Трансмиссия

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ 


Я разрезала горло о край небес –
Из раны хлещет закат.

ГЛАВА 1

Я думал, что ушел от судьбы
И уснул на жертвеннике.


Один сон, недающий  покоя, мучает меня уже несколько месяцев. Хотя может быть, он был и раньше...  где-нибудь, когда-нибудь в другой жизни, в другой роли.
После спектакля я возвращаюсь в свою гримерку,  потный, возбужденный,  с бешено колотящимся сердцем, с цветами и со следами недавних поцелуев на щеках.
Закрываю на ключ дверь, сажусь перед зеркалом и начинаю стягивать с лица тонкую резиновую маску, а она приросла к вспотевшей коже и…
 Я рву ее, ругаюсь, и по рукам моим течет горячая кровь. Наконец, я срываю маску. И…
Я просыпаюсь.

… В тот день я впервые по-настоящему задумался о женщине. О женщине как о будущем, как о перспективах и о том, какие откроются возможности, получись у меня так сыграть женщину, чтобы не оставалось никаких сомнений, что я и она – суть одно и тоже. Но главное, я думал о будущем фильме «Женщина в песках» по книге Кобо Абэ, главная роль в котором, была обещана мне.
Пока всё складывалось как нельзя лучше – через год или чуть меньше Самуэль Тэрси пробьет финансирование проекта и вплотную приступит к отбору актеров.
Он не сможет отказать мне после успеха в спектакле «Сегуната» Романа Кабаева, на который знаменитый режиссер, по его собственному признанию ходил более девяти раз, только для того, чтобы любоваться на созданный мной образ. Все предварительные переговоры уже прошли, и если я не потеряю за это время форму, а я ее не потеряю, можно будет спокойно подписывать контракт и приступать к работе. Роль в фильме самого Тэрси – прекрасный старт для молодого актера. После него…
Жаль, никто не поставит для меня второй «Махабхараты». Нет, что я говорю – счастье, что не поставит, в противном случае, мне пришлось бы предъявить зрителю всю свою внутреннюю пустоту, свое неумение быть самим собой и от того страстное желание постоянно вживаться все в новые и новые образы.
Я актер – актер от Бога – абсолютно ведомый и послушный как вода, занимающая любую предоставленную ей форму.
Кому как, а лично мне куда интереснее втечь, вжиться, присвоить, сделать что-то по-настоящему великолепное, незабываемое, жизненное. Жить жизнью царей и героев, знаменитых убийц и любовников, нежели скучной и серой жизнью. Умирать в повседневности.

Интересно, почему мужчины актеры легко берутся за создание женского образа, а женщинам, как правило, это не удается? Я думаю, что это потому, что, как говорится в Библии, Бог сначала создал мужчину, а уж потом женщину. Причем, делал он ее из части тела того же Адама. То есть из материи  уже раз одушевленной и жившей. Этот факт кажется мне глубоко символичным.
Но, да не стану отвлекаться. Итак, я хотел сыграть женщину в фильме «Женщина в песках».
Естественно, что это должна была быть японка, по содержанию, по сути. Японки отличаются от всех остальных женщин, а эта в пустыне отличается от всех на свете японок.
Меня воротит, когда мужик начинает корчить из себя этакую  цыпочку. Непонятно, где они откапывают подобные экземпляры?
Не всякий трансвестит имеет в своем гардеробе обычные женские вещи, в которых можно пойти в магазин, побегать по дорожкам в парке. Нет! Подавай им праздник и только его!!! Вечерние туалеты, тонкое бельё, высоченные каблуки… Тоска…
Можно подумать, что все женщины – ****и.

Потратив месяц на перечитывание японской литературы, я обогатился только залежами мертвых черновиков, которые позже сжег у помойки во дворе. Всё не то.
Прекрасно выписанные образы проходили как бы вскользь, мимо меня, дразня воображение и не оставляя ничего кроме пустоты и обиды.
Для того, чтобы хотя бы повторить женщину, мне, кровь из носу, нужен был образец. Живой из плоти  и крови, со своими мыслями, причудами, амбициями, страхами. Для того, чтобы хотя бы продублировать. А я хотел залезть в нее, стать ею…
Слоняясь по городу в поисках подходящей натуры, я забрел в театральные институт на Моховой, где проходили открытые уроки театра «Кабуки», представления которого, я видел до этого в Александринке. Дурной театр – неправильный. Женщины играли женщин, а мужчины… Чем они там вообще в Японии занимаются, если отдали законное право – играть на сцене всё и вся женщинам?!
Так вот, там я наблюдал за стареющей японкой, как она кивала головой говоря «хай» – только женщины страны Восходящего Солнца могут так качать головой – радостно, услужливо и одновременно с тем, сдержанно и отстраненно. Нам показывали, как следует носить праздничное кимоно, и чем оно отличается от повседневного, кстати, мне представился  глубоко символичным тот факт, что нижнее кимоно шьется из самого обычного, дешевого материала и только его выставляемый напоказ воротничок – шелковый. Потом мы учились играть веером. Веер по-японски «сенсю».  Здесь  учительница похвалила меня, заметив, что я быстро учусь, и тут же стала показывать владение мечом, заставляя меня повторять за ней не очень сложный рисунок сценического боя. Я как всегда был послушен и позволял вертеть собой, как ей того пожелается, преспокойно наматывая на ус все то, что могло бы хоть как-то пригодиться мне в дальнейшем и, мечтая украсть после урока веер – единственно настоящий во всем этом театральном мусоре сиреневый веер.
Ну, вот урок и закончился. Нас – пятнадцать человек слушателей снабдили цветными проспектами с фотографиями актеров и пригласили на следующий день на занятие гримом. Непрерывно кланяясь, японцы, уложив по коробкам костюмы и реквизит, тоже покидали класс.
Я зашел в туалет, между делом слушая шаги и разговоры своих недавних соучеников и, выжидая, когда же, наконец, можно будет забраться в класс и добыть интересующий меня веер. К слову, я уже давно навострился отпирать замки без ключа, даже те, что являются задачкой с повышенной сложностью.
Это умение пришло ко мне во время подготовки к своей первой серьезной роли маленького вора из оперы «Приключение Оливера Твиста». Тогда еще двенадцатилетнем пацаном я сбежал из дома и шатался около месяца по вокзалам в поисках нужного мне образа. Как человек начисто лишенный способности выдумывать что-то принципиально новое, я интуитивно тянулся к осязаемым приключениям, находя их повсюду. Хотя жизнь бродяги, так же как и жизнь японской женщины, сами собой уже есть приключение.
Звуки в коридоре вроде бы стихли. Я вылез из своего убежища и, наладив кусочек проволоки, быстро отпер нужную мне дверь. Секунда на последний контроль,  не идет ли кто-нибудь по лестнице? – нет –  вроде тихо. Я прошмыгнул в комнату, бесшумно закрыв за собой дверь. В крови ощущался приливчик адреналина. Я подошел к коробкам, на одной из них лежала ксерокопия расписания программы открытых уроков проводимых японцами.
Я покопался в двух коробках, автоматически читая текст. Выступления уже закончились, значит можно надеяться только на пару лекций и выставку. Я наткнулся на веер и прочел о выставке одновременно. Причем – удача – далеко ходить не надо. Выставка располагалась этажом выше, судя по всему, прямо в коридоре. Я закрыл коробки, и, выйдя из класса, запер за собой дверь – еще недоставало, чтобы какой-нибудь охочий до сувениров студент покопался здесь после меня. И, как ни в чем не бывало, сунул веер под ремень брюк, прикрыв его сверху,  свитером. Этот жест – совершенно японский, хотя и не женский, порадовал меня.

ГЛАВА 2

Покажи мне цветок,
в котором уснуло лето.
Дождь.
И листья лицами
пали на землю

Выставка и правда проходила в коридоре. За стеклами стояли манекены, одетые гейшами и ведьмами. Рыжие, черные, белые с серебром парики чертовок  доходили до земли, кимоно  были расшиты удивительными цветами, на некоторых современные блески, стопы чуть-чуть скособочены внутрь как у красавиц с традиционных рисунков, у некоторых в руках бумажные веера.
Почему-то именно Япония – эта загадочная, непостижимая страна, всегда будоражила мое воображение. Возможно, это было связано с каким-то совсем уже детским впечатлением, или просто соответствовало складу моего характера. Но, я точно помню, что однажды на уроке истории в восьмом классе я буквально потерял сознание, увидев за стеклом шкафа маленькую репродукцию Накамуры, изобразившего знаменитую поэтессу и куртизанку Оно-но Комати в нежном лиловом кимоно с ракушкой в руках. В одну секунду вдруг захолонуло сердце, и красная пучина сна увлекла меня на самое дно.
Я очнулся в школьном медпункте. Помню запах нашатыря, коланхоэ на окне, и лиловатые, под  цвет заветного кимоно стены. Так, будто бы я вдруг очутился в объятиях гигантской поэтессы. Поэтессы-великанши.
Возможно, причиной моего недомогания стал заурядный авитаминоз. Но мама почему-то страшно испугалась, подняв настоящую бурю. В результате чего меня благополучно освободили от экзаменов. Так что я был не в накладе.
Но всё японское и особенно их женщины, по сей день, вызывают во мне череду самых невероятных чувств и желаний.
И еще почему-то японки, может по ассоциации с самой Оно-но Комати, подвергшей своего воздыхателя самой изящной, на мой взгляд, и жестокой пытке – условия Клеопатры на японский лад, кажутся мне преисполненными невероятной жестокостью, силой и оттого могуществом.
Что же касается самой картинки, то я ее больше не видел, как мне объяснили потом, мой отец, явившись в школу сразу же после визита мамы, сделал так, что репродукция Накамуры навсегда оттуда исчезла. Тогда я не предал этому особого значения.
Тогда…
Я обошел экспозицию. В конце коридора, там, где обычно стояло старинное зеркало, висело черно-золотое знамя. Два класса оказались открытыми. В них восковые статуи дам с набеленными лицами и самураев стояли прямо на полу, словно вели непринужденный разговор. Терпеть не могу восковые фигуры – никогда не знаешь – чего от них ожидать, а тут не было даже смотрителя. Поэтому я быстро обошел беседующих поганцев, к слову, лица у них были как раз такие, что одного взгляда хватит, чтобы понять: «Вот с кем наживешь беды как двумя пальцами об асфальт».
Усатый толстяк в ушастом шлеме, возможно сегун, например, вел себя и вовсе подозрительно. Можете смеяться, но в тот момент я был уверен, что он следил за мной. Во всяком случае, куда бы я ни рыпнулся, повсюду натыкался на его пристальный взгляд. Или может быть – это муки совести взыграли? Хотя странно, вроде, с чем с чем, а с этим проблем еще не было.
Во второй комнате экспонировалась всякая мелочь. Жаль – веера в этот раз лежали под стеклом. Но тут уже я бы не решился. Тем более, что вокруг снова стояли статуи. Только лица японок уже были  не набеленными, а кимоно казались попроще, хотя тоже очень красивые. Наверное, эти манекены изображали современных женщин, посещающих ту же выставку. Во всяком случае, одна из них в шелковом сиреневом кимоно склонилась над выставкой маленьких похожих на табакерки коробочек. Я подошел, почему-то стараясь двигаться как можно бесшумнее, и заглянул через плечо куклы. Да, тут было на что посмотреть, хотя ерунды тоже хватало. Одно слово – продвинутая раса в гостях у русских варваров, которым благо чтобы всё было японским, а дальше хоть трава не расти. А вот статуя явно заинтересовалась, так и вытаращилась на какой-то, отживший свое гребень. Небось, после выставки такое добро с собой не повезут, выбросят или подарят кому. Говно, да японское. Хотя – сами  не лучше – накупят пакостных матрешек, балалаек и будут счастливы. Россия!!!
Я так занялся своими мыслями, вот что значит «малый круг внимания»,  что некоторое время не слышал и не видел ничего вокруг. А когда очнулся, то испугался по-настоящему. – Манекен исчез. Я тупо озирался по сторонам, даже трогал пол в том месте, где стояла волшебная статуя – но ее не было! Чувствуя себя полным чмо, я сосчитал остальные манекены, потом рванул в соседнюю комнату – всё без изменений, и усач всё так же ехидно провожал меня глазами. «О Господи – что же это?!» Я вылетел в коридор, и тут только поймал взглядом удаляющийся сиреневый силуэт.
В одну секунду я был около лестницы и снова никого. И ни шороха – институт как вымер. Я постоял, не понимая, что же теперь делать,  возможно, загадочная японка услышала мои шаги и теперь затаилась выше или ниже этажом, и тоже выжидает, когда я уберусь ни солоно хлебавши. Мысленно прикинул планировку здания. Как ни поверни, на каждом этаже длинные коридоры и лестницы с двух сторон, так что хоть орел решка кидай. Но особо раздумывать не было времени, так что я рванул на четвертый и, пробежав мимо запертых аудиторий до конца коридора, вновь нырнул на лестницу и, спустившись до второго, не обнаружил ровным счетом ничего кроме местной трехцветной кошки.
Слышал, что японки в силу ведьмачества и особой зловредности характера могут иногда оборачиваться лисами «куницу», но вот чтобы кошками?.. Послушав еще немного тишину, я решил вернуться на выставку. Но только ступил  в коридор, с другой стороны, там, где глаз привычно ловил исчезнувшее зеркало, образовался сиреневый силуэт. Я молчал, выжидая, что же будет дальше, слушая свое предательское сердце. Возможно оттого, что оно стучало как трамвай, или  в этот день вокруг меня и вправду происходило нечто волшебное, не знаю, только я по-прежнему не слышал ее шагов. Как не слышал иной человек шагов своей судьбы. А она приближалась невесомая, прекрасная, нереальная… Или нереальным был я в своих поношенных джинсах и джемпере среди этой разряженной японской сказки. Я смотрел на  нее во все глаза, боясь пошевельнуться, и, чувствуя себя полным идиотом, еще бы и рот открыл, и слюни пустил. – Красота.
 «Хозяйка, посетившая своего раба».
Не знаю почему, но в этот момент мне хотелось, чтобы она шла как вечность,  а я бы вечность ощущал, как сквозь меня летят электрические разряды, а я бы вечность… мне хотелось прижать ее к себе, не обнять, а именно вжаться, втереться, как человек, желающий занять крохотную нишу для статуи. Мне хотелось влезть, ворваться, войти в нее, почувствовав на себе шелк ее кимоно и, еще интимнее, выпуклости на груди… своей груди.
Словом, я хотел, я страстно мечтал обладать этой женщиной настолько, чтобы стать ею самой. А она надвигалась, летела… плыла…
Когда японка подошла совсем близко, я чуть поклонился не в силах оторвать от нее глаз и прекрасно понимая, что от того, как я поведу  себя, будет зависеть всё. Она тоже чуть поклонилась мне, приветливо, и вместе с тем, застенчиво улыбаясь. Каким-то внутренним чувством я понял, что она не говорит по-русски, ровно, как и по-английски. Молчание начинало угнетать.
– Как вас зовут? – хрипло выговорил я. Понимая, что теряю ее, быть может, навсегда. Она не поняла, озабоченно вглядываясь в мое лицо.
 – …Я Костя. Я, – в голове возникло «Раб твой». Ткнул в себя. – Костя. Ты?.. – движение к ней.
– Судзуки, – улыбнулась женщина, коснувшись пальцем кончика своего носа.
– Судзуки-сан! – вспомнил я когда-то прочитанное.
Она улыбнулась.
– Хаджимемашите доздоёросику Костя-сан.
– Может кофе? Кафе? Ресторан?..
Выразительным жестом Судзуки показала рукой на экспозицию, а потом на свои часы. – Умная девочка. А я, зато полный болван. Решил, что такую выставку оставят без догляда. Идиот.
– Может, покажешь выставку? Ну… экскурсия… туристо… А?..
На последних словах Судзуки еще раз улыбнулась и, поклонившись, предложила жестами следовать за ней Ираша имасе  Костя-сан.
Я был счастлив. Моя принцесса уводила меня в свою сказку. Наконец-то! Мы миновали коридор и оказались в первой комнате с придворными. Усач глядел теперь на меня с какой-то затаённой ревностью. Судзуки чувствовала себя не менее скованно, чем я сам, возможно, она хотела что-то объяснить, но тоже не знала как.
– Это самурай? Сегун ? – помог я ей, ткнув в ненавистную фигуру.
– Хай! – восторженно ахнула Судзуки, удивленно, и вместе с тем восхищенно уставившись на меня своими обалденными карими глазами. Я сразу же признал японок самыми лучшими женщинами в мире. Хотя, что я говорю, я же это всегда знал. Во всяком случае, в этот момент я был готов отдать ей все, что у меня когда-либо было. Так развезти мужика!.. Слава богу, что у меня как раз ничего существенного и не было, только краденый веер впился в живот.
… А это гейши? – спросил я, и тут же на нежное лицо Судзуки словно набежало облако. Она покраснела и съёжилась. Я допустил ошибку, взявшись рассуждать о таких предметах с порядочной женщиной.
Смешавшись, я не знал что делать. Извинился, но  поняла ли она? Я терял свою мечту. Не зная  что предпринять, я достал из-за пояса веер и протянул его японке. Глаза Судзуки округлились, быстро, прищелкивая языком, она затараторила что-то…
–… Да вот здесь, – начал совсем уж по-дурацки оправдываться я, тыча пальцем куда-то в пространство. – Точно лежал и только меня и ждал.
Она опять начала кланяться, видимо и правда, хорошая вещь.
И тут на лестнице послышались шаги, и вскоре нас окружила толпа нагулявшихся по городу японцев.
Я был вынужден уйти.
Явившиеся мне чары прекрасной женщины вдруг щелкнули раскрывшимися наручниками и отпустили меня.
Почему я сказал – «наручники», а не «оковы»? Почему не девяносто девять ночей поэтессы? Странно…

ГЛАВА 3

Учитель сказал мне, что стены неприступны,
но взгляд его мне указал калитку.
Думаю, что все началось именно с этой встречи, с Судзуки, которой я какое-то время откровенно бредил. Попрощавшись с женщиной своей мечты, я отправился в театр, так как в этот день у меня был вечерний спектакль, причем, шел не к началу, как обычно, а аж на целых три часа раньше времени. Зачем? А бог его знает, захотелось уединиться. Поколдовать немного с японским гримом, сделать его так, чтобы не просто стать похожим на абстрактную японскую женщину, а на мою новую знакомую.
В радостных чувствах я прошел через служебный вход, кивнув охраннику, поднялся по узкой лесенке на четвертый этаж, и…
Меня насторожил тот факт, что дверь в мою гримуборную была приоткрыта, тогда как я точно помню, что запирал ее. Несмотря на мой, по актерским меркам, достаточно юный возраст, администрация театра сочла возможным выделить мне отдельную гримерку, так как я играю главные роли  почти во всех спектаклях, и использую настолько сложный грим, что пихни меня во время подготовки к спектаклю кто-нибудь под локоть, и я уже не смогу ничего восстановить.
Я остановился и прислушался. С одной стороны, это могла быть обыкновенная уборщица, которая отчего-то взялась  делать уборку в моей берлоге до спектакля, а не как это обычно бывало после. С другой…
Я рывком открыл дверь. У гримерного столика темнела согбенная фигура человека в черном трико и черной толстовке с капюшоном.
При моем появлении незнакомец инстинктивно отпрянул от стола, и резко повернулся в мою сторону. Его лицо было закрыто черной материей до самых глаз, стиль «а ля русский ниндзя». Незнакомец сделал волевой пас рукой, прошипев при этом:
«Ты меня не видишь».
– Еще как вижу! – от такой наглости, я, было, опешил, но тут же взял себя в руки, и попытался схватить чужака за капюшон.
– Спать! – по-змеиному прошипел ниндзя, для верности шарахнув меня шокером. Больно, сука. По всему телу пробежала кавалькада мурашек, и я повалился на пол, выделывая пляску святого Витта.
Мой обидчик ловко перепрыгнул через меня, и был таков.

Я очнулся за час до спектакля, когда в мою гримуборную зашла наша костюмерша Оленька, с которой мы были дружны. Обнаружив меня на полу без сознания, она привела меня в чувства, и, усадив на топчан, сварила свежий кофе.
Руки тряслись довольно-таки сильно, так что пришлось прибегнуть к помощи штатного гримера. Сам я ни по чем не справился бы со своим лицом – то есть лицом Горлума, которого я играл уже второй год в спектакле «Хоббит и волшебное кольцо».
Но да это после.
А тогда, едва разлепив веки, опираясь на плечо доброй Оленьки, я добрался до гримерного столика, на котором лежал сценарий «Женщины в песках», переведенный для меня на русский язык.
 – Господи! На все твоя воля. Неужели промышленный шпионаж?! Этого еще не хватало. Нужно немедленно звонить в Нант Самуэлю Тэрси.
Мысли в голове путались. Я как-то отыграл первый акт, и, связавшись с Францией, рассказал секретарю Самуэля о проишедшем.
Хотя, с другой стороны, ума не приложу, кто у нас может копать под режиссера живущего и работающего во Франции, под французского режиссера, которому до России нет ровным счетом никакого дела. Ну, положим, кто-то из наших продюсеров сопрет присланный мне сценарий. И что?.. получат они финансирование быстрее Тэрси? Заманят для участия в съемках самого маэстро? Как-то будут шантажировать его?
Нет, нет и еще раз нет. Потому что, все это нелепо.
Значит, подкоп идет не под Тэрси, а под меня лично. Кто-то не хочет, чтобы я играл в «Женщине в песках», настолько не хочет, что даже нанял человека, чтобы тот покопался в моих бумагах.
Я открыл верхний ящик стола и тут же понял свою ошибку. По наивности, я решил, что влезший ко мне мужик хотел похитить французский сценарий, в то время, как он планомерно копался во всех моих бумагах, ища что-то.
Рассеянно я рассматривал какое-то время свои записи, пытаясь догадаться, что именно заинтересовало моего черного гостя. В ящике хранились только записи относительно сыгранных мной ролей, а так же образы людей, с которыми я когда-либо имел дело. Последний материал я собирал для того, чтобы при случае использовать черты реальных людей для создания новых сценических образов.
Мой поиск приостановил монотонный голос помощника режиссера по внутреннему радио вызывающего меня на сцену.
Я быстро добрался до сцены, где вошел в правую кулису, ожидая своего выхода. На сцене добряк Бильбо Беггинс как раз нашел мое заветное колечко, и припрятал его к себе в карманчик. Я вздохнул, и подобный огромной ящерице, пополз на сцену. Эту плавную и, одновременно с тем, отрывистую походку, я частично списал с варана, которого наблюдал в сафари-парке в Турции. При моем появлении в зале раздались аплодисменты. Совсем забыл, на сегодняшний спектакль я пригласил своих друзей. Желая ответить им, я потянулся, и, скорчив умильную рожу, подпрыгнул, на манер лягушки, приземлившись в пол метра от Хоббита, на единственной пригодной для таких трюков кочке. Остальные были фальшивыми и непременно сломались бы под моим весом.
Приземление вышло довольно эффектным, одно плохо, теперь несчастный Бильбо был вынужден говорить весь свой текст, стоя спиной к зрителю. Чего кореш никак не собирался делать. Поэтому он обошел вокруг меня, показывая себя со всех сторон, после чего, занял аккуратно ту точку, в которой, по мизансцене, должен был стоять я.
Кстати лучшее по световой заливке местечко. Я бросил на него оценивающий взгляд. Толстенький Хоббит убойно смотрелся в луче зеленоватого света, изначально предназначенного для меня. Но да сам же себе и напортил, что теперь жаловаться.
Бильбо открыл было рот, чтобы спросить меня, кто я такой, как вдруг мне показалось, что на мгновение на его макушке неизвестно откуда появилась пушистая шапка. Бильбо заорал, пытаясь скинуть ее. Шапка сорвалась и с громким мяуканьем побежала по сцене. В зале засвистели, послышались крики и смех. Бильбо повалился на колени, его лоб и правая щека были рассечены. Я подлетел к нему, стараясь отнять его руки от лица. Вся морда его была в глубоких царапинах, правое веко разорвано, оттуда сильно лилась кровь. Следовало зажать чем-то рану, но у меня не было вообще ничего. Я прижал голову вопящего от полученного шока и боли приятеля к своей груди, думая только об одном, сумеют ли врачи сохранить ему глаз или нет.
Я скорее услышал, чем увидел, как закрывается занавес, и в ту же секунду со всех сторон раздался топот и стук, на сцену бежали люди. Кто-то оттащил меня от пострадавшего. Мои руки, костюм, лицо были залиты кровью.
Потрясенный, пожалуй, не менее чем мой приятель, я стоял какое-то время в шаге от него, наблюдая за тем, как наша медсестра накладывает повязку. Потом приехали врачи скорой.
На негнущихся ногах я добрался до своей гримерки и рухнул на стоящий там топчан.
Ну, что за ужасный день! – пронеслось в голове.

ГЛАВА 4
Я знаю свой путь –
Он до горизонта.    
            
Явившаяся почти тут же медсестричка обследовала меня и не найдя никаких повреждений сделала успокоительный укол, велев не вставать как минимум час.
Прослышавшей о свалившихся на меня сегодня треволнениях, директор зашел на огонек, притащив с собой подарочную бутылку «Хэнэси». Для особого случая, по всей видимости, припасал, но, что уж тут поделаешь…
Мы выпили по пятьдесят грамм, и я постарался поскорее выпроводить его, ссылаясь на усталость. Лежа в темноте, я еще раз сопоставил визит «ниндзя» и свалившуюся с колосников кошку, не сама же она, в конце концов, туда забралась. Могла, конечно, с нее с кошки станется, но только я нутром чуял, что животинка тут не при чем. А подняла ее на верхотуру, и сбросила оттуда  вполне человеческая тварь.
Да. Кто-то отчаянно не хочет, чтобы я играл в «Женщине в песках». Кто-то нанял незнакомца, который сначала проник в мою гримерку и нашел там сценарий, после чего этот кто-то понял, что я уже получил роль, и теперь, для того, чтобы  Тэрси сам отказался от меня нужно, чтобы я перестал подходить для этой роли.  Самый простой способ – изуродовать. Например, сбросить на голову кошку. Кошку держали над сценой, причем как раз в том месте, где по мизансцене должен был стоять я. А упала она на голову другого актера, только потому, что мы поменялись местами.
Все складывалось плохо, если не сказать, очень плохо. Я мысленно перебрал всех наших молодых актеров, но не нашел ни одного пригодного на главную женскую роль в фильме «Женщина в песках». Впрочем, это мог быть не сам конкурент, а, скажем, его родственник или родственница. Или человек, которого специально подрядили для этой подлости.
Впрочем, это мог быть просто завистник, которому ничего не светило бы, в случае если я попаду в больницу, так, испортить карьеру молодому и весьма успешному собрату по искусству. Сделал гадость – в сердце радость.
Меня трясло. Пришлось выпить еще грамм пятьдесят. Впрочем, на этом и остановился, еще не хватало напиться и остаться ночевать в театре. После сегодняшнего – это место уже не казалось мне спокойным и тихим.
Я уже почти было собрался выйти на улицу, как в дверь просунулась рыжая головушка Игорька Сазонова, игравшего в сегодняшнем спектакле роль одного из эльфов.
– Извини, не отвлекаю? – Игорек скорчил умильную гримаску, и, не дожидаясь приглашения, вошел в комнату и плюхнулся на стул. – Слушай, Костя, я вот чего, домой собрался, а зонта нет. Представляешь, там ливень, а у меня только ветровка. У тебя случайно нету чего-нибудь голову прикрыть?
Я сел на топчане. Зонтик, безусловно, был, но только и я сегодня как на грех без машины. Прочитав мои мысли, Игорек втянул голову в плечи и засеменил к двери.
– Да стой ты, зонтик действительно один, но есть еще куртка с капюшоном, так что, как-нибудь добежишь до метро.
Я кивнул в сторону висящей на гвоздике черной короткой куртки от Дольче Габано. В прошлом году привез с гастролей, и почти что не носил.
– О, спасибо, друг! Выручил! – Игорь подхватил с гвоздя куртку и тут же облачился в нее. – Супер! – он покрутился перед зеркалом, надевая и снимая капюшон.
Дорогая вещь чудным образом преобразила Игорька, сделав его зримо выше и благороднее что ли. Я встал рядом с ним. Чудесно. Я и раньше частенько видел действие чудесной магнии, на которую способны действительно дорогие и стильные вещи. Но то, что рыжее солнышко Игорек, которому, по меткому замечанию нашего помрежа, одних только Гаврошей играть, вдруг сделался на столько красивее и привлекательнее, что я всерьез начал задумываться, при случае рекомендовать его в качестве моего дублера на «Фигаро». Почему бы и нет. Мы с Игорем почти одного роста, оба достаточно стройные, у меня светлые волосы, у него рыжие. Так что, если замазать дурацкие веснушки, и немного поработать над пластикой, вполне даже может получиться.
К тому же он – Игорек – человек не просто добрый и незлобивый, а, скорее всего, за всю свою жизнь ни разу и мухи не убивший. Какие там театральные интриги – да он таких слов-то поди не знает. Зачем ему, когда вокруг одни только доброжелательные взгляды, сюсюканье и мусюканье. Ведь он Игорек рыжее солнышко и талисман для всей труппы. Рядом с ним просто хорошо и приятно находиться, не то, что общаться и дружить.
Расчувствовавшись, я чуть было не подарил ему дорогущую куртку, в последний момент поймав себя на почти непреодолимом желании опекать Игорька, даря ему красивые вещи и всячески стараясь сделать ему приятнее. Говорят, что точно такие же мысли приходили на ум почти что всем, кто когда-либо общался с рыжим солнышком. Вот ведь человеку счастье – все его любят, все холят и  лелеют.
Наш режиссер Валерий Михайлович Флотский взял его в театр с последнего курса, на Ленфильме помрежки постоянно подкидывают халтуру, гардеробщицы пришивают ему пуговицы и гладят одежду, соседки по коммуналке бесплатно кормят и с собой дают, чтобы «ребеночек» не дай бог не отощал.
Силен – черт! Даже меня проняло!
Не желая еще больше попадаться в сети «Солнышка», я сослался на какие-то дела и остался в театре, в то время как облачившийся в мою куртку Игорек должен был отправиться на метро. Не очень-то ему это понравилось, небось, думал, что если выйдет вместе со мной, то я возьму тачку и его, сладенького, аккурат до дома довезу.
Я постоял немного перед дверью, дожидаясь, когда в коридоре смолкнут шаги Игорька, после чего бесшумно вышел из гримерки, заперев за собой.
Сразу же выходить на улицу было опасно, так как Игорь мог поджидать меня у выхода, я вынул из кармана пачку «Мальборо» и закурил. Выждав пару минут, метнул окурок в урну и пошел к вахте.
Звук удара, скрип тормозов и крики заставили меня приостановиться. Двери служебного хода распахнулись и, влетевшая в помещение актриса Алла Малинина завизжала, что только что машина сбила человека.

ГЛАВА 5
Написав портрет прекрасной Ады,
Художник уродует женщину.
Теперь ее не украдет старость,
А красота останется на картине.

Увидев меня, Малинина попятилась и упала бы, не поддержи ее полнотелая буфетчица, ввалившаяся в здание театра вслед за Аллой Викторовной.
– Убили, убили, – шептала Малинина, закрывая ладонями лицо.
– Да кого убили? – вахтерша, наконец, вылезла из-за своей конторки и подскочила к Алле Викторовне.
– Костю нашего убили. Вот его убили! – завизжала пуще прежнего Малинина и засмеялась, показывая на меня пальцем.
– Точно его. Или, может не его, но мне показалось, что Костю задавила машина. А теперь он жив и здоров, – попыталась внести свою лепту ясности буфетчица.
– Да что там произошло? – из театра к служебному ходу уже спешили режиссер и двое работников сцены. – Кого убили. Костю? – наш режиссер Валерий Михайлович кинул взгляд в мою сторону и остался с открытым ртом и отвисшей челюстью.
Я хотел было что-то сказать, но тут до меня дошло и я вылетел на улицу.
Начало смеркаться, первое, что я увидел, была толпа народа, скопившаяся вокруг чего-то или кого-то лежащего на пешеходном переходе. Вокруг моей куртки от Дольче Гобано и человека в ней. Подумалось, что еще в гримерке я отметил, что, надев мою куртку, Игорек в ней стал даже немного похож на меня. Ноги Игоря были перекрещены и как-то странно не правильно загнуты – точно он был не человеком, а куклой.
Господи! Что же это! Я не видел лица, потому что Игорь лежал ничком, но я смотрел на эти вывернутые ноги и не мог решить, вернуться ли в театр или отправиться домой.
Кто-то дотронулся до моего плеча, и в следующее мгновение, я уже послушно брел обратно к служебному входу.
Какой ужасный день!
На вахте пахло валерианой и еще какими-то каплями. Валерий Михайлович вложил мне в руку стакан, но прежде чем принять лекарство, я несколько раз ударился о стекло зубами.
– Вам лучше посидеть здесь немного, Костя, – Валерий Михайлович слегка встряхнул меня за плечо, по соседству буфетчица и вахтерша пытались привести в чувство все-таки потерявшую сознание Малинину. – Мы вызвали милицию, и возможно они захотят опросить всех свидетелей.
– Но я же не видел, как все произошло. Я был здесь. Вот дамы все видели – они и есть свидетели, а я что, – я попытался встать, но ноги отказались слушаться.
– Все так, но, я думаю, милиции будут интересны любые детали, – Валерий Михайлович подошел к вахтерше и что-то шепнул ей на ухо.
Я решил не спорить. В конце концов, совсем не хотелось идти сейчас мимо трупа Игорька.
Вместе с Валерием Михайловичем мы поднялись в мою гримерку, где выпили по сто. Разговор не клеился.
– Возможно, это не мое дело, Костя, – Валерий Михайлович покраснел, вертя в руках пузатый бокальчик. – Но, вам не кажется, что сегодняшняя кошка и смерть Игоря как-то связаны?
– Что? – не понял я.
– Мне сказали, что еще раньше, кто-то покопался в вашей гримерке. И что же – ничего не унесли?
– Должно быть, не успели, – я сжался, понимая, что дотошный режиссер уже давно провел параллель между сегодняшними событиями, так что я чувствовал себя загнанным в угол.
– Что происходит Костя? – Валерий Михайлович поднялся, поправляя идеально сидящий на нем пиджак. Шестидесятилетний Флотский Валерий Михайлович, был более похож на оперного баритона, нежели на режиссера театра. Таким важным и красивым он был. Любимец дам, он обожал очаровывать, и частенько очаровывался сам. Внешне похожий на актера Александра Ширвинга, он всегда был прекрасно причесан, его густые черные волосы были ухожены, и над правым глазом светлела седая прядка, придававшая Валерию Михайловичу еще больше очарования.
– Что происходит Костя? – Флотский заботливо заглянул мне в глаза. От этого взгляда, а точнее от его заботливого владельца хотелось  бежать на край света.
– Сам не знаю, – я пожал плечами.
– Сначала кто-то копается в ваших бумагах, – Валерий Михайлович прошел к гримерному столику, и выразительно взглянув на меня, открыл верхний ящик. – В этих?
Я кивнул.
– Вы получили выгодное предложение? – Валерий Михайлович пролистнул сценарий, зачем-то поднес его к носу и вдохнул запах. – Прекрасно. Рад за вас.
Я смущенно отвел глаза.
– Это только через год, поэтому я ничего и не говорил.
– Да. Я понимаю, – режиссер посмотрел на меня полным теплоты взглядом, – все равно, что бы ни говорили наши сплетники, я рад за вас. Впрочем, продолжим. После, на спектакле, кто-то сбрасывает  с колосников кошку. М-да, весьма старый способ, применяемый в дореволюционных театрах обычно с тем, чтобы изуродовать примадонну. Как говориться, мужчину украшают шрамы, а вот женщину, – он выразительно посмотрел на меня. – Вы же собираетесь играть даму. Я правильно понял? И, наконец, одев вашу, мой друг, куртку погиб человек. Как я понял, это ведь та самая модная штучка, каких нет больше ни у кого из наших. А в этой куртке Игорек, царствие ему небесное, был очень похож на вас.
Добавьте к этому, что, когда вы не на машине, вы всегда выходите именно со служебного входа, и переходите улицу на этом переходе. Так?
Отпираться было бесполезно. Я смотрел во все глаза на Валерия Михайловича, ожидая его приговора.
– У вас есть какие-нибудь предположения относительно того, кто мог все это сотворить? – в пол голоса осведомился он, продолжая буравить меня взглядом.
– Честное слово нет, – меня трясло. Зубы отстукивали предательскую чечетку.
– Тогда я вам вот что скажу. Костя – найти человека, который проделал или организовал все это, будет ох как нелегко. А вы, вы молодой и талантливый человек. Я понимаю, до начала съемок у вас еще целый год, но боюсь, что если дело в этих самых съемках, то до них вы можете элементарно не дожить. Судя по интенсивности сегодняшних событий, вас изуродуют или убьют в самое ближайшее время.
Я выдержал взгляд, даже не поморщившись.
– …Иными словами, на вашем месте я бы подумал, что вам более важно роль в «Женщине в песках» или…
– Или моя жизнь! Хотите, чтобы я отказался от лучшего проекта в моей жизни! Чтобы я струсил, а потом жалел всю оставшуюся жизнь, чтобы я…
– Нет, что вы, – Валерий Михайлович поспешно поднялся и взял меня за руку. – Я хотел сказать, что вы выбираете – роль в фильме самого  Самуэля Тэрси  или работа в театре? Иными словами, я хотел предложить вам взять отпуск, скажем на полтора, два года – так как спокойно работать, по всей видимости, вам все равно не дадут. Вы откажетесь от всех спектаклей, что конечно ударит по театру, но, да и бог-то с ним. Как-нибудь выкрутимся. Главное, чтобы вы сохранили жизнь! – он вздохнул. – Вы возьмете отпуск или уволитесь из театра и поедите туда, где вас никто не знает. Затаитесь на год и…
– И потеряю форму!
В дверь постучали, хорошенькая секретарша директора Светочка, сообщила о том, что прибывший следователь хотел бы задать нам с Валерием Михайловичем несколько вопросов.
– Сейчас идем, – крикнул через дверь Валерий Михайлович, и, развернувшись ко мне, зашептал.
– Езжайте в деревню, на дачу к кому-нибудь из друзей или к дальним родственникам, спешно возьмите горящую путевку, с заграничным-то паспортом у вас все в порядке. Запутайте следы, так чтобы никто, слышите вы, никто не знал, где вы находитесь. Спрячьтесь и спокойно готовьтесь к своей роли. Переоденьтесь женщиной, в конце концов. Вы же актер! Попробуйте пожить женщиной в каком-нибудь Мухосранске. Поглядите, как эти самые женщины живут, как ходят по магазинам, знакомятся на улицах, пьют кофе в кафе. Войдите в мир женщин – но так, чтобы окружающие не знали, что вы на самом деле мужчина. Черт возьми! И, если выдержите хотя бы несколько дней, считайте, что вы на правильном пути.
Он весело хлопнул меня по плечу.
– Не бойтесь, Костя, главное, ничего не бойтесь. – Если вас преследовали из-за того, что вы занимаете все ведущие роли в театре, вас оставят в покое, едва только вы уволитесь и уберетесь отсюда. Если злоумышленник или злоумышленники взяли себе целью помешать вам сыграть во французском фильме, они будут искать вас, но не найдут, если вы сделаете все так, как я вам сказал.
– Но… это может показаться трусостью… – я понимал, что Валерий Михайлович совершенно прав. Но еще не мог решиться воспользоваться его советом.
– Да, какое вам дело, что о вас подумают?! Вам сейчас нужно выжить, а не раздумывать, как это будет выглядеть. Впрочем, наймите охранника или…
Я протестующее замотал головой. В дверь снова постучали.
– Хорошо. Я возьму отпуск с завтрашнего дня, – мы одновременно поднялись и направились к двери. На пороге стоял невысокий человек в джемпере с блокнотом в руках.
Валерий Михайлович пропустил меня первым давать показания, попросив, зайти к нему после разговора с дознавателем.
Когда я поднялся к нему в кабинет, передо мной был положен лист бумаги, на котором я тут же под диктовку начальника написал заявление о предоставлении мне бессрочного отпуска.

ГЛАВА 6
Бритва перерезала вены
Перечеркнула жизнь.

Из театра я вышел через главный вход, немало удивив этим скучающих на своем посту охранников.  Но, что делать, идти мимо перекрестка, на котором только что погиб Игорек было невыносимо. Дождь уже закончился, но я все равно взял машину.
Из театра я забрал только сценарий. Никто кроме Валерия Михайловича не знал, что я ушел в бессрочный отпуск, а значит, было глупо привлекать внимание к своей скромной особе. Решив, что остальные вещи может днями забрать отец, я расслабился на заднем сидении машины, раздумывая, что же теперь делать.
А действительно. Что сделал я? Да ничего. Сбежал! Сам отказался от лучших ролей в театре, сдал позиции.
С другой стороны, Валерий Михайлович, безусловно был прав и думать мне следовало о том, чтобы непросто дожить до начала съемок, но и прийти на них не искалеченным и вполне подготовленным.
Что он еще предлагал – уехать куда-нибудь, где меня бы ни кто не знал, и попробовать пожить как женщина. Абсурд, – я закурил. – Хотя, почему абсурд. Если я поселюсь в каком-нибудь маленьком городе, как молодая девушка, устроюсь там на работу, заведу подружек и поклонников… одно дело играть женщину на сцене, другое в жизни.
Меня лихорадило. Теперь я не просто видел свою цель, я буквально осязал ее. – Создать идеальный образ женщины. Такой достоверный, какого еще не знала бы сцена. Женщиной без вопросов и условностей. Такой, чтобы ни кто даже на секунду не усомнился в ее природе.
Вот для чего я ушел из театра, вот для чего взял год на подготовку. Не потому, что испугался, что меня собьет машина или кто-нибудь подсыплет яд в кофе. Я… мороз по коже!
Итак, цель ясна. Остается выработать план действий.
Для того, чтобы создать образ женщины – нужно переодеться женщиной и войти в женский коллектив. О том, что женщины ведут себя друг с другом не так как с мужчинами, я знал, но теперь следовало перейти от теории непосредственно к практике. Как это сделать? Например, устроиться на работу в женский коллектив. Лучше в женскую труппу, танцевальное шоу, модельное агентство. Словом, в ту область, в которой я что-то соображаю.
Для того чтобы создать образ не просто женщины, а японской женщины, мне необходимо видеть этих самых японских женщин. Наблюдать за ними, копируя манеру поведения, походку, голос. Общаться с японками и японцами, причем в естественной для них среде. То есть – в Японии.
Вывод – я должен ехать в Японию.
Выстроившийся в голове план был настолько прост, что казался нереальным: я должен поехать в Японию, переодевшись женщиной. Поехать работать на несколько месяцев, а не взять недельную путевку. Много ли можно рассмотреть за неделю?!
Что для этого нужно? Раздобыть документы, вклеить в них свою фотографию в парике и гриме. Отправиться на кастинг, получить приглашение и, собственно поехать в Японию.
Думаете не реально? Ничего подобного!
Консультировать меня в этом вопросе вызвалась Танька, которая шесть раз уже ездила в страну Восходящего Солнца танцевать и заниматься консумацией, и, уйдя с хорового, без проблем поступила на восточный факультет.
Выложив ей всё начистоту, я получил интересующие меня сведения.
Во-первых: при наличии паспорта и загранпаспорта шанс побывать в Японии есть практически у каждой, если ты конечно не старуха, не уродина и не полная дура. Я же в женском гриме просто куколка.
Во-вторых: никаких медицинских справок не требуется, а значит, мой пол не будет обнаружен.
Настоящие сложности начнутся только в Японии – но если я до нее доберусь: представьте, кастинг, девчонки, консул, таможня… – всех обманул, всех очаровал. С точки зрения актерского мастерства – считай, что «Оскара» заработал.
Еще существует, как выяснилось, странный феномен власти надо мной японской женщины, но да никто ведь не говорит, что так будет всегда и абсолютно со всеми японками.
Жить придется в комнате с другими девушками, и если они узнают, что среди них парень – могут и обидеться, и, обидевшись настучать.
Поняв, что я не шучу и настроен более чем серьезно, Танька позвонила в пару знакомых фирм, отправляющих девушек на работу за границу, и они пообещали сообщить, когда и где будет проходить ближайший кастинг.
Я уговаривал Таньку поехать со мной, и если что, прикрыть. Но она только покрутила пальцем у виска, и ничего больше не объясняя, расстегнула мне молнию на  брюках и недолго, но очень даже эффективно повозившись там, извлекла мой набухший и вздрагивающий член и, ловко работая языком и губами, присела на корточки.
«Я вместо микрофона…» Интервью закончилось.

