НАЗАД ВПЕРЕД,
ИЛИ ПРИЕЗЖИЙ В МАРЦИЛОНЕ
Абсурдно-симулятивный гротеск (роман)
Продролжение. Начало см.:
Ученый принц и Орден Ноль-1 - http://proza.ru/2009/08/10/1055
Ученый принц и Орден Ноль-2 – http://proza.ru/2009/08/17/357
Ученый принц и Орден Ноль-3 – http://proza.ru/2009/08/22/856
Ученый принц и Орден Ноль-4 – http://proza.ru/2009/08/24/1080
Ученый принц и Орден Ноль-5 – http://proza.ru/2009/08/29/358
11. ПРОСТО БАЛ
Каждому посетителю ассамблеи вручили пухлую книжечку из вручную сверстанных листков. На ужасающе толстую бумагу калечными буквами с претензией на типографский шрифт был нанесен некий текст. Он был выполнен чернилами всех цветов: черный «гаммировал» в коричневый, тот сбивался на оранж, разбавляясь синью, сиренью и проч. «Прочтение обязательно» - строго упреждал надзаголовок. Ниже - страшнее: «Заговор о самовозгорание поданных и мер по ево придупреждении».
Генерал легкомысленно сунул брошюру под зад.
- А как же?.. – я начинаю теряться.
- Новичок! Я знаком с этим шедевром лет триста с пипочкой, – отмахнулся армеец.
Пристроившись у витража якобы эркера, я начал чтение. Вряд ли есть смысл пересказывать всю эпопею, особенно ошибки, ляпы и противоречия. Обойдемся генеральными тезисами.
…Человеку надо много чего беречься, находчиво предостерегал автор. Человек, например, может запросто сгореть. Особенно, эта угроза относится к марцилонцам, которые пристрастились пить чистый спирт. Еще большую опасность риск самовозгорания таит для людей, не любящих готовить еду. Ведь, как правило, такой лодырь совершенно лишается навыков обращения с печкой, плитой или примусом. Поэтому в момент нерегулярного зажигания огня у невежи могут вспыхнуть борода или чуб, бакенбарды или мох из носа и ушей, или, наконец, букли парика…
Но беда подстерегает не только у печи. Если некто никогда не курил, но вдруг это сделал, то у него стремительно возрастает риск поджечь свои волосы. И просто-таки беспримерную тревогу в этом ракурсе событий внушают усы, а потом, опять же, злокозненная борода. И где же выход? – отчаянно вопиет автор. А выход вот он - с раннего возраста каждому марцилонцу стоит обучиться самостоятельно готовить пищу и тогда же начать курить, а еще лучше - побриться налысо, ибо у лысых – много больше шансов уцелеть при пожаре, ведь они избавлены от опасности возгорания волосяного покрова на голове. Хорошо бы учесть, что у мужчин и женщин шансы, как сгореть, так и уцелеть, примерно равны. Так, слабый пол готовит чаще сильного, но не имеет бород (и это плюс), но зато у дам, как на грех, не популярны лысины (и это минус)…
В этом месте автор сбился на разъяснения, что никаких крамольных намеков в этих словах нет: мы не призываем вводить моду на лысину, но приветствуем тех, кто, так или иначе, попал в разряд лысцов…
Вся эта муть лилась, жижилась, брызгала, перетекала и струилась до 123-й страницы. В глазах рябило от радужных переплывов чернильной гаммы, вихляющейся кособочины почерка, притворившегося шрифтом.
- Это что памфлет насчет конкретных персон? – Отдуваясь, интересуюсь я у генерала. – Но даже в этом случае не понятно, причем тут заговор?
- Это первый и последний трактат ученого принца. Поэтому все вопросы к автору.
- Понял, какие могут быть вопросы к книге мудрости?
- Пуэритас скрибенти, – ужесточил стратег.
- Как, как? – напрягаюсь я.
– Э-э… - он напрягся над переводом.
- А-а, «детская писучесть» по-тутошнему, - я вовремя прихожу на помощь.
- Не щадите. – Воспротивился он. - Обыденная графомания.
А все-таки держи-ка ты с ним ухо востро, господин почетный член...
Что приятно удивило и даже порадовало, так это стеклянные фужеры на столах и ячменное пиво в бадьях из глины. Впрочем, первые радости омрачал частокол предупреждений: «Расбитие и павриждение стиклянай по ссуды караиця 10 гг каторги. Помни а бэтом дарогой гостъ! атличнава тибэ опитита и виселых фпичэтлений. ИО одменестрацеи».
Придворные бесшумно вползали в залу, неловко кланялись центру стола, то бишь его высочеству, и рассредоточивались - крадучись, но согласно строжайшей разблюдовке. Похоже, что место за каждым было закреплено задолго до моего, да и ихнего рождения.
По леву борту от меня кинул якорь молодой красавчик с симпатичной барышней. Ее платье радовало мизером безвкусия. Справа досталась соседка: общительная, яркая, некогда красивая, но крайне неряшливая, не первой молодости и, есть мнение, не второй.
Левый застольник глотал пиво и спирт, строго межуя дозы. К уху спутницы он наклонялся не в пример реже. Но всякий раз, когда он это делал, девушка негромко усмехалась его малость пришепетывающим, видимо, остротам, отчего ржавая мышь под мочкой трепетала, как живая.
Не собираясь никому навязываться, я сосредоточился на розливе пива себе и правофланговой компаньонке. Спирт не приемлю органически. В смысле не я, а сам организм. Экс-красотка с неуклюжим кокетством пробовала заигрывать, но я, на свой взгляд, умело блюл и подчеркивал индифферентность.
Бал был блекл, тек томно и скучно. В студенческих столовых с их «перловыми изысками» в мои годы было позанятней. А здесь – ни спичей, ни тостов, ни здравиц, ни даже кулуарных бесед и наушных перешёпток.
Угрюмо уткнувшись в тарелки, гости механически поглощали клеклый капустный салат, слегка оживляясь в наполнительную паузу. Абсолютное большинство стеклу предпочло глину. Даже не то, что предпочло, - общество в ужасе избегало, обползало и дистанцировалось от фужеров. В конце концов, сдвинутая к середине столешницы стеклотара образовала длинную искристую речку.
