***
- Ты всегда хотел сына, Игэа.
- Пока не понял, что дочка гораздо лучше.
- Ты отшучиваешься, как всегда…
- У тебя такие красивые волосы – я полюбил тебя сразу же, когда случайно увидел тебя без покрывала.
- Раньше ты говорил про глаза!
- И глаза тоже.
- Ну зачем ты говоришь все эти глупости – будто я не знаю, что состарилась…
- Ты не состарилась ничуть. Дай я тебя еще раз поцелую. Что ты смеешься?
- Ты любишь делать глупости, Игэа Игэ!
- Да, люблю, я их много сделал, и ни разу не жалел.
- Женился на безродной соэтамо?
- Нет - на мкэн Аэй Игэ. Надо ее еще поцеловать!
- Игэа!
- Что?
- Ты хуже ребенка, Игэа!
- Наверное.
- Ты никогда не говоришь со мной серьезно…
- Почти никогда.
- Хорошо, почти.
- Уже все серьезное сказано, зачем говорить об этом много раз?
- Нет, не сказано – ты не даешь мне сказать ни слова.
- Хорошо, жена, говори… Нет, не заплетай косу – я так люблю твои волосы…они пахнут по-особенному…
- Тебе нужны сыновья.
- Кто это решил?
- Ты сам мечтал о сыновьях, помнишь, во время моей первой беременности…
- Теперь ты плачешь…
- Ты тоже…
- Я обниму тебя, и мы будем плакать вместе, а потом уснем, обнявшись, и так и проснемся утром. От голоска Лэлы. У нас осталась она, и это главное.
- У меня – да, но у тебя могут быть еще дети.
- У нее такая же родинка, как у тебя. Ты, наверное, знала об этом давно, а я недавно заметил. Хотел ее отшлепать за шалости, и рука не поднялась.
- Ты никогда ее не шлепал, не ври, пожалуйста!
- Вот я и говорю, что рука не поднимается. Дай я поцелую твою родинку.
- Игэа!
- Что?
- Я хочу поговорить.
- А мы разве не разговариваем? Что ты хмуришься?
- Я говорю, что не хочу, чтобы у тебя не было больше сыновей.
- Лэла стоит двоих мальчишек. Она вырастет, и у меня будет зять. Бедный. Мне его жаль заранее.
- Игэа, я давно хотела тебе сказать – женись снова.
- Что?
- Возьми вторую жену.
- И третью. Будет три жены, как у ли-шо-Оэо. У него от этого сердце и сдает. А я еще пожить хочу.
- Игэа!
- Да, госпожа моя.
- Игэа, что ты все целуешься, давай поговорим начистоту.
- Давай целоваться и говорить начистоту. Я не возьму вторую жену. Что за глупости? На что мне она?
- Она родит тебе сыновей. Тебе надо передать свое искусство.
- Ты родила мне сыновей… Ты отдала мне все, что у тебя было. Твоя жизнь – моя жизнь. Если она такая у тебя, то и у меня она не лучше и не хуже… У нас одна жизнь на двоих. Как я предпочту тебе кого-то другого ради того, чтобы у меня были какие-то еще сыновья от другой женщины? У нас есть дети, их ничто не в силах отнять от нас – от меня и от тебя.
- Это правда, Игэа?
- А это правда, что ты заставляешь меня привести в дом вторую жену, и твое сердце не наполняется ревностью?
- Да, конечно, я буду ревновать, но я сдержу себя – ради тебя.
- И мне не надо сыновей ни от кого другого – ради тебя. Ты понимаешь? Посмотри мне в глаза. О, Аэй! Как же я люблю тебя! Как я тебя люблю!
- Я тоже, Игэа…
- Мама! Папа!
Лэла вбежала в родительскую спальню с куклой в одной руке и венком в другой и с разбегу упала между родителями.
- Доченька! Что с тобой?- вскрикнула Аэй.
- Это тебе веночек, мама! – она водрузила на голову Аэй венок и удовлетворенно добавила: - Теперь ты красивая.
- Тебе приснился страшный сон? – Игэа подхватил Лэлу подмышки и поднес к окну.
- Там жужжат комары, я их боюсь.
- Смотри – какая луна. Знаешь, что она говорит?