С паспортом дела обстояли и вовсе просто. Есть у меня, на Елезаровской, вспомнить противно, сестра. Почти совсем уже сторчавшаяся дурная оторва. Внешне мы похожи. Во всяком случае, если ее помыть, причесать, подкормить, да подлечить –  еще совсем даже на человека может быть похожей. Короче на ее первую фотографию в паспорте я больше похож, нежели она сама. Так что забрал ксиву и поехал новую фотку вклеивать, да загранпаспорт заказывать. Дуре сунул сотню, чтобы не возникала. Она, конечно, было, заскулила, мол «хотя бы полтинничек накинул, на дозу не хватает». Тоже мне нашла лоха. Не кокс же она – принцесса помоечная в самом деле потребляет, а на спиды ей вполне должно хватить. А вообще, это конечно не мое дело, куда Катька деньгу засунет, куда применит, только лично я наркоту в любом виде терпеть не могу. И не то, что на дозу дать, а даже говорить о такой гадости не собираюсь.
– Костя! – окликнула она меня уже на лестнице, – С-стой. Может, не увидимся. Может…
– Лечись, – бросил я, и уже почти что бегом вылетел из подъезда. А она осталась. Не плакать, ныть так скверно, что с души воротит. До чего же себя нужно было довести.  Дура!
Наши родители развелись, когда мне было одиннадцать, а Катьке двенадцать. И всё.
До этого мы здорово дружили, она вообще была что надо – пела, на скрипке играла. Дура, до  чего себя довела!
А через год я ушел из дома. Мать потом меня поняла, ну когда всё толком объяснил про Оливера, и то, что я должен был сам попробовать жизнь беспризорника. Поняла. После развода я с матерью жил. Отец забрал к себе Катьку – он же певец. Вот и подумали, что сестре так легче будет пробиться, но что-то у них там не срослось. Соседка говорила, что когда я пропал, Катька меня повсюду искала – жила у подруг или где придется, потому, что не было смысла каждый день к отцу с Поклонной горы ездить. Одноклассников моих переполошила, всех заставляла меня искать. Вот тогда и пристрастилась к травке, а потом и что похуже.
Вернулся. Слезы, ругань, приветствия, Катька белая как смерть, а глаза пустые и этот вой!.. Вой слабого человека, слабого потому что вой этот не прекращался. Скулила и выла сидя в моей комнате на полу. Я даже подумал тогда, что она свихнулась. А потом уже не до нее было. Я репетировал «Приключение Оливера Твиста». И всё.

ГЛАВА 7

Ты проходишь сквозь время,
и уносишься, оставленный жизнью,
в океане вечности.

Дни шли за днями, обычно, когда надо играть женские роли я пользуюсь париками, но тут совсем особое дело и я начал отращивать волосы, завязывая их днем в хвост.
Один раз наведывалась Катька. Очень довольная собой она притащила мешок сэконд-хенда. Наверное, рассчитывала продать, но я раскрыл шкаф, где висело всё мое богатство, и она вроде отвяла. Мы поболтали немного, и я выпроводил ее на улицу.
– Ты мне хотя бы пиши, – напоследок попросила сестра, и лицо ее сморщилось, как перед воем.
– Конечно, – соврал я. Думаю, что она тоже не поверила. Мы расстались. 
Печальное зрелище – женщина, потерявшая в себе женщину.

После отшелушивающейся маски моя кожа сделалась необыкновенно нежной, и это только цветочки. Думал сделать лазерную депиляцию на лицо, но как тогда быть со следующими ролями? Не собираюсь же я на всю жизнь оставаться женщиной. Параллельно снял зальчик недалеко от дома, где и тренировался на шесте. Все-таки специфика есть специфика, и если дорога в Японию лежит через конкурс, следовательно я должен был не просто выступить на нем, а показать настоящий класс.
«Тем, кто не знает японского и не очень способен к языкам, лучше уметь хорошо танцевать». – Внушала по телефону Танька.
Так что я расстарался, занимался сам и с тренером по шейпингу.

Кастинг состоялся приблизительно через неделю после моей первой консультации у Татьяны и прошел на ура. Я хоть и мужик, но ведь профессиональный актер, со мной же за места под восходящим японским солнцем бились в лучшем случае, возомнившие себя танцовщицами, бухгалтерши и учительницы младших классов. По крайней мере, танцевали они ужасающе.
Так что я, не напрягаясь, прошел в финал и получил гран при, в виде контракта на работу в клубе «Венус» города Нагойя Японии, который тут же и подписал, воспользовавшись документами сеструхи.
Собеседование, консульство – нет проблем.

Девочки, с которыми я еду кажутся вполне благополучными и приличными. Разговаривают о выпечке, клятвенно обещают  друг дружке обмен рецептами, договариваются о том, кто какую книжку с собой возьмет. Я едва вытерпел, чтобы не сбежать.
Из театра звонили, но я видел номер на ответчике и не брал трубку. Пусть думают, что уехал. Все равно теперь уже скоро. Хорошо бы все вообразили, будто бы я полетел во Францию к Самуэлю. Хотя, на самом деле это уже не важно. Главное, что про Японию почти ни кто не знает. То есть, отец – ему можно доверять, Катька – с кем она общается – с торчками и алкоголиками, Танька – эта под пытками ничего и никому не скажет.

Отлет через две недели, а я не готов! Вещей слишком много,  а я то еще размечтался, что можно будет взять с собой и мужские шмотки.
Новые туфли жмут, я раньше не пробовал весь день ходить на каблуках. Хотел взять фен, я классно навострился делать себе прически, но тут позвонила Вика – одна из тех девушек, с которыми я еду и сказала, что оказывается в Японии другие розетки и главное – напряжение.  Танька «обрадовала», что, мол, неисключено, что в ванной не будет защелки, так что мне пришлось спешно накупить пеномоющих средств, чтобы чуть-что – нырк, и только меня и видели под густой пеной.
Что еще? – Целую гору прокладок и тампаксов. А то их отсутствие может вызвать подозрение. Не знаю, берут ли женщины с собой презервативы? У меня были случаи, что девушка оказывалась более подготовленной, нежели я. – Голова кругом.

Меня трясет. Впервые пришли мысли: а что если меня там поймают? И каким местом, интересно, я буду отдавать затраченные на мою дорогу фирмой деньги?
А что если они захотят, чтобы я тоже танцевал топлисс? Просто танец это ерунда, а вот… Конечно мои муляжи просто класс, наощупь через платье и лифчик не отличишь от натуральных, но что если кто-нибудь сорвет их вместе с платьем? А если мне понадобиться бриться? Естественно понадобится! А дверь не запирается. А если эрекция во время танца? – Ничего себе клитор! Конечно, у профессиональных танцовщиков такого не случается, но я же драматический актер.
А заболею, и меня придется положить в больницу? Или авария? Горы, пропасть и я весь в кружавчиках и накрашенный как педик!
Жил с бомжами на Свечном, такого ужаса не испытывал. Да, там тоже можно залететь, и сколько народу пропало, а, сколько в Катькином Садике за пиво и ночевку менетят кого ни попадя… Бывало, что жрать совсем небыло, бывало и дрались, и на улице ночевали и у стариков бутылки крали, но ведь это всегда было в своем городе, так что будь ты хоть распоследний кретин, а денежку на метро то уж как-нибудь да сшибешь. А. Там мама, хавка, ванна, своя (до развода общая с сестрой, а потом своя) комната, и главное другая, нормальная жизнь. А здесь уже всё – пропал – значит, пропал и никаких отступлений. Куда ты душа грешная с подводной лодки-то.
Несколько раз порывался отказаться. В сущности, в гробу я видал эту Японию! Что я профи – женщину не сыграю? За год-то репетиций всяко освоюсь, меня и сейчас уже не отличишь.
Подошел к зеркалу. Ну, точно – рост метр семьдесят, белые вьющиеся волосы, уже довольно-таки длинные. С феном-то они поприличнее, можно в притчу уложить. Глаза серо-голубые, к вечеру голубые. Уж не знаю, что с ними такое делается. Кожа чистая, фигурка тоненькая, не подкаченная. И все же я не женщина – трансвестит высший класс – да. Но  чего-то не хватает.
Кстати, в Японии все толстеют. Таня говорила, что это из-за того, что там разница во времени, очень жирный майонез, и у девчонок поначалу нет месячных. А вдруг и у меня?..
– Идиот! – обругал я себя. – По тебе уже сейчас психушка плачет. Что же будет после Японии?
Шутки шутками, а лишний вес мне тоже без надобности. Работа на шесте, плюс высоко калорийная пища – полезет мускулатура. А если взять с собой гормональный комплекс – тогда…
Есть у меня один знакомый трансвестит с медицинским образованием. Берет за консультации только женской косметикой, сволочь, но зато что присоветует это уже процентов на сто. Грудь себе до первого размера нарастил, правда, тут и живот и бедра поплыли, но зато никакой хирургии, и все мужские функции в норме. Во всяком случае, он так говорит, да не будишь же проверять. Веришь.

ГЛАВА 8

В падении короны
Есть очень красивый момент
Прощальной вспышки золота.

     На депиляцию записался по телефону, хотя, как выяснилось, в тот день других клиентов у них  просто не было.
Долговязая мадам в коротеньком голубом халатике с морковными, короткими волосами просто из кожи вон лезла, как хотела произвести впечатление. Её чрезмерно накрашенные толстые губищи вызывали ассоциации с давлеными помидорами, так что я поспешил закрыть глаза.
 – Когда была сделана первая депиляция? – спросила она, размазывая синеватый гель по моему подбородку.
– Никогда? – от неожиданности я даже открыл глаза.
– Как это «никогда»? –  в свою очередь удивилась сестренка, придвинув ко мне помидоры, – когда я это явно вижу.  Вот и волосяные луковицы у вас только чуть-чуть на щеках и еще на подбородке.
У моего отца то же самое, – с деланным равнодушием пояснил я. На самом деле внутри уже всё кипело от злобы. – Делайте свое дело.
– Вот я и делаю! – огрызнулась мегера. – А только как хотите молодой человек, а поверьте, мне, – когда волосяные луковицы уничтожаются искусственно – это видно. И ничего в такой простой операции таинственного нет, и тем более позорного. Тоже мне тайны! Можно подумать, что вас сюда силком притащили! – она взяла в руки аппаратик, но вместо того чтобы приступить к процедуре снова уставилась на меня.
 – Ну, вот – и форма губ у вас изменена, и… и шрам у уха удаляли, и…
 – Да идите вы! – оттолкнул я навязчивую дуру. – Психопатка!
На мой голос явился кругленький заведующий. И через минуту я, еще недостаточно даже успокоившись, сидел в другом кресле.
Идиотка куда-то делась. Но я всё еще внутренне возмущался. «Ничего себе – в платном заведении такое чмо!»
– Откуда только вы таких неучей набираете? – высказался я заведующему, который, от греха, проследил весь ход операции.
– Извините, – кротко потупил он глаза, и опустил голову, зачем-то перекладывая с места на место салфетки   
– Ну, вы же слышали – она сказала, будто бы я уже уничтожал волосы на лице и вообще!.. Черт знает что!
– Извините, – заведующий попытался улизнуть, но я остановил его, взяв под локоть.
– Она же ничего не понимает – это ПТУ или еще хуже курсы по наращиванию ногтей! Признаюсь, я был  лучшего мнения о вашей клинике.
Голубые глазки доктора сверкнули на меня и тут же снова спрятались под пушистыми ресницами.
– У Аллы Аркадьевны конечно характерец… м-да… – он вздохнул, собираясь с силами. – И манеры… Я уже не говорю о прическе и вообще внешности… Но…
– Что но? – не выдержал слишком длинного предисловия я.
– Но она один из лучших наших сотрудников. Я могу показать вам ее «Личное дело» за десять лет работы сплошные благодарности и…
– Да вы что не понимаете, что она просто ничего не знает?! Вот вы – врач – вы можете найти у меня на лице следы каких-нибудь операций? Это же смешно!
– Извините, молодой человек, я сейчас очень занят, – снова попытался выкрутиться заведующий, но я был неумолим.
Наконец он сдался и, ополоснув руки, потянулся к моему лицу, но так и остановился на пол пути.
– Как глупо. Можно подумать, что вы экзаменатор, а я студент… – вздохнул он. – Ну, что вы хотите  услышать? Лет десять назад вы пережили ряд пластических операций. Это вы хотели? Или я тоже, по-вашему, неуч?! А теперь оставьте меня в покое. Я устал.
Разобиженный заведующий ушел, хлопнув за собой дверью. Я ничего не понимал.

ГЛАВА 9

Художник, написавший картину
Кровью возлюбленной,
Составляет лишь часть полотна,
Сотворенного богом.

Добежав до угла дома, я заскочил в магазинчик, где одним за другим выпил сразу три стакана ледяной «Фанты».
Всё во мне кричало о том, что происходит нечто такое, чего никогда вообще не может быть в природе.
Что же это – два специалиста кряду говорят мне о том, что я делал несколько пластических операций. Ну, разве может человек не знать, было это или нет?  Тем более что говорилось о нескольких случаях.
Десять лет или около того – сейчас мне двадцать четыре. Это значит, что в момент операции или операций мне было четырнадцать! Не мог же я забыть! Такого не бывает! Не может быть!
Сердце колотилось как безумное. Не может быть! Никогда! Такого вообще не бывает. Человека могут пырнуть ножом во время драки, и он ни сразу сообразит, что к чему. Можно напившись упасть с лестницы, а на следующий день синяк во всю… Но операция – это операция, тут нужно время, чтобы зажили раны. А где это время?  Ведь я могу пересказать всю свою жизнь, наверное, с пятилетнего возраста или около того. Отрывистые воспоминания картинки есть и с более раннего периода. Возможно, какие-то эпизоды я помню лучше, какие-то хуже, что-то вылетело из памяти окончательно. Например, время младенчества. Но  в любом случае – это не десять лет назад!
Не исключено, конечно, что эти прощелыги от медицины, таким  образом, деньгу зашибают. Суки! Хотя, не похоже, уж слишком натурально выглядела обида в глазах заведующего. Какой смысл ему подставлять свою задницу, ведь я могу и проверить поставленный им диагноз в другом месте. Да, обязательно нужно проверить.
Правда, на тот момент времени я понятия не имел, кто это будет проверять и где спешно отыскать другие клиники, когда до самолета осталось всего ничего. Поэтому, потоптавшись еще в магазинчике и обнаружив в кармане припрятанные на косметику для поездки сто баксов, и ни чего лучше не придумал, как вернуться назад. Уж слишком этот голубоглазый коротышка не походил на этакого хитрого пройдоху.
За время моего отсутствия народу в клинике не прибавилось, так что я спокойно дошел до кабинета, в котором мне делали депиляцию и, покрутившись там немного, нашел комнатушку заведующего. Всё-таки не случайно он услышал нашу перебранку и пришел мне на помощь.
Даже не думая стучать, я повернул ручку и вошел в кабинет. Заведующий сидел за письменным столом напротив.
– Это опять вы?.. – поднял он на меня глаза, отчего вид его сделался несчастным
– Ага. Такой интересный разговор у нас с вами получился, не хочется прерывать, – я закинул ногу на ногу, стараясь выглядеть по возможности развязнее.
– Вы недовольны депиляцией? – попытался он перевести разговор на другую тему. – Я ведь не обязан слушать вас, молодой человек. Мы отвечаем только за свою работу, даем гарантию. А вы врываетесь… И…
– Да ладно вам. Извините – если что не так, – я вынул из кармана помятую сотню. – Поймите, для меня же это просто как мордой об стол. И я хочу знать!
– Я понимаю, но… должно быть вы слышали – врачебная тайна…   
– От кого тайна?! От меня тайна! – задохнулся я.
– Я понимаю, – попытался успокоить меня доктор. – Хорошо, ну поверьте, такие тайны… Если ваши родители скрывали от вас сам факт операции, значит, у них на то были особые причины. Вы ведь, судя по манерам не из детского дома?
– Конечно, нет. Но отчего же я сам ничего такого не припоминаю?!
– Ну, молодой человек в жизни ведь всякое бывает – случается, что женщина рожает ребенка о двух  головах или страшно изуродованного, может в нежном возрасте вы перенесли серьезные травмы. Авария, или собака подрала. Да, мало ли что. Сейчас же у вас все великолепно – прекрасная внешность, деньги, – он кивнул на сто долларовую купюру, всё так же лежащую на столе.
– Родовая травма исключается, вы же сами сказали десять лет. А авария. Тогда бы у меня был провал в памяти. Ведь так? Так? – я чувствовал, как реальность распадается у меня в руках как истлевшие страницы книги. Была жизнь, и вот ее нет.
– Человеческий ум очень причудливо устроен, он  имеет склонность закрывать пробелы, – доктор поднялся и, вымыв в раковине руки, подошел ко мне. – Если вы настаиваете, я проверю еще раз, но…
Я кивнул.
– Понимаете, природа не любит пустот, – холодные пальцы врача заскользили по моему лицу. – Представьте, вы оказались в темном помещении. Никого и ничего вокруг. Вы крадетесь, прислушиваетесь и вдруг отчетливо слышите приглушенное рычание и шорох. Первая мысль – хищник, собака готовая броситься на вас в любой момент – в общем, опасность. Но вы слышали только что-то похожее на рычание и шорох – вы не видели, не осязали, но воображение дорисовало за вас недостающие детали. То чего не смогли увидеть глаза. Понятно? Ну что же, прекрасно… прекрасно… Знаете, форма губ изменена – это точно, и еще, как я понимаю, через всё лицо тянулся шрам – не глубокий, но он сведен вообще почти что к нулю, только за ухом… Боже, вас оперировал сам бог!Это великолепно! Просто чудо! Разрез глаз тоже претерпел  коррекцию. Вам повезло! Необыкновенно повезло!    
Я чувствовал, что теряю сознание.
– Хотите воды? – доктор заботливо склонился надо мной. – Я понимаю, узнать такое, но…
Я отрицательно помотал головой. После трех стаканов фанты, мне хотелось обратного.
Заведующий снова ополоснул руки и вернулся за свой стол. – Фамилия врача, оперировавшего вас, Адриан Протасов вам ни о чем не говорит?
– Нет.
– Понятно. Когда будите говорить со своими родными, можете спросить у них. Дело в том, что специалисты такого класса, как доктор Протасов имеют обыкновение оставлять свою подпись, ну как фирменный знак. Не все конечно. Но есть в этом какой-то свой шик, что ли.
– Подпись на мне? Нет никаких…
– Ну не в буквальном смысле, конечно, – заулыбался заведующий, – за ухом, в самом недоступном для клиента месте три крошечные точечки, это его работа. Я узнал бы ее из тысячи, а у нас таких специалистов десятка не наберется. – Он откинулся в кресле. – Я удовлетворил ваше любопытство? – Теперь в глазах его лучился мальчишеский задор.
– Да, но…
– Проверьте меня в другом месте, – отпарировал очень довольный собой доктор.
– А где я могу найти самого Протасова?
– Вот, чего не знаю, того не знаю… – заведующий развел руками, – мы не знакомы. – Попробуйте через Интернет или… правда не знаю…
– Хорошо. Спасибо, – я придвинул к заведующему честно заработанную сотню. – Это вам.

ГЛАВА 10

Отец вышел из гроба благословить,
но убил меня свалившийся крест

Моя мать никогда не отличалась хорошим здоровьем, поэтому я не решился приставать к ней с подобными вопросами, а поехал прямо к отцу на Комендантский. Ну и разбросало же нас по городу. На счастье он оказался дома, хотя я мог бы конечно подстраховаться и позвонить, но все эти события настолько поразили меня, что я просто ехал и ехал к нему через весь город.
Двухкомнатная квартирка была вся забита книгами, а в прихожей над шкафами подобно перламутровым волнам красовалась коллекция настенных тарелочек, которые собирала его новая жена. Я прошел прямо в кабинет и недолго думая, задал интересовавший меня вопрос.
Реакция отца в точности повторила реакцию врача, когда он в первый раз пытался отвязаться от меня, но я уже был готов к чему-то в этом роде, поэтому я силой усадил его в кресло у окна, устроившись перед ним, и закрывая, таким образом, путь к отступлению.
– Операция… ну да, – неохотно и растерянно начал он, подбирая слова, после того, как я изложил ему суть дела. – Да… только ты, я надеюсь, не станешь приставать с этим к своей матери, у нее больное сердце. Ты помнишь?..
– Тогда выкладывай ты, – меня трясло.
– Собственно… это было связано с твоим бегством из дома, – растягивая слова, начал он. – Дело в том, что ты вернулся, то есть мы нашли тебя… как бы это точнее – сильно избитого, и твое лицо…
В общем, мы – это в основном я и твоя сестра, мы согласились на операцию, не дожидаясь того времени, когда ты увидишь себя в зеркале. Мы не хотели травмировать тебя еще больше и…
– Но постой, я же отсутствовал всего месяц! – я невольно перешел на крик. – Ничего не сходится!
– Месяц?.. – отец зажался в кресле, руки его тряслись. – Подай, пожалуйста, мои сигареты, – я помог ему прикурить. – Не месяц, а почти что год – точнее одиннадцать месяцев и двадцать один день. Месяц мы придумали потом, потому что ты всё равно ничего не помнил, с тобой работал психиатр и… и гипнотезер. Понимаешь – тебе тогда было всего тринадцать лет, и какой смысл оставлять тебе на всю жизнь шрамы и воспоминания. Ты был не избит, то есть и избит тоже. Травмы головы – не перелом черепа как мы боялись, просто сильнейшее сотрясение, ты не помнил, что с тобой произошло, но судя по всему…
Отец замолчал, собираясь с духом. – Судя по всему, ты переносил пытки! Поэтому Катя и я – мы планомерно возвращали тебя к жизни, разговаривая с тобой так, будто почти что ничего и не произошло. Твоя мама наверное не пережила бы, сохранись у тебя какие-нибудь воспоминания о том, что на самом деле было с тобой. Хватило и того, что она видела!
– А как же изменения формы губ и разреза глаз? – осторожно спросил я, уже жалея, что поднимаю такую болезненную для него тему.
– Адриан Николаевич – твой доктор говорил, что тебя били кнутом по лицу, видимо, поэтому и пришлось… признаться, я старался не вникать в детали. Мы привезли фотографии, заплатили деньги и ждали результатов.
Теперь когда «месяц» заменился годом, я понял, почему Катька так пристрастилась к наркоте. Ведь я знал, что за время моего отсутствия она не жила дома. Вот всё и сошлось…

ГЛАВА 11
Будущее тоже хочет знать, что впереди
Иногда смотрит в улавливающее мгновения зеркало.
Так повторяется прошлое.
На следующий день откопал записную книжку, в которой у меня значились координаты ребят, с которыми я бродяжничал. То есть, не то, чтобы у меня были номера телефонов и точные адреса бездомных детей. – Абсурд! Буквально имена, фамилии, координаты родственников, если таковые были. Тут же я записывал особые приметы ребят, и особенности их поведения. Все это было необходимо для моей роли Оливера Твиста.
Теперь же меня больше всего интересовало отыскать бывших знакомых и попытаться выведать у них, что со мной происходило в тот злополучно потерянный год.
Удивительно, что за все это время я ни разу не удосужился отыскать кого-нибудь из бывших знакомых. То есть, буквально переписал всех в книжечку и отложил в сторону, как отработанный материал. Даже как-то не по себе стало. Ребят-то мог и не выбрасывать, тем более, что это я был нормальный, домашний ребенок, это у меня был дом полная чаша, папа, мама и сестренка, а у них вообще ничего. Так что, мог бы по старой памяти хотя бы разок-другой заглянуть на Свечной или Пушкинскую, разузнать, что стало с пацанами, и не нужно ли чего.
У Вальки Сорокина была, помнится тетка Тамара Константиновна, у которой он время от времени жил. Я поднял телефонную трубку и набрал номер. Конечно, тетка могла и переехать, могла умереть или умереть мог сам Валька. С замиранием сердца я слушал некоторое время монотонные гудки. Наконец на том конце провода взяли трубку, и я назвался и спросил, где могу найти Валентина.
– Кого? – не поняли меня.
– Валентина Сорокина, – попытался я говорить громче, вроде бы Валька говорил, что тетка глуховата.
– Таких здесь никогда небыло.
– Простите, а вы не Тамара Константиновна? – вдруг подумалось, что вредная старушенция специально прячет Вальку.
– Вы, должно быть, ошиблись номером, молодой человек, – проскрипели в ответ.
Я назвал номер.
– Все так, но только людей, который вы назвали, здесь нет, и никогда не было. Вам, наверное, дали неправильный номер.
– Возможно, что вам меняли номер телефона, или вы переехали в квартиру, где жил Валентин Сорокин, – попытался я найти разумный ответ на этот вопрос.
– Наша семья живет здесь уже третье поколение, и телефон этот наш, как поставили, так и есть.
Я поблагодарил даму и повесил трубку. В голове роились неспокойные мысли. Конечно, я мог и ошибиться, записывая на пачке сигарет телефон приятеля, он тоже мог наврать мне номер. Хотя, врут обычно в милиции, а не своим корешам.
Не зная, что предпринять, я решил позвонить другим знакомым. Тот же результат. Ни по одному из указанных в списках телефонов небыло моих бывших знакомых, никто, так же как и в случае с Валькой, не знал ни меня, ни тех, кого я пытался дозваться к трубке.
Непонятности обступали со всех сторон. Я поставил на комп диск с адресами и номерами телефонов петербуржцев и начал выискивать имена и фамилии по списку. В списке оказалось восемь Валентинов Сорокиных, отчества я не знал, так что пришлось обзванивать всех подряд. – Ни какого результата. То есть, разновозрастные Валентины Сорокины говорили со мной, но никто из них не знал меня, и я не знал никого из них.
Выдохшись, я сварил себе кофе и выбрал из базы данных другие телефоны. Фокус повторился.
Чувствуя себя человеком, попавшим в этот мир из параллельного, я поехал на Свечной переулок, где бродил какое-то время по знакомым и не знакомым местам.
Так, я без труда нашел ночлежку, в которой провел несколько ночей. Подвал, в котором я и еще несколько ребят прятались от милиции, был заколочен.
Были ли эти воспоминания реальными, или навязанными мне гипнотизером? Нужно было проверить.
Покуривая «Парламент» я уныло походил вокруг да около, пытаясь вспомнить что-нибудь еще, но, ничего не получалось. То есть, картинки-то были, но все они теперь казались какими-то нереальными. Так, я прекрасно помнил, как удирал однажды, украв булку из сумки толстомордой тетки. Я специально вышел к магазину, возле которого произошло это знаменательное событие, и прошел спокойным шагом до арки, в которую вбежал прячась. Дальше. Дальше как раз и начинались непонятки. Я прекрасно помнил двор с детским садиком и проход на другую улицу. Но как я ни искал, дворик не имел второго выхода. Небыло даже проходного парадняка.
Тем не менее, я ясно помнил, как пробежал мимо железной ограды и юркнул в какой-то просвет, где и был таков.
Но в реальности, реальности, которую я вдруг посмел подвергнуть сомнению, никакого прохода или хотя бы дыры не было. Дворик же хоть и был смутно знаком, но своей формой напоминал каменный мешок.
«Тоже мне Гарри Поттер нашелся! – выругал я себя. – Он оказывается, через стены проходить мастак.
Перезвонил на мобильный отцу.
– Ты слишком быстро ушел от меня, – затараторил он, едва поняв, что со мной происходит. – Думаю, мне не следовало отпускать тебя, во всяком случае, пока не объясню тебе, что же тогда произошло на самом деле.
– Я хотел только спросить, почему… – я запнулся, не зная, что говорить дальше. Спрашивать отца, почему никто из моих друзей не отвечает мне? Или почему двор, через который я бежал когда-то оказался непроходимым… но он сам пришел ко мне на помощь.
– Костя, милый, я уже говорил тебе, что милиция обнаружила тебя сильно избитым и… – его голос дрожал, – можно сказать, изуродованным. – Ты ничего не помнил, и тогда мы попросили, чтобы профессиональный психолог, который работал с тобой, стер из твоей психики всю травмирующую информацию, а на ее место вложил другую.
– Но зачем?! Зачем вы сделали это?! – невольно заорал я. – Вы же понимали, что я должен был собрать информацию о мире бездомных, чтобы сыграть Оливера Твиста. Вы же украли мои подлинные воспоминания, заставив меня поверить в суррогат и фальшивку!
– Все это делалось только с тем, чтобы защитить тебя, – отец вздохнул, –  психолог специально вложил в твою память воспоминания о несуществующих беспризорниках, бомжатниках, кражах, обо всем том, что мог встретить на своем пути мальчик убежавший из дома. Мы помнили про твою мечту сыграть Оливера, и сделали все возможное, чтобы ты получил достаточное количество информации для этой роли. Кстати, удачно, что несмотря на твое годичное отсутствие, режиссер так и не нашел мальчика на главную роль, так что ты пришел из больницы, можно сказать, как с корабля на бал.
Не в силах продолжать разговор с отцом я вырубил мобильник, и, сунув его в карман куртки, присел на лавку. Голова кружилась, земля уходила из-под ног.
Шутка ли сказать, все, что я знал о себе, все, чем мог по праву гордиться, оказывалось теперь иллюзией. Внушенной мне третьим лицом информацией, в которой не было ни слова правды.
А я жил с ними, с этими чужеродными воспоминаниями, рассказывал в театре о том, на какую жертву я пошел, чтобы получить роль Оливера. Позорище.
Мама, отец, Катька – все они знали о том, что мои рассказы –  это ничто иное, как внушенные мне гипнотизером. Может быть, сами и редактировали их. Они кивали головами, плакали, выясняли интересующие их подробности. Господи! Какой стыд!
Я встал. Хотелось убежать, улететь от этих людей, спрятаться куда-нибудь на край света. Ну да. Именно на край света. В Японию, где мне теперь предстояло работать.
Может быть там, в Нагоя я смогу хоть много отрешиться от этой ситуации и попытаться встать на их точку зрения или попытаться вспомнить, восстановить в памяти события украденного у меня года.

ГЛАВА 12

Небо – голубой глаз Бога.
Когда его зрачок расширится до бесконечности,
настанет вселенская ночь.

     Вещей – застрелиться! У девиц тоже не мало. Билеты от Питера до Хельсинки и от Хельсинки «Финеер» до Осаки. Хорошо хоть транзит, а то одной только ручной клади – убиться – и бьющаяся косметика, и хавки немеренно. Насилу разместились.
И вот тут я начал лажать. Во-первых, серьезно предположил, что в Осаки до машины мне свои чемоданы, как обычно, самому придется переть. Девчонки посмотрели на меня, как на полоумную. И правда, где это видно, чтобы голубоглазая блондинка с фигурой манекенщицы сама перла свой скарб?  Стыдоба.
Хотя, как выяснилось тут же – Тая, по прозвищу Таис, тоже ни на кого особо не рассчитывала.
Паспортный контроль, взвешивание и сдача багажа – ноги трясутся, зубы отстукивают премиленькую дробь. Страшно! Воображение рисует одну картинку ужаснее другой. Менты за спиной, дружинники с повязками, собаки, служба охраны аэропорта. Да что там, любой человек в штатском подозрителен. Так что, кажется, что стоит только отвернуться, утратить бдительность и кердык. Заломают руки, задерут юбчонку и… бьют-то не по паспорту, бьют по…
В самолете двое наших девчонок первым делом, после того как распихали барахло – надели тапочки да шерстяные носки и приспособились спать, как дома. Если бы в этот момент я оказался один на шпильках – взвыл бы по настоящему. Слава богу, та же Тая ничего подобного не выкинула, правда в отличие от меня ее шузы были на обычной платформе.
Влетел в туалет как в спасательный бункер. Так старался держать марку в салоне, что чуть не окочурился.
И чем интересно я думал дома, теперь же пол года ни охнуть, ни вздохнуть.
Господи! После спектакля в гримерке тишком снимаешь грим, костюм, и дальше ты вольный человек.
Выйдя из театра, ты снова становишься собой, а тут… Дверь запер со всей тщательностью – несколько раз проверил. Писать собирался всё-таки стоя. А то один приятель, помниться как-то купил себе комбинезон, пошел срать, да с непривычки весь его и обделал. Ну не учел человек незнакомую конструкцию. Так с говном и надел. 
После меня в туалет поперлась Кристя, косметику смыла и рожу жирным кремом насандалила. Говорит в самолете очень сухой воздух. Может тоже.… А вот интересно в сухом воздухе щетина быстрее растет или медленнее? После депиляции мне конечно по барабану, но все-таки интересно.
Несколько раз приносили поесть и попить, девчонки тихо разговаривали о своем, о женском. Прислушался – ужас. Не выдержу, нипочем не выдержу.
Непонятно почему, вспомнилась сестра, и как она говорила, что может быть это последний раз. Может и правда, в последний.
На самом деле причиной нашего разрыва были ни наркотики, поначалу это же совсем незаметно. А нечто иное. Через месяц после моего «возвращения» у нее случился выкидыш. От кого, выяснить так и не удалось. Катька  уперлась и ни гу-гу. Просто не девка, а партизан-герой. Впрочем, не сильно-то и пытали. Выкидыш – дело серьезное, да и забыть поскорее хотели. В общем, у нас дома об этом не говорили. Во дворе никто, понятное дело, так и не узнал – она же теперь жила совсем в другом конце города.
Для меня же что-то оборвалось тогда. Катька стала другой, чужой, порченной. Самое страшное, что что-то во мне всегда говорило, что в ее несчастье как-то виноват я. Но как?.. Помниться я ходил целыми днями вокруг нашего старого дома и представлял, как она, сестра, обвиняет меня во всем, а я защищаюсь, доказываю ей и всем вокруг, что ни в  чем не виноват, и вообще не обязан был следить за ней, Катерина на год старше меня. Но что-то грызло изнутри, не давало покоя. Ведь понятно же – не уйди я тогда из дома, ничего такого и не произошло бы.
Я вдруг снова увидел ее комнату – такой, какой она была, когда еще Катька жила с отцом, и такой, какой она стала сейчас, в мой последний визит. Все дорогие вещи уже проданы, в углах на стульях и на полу лежат стопкой старые вещи, возможно, приобретенные с раскладушек, сервант без стекол с содранным, уж не известно по какой причуде, лаком, всё пыльное, хоть рисуй, матрас в углу, стопка книг, свечи, зачем свечи, когда в доме электричество? Может, гадает или читает по ночам. Так она одна. Странно. Кактус на окне.  Проржавелая решетка, делающая из комнаты тюрьму. И Катька в своем стареньком, без единой пуговицы халатике. Катька…
Когда-то мы были похожи… похожи…когда-то…

Открыл глаза – рядом мирно спит Катька. Белобрысые волосы раскиданы по подушке как попало, рот слегка приоткрыт. Тихо.
Должно быть, вчера мы заигрались в карты, что она осталась у меня. Хочется пить, но боюсь разбудить сестру, поэтому лежу и смотрю на нее. Рука с феничкой небрежно лежит на подушке. Странно, в этом месте – прямо на запястье, должен быть шрам. Несколько лет назад, по-пьяни сеструха вспорола себе вены. Не смертельно, но пока скорая припожаловала, пока то да се, кровищи было, как на бойне. Это отец потом рассказывал.
Я слегка приподнимаюсь на локтях и всматриваюсь в Катькину руку. Странное дело. Я же точно помню шрам на левой руке – она же правша. Никакой ошибки. Хочу приподнять одеяло, чтобы разглядеть вторую руку и замечаю шрам на своем запястье.
Я вскрикнул, Катя осталась недвижима. Она умерла. Я схватил ее в охапку и начал трясти, только тут замечая, что у нее нету груди, и лицо чуть грубее, чем мне это показалось вначале. С головы ее вдруг съезжает парик. Я всматриваюсь в свое накрашенное, мертвое лицо и одновременно думаю о том, что всё пропало, и о том, что нужно сначала стереть всю косметику и вообще уничтожить всё женское. Даже на мне, даже меня…

ГЛАВА 13 

Добрая фея для птиц и для бабочек
готовит один дом

     Джапан. Осака. Пассажиры неохотно расстаются с синими пледами, стюардессы собирают наушники и оставленный мусор. Ноги порядком уже затекли в туфлях, хоть босиком иди. Я так и не посмел снять их, боясь расслабиться и выйти из роли. По этой же причине отказался от пива, и зря.
Господи! Как же, оказывается, пьют эти женщины!
На «Финейре» не курят, а я уже на пределе.

Самое страшное – понял, что женщиной мне не быть. Хоть самолет разворачивай.
В театре давно бы уже кто-нибудь да поддержал, сказал что-нибудь человеческое, а тут…  Хотя, хорошо – если не утешают – значит, всё идет по плану, для них я женщина.

В аэропорту пол скользкий как новенькая поверхность зеркала, каблуки едут, ноги в разные стороны – корова на льду. Перед выходом еще раз был в туалете – надел бикини потуже. Член почти в заднице, края трусов впились и режут. «Чтоб вам всю жизнь ходить в новой обуви и трусах не по размеру».
– Девочки! Вы понимаете – мы же в Японии! – ни с того, ни с сего захлопала в ладоши Вика. Дошло наконец-то. Я вымученно улыбнулся. Ноги опять поехали, чуть не навернулся на проезжающую мимо тележку.
– А между прочим, если на полу останутся полосы от набоек, кто-то получит по наглой рыжей морде, – подбодрила меня  тощая как палка Кристина, после чего я почему-то сразу же обрел почву под ногами. Багаж, туалет (разумеется женский), паспортный контроль.
Вежливый японец перед талмудом-разговорником на все возможных языках.
Первый вопрос – от куда прибыли. Это он даже не спрашивает, это в билетах есть. Выяснив, что мы русские, открывает страницу на которой японскими буквами написано несколько русских слов.
«Нарукотики, орузие, вузурувчатка»? улыбка и вопрос в глазах.
«Спасибо. Не нужно». Мы дружно мотаем головами. Формальности соблюдены».
«Добуро позяловать в Япония».
Визовый контроль. – Тут я в очередной раз чуть было не потерял самообладание – растрепанная, потная клуха с неподъемным багажом – коей я в этот момент являлся, ни в коей мере не соответствовала тому радужному и одновременно магическому образу женщины, которую я себе напридумывал. Пот тек сквозь тональник и пудру, набухал между кожей и гримом как отвратительная склизкая прослойка, гадостная маска неудачника-трансвестита и потенциального покойника.
Почему-то пришли на ум маски театра Но. Женское лицо как панцирь, выбранный не по размеру,  давил и плющил лицо мужское. Я попытался глотнуть воздуха, но, такое чувство, что его вообще не существовало, во всяком случае, легче не стало.
Между тем, очередь подошла и я, пригибаясь под тяжестью багажа, с разъезжающимися на скользком полу ногами весь потный, и уже, наверное, порядком вонючий, потек за желтую черту.
– Ты что с ума сошла – так глазки строить?! – накинулась на меня раскрасневшаяся от жары Вика, едва только я миновал контроль. – Это же Азия, а не что-нибудь – у них же всё вверх ногами. А если они донесут сейчас, что русские уже в аэропорту пытаются подрабатывать?!
– Как? – сразу же понял в чем дело я, бледнея под остатками пудры. «Что хотите, со мной делайте, но если  «быть любезной» в этой стране идентично понятию «строить глазки» – то я – пас.
– Да отстань ты от человека! – осадила подругу Кристя. – Им самим скандалы не нужны, тем более что у нас все документы в порядке.
– А ты, – она строго посмотрела на меня,  – прибереги силы для клиентов. Не фиг тут супер***** изображать.
Дальше я шел уже совершенно механически переставляя ноги.
Господи! Стыдуха-то какая! Как теперь себя вести, если все, что я знаю о женщинах не правда? Бросить все. Вернуться в Питер. А что там? Завистники, вознамерившиеся толи убить, толи изуродовать меня к чертям собачьим. Во Францию к Самуэлю Тэрси, а нужен я ему за год до начала работы? Другое дело, если бы мы были друзьями.
Куда еще? Взять путевку в Грецию, на какой-нибудь островок. И что? Путевка максимум на 2 недели. Или лучше в Турцию – в Турции можно завистнуть и на более долгое время. Но что там делать? Опять же переодеться в женское и искать работу.
За контролем нас встречали жирненький, коротенький менеджер и молодой, рыжий и удивительно высокий водитель. Хорошо хоть в машине не надо было ничего такого из себя строить. Все уже порядком устали, и я мог подумать немного о своем.
«Итак – первый трансвеститский  миф о том, что женщина всегда, так или иначе, бессознательно реагирует на мужчин, то есть, бешено флиртует – рухнул».
Я скрючился на заднем сидении напротив Таи, опустив лицо так, чтобы оно было закрыто волосами, а значит недоступно для посторонних глаз.
«Настоящие женщины могут позволить себе мужиков в упор не видеть. Должно быть, здесь присутствует настройка на какую-то сверх цель – луч щупальца – такой узкий, что просто не способен захватывать своим радиусом восприятия ничего, кроме вожделенного предмета. Прицельная стрельба – снайпер. Тут придется всё изменять, переделывать, начиная с личной истории и заканчивая…».
За окнами замелькал  какой-то уездный городок – жестяные дома, иероглифы, серые, какие-то проржавелые магазины, на улицах в основном микроавтобусы. Кто сказал, что в Японии одни маленькие машинки? Или то, что они мало пользуются жестами? Машут как мельницы, куда там итальянцам!
Кто вообще пишет об этой самой Японии, ничего к фигам о ней не зная?!
Еще одно несоответствие и можно лишиться уверенности.  Тогда прощай всё.
Незаметно для себя я задремал. Сон – обычный и одновременно ни на что не похожий  кавардак – питерские осколки, ошметки аэропорта, рыжих, да нет – каких-то ржавых японцев, тележки, паспорта, смеющиеся лица полицейских, сиреневое кимоно, мысль о Оно-но-Комати. Заключенная в стихи мысль.
Закатом истекая,
стихов негромких тайну
шептало небо:
– боле не вынесу я боли…
Вздыхало в пене море
– рождалась любовь.

– Не мои мысли и не Рубоко Шо, хотя  с именем Комати, прежде всего, должен был бы ассоциироваться именно этот поэт.
Чужие странные строки, долетевшие до меня как какое-то послание, расшифровать которое мне еще, быть может, только предстояло.  И мои руки – мои только маленькие, с грязными обгрызенными ногтями, связанные черным куском кожи и оттого слегка затекшие.
Я сижу в углу комнаты и жду, когда меня накажут. Тело задубело, я могу лечь прямо на пол, но тогда быстро замерзну, или что еще хуже –  засну и тогда не миновать кнута Принцессы, хотя и так и так – она меня выпорет. Ах, как болят ноги, Сенсей велел ждать, сидя на пятках, но сколько?
Интересно, может ли человек вот так всю жизнь ждать наказания? Я вытягиваю одну ногу, потом другую, облокачиваюсь о стену. Скорей бы. Хуже нет – ждать, когда тебя выпорят, по мне так уж лучше немного помучаться, зато потом уже свободен.
Из открытой двери первых покоев Принцессы льется мягкий свет. Должно быть она  в дальней спальне. После того, как раз в неделю к ней наведывается Сенсей – она долго спит, и потом целый день прибывает в дурном расположении духа.
Ноги Принцессы гладкие и проворные. А выше, там, у излучины, у дельты (так называет ее Аслан) никаких волос, а у Сенсея… Бр… Я люблю Принцессу.

ГЛАВА  14

Смешаться с песком океана,
с прахом отца,
со звездною пылью.
Странный сон. Когда я проснулся, машина стояла. Должно быть давно уже стояла, потому что, оба японца спали, Вика и Кристина тоже дрыхнули без задних ног, зато Таис,  с которой мы оказались рядом, наверное, всю дорогу ни разу глаз не сомкнула, сидела, опершись на сумку и сверлила меня  своими голубыми,  как у медиума Линды, чья реклама  уже пять лет, как заполоняла город, глазами.  Меня передернуло.
– Ты стонала во сне, – подтвердила мою догадку она. – Я уже думала – разбудить.
– Стонала? – голос после сна грубый... – И что? – получилось чуть мягче, но тоже не фонтан.
– И еще трогала себя… Ну… там, – она облизала губы, не сводя с меня расстрельного взгляда.
– Трогала? – я покраснел и поспешно оправил задравшуюся во время сна юбочку. Трусы резали уже меньше, точнее боль ощущалась только справа. Зато слева… Я похолодел, хотя в машине была духотища.
Таис заговорчески подмигнула мне. Оставалось только догадываться, успела она разглядеть там под колготками что-нибудь подозрительное или нет.
– Ничего. Я тоже иногда люблю себя порадовать, – Тая ухмыльнулась. – Только ты того – при девчонках-то не надо. Прикинь – мы здесь на пол года – хорошо, если мужиков найдем, а нет… А ты тут еще и мастурбируешь при всех, как ни в чем не бывало. Понимаешь – других ведь завидки берут.
– Я… я не знаю, как это получилось, наверное, во сне.
– Конечно во сне. Я же всё понимаю, и никто вроде больше не видел, – она перешла на шепот.
– Я?.. Нет. Мне трусы немного жмут.  Новые… – попытался оправдаться я, и тут же понял что поспешил.
– А у тебя какие – без попки?
– Угу, – только и сумел выдавить я.
– Покажи, – Тая придвинулась ко мне. Во всей ее пластике угадывалось нечто звериное, хищническое. Я инстинктивно сжал ноги.
–… Ты пользуешься прокладками на каждый день? – теперь она нависала надо мной как туча.
– Нет. Иногда. То есть…
– А трусы типа «Танго»?
«Господи! Вот я и попался –знаю танго мужскую модель, но есть ли «Танго» для женщин? – Я в этом как-то слабо…
– Если натирают – лучше снять прямо сейчас, а то, как ты после собираешься танцевать?
– Что? Прямо здесь? В машине?
– А где же? – в свою очередь удивилась злодейка. Японцы спят, а меня ты вряд ли чем-нибудь удивишь. Или такая стеснительная? Голой на сцене танцевать – это по-твоему нормально, а переодеться в присутствие другой женщины – нет?!
– Нет… только… как-то это… неудобно в машине, – хотелось сдохнуть.
– Да ничего такого – места вполне достаточно, – по-своему расценила мое замешательство Тая, по всей видимости, не собираясь отступать. – Сначала туфли. Вот…
Как зачарованный я снял туфли.
– Теперь колготки, ну же.
– Нет!..
Она откровенно упивалась моим состоянием.
– Нет? Ты же не хочешь инвалидом себя сделать?
– Да ничего такого. Всё нормально, спасибо, – я пытался казаться беззаботным. – Уже прошло.
– Что там у вас? – только что проснувшаяся Вика выглянула из-за своего сидения и с любопытством уставилась на нас.
– Да вот эта дурища натерла себе ноги трусами и теперь не хочет их снимать.
Обе девицы осуждающе воззрились на меня.
– Почему?
– Стесняется.
– Да нет же… просто… всё нормально… у меня всегда так… Нет проблем, – я терял терпение. Теперь они возвышались надо мной как танцующие кобры.
– Тогда нужно подложить платок и не мучаться. У тебя есть что-нибудь? – обратилась ко мне Вика.
– Есть, но… – я вытащил помятый платок.
– Суй.
– Ну не сейчас же… – меня трясло.
– Давай, давай.
Проклиная своих мучительниц, на чем свет стоит, я запустил руку с платком под юбку. Девушки не отрывали от меня испытующих взглядов, или возможно мне так казалось тогда.
– Не дрейфь – я натуралка! – подмигнула Тая.
«Только этого мне не хватало!» Подумал я и осекся – ведь это типичная мужская мысль, а теперь я должен и думать по-женски, а значит, ничего страшного нет, вот если бы лесби, да еще и актив…
Платок занял свое место, член тоже. Надеюсь, что по моим движениям они ничего не поняли.
Теперь бы только не зациклиться на этом перевоплощении всерьез. Послышалась японская речь,  проснулись менеджер и водила. Всё-таки вся шоферня одним миром мазана – где сядут – там и спят.