И пили, пили, пили…
Общаться не воспрещалось, но публике, похоже, до смерти надоело все, переговоренное сто тысяч раз…
Сгорбившийся виновник Булныдт, накрыв бородой полметра столовой площади, взирал на окружающих мрачно, сонно и через призму розового бокала. Он и принц, пожалуй, единственные, не побоялись войти в контакт с нормальным питейным сервизом. Бог любит троицу, вот и ваш покорный слуга решил присоединиться к верховному дуэту. Акт дерзости на грани безрассудства: наливая пиво, я довольно неуклюже обошелся с бокалом. Тот пал на бок! Немая сцена. Соседи поперхнулись. Но стекло с честью выдержало горечь падения, и вот уже снова на ножке. Красавица справа восприняла всю эту браваду с привкусом обострившегося интереса и жеманного потворства. И снова я не поддался прелестям видавшего виды реквизита…
Минул час. Ни слова окрест. Все жижилось в желейной динамике раз и навсегда заданного сценария. Без неожиданностей, без сюжетных коллизий.
Один лишь я караулил интригу…
И двери отворились. К столу важно промаршировал гранд-повар. Олимпийский поднос в его руках источал манкие ароматы, хотя то был лишь бесхитростный бисквит. Зал возбурлил. Забыв о приличиях, в нервной ажитации завсегдатаи затеяли диспут о природе неопознанного кулинарного объекта. В запале кто-то даже толкнул гипотезу, что на подносе запеченный гомункулус. Лишь принц, сжав пальцами краешек стола, нетерпеливо ожидал развязки.
- Подарок имениннику ИО канцлера-церемониймейстера Булныдту от заграничного гостя Прескарена Пенъюпишена. Торт бис-ку-ит-ный! – громыхнул в притихший зал плац-повар и торжественно водрузил поднос перед очумело прянувшим Булныдтом. Растерянный именинник, наконец-то, привлек к себе внимание двора.
- Остерегусь не просветить, тронут искренне и бесповоротно. Но что с этим делать? – он беспомощно развел руками.
- Сосчитайте количество палочек, воткнутых в крем, – советую я и, точно волшебным краником, обращаю к себе лица пирующих.
- Одно, два, трое… семнадцать… тридцать… сорок девять!
Булныдт разом вырос в моих глазах: я, признаться, почти поверил, что арифметика ему не знакома.
- Браво. Остроумно! – поразмыслив полминуты, одобрительно захлопал принц. Зал поддержал владыку - не дружно, но дрессированно.
- Это не всё. В Европе принято зажигать свечи равно годам новорожденного.
Просветив, я перелез через лавку, обогнул стол, чиркнул спичкой и поднес ее к полусотне сестренок, исправно исполнявших роль свечек.
Затаив дыхание, гости наблюдали. Серные нашлепки, вспыхивая по цепи, импровизировали фейерверк. Хор аплодисментов всколыхнул посуду, и снова ни один стекло-прибор не пострадал.
- Вот теперь можно кушать, – объявляю я, смахивая на пол 49 скрюченных головешек, – а это презент номер два, – и протягиваю оцепеневшему канцлеру коробочку с остатком спичек. Хлопая голыми веками, тот сграбастал подарок и отправил в пройму подмышки.
Возвращался я под бешеное скандирование: «Прескарен!!!».
Пока шла дикая расправа с бисквитом, пока знать остервенело всаживала в его рассыпчатые бока вилки, как когти, и когти, как вилки, принц, в лёт проглотивши свой кус, уж крался к пребывавшему в ступоре Булныдту. И вот уже ладонь владыки требовательно протянулась к имениннику.
Канцлер, не будь дураком, робко пожал ее. Марцилонский деспот грозно завращал глазами, но и это не пробрало Булныдта. Тогда его высочество раздвинул букли парика и втиснул уточку губ в канцлерское ухо, точнее в его отсутствие. Не отнимал долго. Мало помалу Булныдт как бы уразумел, после чего еще капризней оттопырил нижнюю губу, самоотверженно покрыл стол всею грудью, а, в довесок, воткнул в подмышки кулаки.
Стервенеющий «Де Мол» перешел на зловещий клекот. И канцлер сник. С тяжким вздохом порылся он под мышкой и выложил на царственную длань заветную коробку. Я сделал все, чтобы никто не видел, как я это видел и, особенно, премьер, чей умоляющий взор телепатировал «Прескарен, SOS». Это был выбор рассудка: у меня осталось всего два спичечных коробка.
Нужно отметить, к той поре на мой счет случилась перемена. Царедворцы смотрели на меня, если не с благоговеньем, то заискивающе и пылко. Стало зябко: не сгореть бы до поры…
Даже молодой бирюк повел себя приветней, не говоря про его пассию, - та буквально истаяла от любезных улыбок, которые я бы назвал мегерическими, каб не ее возраст.
Подпольно налив шампанское, я запивал им свой кусочек пирога, когда двери распахнулись, и в залу влетел запыхавшийся франт. Тронутый молью фрак, бабочка, цилиндрик на скудненькой и ломкой рыжине. На все взирает мельком, но схватывает с лету. Не брит дня три, - младость щетины лишь оттеняла иноземство.
- Я не очень задержался? – бойко спросил чубарый, лихо крутанув прилизанный бак.
- Нет, вообще-то… - озадачился принц. – Но, признаться, не признаю. Я вас приглашал?
- Как же? Я Скуттар! – вскричал пижон, уязвляя мину обидой.
Еще один жулик, прут как мухи…
Я давно заметил: больше всего принц дрейфит, как бы не опростоволоситься во мнении Европы. Вот и сейчас он кисло улыбнулся и капитулировал:
- Ах, да, вы же сам Скутер. Прошу не погнушаться нашим обществом. Мы всегда на переду прогресса и всяческих идей. Передовые мы, однако, впрочем.
Ловко перепрыгнув через лавочку отлучившегося гостя, заезжий денди присоседился к подружке моего сотрапезника. Вернувшийся мужчина разинул рот, прямо из-за спины мародера перегнулся через его голову и волооко заглянул в глаза. Невозмутимый Скуттар прямо на стол отхаркнул пиво-капустный сегмент и сунул в губную пещеру дикий чеснок.
Перегнутый господин закашлялся, чихнул и побагровел.
Уловив зачатки конфронтации, принц резко обрубил левую правой, по локоть. Обрубленную часть адресовал придворному. Тот мигом сориентировался и начал оперативно выметываться. Маневр сопровождался бомбовыми раскатами «Апчхи, кха-кха». Звуки не стихали минут пять, как жертва аннексии покинула зал.
Короткий взгляд на «силы прогресса» убедил: без физиономии Скуттара коллекция маэстро Ломброзо будет неполной.