- Ты опять будешь говорить, что она говорит, что детям пора спать, - надулась девочка, потом добавила. – Хорошо, скажи луне, что я буду с вами спать.
+++
-Аэй - пока Игэа не слышит - возьми эти деньги. Аирэи... то есть Миоци послал их Игэа, но ведь он по своей гордости ни за что их не возьмет! Возьми их ты! Вы живете небогато, вам они нужны. Здесь - восемьдесят монет.
- Сколько?! - Аэй, слушавшая в растерянности Иэ, теперь отступила на шаг от него, словно в ужасе.
- Вы шутите, ло-Иэ! Это же целое состояние!
- Я тебе советую, как старый друг вашей семьи - возьми их. Аирэи дает их вам от чистого сердца - без всякой задней мысли, без желания унизить или оскорбить. Не надо так уж плохо о нем думать - у него добрая душа.
- Нет, нет, что вы, ло-Иэ! Он же спас Игэа! Как мы можем... Мы не думаем плохо о вашем воспитаннике, - торопливо заговорила покрасневшая от смущения Аэй.
Иэ улыбнулся понимающе и печально, и продолжал:
- Ты знаешь - он живет очень скромно, у него нет семьи... Ему не нужны деньги, но, будучи вторым высшим жрецом, он богат. Аирэи хочет отблагодарить вас за все, что вы сделали для Каэрэ, хотя прекрасно понимает, что никогда не сможет достойно отблагодарить вас за вашу помощь.
Аэй покачала головой - то ли в недоверии, то ли в удивлении.
Иэ вложил в ее руку ремень тяжелого кошеля, и она едва удержала его.
+++
***
- Значит, ты доверяешь мне своего юного белогорца? Надолго?
- До снега… может быть, и дольше. Я занят в Иокамме целые дни, Огаэ совсем лишен моего внимания. Я решил, что было бы правильным, чтобы он пожил в вашей семье. Он слишком погружен в себя, в мысли о своей утрате. Это не служит ему на пользу. Подготовь его, пожалуйста, к экзамену на младшего писца – я хочу, чтобы он поскорее его сдал. Мало ли что может случиться в жизни.
- Я очень рад, что мальчишка поживет у нас, - кивнул Игэа. – И Аэй тоже.
- Кроме того, я хотел бы совершить паломничество в Горы, а Огаэ слишком мал для такого трудного пути, так что я опять надеюсь на то, что ты меня выручишь и позаботишься о нем, сколько потребуется.
- Ты что, думаешь навсегда остаться в Белых Горах?- встревожился Игэа.
- Если бы не Сашиа, я бы даже не задумался об этом. Ушел бы через месяц моей жизни в Тэ-ане. Здесь нет времени для созерцания, молитвы, здесь нельзя встретить Великого Уснувшего… Интриги, сплетни, борьба за власть…
- Но пока ты здесь, Шу-эну и Уурту поклоняются раздельно. Стоит тебе уйти, и их алтари будут соединены, и везде будет зажжен темный огонь.
- Он и так будет зажжен везде рано или поздно. Нилшоцэа ждет одного из главных советников царя Фроуэро. После этого они вместе поедут в Миар, и, возможно, Нилшоцэа вернется оттуда с печатью наместника. Тогда Иокамм и его слово уже ничего не будут значить. Ли-шо-Оэо стар, хранитель башни слег и не встает с постели.
- Ты единственный белогорец в совете – и ты его добровольно покинешь?!
- Я же сказал, что не покину… пока. Я так хочу уединения, тишины, молчания. А в Тэ-ане их нет.
- А что говорит Иэ?
- А почему ты спрашиваешь меня об этом?- слегка сдвинул брови Миоци.- Я еще не говорил с ним об уходе. Но он знает, что город мне не по сердцу.
- Просто так спросил…- вздохнул Игэа. - Хорошо, значит, пока ты будешь с нами некоторое время. Я рад этому. И рад, что ты привез ко мне Огаэ.
-Будешь его воспитывать по-своему, на женской половине.
-Ты постоянно подшучиваешь над тем, что меня растила мама. Отец, действительно, был занятой человек, все время в столице… Я рос среди мамок и нянек, это правда. Тем страшнее были для меня ваши Белые Горы с жестокими учителями-тииками.
Игэа рассмеялся.