ГЛАВА 15

- Проснувшись в мастерской скульптора,
- смахнула пыль с ресниц.
- Руки мои в углу,
- голова на столе –
- – неймется любимому.
Приехали на квартиру. Думалось вздохнуть спокойно, расслабиться в ванночке под любимый музон, а потом баиньки – да не тут-то было. Во-первых, на пороге нас встречали две девчонки – как выяснилось позже – румынки. Упс. Мы не одни!
Наши перевели, что это неудобство на пять дней. Придется вчетвером спать в одной комнатке. А помещения малюсенькие – совершенно квадратные, так что лежащие плотно друг к дружке три матраса – это как раз и вся площадь. А еще тараканы! Не знаю,  видел  ли я когда-нибудь их в таком количестве.
Отдохнуть не дали. Японцы зря денег не платят, да и у румынок полная комната барахла, тоже надо понимать. Менеджер выдал по хот-догу, румынки выделили растворимый кофе, вскипятили чайник. Установили очередность, кто после кого моется.
Я оказался после Вики. Кое-как разгреб сумки, вытащил свои пенки да шампуни.
Жара. Никакого кондиционера, после каблуков ноги болят, да еще и воняют. Вроде не воняли раньше. Хотя я столько часов никогда узких туфлей и не носил. Чувствую себя, как будто перезанимался в спортзале еще вчера и до сегодня  не помылся. И девчонки на меня как-то странно смотрят, наверняка мужики пахнут как-то по-особому и в сугубо женском коллективе это просто должно в нос бросаться.
Хотя, если разобраться –  гормоны явно подвластны голове, а значит, если думать о себе как о женщине – то и вонять от меня будет  соответственно.
Ну да ладно – лиха беда начало. В конце концов, где наша не пропадала.
Нет возможности расслабиться, да подсобраться с мыслями, но, да и не надо. Сердце же не устраивает себе перекуров, а так и фурычит пока не…
Абсолютно голая Вика с полотенцем на волосах и промокшими шлепанцами в руках, неожиданно появилась в дверном проёме ванной комнаты. Это оказалось на столько неожиданным для всей компании, что непрерывно болтающие на английском девчонки тут же заткнулись, а я, точнее часть меня, так и вовсе вышла из своей роли невидимки. Хорошо хоть под одеждой это не заметно.
– Там болото! Море разливанное! – объяснила свое появление Виктория. – Засор – кошмарище. Так что, рекомендую тапки оставлять у дверей в ванну, а вещи на стиральную машину не класть – мои, например, свалились.
Темпераментная румынка тут же затараторила  на английском, что, мол, действительно засор уже давно. И для пущей наглядности подскочила к ванной и начала показывать жестами, где там вода не уходит, и где нельзя шмотки оставлять. В общем, цирк.
– Они там, что строили специально под засор? – поинтересовалась Тая. – Пороги размером с наши поребрики, видите, благодаря им, вода стоит и в кухню не протекает. Всё-таки стремно – засор не засос – сам не пройдет.
– Конечно, не протекает, еще чего не хватало, чтобы протекала, – вмешалась в разговор всезнающая Кристина. – У них же вода уходит под ванну, и стиральная машина выплескивает всю жидкость тоже прямо на пол.  Так что Катя – ты мойся спокойно, вода выше не поднимется, а сегодня мы скажем в клубе, чтобы починили.
Я посмотрел на то, что они назвали ванной и обалдел – квадратное нечто всего метр в длину, правда, довольно глубокое, так что можно сидеть, поджав ноги. Но не о каких пенных ваннах способных скрыть мое естество и думать не приходится. Тут бы как-нибудь изловчиться, да скрючиться, точно тебя в бочку засунули.
– Да ну тебя, будь ты проще, – по-своему истолковала мое замешательство Вика.
– Куда же проще – я уже амеба, – мрачно пошутил я, снял тапки и вошел в ванную комнату, на полу которой, по самую щиколотку, разливалась мутная вода.

ГЛАВА 16
Цветы
вчера еще – символ жизни,
сегодня тлена несут аромат.

Первый день в клубе, несмотря на усталость и нервяк прошел  сносно. Гостей, явившихся посмотреть на русских, собралось довольно-таки много, нас постоянно подсаживали то к одному, то к другому столику. Так что было весело.
Здесь я хотел бы вкратце пересказать правила клуба и наши в нем обязанности.
Во-первых здесь действовала система реквестов .
Это когда клиент приглашает к себе за столик понравившуюся девочку и платит за это шесть тысяч йен клубу. Если посетитель не хочет платить за девушку, к нему подсаживают одну или несколько бесплатно. А их надо, как минимум поить – одна тысяча йен за стакан лимонада, колы или пива, и кормить, если сидит долго.
Конечно, он не должен, но всё равно платит как миленький. Не может же нормальный мужик пить и смотреть, как рядом помирает от жажды и голода нежное существо. Сам он пьет, чаще всего коньяк или виски. Бутылка покупается по клубной цене, но, что совершенно не понятно для русского менталитета – ее, во-первых, не допивают, так как японцы очень сильно разбавляют свои напитки, и им их на долго хватает, а во-вторых,  уходя, еще и оставляют в клубе, предварительно вешая на горлышко ярлык с именем или псевдонимом клиента. Самое поразительное и недоступное, нашему пониманию, что никто – ни официанты, ни бармен, ни сами девушки из именной бутылке клиента затем не подпивает, и в следующий раз вернувшийся в клуб гость получает свою бутылку в целости и сохранности. Словно только что поставил.
Кроме трех танцевальных отделений «шо таймов » сидя на «реквесте»  или «хелпе ».
 (Неоплачиваемая помощь) мы обязаны разговаривать и ухаживать за клиентами, протирать вспотевший стакан – дело совершенно немыслимое в России, подливать напитки, и главное раскручивать, раскручивать его на выпивку (для клуба) и чай для себя.
Клуб малюсенький, темный, по стенам всё время в одном и том же ритме бегут и бегут лучики.  Крохотные столики, на каждом подносик с графином  воды и стаканами. Рядом блокнотик для заказов, ручки. Посреди зальчика телевизор с караоке, у входа, там, где стеллажи с именными бутылками коньяка, еще один.
В первый момент подумалось, что никаких танцев не будет, и придется заниматься только хостесом , но вскоре менеджер отодвинул экраны и началось шоу. В английском языке слово hostess переводится как «хозяйка». Однако, на профессиональном жаргоне в консумации термин «хостесс» означает совсем другое. А именно — обслуживание клиента, ухаживание за ним.
     Сказать – не понравилось – ничего не сказать. Полный отстой. Две бухгалтерши в ЖеКе по пьяни лучше бы разделись, да еще и на счетах покатались, и платежками бы помахали, и видами на зарплату лучше завлекли, чем эти, с позволения сказать, танцовщицы. Шустрые, похожие на обезьянок филиппинки, корчили недовольные гримаски, шумно обсуждая фигуры и умственные способности румынок.
     Я нашел глазами наших девочек и обалдел. Они смотрели на сцену не просто доброжелательно, а с каким-то восторгом. Ничего не понимая, я уставился на танцовщиц – нет не отстой – полная катастрофа, меня бы за такую растяжку выгнали из театра, и были бы правы,  хотя я в стриптизерши и не набивался.
     Танец закончился, и  наши разразились настоящей овацией.
– Тебе что, правда, понравилось? – спросил я у, подсевшей за наш столик, Вики.
– Ты что с дуба рухнула? – она посмотрела на меня так, что я почувствовал, как лифчик обручем стянул грудную клетку и теперь давит, не давая доступа воздуху. Лицо под пудрой залила краска.
– А зачем же тогда хлопать? – осторожно поинтересовался я, поправляя взбунтовавшийся бюстгалтер.
– Танцевали, значит надо благодарить, – добродушно пояснила она. – Тебе, например, приятно, когда в зале ни одного доброжелательного лица? – она взяла тряпочку и начала обтирать запотевший стакан японца, занятого в этот момент разговорами с крохотной филиппинкой.
Я посмотрел на Викторию с уважением, вот уж не думал, что она такая, когда та, не обращая внимания на мою реакцию, продолжила.
– Нам с ними пять дней в одной квартире жить, зачем ссориться? И потом, у тебя как, верхний этаж в порядке?
– Что? – не понял я.
– Ну, голова  на месте? Я лично лучше этих краль танцую, да и ты вроде говорила, что работала по клубам. Да?
Я кивнул.
–…  представляешь, какой нас ждет успех после них? Я разговаривала с Джой, – она незаметно кивнула в сторону сидящей за соседним столиком пухленькой девочки в полосатом джемперке, – так вот – она сказала, что это шоу пол года не менялось – представляешь, как оно тут всем надоело? А мы новенькие, свеженькие, редкие. Каким-то супер профессиональным движением Джой смела со стола зажигалку, давая прикурить нашему японцу.
Я хотел спросить еще о чем-то, но менеджер пересадил меня к шумной компании в глубине зала.
Присмотревшись, как работают филиппинки, я понял, что имидж, круглой как луна дуры, подходит здесь как нельзя лучше. Поэтому я хлопал ресницами  (а они у меня довольно-таки приличные и накрашены дорогой тушью), то и дело всплескивал ручками и делал губки куриной попкой, как научил меня знакомый трансик. В общем, девочка Наташа – три рубля и ваша.
-
ГЛАВА 17
И воплотившись в собственную мать,
я жду тревожно своего рожденья.
Впервые новая роль, новое перевоплощение брало меня в клещи с такой силой. Не знаю, как это было в бомжатнике, или где на самом деле мне довелось провести тот вылетевший из жизни год, но в этот раз я упивался мазохизмом, обнаруживая и  уничтожая одну за другой типичные мужские мысли, движения, интонации, желания.
Непостижимо, каким оказывается мужланом, я приехал в Японию! Странно, что меня не раскололи еще в нашем аэропорту. Хотя,  ларчик просто открывался, никому нету дела... И всё тут.
Труднее всего – это борьба с собственными желаниями. Нет, не с желанием заняться сексом – оно свойственно обоим полам, но вот  реализуется по-разному. И когда я снимаю женское, у меня встает член. Не тогда когда, я в кружевном нижнем белье кручусь перед зеркалом, как об этом принято  писать в эротических рассказах. Это бы еще ничего. Это нормально и сродни бытовому возбуждению, реакция на соблазнительный объект. Со временем оно – это желание, притупляется, и если кумир не заменен другим или не поставлен в новые условия (шмотки, антураж, музыка)  и вовсе исчезает. Но  это… мужчина стремиться снять женское, чтобы кончить, как кончают мужчины. В женском это уже дурь и неестественность, которой я так боюсь.
В клубе все идет по вполне накатанному сценарию, мы учим японский, танцуем, наматываем на… (у кого что есть). Так что можно расслабиться.
     Я позвонил домой и настроил отца сесть за компьютер и вспомнить всё связанное с моим исчезновением и операциями. Мы договорились, что он будет отправлять на мой обычный электронный адрес, на который я выйду из любого Интернет-кафе. Катьку я тоже попросил отписать мне. И если остался дневник (помню, до того, как завязла в наркоте, она постоянно что-то писала в такую пухлую тетрадку с красной обложкой и наклейкой в виде куклы Барби) выслать мне.
Не надеясь на ее компьютерную продвинутость, надиктовал ей почтовый адрес. Уж дойти-то до почты она как-нибудь сумеет.
Впервые по-настоящему пожалел, что не оставил ей денег, хотя они у нее всё равно не удержались бы.
Жутко неудобно без мобильника – дурак был, что не взял, не хотел выбиваться из общего уродства, еще в Питере девчонки сказали, что мобильные телефоны,  будут приобретать прямо в Японии. Подключаться так же лучше там, кому понравится переплачивать за роуминг?!
На самом деле это я такой наивный, что решил, что телефоны они собираются покупать. На самом деле телефоны за границей всегда покупают клиенты. Они же проплачивают звонки по Японии, а иногда и покупают таксофонные карты для звонков в Россию.
Век живи – век учись. Да и как я мог предвидеть, что меня припрет звонить домой. Обычно на гастролях я другой человек – без друзей, без семьи. А тут, чуть ли не каждый день…

– Я свяжусь с полковником, курировавшем  это дело, – пообещал отец. – У тебя есть Интернет?
Я обречено заскрипел зубами. Как не искал, никакого самого завалященького Интернет-кафе не обнаружил.
– Ну не у тебя самого, так может быть у фирмы, в которой ты работаешь, или в клубе? Ну ладно, – наконец допетрил он, – что-нибудь придумаю. В прошлом году у меня там университетский приятель «по обмену» лямку тянул…
– Деньги тикают. Пока, – спешил я попрощаться.
– Нет. Постой. Кое-что я тебе и сейчас сообщу, – заторопился отец, – в бреду, ты часто вспоминал какого-то Сенсея. То есть учителя (это по-японски) я проверял по словарю.
– Сенсей? – я  вцепился в трубку, чувствуя, как проваливаюсь в бездну недавнего сна. Спина уткнулась в холодную стеклянную стену будки. К горлу подкатила тошнота, в голове загудело.
– Да «сенсей» и… даже не знаю, имеет ли это отношение к делу – «принцесса».
– Принцесса?! – моментальное видение, как вспышка во тьме, обожгла глаза:
Сенсей – мужчина лет сорока, японец или китаец, во всяком случае, азиат. В лице ничего примечательного – ни за что не запомнишь, хотя и не забудешь. Круглое желтоватое лицо, заплывшие жиром свинячьи глазки, борода типа эспаньолка.
Одет в шикарный восточный халат, как из тысячи и одной ночи, в руках… – Всё исчезло, погрузилось во тьму. Я стер пот со лба.
– Костя? Ты слышишь меня? Где ты?
Связь прервалась. Я заменил карточку и снова позвонил отцу.
– Всё в порядке. Говори, я тебя слушаю.
– Я не удивлюсь, если эти образы  следствие раздвоения личности, так сказать ниша, в которую ты прятался в момент опасности. Но твой психиатр почему-то… Ну  ладно, разговор чувствую затянется, я лучше отпишу тебе всё в подробностях. Может что-нибудь еще сделать?– на последних словах его голос дрогнул, у меня сдавило горло.
– Маме привет передай и… Катьке. Последи за ней. Ладно? – по щеке побежала слеза. Этого еще не хватало – я же в косметике!
– Может тебе всё-таки  лучше вернуться? А?
– Нет.
Я бросил трубку и минуты три еще стоял, тупо опираясь лбом в таксофон.
«Господи! Ну почему это всё мне? Отец – он словно не понимает, что и без него не легко, неужели нельзя разговаривать нормальным голосом, а не сюси-пуси разводить.
Щемило сердце – это вечное чувство вины за Катьку, за мать, теперь еще и за отца, который был вынужден терпеть всё это, и столько лет молчать. Блин. За весь мир! Да что это такое?!»
Растекшаяся тушь ела глаза. Я бегом долетел до парка и плакал там, на скамейке у пруда.
Вот что значит перевоплощение. Образ полностью захватывает актера и диктует ему свои условия игры. А игра превращается в жизнь. 

ГЛАВА 18

Смущение заглушило признание -
Любовь заметна в каждом движении.
В ту ночь мне приснился сон:
Темно, но я не уверен, что сейчас ночь – просто окна подвала забиты фанерой. Аслан пробовал выставить одно. Подтянувшись на трубах с холодной водой, он лег на перекрытие спиной, со всей силой вцепился руками в трубу, а ногами надавил на проклятый щит. Он очень сильно давил. Помойму фанера даже трещала, но не с места.
Аслан говорит, что она со стороны улицы зацементирована, а я думаю, что это не уличное окно, иначе мы хоть что-нибудь оттуда да слышали.
 Аслан – это мой друг – он беженец и говорит, что ему всё равно некуда было податься, тем более зимой.
Он смелый – говорит про Принцессу – «ничего девочка». – Это про нее-то, на которую я не смею даже глаз поднять. Аслан часто проводит ночи у Принцессы, возвращаясь потным и совершенно отвратительным. Тогда он ложится на свою циновку и начинает курить и рассказывать, что он выделывал сегодня. С нею!
Очень больно. Я не могу этого слушать, но вместо того, чтобы ударить Аслана, затыкаю пальцами уши. Тогда он подвигается совсем близко, так, что я чувствую его жар и запах спермы.  Он ложится  рядом со мной и говорит, говорит…
Самое оскорбительное, что я жду этого и слушаю, явственно представляя себе, как Принцесса лежит перед ним распластанная на кровати, и ее кругленькие большие соски напряжены. Я вижу, как язык Аслана ласкает эту чувствительную бусинку – сосок, пока губы его не смыкаются, целуя, всасывая, пожирая. Её тело напрягается и начинает змеиться под загорелым красивым телом Аслана. Потом он целует ее в шею, жадно впивается языком в полураскрытый рот и потом снова шея, плечи, груди. Его губы оставляют на ее разгоряченном теле влажные следы. Она часто дышит, стонет, пытается приподнять голову, чтобы вновь найти его губы.
Аслан быстро целует Принцессу – губы, уши и тут же уже не в силах терпеть, бросается вниз туда в самое лоно – красное и горячее, алчущее, жгущее.
Я знаю, как пахнет лоно Принцессы. Какое оно. Это как цветок. Мне нравится расправлять его нежные  влажные лепестки, целуя их, любоваться открывающейся картинкой. Аслан неистов. Он сразу же нападает, проникает языком туда в самую глубину. И потом  лижет сверху вниз быстро, чтобы не кончить и тут же вводит свой  истомленный ожиданием член.
Уверен, он даже не знает, какая родинка на лобке у Принцессы. А, между прочим, она похожа на маленькую змейку или даже дракончика.
Я слишком увлекся и не заметил, как Аслан обнял меня и прижал к себе. Волосы на его груди касаются моей спины и невыносимо щекочут. Но я терплю, боясь пошевелиться.
Последнее время я уже не так часто думаю о доме. Может быть Аслан прав, и это не так уж и плохо, что я попал сюда, хотя…
Я чувствую губы Аслана на своей шее. Рядом с ним сейчас так сладко и спокойно. Наверное, будь тут только он и Принцесса…      Хотя, нет. Если бы не было Аслана, эту ночь с Принцессой был бы я. И всего-то преимущество, что старше и у него столько волос. Под мышками, на груди, на лобке, а какие у него ноги… Эти волосы как рвущаяся наружу страсть – черные и блестящие. От него словно исходят волны неистовой животной силы, что-то хищное, варварское, дикое.
Кажется, что кто-то запихнул в Асланово тело зверя – черного дьявола соблазна, а он не может сидеть там спокойно и рвется наружу. Жадный, жестокий, сильный, жарко пахнущий лесом и свободой. Зверь знающий о своей красоте, силе и праве на любовь, свободу, мясо, оргии, понимающий своё превосходство надо мной и доказывающий это. Черный дракон посланный украсть мою душу и мою Принцессу.
Я оттолкнул Аслана и проснулся.
Боль от укуса ощущалась еще какое-то время в шее.
Господи! Что же я видел? Всё так реально и одновременно с тем. О, только не это! Не я… Не со мной!

ГЛАВА 19
В Японии луна валяется пьяная
Ногами вверх.

Снова звонил отцу, как и было договорено, он перевез мои вещи. Валерий Михайлович до самого моего отъезда сохранял в тайне, куда я подевался. Впрочем, сам он так и не узнал о моей авантюре, предполагая, что я уехал во Францию, готовиться к роли и учить язык.
Зато из театра звонили и на мою квартиру и на квартиру отца. Вообще звонков было много, причем некоторые звонившие не представлялись, а как раз наоборот пытались выяснить, где именно я нахожусь. Из чего я заключил, что враги потеряли мой след. Тем не менее, радоваться было пока что нечему. Первоначальная версия, что преследуют меня из-за моих успехов в театре, развалилась, так как театр я давно оставил, а они все не успокаивались. Получалось, что люди, решившие любой ценой вывести меня из строя, хотели добиться того, чтобы я не участвовал в съемках.
Это было уже хуже, потому что прятаться от них мне предстояло целый год.
Хорошо хоть милиция, расследовавшая убийство Игорька, не обвиняла меня в этом ужасе. Перед самым отъездом я посетил следователя и еще раз ответил на все его вопросы. Но, да и только что.
Как я понял, они также как и Валерий Михайлович, связывали обыск в моей гримерке, кошку и смерть Игорька с тем, что кто-то пытался расправиться со мной.
Было несколько неудобно перед следователем в том плане, что как не пытался, я не мог назвать ни одного конкретного подозреваемого.
Мог ли проникнуть посторонний в театр? – Да запросто. Прошел на утренник, и спрятался где-нибудь в гримуборной или на складе декораций. Там слона при желании можно спрятать, не то что человека.
Мог ли, замеченный мной за обыском «ниндзя», оказаться одним из наших? – А почему бы и нет? Тем более, что видел его я всего-то несколько секунд, и его лицо было закрыто материей.
В общем, никакой помощи следствию я, как ни старался, оказать не мог, хоть и из кожи вон лез.
А теперь – бейся с пустотой. Ищи врагов там, где их нет, и там где они есть. Сходи с ума, смотри дурные сны, а через год к самому началу съемок – сойди с ума!

ГЛАВА 20

Нет сил сопротивляться лунному ветру,
Как нету желанья убегать от любви.
В клубешнике все ночи похожи одна на другую. Я уже привык. Девчонок мучает ностальгия, они любят возмущаться, что, мол, условия не те, богатых клиентов мало, чаевые хуже  некуда. Я, конечно, поддерживаю компанию, но только для проформы.
Теперь, после всех этих треволнений, жизнь до Японии представляется мне сном, так невероятно далеки все и вся. Девчонки говорят о недополученных деньгах и упущенной выгоде. Я рассматриваю свою жизнь как один из снов, поддерживаю общее невеселое состояние, внутренне смеясь, над глупостью подельщиц, не понимающих кто я есть на самом деле.
Всех вокруг – наших и филиппинок интересуют только деньги – да не за ними же я, в конце-то концов, ехал. А ричмены … Так я еще не на столько чувствовал себя женщиной, чтобы зависеть от прихотей судьбы. И потом – что бы я с ними делал, случись остаться наедине?
В общем, всё более-менее устаканилось, когда неожиданно в клуб пришла она.
Прожив две недели в Японии, я естественно уже имел возможность лицезреть одетых в кимоно и современную одежду  женщин. В парке около нашего дома по священным праздникам, которые у японцев чуть ли не  каждый день – их вообще тучи.
И как ни странно – никакой реакции с моей стороны, но эта… 
Вообще, по ночным клубам ходят в основном мужчины. Женщины, которых приводили до этого были чьими-то женами, которых мужья в качестве особой прихоти вытаскивали с собой провести вечерок в обществе белых красоток. Причем, всем им было лет под пятьдесят. Иногда из соседних клубов  приглашали жирненьких, глупых филиппинок – дохан – работа в свое свободное время.
Но эта девушка… Необыкновенно было уже то, что японка была одета во всё кожаное со шнурованными гадами и наколкой в виде скорпиона на левом плече. И что самое непостижимое – она смотрела  мне прямо в глаза, или точнее ее взгляд обсасывал, облизывал всего меня одновременно. При этом ее взгляд не скользил по моему телу, прикидывая, сколько я могу стоить. Она брала меня всего целиком. По высшему праву – праву секса, который исходил от нее, как радиация от реактора.
Её спутники…я даже не могу сейчас вспомнить их лиц. Вроде двое мужчин. Они шумно заказывали фрукты, подсаживали к себе филиппинок. Заметив, что на их столик принесли початую бутылку коньяка, я смекнул, что они здесь не в первый раз.
И всё время я ждал, ждал, что она заметит и пригласит меня. И тогда уже всё. Не знаю, почему я был уверен, что поеду с нею и сделаю все, что она только ни прикажет. Мало этого – я мечтал и одновременно панически боялся, что вдруг не выдержу и разорву на себе женские шмотки, скину лифчик и заору на весь зал, что вот он я! Я настоящий!
Я – потрясающий актер, актер от бога. Такой силищи, какой не видела эта гребенная страна. Приехавший в Японию, для того чтобы…
А черт его знает,  для чего. В жизни не был таким слабым! Наверное, всё-таки усилился выброс женских гормонов. Я чувствовал себя подавленным, измученным, убитым. Но самое главное – я знал, что очень скоро свершится моя судьба (абсолютно женская мысль – наконец-то).

ГЛАВА 21

Исток позабыт недрами,
а небо как чистое зеркало.
Капли воды вселенную
показывают в размере уменьшенном.
После работы я первым забрался в машину менеджера. Хотелось поскорее добраться до дома, принять душ, переодеться и может быть побродить какое-то время по улицам. Эта постоянная публичность  угнетала, и после сегодняшнего визита коженной дамы хотелось спокойно подумать о ней и о себе, не отвлекаясь на пустые разговоры о клиентах, деньгах и подарках. Хотелось представить ее и себя в постели, попытаться увидеть ее тело, ощутить запах волос…
Рядом со мной на заднее сидение с двумя пакетами костюмов плюхнулась Таис. Ясно, девочка собрала стирку за неделю. Я подобрал юбочку и осторожно поставил на колени сумку. Справа кожа чуть-чуть обтрепалась и в прошлый раз оставила мне противную зацепку на колготках.
– Слушай Кэт! – неожиданно прервала ход моих мыслей Таис, – я всё время хочу спросить, еще с Питера, когда документы подписывали, я увидела твою фамилию. Как-то по-дурацки звучит, – Тая замялась, огляделась. Рядом с нами весело болтали о чем-то филиппинки. Кристя сидела на переднем сидении около менеджера, и слышать нас не могла бы, приложи она к этому все мыслимые усилия, Вика добиралась в другой машине. -… В общем, ты случайно меня не знаешь?
– Что? – вытаращился я.
– Ну, я имею в виду – мы с тобою раньше нигде не встречались? Дежавю. Понимаешь, у меня в детстве была подружка, которую звали точно так, как тебя. То есть имя, фамилия и даже отчество – все совпадает. Мы конечно друг дружку по отчествам не называли, но она тогда жила у нас вместе со своим отцом – вот я и запомнила.
Она посмотрела на меня, и так как я молчал, продолжила.
– Ты когда-нибудь была в Колтушах?
– Колтушах? – Возможно… это где-то под Всеволожском?
Мы проехали супермаркет, я равнодушно обежал глазами витрину с вечерними платьями отороченными мехом. Как ни странно, но в том, о чем говорила Тая, точнее как она говорила, и правда было, что-то трудно узнаваемое, но, несомненно, живое и необходимое мне до такой степени, что всё существо мое одновременно превратилось в сплошной слух с последующим паническим желанием удрать.
– У тебя случайно брата нет? – неожиданно спросила она.
– Брата?! Есть, – в темноте Таис не могла увидеть, как меня от этого признания бросило в жар. Хотя, глупости, это еще ни о чем не говорит, многие имеют братьев.
– Вот и еще одно совпадение, – улыбнулась в свете мелькающих реклам Тая. Мы остановились, выпуская из машины Анни. – Даже не знаю, что и сказать, мне-то кажется, что ты – это она, то… Дежавю. Они тогда всё лето жили у нас на даче.
«На даче? Нет, это не обо мне».
–… Мой дед лечил ее брата, а я подружилась с Катей. Ну, да тебе, наверное, не интересно… – она попыталась отвернуться.
– Нет, отчего же… очень интересно, – с неожиданным для себя волнением переспросил я. – Твой дед – он что знахарь или что-то в этом духе? Почему на даче-то лечил?
– Знахарь?! Что ты, услышал бы он! Знахарь?! Он у меня профессор. Лица людям восстанавливал, кто после аварии или с ожогами.
Я сжался. Сердце ставило рекорд скорости.
–…Обычно он в клинике у себя работал, но там только для взрослых. А Костя, да, точно, его Костей звали. Ему  всего четырнадцать было. Так что все равно не взяли бы.
– А он?… – я чуть было не перешел на фальцет, но вовремя прокашлялся, а он… мальчик был сильно изуродован?
– Не знаю, – она поковырялась в лежащем на коленях мешке. –  Я же с ним на перевязки не ходила. Но дед, помню с самого его у нас появления, ходил как бы окрыленный. Значит, что-то было сверх меры. Только ты не подумай, что он у меня какой-нибудь злодей, и радуется чужому горю. Просто  фанатик своего дела.
Костя сначала вообще ни с кем не общался – лежал как трупик или сидел в саду. Мама – она у меня профессиональный психолог-гипнотизер, по началу, никак немогла его растормошить. Тогда  дед велел приехать его сестре и отцу. Я еще удивилась, почему ни матери, а именно отцу, но выяснилось, что у нее стенокардия или аритмия. В общем, что-то с сердцем.
Я никогда не смотрела, как дед работает. Знаешь, вроде с детства во всем этом варишься, а всё равно холодком прошибает. Ну да тебе же всё равно неинтересно о чужих людях слушать.
– Это не о чужих! – неуклюже попытался я продолжить разговор.
Машина снова остановилась, выпустив еще одну филиппинку.
– Так это всё-таки ты?!
Я мучительно соображал, как выкрутиться из щекотливого положения, по возможности не навредив себе и получив интересующую меня информацию по максимуму.
– Это я. То есть я почти ничего не помню… после… – нужно было срочно измыслить какую-нибудь причину своей вдруг возникшей амнезии, – после аварии, – наконец нашелся я. Образ «аварии» пришел по аналогии с врачами и описанием ею моего тогдашнего состояния.
– Аварии?! Слушай, я же дура. Ты и без аварии не смогла бы меня узнать – ведь это, – она ущипнула себя за щеку, – это не совсем я. То есть я, но только после нескольких операций. Меня это… ну, в общем, неважно, псих один ножиком. Но да теперь – всё на месте. Так, что я даже, можно сказать, не жалею. Если разобраться, даже лучше стало. А ты что же – совсем ничего не помнишь?
– Кое-что помню. Фрагментами.
– Стоп. Как зовут твоего отца? – неожиданно насторожилась Тая.
– Сергей Леонидович, – выпалил я.
– Правильно, – она вздохнула.
– Ты что же – еще сомневаешься? – состроил я обиженную фифочку.
– Нет, только мой дед… он, видишь ли…
– Адриан Протасов, – попытался я осторожно воспользоваться полученными в клинике сведениями.
– Да. Ты и это помнишь?  Тогда всё нормально. Просто многие интересуются работами деда. Сама понимаешь, когда человек такого уровня, он часто связывается…
– С леваком, – подсказал я.  «Действительно не трудно предположить, чем зарабатывает себе на жизнь пластический хирург, каких больше нет в России».
– Ну да. Я от этого и пострадала, – вздохнула она.
Машина снова остановилась. И я с удивлением обнаружил, что мы приехали.
До самых апартаментов молчали. Я боялся лишний раз посмотреть в сторону Таисьи. Во что бы то ни стало, нужно было остаться с нею наедине.
Мы искупались, переоделись и теперь спокойно доедали свой ужин, чтобы потом спокойно отправиться на прогулку, подальше от наших стерв.
Меня будоражило от мысли, что Тае пришлось пострадать до такой степени, что  моя сестра теперь бы ее не узнала. То есть, возможно, ее избили, изрезали, она могла быть изнасилована или ее тоже держали в рабстве, а это как-никак  накладывает определенный отпечаток. Во всяком случае, теперь у нее не ее – другое лицо – впрочем, как и у меня. Это роднило нас, делая не таким как все. Потом – она знает обо мне что-то такое, чего я не знаю.
Нам удалось улизнуть сразу же после ужина, девчонки казалось, были только довольны нашей внезапно возникшей дружбой. Да – дружбой и тайной.
Я шел за своим поводырем, и, черт возьми, видел себя со стороны бредущей навстречу своей судьбе, женщиной в песках.

ГЛАВА 22
Все заберут
И не подарят смерть.

– Обалдеть! – наконец заговорила Тая. – Я начала подозревать, что ты – это ты еще с Питера, а по-настоящему узнала только сегодня, когда появилась эта японка. Я просто увидела, как она смотрит на тебя – и всё поняла – в Японии на твоем месте должен был оказаться Костя! Ведь это именно у него были проблемы с японцами, то есть с японкой. Я всегда себе это так представляла, даже во сне несколько раз видела. Ты помнишь, у нас иногда были одинаковые сны?
– Не помню, – честно признался я.
– Ну ладно.
Мы выбрались из подъезда, и пошли в сторону парка. Крупные звезды, каменная стена с перевешивающимися через нее ветками экзотических деревьев, делали прогулку романтичной.
Почему-то подумалось, что потом, когда всё кончится, можно будет поехать куда-нибудь вместе отдыхать. А если благодаря этой девочке мне удастся покончить со всей этой  таинственностью, операциями, японками. Узнать, что там на самом деле произошло – то… за такую информацию, для такой девочки никаких курортов не жалко.
Мы шли мимо чуть подсвеченных фонарями старинных домов японцев, мимо стоянки велосипедов.
 Улет – три часа ночи, Япония, сладкий запах фруктов прямо из парка, под ногами облетевший цвет каких-то деревьев, а мы – две обалденные белые девочки и ни-ко-го… Картинка для фильма.
– Слушай, а ты совсем ничего не помнишь? – прервала мои мысли Тая.
– Помню, но, фрагментами, – опять соврал я.
– А твой брат?
– Что брат?
– Ну, как он?
Мы подошли к освещенной таксофонной будке, откуда обычно звонили домой.
– Брат?.. Ну, он стал актером.  После… ну ты понимаешь, – я посмотрел на нее, выдерживая паузу. – Он сыграл Оливера Твиста и сейчас в театре, –  я мучительно пытался представить, что эта юная наркуша – моя сестренка, могла наговорить Тае обо мне. – Не женат…
– Следовало ожидать, – отпарировала она, так что я аж закашлялся.
«Что же во мне не так, в самом деле? Жутко когда кто-то знает о тебе больше, чем ты сам».
– Извини, а почему бы ему не жениться? С женщинами у него всё тип-топ. Он не педик, уж поверь мне и…
– Да я это так сказала, к слову… – засмущалась Таис. – Мне-то какое дело, если разобраться.
– Нет, скажи – я ведь не знаю. Правда.
– Да ничего страшного. Господи. Мало ли, что ляпнешь, с тобой, что ли такого никогда не случалось?
– Нет. Ты просто обязана всё рассказать! Мы же не дети! А мне самой все равно не вспомнить. А вдруг там что-то такое, что изменит всю нашу жизнь? Ну, пожалуйста. И как всё это связано с японцами? Почему, ты считаешь, что не я, а он должен был поехать в Японию. Не самая, надо сказать, популярная в плане туризма страна.
– Ну, хорошо, – сдалась Таис, – только я тоже, на самом деле, мало что знаю. Дедушка говорил, что Костя подвергался истязаниям. Я видела его фотографии со школы, домашние – их сначала прислали по почте, а потом еще несколько довез твой отец. Дедушка восстанавливал лицо по этим самым фотографиям. Потом, когда Костя уже мог что-то воспринимать, ему подтерли память, и вложили новые воспоминания.
А о японке я знаю, потому что он сам рассказывал мне о ней во время сеансов. Но имен не называл, часто повторял, что она, якобы, была принцессой и госпожой. Вроде иногда она переодевала его в женское. Сама посуди – могу ли я помнить подробности, времени-то сколько прошло.

Я кивнул. Известие о том, что меня кто-то переодевал – почему-то показалось мне страшнее того, что кто-то бил меня по лицу кнутом.
– …Что еще? Я думала, твой брат любил эту женщину. Если честно, я даже немного ревновала. Во всяком случае, о ней он забыл в самую последнюю очередь. Всё время порывался снять бинты и искать ее. А ты принимала всё очень уж близко к сердцу, обвиняла себя в том, что с ним стряслось, хотя я всегда считала, что это просто рок, судьба. По правде сказать, если бы не ты – я в жизни не поддалась на дедовы уговоры работать с ним. А он как сейчас – красивый?
– Ну да.
– Он не знает?
– Недавно узнал – случайно, – честно признался я.
– Бедняжка. Я о вас часто вспоминала. А вы значит, обо мне забыли. Вот ведь как бывает. Судьба.
– Мы же не нарочно, – попытался оправдаться я. Очень хотелось обнять ее, успокоить, загладить как-нибудь вину.
– Ну да… В этом-то весь ужас, что работаешь с человеком, а потом он не узнает тебя на улице или… всякое  бывает. Но… – мне показалось, что я вижу слезы в её глазах. – Костя был запрограммирован всё забыть, вспомни он меня, тут же вспомнил бы и японку, а это…
–  Может быть, и лучше было бы, – выпалил я, – а-то представь себе, в двадцать три года взрослый человек узнает о себе такое. Мол, были операции, и следы остались, а кто, что?  убей, не помнит.
– Представляю, – она поежилась. – Но кто же знал – дедушка говорил – с таким лицом жить нельзя, а  с такой травмой думаешь можно?
– Да с какой?! Он ведь теперь себе там бог знает что воображает, а я ничего сделать не могу!
– Ты всегда ради него жертвовала. А память вернуть можно, нужно только знать, как она отпирается и всё.
– Как?! – не выдержал я.
– Есть способы. Только это же не конструктор типа «Сделай сам». Нужно чтобы рядом с ним был специалист. А то полезет такое… – она воздела очи к черному небу. – Пошли домой.
– Какое? Его что – трахали?! – задал я самый страшный вопрос.
– Ну не без этого.
Меня трясло.
–… Странно обсуждать всё это как бы по-новой, – спокойно продолжила она. – Дела давно минувших дней. Говоришь, у него сейчас с женщинами всё нормально? Дети есть?
– Нету, но будут… всё уже на мази, я хорошо знаю его девочку и…
–  Да что ты психуешь, такое со многими случалось. Женится говоришь? – она задумалась, – ну что ж, может оно и к лучшему, не всё же ему чужие жизни-то ломать. Ты-то не переживаешь?
Не сговариваясь, мы зашли в «Министоп» и купили себе по банке сока.
– А кому он жизнь сломал? – переспросил я, едва только мы вышли из магазина, и шагнули в спасительную ночь.
– Тебе! Мне! – автоматически отреагировала Тая. Я открыл банку, чуть не сломав себе ноготь, и залпом выпил половину.
– Ты его по-прежнему любишь? – задала она уж совершенно нелепый, с моей точки зрения, вопрос. – Я, честно говоря, всегда опасалась, что зря мы его  тогда вытаскивали. Такому зверю палец в рот не клади, в миг откусит.
 «Зверю?» Я предпочел молча пить свой сок.
 –… Мне даже снилось, что он является ко мне ночью, и я его узнать не могу, а всё равно страшно, аж дух захватывает.
– Да почему же?! – не выдержал я, с хрустом сжимая в руках, пустую банку.
– Ах, да, ты же не помнишь, а я дура… ну… ты о своем ребенке что-нибудь помнишь?
– Ну... у меня был выкидыш и…
– А Костя, он как отреагировал? Ты помнишь?
– Да нормально… – я растерялся, не зная, стоит ли говорить, что после этого самого проклятого выкидыша мы с Катькой уже почти что не общались. – У него своя жизнь, у меня своя. Мы же после развода родителей по разным хатам жили. Вот и…
– Он что, отверг тебя?
Я задумался. Конечно, мысль о том, что Катька путалась с кем-то, всегда казалась мне просто грязью. Наша дружба и вправду закончилась, я не хотел ее видеть. Правильно. Не столько был занят репетициями «Оливера», сколько опасался разговоров о том, что с ней произошло. О ее мужике, если таковой был. О ее жизни, в которой мне уже не было места.
– Да, – я кивнул.
– Скотина! – Таис с отвращением отшвырнула в темноту свою банку. – Сволочь. И ты еще  за него просила! Вот и получила! Дуры мы были Катька. Надо было не в благородство играть, а заставить этого гада отвечать за свои поступки. В ментуру и баста. А-то никакого урока, ни мук совести, ни бессонных ночей. Небось, еще мнит себя знаменитостью и баб трахает. Тварь и садист. А мы с тобой его сделали еще и оборотнем.
Ладно, пять часов – опять пол дня проваляемся, пошли, – дернула она меня за руку.
– Да погоди ты! – я задыхался, – почему оборотнем? Какие уроки? За что отвечать? – спрашивал я, уже зная ответы на свои вопросы.
–  Я не прощу ему, никогда не прощу, – зарыдала Тая, скрючившись на тротуаре, так будто бы я двинул ей в поддых. – Память – это мы вернем, обещаю, а вот… Он тогда едва в себя пришел, рожа в бинтах, ничего толком не соображает, напал на тебя и… А ты вместо того, чтобы садануть ему по бинтам, даже на помощь никого не позвала. Хотели аборт сделать, да где, в таком возрасте без родителей? И главное – на какие деньги? Это сейчас если надо, я могу кого надо уболтать, а тогда…
Я отвернулся, чувствуя горечь и вкус бинтов на губах.
– Ты вернешь мне память?
– Верну, – Тая поднялась и прижалась ко мне.

Девчонки дома видели десятый сон, когда мы улеглись на свои матрасы. Мне стоило большого усилия оторвать от себя расстроенную девушку, не-то я мог бы просто не сдержаться – шла третья неделя наших гастролей.

ГЛАВА 23

Отними у меня зеркало лица
в час исчезновения жребия.
Итак, теперь я оказался в положении человека, человека до мозга костей мирного и спокойного, которому сообщили, что в полнолуние он обращается в дикого зверя и наводит ужас на окрестности. Непостижимо.
Я лежал не двигаясь, и слушая крики неугомонной ночной птицы, перемешанные с трелями светофора у пешеходного перехода.
Что же теперь делать? Во-первых, – лихорадочно соображал я, – любой ценой нужно вспомнить всё самому, потому как психиатра, всё равно как и всех остальных врачей, никто из нас перед отъездом в плановом порядке не проходил, а значит, Тая могла всё  это просто придумать.
Ладно, пусть она даже подруга сестры, и огульно могла знать меня, но кто скажет – какие черти в ее головушке ночевали все эти десять лет, которые мы не общались? Надо связаться с Катькой и выяснить всё от неё.
Хотя, в таком запутанном и главное давнем деле для меня, наверное, вообще никаких аргументов не существовало, и существовать не могло, пусть бы даже легион  скверно воющих Катек обвинили меня в изнасиловании. Но, пардон, сказать, что насильник был молод и с забинтованным лицом – значит, вообще ничего не сказать. И ни одна нормальная женщина не станет жить с братом, который ее, якобы, изнасиловал.
Тут я осекся: во-первых, сестра никогда не была особо нормальной – то есть типичной, во-вторых, после «Моего возвращения», то есть того, что я считаю, моим возвращением – мы действительно потеряли контакт. Но и это ничего не значит. Могут ли вообще родные брат и сестра иметь общего ребенка?
Я встал и вышел на кухню покурить. Свет не зажигал – он бы проникал через ширму, мешая спать. В кухне итак было достаточно светло из-за окна на коридор.
Всё-то у них сделано под сквозняк. Предложи архитектор такую конструкцию в России – убили бы.
При виде меня, облюбовавшая белую тряпочку на столе тараканья семья – мама и с десяток отпрысков, ринулись наутек. Я сел на первый попавшийся стул.
Итак: надо собраться с мыслями. Начнем с того, что Тая пока ничего не заподозрила и наивно принимает меня за сестру. Как долго она будет оставаться в неведении, после того как начнет восстанавливать мою память?
Может ли она вообще контролировать то, что происходит у меня в голове? Если нет – то я смогу переиначивать свои воспоминания так, чтобы они подходили сестре. Надо вообще побольше об этом узнать.
Было мучительно думать, что именно я, так или иначе, испортил Катькину жизнь. Аргументы аргументами, а всё-таки я всегда чувствовал какую-то вину перед ней. А это для меня куда важнее, всех на свете посторонних бредней.
Но для того, чтобы получить ответ на этот вопрос, следовало выяснить всё до конца. Как-никак, а здоровенный отрезок моей подлинной жизни украден и в спешке заменен на суррогат.
Вот с этим я никак не собирался мириться – чтобы это ни было, я актер – абсолютно пустой и ведомый. Режиссер или драматург могут заставить меня лить слезы или, выхватывая нож крушить всё и вся.
Я могу быть всем. Но при этом, во мне самом нет ровным счетом ничего. Я понял это на первом курсе института, принял и смирился. Поэтому любые мои эмоциональные проявления вне театра, тщательно проверяются мной же, анализируются и заносятся в архив под порядковым номером. До сих пор я берег образы бомжей и бездомных детей, с которыми мне посчастливилось встречаться во время моего бегства из дома. Теперь мне следовало отбросить весь этот  пласт как фальшивку, как уничтожают грубый подмалевок с лица бессмертного шедевра.
Сейчас или никогда – сказал я себе. Или открыть все тайны, выяснить про себя самую, что ни на есть, подноготную – или нет смысла продолжать работу в театре.
Ну, по сути дела, с чем таким ужасным я могу встретиться там – в кладовках своей памяти? С гомосексуализмом? Я поёжился. – Так ли это страшно? Тем более если учесть моё изуродованное лицо и частичную потерю рассудка, как говорила Таис. Получается, что меня там вообще держали силой. А много ли может сделать тринадцатилетний пацан, которого связывают по рукам и ногам, и хлещут кнутом с утра до вечера. («Связывают» – это я взял из сна).
Что еще – прекрасная японка. Возможно, я и с нею тогда… того… баловался. Хотя правильней было сказать – она со мной.
Самым противным эпизодом всё равно остается заморока с сестрой, но да, что же делать? Придется зажать нос и лезть в собственное дерьмо.
Я расслабился и попытался представить себе Катьку до развода. Мы тогда жили с нею в одной комнате, и я прекрасно помнил ее шмотки, висевшие в одном шкафу с моими. Эти подробности были мне необходимы для того, чтобы выдать их за первые воспоминания.
Я копался в своей памяти, представляя ее то на квартире отца, после моего возвращения, то у нас дома. Как никак Катя с Таей были подругами, а значит, трепались, как все нормальные девчонки, о школе, мальчишках, разводе родителей.