Залпом отжав три кружки пива, Скуттар укусил аккуратную сигарку и ну обкуривать соседей. На нашествие реагировали сразу, выложив стол бумажками и кисетами. Субпродукт заскрипел, зашелестел, закрошился.
Вонючая махра вбивалась в промасленные газетные колчаны. Кто-то пустил по кругу зажигательный факел, жирные колбаски затлели, исторгая ядовитые клубы, забивая ноздри и легкие. Пара минут, и вся пировальня утопла в чадных сумерках. Задыхаясь, я передернул плечами и, не таясь: дым – друг заговорщиков, нацедил шампанского.
- Мы чем-то увлечены? – вопрос справа, как шило в локоть.
Мне достало равновесия спасти вино.
- Пьем за старых ослиц и их приплод. – Не обинуясь, врезаю я и пью.
Мадам как сдуло, что заменило мне добрую рюмку радости.
- Фат, а с чего не закуриваете вы? – это голос подруги соседа.
- Некурящий я. – Отрубил тот.
- Мужчина должен курить, чтобы женщина слышала мужской дух – запах табака, – энергично вторгся Скуттар.
- Запах табака – вовсе не запах мужчины. Запах настоящего мужчины – это запах денег. А деньги, как доказано в римской аксиоме, не пахнут. – С нудным достоинством штемпелявил Фат. - Следовательно, истинный мужчина – тот, от которого не пахнет ничем.
- Да, но есть мужчины, которые и денег не имеют, и не пахнут при этом, - ухмыльнулся Скуттар.
- Простите, от таких, с позволения сказать, самцов пахнет, нет - на милю несет – нищетой. И нет запаха нечестивее. – Поморщился Фат.
- Вот его-то и перебивают табаком. – Не сдавался приблудный софист.
- Вы порете вздор. – Отрезал Фат и отвернулся.
Откуда-то возник оркестр: черная от копоти труба и полдюжины других, неузнаваемо обезображенных инструментов. Кто-то пустился в пляс.
Потянулись единомышленники. Танцор мог топтаться или выгибаться, но сам по себе, то есть сам с собой. Проанализировав особенности национальной хореографии, Скуттар уже на пятой минуте изобрел парный танец. На тур вальса вызвал Изомахильду. С томной покорностью девушка встала… Фат лишь яростно сверкнул фиолетовыми зрачками.
- Вы не находите, Прескарен, что все местные дамы уродливы и бесцветны? – поинтересовался он желчно, что делало его речь вычурно шепелявой, и наполнил, бог весть, какую кружку из бочонка, на котором было написано «Истена».
- Как учит греческая теорема, нет бесцветных женщин, это среди мужчин попадаются дальтоники, - парирую я и только тут замечаю рядом принца.
- Вы не помните, кто персонально сказал это, ИО Прескарена? – еговысочественные ноздри возбужденно раздувались.
Даже так? А, стало быть, братцы, больше мы себе не принадлежим, мы нынче – всего лишь ипостась принца! А теперь вслух:
- Запамятовал.
- Жаль. Я бы мог цитировать. Впрочем, оно к лучшему. Раз автор утрачен, я самооблажаюсь правом этот аферизм присвоить, не так ли?
- Что упало, то пропало, кто нашел, тот и съел. – Плюнул Скуттар из жаркого тура с Изомахильдой.
- Мы нашли, мы и съели, писарь оформи две лицензии на одно лицо. – С азартом пиратствовал принц. – Чьё, чьё? Мое. Ведь это справедливо?
- Безусловно, – фальшиво кривлюсь я. - Называется авторское право на интеллектуальную собственность. - «Чертов плагиатор!»
Принц ускакал, августейшая душа упивалась разбоем. В честь события Фат поднял кружку:
- За ваше здоровье и вашу совесть, ваше высочество, - спирт был закреплен пивом.
Дама в летах напротив, все это время странно пялившаяся на Фата, перегнулась через стол, схватила его за грудки и:
- Сынок, опять пьешь пиво? Сколько раз говорила, это вредно!
- Да? – философски проронил Фат и мастерски выскользнул из материнских рук.
- Ад! Господи, мне хочется землю грызть из-за твоего упрямства, – причитала матушка.
- Ты лучше погрызи ножку стола, за которым мы пьем крайне вредное пиво и очень полезный спирт. Грызть можешь в позе прихожанки, вот только господа всуе не кличь! – истерически кривлялся сынишка.
Ответа матери услышать не довелось: партнерша справа возобновила наскоки:
- Милый мачо ИО Прескарена, неужели сладкие женские лица для вас значат меньше, чем кружка горького пива?
«Талантливая поганка - слово сказала, и настроение опоганила», а теперь вслух:
- Отнюдь. Но сладких лиц, к несчастью, в природе нет вообще, чего не скажешь про рожи, на которые глядеть, что пить уксус.
- Для вас, я погляжу, лицо женщины лишено шарма. – Своим напором она напоминала танкер.
- Отнюдь. Нет лица милее, чем у женщины в пиковый момент, но в постели и без света. Только там женщина идеальна, прекрасна и уступчива, - я вещаю лишь бы отделаться, не задумываясь над смыслом. И зря!
- А в чем барьер-то? – дама возликовала. – Я вам, не сходя, докажу, сколько во мне идеальных уступок. Чем нам лавка не кровать? А света тут и нет почти. – Цепкая лапка впилась в мое плечо, ущипнула за ухо. Пришлось пойти на радикальные контры:
- Спасибо. Вам не требуется жаба-самец?
Так и сказал!
- Зачем? - Промычала в ознобе.
- Чтобы ночами не скучали.
Поняв не сразу, она сразу же отдернулась, всем корпусом, задохнулась и наглоталась дыму, после чего, кашляя, нырнула в дебри комнатного смога.
- Лихо вы отделали эту несносную мадам Блажо! – восхитился Фат.
Имя «Блажо» сказало все:
- Ба, так это и есть та леди, что набирает девочек для тайных ремесел ночных бдений?
- Да, и мало кто решался поставить эту кошку на место.
- Кому-то же нужно строить мосты и укрощать животных.
- Не мне. Я пас.
- Постель пуста. Пассажир в пасти пассива, а пассию пасет пастушок. Пассаж! Спаси-те… Или спаси-бо?
- Это вы мне повторите, - разнежено начал Фат, но тут же спохватился и уже скороговоркой, - на ухо, завтра! Его высочество унюхал поживу…
И, действительно, принц алчуще внюхивался и возбуждено вслушивался в обрывки разговоров, особенно с нашей стороны. Периодически откуда-нибудь доносилось его дребезжащее: «Вы чего тут под сурдинку лопочете?».