- Между прочим, я многое понял о женщинах из-за своего такого небелогорского воспитания. Они такие… совсем другие, чем мы. Ну что ты смеешься? Дурачок. Ты просто ничего о них не знаешь. У них совсем другое сердце, чем у мужчин. Поэтому мы считаем, что они глупые, но они мудрее нас. А какая у них тяжелая жизнь! Ты подумай –
- Хорошо, хорошо. Ты прав, - прервал увлеченную речь друга служитель Великого Уснувшего.- Значит, Огаэ будет спать до полудня, гулять до полуночи, и есть сладости с утра до вечера. Только подготовь его к этому экзамену – к той части, что про травы и лекарства.
- Подготовлю. Хоть немного он отдохнет от белогорского воспитания! Когда ты гостил у нас, тебе очень это нравилось.
- Когда?!- несказанно изумился Миоци.- Я не помню такого.
- Ну как же! Помнишь, моя мать брала нас обоих на праздники, пока ли-шо Олээ не запретил этого? И сладких шариков из муки и меда ты тоже не помнишь?
- Помню… - будто роясь в своей памяти, проговорил Миоци.- Что-то припоминаю. У вас еще полон был передний двор детьми степняков – они все время приходили из соседнего кочевья.
- Ты совсем не помнишь детства! – воскликнул Игэа и добавил с долей сочувствия: - Да у тебя его ведь и не было… С ранних лет в Белых горах, с суровыми наставниками. Только ло-Иэ тебя любил, как родного.
- Он нас обоих любил.
- Ну, у меня-то была семья… мама, отец. Во всяком случае, даже когда нам запретили ездить на каникулы домой, я знал, что у меня где-то есть дом. А твоим домом стали горы и шалаш Иэ… Помнишь, как мы сидели рядом на утесе, повторяя гимны, а потом, когда темнело, смотрели на звезды?
- Да, - не сразу ответил великий жрец, и, словно спохватившись, добавил:- Еще я тебе хотел сказать – Огаэ очень…я бы сказал, очень впечатлительный. Он может расплакаться ни с того ни с сего. Думаю, что с возрастом это пройдет. Не высмеивай его за это.
+++
Миоци присел на корточки и внимательно посмотрел в глаза стоящего перед ним Огаэ.
- Я оставляю тебя на попечении своего лучшего друга. Слушайся ли-Игэа во всем. Если ты выучишь хотя бы одну треть трав, которые знает он, то экзамен на писца ты сдашь. Ты понял меня, Огаэ?
- Да, мкэ ли-шо.
Миоци положил ему на плечо свою огромную руку.
- Не грусти. Я надеюсь, мы скоро с тобой увидимся – через пять-семь дней. Ну, Всесветлый да просветит тебя… - он, благословляя, погладил его по прямым темно-русым волосам.- Не забывай читать гимны Всесветлому, - добавил он и слегка погрозил ему указательным пальцем, - и не реви.
Последнее предупреждение пришлось как нельзя кстати.
Миоци выпрямился и взял поводья из рук раба. Огаэ продолжал стоять, не шелохнувшись, и не сводя с него взора. Казалось, все силы его маленького тела ушли на то, чтобы не разрыдаться при прощании, и он уже не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже вымолвить слова.
- Ну, что же ты, - негромко, ласково произнес Миоци. – Какой ты…
Он снова склонился и неожиданно для самого себя поцеловал его в лоб – он никогда не делал этого прежде. Огаэ вдруг чмокнул его в щеку. «Как отца», - подумал Миоци, и ему стало безмерно жаль Огаэ.
- Я скоро приеду, мой мальчик, - сказал он совсем тихо, ему на ухо. – Я тебя не оставлю.
… Огаэ долго смотрел вслед всаднику на вороном коне. Свежий ветер нес аромат далекой степи.
Аэй взяла его за руку.
- Учитель Миоци уехал, - сказала она. – Пора ужинать и ложиться спать.
Огаэ высвободил руку.
- Да ты уже совсем большой, - произнесла она удивленно и печально.
- А где мкэ ли-Игэа? – спросил Огаэ, борясь с комком в горле.
- Он с новыми больными.
- Я хочу к нему.
- Не сегодня.