ГЛАВА 24
Пустота заполнила тело.
Мысли звенят тишиною
и лопаются от напора вселенной.

Я решил рискнуть и согласиться на первый сеанс только после того, как получу какие-нибудь сведения о Тае от своей семьи. Теперь я уже скупал в минимаркете по четыре-шесть карт и неутомимо бомбил отца звонками на домашний и мобильник. 
Первые дни в Японии я еще опасался часто звонить домой, тревожась, как бы люди, преследовавшие меня в Питере, не проверили телефонные переговоры из квартиры моего отца и не поняли, где я нахожусь. Теперь, в свете открывающихся обстоятельств мне было уже все равно, узнают ли питерские гады о том, что я в Японии или будут думать, что я во Франции.
Ужасы того последнего в театре дня, уже не представлялись мне такими страшными, как это было в начале, и я уже мог спокойно думать о произошедшем, прикидывая, кому именно тогда я перешел дорожку.
К слову, питерские проблемы остались в Питере, а где он Питер, и где я. Теперь больше всего на свете меня занимал вопрос возвращения себе памяти, а для этого мне были нужны какие-нибудь сведения от родных.
Катька видимо впала в депресняк, отчего и не брала трубку. Хотя возможно, что она всего-навсего продала аппарат.
В целях экономии времени, я сначала выписывал на листок всё то, о чем должен был попросить отца, но возникшие во время разговора вопросы, подробности, тонкости в результате сжирали карту за картой оставляя меня наедине с  терзаниями и настойчивыми взглядами Таи.
Последнее время наши с нею отношения начали напоминать миленькую возню двух только что венчанных молодоженов из итальянского кино. Там, перед брачной ночью, жених получает сведения, что, мол, его ненаглядная на самом деле его сестра. Вот облом-то!
Он смотрит в голодные до секса и тайн, глаза суженой, и пытается на скоростях перепроверить информацию.
Так вот для того чтобы, наконец, отдаться моему ласковому Василиску, я не имел и трети необходимой мне информации. Отец вообще плохо въезжал в детали, в то время как я тонул во всей этой неопределенности и хватался за любую мелочь.
Например: в чем ходила в то время моя сестра? Какие фильмы смотрела? В кого, хотя бы приблизительно была влюблена? – Должна же она была о чем-то рассказывать Тае. И сама Таисья, какая она была тогда? Как показалась отцу?
Пока я сумел записать себе только то, что она ровесница сестры. Дату рождения я почерпнул из ее паспорта. Отцу говорили, что со  мной работала её мать – дочь Протасова, психиатр и отчасти гипнотизер. Но на самом деле моя новая личность дело таиных рук её и Катьки.
Отец бы взорвал всю эту дачку трах-тарарах, если бы ему кто-то только намекнул, что его отпрыска будет лечить четырнадцатилетняя девочка.
Что еще? – Есть имена или кликухи:
Во-первых, Принцесса – впервые это имя или титул появился во сне, потом Таис и отец подтвердили, что я говорил о ней. Этого достаточно хотя бы, для того, чтобы считать ее на тот момент времени реальной.
Известно, что она японка, одна из тех, кто держал меня в рабстве. Навязчивое сиреневое кимоно в расчет не идет, последний раз я среагировал на кожу. Женщина в коже – типаж садо-мазо, или как его иногда называют СМ.
Сенсей – чисто по ощущениям –  омерзительная фигура. Больше пока ничего.
Аслан – ну это уже совсем непонятно, хотя, можно конечно подсунуть на сеансе его образ в качестве затравки, и пусть потом разбирается, говорил ли израненный брат что-нибудь подобное своей сестре, или это всего лишь персонаж из дешового боевика.
Последний раз в клубе, когда мы уличили момент покурить вместе, я выспросил у Таи, как она собирается возвращать мне память, и что я при этом буду чувствовать. Прикинулся такой ранимой, оберегающей свой внутренний мир девицей, что она согласилась, наконец, просто возвращать меня в интересующий временной отрезок и не лезть туда самой, довольствуясь моими рассказами об увиденном.
Исчезнувшей частью «Катиной» жизни я выбрал, разумеется, мой побег из дома до момента, который я лично, до сих пор считал своим возвращением.

ГЛАВА  25
Не хватает цветов мне на жертвенник –
все они на твоем ложе.
В ожидании, а вернее в отнекивании от первого сеанса я вел более чем обычную жизнь.
Однажды – это было в наш первый выходной – через три недели работы, когда Тая и Кристя задержались где-то с новыми знакомыми, а мы, с Викой нагулявшись и устав от безделья,  решили-таки прилечь спать, обычно я ложусь самым последним в темноте, а тут так разморился, разожрался домашненького. Оказывается, хохлушка недурно стряпает.
Так вот, поужинав и вволю натрещавшись за столом, мы как-то незаметно переместились в спальню, лениво расположив подле ложа тарелку с грушами и виноградом (недельный рацион – фрукты в Японии дорогие), и, потягивая слабо алкогольный коктейль через соломинку, мы самозабвенно трещали, как лучшие подружки.
Ума не приложу, почему раньше я никак не выделял такую красавицу. Хотя, это же не повод забывать о том, что я женщина.
Так, во всяком случае я, совершенно честно, думал.
Приятный вечерок, хороший повод разузнать побольше о мире женщин – чем они дышат?  О чем мечтают?..
Разговор плавно перетек на стихи, где неожиданно Вика показала себя на высоте, предъявив феномен памяти и дав сто очков фору мне – профессиональному актеру. Так что я вконец растаял, чувствуя себя этакой фифой с бантиками и,  предавшись романтическому настроению, невольно заговорил  о Японии и японских женщинах. Мы перешли на традиционную японскую поэзию.
Наблюдая за Викой, я невольно начал копировать ее движения как бы зеркаля ее саму, причем я не делал буквального повтора, стараясь скорее почувствовать темперамент, шарм и легкий флер женского обаяния.
Японские поэтессы, спутницы императоров и их жен, затерянные в дворцовых сокровищницах  звезды, перепутанные придворными ювелирами с драгоценностями, и потому отправленные в шкатулки дворцов и самурайских усадьб, например, таких как Нагоя-Кастле. Звезды продажных кварталов, грациозные как мечта, тростниковые женщины.
Поэтесса, правда, китайская поэтесса, я забыл ее имя, заваленная снегом в ожидании забывшего о ней супруга.
И, наконец, бесподобная  Оно-но Комати, которой бредил  я. Да, не только я, и Рубоко Шо прославивший имя Оно-но Комати в стихах. Классическая пьеса театра «Но» «Гробница Комати» посвящена ее истории, и ее любви.
Оно-но Комати была известной поэтессой Японии в  десятом веке. Поэтессой и как это частенько совпадало неотразимой женщиной и куртизанкой. Принц Фу-ка-Кёси, пленившись красотой прекрасной обольстительницы, поведал ей о своей любви, заклиная, провести с ним всего одну ночь.
«Одну ночь?» – принц был молод и изящен. В этот момент павлин в саду сверкнул своей красотой, раскрыв как драгоценный веер зеленый хвост с голубыми глазами.
– Одну ночь? – переспросила Оно-но Комати, отложив в сторону свой веер. «Глупо  демонстрировать  веер рядом с павлиньим, еще решат, что соревнуешься, вот будет позор. Никакой сепукой не смыть». – Одну, вы уверены, принц? – Фу-ка Кёси кивнул. Страсть лишила его языка.
 «Странно», – подумала Оно-но Комати. Перед нею стоял сгорающий от желания мужчина, требовавший так мало и одновременно с тем, так много.
Он молчал, как вопиющий к поэзии  лист бумаги. Тень от ветки сливы пала на свитки с признанием Самого, но об этом Оно-но Комати не хотелось сейчас даже вспоминать.
Поэтому поэтесса подумала о вечности, и о том, какое место в этой  самой вечности оставлено для нее лично.
В этот момент, глядя на томившегося в ожидании принца, она почувствовала, что вечность касается ее своими серыми крылами, или вишневыми полными губами, или… Кто ее знает – вечность-то? И сейчас, в этот самый момент, она, Оно-но Комати, говорит не с возжелавшим ее мужчиной, а творит новое стихотворение в остроумном и смертельном поэтическом поединке.
– Ты просишь мою ночь? – в который раз за этот вечер повторила женщина, радостная, что разгадала, наконец, загадку судьбы и нашла единственное правильное решение, за которое будет восславлена потомками. – Хорошо. Я переплету с вами ноги. И почту это за честь для себя, любезный принц.
– Что вы – это честь для меня, – Фу-ка-Кёси был готов обнять ее тут же, но гордость и придворные правила строго возбраняли такие бурные проявления чувств.
– Я сделаю это для вас, но при одном условии, – она замолчала, слушая тишину, принц тоже молчал, так как был уже готов к чему-то подобному. – Вы хотите одну ночь любви. А я прошу за нее сто ночей полных нежной страсти! Сто ночей непрерывных ласк! Сто ночей, где будут только вы и я. Потому что, если этих ночей будет не  сто, а хотя бы на одну меньше – я стану духом неразделенной любви в ночи. И душа моя никогда не успокоится в поисках тепла и…

Жаль. Но предсказанию было суждено сбыться. Принц Фу-ка Кёси умер на девяносто девятую ночь от разрыва аорты. И дух Оно-но Комати до сих пор ищет любви, и нет ему покоя.

ГЛАВА 26

Увидишь кольца Сатурна -
готовься к свадьбе.

Незаметно для себя я рассказал историю самой любимой и самой почитаемой мною японки.
Когда я сказал «Дух Оно-но Комати до сих пор ищет любви, и нет ему покоя», губы Вики соприкоснулись с моими губами, а ее волосы упали на мое лицо. Неуспел я даже подумать о том, что произошло, Вика одним прыжком оказалась на мне распахнув мой халат, задрав лифчик с накладными грудями до самого горла.
Однако, для обличения меня, это было уже лишним, мой член моментально встал и уперся в её живот. Не отрывая пылающего взгляда от торчащего пениса, она, матерясь как последняя дрянь, без единой предварительной ласки ввела его в себя, так что я, если бы даже захотел, все равно не сумел бы ей воспрепятствовать.
Всего на мгновение она запрокинула голову, давя стон, и тут же, как с места в карьер начала трахать меня, так, что я как зашел, так и кончил.
Вика соскочила с члена как раз в этот момент, так что в сперме были мы оба.
– Гут! – медленно произнесла она, и как ни в чем ни бывало встала и вышла в кухню.
Я чувствовал нарастающий во мне гнев и обиду. Впервые побыв со мной, женщина уходила вот так, как будто ничего на самом деле не произошло.
– Утрись. Вот, – метко брошенная ошепури (влажная махровая салфетка) как жаба плюхнулась на мой горячий живот. Я инстинктивно сжался и тут же вскочил и, путаясь в халате, вылетел вслед за Викой в кухню.
В большом зеркале, у которого мы обычно красились, отразился мой нелепый облик. Не дать, не взять кукла для сношений, по которой минуту назад проехал бульдозер.
Вика сидела напротив меня совершенно голая, и самодовольно улыбаясь, вытирала туалетной бумагой остатки страсти.
– Ненавижу педиков, трансиков. Дерьмо, – протянула она, словно облизывая меня липким взглядом. – ****и вы все. Нормальные мужики, а выдрючиваетесь, как сучки в момент течки, – Вика скатала из туалетной бумаге шарик и, неглядя, бросила его в ведро за спиной.
– А сама ты?!.. – хотел я уже дать ей в дыню, как вдруг она резким движением развела ноги, так что у меня разом перехватило дыхание, и снова встал член.
– Разоблачайся герой или я тебя сама сейчас шваброй трахну, – томно пригрозила она. И снова подалась мне навстречу, но я подскочил к ней первым, и перевернул на пол вместе со стулом. С минуту мы боролись у раковины. Непременно хотелось сделать ей нестерпимо больно, как-то унизить, раздавить ее всю. Но проклятая сучка не застонала, даже когда я с размаха засадил ей член. Ни звука, ни стона – только участилось дыхание.  В то время, как я обливался потом, она сохраняла полное, или мне так казалось, самообладание!
Во всяком случае, всякий раз, когда я видел ее лицо, я нарывался на насмешливый оценивающий взгляд и улыбку законченной шлюхи. Только раз когда я чуть не откусил ей сосок, она слегка шлепнула меня по уху, прошипев, чтобы я не оставлял засосов.
Всё закончилось слишком внезапно. Вика вдруг дернулась и, скинув меня с себя, до сих пор не понимаю – как ей это удалось, встала и, сунув мне в руки шмотки, быстро затолкала в ванну, и закрыла дверь. Некоторое время я стоял босиком на кафельном полу, слушая бешеный стук, вдруг сорвавшегося с повода, сердца.
Щелкнул замок – возвращались две наши кулемы. Судя по нетвердой поступи и натыканию на мебель – изрядно надравшиеся с непривычки или долгого перерыва. Вика вышла им навстречу из спальни. Забулькала вода, видимо она ставила чайник.
– А где Катька? Или не нагулялась еще? – пьяно искажая слова, осведомилась Кристя.
– В ванной, – безразлично отразила Вика. По серым ноткам в голосе можно было предположить, что она скучала часа два, а не бешено трахалась. Вот, где настоящее актерское мастерство!
Восприняв бесцветное «в ванной» за безоговорочный приказ, я врубил воду, и снова подошел к двери. Бесполезно – теперь я не мог уже разобрать ни звука.
Не оставалось ничего другого, как начать приводить себя в более или менее сносное состояние. Я быстро вымылся, и, не раздумывая, поспешил переодеться в женское. Тем более, что Вика явно не собиралась сдавать меня прямо сейчас, в противном случае, она бы не спрятала меня в ванной, едва только услышала шаги на лестнице.
Конечно, нарушение моего инкогнито в корне меняло всё. И теперь выйти к ним, к ней… и как ни  в чем ни бывало продолжать делать из себя куколку было так же трудно, как объяснение торчащей  в заднице новоиспеченного натурала кегли. Но выбирать не приходилось. Я надел лифчик с грудями, которые вдруг сделались неудобными, тесными, в общем неродными.
Стук в дверь. Я напрягся. Что им известно? Успела ли Вика растрезвонить обо мне? И если да – то самым идиотским будет как раз показаться  теперь в женском.
Стук возобновился, но теперь он мог обозначать только одно: «Открывай лиса, медведь пришел!»
– Сейчас, сейчас, – не выдержал я, инстинктивно ожидая какой-нибудь подсказки. Ну, крикни она сейчас что-нибудь залихватское, оскорби меня и можно будет выйти с холодной презрительной улыбкой и пройти мимо них, с величаво поднятой головой, мол, имел я вас всех. Хотя, тогда было бы вернее не с поднятой головой, а с…
Дверная ручка дернулась еще пару раз, и кто-то ринулся в туалет. С облегчением для себя, я услышал, как из чьей-то утробы исторгается выпитое и сожранное за выходной.
Я осмотрел себя в последний раз и, открыв дверь, чуть не налетел на явно поджидавшую меня у порога Викторию.
– Не бойся котик. Тая уже спит, а Кристя не ляжет раньше, чем не загадит нам санузел. Ну, это уже моя морока, – её блестящие карие глаза излучали теперь доброту и что-то близкое к материнству. Она погладила меня по щеке и, видя, что я всё еще не могу поверить, что все спокойно, скользнула пальцами по шее, плечу,  руке, остановившись, только когда ее пальцы чуть сжали мои.
– Ну же, пойдем милый, – Вика потянула меня за собой. – Да нет же – туда, – почти, что пропела она, когда я попытался свернуть в нашу с Таей комнату, – сюда, – она опередила меня и отодвинула дверь в свою опочивальню. Таю я переселила на твое место, две алкашки как-нибудь да найдут общий язык, – Вика обвила мою шею, так что я, испугавшись, что нас застанут как лесбиянок, практически внес ее в комнату.

ГЛАВА 27

Он говорит о небе!
Он говорит о боге!
Он говорит о силе!
Только глаза отражают лицо мое.

– Закрой дверь. Какой ты горячий, – вывернулась из моих рук Вика и кокетливо приподняла волосы. В лунном свете ее силуэт походил на статую какой-то темной богини, а лицо, слабо освещенное светом, льющимся из кухни, сияло озорством и радостью. Я задвинул дверь, клятвенно обещая себе завтра же прибить гвоздь, чтобы можно было как-то запираться на ночь.
– Ложись, – она скинула с себя шелковый халатик и, потянувшись, поднялась на пальчики.
Я сорвал с себя одежду, накладную грудь и попытался было обнять Викторию, но она вывернулась, оттолкнув меня на мой матрас.
– Раздевайся. И не трогай меня руками, – попросила она уже более холодным тоном, снова вытягиваясь к потолку, из-за полумрака, казавшегося теперь бесконечностью. Её руки тянулись туда к неведомому и великому…
Я лег, и тут же прекрасная жрица обрушилась на меня ласкаясь, целуя, хватая за всё, за что ей заблагорассудится, кусая и смеясь. Её руки были одновременно на моих плечах и бедрах, копошились в волосах и теребили соски. Создавалось такое впечатление, что я сплю с многоруким, страстным и, как у меня это обычно бывает, страшным созданием. Уже то, что в первый же момент она властным движением завела мои руки за голову, говорило о крайней опасности ситуации.
– Молчи и не трогай меня. Не трогай даже мизинцем, пока я сама не попрошу тебя об этом, – прошептала или вернее процеловала она мне в ухо. Тело словно окуналось в прозрачную истому, ее губы такие горячие и мягкие оставляли прохладный след. Моё бездействие постепенно сменялось то желанием разрушить неестественные оковы безучастия, то я проваливался в забытьё и пустоту, в то время как моё состояние перерастало в свою полную противоположность, а внизу зрел протест.
Наконец, я не выдержал и решил, что предвариловки уже и так было свыше крыши и пора доказать на деле, кто тут мужчина. Обнял ее, вцепившись губами в торчащий сосок, и чуть не вошел в нее прямо в этой позе.
Мы молча боролись около минуты, надо сказать, она мало мне уступала, и несколько раз пнула меня кулаком по ребрам так сильно, что я чуть было, не расквасил ей нос.
Наконец я оказался на ней, зажав ее руки и начал целовать в шею и грудь. Постепенно ее хватка ослабела, и тело сделалось более податливым. Не теряя контроля, я отпустил ее руки и опустился ниже и животу и мягкому пушистому лобку. В отличие от наших девиц она не сбривала волосы, хотя, причесочка там была что надо.
– Ты не понимаешь, милый, – отвлекла она меня вдруг совершенно спокойным, будничным голосом.
Я посмотрел на Вику, глаза давно уже привыкли к темноте, ее темное, почти что черное лицо казалось, принадлежало самой Лилит.
Вика заложила руку за голову, отчего сделалась сразу еще прекраснее.
– Что я не понял? – желание пропало, и разговор был мне на руку.
– Ты не понял, что так мы не получим никакого удовольствия, – она зевнула.
– Как так? – я лег рядом с нею, теребя ее бедра.
– Ты не понял того, что ты мой. Ты целиком и полностью в моей власти, – она потянулась, не моргая и не отрывая от меня властного знакомого взгляда.
– Потому что ты можешь меня сдать? – нарочито безразличным тоном спросил я.
– Прикури мне. Сумка в правом углу, на мешке.
Я встал и, сделав пару шагов, натолкнулся на знакомую замшевую сумку и, подняв ее, хотел, было уже принести Вике.
– Прикури, – она положила руки под голову, дожидаясь меня.
Я быстро нащупал початую пачку «More» и, щелкнув зажигалкой, прикурил две сигареты.
– А ты не думала, например, что я не завишу от этой работы, или зарплаты? Положим, мне наплевать на всю эту Японию и иже с нею, –  протянул сигарету, но Вика не шелохнулась, и мне пришлось, встав на колени и вложить сигарету ей в рот. Проделывая это, я вдруг ощутил внутренний трепет и снова возбудился.
– Я, в отличие от вас, не завишу от Японии материально, – я знал, что она не может сейчас видеть выражение моего лица, в то время, как я мог лицезреть ее всю. Теперь она, как ни разу до этого походила на большую гладкую и непроходимо развратную кошку. –  Так что, если завтра ты настучишь на меня менеджеру я либо перейду в клуб для трансвеститов, либо заплачу затраченные на меня деньги и поеду в Питер. Самое страшное – мне закроют визу в Японию, так она мне даром не нужна.
– Могу и сдать, – мечтательно выпуская дым, промурлыкала Вика. – Могу и вообще забыть, что ты мужик, но тогда уже никаких и никогда. Моё слово закон. Я много чего могу, и много как могу, а вот ты… – она затянулась на мгновение залив лицо теплым оранжевым светом.
– Что я?
– Тебе нужен кнут и пряник? Или только один кнут, от сладкого зубы портятся, да?.. Что? Скажешь не так? Я же таких как ты насквозь вижу. Или, скажешь не нужно?
– Нет, конечно, с чего ты взяла вообще?
– А почему у тебя всё опало, когда мы перестали драться?
– Не хочу, вот и опало, – попытался отвязаться я, чувствуя, что, на самом деле, ее слова не лишены смысла. – Ты-то сама много сделала? Может, я тоже люблю, чтобы меня всего вылизывали.
– Не-а… – она снова стала той – ведьмой набросившейся на меня в первый раз, той мадам разводчицей на кухне. В этот момент я страстно ненавидел ее, или точнее, ненавидел и презирал себя за то, что так сильно хотел ее, и всех, кто меня презирает и топчет ногами.

В ту ночь мы снова занимались любовью, но теперь я всецело отдался власти прекрасной деспотицы, самовластно избирающей изнывать ли мне от желания вылизывая ей пальцы ног и не смея подняться даже до голеностопа, без милостивого разрешения госпожи. Или снова и снова бросаться в ее горячее лоно. Я не пытался нарушить ни одного из заведенных ею правил еще и потому, что эти правила, извилистые тропы желаний были стократно изучены ею, я же шел по ним слепым и неуклюжим, и уже не мог не идти.
В общем, я брел сильнее самых крепких цепей, скованный желанием быть порабощенным и униженным ее властью, и главное –  изучить данный предмет, чтобы затем простроить свою дальнейшую жизнь согласно новых правил, а может быть даже научившись в совершенстве подчиняться, почувствовать вкус и во власти.

ГЛАВА 28
Женщина с мордой львицы
пугает меня в новолунье.
Но страх регулярно заходит
только на старой луне.

Итак.  Я – женщина , по роли, по сути, по-своему стремлению подчиняться, создавая вокруг любимого человека свой собственный мир. Из которого, как из лабиринта минотавра, тщетно будет пытаться выбраться герой.
Отец передал мне о предложении Валерия Михайловича поставить для меня «Орландо» Вирджинии Вульф. Еще пол года назад я наверное бросил бы все и примчался к обожаемому режиссеру, умоляя его немедленно начать работать со мной.
Сейчас я воспринял эту идею более чем спокойно, попросив отца отзвонить в театр, и передать, что я согласен на это предложение, но постановку придется отложить до моего возвращения из Франции.
Мне не хотелось сейчас думать об «Орландо» – Орландо или Орландина остались в далеком Питерском прошлом.
Если разобраться – кто такой Орландо? Мистический транссексуал и только, в то время как я словил, нет, словила самую суть явления «Быть женщиной».
А это значит, что, вернувшись в театр, мне уже не потребуются косметика и парики, каблуки и тонкое белье, для того чтобы выразить понятие «женщина» на сцене. Достаточно припомнить и воссоздать сегодняшнее состояние. И все!..
Я – женщина  – суть вселенная, природа, плавные, округлые линии. Ненцы считают, что обтекаемому их миру не свойственны прямые углы. Прямые линии – это привилегия человека (мужчины) – прямой след нард – красивая езда, полет стрелы... Мир в понятии самоедов – круг – петля аркана.
Петля мира затягивается на шее оленя на ритуальном убийстве. Олень – тотемный родственник, поэтому питие его крови приравнивается ненцами к питию человеческой, то есть своей крови – отсюда название самоеды.
Но что-то я отвлеклась. Я – женщина . И я счастлива, хотя за это счастье и приходится дорого платить.

С этого момента моя и так не простая ситуация, в буквальном смысле повисла на волоске возле которого, неумолимая и властная госпожа играла с лезвиями и маникюрными ножницами.
Так, она заставляла меня стирать ее нижнее белье. Вряд ли это смутило бы меня, живи мы вместе, но тут рядом с нами постоянно копошились еще две девочки, одна из которых справедливо негодовала на мою нерешительность начать сеансы.
Я прятал Викины трусики в кучке своего белья и развешивал потом на разных сушилках на балконе. Но думаю, что не заметить мое явное ей прислуживание мог только слепой.
Следующее повеление – приносить кофе в постель (но это еще как-то можно скрыть, сославшись на то, что завтракаем вместе); готовить и кормить госпожу в течение дня и после работы (здесь я просто был вынужден кухарить на всю компанию).
Прислуживая своей  деспатице, я всё ещё ожидал, что в один из вечеров, она,  наигравшись, сдаст меня менеджеру клуба или одному из администраторов, прикрепленных к нам фирмой-нанимателем.
После всех этих практик я стал, как мне кажется, более глубоко понимать женскую роль в обществе.
Переодеваясь в Питере, я был максимум голубой королевой  – сексапильной блондинкой на неправдоподобно высоких каблуках. Я воображал, что достиг цели, всего лишь разучив походку манекенщицы.
Теперь измотавшись за день с продуктами, готовкой и стиркой, я делал Вике массаж. Потом, едва успев принять душ, красился сам и отправлялся в клуб.
Япония – Азия, и  здесь женщина должна угождать мужчинам, даже если заранее известно, что ни о каком «чае», в смысле чаевых и речи быть не может.
Кажется неестественным, что я, освоивши роль служанки, не хочу подчиняться, но простите – одно дело прогибаться перед своей госпожой, к которой всё-таки есть какие-то чувства, и совсем другое перед черт знает кем!
Ты работаешь в амисе (ночном клубе) – значит, принадлежишь к самой низшей касте, и  зависишь уже от всех вокруг. А если еще ты танцуешь топлис, как мои девчонки, то и вовсе хуже проституток. Ведь в минетном салоне (дверь справа от нас) жирные филиппинки делают свое дело не раздеваясь.
В Японии всё очень маленькое – крохотные комнатки, миниатюрные клубы. За тонкими перегородками люди живут, встречаются, занимаются любовью. Верх неприличия для японской женщины кричать во время секса. Она закрывает себе рот ладонью, подавляя само естество. Обычный средний японец редко слышит от своей жены предложение заняться любовью, согласно предписанной ей с детства морали, она должна бояться самой мысли о совокуплении, и, подчиняясь мужу делать вид, что это всего лишь её супружеский долг, повинность. Таким образом, мужчина постоянно находится в положении насильника и, естественно, ищет страсти на стороне.
А поскольку для того, чтобы снять девочку не надо куда-то ездить, он может  пойти в магазин, и на обратном пути завернуть к минетчице.
Браки в Японии не распадаются из-за мужских измен, любая женщина с детства наблюдающая аналогичные шатания своего отца – считает их нормой. Если мужчины похотливы и невоздержны от природы – какой смысл на эту природу гневаться? Мы же не обижаемся на дождь или снег. В общем «Будьте проще – сядьте на пол».
Тае наконец-то надоело ждать и она, видя нашу внезапную дружбу с Викой и всё ещё надутая по поводу моего переселения к ней, заявила, что – либо мы начинаем в новолуние, либо она вообще ничего не будет для меня делать. И я, как истинная служанка, была вынуждена кивнуть «хай» – да.
Так что следующей ночью, после работы и ужина мне предстояла может быть встреча с самим собой. А дальше по принципу – «нечего на зеркало пенять, коли рожа кривая».
Хотя, если честно, после того, как во сне я увидел этого парня, ничего больше узнавать о своем прошлом уже не хотелось. Вдруг окажется,  что я вообще трахался с козочками или жрал говно. Мало что ли на свете извращений?!
Желая немного успокоить нервы, я взялся было описывать недавнее посещение святых или точнее было бы сказать – исторических мест Киото – древнюю столицу Японии.  Вот уж куда душа рвалась, а в результате... Смотрю на знаменитейшую Гольден  Темпле, а думаю только о том, что еще ждет меня за очередным поворотом ада моей души. Мелькнуло сумасшедшее: «А может – Бог с ней с прошлой-то жизнью. Страшно!»

Народищу вокруг тьма! Идут сплошным потоком. Захочешь остановиться, да навести объектив на приглянувшееся дерево или беседку – сметут.
 «Сад камней» – вот где бы посидеть, помедитировать в тишине и покое – да нет же! Опять толпа – туристы, галдящие студенты, школьники, тут же бойкая торговля сувенирами.
В этот раз мы поехали всей компанией, правда, выгуливающих нас японцев было всего двое, но так даже лучше – меньше лезут с разговорами.
 Времени мало, выгуливающие нас «Костюмеры» (мы так называем клиентов, от слова «Консумация») торопят, смотрят на часы, намекают, что пора бы и перекусить. Японцы вообще очень следят за тем, чтобы есть в одно и то же время, дабы не нарушать работы пищеварения. Кстати, последнее – одна из любимых тем для разговоров. Все просто помешены на физиологии. Один клиент недавно поведал мне, что был вынужден расстаться со своей молодой, красивой женой – потому что она была плохой женщиной – не любила японскую кухню.
Из-за спешки Моховую Темпле объехали по кругу, на скоростях пронеслись по кварталу гейш, и мимо старой резиденции Императора. Были на какой-то горе с красными и розовыми храмами. Все фоткались как безумные.
Дальше –  святой источник –  микро водопад. Дотягивались до воды при помощи длинных черпаков. Брызги при этом летели во все стороны и сверкали на солнце. Было очень весело.
После употребления черпаки складывались в стоящий тут же аппарат – похожий на печь, который вместо огня изливал  голубоватый свет ультрафиолета.
Под конец путешествия «костюмеры» одарили нас памятными сувенирами, мы покушали в традиционном японском ресторане, где как у «Сада камней» или в храме, следовало снимать обувь.
Часть еды готовилось прямо перед нами, причем, кипящее на огне масло вызывало во мне неприятные мысли, о кухне, где я готовил на всю эту безалаберную, ленивую компанию.
Я посмотрел на Вику, весело треплющуюся о чем-то со своим японцем. Она одарила меня в ответ  легким доброжелательным кивком, и, покосившись на своего костюмера, виновато пожала плечами – мол, не обижайся – работа есть работа.
Да, профессионализм не пропьешь.
В общем – если бы не жуткое количество прибывшего в Киото народа – этот день можно было бы считать одним из чудеснейших наших дней в Японии.
    
ГЛАВА 29

Открой меня для меня
И подожди – я вижу…

Я жутко трусил, как привязанный следуя за Таей по темным аллеям парка. Несколько раз навстречу выпрыгивали лягушки, в кустах копошились, несмотря на поздний час курочки. Много раз, гуляя в этой части парка у голубой (сейчас это  не было видно) беседки, я видел  нескольких пухленьких пеструшек вот так же роющих что-то в прошлогодней листве и парочку юных и очень любопытных петушков. Проказники и лакомки, они требовали корм и к восторгу посетителей, клевали крошки прямо с рук, тыкаясь клювом в ладонь.
Последнее время я старался избегать Таю, оттягивая момент первого сеанса, в то время, как она буквально ходила за мной хвостом, подкарауливая,  когда в клубе я отлучался покурить или тупо ждала меня сидя на кухне.
Самое обидное, что я на самом деле боялся потерять Таю – единственного человека, способного вернуть мне меня  и разумеется, доказать раз и навсегда, что я не насиловал Катю. Ужас какой! Кто угодно – только не я.
Мечтая выспросить у нее, разузнать что-то обо мне том. Я корил себя за то, что на самом деле это я должен был ходить за нею следом, навязывая общение, водить по ресторанам, предлагать деньги за работу.
Это нормально. Но вместо этого я уже неделю был служанкой Виктории, резкое сближение с которой, могло восприниматься Таис, как реакцию на нее пьяную. Думаю, что бедная девочка ругала себя за то, что по своей вине, потеряла мою дружбу.
Так что, совесть совестью, а с людей чувствующих на себе вину – веревки вить – нечего делать.
 
По-правде сказать, я не понял, как именно Тая ввела меня в транс, я читал о всяких там крутящихся, болтающихся предметах, но тут…
Сначала я просто почувствовал тепло, изливающееся из моей груди и быстро, но мягко заполняющее тело. Увлекшись неожиданным ощущением, я закрыл глаза. Теплота, которую я ощущал, была сродни теплоте присутствующей во сне. Я всё еще боялся, что Таис нарушит свое обещание, и будет подглядывать за мной и из-за этого не мог должным образом расслабиться.
Перед глазами замелькали картинки, я словно ходил по виртуальным лабиринтам выискивая что-то.
Мелькнула кухня, иногда, вымотавшись работой, я спал там, у горячей печки, больше похожей на солдатскую кухню, и явно не вписывающейся в условия мирной жизни. Я вспомнил деревянный с трещинками пол. Именно там я прятал однажды бесценный сувенир – заколку Принцессы. Хотелось постоять здесь в потоке возвращаемых ощущений, но чей-то властный зов, наваждение и приказ гнали меня от нынешних воспоминаний, к воспоминаниям будущим.
Я миновал пустой коридор и подвальную дверь, всё  находилось в запустении и крайней бедности, то есть как раз в том состоянии, в каком оставил этот мир я. И, наконец, пройдя темные гостиную и первые покои Принцессы, я оказался в ее спальне.

– Почему так долго?! – тихий, но властный голос чуть не лишил меня чувств. Передо мной на низком ложе сидела японка. Господи, как же я мог забыть ее, прекраснейшую, желанную, развратную и недоступную Принцессу?!
Темно-фиолетово кимоно без пояса как бы перетекало со стройной фигуры японки на постель, так, что со стороны это походило на перевернутый цветок ириса. Белые алебастровые ноги красавицы были обнажены и слегка раздвинуты, но только немного, так что между ними была темнота.
– Ну же? Я с тобой разговариваю или с засохшим деревом? Что – этого захотел? – не глядя, она нащупала у себя за спиной тонюсенький хлыст.
Я сжался. Но тут справа от меня раздался какой-то слабый шорох и всхлипывание. Я обернулся и обомлел.
Теперь меня в комнате сделалось двое. Вернее и не скажешь. Посреди комнаты на коленях стоял я сам и, закрыв лицо ладонями, плакал навзрыд.
– Кончай реветь. Терпеть не могу, когда ты такой, – приказала Принцесса.
До меня наконец-то дошло, что всё это время она общалась со мной «тем».– Эффект похожий на стереокино.
–… Ты же знаешь – я  люблю, когда слезы сверкают в глазах, подобно маленьким звездочкам, а не когда ты красный, сопливый и зареванный.
– Я  не красный! – услышал я свой голос.
– Красный, красный.  Возьми веер.
Я наблюдал сверху вниз, как мальчик, одетый в клетчатую фланелевую рубашку, опустив голову, и, дрожа всем  телом, подошел к ложу Принцессы.
– Веер в изголовье, – попытался я подсказать самому себе. Да, это был подлинно я. Несмотря на то, что я видел себя только со спины, сомневаться не приходилось.
Я «маленький» наконец нашел веер и  подошел к госпоже.
– Смотри на меня.
Мы одновременно впились взглядам в набеленное, согласно традиции, лицо Принцессы.
– Ты нежный, ах какой ты нежный… – мечтательно произнесла госпожа. – Я люблю тебя. Да, положительно – я люблю тебя. Твои глаза.… А ты – ты любишь меня?
– Да! Очень! – мальчик кинулся на колени, но не посмел обнять соблазнительные ноги, быстро съежившись перед ними и молитвенно сложив руки. – Я только тебя люблю Принцесса, только тебя и хочу…
– Уже хочешь? – она ухмыльнулась, – чего? Кнута?
– Нет!
– Гадкий.
– Да. Принцесса.
– Чего же ты хочешь?
Мальчик молчал. Я помнил это молчание и страх перед необходимостью и одновременно невозможностью говорить о таком вслух.
Теперь ощущения начали меняться. Я словно влезал в некогда принадлежащую мне оболочку.
Кнут свистнул  в воздухе, не очень больно обвив тело.
– Сегодня она добрая, – подумал я «маленький», прошлый раз била прямо по голой спине.
– Так чего же ты хочешь? Паршивец. Посмотреть? – незаметным движением она отогнула полог кимоно и слегка раздвинула ноги.
– Видел  ли ты что-нибудь прекраснее? – весьма довольная моей реакцией, спросила она. – Тогда лижи.
Я не помню, что сорвало меня с места, в следующую минуту я счастливый и обновленный прижался лицом к пушистому черному треугольнику.
Сначала запах, и мягкое щекотание кожи. Но не долго, а то госпожа может рассердиться за мою медлительность, и тогда  выпорет меня почище, чем Аслана.
– Может быть, ты всё-таки хочешь кнута?
 «Нет. Я не хочу, чтобы меня отстегали  как Аслана. Вчера его сильно избили, больше обычного. Так что он всю ночь стонал и вертелся. Искал, как лечь, а сам такой горячий, жуть. Нет – я не хочу кнута. Я люблю Принцессу».

Прочувствовав всё и, наверное, даже больше того, потому что в этот раз я и познавал заново, и одновременно с тем дублировал свой опыт.
Изображение сделалось нечетким. Мальчик и прекрасная женщина отдалялись от меня всё дальше и дальше, пока не превратились в светящуюся точку счастья.

ГЛАВА 30
Я хотела услышать тебя,
Но слышала только свой крик.

Передо мной стояла Тая. Какое-то время я смотрел на неё, очухиваясь после недавнего опыта.
– Ты в порядке? Ну, как? – её глаза поблескивали в темноте, а за спиной медленно проступало дерево, озеро, парк –  Япония.
Я потряс головой, надо было привести в порядок мысли.
Говорил ли я во время сеанса? Видела ли она что-нибудь синхронно со мной? Если видела – то мне хана, это не Вика, которой только секс подавай,  Таис дружила с Катькой, а Катьку я… Это конечно еще не доказано, но для нее всё вполне очевидно, значит, не помилует, отомстит.
Если я говорил, да что там говорил – произнес хотя бы одно слово, то оно может перечеркнуть теперь всю мою заранее приготовленную легенду, а значит придется импровизировать.
Я впился взглядом в глаза Таи. Знает или нет?
– Ну, что ты молчишь, Катька? Тебе плохо? Скажи.
– Ты что-нибудь видела? – вопросом на вопрос глухо буркнул я.
 «Если она догадалась, глупо дальше из себя мамзель корчить».
– Нет. Мы же договорились. Но ты должна мне всё рассказать, – она села рядом, положив руки мне на плечи. Выглядела Тая довольно-таки испуганной.
– Я что-нибудь говорила? – снова увернулся я от ответа.
– Говорила, но…
– Что?
– «Аслана избили». «Дверь в подвал заперта». Это  в нашем доме, что ли подвал?
– Еще что-нибудь?
– Стонала…
– Как?
– Как трахаются! Ты мне должна говорить, а не я тебе!
– Хорошо. Дай опомниться, – я понимал, что по идее, пришло время высоких, и в этом случае более чем заслуженных, комплиментов, но не мог. Шок оказался слишком сильным. – Мне надо попить. Пойдем в Министоп. Потом расскажу, – я рывком поднялся и тут же сел обратно, перед глазами поплыло.

– Не уходи от темы! – услышал я над самым своим ухом властный голос. – Ты такой же, как все – ты знаешь только страх, тобой управляет животный ужас перед болью и смертью.
Мое тело тряслось от слабости, по лицу тек  липкий, противный пот.
 «Тая всё знает – теперь либо она, либо я, другого не дано». Я согнулся, как бы теряя сознание, и, нащупав под скамейкой камень, хотел уже вскочив, проломить ей голову, но вдруг сам получил оплеуху и, не удержавшись полетел на пол.
Да, я не оговорился, подо мной был не гравий парка, а обычный старый и весьма замызганный пол.
– Вставай раб! Я ошиблась, ты способен только на животную страсть и ради своей шкуры, ты сейчас всё что угодно для меня, да и всё  равно кого, сделаешь. Ведь так?!
Я поднял голову. Надо мной в кожаных ботфортах и кожаном коротком подпоясанном сарафанчике стояла Принцесса. Её  красное от гнева лицо внушало ужас, азиатские глаза сверкали как у безумной.
–… Долго ты будишь играть со мной?! Мне нужны подлинные чувства! Слышишь ты – настоящие, а не то, что ты выдумаешь! – она вырвала из-за пояса  кнут и больно стегнула меня по голому плечу. В последний момент я чудом прикрыл рукой лицо.
Пояс упал, сарафанчик распахнулся и должно быть теперь, свисал с нее как крылья.
– … Это проклятье! Я мечтала о России с ее варварами и необузданными чувствами. Распутин, Екатерина ІІ. О, Екатерина Великая! Ты хоть имена-то такие слышал?! – она снова стегнула меня, но в этот раз я был уже готов и, съежившись у ее сапог, правильно принял удар. – Я не люблю современную Россию – только крепостная Россия могла воспринимать, впитывать боль…  И так любила!… Все любили, умирали и любили. А ты – раб? Кого любишь ты? Кого?
– Тебя Госпожа! – я обхватил руками голенища ботфорт Принцессы и, пряча лицо начал целовать теплую, пахнущую духами замшу. – Я люблю тебя, только тебя, госпожа! И всегда буду любить!
Кнут снова и снова опускался на мои ягодицы и спину, но теперь удары были уже не такими жестокими. И – я это знал, стоило мне добраться до тайных губ, то и вовсе прекращались.
Обычно я цеплялся как утопающий за соломинку, за мягкие сапоги своей дамы, дальше мои движения были легкими и нежными. Я целовал, гладил ее ноги, постепенно поднимаясь вверх, и корчась под ударами. Но сегодня… должно быть я слишком сильно обхватил спасительные голенища японки, так что она пошатнулась и, не удержав равновесия, полетела на пол.
Чувствуя, что смерть моя пришла и такое мне уже не простится, я кинулся на нее, исступленно целуя, кусая, давя извивающееся подо мной горячее тело. Я прижал ее к полу, в то время как она отбивалась, как дикая кошка, безжалостно колотя меня по спине и впиваясь ногтями. Сжал зубами пухлый красный  сосок. Принцесса застонала и, повернувшись, вырвала заветную игрушку из моего рта, зато теперь я умудрился впиться зубами в ее холеную шейку, вспомнился вампир из какого-то галивудского фильма. Это предало смелости, я резко приподнялся и, отведя черную прядь с ее лица, запустил язык в раковину уха.
Принцесса теперь уже не сопротивлялась, часто дыша и, елозя руками по моей спине. Соль на моих губах говорила о том, что мы уже здорово повозились.  И если я хочу решить дело малой кровью, в этот раз мне придется ублажать ее, пока она сама меня  с себя не скинет. Но я уже и сам вошел во вкус.
– Ниже! Болван! Раб! Спустись же еще ниже, ниже, – как сквозь сон донеслись до меня эти кошачьи бормотанья. «Вниз»! Я знал, что такое вниз, это значит шанс! Принцессе всегда нравилось, когда я вожу там языком, даже когда она забавлялась с Асланом, иной раз приглашала меня. Это я умею. А как люблю…

Я поднял голову и смотрел какое-то время на опревшее, измененное страстью восточное лицо Принцессы. Потом медленно всё еще не отрывая взгляда, поцеловал ее в губы.
Всё плыло, пылающее тело, как ходящая ходуном земля отражала мои даже самые слабые импульсы.


– Катя! Ты узнаешь меня? Катька! Ну, что же делать? Смотри на меня. Катя!
 «Катя? При чем здесь Катя? Помню так, вроде, звали сестру одного…»
– Катя! Посмотри на меня. Сейчас я  досчитаю…

– Принцесса! – я обнял ее за шею, чувствуя, что в этот миг мы едины. Я любовался ее лицом, но видел только свое счастье.
 Исчез Аслан, почему я ревновал к нему? Вот еще глупости – нет никакого Аслана, Сенсея, Таис, вообще никого нет.

– Три, четыре, пять. Хлопок.

– Я люблю тебя, люблю! Ты моя госпожа, «моя раба» – (последнее слово про себя), первая моя женщина и последняя. Принцесса! Ну почему я только нашел тебя и снова теряю?

Неожиданно она оказалась надо мной, закрывая собой звездное небо.

– Вставай, всё закончилось.
Я посмотрел на Таис, ненавидя ее. В свете далеких фонарей, она как никогда, походила на известного медиума Линду.
 «Господи! Как она талантлива, господи, и как же мало суждено ей прожить на свете!»