Клубы сплетен проносились витиеватой дуркой. Хаос рос, бузила энтропия. Я ж под сурдинку попивал шампанское.
- Ты не представляешь, милая Колухолла, как мой муженек дрыгался и визжал, когда я ему вправляла клизму. Казалось, кривляется уродливенькая обезьянка.
- Конечно, без «уродливенькой» пассаж с обезьянкой звучит слабовато.
- А как же. Уродливенькая! Это так красочно, дорогой, так поэтично. Только не стоит влезать в дамские секреты. Не дуйся, болванчик.
- Ах, моя слабая половинка ради красного словца…
- Съест пять фунтов дерьмеца! Га-га-га…
- Фу, Скуттар, пошло!
- Так что? Пошлость в моде. В салоне герцога Энэна самая козырная коронка - половые остроты.
- Ото как! Занятно. Не просветите примерчиком?
- Я затыкаю уши. А вы, пожалуйста, предупредите, когда можно будет растыкать.
- Шут с вами. Зарисовка из кулуаро-будуаров замка Сексекескесекс. В пересказе допущены купюры. Итак, небезызвестный банкир Дли-Штор удачно флиртует с интересующей его виконтессой Хаупт-Вайс. Пуристски настроенная баронесса Дли-Штор осуждающе отпускает похотливому супругу: «Дорогой, твой, э-э, скажем так, нос, как бешеный кобель. Он кидается туда, откуда тянет женскими духами. Сдается, ему нужен ошейник». – «Увы, дорогая, - тотчас находится барон, - это не сдержит мой нос. Тут требуется что попрочнее. К примеру, засов»… - «От слова засовывать, дорогой?»…
- Экхм… Над этим принято смеяться?
- Не то слово. Ржут!
- Хе-хе… А ведь и то… Неплохо. Ха-ха-ха!!!
- Ах-ах, уже можно слушать?
- Вполне сударыня, снимите с ноздрей ногти.
- Я, верно, была права, закрыв нос… фу… уши. У вас у всех такие красные щеки… Пардон, я в отлучке. Надо растрясти мужа на самые терпкие духи…
- Хо-хо-хо!!! Мне, ей-ей, по нраву парижские шуточки, а также штучки парижские. И рижские, и пражские... Сейчас атакую свою невесту и как рубану слева: «О, неужель и впрямь мне суждено покрыть вот сей смердящий безразмерный катафалк?»… Хо-хо…
- Ох-ох, не могу. А она тебе в ответ: «Что тута такого, сюда для того и ложут, чтобы смердеть»… ха-ха…
- Я не могу уже пить. Я серьезно болен. У меня расстройство… всего…
- Очень хорошее средство от болезни - проглотить целиком только что сваренное яйцо, с жару и в скорлупе…
- Вы не в курсе, отчего нашего придворного солиста всегда окружает стая дам?
- В курсе. Как всякий импотент, он самоутверждается в роли полового гиганта. Хи-хи-хи…
Да, те еще дрожжи впрыснул в эту помойку каналья Скуттар. Ошейник снят, и циники седлают алтари.
Предохраняясь от гнусностей, мне пришлось укрыться за колонной. Где едва не сшиб заезжего бонвивана. Он успешно завершал акт соблазнения Изомахильды. Поддатый Фат тем временем кис в соплях меланхолии.
- Миляга Скуттар, а вы всегда… так смелы… на словах? – жарко лепетала барышня.
- Отчего ж… лишь на словах? – задышливо мурлыкал тот, и я разобрал изрядно страстный шелест… платья.
- Побойтесь бога, шельмец, проказник. Нас вдруг увидят…
- И пу-скай, подобные эс-капады не вредят репу-тации львиц и тигриц Монмартра, – активно борясь с чем-то всем, в том числе языком, возразил чубарый искуситель.
- Ах, кто б предугадал в вас столько пылу, жару. Темперамент! Миленький… вы, верно бы, могли Геракла подвиг повторить, что за один сеанс актив пополнил дев аж сорока?
- Впол-не, - хрипло, гнусаво, натужно и без всяких ямбов подтвердил пролаза. – Каб выпил бы для старта сметанки литров сорок. Но то чревато для кишок. А совмещать два нижних и соседских акта – не фонтан! Но на тебя меня уж хватит без сметаны!
- Хи-хи, ой-ой, я, право, лиловею, ай-лов-ею, от ваших слов и рдею…
- Вот тоже новость. Она, погляньте, рдеет от каких-то слов. Ты мне еще скажи, что, мол, невинное дитя, которому и невдомек, что есть такое ночь любви? – от обуха-сюрприза плоский прозаик Скуттар интуитивно, инстинктивно и окончательно перешел на белый стих.
- Нет! Что это такое - ночь любви, мой Скуттар?
- Хм-хм… Оно не то, чтобы вот так на пальцах в двух словах…
- Ну, объясни тогда, на что она похожа – ночь любви?
- Нет, сей сюжет в моей потенции - про-ил-люстри-ровать вот разве, - у закордонной скотинёшки случились спазмы. – Пройдем немедленно за угол.
- Нет, ты сперва мне обрисуй вербально, на что она похожа – ночь любви? – некстати разупрямилась ломака. – Вдруг невзначай мне сделается страшно.
- На что? О, дьявол раздери, ну, ночь любви, любви ночь можно лишь сравнить, пожалуй что, с вулканом иль землетрясеньем! – в нервной тряске овидийствовал Скуттар. – Представь себе, вот ты лежишь, а все в округе так и трясет, так и трясет, не сразу понимая то, что то трясет не что-то, а тебя! Все так и входит сверху вниз. Ты рада б и притормозить, да, понимаешь ли, не в силах. Ну а когда землетрясенье прекратится, ты уж не рада тишине покоя, ты требуешь продолжить, умоляя о повторе. Ну а оно, увы, упорствует и отдыхает…
- Но кто оно?
- О, черт! Оно?! Конечно же, землетрясенье!
- Землетрясенье это кто? – уравновешенно поинтересовалась дева.
- Уй-уй, ты превратишь меня в кнура. Ну, как еще мне объяснить? Ага, представь, что то землетрясенье – я, ну а на выходе, вдобавок, и вулкан!
- И ты уверен, что сумеешь землю раскачать? – искренне ошарашилась Изомахильда.
