Глубокой ночью роща Фериана Пробужденного была безмолвна. Сквозь это окутывающее, почти осязаемое, безмолвие доносилось журчание ручья. Белый мрамор стен храма отражал свет луны и был виден сквозь деревья священной рощи. Над расположенным внизу святилищем поднимались белые, словно свечи из ценного белого воска колонны галерей – там еще не погасли вечерние светильники, возожженные в честь праздника. Если бы кто-нибудь в этот глухой час наблюдал за тем, что происходит на галерее, он бы увидел высокую худощавую фигуру в длинном светлом плаще, ниспадающем с правого плеча и укутывающем его руку.
Человек медленно шел вдоль колонн, неслышно ступая по мозаичному полу. Он не нес светильника в руке и порой спотыкался в полумраке то о корзины с пробивающейся зеленью, приготовленные к утреннему празднику Фериана Пробужденного, то на охотящегося храмового ужа. Наконец, он остановился там, где галерея заканчивалась лестницей, ведущей на плоскую кровлю храма, на которой располагали работы лучших ваятелей. Это были изображения Фериана и его сестры и супруги Анай во время их скитания в стране мертвых.
Человек сорвал две травинки, и, удерживая их в своих длинных, сильных пальцах так, что они образовывали перекрестье, вздохнул, почти простонал:
- О, Тису, Тису!
- Ли-Игэа? Вот так встреча! – раздался громкий жизнерадостный голос за его спиной, и ночная тишина разбилась, подобно хрустальному кубку. Человек в плаще вздрогнул и выронил травинки.
- К тебе тоже не идет сон? – продолжал ночной собеседник.
- Да, не спится, - ответил не сразу Игэа, не оборачиваясь.
- А что это ты держал в руке? Зачем ты сорвал траву из священной корзины? – спрашивал и спрашивал собеседник Игэа, зорко взглянув на две травинки, неудачно попавшие в полосу лунного света.
Игэа, раздосадованный как своей неловкостью, так и любопытством жреца Фериана, которому взбрело в голову прийти ночью в это уединеннейшее место, ничего не ответил.
- Я хотел поговорить с тобой, Игэа Игэ! Ты ведь знаешь, что я второй жрец Фериана с этого года… пожалуй, даже первый – наш старик слышит не лучше ферианова ужа.
Он захохотал, хлопнув Игэа по плечу, но на лице того не появилось ни тени улыбки. Он негромко ответил:
- Я знаю, что ты второй жрец, ли-шо-Лоо. Я пришел на праздник Пробужденного, чтобы принести те бальзамы и переписанные свитки, что я обещал.
- Мне кажется, - перебил его Лоо, - что ту позорящую нас вражду, которую питают к тебе некоторые – заметь, не все! – тиики нашего храма, пора прекратить. Мы все происходим из фроуэрских родов – кто познатнее, как мы с тобой, кто попроще, из «чернобровых». А у тебя и меня светлые волосы, Игэа. Таких фроуэрцев мало и в самом Миаре. Чернобровые здорово испортили кровь детей реки Альсиач!
Игэа молча слушал его, следя за тем, как священный уж Фериана сторожит добычу у мышиной норки.
- Твой отец был одним из придворных советников правителя Фроуэро, Игэа! Твое место – при дворе, а не в заброшенном имении. Я удивлен, как тебе вообще хватило доходов, чтобы заплатить налог? Тебе не совестно кормиться не искусством Фериана, а переписыванием свитков?
Игэа все также молчал. Уж приоткрыл свою серо-желтую пасть и высунул раздвоенный язык.
- Ты не хотел бы стать третьим жрецом Фериана Пробужденного? – спросил ночной собеседник Игэа, переходя на фроуэрски. Он говорил негромко, но резкие звуки этого языка, так непохожего на певучий аэольский, разрезал тишину ночи, как клинок кинжала – драгоценную шелковую ткань.
- Ты уже отвык от родного языка в этой глуши, Игэа?
Он назвал его ‘Игэа – по фроуэрски.
- Они смеются над нашим выговором, им смешно, как мы говорим на их языке, - продолжил второй жрец Фериана, небрежно опираясь рукой на ограду лестницы. – Ничего, скоро они будут учиться говорить по-нашему… ‘Игэа! Что ты молчишь?
- Я думаю – не позабыл ли-шо-Лоо того правила, что служитель Фериана Пробужденного не должен иметь ни одного телесного недостатка? – ответил по фроуэрски Игэа.
- А ты не отвык, не отвык от родного языка, - продолжал Лоо удовлетворенно, словно не услышав его возражения. Здесь, в храме Фериана много, много фроуэрцев… Тебе было бы приятно поговорить с нами на нашем родном языке, поесть настоящего сыра и хорошей тушеной курятины, а не этой жирной баранины, от которой только изжога.
Уж рывком бросился вперед, к отверстию мышиной норки. Раздался сдавленный писк. Под серебрящейся в неверном свете факелов кожей животного возникла опухоль, которая, от ритмичного сжатия кольцевых мускул змеиного тела, начала медленно продвигаться к хвосту.
Игэа с омерзением отвел глаза от кровавого пятна на полу. Но Лоо не следил за ужом, и истолковал гримасу собеседника по-своему:
- А, ты, как истинный фроуэрец, тоже не любишь баранину? Знаешь, у нас при храме ведь есть собственный курятник. Свежие яйца, молодые цыплятки. Да и Фериану часто жертвы приносят – люди беспокоятся о своем здоровье… Кстати, я хотел спросить – откуда ты раздобываешь такие рецепты бальзамов? Твои бальзамы у нас заказывают даже из Фроуэро.