ГЛАВА 31 

Прошел дождь,
ушла любовь.
На веранде
еще заметны следы.

Наши походы в минимаркет и домой не представляют из себя ничего интересного, и я их опускаю. Хотелось смыть с себя косметику и лечь спать. Но Тая ждала подробностей, и в этот раз я уже не мог увильнуть.
В конце-то концов, сны снами, а правильное введение в транс – совсем другое дело.
Нагрев себе чаю с гренками мы потушили в кухне свет и устроились у стола в свете единственной свечи. Девчонки уже спали, и нам не хотелось, чтобы они, проснувшись, заползли к нам на огонек.
По дороге я успел придумать более-менее связный рассказ и теперь уже мог рассказывать что-то отдаленно напоминающее мои воспоминания:
Что я видела во время транса? – Видела Костю, он лежал в небольшой светлой комнате. Почему небольшой? – Потому что на дачах в то время обычно все комнаты, кроме гостиной, делались маленькими, и потому что комнату, в которой прибывает то один, то другой пациент, никто больше хозяйской делать не будет. Почему  светлой – да кто его знает, видение есть видение, может день был.
Не ощущая пока моей лжи, Тая кивала, то и дело, не выдерживая и подсказывая недостающие детали и подробности. Которыми я мог в дальнейшем воспользоваться.
Свеча покоптила немного и догорела, я не стал зажигать ее снова. В темноте врать сподручнее.
… Брат бредил, метался в жару по кровати. Простыни тоже были белыми. – ценное замечание насчет простыней, даже если на самом деле они были зелеными, кто это теперь-то помнит.
– Что он говорил? – силуэт Таи медленно покачивался на стуле, за ней остывала еще оранжевая в темноте конфорка. Наверное, подобные картинки можно было наблюдать во время инквизиции.
– Вспоминал Принцессу – японку, говорил, что любит ее, – на голубом глазу выпалил я. – Я так поняла, что она его била, но, по-моему, – я притворно вздохнул, как человек, которому приходится признаваться в чем-то постыдном. – Мне кажется – ему это нравилось.
–  Многим нравится. Что же тут такого? – уклончиво заметила Тая, уткнувшись в свою чашку. – Ничего стремного – СМ-психология.
– Какая-какая? – сделал вид, что не понимаю, я. На самом деле, нужно было еще подумать, что говорить дальше. Тая не была дурой, и с ней следовало быть очень и очень осторожным. А вообще странно, что девочка из такой семьи, которая в четырнадцать лет уже спокойно пользовала тяжелых больных вдруг с какого-то перепугу отправилась в Японию на заработки. Это тоже еще следовало выяснить. Господи! Как же много еще непонятного и странного.
– Садо-мазо – на самом деле ни чего страшного. Я бы даже сказала – отклонение в порядке нормы, если держать под контролем. А вообще, в сексе главное, чтобы все, что происходит, устраивало обоих партнеров. Так что не смущайся, боюсь, что для того чтобы вернуть тебе утраченную память, нам придется заново открыть много всего интересненького про этого твоего братика.
     – А ты ведь не совсем стерла его память? – осторожно попробовал прозондировать положение вещей я. Судя по скорости возвращения ко мне воспоминаний, я рассчитывал на два-три продуктивных сеанса, после которых, а это я уже решил, спрашивать будет уже не у кого. Тая, с её талантами и сходством с известным медиумом – внушала мне священный ужас.
     – А зачем стирать-то? Припрятала и на три ключа, закрыла  на три запора, заперла – один в море океане, другой на острове Буяне, а третий во сырой землице, в холодной могиле. Спит там колдун, полон тяжких дум, ключ стережет. Раскопаешь могилу – зарежет, – пропела Таисия.
     –… Стирают… это когда, – она задумалась, отставав чашку, – это когда маленького ребенка испугала собака, и после этого он сделался заикой. Так вот – чтобы навсегда убрать заикание, нужно ликвидировать в собачий рай само воспоминание, чтобы оно больше не вернулось и не вызвало повторно болезнь. А это… это человеческая жизнь, опыт, эмоции, любовь, – она посмотрела на меня, – я, например, не хочу, чтобы из моей жизни исчезали отдельные, тем более такие насыщенные по эмоциональности события.
     И мы, ты этого  не помнишь… Поверь – если мы тогда и сделали что-то нехорошее… Нет… Это не правильно. Ты должна сама.

ГЛАВА 32
Я растеряла все кольца
осталось твое.
Теперь поняла – обручальное.

Говорят – время лечит. Для кого как, я же поворачивал время вспять и чувствовал тоже, что чувствовал тогда. Удары хлыста жгли  кожу, на плече, так и вовсе, остался красный след. Я снова страстно любил Принцессу, ревнуя ее к полузабытым теням Аслана и Сенсея, и ненавидел, укравшую у меня десять лет назад эту любовь, Таис.
Днем до работы я вышагивал километры по городу, всматриваясь в лица женщин и ища ту единственную. Любовь, о которой меня заставили забыть. Тогда ей было лет двадцать пять, значит сейчас тридцать пять.
Кто она? Жива, или может быть давно умерла? Если жива, то где? –  в Японии или России?
Много раз я задавал себе эти вопросы – не получая никакого ответа. Запертая память открывала свою дверь, повинуясь только ключам проклятой и такой необходимой мне Таис.
 «Необходимая» – я задумался над энергетикой этого слова, над его подлинным смыслом  – необходимая – та, которую нельзя обойти вокруг, можно пройти только насквозь. Закон этого мира гласит, что только мать является необходимой для всех. Даже сын божий, который, казалось бы, мог появиться на земле любым волшебным образом, не пренебрег этими вратами.
Разумеется, я не воспринимал Таю как мать, дарующую мне жизнь, скорее Таис была врагом, хранившим награбленные у меня же сокровища городом. Через ворота которого, предстояло мне прорваться со стенобитной машиной в авангарде армии. Пронзить живую, горячую плоть и пришпилить ее – извивающуюся гадину к стене.
– На!
Мизансценически мне нравилась такая кульминация, вот только закончить ли на чавкающем «На!» или как в «Невесте Чаки», цинично поцеловав ее в губы прошептать:  «Слезь с моего ножа».
Я бегал по городу, запоминая, где и как следует свернуть. Обратно ведь тоже нужно будет выбираться. А без языка – далеко ли уйдешь?
Соль тела Принцессы, запах и боль после ударов преследовали меня как наваждение, но, что интересно, говорят, что для европейца все японцы на одно лицо.
Но ни в одной из встреченных  мне женщин я, как ни силился, не находил любимых черт Принцессы.
Потный, измученный я решил уже было вернуться домой, когда приметил в витрине магазинчика крохотный веер-брюлок. Розовый, он походил на цвет можжевельника и бабочку, прилетевшую как-то летом на наше с сестрой окно.
Не задумываясь, я купил, понравившуюся мне безделушку, сообразив только на улице, что она могла бы стать скромным подарком служанки своей госпоже.
Эта мысль показалась приятной, и одновременно с тем частично вернула меня к состоянию реальности. Поиск японки, конечно же, дело хорошее, но очень уж долгое, в то время как дома ждет, не дождется другая – настоящая жестокая и опасная женщина. Подлинная Салтычиха, человек, чтящий только свои собственные законы, и изменяющая их согласно ей одной понятным мотивам.
Правда она, до этого времени еще ни разу меня не била, но – кто знает, может именно сегодня, ведь последнее время я такая плохая служанка, то шлялась всю ночь с Таис, без разрешения, и почти что без объяснений. То вот теперь, опаздываю. Должно быть, чаши добра и зла, на которых ангелы взвешивают наши поступки давно уже стоят своей черной половиной на земле, готовой провалиться сквозь нее в самое пекло. Да, пекло – это то, что, по меньшей мере, должна устроить мне Виктория.
Принцесса мечтала о России, как о царстве прекрасных деспотиц – помещиц в меховых телогрейках и с кнутами в руках, сейчас мы в Японии – стране опережающей всех и вся в искусстве жестокости. Тем более – если ты женщина, а я носил платье, красился и говорил тонким голосом, то есть, с точки зрения сцены, был почти что женщиной.
Я заторопился домой, мой дар жег руку, но я не отваживался положить его в сумку, так как должен был видеть его постоянно. Но и пусть жжет. Уже скоро.
Одну за другой я рисовал перед глазами картины достойные де Сада и Мазоха. Представлял как одетая в кожу Виктория, хлещет меня бичом или семихвостой плеткой, как она подвесив меня к потолку, страстно и нежно слизывает капли крови с моей иссеченной розгами спины…
Из дома мы выходили обычно в девять. На моих часах было четыре тридцать. Значит, есть шанс, что Кристя и Таис еще гуляют.
Весь в мыле я влетел в парадняк, и чуть не умер, ожидая заторможенного, по жизни лифта. Везет  мне на флегматичную технику.
Выходящее на лестницу кухонное окно светилось, прислушиваясь к тишине, я достал ключ, и чуть не теряя сознание, открыл дверь.
Казалось, что стоит мне поднять глаза – откуда-то из небытия, вдруг возникнет она – японка моего сна и кошмара, моя единственная  властительница.
– Ну, ты что уснул? – передо мной в голубом халатике с цветочками стояла Вика. Такая простая и домашняя, что у меня сразу же всё опустилось. – Я одна, девчонок забрали в дохан, так что… – она нежно прижалась ко мне. – Я соскучилась.
На ватных ногах я прошел в кухню, все еще не веря в это преображение.
– Голодный? – она мягко обхватила меня за плечи, – садись, я тут пельмешек налепила, как дома. Ты любишь? Жаль, сметаны нет. Представляешь, оказывается, в Японии вообще нет сметаны. Я вот купила кетчуп и еще майонез. Кажется, должно получиться. Я правда ни разу не ела пельмешки с кетчупом, хотя, помнишь, мы ели их местные с осьминогами, вроде вкусно получилось…
Я сел у стола, чуть ли не физически ощущая, как рушится моя заоблачная империя, и, не имея возможности что-либо поправить. Её руки несколько раз, как бы невзначай касались меня, я попытался было уйти в спасительные картинки воображения, вновь видя Викторию грозной, развратной помещицей, возжелавшей молодого мяса. Но тут, передо мной, опустилась полная дымящихся пельменей тарелка с голубой каемкой.
Я поглядел на пол, его поверхность была идеально чистой, даже сверкающей. Она и это за меня сделала! Я не мог скрыть разочарования.
Вика быстро поставила майонез и кетчуп. Причем – верх издевательства – майонез был не в бутылке с завинчивающейся крышкой, как обычно, а на отдельной тарелочке.
Чуть не доведя меня, таким образом, до инфаркта, садистка села напротив, и уткнув кулачок в правую щеку начала как-то по-деревенски умильно пялиться на меня. Только теперь я осознал в полной мере, что она типичная хохлушка, простенькая, ничем не примечательная  стряпуха, домашняя хозяйка, смотрящая кулинарные шоу и сериалы, серая мышь действительности.
А я хотел летучую, кровососущую – возлюбленную тварь моих безумных снов.
– Знаешь, я вот всё смотрю на тебя. Ты такой красивый… – Вика уставилась на меня своими коровьими глазищами, в этом освещении они казались прозрачными, и светились янтарем.
–… Так хочется посмотреть на тебя, когда ты будешь в мужском…
Теперь её слова сделались вязкими как мед или смола.
–… Скажи, это у нас только в Японии, а в Питере? Мы будем встречаться?
– Да, – буркнул я, отлично понимая, что от этого ответа может зависеть вся моя дальнейшая жизнь в этой стране.
– Слушай. Не знаю, почему тебе это говорю, но ты не такой как все мужики. Мне с тобой интересно, и просто, как с девчонкой. Понимаешь?
Я многозначительно набил себе рот пельменями.
–… Мужики – они как другой вид, даже не гуманоиды. Но, почему-то так устроено, что мы – женщины от них зависимы. Например, деньги. Мы же меньше получаем.  Я всё четно говорю. Да ты и сам видишь, как мы с клиентов-то выжимаем.
Но это только тут. Дома я другая. Я же маме в Киев должна посылать, у меня там две сестренки и братик. Надо, чтобы они нормально доучились, а то только на панель.
Это раньше можно было  ничего не делать,  в институты с тройками брали, на каждом заборе объявления «Требуются» –   живи – не хочу. В брежневские времена от пуза жрали и выжрали всю халяву. Так что, милый, нашим детям за себя бороться придется как в каменном веке, у них ничего от государства не будет и от кармы  не обломится.

Словосочетание «нашим детям» заставило меня поперхнуться, а Вика продолжала молоть чушь, точно свихнувшаяся чертова мельница.
– Лебезишь, бывает перед… даже не человеком… уродом… нечто, и думаешь, господи, у меня же университетское образование, три языка…
Думала жить одна буду, куплю сперму, ребенка заведу, так, чтобы и памяти об отце его никакой не осталось. Мой и всё.
С девчонками бы и вырастила. А ты, только не обижайся, ты та же девчонка, свой, настоящий, с тобой можно обо всем поговорить. С тобой бы  я смогла. В смысле жить, детей рожать. Ты же не попрекнешь меня большим животиком или что беременные много едят, да и вообще настроение плохое, слезы, претензии…
У меня есть деньги, ты не думай, и прописка, и комната от прошлого брака.
Костик! Я подумала, – давай поженимся.

На последних словах я снова подавился, и какое то время не мог откашляться.
–… Ты извини, что я так плохо к тебе относилась, солнышко, аж с первого дня. Но я же не знала, что ты такой, что ты свой, что ты нежный.
Я думала просто – еще один педераст на мою голову. И всё.


Я встал, взял из ящика нож и положил его на стол между мною и чудовищем.
–… Ну, извини, киска, я же правда не знала. Думала, настучу по балде, да отымею, как-нибудь. Всё-таки – тяжело без мужиков. А с клиентами я не могу. Это отстой.
Я сжал рукоятку ножа.
– … А ты оказался таким милехой, – она улыбнулась.
Я развернул нож острием к ней.
–… Ты даже всё за меня делал, пока я в депресняке была. Мужик бы меня никогда не понял, а ты свой, ты как девчонка, – поэтому я тебя и люблю.
– Может, тебе лучше тогда с девочками? – с трудом, сдерживая переполняющую меня ярость, переспросил я.
– Не-е… Я их психологически люблю, а физически… – она подошла ко мне, и не замечая моей игры с ножом присела на корточки. – Я ребеночка хочу.
Я промолчал, чувствуя, как с грохотом рушатся последние идеалы счастливой жизни.
 –… Ну, что ты ничего не говоришь? – Вика положила голову ко мне на колени, как на плаху. Я инстинктивно поднял нож.
    
Розовый веерок  был брошен в мусор.

ГЛАВА 33

Бравушки, бравушки –
танцуй моя отравушка.

В тот же вечер в клубе всё словно валилось из рук, вернувшиеся с дохана девочки сразу же сели со своими друзьями, Вика была вызвана к одному старому клиенту, я же мотался в одиночестве, не зная чем себя занять, то,  делая себе другую прическу, то подпиливая ногти.
Клиентов в зале было, кот наплакал, так что меня никто особенно не дергал. Пару раз позвонил, отдыхавший у нас с неделю назад дедок. Я попытался было пригласить его в клуб, но он только хихикал паскудник, зазывая меня в лав отель.
     Так что я распрощался и с ним. Несколько филиппинок уселись покурить, шумно обсуждая последние, понятные только им новости. Я уже совсем было, решился идти в зал, когда в дресрум прибежала Тая, чмокнув меня с порога и потребовав чтобы я сплясал, она положила на столик увесистый конверт, и, не дожидаясь шоу, вылетела  обратно.
Только теперь я вспомнил, что, выходя из дома, не проверил почтовый ящик.
Письмо было от отца. Его прямой уверенный почерк вообще ни с чем не спутаешь.
Я взял со стола, очень кстати валяющиеся там маникюрные ножнички и отрезал краешек. Там оказался образцово составленный отчет  о проделанной работе.
Синими чернилами писались мои вопросы, а черным – его ответы. Я пробежал глазами список вещей, которые моя сестра носила в то лето, и отложил его в сторону. Этот документ следовало просто заучить как ремарки.
Дальше шли имена и фамилии людей, с которыми Катя, теоретически могла общаться. Короткие скупые комментарии типа – школьные подруги, друзья по даче, кружок игры на гитаре.
Было заметно, что отец высасывал информацию из пальца. Школьные фотки с нумераций на обратной стороне и расшифровка к ним. Скукота. Я не собирался заниматься этой рутиной прямо сейчас, хотя в дальнейшем, несомненно, всё это должно было  сыграть свою роль.
 «По поводу Таисии Протасовой…» Ну вот, наконец-то, что-то действительно ценное. Я впился глазами в письмо, боясь потерять хотя бы одно слово, микронную частичку информации.
 «По поводу Таисии Протасовой сообщаю, что она приходится внучкой врача делавшего тебе операцию. Но это еще не всё – удалось узнать доподлинно, что это именно она, а не ее мать, как мне это было обещано вначале, работала с твоей памятью.
По свидетельству специалистов, к которым я обращался Таисия – вундеркинд, а то и гений. Мало того, Тая – родная племянница экстрасенса Линды Касарес, дочь ее брата Карлоса Касареса. Записана на фамилию матери».
При упоминании о Линде, у меня всё похолодело внутри. Шутки шутками, а тут того и гляди, наживешь себе самого могущественного в России врага. Да еще и с неограниченными магическими способностями.
«…Известно, что с рождения Таисии, Линда принимала живейшее участие в ее воспитании, и до четырнадцати лет официально называла девочку своей наследницей, как в духовном, та и в материальном, если так можно выразиться, плане.
     Потом страсти вокруг талантливой Таисии поостыли, есть даже мнение, что в то злополучное лето, когда тебе делали операцию, Тая не оправдала надежд Линды. Есть так же версия, что она – Таисия, нарушила какой-то магический кодекс. Сделала что-то из ряда вон. Говорят, что после этого они рассорились. Во всяком случае, Линда более не принимала участия в воспитании девочки, перестала давать деньги на ее образование. В общем, вела себя так, будто никакой племянницы у нее не было.
Но это пока не удается проверить доподлинно. «Родная кровь не водичка!» Во всяком случае, решай сам, можно ли назвать простым совпадением, что в поездке, которую ты предпринял с целью отвязаться от злоумышленников в Питере, с тобой оказалась психолог-гипнотезер, некогда перекроивший твою психику? Женщина во всех отношениях обеспеченная и значит, не нуждающаяся в вашем заработке. И что самое главное, утратившая доверие своей высокой покровительницы десять лет назад, не исключено, что именно из-за того, что она сделала с тобой. Теперь, позволь спросить тебя, не слишком ли много совпадения и не приходит ли тебе на ум, что госпожа Протасова пытается восстановить отношения со своей высокой покровительницей за твой счет? Например, представь себе, что Линда могла запрещать ей работать в столь юном возрасте с человеческой психикой. Так что же, теперь она будет пытаться исправить сделанное десять лет назад? Не думаю, что это будет безопасным экспериментом.
Во всяком случае, я несколько раз подумал бы, прежде чем доверять этой особе. А то еще лучше – уезжай от туда немедленно!
Прости, что пристаю к тебе с советами. Знаю, как ты не любишь этого. Но, господь свидетель, что я дал согласие на операцию без твоего ведома, и ни на секунду не пожалел об этом все эти годы. Потому что, хоть ты и сильный человек, и мы с мамой по праву гордимся таким сыном, но, дорогой мой, актерское воображение и крайняя ранимость, помогающая тебе создавать образы на сцене, в психическом плане могут сослужить  слишком опасную службу
Кому как не мне знать, как ты легко возбудим и раним. И кто скажет каких «монстров» в твоей психике способно реинкарнировать отродье Линды? И что ты будешь делать со всем этим в чужой стране?
Возвращайся немедленно, если хочешь – забирай своего медиума, заплатим и неустойку фирме, и вознаграждение Таисии. Главное – чтобы всё произошло дома, под нашим неусыпным наблюдением.
Еще раз извини, что, вроде как навязываю тебе мою любовь, но сам посуди –  у меня ты один сын – и единственный ребенок. Да, я не оговорился – Катерина не в счет. Я считаю, что у меня нет, и никогда не было дочери. Мама согласна со мной. И это еще один повод тебе немедленно приехать домой, так как случись с тобой что-нибудь, она просто не выдержит.
В общем, возвращайся. Позвони в Токио, в русское посольство, назовись своим настоящим именем – там тебя ждут, и сделают всё возможное для скорейшей твоей депортации.
Всё. Целую. Жду.

                Отец».

Ниже прилагались телефоны посольства, и к кому обращаться.

Как всё просто. Таисию в мешок и домой в родные снега.
Конечно, сам факт, что Таис оказалась племянницей самого сильного медиума России, щекотал нервы.
Это всё равно, что убить кого-нибудь при включенной камере. Или в одиночку объявить войну целой державе.
Но да ладно, где наша не пропадала? Во всяком случае, пока Таис не прочухала, что я мужик – всё еще под контролем.
И тут произошло то, чего я никак уж не ожидал.
Сначала, я почувствовал, что кто-то пристально разглядывает меня, впившись взглядом в затылок. Решив, что это менеджер, я быстро оправил волосы и, пробурчав нечто нечленораздельное, взглянул в зеркало. Всё было вроде нормально, я даже слегка раскраснелся, и являл собой более чем аппетитное зрелище.
Но за мной никого не было. Я обернулся, ища обладателя колючего взгляда. Дресрум был совершенно пуст и  неестественно тих, так, словно разом вырубились все возможные звуки, или я  вместе с комнатой вдруг оказался в совершенно другом мире.
И страшнее всего при этом было непрекращающееся ни на миг ощущение, будто за мной кто-то наблюдает. Даже больше того – оценивает, взвешивает душу, совесть, интеллект и мало ли что еще, проверяя, прикидывая, прищелкивая при этом языком, и соображая, под каким соусом можно будет впоследствии меня подать.
Не зная, что предпринять, я прислушивался к своим чувствам, надеясь, что вот вдруг явится злобный менеджер, официант, за сменой рубашки, вечно бездельничающие филиппинки – в общем хоть кто-то способный нарушить моё одиночество и парализующий страх.
Ощущение сделалось невыносимым, какая-то сила словно припечатывала меня к месту, шея затекла. Я поднял глаза, и чуть не упал – потолка не было, вместо него надо мною горел голубой глаз.
Черный живой зрачок слегка пульсировал, видимо набирая силу или реагируя на свет. Вокруг него, как вокруг дьявольского черного солнца клубилась голубая туманность радужки. Око смотрело сразу на все, изучая меня как какое-то редкое и противное насекомое.
– А вот и ты, мальчик, – раздалось у меня в голове, и кажется, на всем земном шаре одновременно лишая ума глухих.
–…Думаешь, что оделся как баба и всё тебе теперь можно? – голос явно издевался. – Слушай – тронешь медиума, я тебя не хирургическим путем женщиной сделаю.
– Как? – не понял я.
–  Как-как – член обратно врастет и все дела, – хихикнул голос. – А потом еще и шерстью всё тело покрою. Красота! Мать родная не признает. Понял? Не-об-ра-ти-мо! Только дотронься – мужиком уже не бывать!
Бай.
Потолок моргнул напрощание своим единственным глазом и вернулся на своё место.

ГЛАВА 34

Река, текущая по кругу.

Я доработал ночь чисто на автомате, то и дело чуть ли не падая, когда откуда-то из темноты зальчика на меня смотрели голубые глаза Таис. Или это была Линда, похожая на свою племянницу, или… черт их, Касаресов, знает кто.
После работы едва расставшись с вечерним платьем и надев на ноги тапки, я бросился на улицу звонить отцу.
Казалось, он только и ждал меня, сразу же подняв трубку.

– Катя сказала, что будет разговаривать лично с тобой, когда ты приедешь, –   тут же отрапортовал он.  – С Таисией она дружила. Я ей сказал, что вы там вместе, она чуть дара речи не лишилась от страха. Ничего толком не объяснила, но чувствую – дело серьезное.
– Что-нибудь сказала? – спросил я.
–  Сказала: «Наконец-то».  И добавила, что скоро всё раскроется, и она будет тебя ждать, сколько понадобится и, не смотря ни на что. А ты-то там как?
– Что-нибудь еще удалось узнать о Тае или Линде? – игнорировал его вопрос я.
– Удалось. У нас тут вчера такое творилось, погода – ураган – просто ведьма сдохла.
– Хорошо бы, – вздохнул я. О стекло билась какая-то ночная мерзость.
– Я подумал, что если ты вдруг как-то вызвал гнев, сам знаешь кого. Ни к ночи будет помянуто, то нужно срочно найти противоядие. Контр силу. Понимаешь? Я проконсультировался у знающих людей, и они рекомендовали мне найти Фигаро – это второй белый маг после Линды в Питере, – чувствовалось, что он волнуется. – Ведьма тоже человек – ее и заказать в случае чего можно, но лучше уж через своих.
– Ну и как? – не поверил я. – Фигаро – он что не русский?
– Завтра встречаюсь. Один известный писатель, некто Зерцалов, ты не знаешь такого? Я нет. Женские романы. Так вот – он близко знаком с  Фигаро и завтра обещал нас свести.
– Фигаро? Ерунда какая-то. Что это за маг с таким именем? – усомнился в очередной раз я.
– Маг, маг. Это точно. Сама Линда его выше звезд превозносит. И потом, зачем ему звучное имя – он же не в салонах практикует. Но, если заплатить, говорят – легок на подъем, может и до Японии добраться.
– За твой счет – это понятно, – улыбнулся я. Только сейчас понимая – откуда ветер дует.
Павел Зерцалов и Фигаро фром клаб 69.
– Потом, когда я намекнул, что ты актер и…
– Трансвестит? – рассмеялся я, уже зная продолжение.
– Ну… да. Зерцалов сказал, что он – Фигаро – к творческим людям вроде благоволит, и может даже за наше дело возьмется.
Было обидно слушать теперь его неуверенность. И я, заверив его в том, что все хорошо, поспешил откланяться.

Только мне войны магов не хватало.

Фигаро пару раз появлялся в моем бывшем театре вместе с шоу трансвеститов.
Чуть полноватый, нервный, любящий едко шутить или, по его собственному выражению, «плеваться ядом», сам в представлениях никогда не участвовал, но уж если и брался что-то делать, здесь уж железно доводил всё до конца. Будь-то раскрутка нового певца или организация аудиенции у президента.
Никогда не слышал, чтобы Фигарище кто-то серьезно величал экстрасенсом. Он никого не лечил, не учил, не искал. Но, по рассказам некогда ведущей актрисы нашего театра «Фата Моргана», а ныне покойной, Маргариты Белкиной:
 «Есть в природе такие люди, на которых, как в бермудском треугольнике, сосредоточена земная сила. Причем,  люди эти могут сами ничего такого из себя не представлять, являясь как бы подвижными магнитными полюсами.
Некоторые из этих мучеников, подобно легендарным хранителям городов, духов замков и лесов не могут покинуть пределов своих владений, некоторые, такие отщепенцы как Фигаро, вольны иногда нарушать указанные им пределы, но, как правило, ненадолго, так как из-за их перемещения нарушается энергетическое равновесие вселенной».
 Так и Питерский ангел Фигаро улепетнул, помниться, по большой любви, длившейся впрочем, чуть более полугода, куда-то в Италию, и зажил там себе  спокойно и сыто с любимым или просто терпимым мужиком.
Так бы и жить им, да жирком порастать. Да нет же, в его отсутствие вдруг из всех щелей поперли маньяки и садюги. Погибла Белкина. В тот день я был в театре и видел всё от начала до конца. Тошнотворное зрелище получилось. За несколько минут из красивейшей женщины подонок фарш нарубил.
Между прочим, присутствующая, в этот момент в зале Линда, ничему не помешала, и оправдание у нее тогда было, убойнее не придумаешь, мол, раз Фигаро в Питере нет, то, и трава не расти. А она вроде, как и не при делах.
Потом они всем миром его обратно вытаскивали, несчастное создание, кажется даже «отремонтировали» в спешном порядке, так что он как, от трудов праведных, отдыхает, где-то на Майами. Хотя, если верить отцу, и у них там намечена встреча – значит, опять наши маги-злодеи не хотят его попке праздник устроить.
В свете всего этого я особенно-то не рассчитывал на помощь Фигаро, хотя, неплохо было бы конечно, держать его в качестве союзника.
Только вот – чем ему платить? Точнее кем? Я лично подставляться не собирался, а если нанимать кого-нибудь – то черт его знает – какого. Любовь – штука тонкая. – Притащишь хоть Алена Делона напополам с Бельмондо, так может он с таким на одно поле срать не сядет. А то еще обидеться, что вкусу не угодили, и порчу нашлет.
Или в меня самого  влюбится.
Я вспомнил Фигаро. «Наша ****ища – вашей не чище»!
Нет – только не это!
Конечно, после того, что я узнал о себе и Аслане, мне, наверное, следовало бы быть посговорчевее, но нет же… только под наркозом.
То есть – что я говорю – вообще никогда. Ни за что.


ГЛАВА 35

Ты, как дикий конь – недотрога.
Воспевая, вытанцовывая свободу,
мечтаешь, чтобы тебя приручили.

Этим вечером Тая собиралась провести очередной сеанс и я разрывался на части. Но теперь уже не между двумя женщинами, а между возможностью обрести себя с одной стороны, и страхом перед возмездием Линды с другой.
А тут еще подвалила та самая молодая японка. Правда одета она была на этот раз уже не в кожу. Серая плюшевая кофточка с капюшоном, длинная ниже колен старушечья юбка и длинные, летние замшевые сапоги с рюшечкой сверху. Она зарыжила некоторые пряди прически, и заплела несколько косичек, а остальные волосы начесала и подняла дыбом, как это делали комбоджийкие проститутки.
Я смотрел на нее во все глаза, а она,  как и в прошлый раз, тянула резину, изучая меня на пионерском расстоянии.
Наконец, не выдержав игры, я взял свою пачку сигарет и пошел на крыльцо. Полная зеленоватая луна проливала свой свет над Нагоей. В воздухе же не было никакой прохлады, так что, несмотря на то, что я курил, можно сказать, на улице, хотелось попросить кого-нибудь открыть форточку. Для клубов и увеселительных заведений время было явно не хлебное, и бардельные зазывалы тормозили машины, предлагая девочек. Исключением не являлся и наш менеджер, зазывая клиентов на другой стороне улицы.
– А вот там СМ клуб, – за  спиной у меня стояла Кристина.
– СМ? – сделал вид, что не въезжаю, я.
– Ну да – садо-мазо и смена ролей. Называется «Кёник хауз». Мне Чаки показал, когда мы возвращались из дохана. А сегодняшняя японка, – Кристя кивнула в сторону нашей двери, – мадам в этом самом заведеньице.
– Мадам? Такая молодая? – у меня всё аж похолодело внутри. – Ну, наконец-то именно та женщина, которая мне и нужна.
– На самом деле мадам – её мать, она сейчас только-только входит в свою роль, дела принимает, что ли, и еще порет клиентов. Не без того.
– Только порит? – А сама не трахается?
– Пойди и проверь, – усмехнулась Кристя. – Туда и женщины, я слышала, иногда захаживают. Может, ты ей понравишься, и она тебя бесплатно отдерет. Ты замечала, как они здесь все бесятся за цвет кожи? Пудра – самый уходной товар.
Я бросил вниз хабарик, наблюдая, как он стукнулся об асфальт, рассыпая оранжевые искры, и уже устремился в клуб, когда Кристина задержала меня за локоть.
– Слушай, давай обратно переезжать по квартире, а?.. Я с Таей не хочу – странная она – ночами не спит, на картах гадает и вообще… То бормочет что-то, то во сне разговаривает, всё что-то доказывает, ругается, того и гляди, кинется.
Я пожал плечами.
–… И Вика какая-то не такая, говорит, что ребенка хочет, а вчера ее тошнило.
– Ну и что – съела что-то, – комок вины занял привычное место в горле.
– Ага. И сказала, что скоро уже домой, что визу не будет продлевать. Знаешь, что это означает? Ведь она за деньгами, а не за приключениями поехала, значит действительно, дело серьезное. Из Японии так просто через три месяца не возвращаются. Будь она больна, ее бы лечили. Въезжаешь? Вспомни контракт – фирма оплачивает любых врачей стоматолога и гинеколога. Гинеколога – поняла?!
– Значит через две недели, – я почувствовал себя вдруг смертельно уставшим и старым. Задолбали эти Линды, Таи, да тут еще и Вика с ее беременностью.
– Почему через две недели? Через месяц… – не поняла Кристя.
– За две недели до окончания визы либо подается прошение о продлении, либо расторгается контракт, – я склонился своими муляжами на решетку, уже не заботясь, как это будет выглядеть со стороны. Всё равно всё пропало и у меня, на всё про всё, только две недели. А потом беременная женщина естественно отомстит по самое не могу, или увезет меня домой, жениться. Что, если разобраться аналогичная гадость.
За моей спиной или где-то в далеком космосе вздохнула Кристя – единственная, непричастная ко всему этому, девчонка. Вдруг стало жалко ее – я обернулся.
На месте Кристины стояла японка. С минуту мы смотрели друг на дружку, потом она подошла ко мне, остановившись на расстоянии одного шага. Она была на голову ниже меня, по виду крепкая и атлетически сложенная. Сразу видно – вот кто днюет и ночует в спортзале.
– Катья-сан? – Её голос был почти, что без акцента, и звучал как у той, как у Принцессы. Не в силах вымолвить ни слова я кивнул.
Она выставила перед собой руку, показывая на  что-то в небе.
– Инглиш – «Стар». Нихонго «Сузи» Русья го ?
– Звезда, – догадался я.

Снова указующий взмах. – Инглиш – «Мун». Нихонго «Тсуки». Русья го ?
– Луна.
Японка растопырила пальцы руки и утвердила их над головой, как корону.
– Король. Кёниг. Королева, – затараторил я.
– Ноу. Принцесс.
– Принцесса?! – чуть ли не взвизгнул я, но вовремя восстановил голос.
– Ес! Принцесса! Туморо.
– Завтра.
– Кёниг Клаб.
– Понял. В смысле – ес.
– Катья-сан! Мы ехать май клаб. Пить пиво, слушать мюзик. Я учить русский язык. Очень трудно. Ты хелп ми? Будешь помогать мне?
– Да, конечно, – кивнул я.
– Аригато, ты хороший мальчик!
– Я… девочка – гёл.
– Девочука? – она сощурила свои красивые азиатские глазки. – Ноу. Ты мальчик – бой. Гей. Я знаю. Я любить невинный мальчик. Я делать с тобой любовь. Завтра, – японка больно ткнула меня кулачком в грудь, и сбежала вниз по лестнице.
 Я не пытался ее поймать. Всё равно – моя судьба уже была решена.


ГЛАВА 36
Змей и витязь за столько лет битвы
вступили в супружество,
несмотря на родство.

Когда после работы я уходил из дома вместе с Таис, Вика чуть не плакала. Хотелось как-то объяснить, утешить… Не собирался же я, в самом-то деле трахаться  с Таей. Но, как объяснить это Вике? Вике, которая хочет замуж и размножаться.
Нынешней Вике, не способной взять меня за шкварник и пинками затолкать в постель. А я, если подумать, ничего другого и не стою. Неужели она любит меня? Неужели это возможно?
Я накинул кофту, кто знает, что там с погодой будет дальше. С Викой не попрощался, она заперлась в ванной. Так что не удивлюсь, если к нашему возвращению Кристя будет в курсе и моей тайны, и ее – Викиной загубленной жизни. Впрочем, какая теперь разница – все равно через две недели все про все узнают. Днем раньше, днем позже…
На этот раз, наученные опытом, мы сначала заглянули в министоп за водой и булками. Молодой продавец сложил их  нам в два фирменных пакета. Давно присмотревшись к девицам, я знал, что добровольное желание одной из них тащить всё, рискует встретить непонимание и даже некоторое смущение  со стороны остальных. Так что я честно передал одну из сумок Тае, и мы отправились в сторону парка.
Таисия двигалась автоматически, как кукла, ее взгляд блуждал. Я несколько раз пытался заговорить с ней, но все безрезультатно. Наверное, остановись я сейчас под каким-нибудь деревом, и начни стоя писать, она не придала бы этому факту никакого значения.
Казалось, что в ту ночь Тая вообще, ни на что не обращала внимания. Она молча приняла поданную ей бутылку с водой, молча отпила глоток. Мимо нас проехали на велосипедах двое наших знакомых по клубу. Я поздоровался, Тая промолчала, гладя себе под ноги. Я закурил, протянул пачку Тае, продолжая думать о чем-то своем, она взяла сигарету и, повертев ее в руках, вернула обратно в пачку.
Её состояние давило на меня, но я ничего не мог поделать, приближалось нечто очень важное. Из слов Кристи, я понял, что Таис специально готовилась к этому дню, делая какие-то ритуалы и часами медитируя над свечами.
Что она выкинет? Знает или нет? Если не догадалась сама, Линде ничего не стоило самостоятельно выйти на связь с дорогой племянницей и объяснить ей кто я такой на самом деле. На собственной шкуре убедился, у нее это без проблем. Впрочем, для того, чтобы получить сведения от любимой тетушки, а по совместительству, лучшего экстрасенса России и бывшего СНГ, достаточно просто позвонить домой, вон они, будки – через каждые пятьдесят метров понатыканы.
Мимо нас прошли марафонским шагом две пожилые женщины в спортивных костюмах. Мы свернули в парк. Зеленый фонарь подсвечивал гладкие, похожие на африканские веера листья пальм, рассыпая изумруды по фонтанчикам, стекая затем тоненькими ручейками к канавке.
Должно быть, это новшество появилось здесь совсем недавно, во всяком случае, я явно различал плохо прикрытую яму, чернеющую дальше за пальмой.
Возможно, новый парковый дизайнер решил как-то разнообразить парадную часть парка, да не завершил покамест, работу.
 «Вот в этой-то яме…», – с грустью подумал я, глядя на зеленоватые, в свете парковой иллюминации, волосы Таи. «Твоя награда – смерть», а это значит – чем ты слабее, чем бестолковее – тем больше ты проживешь на этом свете. Вообще – странная тенденция – так много талантливых людей покидают этот мир рано, будто им всем уже  нечего сказать. Хотя, я абсолютно уверен, что случайность, в этом случае – удел единиц,  тогда как общая масса действительно выполнила уже все свои задачи, и больше не способна выбить из себя ни искры.
Много бы написал Лермонтов, не останови его пуля Мартынова? Я думаю – ничего. То есть ничего более сильного чем «Демон» и «Мцыри», а значит, зачем жить?
И если Таис вернет сегодня мне, заблудившейся в вечности год, – не будет ли это вершиной ее славы, как медиума?
В конце-то концов, сама атмосфера чужой страны, ночи одиночества и собственной боли  – всё это явно обостряет до невозможности нашу с нею чувствительность. Дома в удобном кабинете психоаналитика или даже на собственной даче, как ее дед, сможет ли она истончиться до такой же степени? Или чтобы открыться, впредь, ей будут необходимы более и более опасные приключения, яд способный укротить не только мозг, но и действие другого… других, менее сильных ядов, чтоб восторжествовать над ними.
Я посмотрел на Таю, она тяжело дышала, плечи то поднимались, то опускались вниз,  всё её щуплое тело ходило ходуном. Мешок уже валялся на земле.
– Нормально! – хрипло ответила она кому-то и обернула на меня зеленоватое в свете фонаря лицо. – Мне было видение. Пойдем скорее на наше место. Здесь жутко.
Я подхватил с земли мешок, и полуобняв Таю за плечи, потащил ее вглубь парка. Ох, какая она была горячая и мокрая, наверное, случись мне наблюдать подобное неделю назад, я решил бы, что у нее грипп. Но сейчас…
– Я видела… видела свою тётю, я не говорила, она медиум… Боже, никогда так четко не было… она…
– Линда Касарес, – решился на наступление я.
– Ага. А ты?..
– Знаю, – отрезал я, удивляясь своей наглости. И только теперь понимая, какого птенца подсунула мне судьба. Привыкший  превышать способности других людей, я, естественно не мог всесторонне оценить таланты и подготовку Таи. И теперь – природный медиум, вдруг поворачивался ко мне своей ранимой, неподготовленной стороной. С удивлением я, наконец, увидел Таю настоящей.
В письме отца было ясно сказано, что до четырнадцати лет Линда официально признавала Таис своей наследницей, и после какой-то провинности девочки, вдруг  словно утратила свой к ней интерес, оставив богато одаренного от природы медиума без малейшей школы. Остается догадаться, что именно такого недозволенного умудрилась совершить несовершеннолетняя девица, по сути, школьница, и как же ей не доставало эти десять лет поддержки и энергии Линды.
– Что ты видела? – я усадил Таю на ту же скамейку, где в прошлый раз сидел я сам. Сейчас она казалась слабой и беззащитной.
– Её! Линду! А откуда ты знаешь про… я, кажется, не говорила…
– Я начала вспоминать, – лаконично ответил я. В этот момент она поверила бы, скажи я ей, будто она говорила это прямо сейчас у фонтанчиков, но я предпочел быть настороже.
– Угу. Дай воды.
Я послушно вытащил из пакета бутылку минералки без газов (в Японии с газом просто нет – а жаль) и со щелчком отвернул крышку.
Она пила, медленно приходя в себя.
Мне нравилась ее слабость. Слабость моего врага. В темноте парка тихо шуршали опавшие листья, в пруду плескалась рыба.
Я подумал, что, наверное, никакого сеанса уже не будет, и следует как-то тащить ее домой. Представил перекошенное злобой распухшее лицо Вики. Сказала? Не сказала? Да черт с ней с Викой, в самом деле. Сказала, не сказала, вызвала эмиграционную полицию, завтра у меня встреча с японкой. И хочет того Вика или не хочет, мне уже без разницы. Пошли они все к такой-то матери, надоело прятаться, надоело бояться.
Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел. На меня в театре кошку бросали, промахнулись. Меня машиной давить пытались – вся потеря – дорогущая куртка. Я от питерских уродов с женскими документами в Японию убег, и от эмиграционной полиции убегу. Одену паранджу  и сделаюсь мусульманкой. Кожу гримом затемню, и вот уже я африканка. Мир большой – хороший актер в нем ни за что не пропадет.
Тая по-прежнему сидела скрючившись. И тут я понял, что ненавижу ее, со всей этой слабостью и неумелостью. Хотелось плюнуть и уйти, или сбросить мерзавку на землю и пинать до тех пор, пока все ее чудеса за компанию с моим прошлым не хлынут, у доморощенной Джуны горлом.
– Ты готова? – её голос донесся до меня, как будто из какой-то глубокой ямы.
 «К чему?» Я повернулся, собираясь подать ей руку, как-никак, а в таком состоянии, она сама бы не добралась до дома. Наши глаза встретились. Точнее я напоролся на холодный убийственный взгляд голубых, нет стальных глаз, как напарываются в темноте на нож притаившегося убийцы.
 «Всё! В этот раз она меня сожрет!» Только и успел подумать я, проваливаясь в гибельный мир сна.
Свет вспыхнул и померк, не исключено, что вырубился ближайший фонарь, так как всё вокруг меня вдруг погрузилось во тьму.

ГЛАВА 37
У меня от тебя только слезы.
Даже нету твоей фотки.
Я на сердце вырежу образ,
Понесу его как ребенка.
У меня от тебя только слезы.

Я очнулся сидя на земле. «Ну и девка! Ну и тварь! Всё-таки провела!» Тело не слушалось, я попытался встать, но не смог – закружилась голова, ноги вдруг сделались ватными. Первым делом нужно было осмотреть себя, всё-таки беспамятствовал я ни где-нибудь, а рядом с врагом, у которого бог знает, что на уме, а силы хоть отбавляй. Так что, запросто могла и поглумиться над беспомощным.
И точно, тело было затекшим, и болело, так как будто предварительно кто-то с пол часа охаживал меня ботинками. До лица лучше не дотрагиваться – липкая кровь, правый глаз заплыл. Постепенно возвращалась чувствительность, а с нею пришла и боль. Хорошо еще стерва ничего мне не отрезала, а то вполне ума бы хватило. Опять же Линде не надо возиться».
Кряхтя и охая, я поднялся и, сделав пару шагов, тут же запнулся обо что-то мягкое. Присел (лучше бы я этого не делал) на  спине ссадина, рубашка прилипла и этим движением я невольно отодрал  ее). Больно.
 «Боже! Человек! Неужели сама маньячка? Ну, весело, так ухайдакать мужика, чтобы сил не было самой уйти. Вот это нормально!»
Я пошевелил ее, вдруг с удивлением для себя обнаружив, что она в джинсах. Убей бог – перед глазами стояло, как мы выходили из дома, на Таис была короткая черная юбка и футболка с капюшоном, и карманом кенгуру.
Должно быть, вышла луна, или на другой стороне озера зажглись фонари, и их свет отразился от воды. Не знаю – во всяком случае, сделалось светлее. Я подобрался к ее лицу и тут же отпрянул.
Передо мной лежал Аслан. Как раз такой, каким я знал его, когда мне было тринадцать лет. Тот же – только мертвый. Это я не столько видел, сколько знал.
Теперь понятно – полудохлый медиум вновь закинула меня в прошлое, только на этот раз я уже не видел себя со стороны. Я был собой тем – тринадцатилетним мальчиком, но вот только память моя при этом раздваивалась и оба потока текли параллельно, не смешиваясь между собой, как два арыка.
Так, я понимал, что нахожусь в трансовом состоянии, что тело моё в парке города Нагоя, и рядом неусыпно, хотелось надеяться, бдит Таис. И одновременно с тем, я смотрел на Аслана и плакал над ним как сумасшедший, понимая, что потерял единственного друга! Ни когда-нибудь десять лет назад – сейчас потерял! Мало этого – в его смерти, как и в случае с Катькой, я винил именно себя. Винил и был прав.