- Нет, не уверен, но я твердо убежден, что ты уж растрясешься так, как будто с жару зашвырнули в полынью. - В ярости вскричал рыжак.
- Такое разве может быть кому-нибудь по нраву?
- Процент, скажу вам, тех, кто недоволен, он исчезающее ничтожен и ничтожно мал. – После этой рулады Скуттар окончательно потерял терпение, поскольку тут же раздался сдавленно покорный писк Изомахильды, а за ним – удаляющееся шарканье вдвое пополневших шагов.
Со смехом я вернулся что-то съесть.
- Не подавитесь, - откуда-то слюбезничала мадам Блажо.
- Благодарю, крайне лестно, что вы заботитесь о моем здоровье, - с трудом пропихивая в гортань кусок салата, я не остаюсь в долгу. - Хотя самой вам кой за что беспокоиться уж точно не стоит. За девственность, например.
Свирепо облизнувшись, она сбрызнула куда-то вглубь табачных выхлопов. И мне, ей богу, не было стыдно за свои манеры…
Чуток спустя пошли такие танцы! Вакханалию столь разнузданных телодвижений и охов-ахов я наблюдал впервые. Но самое дикое: стержнем расхлестанной юлы предстал сам… принц. Вихляя редехонькой челкой, мудрейшество выписывало омразительные антраша и потаскушеским взором полировало окружные выпукляры.
Мимо проковылял Скуттар. Он был искренне разочарован, о чем свидетельствовали свежие прищепы в уголках злых глаз.
Феерию блудожестов затенил альпийский массив генерала. Его руки млели от ноши из пары пива. Но мудрому военкому не дали облагодетельствовать приезжего человека: мелкая лоснящаяся клёшка выдернулась из задымленных барханов и вмиг свернулась обратно - с кружкой. Я осклабился, опознав хваткость неувядаемой Блажо.
- Ваше превосходительство, разрешите тост? – заквохтала в дыму, как в камуфляже, покровительница таинств ночной любви. – Я желаю выпить с вами за самых совершенных и гармоничных созданий бытия – за людей, сиречь за меня с тобой. – Грудным всхрюком завершила она, победительно высунувшись - явный кукиш для меня.
Генерал понятливо улыбнулся, громадная ручища перехватила ее, скажем честно, отменно узкий стан. В украшенное полевой ржавчиной ушко загудело, как из лейки в бак:
- Пардон, дама. Но я хочу внести мою ясность в твою точку зрения по узкой тематике. Я, знаете ли, человек убеждений, и эти въедливые товарищи подсказывают мне, что какие бы стройные и милые теории не сочинял человек о гармонии, разуме и прочей красивой чушемундии… Все же, когда он проглатывает вот эту котлетку, то враз становится лишь глупым жадным и хищным животным, ничего не думающим, не думающим даже о том, что, проглатывая котлету, он становится животным, хотя по самонадеянности своей он почитал себя за разумную и духовную корпускулу гармонии мира. Я не стану поминать прочие звериные акты, от коих ни одна человеческая тварь, долдонящая даже самой себе о гармонии и надмирском совершенстве, то есть о себе, не может увернуться, а ведь сии акты менее всего вяжутся с этими самыми, как их? - гармониями, духовностями, совершенностями…
Напор главкома был могуч и необорим. Несчастная Блажо пыталась спастись бегством. Не тут-то было. Напитав ее теоретическими намеками вплоть до практических актов типа диареи, вельможа в аксельбантах щелкнул даму по «серьге» и благословил на борзый и прямой аллюр в «дворовые удобства»...
День, меж тем, прокрался – не укараулить. Внезапно моего плеча коснулось нечто опечаленно скучное. Миляга Фат!
- Простите, ради и не ради, уважаемый ИО Прескарена, но я прошу уделить мне минуту-другую сочувствия… Дьявол, сатана, бордель, бардак! Прескарен, у меня просто слов недостает от гнева. Только прикиньте: Изомахильда, уверявшая меня, что преклоняется передо мною, что любит меня, ценя мой ум, так вот она изменила. Мне! Подло, пошло и плоско. С кем бы вы думали? С этим фертом, шалопаем Скоттаром. Вообразите, а! А мне… Мне она всего-то и делов, чтобы не кабы чего… Даже поцелуйчики ни-ни, одни только неврастенические заумности. А я, знай себе, дурак… И вот я, значит, слышу вдруг от этого… как… а, ну да, Бульона с Биточкой, как они с этим повесой и прощелыгой… Тьфу…
- И что особенного? – без вящей волнительности ответствую я. – Не самый редкий случай, когда женщина предпочитает, - я показал, как колечко из большого и указательного пальцев арканит нос, - с развязным даже уродом, отвергая сопли красавчика-нуды.
- Понимаю. Но что за парадокс, не просветите? – мято мямлил Фат.
- Ха, видите ли, дружочек, к уважаемым умникам женщины подчас и вправду питают некое чувство: обожание, трепет ли. И то, на что они решаются с неуважаемым пустышкой, кажется им постыдным и мерзким в паре с умным: глупец ведь не осудит. А бес его знает, что он там себе сочинит - умник, да еще циник. Поэтому с такими и держат дистанцию мурашечной платоники. Их школят и холят для чистой любви и даже - коль лунка без сетки - для брака. Вертопрахов же пользуют и вдоль, и поперек. Вы-то, сами знаете, кто? Вот и не берите близко к сердцу… - не без смака менторствую я.
- Пре-много-благо-много… - Фат спутался и сбился с такта. – Но я-то чем виновен? Мне-то, дружище, того… тоже… хочется. Я, по секрету говоря, и не собирался с ней браковаться… тьфу, женихериться. Я того же хотел, что и ржавый чирей Скоттар. – Фат упорно-повторно окал в имени соперника. – Чем он, простите, черт возьмите, меня достойней? Глуп как пережравший питон, уродлив, как гнойный вулкан в заднице муравьеда…
Какие познания в кишечной анатомии! Но вслух я сказал не это. Я слушал.
- …Забияка, балагур, редкое брехло, трещотка. – Упивался благородный Фат.
- Знаю, сударик мой, горько. А что делать? Таков путь умных, но без куража. А, впрочем, если вы ждете от бабы… - мои пальцы вторично кольцуют нос, - то, будьте спокойны, сыщется охотница и на такого… зверька. Неуверен, что она будет из нужных кругов, но что с кружком, - точно. На высший свет не зарьтесь. Тамошние наездницы под ужин тоже готовы накручивать инжирный мусс с такими вот умниками, но только, чтоб заполночь плюхнуться в сивуху с каким-нибудь Скуттаром.
