же сокрыл свой взор. Тут же. Но я успел понять. Успел? Да кто б, соображал медленнее? Улиссандр, бедолага, где были глаза твои? Куда подевался острый твой ум? Или же лишь когда не надо, он острый? Как же поздно открыл ты то, что и не думал никто скрывать. Да будь на месте Багура, любой другой Набатейский воин, разве же приложил бы он столько усилий, что бы не дать тебе заснуть? Проклятье, я знал, что Багур скажет. И он решился- таки,
- Улиссандр, я должен тебя убить.
- Понимаю, но ведь ты, уже упустил момент…
- Сабля куда более пристала воину, нежели кинжал.
- Спасибо, Багур.
- К Ариману, твою благодарность. Идём, ночь лунная.
Ночь действительно была лунной. Холодные серебристые всполохи, рельефно выделяли толщу медных пластин, оковывающих врата Пальмиры и подчёркивая их мощь. Серебристый туман лежал на зданиях, выхватывая из темноты, белые сказочно стройные колонны, белые купала и целые ярусы уступами высившихся над городом, башен. Вон та, огромная, многоступенчатая, венчающаяся словно коронной, мраморными зубцами, видно и есть, «Дом Илу». Луна отражалась в полированной её короне. Или же взирала на неё. Взирала и любовалась. И видно, завидовала, её красоте. Красоте Пальмиры… Как не завидовать? Нет таких городов в Горной Галле. И в Предгорной, нет. Да, что, Галла? Там десяток домов, да сложенный из дикого камня, одноэтажный, храм Ю` Патера, или Девы Уры – уже город. Но и куда как большая Картагена и она в сравненье не шла с Пальмирой. Я вздохнул. Красавица Пальмира была так близка…. Но шли мы в другую сторону. Стража становища преградила нам путь и, переговорив с воинами, мы углубились в пески. Сумрачные барханы были словно заснувшие в разбеги волны, а поскрипывающий под подошвами мягких сапог песок, напоминал еле уловимое журчанье.
Выбрав довольно ровную площадку меж пологих барханов, я высек искру и, запалив смазанные асфальтом жерди саксаула, воткнул их в песок. Место было выбрано удачно. Лишь небольшая зыбь ерошила здесь, песчаный покров.
Багур сбросил плотную джеллабу, оставшись в шёлковых шароварах и лёгкой, зелёного муслина рубахе. Я последовал его примеру, сразу почувствовав прохладу пустынной ночи. Лунные блики сверкнули на саблях, и звон скрещенных клинков оживил тишину пустынной ночи. Мы бились молча и, похоже, с одинаковым остервенением. Багур не должен был догадаться, что я не собираюсь разить. Кто знает, может он думал то же самое, обо мне. Во всяком случае, хотелось бы в это верить, хотя это и усложняло задачу. Мы кружились друг против друга, как ястребы, энергично пытаясь зазубрить собственные клинки. Не прошло и пяти минут, а скорость боя заставляла с грустью вспоминать о былой прохладе. Лёгкая рубашка липла к телу, а лица наши покрылись потом. Внезапно, замахнувшись для удара с левого плеча вниз, Багур резко изменил угол атаки, и клинок его в горизонтальном полёте распорол мою рубаху, чуть зацепив кожу. «Вот же…» - глубокомысленно помыслил я, отскакивая и совершая прямой выпад в грудь. Он довольно легко отразил удар и повторил свой предыдущий приём, однако, в обратной последовательности. Град! Это же, банально! Это же, неуважение к противнику. Впрочем, положение моё было не самым лучшим. Багур рубился мастерски, а вести с таким противником, исключительно оборонительный бой – не просто. К тому же, из-за опасения быть разоблачённым приходилось расходовать слишком много сил, на имитацию активных действий. Струйка крови из царапины на груди, щекотала живот и коварно просачивалась под широкий пояс.
Я, сделав ложный выпад, тут же сменил направление удара, так что Багур едва успел прикрыться. Не останавливаясь и путая планы, я послал саблю в колющий выпад и почти сразу, нанёс рубящий кистевой удар. Булатный мой клинок вил вкруг Багура причудливый узор, и он теперь был вынужден лишь отражать атаки и шаг за шагом отступать. Ухо уже не улавливало звон от отдельных ударов. Казалось, они слились в единую скрижещещую ноту, вибрирующую в ночи Взмах, удар, выпад, удар, выпад…. И Багур попался. Не успевая отразить рубящий справа, он уклонился, оказавшись в шатком равновесии. Полуизгиб моей сабли чудом не снёс его голову (ему это должно было казаться чудом). И в следующий миг, сблизившись с ним едва ли не грудь в грудь, я захватил своей саблей его клинок. О. этот опытный боец мгновенно понял, что захват не в его пользу. Его ступни располагались слишком близко друг к другу, и центр тяжести был явно потерян. Но этот яростный сын Лах-ме, и в этом безнадёжном положении, пытался сопротивляться. Наши клинки сцепились у эфесов, и нервный скрежет булата заглушал тяжелое дыхание, рвущееся из груди. Я стоял прочнее, да и руки мои, не мягче стали. Но я не жал во всю силу. Не во всю, но… Багур сопротивлялся. Он сопротивлялся каждой клеткой своего тела. Он изматывал себя. Грудь его обтянутая липкой от пота материей тяжело вздымалась. Сквозь открытый ворот рубахи были видны вздувшиеся бугры мышц, прорезаемые изломами вен. Его челюсти, слитые в мёртвой хватке скрежетали, словно клинки в наших рука. Даже лобные, даже глазные его мышцы, ввязались в борьбу. Ты устаёшь Багур. Ты сопротивляешься, ты яришься, но ты – устаёшь. Я и сам набухаю венами. Я и сам наливаюсь тяжестью. Я и…. Но каждое мгновение, стоит тебе Багур, гораздо больше сил. Борись, мой друг! Борись до последней капли силы своей. Борись, уже и выжав эту каплю. Борись, и ты уцелеешь, как бы не мечтал погибнуть. Глаза его остекленели, а дыхание застревало в окаменевшей гортани. Ещё чуть-чуть. И я слегка ослабил давление. Клинок Багура на долю дюйма пережал сталь в моей руке. На ничтожную долю. Но он почувствовал это. Потускневший взор его зажёгся. Он, побеждал. Ну же Багур, ты выжат без остатка, весь выжат, но…. Но до победы осталось так мало. Его сабля ещё потеснила мою, потом ещё и…. И остановилась, нарвавшись на гранит.
