шестидесятые
-- Саша! – мама Кирилла протягивала мне вазочку с нарядными конфетами. Кирилл уже развернул кучу конфет, чтобы добыть из них фольгу. Его ругали, но не слишком, потому что при гостях сильно не ругаются. Я подумала, и взяла сразу две конфеты, с белочкой и с мишками. Нам их тоже присылали из Москвы, но мама никогда много не давала, чтобы не было аллергии. Рядом сидел дедушка Кирилла, и они с папой громко спорили. Дедушка тоже работал в райкоме, только в другом районе, и приносил папе какие-то серые, тоненькие книжечки. Они их вместе читали, а потом всегда выгоняли нас из комнаты и громко спорили. Я спросила, про что там написано, и папа непонятно ответил: для служебного пользования, а больше ничего не объяснил.
-- Все равно Никитка дурак был, - громко сказал дедушка, а мама, сидевшая напротив, так же громко подтвердила: лысый дурак! Папа сильно покраснел и, по-моему, хотел закричать, но кричать в гостях было нехорошо. Мы с Кириллом переглянулись и засмеялись. Мы уже знали, что когда взрослые пьют водку и вино, они начинают делать все не так, как правильно, и это очень весело. К тому же нам тоже не нравился Хрущев, который был на картинке в старом журнале «Огонек». Он был толстый, лысый и низенький. И было обидно, что на фотографиях он вместе с космонавтами, хотя сам в космос не летал. Да он такой толстый, что и в ракету, наверное, не влезет. Я как-то спросила папу, неужели во всем Советском Союзе не нашлось кого-нибудь покрасивее, но папа почему-то очень рассердился. Меня еще смущало, что дедушка Ленин тоже был лысый, да еще и с бородой, но его все равно все любили, потому что он был давно, и все привыкли.
Я только начала разворачивать конфету с белочкой, и тут же забыла о ней, потому что папа Кирилла достал свой баян и собрался петь. У него тоже был абсолютный слух, и очень красивый голос, только пел он как-то странно: громко пел несколько строчек, а потом случалось что-то, что мешало ему петь. Или из кармана что-то выпадало, или мама Кирилла его о чем-то спрашивала. Я подозревала, что он забывал слова, но спросить было неудобно. Сейчас он тоже был весь красный, воротник зеленой военной рубашки расстегнут, а тонкий галстук сбился набок. Но все равно мне нравилось, когда он поет.
Он встряхнул чубом, развернул свою гармошку и громко запел. Успел спеть куплета полтора любимой папиной песни, про огни, которые вдали за рекой, и опять, наверное, забыл слова. Я слова знала, но подсказывать взрослым не полагалось.
-- Вот, -- он смущенно улыбнулся и полез в карман. Достал платок, вытер лоб, который действительно вспотел, и хотел положить обратно, но тут заметил, что вместе с платком вытащились деньги. Целые десять рублей, потому что ярко-красные и с портретом дедушки Ленина. Он недоуменно повертел десятку в руке, оглядел всех, и увидев нас, вдруг подмигнул:
-- Вот дети, за что Ильича надо любить!
Слова были какие-то странные и обидные. Разве любить надо за деньги? Я вытаращилась на него, и не сразу заметила, что за столом стало очень тихо. Даже ложки не звякают. Потом растерянно посмотрела на всех: мама Кирилла дергала папу за рукав и, кажется, сердилась. Мама Лешки и его папа делали вид, что ничего не услышали, и вдвоем разглядывали яркую бутылку с вином. Дедушка Кирилла и моя мама почему-то радостно улыбались, а папа сильно покраснел и закашлялся. Я уже знала, что у взрослых что-то спрашивать в таких случаях бесполезно, поэтому повернулась к Кириллу и шепотом спросила:
-- А чего он так говорит?
Кирилл махнул рукой и так же, шепотом ответил, но я все равно ничего не поняла.
-- Ему можно. Он для командующего округом выступления сочиняет.