Аслан – наверное, мир не знал более доброго человека… Хотя, мне трудно рассказывать о нем. Нет ничего ощутимого, материального. Того, что можно было бы потрогать и сказать – вот это сделал Аслан. Просто он был – сильный, взрослый, теплый. Был – а теперь…
Я не помнил, как умер Аслан, явившийся мне фрагмент памяти не имел ни начала, ни конца.
Зато я помнил, как всякий раз  он утешал меня, после того как Принцесса побьет меня или еще хуже Сенсей…
Аслан учил меня, даже нет, не-то чтобы учил – он целовал меня так нежно, как я должен был целовать Принцессу, рассказывал, где женское тело наиболее чувствительное.
Шутка ли – когда Аслан начал заниматься со мной, меня почти что перестали бить.  То есть начиналось с того, что Принцесса за что-то гневалась на меня, её лицо краснело, она хваталась за кнут, а я полз к ней, стремясь только к одному – зацеловать её до такой степени, что она разомлеет и, разомлев отдаться моей ласке.
Я  ублажал Принцессу и раньше, еще до того как в нашем подвале появился Аслан. Но обычно я сопротивлялся, ныл, капризничал. Даже, когда мне начало это нравиться, я, почему-то считал своим долгом сопротивляться.
В конце концов, держали-то меня в подвале силой.
Аслан научил меня получать удовольствие не только во время кунигулингуса, это у меня было изначально, а от чувства того, что в результате я владею прекраснейшей из женщин.
Мой новый друг рассказывал, что на воле не так-то просто найти себе нормальную подругу, не говоря уже о женщине, способной содержать и кормить тебя.
«Вот увидишь, секса на воле тебе будет всегда не хватать, это как водки в хорошей компании – ее всегда мало. Это раньше  ты видел женщин только на картинках, а теперь – поздняк метаться. Этого добра достаточно один раз попробовать – за уши, потом не отдерешь. Так что: «Попал в говно, так не чирикай».
И еще он учил меня, как следует подбирать ключик к женскому сердцу.
«Ты приглядись – какая она. Пойми, какой она себя видит, и тогда ты поймешь, каким следует быть тебе, чтобы завоевать ее доверие и ее любовь». – Учил он меня уму разуму. – «Женщины они ведь не бог весть, какие сложные. Главное смотреть, да примечать что и к чему. Женщины –  это вечная игра в «Дочки-матери». Потому что женщины, они либо «дочки», либо «матери». Дочки – это те, кто хочет быть слабой, капризной, маленькой. Ей хочется, чтобы мужчина ее опекал, утешал, ласкал, объяснял ей что-то. Иногда наказывал, иногда покупал конфеты. У «Дочки» потребность быть маленькой и ни за что не отвечать.
Отсюда вывод – попалась тебе «Дочка» –   стань для нее «Папой». Воспитывай, показывай характер, проявляй терпение, играй с ней, балуй, защищай, принимай за нее важные решения. Все как с ребенком. Станешь для дочки «Папой» – и сердце ее для тебя открыто. Бери не хочу.
Другое дело, если перед тобой женщина «Мать». Эта сильная штучка. Ей бы покомандовать, повоспитывать. Больше всего «Мамы» любят быть сильными – отсюда вывод – стань слабее «Мамы». Спрашивай ее совета, преданно смотри в глаза. Дай разговориться, почувствовать свою нужность и незаменимость. Во времена рыцарства… – Аслан мечтательно поднимал глаза к потолку, – во времена рыцарства, если бы я хотел заполучить себе женщину «Мать» я бы соорудил картину боя, облил бы себя кровью и разлегся у дороги по которой «Мать» должна проехать со свитой. Ведь «Мать» хлебом не корми – дай о ком-нибудь заботиться. Еще лучше спасти от смертельной опасности. Удастся тебе подольститься к «Матери», став ее драгоценным дитятей – твоя взяла»!

Не очень-то веря в успех дела я попробовал все-таки применить Асланову науку на Принцессе, и неожиданно быстро она повелась на мою игру.
С Принцессой мы встречались как соперники, как непримиримые враги и постепенно я уговаривал, ублажал, нежил чуткое ее тело,  пока она сначала не соглашалась быть моей госпожой, и, в конце концов, теряла и силы и самообладание, отдаваясь мне настолько, что я мог сделать с нею всё, что мне только взбредет в голову.
Ай, да учитель – ай, да Аслан, мудрец!
В этом плане мне была на руку в самом начале максимальная злоба и неистовство Принцессы. Тем слаще оказывалось ощущение победы и моего над нею превосходства.
Мало-помалу, я освоил стратегию получения подарков и прочих благ, не прося, а, намекая, пока всевластная госпожа не снисходила до того, чтобы вникнуть в мои «ужасные» проблемы, и затем рассмеяться их кажущейся ничтожности и бросить их мне, как кость собаке.
Ныть больше чем этого следовало, тоже научил меня Аслан. Так услышав мои вздохи и стоны, Принцесса сначала решала, что произошло нечто совсем неприятное, а может быть и ужасное, а потом смеялась, узнав, что причина моего горя –  прохудившиеся штаны, или неудобный матрас.
Объяснив мне, что мое горе яйца выеденного не стоит, Принцесса покупала то, что мне было нужно.
Я же не стремился поблагодарить госпожу за подарок, вместо этого я, с хорошо разыгранным ужасом, отказывался взять подарок. Густо краснея и отмахиваясь, я расписывался в своем уничижении, беспрестанно повторяя, что это, мол, слишком дорого, и Принцессе еще достанется от Сенсея.
 «Ах, достанется?! Кому? Мне?! – с легкостью она заглатывала наживку. – Это тебе достанется, если не заберешь!»
С этого момента сценарий мог раскручиваться по двум направлениям – либо она бросала мне подарки и уходила с видом оскорбленного достоинства. В этом случае я плакал и полз за ней, стараясь поцеловать ноги. Это ей особенно нравилось. Либо она принималась доказывать свою правомочность и независимость, задаривая меня всеми мыслимыми и немыслимыми способами.
В любом случае инициатива шла от нее, я подчинялся силе, а значит, в дальнейшем мог рассчитывать на продолжение. Послушный «Сын» и строгая, но заботливая «Мать».

Наверное, это может показаться глупым, ну какие подарки могут быть у раба, человека, не имеющего возможности ни показаться в новой шмотке перед своими сверстниками, ни поставить сувенирчик на полку в комнате, ни похвастаться наличием карманных денег, телефона, машины, дармовой выпивки. Словом ничем. Но простите, разве теплые носки зимой не благо? Или роскошный обед, когда в животе урчит от голода?  Да и стала бы Принцесса столько времени возиться со мной, не будь я  всегда чисто одет, с вымытыми, подстриженными Асланом, волосами?
Раб рабом, но и голову на плечах иметь не последнее дело.
Потом, меня же в любую минуту могли заменить новым мальчиком, – а это уже прямая угроза жизни. Так что я учился выживать, и время от времени совсем не дурственно жил, и даже строил некоторые планы на будущее.
Главное, что я сумел тогда уяснить, не без помощи моего друга, конечно, это то, что, имея мою совершенно невинную внешность и тихий характер, я легко мог завоевывать расположение уставшей от деспотизма и мужского хамства женщины. Моё лицо было абсолютно чистым, как у девочки. Это обстоятельство сначала доставляло мне массу хлопот, как-никак и у Аслана, и у Сенсея волос и на лице, и по всему телу было предостаточно. Но потом, когда однажды Аслан получил ремня за то, что, вовремя не побрившись, натер Принцессе румянец – я понял своё в этом преимущество.
Постепенно я сумел добиться расположения Принцессы настолько, что она начала делиться со мной своими переживаниями и чувствами.
Конечно, я не претендовал на роль психиатра или советника – нет. Принцесса  поверяла мне свои секреты, как  слёзы подушке,  как откровенничают с любимой куклой.
Вначале такое отношение бесило меня, но Аслан объяснил мне его выгоду. Так вызывая повсеместную жалость, я почти что всегда, был сытым и согретым. Один только Сенсей не клевал на мои обильно разложенные приманки.
– Ах ты, маленький, ах ты бедненький! – завывал обычно в такт другим он, – дай-ка я тебя потрахаю.

Наши занятия с Асланом начались с поцелуев рук. То есть, он показывал, как следует целовать женщину, прижимаясь при этом губами к моей руке. Потом я целовал его руку, и свою, чтобы сравнить ощущения. Наши касания друг друга становились всё более и более интимными.
Аслан, зная, что Сенсей заставляет меня спать с ним, не пытался подгонять события, понимая, что я еще разожгусь.
А я – я учился.
Губы Аслана чуть колючие и теплые, целовал он всегда с языком. Я так и не сумел освоить это.
Я по-прежнему  делал вид, что всё дело в обучении премудростям и сам Аслан меня не интересует, но как это часто бывает, всё больше и больше попадал под его обаяние, всё чаще думал о нем.
И, вот тут, как раз и начинались сложности. Во-первых, я любил Принцессу, и ненавидел Сенсея. Ненавидел за то, что он нагло узурпировал себе права на мою даму, а главное на меня! Ведь если Принцесса всё-таки проявляла какие-то чувства, Сенсей только беззастенчиво пользовался и истязал.
Я мечтал о ней, о том, как когда-нибудь мы будем вместе без этого унижения, без намека на мой позор и бесправие – только она и я.
 «Аслан и я» – другая сказка, добрая сказка о чувствах, которые не называются чувствами, о любви… Хотя нет – тогда я не мог как-то называть то, что между нами происходило. Может быть, это потаенное желание иметь старшего брата, или отца, менее далекого, чем был мой.
Кстати он – Аслан, ничего и не знал, о моих чувствах к нему. Просто однажды я сделался податливее, и он поспешил  воспользоваться.
С этого дня наши занятия неизменно заканчивались именно так. Учеба и оплата.
Наверное, не имея возможности объяснять и выказывать свои чувства, мне было проще сойтись с Асланом по принципу рыночных отношений. Интересно, понимал ли он меня на самом деле? Знал ли о моих мучениях и истинных мотивах? – Скорее всего, нет.

ГЛАВА 38

Все, что было хорошо,
теперь плохо.
Разочарованно
Следим за обратным мы ходом планет.

Я  не помню, с чего начались мои мучения, но однажды Принцесса оттолкнула меня недовольным шлепком. Мы лежали в постели, и простыни в тот день, помню, были положены голубые.
– Обними меня, – попросила она, глядя в потолок, или может быть, сквозь потолок на небо, потому, что невозможно так долго разглядывать потрескавшуюся штукатурку.
Я нежно прижался к ней, положив голову на ее грудь и поигрывая с соском.
– Не так. Обними меня сильно.
Я обхватил Принцессу руками. Она не сказала «глупый», «дорогой»… Дело приобретало серьезный оборот. – Я сжал со всей силой, понимая что, теряю ее, быть может, навсегда.
– Да, не так! Ты делаешь мне больно. Обними меня как мужчина.
Я скорчил недовольную гримаску, одну из тех, что смешила ее прежде. Однако всё внутри меня дрожало от предчувствия беды. Принцесса меняла условия игры, и я был не готов к этому.
– Да ну тебя, ты не можешь! Иди. Позови Аслана.
– Ну, может и я еще на что-нибудь сгожусь? – я не собирался так рано сдаваться, тем более уступать ее сейчас другому. – Принцесса, тебе же нравится,  –   я попытался поцеловать ее лобок, но японка быстро прикрылась рукой.
– Ничего мне не нравится. Катись отсюда.
– Ну, так сразу и катись, – я пытался улыбаться, отчаянно переводя всё в шутку.
– Аслана! Живо! – принцесса закрыла глаза. – Ты слышал, что я тебе сказала?!
– Так значит всё?! – чуть ли не взвизгнул я, уже ненавидя себя за это.
– Всё, всё. Пошел отсюда! – она перевернулась на живот, чуть раздвинув ноги.
Я встал с кровати, всё ещё готовый вернуться.
– Ну, может мы вместе? А? Может Принцесса захочет…
– Не захочет.
Я переминался с ноги на ногу, проклиная себя за нерешительность, и всё еще надеясь, что меня вернут.
– Ну, пожалуйста, а?..
– Ремня захотел? – принцесса резко приподнялась на кровати, щели ее азиатских глаз пылали ненавистью. – Хочешь?!
– Да! Хочу! – неожиданно для самого себя, закричал я.
«Хоть как-то, хоть ценой порки, но остаться с ней, сейчас! Не уступать никому, даже Сенсею!»
Принцесса хлопнула ладонью по кнопке звонка на стене. Я не успел сообразить, что к чему, как рядом со мной возникли Сенсей и Аслан, примчавшиеся по зову.
– Этот хочет ремня, – коротко прокомментировала ситуацию Принцесса. А этого ко мне.
Раздавленный таким унижением, я не сразу сумел заговорить, кровь бросилась мне в лицо, как это случалось когда мы еще жили в Грузии, в горах. Я чуть было не грохнулся в обморок, но чудом устоял на ногах.
– Принцесса! – попытался я кинуться к ней, но Аслан и Сенсей тут же навалились на меня, и поставили на колени. – Принцесса! Я уйду. Пожалуйста. Можешь бить меня, хоть со всего кожу сдери! Но, пожалуйста, только ты! Не отдавай меня им. Принцесса!
Сенсею видимо надоело держать меня, и он отошел, оставляя в качестве конвоира Аслана.
– Так ты меня так любишь? – растягивая слова, улыбнулась японка. Они с Сенсеем переглянулись. В глазах обоих светился неподдельный интерес, и, ничего хорошего не сулящий лично мне, азарт.
– Да, я люблю тебя! – решился я идти до конца.
– Молчи, – шепнул мне Аслан, но я уже разошелся.
– Ты любишь меня? – принцесса поднялась с постели и теперь стояла перед нами ослепительно нагая. Я зарычал. Естественно, всё это время я знал, что она спит и с Сенсеем, с Асланом, и со всеми мужиками и мальчиками когда-либо живущими здесь.  Но чтобы вот так отдаться этим жадным похотливым взглядам!..
– Подними его, – приказала  она Аслану, и тот рывком поставил меня на ноги. Узкие глаза Сенсея как амбразура уставились на меня острыми зрачками, не зная чего от всего этого ожидать. Принцесса подошла ко мне так близко, что я сумел уловить запах ее кожи, которую я целовал всего пол часа назад, потом резко отступила, ударив меня по лицу. – И теперь любишь?
– Люблю, – чуть не заплакал я.
– И теперь? – она не спеша, взяла в руку кнут,  прочертив им круг в воздухе, мастерски стегнула меня по голым ногам, специально низко, чтобы  не повредить половые органы. Боль получилась неожиданной и горячей. – И теперь?
– Да, – прошептал я, чувствуя, что глаза уже на мокром месте и нос полон соплей. На самом деле хотелось заорать на нее, избить. Но я уже ничего этого не мог.
– Пристегните его за запястья, – приказала Принцесса, обвязывая себя голубой простынею, на которой мы с нею совсем недавно кувыркались. Увлеченный новой задумкой Сенсей, бросился помогать Аслану, быстро пристегнув меня наручниками к крюку для люстры, где впрочем, нас обычно и привязывали.
Люстра в комнате, конечно, была, она стояла в углу прикрытая старым халатом Принцессы, при таком хлопотном режиме, в котором мы существовали, вешать ее туда обратно было не разумно.
Поэтому Сенсей укрепил на стены четыре электрических бра в виде канделябров и один точно такой же, но настоящий, для свечей, стоял всегда в изголовье кровати Принцессы. Им пользовались, когда хотели создать романтическое настроение или разыгрывались исторические картинки из серии ЖЗЛ в постели.
Так вот – пристегнув меня наручниками к крюку на потолке,  они стегали меня по очереди, а я извивался как червяк на лесе. Кнут казалось, ожил, летая вокруг мня, обхватывая и жаля.
И всякий раз я орал, что люблю ее, дуру несчастную. И что никто уже и никогда не будет любить ее больше, нежели я. Люблю и всё.
Когда же мои мучители, наконец, утомились, и Сенсей дотащил меня до подвала, я плакал там, как сумасшедший.

– Ты всё еще любишь меня? – как эхо недавнего ужаса пронеслось в воздухе. Передо мной словно материализовался образ Принцессы или это была она сама?
– Я ненавижу тебя, – прошептал я, целуя ее руку.
– Фу, какой ты противный, рожа красная, зареванная, веки опухли. Я не буду любить тебя такого. Понял?
Я кивнул, прижимаясь лбом к ее прохладной ладони.
–… Значит, всё-таки любишь? М да… Забавно… – она села рядом со мной. Ты интересный маленький человечек. Признаться, ни один из твоих предшественников не занимал меня больше, нежели ты, – она прищелкнула языком. – А я тут с Асланом… хи-хи…
Принцесса быстро высвободила руку, так что я только зубами щелкнул, не сумев укусить ее.
–… Какие страшные полосы, – теперь Принцесса стояла надо мной и рассматривала мою спину. – Эти мужики не имеют никакой жалости, – она сокрушенно зацокала языком. –  Ты заметил – Аслан  становится таким мужланом, таким…
Через месяцок-другой придется думать о замене. Всё должно развиваться в гармонии  – не так ли? Немного женского, немного мужского, свет и тьма, холод и жара, жертва и палач.
– Тебе обязательно в одном флаконе? – съязвил я, чуть поворачиваясь к своей прелестнице, чтобы лучше ее разглядеть.
– Теперь ты понимаешь, почему я сердилась на тебя? – говоря это, она была невероятно миленькой, так что моя душа вновь потянулась навстречу этой очаровательной деспотицы.
– Ну и где же заменивший меня Аслан? Где этот Мистер Совершенство? – ревность буквально душила меня. Хотелось надавать сейчас и ей и ему.
– Аслан… Я отдала его Сенсею,– пожала плечами дама. – Он был слишком возбужден после порки, Сенсей.  А тебя мы пока решили поберечь.
Я смотрел на нее, ничего не понимая.
Да, конечно я любил эту женщину, изменяющую мне с другими, унижающую, истязающую меня.
Я принимал боль, потому что ничего другого, ну разве что иллюзию любви, она и могла мне дать. Наверное, для нее чувства были тем недоступно-прекрасным миром, в который ей было не суждено попасть никогда. Поэтому «Крепостная Россия», бани и русские богатыри, способные хоть ненадолго согреть, но не разморозить ее проклятое сердце.
– Ты отдала Аслана Сенсею, после того как вы?..
– Ну и что же в этом такого? – она снова беззаботно пожала плечами, – не мыло – не смылется.
Кстати, он прислал кое-что для тебя.
– Для меня? – у Аслана, как и у любого другого раба, не было почти, что ничего своего, даже я имел  подарками значительно больше, нежели он.
– Ну да, – она распахнула халатик и, запустив руку во влагалище, извлекла от туда что-то, и помазала мне воспаленную спину, отчего та загорелась огнем. Я вскрикнул.
–… Ничего не лечит раны так хорошо, как мужская сперма, – поучающе заметила садистка и весьма довольная собой, оставила меня наедине с моим унижением.

ГЛАВА 39 

Он был – как у нас говорили,
Нелегкой раненым
в стопы и голову.
Их потом ампутировали.

Я выдохнул. Картина подвала сменилась перспективой ночного парка.
Разумеется, никакого Аслана, его трупа или его духа поблизости не было. Я взглянул туда, где должна была, по моему мнению, находиться Таис. Она тяжело дышала, лежа на каменной скамейке.
 «Еще час на этом месте, максимум парочка, и она застудится до такой степени, что не нужны будут уже никакие силовые меры», – метнулось в голове. Я повернул было голову в сторону девочки, но тут же остановил этот безумный порыв. До человеколюбия ли? Тем более, что заранее решил, не жить Тае после того, как она все обо мне узнает. А кто сказал, что она не знает? Какой ей смысл тогда вводить человека в транс, если сама не может подглядеть, что там у него и как складывается?
Сам я лежал прямо на земле, наверное – потный и мерзкий. Во всяком случае, юбчонка задралась и колготки, небось, все в зацепках.
Сквозь листву проникал какой-то волшебный, зеленоватый свет, в озере плескалась рыба. Один раз по дорожке парка промелькнул желтоватый луч, наверное, смотритель или полиция. Я замер прекрасно понимая, что он не пойдет шарить по кустам, если не услышит ничего подозрительного.
Наверное, следовало подойти к Таис и поднять ее с камня, но так приятно было лежать на еще теплой земле… Потом, надо было сначала привести мысли в порядок. И решить, что буду говорить Таис, на случай, если она все-таки не в курсе. Впрочем, прежде чем выработать версию для Таисии, необходимо было разобраться, что же на самом деле видел я.
Итак: сеанс начался с того, что я увидел труп Аслана, потом пошли воспоминания. Сначала в виде картинок, потом я втек в них и начал переживать всё заново.   
Аслана убили, в этом я не сомневался. На это были способны все участники мистерии, во всяком случае, Принцесса яснее ясного дала понять это, говоря, будто бы собирается найти ему замену.
Замена, это не продвижение по должности и уж ни как не свобода – освободившийся раб, страшен в своей мести. Замена – это замена, когда новую игрушку кладут себе в постель, а старую выбрасывают на свалку.
До нас у Принцессы и Сенсея были и другие рабы. Всегда были один юноша и один мальчик – с фантазией у наших хозяев была явная напряженка, зато традициям они были верны. На прошлом сеансе я даже начал вспоминать мальчика – моего ровесника, у которого тоже была сестра Катя. Все ли рабы обязательно умирали? И каким тогда образом я остался жив?
Наверное, если я разгадаю эти загадки, то память восстановится и я, наконец, буду знать, кто я – просто по-актерски возбудимый  истероидный тип, или человек несущий на себе, как минимум, вину за поломанную жизнь сестры и бог знает, что еще.
Учитывая, что Таис могла что-нибудь да видеть, или слышать мой неконтролируемый бред, я перемешал заранее заготовленный рассказ с фрагментами из подлинных воспоминаний. Так что в результате получилось довольно-таки миленько. После чего быстро привел в чувство Таис и вывалил всё это на её, еще не окрепшую  после сеанса головку.
Тая кивала, наматывала на ус, переспрашивала…
Но теперь я уже был не так доверчив, сумела же она в полудохлом состоянии провести сеанс, да еще какой! Может это вообще их семейный стиль. Знаете, как бывает, бедная, больная старушенция, кривая, косая, хромая, в чем душа держится не понятно – а здоровых переживет. Так и с Таис.
Я слышал, что в год отъезда Фигаро, Линда проделывала свои чудеса, буквально валясь с ног, и под этим предлогом оставаясь ночевать то у одного, то у другого нашего актера. Впрочем, одному она, кажется, СПИД вылечила, а другого предостерегла, что, мол, будешь подставлен и нещадно бит. Чем, в конечном итоге, и спасла.

Дома все уже давно дрыхли, я проскользнул в нашу с Викой комнату.
     «Сказала или нет?» Думаю – «нет». В противном случае, обе дождались бы нас.
    Вдруг подумалось, что она – Вика, должно быть, ждала меня, единственно близкий мне во всей этой Японии человек. Я лег рядом с ней, обнял, стараясь не разбудить. В полусне она подвинулась, давая мне место, мы поцеловались. Ничего не хотелось. Просто вдруг как-то легко подумалось, как это хорошо – когда дома тебя кто-то ждет, просто теплая спина, к которой можно прижаться. И так каждый день, не надо никого вызванивать, искать, готовить праздник, что мне его в театре не хватает? Просто жить и знать, что тебя кто-то любит.
Я поцеловал ее в ушко. Наверное, подобные отношения были у меня с Асланом, и потом всё. Он мертв. – Я прижался к Вике, положив руку ей на талию.
Теперь я лучше стал понимать мотивы своего поведения и требований, которые я, подсознательно, предъявлял своему окружению, женщинам…
Только бы Вика молчала до поры до времени, и тогда, может быть, я сумею выведать остальное, и потом мы вернемся в Питер вместе.
Меня немного беспокоил тот факт, что я вспоминал Грузию, и то, что, якобы, мои приступы высокого давления начались именно там. В то время, как в реальности не помню, чтобы наша семья жила где-нибудь в тех местах. Что это? Если ложь – то кто поручится, что вся остальная информация, правда? Если, правда – то почему об этом никогда не говорили дома?
Надо будет как-то выспросить об этом, но только кого? Конечно, идеальным было бы, сумей я во время сеанса сохранить сознание и позадавать вопросы той же Принцессе.
Мне не давали покоя и другие люди, присутствие которых в нашем подвале только угадывалось. Так я уже два раза вспоминал белобрысого парня – моего ровесника, ставшего  игрушкой Принцессы, за несколько месяцев до меня. Но здесь память давала явные сбои – ничего, кроме того, что наших сестер звали одинаково, и еще того, что он точно из Питера, и родители вроде в разводе, припомнить, пока не удавалось.
Все  было очень похоже.
И тут меня проперло – зачем Сенсею два молодца – одинаковых с лица? Рядом с ними всегда должна была жить только одна пара – пасив и актив, мальчик и мужчина. То, что их периодически меняли местами, и заставляли делать непривычные вещи, добавляло перца.
Но когда рабы слишком уходили в ту или иную полярность, с ними расправлялись и притаскивали других. Почему, бывший до меня у Принцессы мальчик, был похож на меня? Да потому, что они подбирали один и тот же полюбившийся им типаж. Уверен, что предшественник Аслана был копией его самого.
Но, если всех убивали, почему же я тогда выжил?
Отпускал бы я рабов? – Нет! Даже беженцы, бомжи и беспризорники при случае могли отомстить, тем более мальчик из такой семьи как моя.
Что же тогда? Лишать памяти? А это просто? Потом – никто ведь не говорит, что я терял память, ее у меня стерла Таис. А до этого я еще упоминал о Принцессе и Сенсее, так что – не расправься Таис с моими воспоминаниями, отец наверняка бы заставил милицию разворошить гнездышко.
Остается одно – я сбежал. Возможно, обхитрил Принцессу или Сенсей напился настолько, что отпер мне дверь.
Аслан был уже мертв. Может, все были заняты им, или… – в голову лезет побег из замка Ив в «Графе Монтекристо».
Одно непонятно – ладно, меня памяти лишили, а Принцесса и Сенсей-то, почему забыли обо мне? Почему никогда не искали? Ничего не выясняли? Что это вообще за криминал, оставляющий свидетелей?

ГЛАВА 40

Бабочка, севшая на лепесток пламени,
Маленький факел в ночи сделала.

Вопросы, ох уж эти вопросы – внедрятся в мозг и проедят его до кости. Я стал записывать сны и сеансы, выстраивая затем целые схемы, построения и графики.
Крыша сорвалась с приличествующего ей места и понеслась  вдогонку за призраками моего прошлого. Так ,что иногда мне кажется, что я и вправду начинаю что-то вспоминать, а иногда создается такое впечатление, что я попросту схожу с ума, придумывая себе разные спасительные картинки. Так в одну из ночей я увидел сон, в котором был я и хрупкая стройная девушка.
В комнате полумрак. Она стояла в светящемся проеме двери – от чего я не мог видеть ее лица, моё же  стягивали бинты.
 –  Я не доверяю этим  гипнотизерам, – угрюмо буркнула она и вздохнула, – боюсь, как бы ты не забыл меня после сеанса.
– Тебя?! После всего?!
– Мне кажется, Тая тоже любит тебя. И, наверное, она что-то замыслила. Может прекратить сеансы? Сослаться на нездоровье? Дурные сны? Или… даже не знаю…
– Вот  еще чего придумала –Тая… – ответил я «подросток». В то время, как я «взрослый» напрягал глаза, стремясь разглядеть лицо девушки.
– Тая. Ты не понимаешь, она не такая, какой кажется, я ее изучила, – девушка подошла, и присев рядом со мной «тем» на кровати, взяла его за руку. – Давай скажем, что тебе не нужно ничего забывать. И пусть никто уже не лезет в твою голову и ничего там не трогает. А-то останешься идиотом, что я тогда буду с тобою делать?
– Но ведь для всех я почти что не прихожу  в сознание!
– А ты приди! Ты даже не представляешь, как все будут счастливы!
Теперь я узнал ее – Катька! Боже, какая же она, оказывается, была хорошенькая! А я и забыл совсем.
Жаль, что в этот раз мне никак не удавалось слиться с собой «тем» и почувствовать его мысли.
Сделал две-три неуклюжие попытки, но тут сестра заговорила снова, и я испугался, что утрачу сейчас эту хрупкую связь с тайной и мечтой.
– Я подумала, пока на тебе эти бинты, никто не посмеет долго докучать тебе, а отец, так он над Костей всегда так трясся, что беспокоить, тем более вопросами докучать… Нет, и сам не будет, и другим не позволит. Что он – дурак – вновь теребить раны? Охрану выставит, всем, включая Протасова, прикажет мух от тебя отгонять.
– А если он начнет спрашивать о чем-то до рабства? А я буду хлопать глазами? – я «тот» нервничал.
– Не будет. Сошлись на потерю памяти – после всего того, что тебе пришлось пережить…
– Вот! С потерей памяти меня к психиатру и пошлют. А там быстро выяснится, что я не тот за кого себя выдаю и… Пусть уж лучше Тая, в случае чего она прямая соучастница, и будет отвечать наравне с тобой и мной. Потом, если провести сеансы прямо сейчас, когда твой отец и профессор уверены, что я в каме…
– В коме, – поправила Катя.
Ну да, в коме, какая разница-то? Главное – перед милицией ни за что отвечать не придется. Свидетель, у которого стерта память – не свидетель, и тем боле не подозреваемый. Пойми. – Я «тот» приподнялся на кровати и обнял Катьку. Какое-то время они сидели молча.
Я чувствовал себя лишним, такая нежность струилась по комнате.
–… Если я проколюсь до  «Стирания памяти» твой отец удавит меня. Как я ему докажу, что не убивал Костю? И вдруг решил присвоить себе и его лицо, и дом и сестру и всё?! С его связями, он же из меня ремней нарежет и будет по-своему, прав.
– Не говори так! По-жа-луй-ста! – она зарыдала. – Мало мне, что ли Костиной смерти?! Если всё откроется, я первая всем расскажу, что это я всё  придумала. Ну, пойми! – они снова обнялись. – Если бы нам было не по четырнадцать, а хотя бы шестнадцать – мы могли бы пожениться, и ты бы спокойно прописался у нас дома. Я думаю, мы бы даже попробовали уговорить отца дать денег на то, чтобы тебе удалили шрамы. А так… Ты ведь не можешь ждать два года, и я не могу. Будем встречаться у тебя или у меня. Будем  любовниками, а все будут думать, что мы брат и сестра.
А потом, когда накопим денег, сбежим и будем жить вместе. Костю всё равно не вернешь, а ты всё-таки был его другом. Ведь, правда?.. А?.. – она умоляюще заглянула в прорезь бинтов.
– Конечно другом. Первым другом.

 «Другом»?! – В царстве Сенсея и Принцессы не могло быть никаких друзей. Каждый боролся только за себя одного. И Костю убили, просто потому, что ему на смену пришел я. Новое, молодое мясо.
Так уж заведено испокон веков – «народ хотел хлеба и зрелищ, а монстры требовали мяса»!

Когда я сбежал из подвала, меня нашла милиция и так как я, внешне не смотря даже на увечья, был очень похож на Константина, меня сразу же предъявили Костиному отцу.

Я и Костя были одного роста и очень похожи сложением. Хотя Костя родился в Питере, а я в Каштаке – это небольшой поселок в пятнадцати километрах от Сухуми в Абхазии. Моя мать была из Новгорода, отец познакомился с нею, когда они оба учились в Москве. Поэтому я в мать – блондин.
Беспризорники часто рассказывают друг дружке «свои легенды», надо же как-то убивать время, и потом это удобно в «ментах». Ведь у детей документов нет. Называешься именем кореша, адрес, телефон, ФИО родителей.
Звонки, письма, туда-сюда. Ваш мальчик? Нет. Не наш мальчик. Так кто ты паршивец? Другое имя…
Есть шанс, что тебя потеряют, или просто сбежишь при первом удобном.
Костю искали основательно, поэтому, как только я с разбитой рожей попал в «менты», они первым делом оттрубили по этому делу. А его отец дал команду везти меня на дачу к Протасову, а затем уже стал выяснять, что и как.
А я… мне отлежаться, да лицо в порядок привести надо было. Поэтому я молчал. Врачи определили шок. Я и сам знал, что уже не тот. Во сне орал и вправду, чтобы слышали. Маму звал, сестру. Так как Костя говорил, что у него есть сестра. И про маму с папой тоже что-то, ясно помнил только то, что они в разводе.
Катька меня тогда  единственная вычислила. Так, что когда я ей, как на духу, во всем признался и рассказал о смерти брата, она сразу сказала, что всё и так давно знала.
Потом я рассказывал  ей про Костю, и оба плакали. Сначала я еще правду говорил, а потом начал придумывать приключения одно интереснее другого. И, были мы  в этих рассказках с ним друзья, не разлей вода, друг за дружку заступались, под удары себя, подставляли, и всё такое.
Потом, сам не пойму как, мы с Катькой начали спать. Вроде не разводил, рожи-то нет, на что надеяться? А тут поперло!
Любил? Нет? Не знаю. Не разводил, не альфонсил. Сказала бы, прекрати – ушел бы, точно знаю, хотя и на мази бы уже всё было.
Может это и есть любовь?

ГЛАВА 41

Опусти на меня руки дождя.
Держи –
я хочу на небо.

Незаметно для себя я вылетел из сна и лежал какое-то время на матрасе, боясь открыть глаза.
Тупая мысль – надо звонить Катьке. Но с чем? Сказать – вот он, мол, я «Настоящий». Вспомнил, как ты бомжа израненного пожалела, не прогнала. Вспомнил нашу любовь и то, как ты не хотела меня на сеанс к Таис отпускать. Как предостерегала, что ведьма, мол, влюблена в меня, и непременно постарается гадость сделать. Вот и сделала. Я забыл обо всем крепко и надолго. Аж на целых десять лет. А теперь все позади – очнулся после спячки и еду к тебе.
Глупости. Катька давно на игле, наш ребенок даже не родился.
Восстановленный кусок памяти стенал, требовал свою долю внимания.
Тая должна была проводить  псевдо сеансы, а она работала посерьёзке. Катя сказала, что стерва была влюблена  в меня, значит эффект достигнут сознательно. «Сам не ам – другим не дам». Дальше: понятно, что до сеансов я не насиловал Катю. Всё что угодно – только не это. Мы и без этого прекрасно жили. До – исключается. А вот после? Когда в моей голове мог быть абсолютно любой приказ. А Таис, она любила  меня и хотела нас с Катей развести? Как?
Во-первых: заставить меня забыть, кто для меня Катя, и помнить только свою роль; во-вторых: внушить ей отвращение ко мне – насилие и неприятие ее после. Всё сходится.
В довершении всего, Кате предстояло в дальнейшем жить с мыслью об утрате любимого человека и приобретении фальшивого, но беспардонно амбициозного брата.
Отчего же ведьма не заставила меня полюбить ее? К чему такие старания, если невозможно попользоваться плодами своих стараний? – Возможно, она еще не умела внушать любовь, или Линда вмешалась.
Линда Касарес – белый маг, зла не приемлет. Поэтому и отказалась от родной племянницы, да еще, небось, и пригрозила, что по ветру ее развеет, если Тая приблизится ко мне. То, что ничто не может скрыться от ее всевидящего ока, я уже убедился.
Открыл глаза. Рядом мирно посапывала Вика. Я тихо поднялся и, нацепив, что первое под руку попалось – джинсы и полосатый джемперок, прихватил с собой  сумку  с деньгами и карточками, почапал звонить.
Ночь выдалась тихой и безветренной. У подъезда играл с опавшей листвой, черный котенок, я, было, остановился погладить его, но тот убежал прочь. На  моих часах семь утра – значит дома час ночи. Интересно, спит сейчас Катька или нет?..  А какая разница? Могу я разбудить ее, после того, как сам проснулся? Десять лет – это десять лет.
Будка как всегда пустовала, призывно светясь во тьме. Я всунул карточку и, набрав все положенные коды и, наконец, Катькин  номер  долго  слушал длинные гудки. Вскоре не выдержал и набрал номер отца, уже не моего, ее отца. От этой мысли было как-то не спокойно на душе, но я быстро унял себя, как-никак старик считает меня сыном, а Катьку оторвой, значит – сообщи я ему сейчас положение дел – оба останемся по нулям.
– Костя ты?! – услышал я взволнованный голос отца.
– Извини что поздно, – затараторил я, глядя на убывающие единицы на карточке, – Катька не берет трубку, наверно слышит, что звонок не местный и динамит. Позвони ей. Ладно?
– Конечно, конечно, – засуетился отец. – А у меня плохие вести.
– С мамой что-нибудь?!
– Нет. Слава богу. Фигаро, ну второй белый маг, сначала согласился помогать, даже решил  лично ехать в Японию…
– Конечно за твой счет, отчего же не прокатится? – съязвил я.
– Но когда понял, что ему придется выступать против Линды – наотрез отказался. Говорит – лучше сразу же с Исакия прыгнуть. Ни за что! Уж я его упрашивал, упрашивал…
– Понял, – отрезал я. – Он ученик Линды. Я вспомнил. Ладно. Звони Катьке. Пока.
Я вынул еще живую карточку и вышел из будки, закурил. Придется подождать. В это время отец наверно долбит Катькин телефон. Если не получится, позвонит соседке. Только бы она была дома, только бы Катька простила.
Почему-то я был уверен, что не забуду полученную информацию. Другое дело если кто-то заставит.
Присел на паребрик, около клумбы с красными примулами. Перед глазами была Катька. Та, четырнадцатилетняя хрупкая, нежная, которая любила меня.
Она боялась, что Тая разлучит нас. Заставит меня забыть ее. А я в это совсем не верил, и вот же, как обернулось.

– Я думаю, что если она заколдует тебя, и ты будешь уже не ты… – я помнил ее взгляд, там, в полутьме  моей комнаты на даче у Протасовых.
– Как не я? Что ты говоришь такое?
– Ну, а если? Ты тогда запомни пароль.
– Какой пароль? Кать, ну ты что? Мы же с тобой не в казаков-разбойников играем. Как я могу тебя забыть, дурочка? У меня же кроме тебя никого нет!
– В том-то и дело, что не игра. А заставят – маму родную забудешь! Ну, пожалуйста.
– Что сказать-то? «Черный камень полит красной кровью?»
– Да нет. Я серьезно.
– Что?
– Как называется местечко, где ты родился?
– Каштак.
– Скажи «Цветок Каштака». Есть у вас там красивые цветы?
– Вокруг музея полно магнолий, а что?
– «Цветок Каштака» – как-то не звучит. Что у вас там есть такое, чего в Питере нет – красивое?
– Светлячки. Их там целое море, тучи. Вьются, как сумасшедшая маленькая вселенная.
– Круто. Тогда скажи «Светлячки Каштака». Не забудешь?
– Нет.

Забыл.

Я встал и набрал Катькин номер. В этот раз она сразу же сняла трубку.
– А Кос…тя, братан –ты? Как дела, –  растягивая слова, поинтересовалась она.
– Я не Костя.
– Не Костя?! Ты что пьяный братуха?
– Я не Костя и не твой брат. Я… Катя! Милая! Цветок… То есть «Светлячки Каштака». Вспомни: Десять лет назад, парень с израненным лицом… Катя… я всё вспомнил… Катенька! Прости меня… Катя!..
Она молчала.
– Катя! – не выдержал я.
– Слышу.
– Это я! Это правда, я! Катя! Я, правда, эти десять лет не знал, я забыл, Тая заставила. Прости меня! Катенька!.. Ну что ты молчишь?.. Ты помнишь? Катя, я точно проснулся…
– А я, кажется, передознулась.
– Катя! Пожалуйста, ну я ведь не виноват! Пожалуйста – вызови скорую.
– Зачем?
– Не шути так, Катя… я…Я ведь люблю тебя… пожалуйста! Я возвращаюсь. Катя! Только ты… вызови врача. Позвони отцу.
– ……………………….
– Катя! Ты действительно передознулась или так – издеваешься?
– А тебе-то что? Не передознулась, так еще не вечер. Пока.
– Катя! Не надо. Я…
– Ну, ладно, я устала… Пока… Спокой…
В трубке загудело.
Какое-то время я еще в тупую набирал ее номер, бормоча как заклинание «Светлячки Каштака» и еще что-то. Что я, всё-таки, люблю эту оторву, наркоманку, мою сестру и мою любовницу.

Я снова позвонил отцу, заклиная его спасти Катьку. Передознулась она там, или только собиралась – дело десятое. Орал, требовал вызвать к ней Фигаро и Линду. Да! Пусть бы даже и Линду, лишь бы Катька осталась жива. Велел бронировать на меня билет и все такое.

ГЛАВА 42

Как лилия из воды,
росту из боли я.

Сделал несколько кругов вокруг парка, пока не выбился из сил, после чего, уже окончательно никакой, вернулся в апартаменты.
Вика безмятежно спала в углу. Я лег на ее матрас с сигаретой в зубах.
 «Боже! Каким же дерьмом выгляжу я сейчас перед Катькой, какой же дрянью!»
Привлеченная запахом сигареты, во сне пошевельнулась Вика и, поискав меня руками, перекатилась ко мне уткнувшись в подмышку.
 «Вот и еще одна глупышка влюбленная». – Я обнял ее, думая о Кате, о той – четырнадцатилетней смелой, решительной девочке отдавшей мне всё.
Видения, а я уже чувствовал их приближение, словно толкались в кулуарах моего сознания, ожидая специального приглашения. Я усмехнулся – все, что мог я уже получил. Вспомнил Катьку и свое обещание не забывать ее. Нет, если сейчас она останется жива – война наркоте, лучшие врачи, курорты, санатории, всё, всё что угодно, только не смерть… только бы жила…
Во сне опять заелозила Вика, прижимаясь ко мне горячим телом.

 «Только этого мне сегодня и не хватало! Может спуститься еще раз и позвонить отцу, не мог же он ничего не предпринять».

– Милый, я так соскучилась, – Вика обвила меня руками и начала целовать плечи, грудь, шею.
– Не надо, лапка, потом.
 «Когда это я успел снять грудь? Старею, вообще ничего не помню. Хотя завтра, в крайнем  случае, послезавтра в Питер, так что можно уже не прятаться.
Вика добралась, наконец, до моих губ. Мы поцеловались.
– Чертовы бабы – какую власть надо мной имеют. Решил же – Катька!»

Её груди мягкие и теплые на моей груди. Ошалеть можно, какая она… какая! Её руки……………………………….. Так ласкать!.. Профессионалка!.. Точнее даст сто очков любой профессионалке.

– Викочка! Ну не надо… а-а-а…
Хотя…
 
Видения, теплым шлейфом сна стелятся по всей комнате, сны шепчут, тени на стене сплетаются в знакомые фигуры.

– Вика! Викочка! А ведь я дурак – Катька же… я помню – опустившаяся, сторченная дура. Господи!  Что я говорю?.. Это же она из-за меня такой стала. А теперь мы вместе…

Вика! Викочка! Ну же, детка – давай! Давай!

Ночь смотрит на меня тысячезвездной, тысячеглазой искусительницей, искусательницей – Лилит, Оно-но Комати, Клеопатрой, Екатериной, Принцессой.

– Вика! Викочка! Да держи же ты ритм! Давай, давай …………………………………………………………………………
…Принцесса!……………………………………………………
… Больно!…Отстань!……………….. Но как я завтра пойду в клуб весь в засосах?… К Катьке?…………………………….
….. Но, если ты хочешь……………все равно в последний раз…….

–… Принцесса! Я не могу больше этого! У меня не получится! Слишком хорошо, но правда… Может, в самом деле, позвать Аслана, а я немного отдохну?.. Ну, зачем я вам?………………………………..
……………….Хотите губами, куда ни шло, но это!…………………..
Нет!…………………………….

Принцесса резко поднялась с постели, ее черные, абсолютно прямые волосы струились по плечам, как мокрые водоросли.
– Ах, ты не хочешь! Раб! Я не ослышалась?! – её губы дрожали от возмущения, пальцы сжались в кулачки. – Ты не хочешь меня? И это после всего, что я для тебя сделала?!
– Хочу! Но не могу, – заторопился я. – Аслан говорит, что в моем возрасте это нормально…
– В твоем возрасте?! – она схватила со стены кнут и тут же стегнула воздух. Свистящая змея сделала петлю перед моим носом, краешек ужалил в щеку. Я отпрянул. В первый момент не ощущалось никакой боли, и тут же по лицу потекло.
– Ты довел меня! Довел! Довел! – закричала Принцесса, хлеща направо и налево так, словно отбиваясь от невидимых ос. Я упал на колени, пряча свое изуродованное лицо.
Я знал, что из сегодняшней передряги, из нас выберется только кто-то один.
Мысль: «Может быть, она устанет,  потому что я истекаю кровью и не могу, не могу уже ласкать ее. Так что, только ждать, пока устанет. Господи!
Один из ударов впился в ухо. Я инстинктивно обхватил руками голову, не представляя, как спастись.
И тут неожиданно удары прекратились, послышалась возня. Кто-то отвлек Принцессу и теперь у меня был, пусть и ничтожный, но шанс уползти куда-нибудь подальше.

ГЛАВА 43
Когда уйдет любовь,
ты потеряешь свет.
И будешь как все.
Кровь ела глаза. Сквозь противную пелену, я увидел Аслана, сидящего верхом на Принцессе и молотящего по ней кулаками, как пьяная торговка на базаре.
– Аслан! Перестань, – попытался, было, я прекратить побоище, но он не слышал, опьяненный кровью, смертью и своей давно вызревавшей местью.
–… Аслан не надо, – я поднялся. – Она мертва, – я не мог проморгаться в крови… Лицо Принцессы было белым и одновременно красным. – Аслан! Прекрати! Нельзя так! Не надо…

Парк. Даже не помню, как  мы спустились, как шли, встретился ли кто-нибудь по пути или я нес ее до Таиной ямы.