- Плевать на свет. – Фыркнул Фат, чуть в бисер не измельчив ближний фужер. – Я фемину хочу, даму, бабу! Шлюху, мать… Красивую и нестарую. Спеклись мне вот тут все эти галантные сопёлки и притворялки. Я играю флегматика, а сам сгораю ниже гульфика! А вся беда в неумении подцепить на крючок подходящее колечко, захудаленький кружок, задрипанную лунку хоть с сеткою, хоть без. Одну б, одну толковую бабенку!
- Это зебра, добрый мой Фат. Один скачет поперек ее узоров. Другой, и это вы, умеет только вдоль. Сейчас ваша колея - в полоску цвета битум. И надолго. Зато, коли уж свернете в белый коридор, будете трусить до скончанья. И красотки вдоль кювета, как фонари.
- С виселицами бы еще сравнили. До скончанья. К той поре б еще б кончать бы… Пардон. Но поймите, я хочу сейчас, немедленно и срочно! Пока не стар… Когда ты стар, на что тебе фонарь?
Ба, да мы никак в Диогены метим?! Вслух я сказал опять не это. А вот это:
- Хлебните пивка… и все устаканится, поверьте.
- Солгите: полегчает? – с горькой и хмельной надеждой вопросил Фат.
- Гарантии не дам, но кое-что загасит и притупит, - моя рука уверенно нацеживает кружку пива. – И вам кургузая эта старушка-кадушка полюбится пуще этой вот вертихвостки с осиной перемычкой, - небрежный кивок на фужер.
- Да? Спасибо, ИО Прескарена, ик, или просто Прескарен, черт вас всех разбери-ик, – с чувством икал Фат. – Ценю советы стар…ших-ик. И непременно соблю-бду… Со-бля-бдю… Ик-ик… В общем… вот так и так. Вот, поверите ль, мне, право, эти подружки на столе уже милей всех чванных чушек-вертушек с подкладными бюстами, впуклыми животами и выпуклыми извилинами, - сбивчиво бормотал половой неудачник, подвижнически осушая жижу из всех окрестных приборов.
- Примите восторг, вы раний стар…пер.
Вы думаете, я и это сказал? А вот и не угадали - сказал ведь! И весьма патетически! И юный, но уже стар…пер благодарно чокнулся со мной, разбив фужер, после чего его, ломая белы рученьки, поволокли, верно, прямиком на галеры…
В дымных извилинах мелькнула смиренная и невинная мордашка Изомахильды, рыщущей в поисках вулкана. Что касается Скуттара, то, выныривая и там, и тут, он похабно прохаживался насчет ее целомудрия и зло харкался.
Только хотел я поднять бокал за избавление от зануды, как столешницу накрыла широченная тень с бурунами на плечах. Генерал! Увы, наш крест понятен и отчетлив - придется выслушать пространное метафизическое эссе: воюн-то под мухой, а значит, и в ударе…
Угрозу снял всплеск варварского храпа. Сломленный недюжинными заботами и заглотами принц почил на столе. В качестве подушки наследный употребил поднос с посудой и по ходу сновидений немилосердно давил керамику и стекло. Я порадовался за Фата. Показательный погром посуды главой страны гарантированно избавлял от каторги скромно проштрафившегося гражданина. Да и охране было не до Фата: поняв все, как надо, двор ошалело размерял по камзолам, ботфортам и ртам остатки корма и пойла и в панике штурмовал двери. Самых рьяных стража и утюжила. По стенам, где приплюснутые сливки общества сноровисто раздевались, а натасканные рукосуи ревизовали все их выемки и углубленья…
Еще один церемониал, четкий и отработанный. Как дрессура в «кормушке» шапито.
И все-таки большинство слиняло с трофеем. В том числе изрядно вдутый Прескарен. Скажем больше, ему даже удалось салютовать имениннику. ИО церемониймейстера застенчиво хихикал от щекотки, тушуясь перед дюжим альгвазилом, что сноровисто обыскивал его дырчатые кальсоны под задранным подолом… Именинникам везет!
Добравшись до кельи, ИО Прескарена растянулся на полатях, как последняя скотина. Сон шел, и еще как!
12. ПЕРЕД ОПАЛОЙ
Разбудил знакомый скрип. Прислали тележанс, и так же ранехонько. Да нам-то не привыкать уже. Что там нынче по распорядку? Ага, до обеда заседательская нудь в составе академической комиссии по приему кандидата на место Пыфа - члена, усопшего, ежель мне не изменяет память, года уж три как…
На сей раз фарс развернулся в пыльном, холодном и запустелом здании Заборного института. Под финиш вспомнили об отсутствии академика Невера. Послали за ним, с сачком и щупом, но так и не сумели отфильтровать в академической трухе.
В перерыве принц изъявил хотение прогуляться по галерее между институтом и дворцом. В компаньоны был назначен ИО Прескарена.
Сия галерея, кстати, «исполняла обязанности» Великой Оранжереи. Кабы не остатки оранжевой краски на стенах, пустой коридор можно было принять за тюремный. Изредка у стен попадались… лопухи.
Чуть не упустил: разведение лопухов – национальная традиция марцилонцев!!! Даже их государственный герб украшаем зеленым лопушилищем. Очевидно, этим и объяснялось абсолютное преобладание лопухов в оранжерейной флоре.
К неподдельному моему изумлению, его высочество, обнаружил в лопуховедении энциклопедические познания. С поэтическим упоением «Де Мол» вещал о видах, которых ни много ни мало, а ровно 8, об ареалах распространения лопухов. Он восхищался совершенством их формы. Речь оснащалась вполне правильными и научно выверенными формулировками.
Монарх возбужденно тараторил про «сердцевидно-яйцевидные, выемчато-зубчатые, паутинно войлочные листья», про «шаровидности цветочных головок, собранных в метельчатые соцветия», про «чудную поволоку, состоящую из черепитчатых шиловидно-заостренных, на конце крючковатых листочков», про «щетинистое цветоложе и обоеполости цветков с трубчатым пурпуровым или беловатым венчиком».
- Лопухи похожи на верховные символы жизни: на сердечки и яички. – Вот до чего договорилось вышейшество и даже выразило скорбное непонимание, отчего иные государи и ордена используют в качестве герба колючие розы или бесчувственные лилии. – Лопух ведь куда больше, красивей и полезней… - здесь он пустился в пространные комментарии насчет целебных свойств лопухов.