Огаэ опустил голову, закусил губу и поплелся вслед за Аэй по тропинке среди миндальных деревьев. Дневная суета к вечеру в имении почти улеглась. Рабыни с подойниками, в которых белело густое парное молоко, неспешно шли к кухонной пристройке. Завидев Аэй, они заметно ускоряли шаг. Рабы, разгружавшие воз свежего сена, тоже стали веселее шевелить граблями, когда хозяйка зорко посмотрела в их сторону. Проходя, она то и дело задавала быстрые, краткие вопросы – все ли белье сегодня выполоскано, поставлена ли уже квашня на завтра, починены ли перила на восточной веранде и выбиты ли ковры из верхней горницы. Веселые и шумные домочадцы Игэа почтительно отвечали ей, она быстро кивала в ответ и шла дальше, окидывая наметанным глазом владелицы большого хозяйства все – от ведер до рыболовных сетей, сушившихся на заднем дворе.
- Что это за жеребенок с тобой, госпожа Аэй? – спросил кто-то.
- Это ученик ли-Игэа, - ответила она.
- Я – ученик ли-шо-Миоци, - вполголоса произнес Огаэ, но Аэй не услышала его.
- Тебя ли-шо-Миоци привез? – ласково спросила высокая, похожая на Аэй служанка в просторной длинной рубахе с цветным поясом.
Огаэ кивнул. Она сунула ему горсть засахаренных орешков. Какой-то широкоскулый раб с кучерявой бородой дружески хлопнул Огаэ по плечу:
- Ученик ли-шо-Миоци, говоришь?
- Да, ли-шо-Миоци – мой учитель, - вызывающе громко сказал Огаэ, но Аэй снова сделала вид, что не слышит его слов.
Она подвела его к рукомойнику и, набрав в большой медный таз кувшин воды, помогла ему умыться. Он быстро вытерся свежим, хрустящим от чистоты полотенцем. Аэй улыбнулась и, склонившись к нему, поцеловала его в лоб.
- Жеребенок! – ласково произнесла она. – Я хочу тебе кое-то показать.
Она усадила его на циновку рядом с уже растопленным очагом и достала маленькую шкатулку из тайника под одним из многочисленных ковров на стене. Нахмурившийся Огаэ молча сидел на пятках – как на уроке в школе Зэ – плотно сжав колени, положив на них ладони и не шевелясь.
- Посмотри на это – сказала Аэй, слегка кивнув ему. Он и теперь не шелохнулся, и тогда она поднесла к самому его лицу золотой медальон.
- Знаешь, что это?
Огаэ покачал головой.
- Твоя мать подарила мне это, когда ты родился.
Потухшие глаза Огаэ распахнулись и загорелись удивлением.
- Ты родился на мои колени. Я была повитухой твоей матери.
Аэй нежно и печально смотрела на него.
- У тебя уже сразу волосы были такие же густые и растрепанные.
Она положила медальон на его ладонь. Он был очень изящной, тонкой работы, и наверное, стоил немало, но Огаэ не понимал этого. Он подумал о матери, которую не помнил. Она никогда даже не снилась ему – он почти никогда не думал о ней до этого.
- Ты можешь взять это себе, если хочешь.
- Взять себе? – переспросил мальчик.
- Да, конечно.
- Спасибо, - с этими словами он хотел спрятать медальон за пазуху.
- Нет, - мягко покачала головой Аэй. – Так ты его потеряешь. Одень его на шею.
Из другой шкатулки она достала тонкий блестящий шнурок, и, не без труда прикрепив к нему медальон, надела на шею Огаэ:
- Вот так.
+++
Уже стемнело. При колеблющемся, неровном свете свечи Огаэ рассматривал свой медальон на прочном длинном шнурке.
Лэла высунула голову из-под ярко-синего полога.
- Ты не спишь? Давай играть в камешки!
- Тебе-то уж точно пора спать! – сердито сказал Огаэ, стараясь держать свечу так, чтобы не опалить своих волос и в то же время рассмотреть изображение как можно лучше.
Это был конь, несущийся на всем скаку. Его хвост и грива развевались от неудержимого, подобного вихрю, бега. Голова его была повернута назад – он словно смотрел, оборачиваясь, на тех, кто следует за ним, зовя – «Не отставай!» Над гривой коня золотилось перекрестье.
- Это же Великий Табунщик! – в восторге прошептала подкравшаяся сзади Лэла, и от ее дыхания свеча погасла.