Лицо Вики было одновременно белым и красным. Она не дышала. Кажется, целую вечность не дышала.

 «…– Не надо Аслан! Бесполезно. Надо бежать, пока на шум не прибежал Сенсей… Куда бежать? За стеной полным-полно охраны! На каждом шагу… везде………………………… Сука ты – Аслан! Кто просил тебя за меня заступаться? Принцесса бы скоро устала. А теперь, когда ты убил ее…………………. Теперь нам хана!

Надо спрятаться, надо притвориться, что я был в обмороке, и может быть, тогда пощадят…
Хотя нет! Как я докажу, что защищал Принцессу? Он меня везде найдет!………………………….. Сука Аслан, скотина. Убил Принцессу, убил мою госпожу! Мою королеву! Единственную мою женщину!
А теперь Сенсей, если конечно не забьет меня до смерти, не нарежет ремней, если оставит жить, всё – второй Принцессы уже не будет, значит теперь уже навсегда, без разговоров…
Принцессы нет!…………………………………
Понятно – ее никто не заменит. Сенсею – ему же по фигу, теперь он только меня…
Нет!

Аслан осел на пол. Это я его приложил большим подсвечником. Чуть руки себе не оторвал.
Вырубил его, всё – мозги, наверное, всмятку. Кровь его и моя – целое море крови………………………  Вырубил его… и… вырубил свет…………………………… Стоял еще какое-то время, прислушиваясь к внезапной тишине.
Всё! Теперь бежать. До первого врача, медпункта, кого-нибудь способного остановить кровь.


Полоска света из-за двери, как луч далекого фонаря, или луны в парке, в ту ночь, когда на сеансе я видел пред собой труп Аслана – этот самый труп, и начал вспоминать.

Лицо Принцессы. Я больше не видел его.

Лицо Вики – белое и красное. А у фонтанчиков, зеленое, но всегда мертвое.
Что я сделал? Бил? Душил ли?..  Может быть, неосторожно повторял движения Аслана, когда он убивал Принцессу……………..
…………….Мужчина, по природе сильнее женщины, значит должен быть очень осторожным, супер нежным и очень осторожным……….

–… Господи! Прими душу рабы твоей Виктории! Аминь!
Звук ударившегося о дно ямы тела, ошеломил меня своей грандиозностью.
Я огляделся. Казалось, не было места на земле, где я не был услышан. Но вокруг всё оставалось обычным, сонным, ночным.
Опомнившись, я нашел брошенную кем-то из рабочих  лопату и закидал Вику землей.
Потом вернулся домой, и, вымывшись в ванне, бросил вещи в стиральную машину. Всё.

Когда, наглотавшись кофе, я развешивал на балконе шмотки, обе наши крали видели десятый сон.
Я лег в постель, в последний раз просчитывая возможные не состыковки:
– Сейчас шесть утра, девчонки не поднимутся раньше одиннадцати. Но даже если и встанут:                – Ванна мокрая, так она такая по жизни, воду для кофе грел в кофеварке, а не в большом чайнике – она уже остыла.
– Стирка? Ну, так я же развешивал со своей стороны, а не с их – мигом высохнет, а не высохнет, никто и не заметит.
Что еще?
– Конечно, меня могли видеть рано, уходящие на работу соседи, но да, если такие и существуют, значит должны регулярно наблюдать нас, гуляющих по ночам, работники «Министопа» тоже подтвердят. Ничего странного, обыкновенные праздношатающиеся девочки.
Дальше, я бросил взгляд на Викин матрас, сердце сжалось. «Ну и пусть – завтра, послезавтра домой. А потом всё быстро забудется».
Нельзя отвлекаться. Вику найдут. По следам  спермы решат, что она была изнасилована, а то, что беременна – так, скорее всего виновник, и есть отец ребенка. Меня проверять никто не будет – я женщина. Это сто процентное алиби.
Единственное к чему можно будет привязаться, так это к  тому – слышал я или нет, как она вышла из дома. Да хоть бы и слышал – мне-то, какое дело?

Не уснул. Ждал. В кухне из крана капала вода, мимо нашей двери ходили люди, один раз разносчик рекламы воспользовался дверным почтовым ящиком.
В одиннадцать зашевелились девчонки, я вылез вместе с ними и, как ни в чем ни бывало, первым поставил чайник.
На самом деле я чувствовал, что вот-вот сорвусь, и был настороже.
День начинался вполне обыкновенно, покурили, спросили о Вике, я пожал плечами, мол, откуда мне знать? Ушла и  всё. Может у нее с кем назначено, может так…

Праздный вопрос, куда уходят женщины? Скорей всего, согласно канону, по линии танца, налево. Девочки всегда ходят «налево», так уже заведено.
Было ли у Вики в Японии это «лево»? Девчонки утверждали, что было, иначе, откуда живот. Я слушал, делая выводы.
Для начала  перебрали всех постоянных гостей клуба – костюмеры, с которыми, чисто теоретически, могла отправиться гулять на ночь, глядя, Вика. Потом Кристя вспомнила, что в самом начале контракта Вика говорила ей, будто бы хочет выйти замуж за границей, и лучше, конечно, если в Японии.
Оказалось, что Вика тоже перетирала с Таей тему замужества, и даже один раз говорила ей, будто бы нашла в Японии свою мечту. Но имени не открыла, сказав, что это будет для всех сюрприз.
Кристя предположила, что Вика залетела, и поэтому собиралась по окончании трех месяцев домой.
Ну, значит, не получилось с замужеством.
Очень кстати та же Кристя вспомнила, что в последнее время Вика много читала ей стихов японских и китайских поэтесс о разлуке, расставании, покинутости.
В общем, картинка складывалась в мою пользу: познакомилась, влюбилась, залетела, замуж не взяли, поэтому пришлось собираться домой. Все более чем, логично.
А когда, в довершении всего, Кристя показала переписанный у Вики рассказ, какой-то современной писательницы, побывавшей в Японии до нас, то и вовсе всё встало на свои места.
Действительно Вика была влюблена, собиралась замуж, даже позволила себе зачать ребенка. Оставалось узнать только имя ее приятеля. А рассказ – вот он:

Ночной разговор

Ночной разговор протянулся в пространстве сквозь разноязычные страны.
Я спросила: «Как дела? Ты ел? Спал? Ходил на работу? Какая у вас там погода? Не очень холодно?
Мы поговорили немного о сувенирах и войне в Югославии, о шкодливой серой соседской кошке, его друзьях и начальстве.
И напоследок, когда в телефоне уже тревожно запищало, я собралась с духом и выдохнула.
– Я к тебе никогда не вернусь! Слышишь? Глупый, доверчивый мальчишка. Я тебя больше не люблю!
– А я люблю, – не задумываясь, эхом ответил он.
И телефон притих, прислушиваясь к тому, что я еще выдумаю.
– Не встречай самолетов, не жди поездов! – задыхалась я, бессильно злясь на проклятую таксофонную карту. – Я не вернусь в Россию, то есть вернусь, конечно, но не сейчас и не к тебе.
– А я дождусь, – прошептал он.
– У меня вообще всё о’кей! – задыхалась я. – Бойфренд и много друзей, престижная работа и библиотека русской классики на полках.
– Ну и что? От работы нужно иногда и отдыхать, приятелей, если по приколу, вези сюда, будет здорово, а твоего… – он запнулся, – друга, можешь поселить в соседней комнате. Мал-помалу, всё и утрясется.
– Ты совсем спятил? Дурак что ли? Крейзи? Я же сказала – мосты взорваны и никаких комбегов, – р..азревелась я, отчаянно стучась в стекло телефонной будки.
– Ладно, дорогая, приедешь – обо всем поговорим спокойно, мне нужно видеть твои глаза. Я понял – у тебя есть любовник, но мы же можем встретиться просто как друзья. Посидим за чашкой чая и всё обсудим вообще, не трогая друг друга руками.
– Что?! – не поняла я, – совсем не трогать?! Как же я смогу видеть тебя так близко и ничего не делать?! Я и сейчас-то еле на ногах стою. То есть…
Но в этот момент разговор прервался.

    
     Как мало нужно женщинам, для того, чтобы они во что-то поверили – немного чувств,  чуть-чуть надежды и плевать на факты. Кто-то сказал, что женщины хорошо ловятся на обручальное кольцо – ложь – на призрак любви.

ГЛАВА 44

Монах смотрит на меня сонными глазами,
Не зная, что я принесла ему пламя.

О Виктории говорили мало, ждали. Но ее пустая чашка, как стопка с невидимой водкой простояла на столе целый день.
Я караулил представителей консульства, ожидая, что они заявятся еще перед работой, но их все не было, хотя, кто знает, может быть, они уже связались с нашей фирмой и обсудили условия моей депортации, а это значит, что уже в клубе...
По понятным причинам, я решил не разрушать своего инкогнито. Все-таки, когда найдут труп Вики, искать будут именно мужчину. Позвонив отцу попросил, чтобы еще раз связался с консульством, и попросил, чтобы доставляли меня на родину именно как женщину.
Жалко, что в апартаментах нет телефона, так что всякий раз, когда хочется позвонить домой, приходится выходить на улицу. Ближайший таксофон находится как раз напротив проклятого парка, поэтому мне приходилось идти до следующей будки, а если та занята, то и дальше. Но нервы дороже.
Тая словно избегает меня, что это? – Чувствует, что это я убил Вику? Или готовит новый удар. С нею нужно держать ухо востро. Как она в прошлый раз меня вырубила… Если догадается, что я натворил, повяжет меня не хуже милиции.
Ничего – скоро домой, скоро Катька. Я представил ее в стареньком халатике, с распущенными начесанными патлами, на фоне зарешетчатых окон и чуть не завыл.
Тая, точно что-то замышляла. И почему это раньше я не присмотрелся  к ней? Змея ядовитая, мстительная, злобная стерва.
Действительно переживай она за  Катьку, можно было бы открыться ей по-человечески, объяснить, что вспомнил, позвонил, и теперь еду, чтобы жить с нею, чтобы вылечить, чтобы всё у нас как у людей было! Так нет же – она сама всё и разрушила, нас с Катей разлучила, да еще и меня так настроила, что я ее – Катьку, которая мне и имя и дом и любовь свою отдала, обидел.
Нет, всё. Домой, а то не ровен час, свернешь чью-нибудь негодную головенку, а тут и Линда за моей пожалует.

Мы вышли на улицу. Машина менеджера стояла у подъезда. Но самого его не было.
– Странно куда делся? – Кристя накинула на плечи кофточку, её примеру последовала Таис. Мы переглянулись. Обычно приезжая пораньше, толстяк бесцеремонно звонил к нам в квартиру, но сегодня…
– Лифт один, – резонно заметила Тая, – разойтись мы не могли. Значит, придется подождать, – она зябко поёжилась под кофтой. – Глупость какая-то.
Наученные опытом, мы прекрасно понимали, что японцы пешком не ходят, во всяком случае, на восьмой этаж…  Нет! Это уже дудки.
 «А что если им уже всё известно? – вдруг осенило меня. – Машина у входа – увидели, вышли, тут-то меня и повяжут».
Вид парка через дорогу жег глаза.
Наконец откуда-то из-за угла дома вынырнула плотная фигура менеджера. Мы забрались в машину. Несколько слов о Вике. Вопрос – ответ. Придет прямо в клуб, может «дохан». Всё. Никто ничего не знает. Поехали.
 Интересно – какую причину придумал отец? Что говорить в клубе? Домашние обстоятельства, здоровье, беременность…
Поймал себя на том, что опять думаю о Вике.
Как обычно, вечером улица оказалась запруженной машинами. Шел дождь. Когда он начался? Нельзя же быть таким рассеянным, мало ли что, вдруг придется прожить в Японии еще несколько дней. Нужно собраться и вести себя так же, как и всегда.
Я посмотрел на дорогу и обалдел – впереди и позади нас по мокрому шоссе струилась яркая веселая кровь. Кровью светились красные и оранжевые фары машин, размазывая ее по стенам домов и стеклам витрин, кровью истекали светофоры и брызгала реклама какого-то ресторана, на окнах дорогого ночного клуба сияли пухлые, точно набрякшие кровью фонари.
 Я повернулся к Таис – ее лицо было ярко красным, как у Вики, когда я тащил ее к яме. Красным и белым одновременно. Значит, и Таи суждено…
Это знак. Для меня знак, и никакие Линды тут не властны. Ну, что ж – видит бог, я не хотел её убивать, только если придется защищаться, только если…
– Ой, сморите – европейский мальчик! – всплеснула руками Кристя, тыча в своё окно. Она сидела рядом с менеджером. Машинально я посмотрел туда, куда показывала Кристя, и по-настоящему испугался.
Бок о бок с нами, в соседней машине сидел Фигаро.
Уже не заботясь о туши, я потер глаза, полагая, что это воображение играет со мной злую шутку. Наши машины тронулись одновременно, и какое-то время ехали рядышком, как тени друг друга.
Я во все глаза уставился на Фигаро. На секунду, должно быть, почувствовав на себе мой пристальный взгляд, он посмотрел сквозь меня, и снова ушел в созерцание маленького компьютера слева от водителя. Я понял это по мертвенному отблеску на его, гладко выбритом, лице.
Нервы расшатались. Вдруг представилось, что Фигаро – это смерть, преследующая меня по пятам, от самого Питера или от той ямы, или от реки крови.
Почему он тут? За кем? За ней, по поручению единственно чтимой им Линды, или моего отца, желающего отмазать меня от воздействия враждебной магии? Враг или друг?
Вскоре машина с Фигаро начала перестраиваться в другой ряд, и я потерял ее из вида.
Занятая, всё это время своими мыслями Тая,  не видела ничего вокруг. Хотя – откуда мне знать, может она и не знакома с Питерским ангелом.
Машина остановилась перед клубом, и мы побежали наверх, прикрываясь от дождя сумками и кофтами.
 «Как-то там Вике поди, не сладко сейчас. Дождевые капли легко проникают в свежую, разрыхленную землю, собираются в ручьи, стекают на лицо, руки, волосы…», – подумал, было, я,  и тут же выбросил это из головы. Что угодно, а до отъезда надо было как-то продержаться.
Но едва мы оказались в дресруме, хозяин клуба отозвал меня в сторону, так что я даже сумку не успел бросить.
– За вами пришли, – прошептал он мне в самое ухо. Я посмотрел в темноту зала, но не обнаружил ни людей в форме, ни кого-либо похожего на сотрудника консульства.
–… На улице, в красной машине. Так что, считайте сегодня у вас оплаченный выходной.
Я дернулся, было в сторону комнаты, где ничего не подозревая, прихорашивались после дождичка наши красавицы, но хозяин задержал меня за руку.
– Надо быстро. Они давно ждут.
– А вещи? Там мои костюмы?! – попытался вывернуться я.
– Костюмы вам не понадобятся, – он подтолкнул меня к выходу.
– Но мне нужно причесаться! Посмотреть в зеркало! Сказать девчонкам.
– Им сообщат, – плотная фигура хозяина перекрыла путь к отступлению. Хотя, что называть отступлением, из гримерки все равно нет другого выхода.
– Ну и черт с тобой! Подавись ты моими шмотками! – прошипел я, пока не выходя из роли.
«Твое счастье, что я в юбке», – последнее, естественно, про себя.
С деланным равнодушием я вышел из клуба. На  самом деле внутри всё уже не кипело и  не взрывалось.

Красная машина стояла на остановке чуть в стороне от клуба, чтобы не перегораживать движение.
 «Это не полиция, – лихорадочно соображал я, спускаясь по лестнице. – Полицейские зашли бы в клуб и ждали моего появления вместе с хозяином. Посольство или Фигаро? Было сказано «давно ждут», а Фигаро мы встретили на дороге. Так что, даже если он и добрался сюда дворами, в любом случае, не намного раньше. Да и машина у него была светлой, а эта, как налитая кровью.
Далась мне эта кровь!
Значит посольство».

Дверца машины открылась, как раз когда я хотел рассмотреть пассажиров салона.
Передо мной была та самая японка.

ГЛАВА 45

        Всё развивалось по клише
        И я достала годмише.

Что-то запестрели нынче события, засуетились, теснясь и наступая, друг дружке на пятки, значит не всё я еще повидал в Японии, что должен был повидать, не всё сделал.
 «Кёниг Клаб» размещался на втором этаже невысокого здания справа,  ряд магазинчиков, слева –  лав салоны.
 «Интересно есть всё-таки в японском языке выражение схожее с «Пошел налево?» Если нет – неплохо бы ввести.
У дверей снаружи, стоял улыбающийся во всё свое лунообразное лицо, вышибала. «Да – у такого не побалуешь». Он тебе такие контр аргументы, в случае чего, найдет. Мало не покажется. За дверьми мирно болтали между собой две девочки в красных кожаных корсетах, и, длинных ботфортах.
При виде нас они дёрнулись к своим стойкам и с поклонами подали ошепури мне, и маленький, по руке, кнутик для моей спутницы.
Не бойся, – сказала она  по-русски и подтолкнула меня к следующей двери.
Мы оказались в темной и тесной комнатке.
– Зис вей, – японка подтолкнула меня к небольшому столику, на который всё те же девочки тут же поставили по стакану льда с водой и ошепури.
 «Значит, первая была символом – садистке кнутик, чтобы хорошо поролось, а мне тряпочка, утирайся, не хочу».
Два крошечных диванчика у столика и небольшие,  обитые ковролином нары. Вот, пожалуй, и всё убранство.
Мы сели. Я лихорадочно искал тему для разговора. Ясно, что простым ойканьем да айканьем  по поводу красоты интерьера и вкуса хозяйки не обойтись. Как минимум, японка угадала мой пол и бог знает, что ей еще известно? А если приплюсовать, что всё это время, находящийся рядом экстрасенс, ничего не прочухал, то это о чем-то да говорит.
Сегодня она была особенно хороша: чёрный паричок «длинное каре», стрелки на глазах, шорты, майка в сеточку с просвечивающим черным же лифчиком и в длинной, до самого пола, красной  жилетке и сапоги с пряжками.
Всё те же девочки принесли кофе, молоко, пирожные.
Мы обменялись несколькими традиционными репликами о еде, пожелали друг другу приятного аппетита.
Снова тишина.
Напряжение начало угнетать, когда вдруг неожиданно, справа от меня  что-то вспыхнуло, и на месте стены возникла небольшая, устланная ковролином комнатка.
От неожиданности я чуть было не выронил пирожное, впрочем, тут же соображая, что на самом деле стена была стеклом, точнее прозрачным стеклом с нашей стороны и зеркалом для тех, кто находится в соседней с нами комнате.
– Шоу, – успокоила японка, бросив на стол пачку сигарет и зажигалку. Я послушно взял себе одну и приготовился смотреть.
Красная комната была почти что пустой – черный потолок, как в театре с крепежом, штанкетами и трубами, расположенными как турники. Во вделанных в стене углублениях стояли стеклянные пирамидки, шарики, что-то похожее на сталагмиты.
Я посмотрел на японку, та, не обращая на меня никакого внимания, потягивала сигаретку, напряженно впившись взглядом вглубь комнаты.
Я взял со стола чашку и попытался устроиться поудобнее. Тем временем, за экраном появились две хорошо сбитые филиппинки в красных кожаных купальниках и ботфортах, лица обеих полу прикрывали маски.
Послушницы ввели, точнее, было бы сказать, втолкнули жирного японца с завязанными глазами, уже раздетого, со скованными перед животом руками.
Быстрый по-японски отрывистый приказ, похожий на щелчок бича в воздухе. Одна из красных зашла мужику за спину и пинком поставила его на колени. Тем временем черная послушница подняла его скованные руки и прицепила их к крючку, спустившемуся к ней со штанкета.
 «Будут бить!» Скорее почувствовал, чем подумал я и отставил чашку.
Вторая в красном застегнула на ногах толстунчика черные браслеты, и, прицепив их к аналогичным цепочкам, что-то крикнула подругам.
Первая в красном взяла в руки кнут, и громко цокая каблуками, обошла со всех сторон свою жертву.
Я гадал – есть ли в повязке на глазах у клиента прорези, когда она вдруг остановилась прямо перед ним, и, смеясь, сорвала последнюю. После чего медленно, и не отрывая изучающего взгляда от лица клиента, облизала кнут и пробно стегнула им по бедрам клиента. Жертва  дернулась, но не издала ни единого звука.
Наверное, это завело красотку, потому что она начала планомерно, но очень аккуратно, охаживать мужика со всех сторон.
 «Сеанс массажа – да и только!» Моя японка тоже теряла терпение, бормоча под нос проклятия.
Порка явно затягивалась, но тут раздался щелчок, и ноги мужика оторвались от пола, подтягиваясь к рукам. Так что, вскоре он повис за руки и за ноги, как подстреленный на охоте кабан.
Бледная прыщавая задница явно перетягивала всю конструкцию.
Первая жрица подошла поближе и, отсалютовав  рукой в красной перчатке, получается – они прекрасно знают про то, что мы подсматриваем за ними, развернула свою жертву анусом к нам,  и запустила  туда палец.
По-моему, жирдяй даже не заметил этого, ожидая продолжения банкета.
– Вот жопа! – невольно вырвалось у меня по-русски.
Японка разделила мои чувства, осклабившись, и снова уставилась на происходящее.
Два пальца – как слону дробина.
Три – нормальному человеку уже было бы больно, а кто-то мог бы уже и кончить.
Жрица вынула пальцы. Многозначительный взгляд в нашу сторону.
Ленивый анус приоткрылся как зевающий ротик.
И тут жрица накинулась на него, шлепая по негодным вялым полужопиям, заставляя подвешенную жертву охать и взвизгивать. Правда, даже после отшлепывания апатичная задница не сделалась румянее.
Ну, да и черт с нею, дошедшая, таким образом, до неистовства жрица, ввела кисть.
Тело зашевелилось, задергалось, словно стремясь вывернуться наизнанку, а безжалостная рука в красной перчатке всё наносила и наносила свои проникающие удары.
Я точно оглох и ослеп. Спущенная с поводов память выдавала картины одна хлеще другой:
Я одетый в неудобное длинное кимоно Принцессы пытаюсь удрать от настигающего меня Сенсея, пока он не наступает на край моего одеяния, и не валится на меня всей своей массой.
Вновь я в женском, но в этот раз игра куда пикантнее – я маленькая молочница, которую совращает в сарае кучер. Это куда интереснее – я визжу, плачу, одновременно хохоча, и то и дело, поднимая к небу глазки. «Нет! Вы не можете, вы не посмеете! Ах –посмел». Задранное клетчатое платьице с оборочками  закрывает меня с головой. Я выглядываю из-под него, как из-под одеяла и думаю, что когда Принцесса устанет драть меня, нужно будет сказать, что с ее тонкой фигуркой она больше похожа на жокея, нежели на старого похотливого кучера.
Цепи подались вниз, мужик блаженно растянулся на полу звездочкой, служанка в черном и вторая жрица сняли с него наручники. Он отдыхал, тяжело дыша и по-лошадиному отфыркиваясь.
 «Да… он платит деньги, поэтому знает, что никто не заездит его до смерти, не забьет кнутом… Цивильный садизм не садизм вовсе. Унижение физическое без психологической ломки – своеобразный массаж и только».
Прошли времена  Оно-но Комати, а ведь она славилась красотой и изысканным вкусом в любовных утехах.

ГЛАВА 46
Мы с тобой неразлучны,
как Садом и Гоморра.

Тяжело дыша, японка откинулась в кресле, ее блузка была расстегнута, лицо и шея в испарине.
Первая жрица поставила мужика на четвереньки, в то время, как вторая с годмише наперерез зашла сзади и, встав на колени, наладила елду в рыхлую задницу.
Тараторя что-то нечленораздельное, Принцесса кинулась ко мне на шею, впиваясь губами мне в губы.
Первая жрица отогнала уж подустившую товарку и, пнув клиента в ягодицы, задержала на секунду ногу, как бы в позе победительницы, а потом, вильнув пяткой словно проколола каблучком его отверстие.
Разрывая на мне колготки, японка быстро миновала преграду трусов, и извлекла давно рвавшейся на свободу член, ее руки быстро заходили вверх, вниз.
В соседней комнате сменилась картинка. Одутловатая камбоджийка похожая одновременно на мамушку из «Унесенных ветром» и старую клячу с картинки Гойи, печально трахала похожего на скелет пожилого трансвестита в испанской юбке с воланами. Так и хотелось крикнуть: «ОСТОРОЖНО АНТИКВАРИАТ!»
Моя японка порылась в шортах и вынула свой набухающий член.
 «Мальчик! Только этого не хватало. Аслан, Сенсей… а вот теперь этот не Принцесса так Принц страны призраков, царства теней».
Моя накладная грудь полетела на пол, вместе со ставшей вдруг ненужной одеждой.
Его грудь – женская, как у сфинкса, между прочим, второго размера, с мелкими коричневыми сморщенными сосочками не терпела рядом с собою муляжей.
На секунду я увидел себя и его как бы со стороны, мы отразились друг в друге как две половинки луны в полнолуние иллюзий.
«В зеленой воде отразился коралл».
В этот момент ожили другие стены, и за каждой из них кто-то сдавался натискам страсти, и кто-то наступал короткими нервными атаками, колол копьем, погружался в омут, бережно укладывал бутон в атласную корзиночку Хлои, кого-то сажали на кол, кто-то качался на лодке, кто-то лазил по лианам. И кругом была боль, страсть, тела, тела, тела…
Кто-то с кем-то накоротке, любимый пони Полли, парад слонов, звезды, звезды, звездопады…
Дрожал воздух.
Казалось, что вместе с нами конвульсировала вся Япония.

Двое моих детей умерло. Я убил своего единственного мужчину и женщину, зачавшую от меня.
Принцесса давно уже в могиле, а призрак Оно-но Комати пусть терзает никогда не существующего Рубоко Шо.
Теперь я свободен как никогда прежде. Расправляю крылья и лечу к своей сестре-невесте или к своей смерти.

Я явился домой уже ночью, девчонки не ложились, ждали. В мое отсутствие их возили в полицию. Я пожелал им спокойной ночи, выслушав, только из приличия. После чего завалился спать, сославшись на усталость и обилие выпитого.
О том, где провел время я, обещал рассказать в следующий раз, сообщив только, что хозяин сделал мне сюрприз в виде дохана в одном из соседних клубов, где мы порядком нализались.
Когда утром, вошедшая пожелать мне доброго утра, Кристя, заметила кровь на моей простыне, я подумал: «Всё! Влип». Но она вышла к себе и, извинившись, предложила прокладки.

ГЛАВА 47
Когда кончается бумага,
справедливо чтобы из рук женщины
родился лотос
со стихами на каждом лепестке.

Моя боль. Моя любовь. Истинность или мираж, отражение, слепой мир двойников и масок играет со мною.
Еще совсем недавно я знал кто я. У меня было имя, семья, корни. Пусть слабое, но всё-таки свое представление о роде. А что теперь?
Даже если я сумею восстановить свою жизнь до рабства, подниму архивы, раздобуду нужные документы. Кто вернёт мне десять лет отданных осознанию другой жизни, роли, образу, идее, маске – забыв самоё себя?
Еще недавно, пьянея актерской удачей, я готов был кричать:
 « Я женщина!», искренне уверовав в это.
Потом обнаружилась Катя – больное, несчастное, целиком зависимое от меня создание и мой долг перед нею. И я был вынужден вспомнить, что  Я мужчина.
Теперь? Вспомнил роль, которую я играл в спектакле «Духов день» в «Фата Моргане» странную, таинственную и видимо, поэтому, любимую роль странного перетекающего существа без лица и с тысячью лиц. Вечного актера и поэта.
    
Я  то – существо, рожденное в сумерках от звука о-о-о, как знак удивления в приоткрытом ротике О; от эха и пустоты.
День и Ночь до сих пор не поделили первенства в степени участия в моем рождении, поэтому я плохо понимаю свой, постоянно меняющийся облик и характер. Некоторые, правда, считают, что я целый мир с гнездящимися во мне духами. От приближения или удаления, которых, от центра, строится мой характер. Игра «Царь горы». Иногда я верю этому, иногда нет…
Заметил что, что-то в природе изменяется во времени, и решил вести дневник, а заодно и ночник, если ночь случится интереснее дня, в дальнейшем сделаю недельник, месячник, годовик, вековик, эпохальное повествование.
Так у меня сразу появился возраст.
В пятнадцать лет – чуть было не обнаружил себя девочкой и долго изучал и присматривался. В самом деле, если уж говорить о поле, то ничего нет лучше женского, либо…
На следующий день понадобились: тушь 1 шт., помада 5 шт., расческа, чесалка, пудра, иглы, сережки, крем, шампунь.
К вечеру обнаружила, что у меня нет лица. Досадно. Люди похожи обычно на своих родителей…
Надо что-то делать.

На следующий день. Неожиданно натолкнулась на мысль и целый день не верила и разглядывала ее, боясь спугнуть. Как бы не началась эра недоверия.
Работу придется отложить.

Через год. Мысль, о которой я говорила, все-таки была и была она чужая, а сегодня пришла своя: «Оказывается – я упорно делаю из себя человека, как вид». Хотя…
Восемнадцать лет. А надоело быть женщиной, туда не ходи, сюда не ходи, гляди в оба, как бы чего…
С сегодняшнего дня хочу простую хорошую жизнь.
Сам  всё про себя и решу.
Девятнадцать лет. Не смог стать наркоманом, помешала аллергия и целая стая бесформенных призраков.

Сорок лет. Обнаружил себя лысым, больным, с выбитыми зубами за ларьками на Сенной. Что-то я упустил. Возможно, мысль стать мужчиной была несвоевременной или даже ошибочной, поэтому не превратился тут же, а вернулся к истоку этой проблемы.

Итак – мне восемнадцать лет, я симпатична и в достаточной степени рыженькая.

В девятнадцать обнаружила себя беременной. Откуда это интересно?
Вернулась опять к восемнадцати, познакомилась с Алексеем.

Двадцать лет. Осознала, что всё это время присутствовала не только во времени, но и в пространстве. В связи с этим обнаружила себя в каком-то городе.

Через неделю. «Почему же не в Париже?!» Это обстоятельство начисто разрушает аксиому «притяжения подобного к подобному» так как я мила, молода, с известным шармом и до сих пор не во Франции.

Тридцать лет. Не оставляю начатую работу ни при каких обстоятельствах, правда мой муж хочет заниматься со мной любовью даже сейчас и писать таким образом ужасно неудобно.
О чем он думает?
Неожиданно поняла что, то, что вверху, не идентично тому, что внизу – путем прижигания биоактивных точек партнера папиросой. Послышался шум выходящего воздуха, и что-то шлепнулось на пол, как сдутая резиновая кукла.

На следующий день. Я думаю, Алексей прав, говоря, что его надули. Правда он вернется из командировки только завтра вечером. Кто же погорел вчера?

Тридцать пять лет. Болезненно ощущать себя в Великосранске. Смотрю на небо, в голову лезут красивые образы и шпильки из накладного шиньона.

Тридцать шесть. Целый год переливала из пустого в порожнее. Почему говорят, что это бесполезное занятие? Я лично похудела и стала еще неотразимее.

Сорок два. Нет, всё это бред и бред опасный! Ошибочно полагать что, что-то может теперь отправить меня в Париж или Вену. Та я, которой я себя сделала, не нужна ни там, ни там.

Стираю лицо кусочком ваты как вечернюю маску, руки и ноги, сбрасываю нелепый корсет возраста и лечу…
Франция – пожалуйста, Индия – ради бога…
Нет смысла быть где-то в одном месте. Я повсюду… Я вбираю в своё бесформенное, необъятное существо небо Неаполя, яркие краски восточного базара, запахи и звуки…
Я То – ничто, но из меня не раз родится мир…
хотя…
Что это?
Кто я?
Я То…
Или я не то?..

Странное дело – стихи преследуют меня, набегая волнами, некоторые – обрывки когда-то заученной роли, как, например этот почему-то сохранившийся в памяти монолог; вызубренные по школьной программе бесполезные сведения , выученные специально для поступления в ВУЗ даты и термины.
Стихи – посланники любви, легкокрылые голубые бабочки, желтые нарциссы, случайно сорванные мной со страниц сборников…
Японская поэзия, воспоминания о Оно-но Комати.
Иногда мне кажется, что огромная поэтесса в сиреневом  сумеречном кимоно творит свои незатейливые и вместе с тем коварные стихи, перекраивая с их помощью мою жизнь.
Вирши, висы, танки, саги подобно лунному свету или невидимым нитям пронизывают мою судьбу, так что, когда я утрачу собственную волю – не упаду, а только повисну, ведомый как марионетка кукловодом, чужой фантазией.

ГЛАВА 48

Ты убил не меня,
а  лебедя.
И испугался преступления.

Дома – мертвое время. Девчонки ходят – пришибленные, запуганные. Иногда нервно шутят. Я вынужден постоянно сидеть с Кристей – не-то у неё будет истерика. Тая уже не считает нужным скрывать свои странности, сидит в их с Кристиной комнате рожей в стену.
Вику еще не нашли. Не понимаю, почему так долго? Несколько раз порывался добежать до парка, хоть краем глаза посмотреть, что там творится.

Хотя, как выяснилось позже, ларчик просто открывался, уже два дня японцы справляют очередной священный праздник, так что все, и особенно работники парка, где проходят церемонии, отдыхают.
В тайне от девчонок я собрал свои вещи, оставив для затравки три платья на стене, да разбросал косметику – мол, живу я тут и жить буду.

Время тянулось невероятно медленно. Посольские не могли сообщить о времени своего прибытия, так, что я от греха подальше – решил ждать их дома.

Только бы всё решилось уже сегодня.

В общей нервозности мой индивидуальный психоз, по идее, не должен был особенно бросаться в глаза.
В сумке лежали нетронутые таксофонные карты. Подмывало сбегать вниз и позвонить Катьке, отцу.
Но, что если именно в этот момент за мной приедут?
Другое дело, как объяснить девчонкам, что жду, мол, официальных гостей? С чего это жду?

Мой отъезд должен был произойти мгновенно:
Часть первая: Подъехали с документами в фирму. Отдается приказ. Расторгается контракт (10 мин.).
Часть вторая: Я кратко прощаюсь с подругами, (версия – умерла любимая бабушка),  крупным планом слезы в глазах, мои трясущиеся руки. Все высказывают мне соболезнования, жалеют. (1мин. 25 сек.).
Часть третья – Заезд домой за вещами и в Осоку на самолет.

Кристя подошла ко мне. Я сидел на кухне и никого не трогал, устроилась на Викином месте напротив меня, и, подперев щёку кулачком, как это делала она, начала грузить меня всякой ерундою. Рассказ свой пыталась прочесть. Нужен мне сейчас ее рассказ, как собаке пятая нога. Да еще и название не бей лежачего: «Клуб мертвых девушек».
Вот это в точку. Вот это огромное спасибо. По мне и так дурка плачет, а тут еще и целый клуб покойниц!

 «Надо всё-таки выяснить у отца, когда за мной приедут? Так и с ума сойти можно».

– Ты что не слушаешь? – жалобно загнусила Кристя. – Я тут перед тобой распинаюсь, а ты…
– Слушаю, слушаю, – соврал я.
– Между прочим, мы это с Таей начали вместе писать, пока она не начала с ума сходить. Вот послушай: «По звучанию слово «Хостесс», для русского человека естественно ассоциируется с каким-то хозяйством. В сущности, так оно и есть – девушка работающая в Японии хостесс, по сути радушная хозяйка, принимающая гостей. Многих и разных – некоторые из которых, в обычной жизни не остановят на себе ничьего внимания и не достойны даже того, чтобы о них упоминали, не то что плакали нежные, красивые создания, думая: «Боже, что же я опять сделала не так? В чем ошиблась? Много разнообразных умений требует эта профессия».
– Я подумала, что было бы не плохо написать что-то о нашей жизни здесь. И Таис меня поддержала. Она тоже хотела написать что-то, но кажется, передумала.

 «Еще пусть он свяжется с Катькой, пусть поставит там пост, да хоть сам пускай там сидит. Лишь бы она  дуру не сваляла. А-то  десять лет ждать – и в последний момент гикнуться – это очень даже в ее духе».

–… Так вот, она неспроста это. Она что-то там замышляет, она…
– Кто она? О ком ты?! – не выдержал я.
– Да о Тае! У нее твое фото. Она молится там или колдует. Говорит, что это ее вина, и что теперь она должна тебя остановить.
– Меня?!
«Враг не дремлет!»
– Ну да.
– Она тебе это сама сказала?
«Пора с этим кончать!»
– Да… представляешь, я вошла вчера в нашу с ней комнату, а она там что-то шепчет. Я так и застыла на пороге. Не знаю, что дальше делать – выскочить – пока не сказали, что подслушиваю, или наоборот – вдруг что-нибудь дельное скажет.
А потом она меня заметила и говорит – беги отсюда, Кристя. Документы, деньги возьми и беги.
– Что еще? – я поглядел на ее шейку – цыпленочек, да и только. Тут даже сила не нужна. Так – одной рукой… вот ведь искусители проклятые. Хотел же уйти как человек!  Таю – вражину эту – собирался в покое оставить, так нет же – придется обеих дур кончать».
– Я не поняла… Она какую-то ахинею несет, говорит, мол «Катя на самом деле это не Катя, а мужик…» – это ты-то Катенька! Представляешь? Умора! И будто бы она, в смысле Тая, этого мужика давно знает, когда-то сама по глупости, ему помогла… – Кристинины зрачки расширились, личико казалось измученным и бледным, вокруг глаз чернота. – Говорит, что она тебе десять лет назад помогла, а ты ее за это потом подкараулил и лицо ножом изрезал. Но  как это может быть, Кать, у нее же нормальное, чистое лицо!
– Конечно нормальное! – выдавил из себя я.
– Мне страшно. Давай позвоним в фирму, пусть ее куда-нибудь ушлют.
– Это всё? – попытался я изобразить улыбку.
– А тебе мало? Еще, говорит, что ты – монстр, маньяк, что тебя нужно в клетке держать. И клетка эта уже приготовлена и страж есть. Только тебя туда загнать никак не могут. Ты…
– Хватит! Чушь, какая! – я поднялся. – Ей в психушке место, а не… Чем это я, интересно, на мужика-то похожа?!
– Ты, нет, что ты, ты просто рослая, спортивная, подтянутая, – Кристя подошла ко мне. – Я вот тоже хочу в спортивный клуб походить, подкачаться. А еще в бассейн и может быть на массаж. Вот приеду в Питер и сразу же займусь. Ты красива, – она погладила меня по щеке и в ужасе отдернула пальцы, словно ударенная током.
– Что такое?! – меня трясло. Перед глазами замелькало мертвое лицо Вики.
– У тебя щетина!
– Что?! – я схватился за щеку.
«Проклятая депиляция – говорили же три раза надо делать!»
Я сорвался с места, и, разбрасывая стулья, бросился на Кристину. Один миг, мои руки сошлись на ее шее. Так что девочка даже пискнуть не успела.

ГЛАВА 49

Я льну к тебе глазами,
но в них бездна слез.

– Стой!
Я выпустил Кристину. Передо мной в проеме двери возник силуэт Таи. Дрожа от слабости или от страха, она сделала пару шагов в нашу сторону, и, наверное, упала бы, не окажись рядом стул, на который она и оперлась.
Как завороженный я смотрел на ее слабость, в которой зрела недюжинная сила, припечатывающая меня к месту, лишающая языка и собственной воли. Так что я только и мог что, вытараща глаза смотреть на нее, как на какое-то чудо.
 – Кристя. Уйди, – мягко попросила Тая. – Иди отсюда. Погуляй часа два. Ладно?..
 – Два часа – зачем? Я разберусь с тобой куда как быстрее».
Кристина подхватила сумку и чуть ли не на карачках выползла за дверь.
– Ну, вот – теперь мы одни, – спокойно произнесла Тая.
– Да! – вдруг словно ожил я, – теперь мы одни! И ты…
– У нас есть время поговорить, – резонно заметила она, словно воздвигая между нами своеобразную логическую преграду. – Слушай Костя, ты только представь себе, – она села, – сейчас мы бросимся друг на друга. Положим, ты проломишь мне череп, как проломил его Вике. И что?
– И ты умрешь! – я попытался разозлиться, но не смог, таким спокойствием и уверенностью веяло от этой стервы. – И ты умрешь, – как собственное эхо повторил я.
– Предположим. Но тогда ты  уже больше ничего не узнаешь о своем прошлом.
– Найму другого экстрасенса.
– А он с порога определит, что ты убил меня. Между прочим, племянницу самой Линды Касарес. Слушай, лапочка… – Ты думал, что когда найдут Вику – все будут считать ее убийцей мужика, в то время как ты у нас – девочка? – Значит и взятки гладки. Но, убив меня, ты вымараешься в моей крови так, что на улице от тебя будут шарахаться прохожие! Милый – Линда тебя и в аду достанет.
– Линде наплевать на тебя, – соврал я. – Вы разошлись десять лет назад.
– Да! Потому, что я помогала тебе влезть в шкуру другого человека. Я завидовала Кате – ее мужеству, решимости, тому, что она тоже избранница. Я не понимала, что у каждого свой путь. Хотелось быть одной, единственной.
Вот и заставила тебя забыть ее, – она вздохнула. – Меня-то никто не любил. Наследница Линды – чудо девочка! Будущая звезда! – завидовали – не без этого. Линда тоже вокруг вилась, деньги впопад и невпопад совала. Хотите зимой на море. Нет проблем, завтра же летим в Египет, изучаете в школе Францию – быстренько летим в Париж. Все классно. Но только и она меня не любила.
Впрочем, что это я о себе, да о себе, ты, наверное, хочешь о чем-нибудь спросить? Или…
– Я насиловал Катю? – как не пытался держать себя в руках, голос всё равно дрожал.
– Нет, – она была спокойной.
– Врешь! Ты сама говорила мне об этом, когда призналась, что мы знакомы.
– Конечно, говорила. Должна же была я как-то заставить тебя, наконец, покопаться во всей этой истории. Знаешь – без желания клиента это как-то…
– Точно нет?!
Ей богу! У вас были отношения, она носила твоего ребенка – это да. Кстати – когда я заставила тебя забыть ее, я еще не знала, о нем. Иначе не стала бы, – Тая поднялась и налила себе остывшего кипятка из чайника.
– Значит твоя забота о подруге на самом деле…
– Забота о человеке духа, о том, кто несет на себе определенную искупительную миссию. – Да. О подруге – нет, – она села. – Много лет  у меня не получалось выманить тебя из твоего благополучного гнездышка, сделать что-то такое, чтобы ты задергался и захотел хотя бы измениться. Ты был себялюбив, целеустремлен и весьма доволен собой. Такого очень трудно вывести из состояния равновесия.
Потом я узнала о том, что ты собираешься играть японку, и обратилась к нашим магам за помощью. Один из новичков проник в твою гримерку и убедился в том, что ты действительно начал работу над сценарием. Мы решили воспользоваться этим, и попробовать попугать тебя.  Для этой цели мы сбросили на сцену кошку, но к сожалению она поцарапала другого человека.
– Лучше было бы, если бы она выцарапала глаза мне!
– Конечно же нет, но, повторяю, мы хотели только испугать тебя. 
– А потом вы убили Игорька, потому что он был в моей куртке, и потому, что в ней он похож на меня. Вы хотели убить меня, а убили его! Тоже мне – белые маги зла не приемлющие! – я замахнулся было ударить Таю, но передумал и закурил.
– Игорь жив. Он очень хороший актер и согласился сыграть в нашем спектакле, – как ни в чем не бывало парировала она. – Милиционер тоже был нанят мной. Что же касается Валерия Михайловича, то он, пожалуй, лучше всех справился со своей ролью. Да еще и  помог тебе выбрать правильное направление, уволиться из театра и попытаться спрятаться где-нибудь за границей.
– Ничего подобного, как раз он предлагал мне поехать в какую-нибудь глушь, и жить там под женским именем.
– И ты бы поехал? – Тая тихо засмеялась. – Мороженным торговать или на бензоколонке вкалывать. Все знают твои амбиции, так что остальное дело техники. Увидев, что ты направил свои стопы на кастинг для работы в Японии, я отправилась туда же. Понимаешь, я была вынуждена, поехать за тобою в Японию, потому что, с тех пор, как я провела эти чертовы сеансы, наши судьбы оказались неразрывно связанными. Линда, поставила мне условия – пока я ни расколдую тебя, она не вернет меня обратно в клан.Теперь я свободна.
– Теперь я свободен! – я встал, и ни мало не раздумывая, подошел к Тае. – Ты меня больше не остановишь, а вот я тебя…
     Она не шелохнулась, только удивленно подняла на меня глаза:
– Что? И свидетеля не испугаешься?
– Свидетеля?
– Ну да… Кристину. Она же теперь знает, что ты мужик, и в случае чего подтвердит, что оставила нас наедине, – Тая снова захихикала. – Так что Костик – твое дело дрянь. Если можешь – бери билеты на самолет, а нет, так…
В полном замешательстве я стоял над Таей, не зная, что теперь делать.
Как же это я дурака свалял, где ее Кристю теперь ловить?
– Не дури, – по-своему расценила мое замешательство, Тая. – У тебя паспорт Катин, случись, что – милиция прямо к ней поедет.
– Так она же не я! Кристина ее в жизни не опознает! Паспорт могли и на базаре украсть.
– Они тоже не идиоты! Быстро проверят, что у нее брат есть. А сами не сообразят, найдутся добрые люди, подскажут,– в голосе и во всем ее облике теперь сквозил страх.
– Когда выяснят, я буду уже на Майами, – аркан ее воли, державший всё это время меня на привязи, лопнул.
Тая дернулась. И я уложил ее тут же под стол. Схватил за волосы, и, держа ее лицом вниз, чтобы не видеть глаз, долбанул для острастки о стену. Девчонка завыла, и я хотел было уже шмякнуть ее еще разок, как вдруг по телу словно разлился быстро застывающий цемент. Я разжал пальцы, в руках осталось несколько светлых волосинок
Паралич странным  образом захватывал половину горла.
 «Неужели инсульт?»