- Я рецепты сам составляю, знаешь ли, Лоо, - проронил Игэа.
- Сам?! Сам составляешь?! – захлебнулся словами тот. – Да…да твою колыбель качал сам Фериан Пробужденный! А они… они… - он кивнул головой на корзину с зеленью, в которую забрался сытый уж, - они скупают их у тебя за бесценок! И ты позволишь им это? Ты откажешься от жречества?
- Вопрос о жречестве для меня был уже решен в двенадцать лет, - резко ответил Игэа.
- Ты все об этом? Да… руку, конечно, не вернешь. Этот ужасный приказ издал аэолец, Игэа, аэолец, - не фроуэрец! Но ты не позволил своему увечью победить себя! Ты – молодец! Ты – настоящий фроуэрец!
- Я пойду к себе – хочется вздремнуть перед завтрашним праздником, - неожиданно громко сказал Игэа и повернулся к собеседнику спиной.
Лоо цепко схватил его за здоровое плечо своими длинными, узловатыми пальцами, одинаково хорошо владевшими и хирургическим ножом, и иглой с ядом, как поговаривали шепотком к храме.
- ‘Игэа, - негромко, начиная странно шепелявить, заговорил он. – ‘Игэа! Из каждого, каждого правила, даже освященного сединами уважаемой всеми древности, всегда есть исключения. Ты – белогорец, ты – непревзойденный целитель травами… ну зачем тебе брать в руки нож? Ни к чему! Для этого есть молодые жрецы, младшие тиики. Их дело – вскрывать нарывы, вправлять вывихи – грубая, несложная работа. Для нее не надо большого ума. А тебе и одна-то твоя рука не понадобится – будешь нам говорить, восседая на священном табурете, что и когда вливать в котел с бальзамом! Пройдешь посвящения. Даже завтра, если хочешь! Зачем ждать следующего праздника? Прими посвящение завтра! Самые красивые девушки пришли на праздник… ты увидишь их, Игэа! Они ждут священнодействий! Они готовы служить Фериану! Я внесу твое имя в списки, и мы подпишем их в Миаре - кто там будет особенно интересоваться. Да уж я постараюсь для тебя, я постараюсь. Нилшоцэа здесь не при чем, он – аэолец, ты – фроуэрец. Ты знатнее его. Он едва не погубил тебя тогда, ввязавшись в наши внутренние споры. Смешно – будто у врачевателей не бывает споров! Зачем он сунул свой нос в наши дела… Как хорошо, что все закончилось так удачно!
- Да. Но их храма Фериана никто не пришел, чтобы хоть слово сказать в мою защиту в Иокамме, - опять громко и раздельно ответил Игэа, поведя плечом, чтобы стряхнуть руку Лоо.
- Мы не знали! – простонал Лоо, хватаясь за голову и покачиваясь, словно раскаяние причиняло ему нестерпимую боль. – Не знали! Я ничего не знал! Не знал, что все так серьезно! Да и я – всего лишь второй жрец Фериана, я и в Иокамм не вхож! Первый жрец наш глухой, он не слышит ничего, понимаешь, Игэа, глухой! Он сидел там, дремал… А я? А я что мог сделать? Как я виноват перед тобой, Игэа…Прости меня! Скажи, что прощаешь! – он перешел на шепот. – Ну кто, кто мог подумать, что Нилшоцэа вправду хочет твоей казни. Мы думали о штрафе, уже стали деньги собирать – тебе помочь. Смешно! Нилшоцэа, безродный – против тебя, чей отец…
- Не тронь отца, - перебил Игэа. – На помощь мне пришли не фроуэрцы из храма Фериана, а Миоци, аэолец, великий жрец Всесветлого.
- Миоци? О да, Миоци вспомнил о тебе, когда ему это стало необходимо. Он знает не только то, что ты благороден, но и то, что твоим благородством можно безнаказанно пользоваться. Прости, Игэа, но я скажу тебе прямо – таким широким натурам, как ты, свойственна некоторая наивность. Миоци вспомнил о тебе, когда понял, что его сестрице надо избавиться от прижитого с рабом ребенка – да так, чтобы это не подверглось огласке…
- Довольно! – крикнул Игэа. – Не смей скверно говорить о Сашиа, Лоо! Она – дева Шу-эна и на ней нет пятна!
- Да, да, Игэа, я и не сомневался, что ты верен клятве… Увы, ты слишком благороден, чтобы понять, что тобой всего лишь пользуется этот самовлюбленный аэолец. Он слишком много себе позволяет, слишком… но скоро ему прижмут хвост.Нилшоцэа затаил на него зуб, и скоро всей его благотворительности с посещением тюрем и раздачами зерна из амбаров храмов беднякам наступит конец. Но Сашиа… - Лоо втянул в себя воздух широкими, зашевелившимися, как у ишака, ноздрями, и повторил: - Сашиа! Да, она – чистой крови, она подарила бы тебе наследника. Я понимаю, породниться с древним родом Ллоутиэ и Ллоиэ незазорно и для Игэа Игэ из рода Игаонов. Все понимают, что твоя наложница соэтамо – это временно.
- Замолчи! – закричал Игэа, сталкивая локтем тяжелую корзину, полную жирного чернозема и пробивающихся ростков ячменя вниз. Она плюхнулась на голову статуи предыдущего великого жреца Фериана. Игэа бегом спустился по лестнице и исчез в темноте безлунного сада.
- Успокойся, Игэа Игэ, успокойся, - невозмутимо и весело сказал ему вслед Лоо и крикнул: - Помни, ты всегда можешь придти ко мне, если надумаешь!