Здесь, среди лопухов, он был великолепен, как нигде. Вот уж подлинный принц репейников. Я без всякой лести! По ходу лекции его мудрейшество любовно поглаживал листья гигантских репейников, которые произрастали тут в кадках, ведрах, бутылках, кастрюлях и даже химических колбах. Некоторое разнообразие в натюрморт ботанического заведения вносили заросли крапивы и чертополоха.
По новоявленной привычке я нес в ответ олигофреническую околесицу, только бы отвлечь его высочество от обеденных ассоциаций: не дай бог, еще вспомнит про презентованный ножик, что спал себе в моем кармане. Уже на исходе плешивой оранжереи из-за тумбы с «Самым балшым лопухом в мири» выкарабкался Буллион Биточка, только что с позором провалившийся в решающем туре.
- Ваше умищество, - жалобно простонал неудачник.
- Боже… - ответно простонал принц, - спасу от тебя никакого, Борзотура – твоя натура. Допек ведь, - и, в изнеможении прислонясь к единственному кактусу в огромном корыте, уколол обе ягодицы. Заорал.
- Сила небесная, спаси и сохрани чресла монаршьи, - исторопно загнусавил Биточка. - Премудрие, ну зачисли хотя бы членкором. Чего стоит-то?
- Да ты ж, прокуда, провалился весь и навсегда, - морщась и почесываясь, проплакал принц.
- На всякого мудреца хватает простоты, - нашелся подзаборный фольклорист. – Вспомните, ведь при вашем еще батюшке я имел градус тридцать второго мудреца. И кабы не интриги Пыфа и Невера, давно бы славил вас с верхушки пирамиды, – блеял Буллион, ковыряя в носу.
- Бог дал, бог взял, – пытался подытожить принц.
- Умищество, возьмите. Легче ступать станет. – К чему-то вступаюсь я за проходимца.
- А дышать? – резонно усомнился «Де Мол».
- Пока дышу, надеюсь. – Наобум, но с вздохом вставил Биточка. – Думу с пира спёр.
- Да хрен с ним, с лопухом! – с жертвенной решимостью рубанул принц. – Запишем членкором. Но к науке ни ногой.
- А и не надо, не надо. В ученые не набиваемся. Нам бы ручками и на глазок – по имущественной бы что части, - пояснил новоиспеченный член-корреспондент.
- Зачислим ИО ответственного по пыли и лопухам. Полагаю, в самый раз будет. – Милостиво постановил ученый принц.
- Да здравствует пыль, пардон, ее отсутствие! – с задором откликнулся Биточка и уже вполголоса, сокрушенно. – Опаздывающим лишайники, как всегда.
Я ободряюще подмигнул протеже. Отведя пухлые лапешки от тугого брюшка, он млеюще закатил зенки и повел в кругаля подбородком…
До вечера день заполняла всякая тряхомуть. Всего и не припомнишь. Зато под занавес удостоился лавки в читальне. Там шла прослушка первой части эпического романа принца. Заголовок запоминанию не поддавался.
Столпы общества и ценители изяществ рангом помельче сонливо клевали под заунывную декламацию мудрейшества. Я честно спал.
Опус был длиннющим. То, что мне оказалось по уму, свелось к одному: юный и самоотверженный красильщик заборов, эта характеристика тиражировалась в каждом абзаце, во имя интересов страны бросил свою возлюбленную с лопушиной плантации, продал осла. И все это ради высоченной чести малевать ограды в некоем царстве разума, справедливости и света. Проза принца походила на бескрайнюю ленту воздвигнутых им заборов со столь же удручающей цветовой палитрой…
Сон был безжалостно расстрелян оглушительными хлопками. Оказалось, это завершилась первая глава первой части, что и было искренне встречено всеобщей овацией. Одна матрона потрясенно лепетала:
- Пленительное творение вековечной словесности. Стиль розово-фиолетовых черепиц…
- Мозги у вас розово-фиолетовые. – Грубо подрезал сосед в эполетах.
Дама посинела, глаза потухли. Торжественно отправляясь в обморок, она брякнулась точнехонько на колени Булныдта, умягченные пышным париком.
Прислуга тут как тут: подхватив честь эпохи, ее поволокли в специальный будуар с вывеской «Для обмаракакавшихся».
- Хоп и готово! Безнадежная древность реставрации не подлежит, – воодушевился генерал.
- Зачем вы так, приятель? – с укоризной сетую я, – к старости надо быть терпимей.
- А к глупости? Вы, верно, не видели отчета марцилонсокго посла о коронации Филиппа Красивого, поройтесь на досуге: ни слова не найдете, что эта кряква блистала там умом или хотя бы красотой. Дурь сединою не прикроешь. Не щадите тупых, они не заостряются.
Мне резко поплохело. Мутила удушающая атмосфера чванливой серости. Нафталиновая коллекция убожеств порошила глаза. И эти глаза спокойно наблюдали, с каким потрясением публика наблюдала, с каким спокойствием ИО Прескарена встал и, ни с кем не простясь, покинул читальню. Элита дури вошла в ступор. Не от его ухода, - от эпопеи принца. Богохульства проезжего, наверное, не поняли. А, скорее, не поняли, что это богохульство.
На пороге меня едва не сшиб несшийся в тепло таракан. Я посторонился, давая дорогу и хихикнул, предвкушая скорую фрустрацию рыженького.
На улице в глаза полыхнуло фантазмом гари и пепла. Пылала АНН - «Академия наших наук». Вся площадь – в мечущихся людях, ослах, полицейских и ученых. Скрип носилок и повозок с песком и водой.
- Давно? – осведомляюсь я у безучастного караульного.
- Четыре часа мало будет, – чистя горло спиртом из горшочка, булькнул тот.
- Почто ж не известили его всерассудность, без ИО?
- Кто ж посмеет отвлекать батюшку, когда оне тешатся литерацией?
- И то.
Я уже миновал сгорающего уродца, когда ухо уловило некое магическое слово, звуковым вертелом оно продело обе перепонки. Застыв, я попробовал различить. «Не… вер, Не-вер, Невер… Академик Невер погорел»… - этот рефрен перекрыл шум пламени.
Повернувшись к величественному крематорию, я дал волю смеху. Вот, значит, какой уход изобрел великий маргвинолог. Вот для чего ему понадобились спички! Теперь сразу два недюжинных дела на вашей совести, лже-академик Невер. Одно гнусное, второе достойное. Что ни говори, а двойная казнь в вертепе невежества: самого себя и пресловутой академии, – воистину великий шаг для великого шарлатана. Акт прозрения и мужества. Самоискупление состоялось.