Замерев, мы стояли целую секунду. Целую, ибо года неслись в бешеной пляске. Вибрация клинков выдавала мелкое дрожание руки Багура. Руки? Он весь дрожал. Он пытался…. В этот момент, он видимо искренне хотел убить меня. Впрочем, похоже, он уже не был в силах даже хотеть. Взор Багура погас, а сам он больше опирался на саблю, чем давил на неё. Всё Багур. Я резко опустил оружие и отпрыгнул в сторону. Хриплый выдох вывалился из Багура, а сам он, молча, повалился в песок. Он лежал лицом вниз и лишь пробегавшие по телу волны конвульсивной дрожи, указывали, что он ещё жив.
Сам, шатаясь от усталости, я с несказанным удовольствием стянул мокрую рубаху и плюхнулся в бархан. Сладостная прохлада свежестью обнимала моё тело, а я лежал и смотрел на звёзды. Где ты, Звезда Пальмиры? А где моя звезда? И что гонит её в ночном небе? Что гонит по жизни меня? Что заставляет вершить, то что вершу? Может Котан, то ли человек, то ли бог, то ли старый облезший кошак, томящийся в плену Хтона? Но разве менее мне дорог, чем человек, жующий от гнева и бессилия песок? Куда ты стремишься Улисс? Что ищешь? И как скоро твоей головы коснётся не умелая рука палача, предсказанная Ариманом?
Я уже остыл и даже почувствовал лёгкий озноб, когда услышал как спотыкаясь, подходит и садится рядом Багур,
- О чём ты думаешь, Улисс?
- О чём? О тебе. О себе. Ещё об одном человеке, а может и боге. Об Али…. Так, ни о чём.
Он закутался в джеллабу,
- Прохладно. Почему ты не убил меня?
- А ты Багур, ты сам, можешь ответить за себя?
- Но я, пытался…
- Рассказывай, - лень было спорить. Да и не о том мы спорили. Не то, волновало нас. А что волновало, о том спорить было и вовсе глупо. Всё одно, ни он, ни я, не знали ответов. Я знал лишь то, что должен похитить дочь Хтона и доставить её к отцу. Багур знал, что должен помешать этому, что должен убить меня, и, что не может меня убить.
- Улисс, я действительно хотел убить тебя. Всем сердцем хотел.
- Конечно, хотел. Но только когда понял, что у тебя нет шансов. А раньше? Когда этот шанс был. Почему ты не воспользовался им? Почему не дал мне заснуть?
- Ариман его знает.
- Он-то, знает... А ты знаешь, что я видел его?
Несмотря на усталость, он резко повернулся ко мне,
- Какой он? Очень страшный?
- Совсем нет. Напротив, он красив. Настоящей, мужской красотой. У него волевое лицо и добрые глаза. Но он… он пытался заставить меня отказаться от затеи ненавистной и тебе.
- Почему?
- Ариман его знает, - вяло передразнил я его.
- Он-то знает, - устало передразнил он меня, - ну, и что будем делать дальше?
- У тебя редкостный дар задавать вопросы.
- Ты не передумал похищать Лахаме?
-Передумал.
- Врёшь?
- Нет
- Врёшь.
- И зачем мне отвечать, когда ты и сам всё знаешь?
- Да? А когда я спрошу о том, чего не знаю, ты ответишь?
Я промолчал, искренне жалея, что не убил любителя вопрошать. Но ему, видимо жизнь без вопросов, была не дорога,
- А мне-то, ты что посоветуешь делать?
- Сообщи городской страже, что в Пальмиру пробирается похититель Лахаме. И клятву не нарушишь, и руки не замараешь.
Он насупился и отвернулся.
Итак, мы вернулись на исходные позиции с тем же багажом, что и вначале пути. Я встал, набросил на плечи халат и, кряхтя, подобрав саблю, отправился в шатёр. Багур поплёлся за мной. Стражники, знавшие о цели нашего уединения в пустыне, проводили нас удивлёнными взглядами.
Селен уже перепрыгнул на другой рог неба и начал свой спуск. Завтра Пальмира. Завтра нелёгкий день – надо выспаться. Закутавшись в мягкий согдианский плед я задул чеканного серебра светильник и бросил улёгшемуся подле беспокойно мечущегося Али Багуру,
- У тебя есть ещё один шанс. Но если ты и им не воспользуешься, то не вздумай утром спрашивать, что тебе делать дальше.
- Да помянет Ариман тебя своими молитвами! Да отравятся шакалы твоим ядовитым трупом. Да…
Я уже спал.