«Чем крупнее открытие, тем неистовее критика, тем больше недоброжелателей. Но только у настоящего переворота враги ВСЕ. Сперва», – зачем-то вспомнился знаменитый афоризм из 13-го тома избранных сочинений Невера. Ту речь знаменитый академик произнес на церемонии вручения ему планетарной премии первооткрывателей имени С.Кунца Кобеля.
У этого пожара, подумалось мне, уж верно не найдется врагов, если список «за» избавить от членов теперь уже бывшей АНН – тоже отныне бывших членов, если члены бывают таковыми…
Свой учебный курс академик Невер закончил, дай бог каждому. Будь на голове фуражка, я, ей богу, снял бы ее, почтив прощальный жест кумира юности. К сожалению, кепка дневала в захудалом номере монастырь-отеля.
Похоже, Прескарен, время сматывать удочки. А не то, чур-чур, превратишься в марцилонского головастика. Нет слов, забавного тут выше крыши, но никогда не забывай про глазомер, особенно, при покорении вершин. Не упасть бы больно. Тогда забавно будет всем, кроме тебя.
- Привет, заезжий кавалер! – уха коснулся знакомый голосок.
Глянул вправо: так и есть, это было оно – старенькое «корыто» на чурбанах вместо колес. Ночной спасительницы за шторкой не видать, но я на всякий случай послал ей улыбку – кротко и виновато. И меня передернуло: первое, что вынырнуло из окошка, было трепыхающейся мышиной близняшкой на оттянутом ушке.
- Ну, зачем вы? – с сожалением вытягиваю я.
- Да так. Зачем вообще все эти вопросы, если честных ответов не дождаться? Даже с добрым утром. Это когда ты ждешь: «С добрым утром», а утро встречает раз светом, два светом, а то и проще: «Бывай, мол, сирота». Но я не корю. Никого, тем более, вас.
- Спасибо. И простите. У нас бы ничего не получилось. Я за себя отвечаю.
- А ответ не обязателен. Он ведь ни что перед шампанским и перед той янтарной капелькой из ангельского глаза, которую я не сберегла, уронив на подол. Тот лунный лучик до сих пор меня пьянит.
- Я не хотел бы больше слез. И вас я, если можете, поверьте, обидеть не хотел, ни за что. А получилось, ранил!
- Простите, постараюсь не расстраивать. - Она закрыла глаза, взволновав серьги из бывшей органики.
- Желаю вам встретить дело. Сразу станет легче.
- А я вам - любовь.
- Опять вы доказали, что лучше меня. Ваш дар – педагогика. Освойте его, а начните с супруга. – Самому стало стыдно за весь этот срам.
- Супруг мой слишком увлечен.
- Кем? Дамой или наукой?
- Вздор. На дам у него не осталось духа. На науку – ума, поскольку и не было. Нет, его идея-фикс – большая мода. Где он, как по-вашему, сейчас?
- Насколько я могу предполагать, в аптеке.
- Вы правы. А чем он одержим? Вовек не угадаете, вы же нормальный человек. А мой муженек-профессор выбивает партию дефицита, лишь вчера поступившего из страны каких-то Пнистых Пней.
- Случаем, не пномпеньских кастаньет из пузыря…
- Дальше не обязательно. Значит, и вы в курсе? Этого я и боялась. С самого начала. Верно, и бежали-то вы от меня из-за того, что я не носила эти побрякушки, - еще раз гневно тряхнув усохолстями на мочках, она зажмурила глаза. Молча, быстрым движеньем я даровал ее ушам свободу. Сушеные грызуны плюхнулись в лужу под колесом. Не раскрывая глаз, баронетка дрогнула и выгнулась барсом.
- Я вас… - она осеклась и раскрыла веки. – хочу спросить… У вас нет больше Шампанского?
Мои руки отразили бессилие. Много б ты отдал, Прескарен, за наперсточек шипучки. Не для себя! Она смотрела на меня, как бы ожидаючи чего-то. А я знал, но никак не хотел прочесть ее вопрос до точки: «Вы меня не…». Не… Многоточие… вслух было сказано другое:
- До свидания.
Внутреннее прочтение моего ответа сузило ее глаза. Карета тотчас тронулась. Оконный проем затосковал без лица, ее ручка потянула шторку. И тогда я вспрыгнул на подножку и нежно чмокнул пальчики – мизинец и безымянный. А перед самым поворотом соскочил. Ее рука недвижно свисла. На мгновенье. Потом карету засосал большой и серый угол… Я поежился. На душе было гадко. Гадко пахнущая рука легла на плечо.
- Бритый, - изучив мое лицо, констатировал приземистый стражник. – Прошу.
- Не стоит.
- Прошу.
- Куда?
- Под арест.
- Сегодня что, сажают за отсутствие щетины? – пытаясь шуткою уладить инцидент, я забываю: с кем шучу!
- Чего? Такого декрету покеда нету, – без искры иронии стругнул мужичок с алебардой. – Покеда велено огребать инородных. А кто брит, тот и не наш! Вот ты птица чужа, сразу видать. Приезжий!
Приезжий… Что за слово? Я приезжий. Везде, всюду, всегда. В этом мире я приезжий. Не свой. Чужой. Но и не птица для отлова и препровождения в клетку...
Противиться не стал. Видимо, заранее смирился с логикой такого исхода. Я, вообще, слишком законопослушен и благонамерен для этой поганой жизни. Слишком честен и откровенен. И раз уж выпало это, надо пройти, не теряя лица.
Вот так почтенный ИО Прескарена потопал с солдатиком. По следу визгливо засочился ржавый смех. У меня недурная акустическая память. И вряд ли она подвела: смех принадлежал леди Блажо. Неспроста. Эта дрянь маринует не только помидоры. Но, может, Прескарен, ты дал маху, давшись так вот сразу? Увы, мятежничать поздно: по носу полумесяцем выковалась дюжина полицаев. Мне ничего не оставалось, как выковать за поясницей две дули, глумливые, как снегири. «Ах», - вскрикнула старая кокотка, даже перед моим задом играя в юную камеристку.
С левого торца дворца под неприметной писулькой «АСТРОК» пряталась тюрьма. Пригибаясь, я впихнул себя в небольшой люк, служивший входом в кутузку. Палец в кармане нащупал ножик и погладил его почти любовно.
Продолжение следует:
Ученый принц и Орден Ноль-7 –
http://proza.ru/2009/09/09/1035