– Оставь ее – мальчик! – услышал я за спиной спокойный мужской голос, превозмогая себя, повернулся. Передо мной в шикарном деловом костюме  стоял Фигаро. – С чего это ты решил, что тебе всё можно? И кто-то позволит тебе убить потомственного медиума? Это какую же наглость надо иметь? Мало того, что ты сам мусор, шлак, грязь под ногтями – так ты еще вознамерился всё вокруг себя засрать?!
Я покачнулся, пытаясь достать ненавистного Фигаро. Но добился только того, что не удержал равновесия и полетел на пол.
– Ну что же, твоя взяла – добивай! – прохрипел я, застывающим горлом.
В это время за моей спиной послышалась возня и какое-то попискивание. Превозмогая паралич, я повернул голову и увидел Таю. Большие прозрачные глаза, казались кукольными и одновременно детскими, на побитом личике нескрываемое удивление и радость младенца первооткрывателя.
Агуканье, которое вначале я принял за писк или плач, на самом деле было чем-то средним между языком и песенкой.
– Крызанулась! – выдавил я из себя. И насколько это было еще возможным, с застывающим как клей телом, попытался свернуться так, чтобы если будут бить и топтать – хоть прикрыться.
– Господи! – Фигаро перепрыгнул через меня и, сгребая как рассыпанный букет полевых цветов Таю, начал гладить ее и укачивать. До меня ему, казалось, не было уже ни какого дела.
– Всё хорошо Таичка, всё уже хорошо – маленькая, – напевал он, в такт агуканью. – Ты справилась! У тебя получилось!
– Что получилось-то? – не выдержал я, вдруг понимая, что вновь могу свободно говорить.
– Долг свой отдала, негативную матрицу уничтожила, тебя дурака к изначальному состоянию вернула, – продолжал петь Фигаро.
Я посмотрел на них. Жуть. Хотя, Феллини, наверное, умер бы от восторга.
Белая манишка Фигарищи была уже в пятнах крови. Таю я приложил мастерски – правая бровь разбита, наверное, через пару часов глаз совсем заплывет.
– Ничего, ничего деточка. Боль пройдет. Вернемся домой, и заживем с тобой лучше всех! Шаг за шагом, с самого начала. Ходить, говорить, любить, летать, колдовать…
А потом и чтение с арифметикой освоить не последнее дело.
Тая дотронулась до своего изуродованного личика и показала мне ладошку с красным пятном. Кровь нисколько не пугала ее, скорее наоборот. Тая смотрела на нее с таким нескрываемым наслаждением, как будто это был какой-то великолепный цветок, вдруг выросший прямо в ее руке.
– Ну что ты лежишь? –  укоризненно помотал головой Фигаро. Разлегся – тоже мне, а на улице тебя консул дожидается.
– Кто? – переспросил я, не веря, что так легко отделался.
– Консул. А ты кого хотел увидеть? Деву Марию? – он оставил на мгновение, играющую с собственной тенью на стене Таю, и, уперев руки в бока, уставился на меня. – Слышишь ты? Меня что ли надеешься соблазнить? Так ко мне, такие как ты, в очередь на год вперед записываются.
Быстро встал, подтянул колготочки и вон из Японии.

ГЛАВА 50

Счастье мое – «комбег» невозможен!
Нету мне места
в сердце твоем.
    
Паралич отпустил, тело снова сделалось послушным. Я встал и собирался уже мотать отсюда, пока Фигаро не передумал, когда он окликнул меня.
– Вернись.
Я остановился.
–… Деньги, шмотки – быстро собрал и…
Я повиновался. На самом деле всё уже и так было готово, я рассеянно побросал в чемодан кое-какое барахло и вышел с ним на кухню.
Фигаро уже перебинтовал голову Таисьи и теперь возился с ее вещами. Я заметил как аккуратно и точно он находит место для каждой вещички, наверное, так собирает в летний лагерь своего ненаглядного отпрыска любящая мамаша.
– Тебе что-нибудь надо? – спросил он, не поворачиваясь.
Фигаро был коротко подстрижен, сквозь ёжик русых волос просвечивала белая кожа. Его затылок соблазнял меня заехать по нему стулом, или скажем сковородкой, или…
– Так и будишь молчать? – он согнулся и положил в чемодан красный Таин топик, который совсем недавно одалживала у нее Кристя.
 «Кристя?!»
– А как же Кристина?! Вы ее тоже с собой возьмете? – неожиданно для самого себя выпалил я.
– Да уж – одну не оставим, – съязвил Фигаро, и впервые, с приязнью посмотрел на меня. – Ты бы, что ли побрилась, куколка, а-то просто атас – бледная, нечесаная, небритая и вся в крови.
– Действительно атас, – согласился я. Уходить почему-то не хотелось. – Может  помыться… а?
– Ну, помойся, – он взял коробку с конфетами, похожую на сердце, и положил ее в клетчатую сумку.
 «Такой коробки у Таи не было – значит его подарок».
– И побриться?..
– Побрейся.
– А они? – уходить не хотелось. – А они, ну из консульства, не уедут?
– Не должны. «Фирма веников не вяжет», – он пожал плечами. – За одно можно поручиться – с места не сдвинутся.
– Пол часа есть?
– Есть.
– А час?
– Зачем? – он недоуменно повернулся ко мне.
– Ну, например, попрощаться кое с кем…
– С кем?
– Вы не знаете… С Принцессой, то есть с Принцем. Я как бы должен…
– Мойся, и чтобы духа твоего здесь не было! – по выражению его лица я понял, что он обо всем догадался, но всё равно продолжал мямлить, краснея и с трудом подбирая слова. Я говорил о том, что те вещи, которые я узнал о себе, возможно, изменят теперь всю мою жизнь. Говорил об ориентации и о том, что хоть дома меня и ждет Катя, но, на самом деле, я еще не решил, кто мне нужен. Что в детстве я любил Аслана, а вот теперь, только один раз с Принцем и…при недостатке опыта…
– Ты что же – считаешь, что я тебя сексу учить буду? Это теперь, когда одна девушка погибла, другая сошла с ума, а третья бог знает где? Щас! Расстаралась!
– Ну, не именно здесь! Может быть потом, как-нибудь мы могли бы пообедать где-нибудь вместе, поговорить, обсудить…Вы же уже успели познакомиться с моим отцом, и должно быть составили себе минимальное представление о нашей семье.  Ну, я и подумал, что может быть, я мог бы записаться к вам на прием. Во всяком случае, почему бы и нет?
После этой истории, возможно, что мне понадобится психоаналитик или экстрасенс. И хочется, чтобы это был человек, заведомо посвященный в курс дела.
Вы не думайте – у меня есть деньги. Мы заплатим столько, сколько вы скажете. Во всяком случае, мы могли бы обменяться телефонами… и… словом, имейте меня в виду, как достаточно состоятельного клиента и…
– Не буду я вас иметь! И ничего не введу! – разозлился он. – И вообще – пошел вон!
В этот момент под столом завозилась Тая и Фигаро, позабыв обо мне, присел рядом с нею на корточки.
Я быстро расстегнул сумку, которую только что собирал Фигарище, и, вытащив коробку в форме сердца, сунул ее в свой чемодан и вышел.

– Пидовка! 
Уже на лестнице услышал я у себя за спиной и улыбнулся  – «Ага заметил».
–…Ворюга! Паразит! Не парень – а, просто какой-то анальный капкан! А еще говорят: «Один раз не педераст!» Мало вас в Пидербурге – на одну прибавилось! Явишься ко мне на прием – ноги переломаю!

ГЛАВА 51

Я не переставала любить,
просто огонь так велик,
что надо себя убеждать
бежать от тебя,
бежать…

Оформление, прощание, туалет, где я наскоро брился. Потом машиной до Осоки – три часа как одна минута. Аэропорт, деньги в конверте, роспись в ведомости. Чуть не забыл  обменять оставшиеся йены. Сумку на плечо, чемодан в руке, сдал рабочую карточку, получил печатью по паспорту. Вещи в багажное отделение, самолет.   
Ни сувениров, ни хорошей выпивки. В жизни так не возвращался. Нервный срыв, он и в Японии нервный срыв.
 «Только бы Катька дождалась». Еще страх: «А что если память вернулась не на долго, и уже дома я потеряю всё и светлячков Каштака, и Принцессу и Аслана.
Нет. Не случайно же Тая сошла с ума – не даром.
Забуду Катьку, мое разбитое лицо, вкус бинтов на губах, запах ее кожи, забуду Принца – ну и черт с ним… Забуду заветный пароль. Нет, что-что, а забыть это во второй раз, я не имел права.
Рассеянно поел, не почувствовав вкуса пищи, пил.
Толпа выдавила меня из самолета в Хельсинки и занесла на Питерский рейс.

Хорошо хоть барахло не пришлось перетаскивать туда обратно.
С тоской думал о своем девчачьем прикидке – Катя скажет, ни чего себе жених приехал, счастье подвалило бедовое. Или пидовое?
Кому что. Но заезжать домой, приводить себя в порядок, хватать тачку и лететь через весь город на Елизаровскую – казалось полным безумием.
Во-первых: воспоминания могут и стереться. Как это раньше я не расспросил об этом Таю? Во-вторых: Катя может что-нибудь с собой сотворить. Не случайно же я видел во сне, что сплю с нею мертвой. То есть – мертвым был я, или точнее… Черт его знает!
Не без удивления для себя нащупал в сумке папку А4. открыл, оп ля – бумаги Кристи. Первый же рассказ: «Клуб мертвых девушек». Когда это я его прихватить умудрился.

Холодный влажный воздух – Питер. Позвонил Катьке. – Короткое «Жду»; короткое «Еду».
В общем, рисковать не стал, схватил первую попавшуюся тачку  и назвал Катин адрес.
Темный утренний Питер бросал в стекло мокрый снег.
Уже у дома пожалел о том, что не купил  цветов.
Удобно, у нее отдельных вход, никаких соседей.
Позвонил. Еще и еще раз. Наконец в квартире произошло какое-то движение и растрепанная, в одной рубашке Катька, упала мне в объятия из распахнутой двери.
Бросив в прихожей, ставшие вдруг не нужными, вещи, я внес ее в комнату и посадил в кресло.
– Ты насовсем, – тихо спросила Катя.
– Да, – в зеркале шкафа отразился мой нелепый облик. Передернуло. Я посмотрел на Катьку, но, кажется, в эту минуту ей было по барабану – в женском я, или мужском.
– А Тая – она жива? – голос был слабым, как у человека во время тяжелой болезни, когда кризис уже миновал, а силы еще не восстановлены.
– Жива. Что ей сделается, – не стал я вдаваться в подробности.
– Хо-ро-шо…
 «Нет, кризис еще только намечается – голос со смертного одра – не меньше» – Умом только малость тронулась. А так…
– Милый. А это – правда, ты? – Она подняла на меня полные страдания глаза.
– Я! Конечно я!
 «Ее руки были холодными, я приобнял ее, но тут же сообразил, что следовало, наверное, просто укутать ее чем-то.
Поискал глазами одеяло или плед и только тут заметил белые свечи. Много! Не весть сколько! Причем они были повсюду как на какой-то сюрреалистической картине. Точнее в этой картине вместе со свечами находился я сам.
Ровными рядами свечи торчали со стула, грудились на тумбочке, лесенкой поднимались по шкафу и венчали его как  белая корона. Свечи торчали из стен, составляли раму для, видимо недавно приобретенного черного распятья, жили под столом, на столе, на подоконнике и даже перед кроватью.
Я вопросительно посмотрел на Катю. Мелькнула мысль, что, должно быть, произошло то, чего я больше всего опасался, и Катя уже не принадлежит этому миру.
– Я так долго ждала светлячков Каштака, – смущенно прошептала она, глядя куда-то в стенку. – В общем – мне не хватает света. Это своего рода мания.
– Да, да. Как же я тебя измучил! – я сел рядом с нею на пол и начал целовать ее колени. – Теперь мы вместе… теперь всё будет хорошо.
– Ничего уже ну будет.
Медленно ее черты начали застывать, пока не превратились в маску смерти.
– Нет! – я схватил ее в охапку. Катя повисла у меня на руках мертвой куклой.
И в этот момент все свечи в комнате вспыхнула, гирлянды, колонны живого огня истекающие горячим воском – настоящая прелюдия ада. Свечи в форме крестов и крутящихся свастик, похожие на горящие трубы органа, на решетку в тюрьме узника, ограду в парке с играющими детьми.
Все эти образы с бешеной скоростью взорвались в мозгу всего на мгновение. Потому, что уже через секунду и я, и Катя превратились в огненный столб, как бы приобщаясь к пиромистерии.

ГЛАВА 52

Слезы первичнее зрения.
Не вижу тебя за пеленою дождя.

Тело рефлекторно сжалось в предвкушении жуткой боли, и я проснулся.
Самолет как раз шел на посадку в Пулково.
Я получил свой багаж. На улице ветер бросил мне в лицо мокрые снежинки. Порылся в сумке и, найдя теплый джемпер, поспешил одеть его на себя. Слава Богу – декабрь выдался не холодным, но, к сожалению, мокрым. Подскочив к первому попавшемуся таксофону, попытался, было предупредить о своем появлении Катю, но металлический голос телефонного робота сообщил, что данный телефон не обслуживается. Так что оставалось лишь надеяться, что меня там кто-то ждет.
Выстроившиеся гуськом таксички, ожидали своих пассажиров. Я забрался в первую попавшуюся и назвал Катькин адрес.
Десять утра. Вряд ли в это время работает хоть один магазин мужской одежды. Но не ждать же их открытия в такси с тикающим счетчиком.  Купил красные магнолии, точно такие, какие растут у нас дома, и о которых могла помнить, из моих же рассказов Катя. Еще взял бутылку вина. Оказывается, я понятия не имел, какое вино она предпочитает. Шоколадный сухой торт и целый мешок фруктов. Продавщица смотрела на меня так, будто своими покупками я осчастливил ее лично.
Должно быть, Катя увидела меня в окно, потому что стояла у раскрытой двери в узеньких поношенных джинсиках в облипочку и в полосатом джемперке.
Мы обнялись, и, не говоря, друг другу ни слова, прошли в комнату.
Сели. Хотелось поговорить, напомнить ей о чем-то, доказать, что это именно я, на крайний случай назвать пароль. Но в голове, как в каком-то невероятном черном шаре мистической бурей крутились светлячки Каштака.
– А Тая – она жива? – разрушила вдруг хрупкость тишины Катя.
– Тая? А при чем тут Тая? – перед глазами поплыли картинки недавнего сна. – Нормально Тая, что ей сделается? А ты ничего не принимала?
– Я? С чего ты взял?!
Какое-то время мы тупо мерили друг друга взглядами. Пришлось рассказать сон.
– Надо же, – удивилась Катя. – А ты сам ничего не принимал?
Разговор явно уходил в  сторону. Хотелось просто целовать ее всю. Долго, долго, пока она не забудет о том, что я десять лет был ее невыносимым братом. Хотелось, чтобы образ Кости  оставил нас навсегда. И если это возможно, чтобы Катя забыла эту историю. Не мог же я, в самом деле,  сорвать с собственного лица  кожу.
– Прости, что я в таком виде, я собирался позвонить отцу, твоему отцу, чтобы привез мои шмотки.
– Придется добраться до метро, у нас чинят кабель, так что весь район остался без телефона.
Я сходил на кухню, поставил чайник. Вино, оно всё-таки больше бы подходило для интимной встречи, а здесь было что-то особенное. Инстинктивно я понимал, что Катя ждет от меня каких-то откровений.
Каких? Признаться ей, что вспомнил не только ее, а и Аслана? Или сказать, что она – единственная женщина в моей жизни? Но в качестве сестры я не стеснялся иногда знакомить ее со своими подругами, любил и посмаковать разные пикантные подробности в ее присутствие, так что не пройдет.
Я попытался взять ее руку в свои, но Катя дернулась, и посмотрела на меня затравленным зверьком.
– Что такое? Мне – даже поцеловать тебя нельзя?
– Можно, почему же, – она подвинулась ко мне и позволила чуть коснуться ее губ, ее ресницы  в этот момент дрожали.
– Ты что же – всё еще считаешь меня братом? – спросил я, не в силах перебороть ее оцепенение. – Но это же абсурд – ты хорошо знаешь, что мне было предано лишь внешнее сходство, на самом деле я – это я! Я – реальный! Это Я был в рабстве, это моё лицо исхлестали кнутом. Это со  мной ты занималась любовью!
Да, внешне я похож на Костю, и от этого некуда не денешься, но внутри – внутри же я совсем другой!
– Да… Ты не Костя, – словно очнувшаяся от полусна Катя, казалось, с трудом подбирала слова. – Костя был мягким, нежным… нет не по-женски нежным…  Хотя тогда, я не задумывалась над этим. Он был моим другом, счастьем, самым лучшим на свете. Единственным, к кому я могла по-настоящему обратиться.
Мама иногда подшучивала, что когда-нибудь мы поженимся. Поэтому, когда я поняла, что парень в бинтах не Костя, а всего лишь человек, пытающийся любым способом спасти свою жизнь…
Поверишь ли – я попыталась представить, как поступил бы на моем месте брат, и поняла, что именно так. Потом, когда я привязалась к тебе, для меня показалось нормальным, что ты займешь пустующее место в доме, в жизни, в моем сердце.
– Но я не оправдал твоих надежд. Это всё Тая… – я попытался сесть на соседний стул, но чуть не раздавил белые свечи, сложенные на нем.
 «Не к добру эти свечи».
– Тая только приблизила развязку, – Катя сцепила пальцы. – Моя беда в том, что я хотела, чтобы ты был Костей! А ты –  совсем другой.
– Злой?
– Сильный. Костя никогда не был таким. Как только ты занял его место – ты сразу же начал действовать. Ты целеустремленный. Боже, отец тогда просто вцепился в тебя мертвой хваткой – надо же – его сын начал делать карьеру! В столь юные лета зарабатывает на жизнь!
– А что – это плохо?
– Нет. Но ты же с тех пор не видел ничего и никого вокруг себя. Мама была вынуждена переехать от тебя, ты трахался с ленфильмовскими  помрежками, не взирая на вид и возраст. За это они приглашали тебя на пробы, и ты начал сниматься.
Не зная, что сказать в свою защиту, я пожал плечами.
– … Конечно, я понимаю – ты Козерог, а Костя был Водолеем. И это многое объясняет.
Проблема в том, что, отметая всё лишнее из своей жизни, ты выбросил из нее меня. Прости, мне как-то не по себе, хотя я и обещала… В общем, я должна сделать это.
Кажется, она бредила.
– Да что же? – я взял ее за плечи и встряхнул. – Что ты должна сделать?
– После… – попыталась вырваться она. – Я сначала… нет, время подпирает. Я не могу, – Тая говорила…
– Когда ты разговаривала с Таей? – я сжал ее еще сильнее, так что ее лицо, на секунду, перекосилось от боли.
– Всегда. С того дня как познакомились, – её тело вдруг сделалось вялым. – Отпусти меня.
Одним рывком я оторвал ее от пола,  сделав два шага, мы упали вместе на матрас. Катя ойкнула от неожиданности и замерла.
– Ты хочешь сказать, что после того, как мы уехали с дачи Протасова, вы продолжали общаться?
– Ну да. Не часто, конечно, с перерывами, иногда так по году ни одного звонка. А что?  – она попыталась устроиться подо мной поудобнее.
– А если я скажу, что Тая говорила, будто бы вы с нею не виделись с четырнадцати лет?
Глаза Катьки сделались круглыми. Она не врала.
–… О чем же вы говорили? – перебил я ее, чувствуя, что вот-вот начнется что-нибудь интересненькое, и главное имеющее непосредственное отношение ко мне.
– О тебе говорили, о нас… Из Японии…
– Что из Японии? Она звонила тебе оттуда? – перед глазами замелькало красное и одновременно белое лицо Вики.
– Когда у вас девушку убили, – Катя напряглась. – Оставь меня, а… воздуху не хватает.
– Когда убили? – переспросил я, не обращая внимания на ее жалобы. –Так и сказала «убили»?
– Да-а… Пусти, рука  затекла. А-а-а…
– А с какой стати она всё это докладывала тебе?
– А кому? Пушкину? Когда я следующая на очереди!
– Ты?! – я приподнялся. Хотелось бросить всё и бежать отсюда. – Да за кого ты меня держишь? Ты что же – считаешь, что я способен убить тебя?
– Не в том смысле, – Катя вновь попыталась освободиться, но я сжал ее запястья, и после двух, трех неудачных рывков, она снова затихла.
– Не в том, а в каком? Что вы там еще напридумывали с  этой Таей?
– Да не о тебе речь. Это, если хочешь знать, моя очередь! Это мое время, что-то сделать. Хватит! Не держи меня! Ты что думал: вспомнил, прилетел, и теперь все, по-твоему, будет?! А меня ты спросил? Что я хочу, или, например, что должна?!
Да отпусти меня – сволочь! Я же не сбегу! – её глаза пылали ненавистью.
– Да что ты Катенька! Я же ничего, я же ради тебя… – я отпустил ее и сел рядом. – Ты что – считаешь меня каким-то садистом?
– Садистом? Нет, – она тоже села, растирая запястья. – Садист бы дождался, когда у меня ломки начнутся, и спрятал ампулу. Какой же ты садист. Ты Вику убил, и этого парня, как его Арсен, Аслан. Точно – Аслан, когда в рабстве был.
Что смотришь? Мне Тая обо всем, что у вас происходит по жизни, и во время сеансов, рассказывала. Так что ты, солнышко, не садист – ты убийца. Может быть маньяк.
– Ну, я же… – вместо слов откуда-то из самой глубины и тьмы поднималось отчаяние.
– Она что – ребенка ждала? Вика-то? Так ты ее за это? Да? Боишься зеркал? Не хочешь видеть своих подобий?!
– Нет! –  должно быть, я вскрикнул слишком резко и неожиданно, прервав сыпавшиеся на меня обвинения, – клянусь, я не знаю, как это получилось с Викой. Может меня надо лечить, может изолировать, но я вспомнил о тебе, и должен был…
А где гарантия, что завтра ты не вспомнишь про кого-то более важного, в твоей жизни, чем я? Что тогда будет со мной?
– Не вспомню – вспоминают либо под воздействием кода, слов или образа, которыми заперты воспоминания, либо рядом должен быть медиум.
– Вот Тая и будет! – не унималась Катька. Её волосы были растрепаны, в глазах сквозило безумие.
– Не будет. Той  Таи больше нет.
–  Нет?! Ты убил и ее!
Я едва успел схватить ее в охапку, не-то она, наверное, добралась бы до моих глаз.
– Не трогал я ее. Тая сошла с ума. Фигаро повез ее домой. Так что на какое-то время она избавит тебя от навязчивых звонков.
– Это ты. Я знаю – это снова ты! – забилась на моей груди Катька. – Как же я люблю тебя, и как, вместе с тем ненавижу! – она заплакала. – Что же делать?
–  Кать! Ну, ладно тебе. Нам надо о себе теперь подумать. Линда действительно может отомстить за Таю. Она, конечно, супер, но может всё-таки получится удрать. У меня есть деньги, позже продадим мою квартиру и рванем куда-нибудь хоть в Каштак. Ты помнишь, как мы хотели побывать в стране светлячков? Спрятаться надо, затаиться на время и может,  пронесет.
– Спрятаться? Ну да – спрятать – это мы можем – это просто… спрятать. Хоть всю жизнь прятаться. Но только так чтобы без историй, без трупов.
Чтобы только ты и я, и чтобы вообще никого рядом не было. На необитаемый остров! Ведь ты же – маньяк! Убийца!..
– Да маньяк! Но, я же люблю тебя! Только тебя! Пусть будет остров, желательно конечно в южных широтах. Изолируй меня, в конце концов, от всего остального мира! Но пойми ты – что я…
– А это хорошая мысль! – Катя встала, – в смысле изолировать.
– Ага. Начинай. Позвони в милицию, скажи, что человек, которого ты десять лет выдавала за брата – обыкновенный оборотень! Пожалуйся, что созданный тобой гомункул, на самом деле оказался не таким уж и паинькой, – она вышла из комнаты, с шумом распахнув дверь в ванную, послышался шум воды.
Взбешенный, я ходил из угла в угол. Телефон не работает, значит не надо бояться, что она там, втихаря набирает номер ближайшего отделения, а на улицу я ее просто не выпущу.
Ну не любит она больше меня –  хрен-то с нею. Я тоже хорош, разнюнился, поддался на романтический бред, всех наркоманов всё равно не спасешь, а те которые не с нами, а бояться и пытаются сдать – то и вовсе ненужный хлам.
Нет. Мы выйдем отсюда вместе – либо как жених и невеста, либо как преступник и его заложница. Погубить себя я ей не дам!
Сама сказала, что я сильнее Кости, того, чего я в жизни добился, ему бы (будь он жив) – и за двадцать жизней не осилить. Значит всё правильно, что я живу, а он – нет. Естественный отбор. Слабые – умирают, чтобы освободить место под солнцем сильным.
А Катька – жаль, конечно, но будут и другие. Были, есть и будут.
Во времена Александра Македонского, матери сами посылали своих дочерей к самым  лучшим войнам, чтобы от хорошего семени рождались истинные герои.
А Катька – сколько ей, на самом деле, осталось? Год? Два? Максимум пять.
Может быть – я для нее – это последний шанс счастливый билет – либо излечиться, либо прожить остаток своей жизни рядом с любимым человеком, которого она ждала десять лет!

Вода перестала шуметь, Катька влетела в комнату и со всего разгона бросилась мне на шею. Мокрая, холодная – она, наверное, там не просто лицо мыла, а чуть ли не душ принимала. Во всяком случае, волосы влажные, а рукава – так можно отжимать.

– Не могу так, милый, хороший, любимый мой. Не могу сделать этого. Пыталась, не получается. Ведь и не поцеловала тебя, и не обняла толком. А сколько раз во сне видела…–  она начала пылко покрывать поцелуями мою шею, щеки, губы. – Почему ты не занялся со мной любовью, когда мы лежали на матрасе? Ведь ты понял, понял же, как я хотела. Вот ведь как не правильно всё, не по-людски. Губы проклинают, и сами же ждут, чтобы их поцелуем остановила. У меня тело больное совсем, негодное, а душа – душа она… – Катя опять заплакала.


ГЛАВА 53

Вновь скрипнул снег,
как белая ступень.
И новый день
сошел ко мне навстречу.

Когда я проснулся, Катя лежала рядом и смотрела на меня. Я обнял ее, коснувшись губами ее губ.
– Привет. Как дела?
Она даже не моргнула, не поменяла позы. – Да вот смотрю на тебя, гадаю, насколько ты изменился, а насколько прежний.
Сейчас она уже не напоминала бедную, сторченную оторву покупающую себе шмотье на раскладушках и, искавшая на дозу героина. Сейчас от всего ее облика словно исходила животная сила, взгляд был не затуманен, не абстрактен. Ее чуть увеличенные зрачки смотрели на меня прямо и открыто, голубые ясные глаза  источали свет и волю.
– Господи! Катька – неужели это ты? – не выдержал я. И тут же она бросилась мне на грудь, целуя, тормоша, обнимая.
– Вот и славно! Хоть разик, да наш, – Катя встала на колени, всё так же пристально всматриваясь в мои губы. Казалось, что она либо не может оторваться от них, либо хочет зафиксировать картинку в памяти на долгие годы.
– Да, ладно тебе, Солнышко – не последний раз живем, – я хотел было дотронуться до нее, но Катька поднялась на ноги и, постояв надо мной пол секунды схватила со стула, откуда-то взявшийся там, халат и вышла с ним из комнаты.
– Ты прости меня, ладно, – её растрепанная головка выглянула из-за двери.
– За что? – не врубился я.
– За то, что сейчас сделаю, – она оделась и вернулась в комнату, но словно в нерешительности приостановилась в дверях. – Понимаешь, как бы это по-простому: «Бодливой корове бог рогов не дает».  Ты не виноват. Может быть.  Живи ты спокойно в своей Абхазии,  ничего такого и не произошло бы. А здесь – Питер – территория свободы, почему к нам и едут отовсюду. Свободы – понимаешь, а не вседозволенности. Ты и сейчас почти уверен, что отец, со своими связями, отмажет тебя, а деньги помогут укрыться где-нибудь, где о тебе ничего не знают, и начать жить заново.
Но это не правильно. Бабки и связи – это как испытание, а я была дурой, и подумала, что ты, получив всё, сумеешь  не потерять себя, и остаться человеком, – она вздохнула. – Это  моя ошибка. Я лишила тебя твоего пути, а для этого ты еще не готов.
– И что теперь? – я почувствовал недоброе.
– Не перебивай, я подхожу к важному. То, что я ошиблась, стало понятно на последних сеансах, когда ты освободился из-под Таиной  власти, и ни с того, ни с сего чиркнул ей скальпелем по лицу. Я не вдавалась в подробности, было ли это на самом сеансе, или ты настиг ее где-то. Но… я не знаю такого преступления, за которое можно так наказывать!.. – Катя развела руками. – Кстати видимо из-за ранения, Таина работа и не была доведена до логического конца, так что ты начал вспоминать без какой-нибудь посторонней помощи.
Сеансов было десять, на последнем ты действительно забыл и себя и меня. Вскоре после этого бинты были сняты и мы вернулись домой. То есть ты к маме, а я к отцу, как до Костиного побега. Через месяц у меня случился выкидыш.  Это ты уже помнишь.
В общем, я была в полном отчаянье, когда мне позвонила Тая. Я ненавидела ее за то, что осталась на бобах.  Мы встретились и, неожиданно для меня, она начала объяснять мне  про путь, карму, мою миссию, ответственность и главное, что теперь я должна делать.
Скажи, пожалуйста, куда, ты думаешь, я девала деньги, которыми снабжал тебя и меня отец, пока нам не исполнилось по двадцать лет?
Я оглядел нынешнее жилище Кати.
– На наркотики наверно. Кстати я никогда не понимал – как ты могла согласиться переехать  сюда. Отселиться от отца, жить отдельно, самостоятельно – это понятно – но такой отстой. Ты тут хоть раз ремонт делала?
– Это очень удобное жилье. Оно идеально соответствует нашей цели. Дом, почти что расселен на капремонт, всего несколько семей, в основном самозасел. Флигель шумоизолирован, имеет отдельный вход. Словом,  лучше не придумаешь.
Да, деньги у меня есть, и еще будут –  с голоду мы тут не помрем.
Так что – прости, я тебя десять лет ждала, и теперь ты уже не выйдешь отсюда.
 
С этими словами она повернула что-то на стенке и между нею и мной оказалась металлическая решетка – точно такая, как на окнах.
Я вскочил, и, ударившись об нее, попытался  дотянуться до Катьки через прутья. Тщетно.
– Я не могу тебя выпустить, – развела руками Катя. – Не могу. Зверь должен быть в клетке.



Я думал, что ушел от судьбы
и уснул на жертвеннике.


    
Падение в тюльпаны.
Почти без звука.
Почти без запаха.
Лишь в чем-то мокром красные пальцы,
скорей на волю
из плена тюльпанов!



Приложение:
     Рассказы оказавшийся в папке Кости и привезенные из Японии медиумом и учеником Лейлы Касарес Фигаро

Клуб мертвых девушек
По звучанию слово «Хостесс», для русского человека естественно ассоциируется с каким-то хозяйством. В сущности, так оно и есть – девушка, работающая в Японии хостесс, по сути радушная хозяйка, принимающая гостей. Многих и разных – некоторые из которых в обычной жизни не остановят на себе ничьего внимания и не достойны даже того, чтобы о них упоминали, не то что плакали нежные, красивые создания, думая: «Боже, что же я опять сделала не так? В чем ошиблась»? Много разнообразных умений требует эта профессия. Нужно быть тонким психологом, заранее знающим, кто или точнее сказать, что это сидит перед тобою, зачем приползло, и что с ним с таким делать? Как лазером просвечивает она клиента своим внутренним зрением, а вместе с тем всегда весела и общительна. Разговоры с гостями бывают разными – это и секс, о котором японская женщина не говорит принципиально, вследствие своего воспитания. А как приятно иногда обсудить с красивой филиппинкой буйное поведение своего чин-чинчика (члена) и доверительно выспросить у крашенной перекрашенной европейки цвет ее волос на лобке. Девушки поют, некоторые танцуют. В общем шоу чи-чи га-га по полной программе. Но вот что же внутри этой живой и дорогой игрушки? У девушки, получающей за разговоры больше, чем берет проститутка за соседней дверью.
В одном крошечном клубе Нагой случилась однажды такая история. Молодой японец Митча, работающий в Макдоналдсе официантом каждый день, с напускной серьезностью проходил мимо крыльца ночного клуба Нотен Хаус, запихнув руки поглубже в карманы и стараясь не поднимать голову в ответ на веселые «Ираша имасе» (добро пожаловать), раздающиеся откуда-то сверху (точнее со второго этажа), как возгласы небесных фей.
На самом деле, он давно уже планировал заглянуть как-нибудь в это злачное местечко, но не как-нибудь за одной бутылочкой пива с подсаженной уродиной, а сперва спокойно разглядеть стенд с фотографиями, который, ясное дело, стоит перед входной дверью, и разглядев, выбрать королеву. Дело это требовало особого сосредоточения и душевного спокойствия – уж слишком сложным казалось выбрать между темнокожими филиппинками, дорогими как драгоценности, японками и белокожими европейками (все как одна похожими на американских супер звезд).
И хотя девушка каждый раз была другой, Митче знал доподлинно, как войдет и закажет себе самый дорогой коньяк и попросит посадить рядом с собой девушку своей мечты.
Потом он будет приходить часто-часто, пока она не полюбит его и не... но дальше он не хотел даже загадывать – в конце-то концов – зачем подгонять судьбу – ведь она может и обидеться. Не заходил же он в Нотен Хаус не из-за какой-нибудь фальшивой стеснительности – Митча копил деньги.
И вот однажды в декабре, получив свою законную тринадцатую зарплату, Митча переоделся после работы и подошел к волшебному крыльцу.
Первое же «Ираша имассе» оглушило его. Ноги сделались тяжелыми, перед глазами поплыло. Глотнув воздуха молодой человек поднялся наверх. Но тут самообладание оставило его, кто-то начал бесцеремонно хлопать его по спине, вокруг в свете красных нотных знаков закланялись сразу несколько черных головок. Не помня себя, он ткнул в первую попавшуюся фотографию и плюхнувшись за столик сунул улыбающемуся менеджеру купюру десять тысяч йен. И потом, поняв ошибку, еще одну такую же. Заиграла Тарантиновская тема «От заката до рассвета».
– Добрый вечер, – неожиданно раздалось над самым его ухом. Рядом с Митче стояла невысокая приятная филиппинка с черными, разделенными на пробор волосами, в короткой юбочке и кружевной кофточке – трогательное, нежное существо.
Девушка представилась Лаури, Митча почти что знал, что это не настоящее имя, но было приятно произносить его, разглядывая темные глаза соседки. Разговаривать не хотелось. Девушка не возражала, а только доверчиво взяла руку Митче в свои холодные ладони.
– Вы замерзли? – он спохватился предложить Лаури выпить и начал согревать ее кисти дыханием.
– Мне нечего есть, – просто и ясно произнесла она.
– Как нечего? – заволновался молодой человек.
– Моя зарплата – четыреста баксов в месяц, – тихо и не отрывая взгляда, произнесла она. – Деньги полагаются через шесть месяцев. Сейчас у меня только то, что дают клиенты.
– И много дают? – спросил Митче, тут же краснея и понимая, что вопрос почти что неприличен.
– Когда как… – пожала плечами она. – Сейчас йена падает и костюмеров почти нет. Костюмеры – мы так называем гостей. Извините. Это не обидно, – она вздохнула, как бы собираясь с силами. – Если ты не придешь завтра – я умру.
– Но что вы… – молодой человек полез в карман и вытащил оттуда потрепанную тысячу йен.
– Спасибо! Да хранит тебя бог! – быстро проворковала Лаури, в ее глазах стояли благодарные слезы.
– Какая ерунда, – Митче снова коснулся ладони девушки, теперь она была просто ледяной.
– На Филиппинах не бывает такого холода, – как бы извиняясь, прошептала она, пряча руку в карман. – Я ошиблась, выбирая Японию. Рвать цветы, как говорит наш менеджер, следует только на своих могилах.
Следующий день был, на редкость, тяжелым и Митче пропустил встречу. Зато в среду он уже не мог дождаться конца дня, все время, думая о девушке и ее проблемах.
«Надо будет принести ей укаши». Подумал он, как вдруг увидел Лаури перед самой витриной Макдоналдса. Девушка разглядывала что-то, возможно пыталась прочесть цены.
«Надо сказать ей, что приду вечером».  Решил было он, снимая фартук, и не отрываясь следя за Лаури. Она была одета в синенькое пальтишко и узкие черные брюки. Это смотрелось очень мило, хотя коротенькая юбочка шла ей гораздо больше.
– Митче-сан, о чем вы думаете? Клиент давно уже ждет, – злобно прошипел старший продавец, гневно сверкнув прозрачными стеклами очков.
– Да, извините, – Митче снова надел фартук и побежал через зал.
Когда он вернулся из кухни с подносом полным гамбургеров и колы, народу в Макдоналдсе  вообще не было, даже клиент, из-за которого он получил замечание, куда-то пропал.
Не зная, что теперь делать с подносом, Митче стоял посреди пустого зала, ожидая каких-нибудь инструкций.
Меж тем внимание его привлекла толпа на улице.
«Не иначе как случилось какое-нибудь несчастье». Подумал он и вернулся на кухню. Девушка куда-то исчезла, возможно смешалась с толпой или… Из-за стеклянной перегородки ему было видно, как в зал вернулся давешний посетитель, совершенно лысый японец лет пятидесяти с боксерскими руками. Теперь он мог уже его разглядеть, но не было такого желания, так профессиональная привычка и ничего больше. Вошли две женщины. Митче поклонился им, привычным движением расставляя на столе тарелки.
– Какой ужас, – сказала та, что казалась постарше. – Такая молоденькая…
– Да, я наверное не смогу кусок в рот положить, – взволнованно загнусавила вторая и подозвала официанта.
– Авария, – пояснил слова женщин боксер. Он заметил любопытство молодого человека и был не прочь поболтать.
– Кто-нибудь пострадал? – спросил Митче, почувствовав, как предчувствие сжимает ему горло.
– Да, какая-то девушка.
– В синем пальто?
– Вы видели? – вопросом на вопрос ответил посетитель и уткнулся в свою тарелку.
Митче почувствовал слабость и холод. Машинально, доработав последние минуты, он вылетел на улицу и бросился прочь от Макдоналдса.
Не понимая, куда и зачем он идет, молодой человек пробегал под мелко и противно моросящим дождем около часа. Возвращаться домой было немыслимо.
Наконец, ноги как-то сами собой вынесли его на ярко освещенную улицу, перед глазами светилось знакомое крылечко Нотен Хауса. Митче поежился от мысли, что вот он жив и здоров, а ее – Лаури больше нет. Одновременно с тем, ему вдруг ужасно захотелось очутиться там, вспомнить как все было. Да что там вспомнить – Нотен Хаус тянул его к себе, манил, магнитил, очаровывал. Митче вдруг почувствовал, что уже порядком замерз и устал. Нащупав в кармане плаща кошелек, он в одно мгновение взлетел наверх и оказался в уже знакомом ему темном зальчике.
Вчерашний менеджер молча поставил перед ним начатую вчера бутылку коньяка, заиграла мелодия из «Титаника». Митче оглянулся – посетителей кроме него было двое – щуплый старичок похожий на мартышку и скунса одновременно. Скунсом он, однако, казался не из-за внешнего сходства, а из-за ощущения грязи, и прыщавый юнец, на коленях которого прыгала некрасивая пухленькая филиппинка.
Тихое, – «добрый вечер, – как эхо вчерашнего наваждения, раздалось над самым ухом Митче. – С возвращением Митче-сан. Почему ты не пришел вчера?
Молодой человек, остолбенело уставился на девушку. Никаких сомнений. Лаури стояла пред ним такая же, какой была и в первый раз.
– … Можно мне сесть? – безразлично поинтересовалась она, уже присаживаясь рядом и откупоривая бутылку коньяка.
– Да, да, конечно Лаури-сан, – засуетился он. Внутренне проклиная себя за прошлые фантазии.
– Как дела? – так же безразлично поинтересовалась девушка. Возможно, она злилась на то, что клиент не исполнил своего обещания. Митче посмотрел в ее глаза и ужаснулся их пустоте и одновременно глубине и холоду. Тем не менее, ее губы продолжали ласково улыбаться. Этот кукольный контраст был уродлив как все напускное и неискреннее.
Митче взял из пачки сигарету и в руках Лаури вспыхнул огонечек зажигалки. Прикуривая, молодой человек  коснулся руки девушки – она была холодной как лед.
Митче снова посмотрел на Лаури и ужаснулся – пустое, безразличное выражение глаз филиппинки сменилось мертвенным остекленением, покойнинский цвет лица в свете дисплея отливал зеленью.
Митче отстранился, и тело Лаури повалилось на спинку дивана. С ужасом он разглядел чуть заметный кровоподтек на виске. Девушка была мертва.
«Быть может после аварии она в шоке автоматически, как кукла, пришла на работу в клуб, переоделась, дождалась его, чтобы, высказать свое недовольство его обманом и умереть, как это и предполагалось, у него на руках, или на самом деле все это время Лаури была мертвой. Митче с ужасом припомнил холод ее ладоней и бледность, поразившую его еще в первый раз. Наверное, такое поведение ее должно было вызвать подозрение более опытного в таких делах клиента, – пронеслось в голове Митче. – Хотя, что за глупость – кто же может знать, когда очередной покойнице приспичит прогуляться по ночным кубам, тем более устроиться в них работать»…
Митче вскочил, только сейчас замечая, что в зальчике остался он, да труп несчастной девушки.
Мгновение, молодой человек оценил ситуацию, в неподвижном зрачке отражался свет лампы, Митче вскочил, в надежде найти менеджера или других девушек, но, а это в Японии бывает, наверное, только во сне, в соседней комнате никого не было, кухня тоже оказалась пустой, висящий на стене телефон не работал.
Не зная, что предпринять и опасаясь быть в любой момент обвиненным в убийстве, Митче вернулся в зал.
Трупа не было на месте, и одновременно с тем, молодой человек явно ощущал как что-то холодное и мертвое окружает его со всех сторон, щупая его тело своими призрачно-невидимыми щупальцами. Со всех сторон на Митче пристально смотрели глаза покойниц.
Наконец, это ощущение сделалось на столько невыносимым, что он вылетел на улицу.
Больше всего теперь Митче боялся, что кто-то приметит его выходящим из Нотен Хаоса и тогда… Хотя – трупа нет и значит не о каких обвинениях не может быть и речи.
Озираясь и не надеясь как-нибудь избежать столкновения с полицией или местными зазывалами, Митче беспокойно огляделся, и, не заметив никого, спустился с крыльца. После чего с нарочитым спокойствием и веселостью прошел несколько шагов вдоль дома, и насвистывая нырнул на маленькую темную улочку, где деланное равнодушие покинуло его. Митче пошел, нет, побежал прочь от проклятого дома. На набережной светился только один автомат с напитками, молодой человек выгреб из кармана мелочь и одну за другой выпил две банки лимонада, не почувствовав вкуса.
По большому счету, все выходило совсем не плохо – о том, что он был в Нотен Хаосе знал только менеджер, но кто для него Митче? Очередной клиент да и только – ни адреса, ни визитки… ни-че-го. Правда Лаури знала его имя. Он не говорил, но она знала. И потом, если труп спрятали – быть может они сами не хотят поднимать шум – может филиппинка вообще работала в Японии нелегально, и теперь будет выброшена менеджером в ближайшую канаву, как выбрасывают сломанную куклу.
И тут он вдруг по-настоящему испугался – ведь ни только в клубе, но и на улице вообще никого не было – ни души – и это в довольно-таки оживленном квартальчике, где приходится прижиматься к стенам, чтобы не быть сбитым пьяным велосипедистом и нет покоя от криков приставуче-любезных зазывал, торопятся люди, туда-сюда снуют машины. Никого… как будто город вымер, или умер он сам.
Как ни странно эта бредовая мысль вдруг показалась ему единственным возможным объяснением происходящего. Раз он, Митче, умер, значит, перестал существовать для мира, так же как мир теперь вдруг исчез для него.
Оглушенный тишиной мертвого города, Митче вернулся домой и лег спать. Покойник или нет, а усталость накопилась такая, что стоило лечь, как тут же провалился в черный зыбучий песок сна.
Наутро все вернулось на свои места – были люди, туча людей – звуки и суета. Митче даже пожалел, где-то в душе, о пустынном городе, и пошел на работу.
Дни в Нагоя похожи как клоны уродов, так что трудно сказать, чем вчера отличается от сегодня. Поэтому поработав смену, Митче уже начал подозревать, что вчерашнее его приключение ни что иное, как странный сон. Правда он не мог сказать, где и когда он вчера заснул, но ведь бывает так, что на какое-то время выключаешься из действительности, прибывая в волшебной стране своих или чьих-то грез…
Во всяком случае, пусть это покажется полным безумием, после работы, проклиная все и себя в первую очередь, он пошел в клуб.
Как и раньше, сначала он услышал веселые приветствия работавших в Нотен Хаосе девушек, и только потом увидел их. Филиппинки, японки, европейки смотрели на него глазами мертвой Лаури, смеялись и заученно улыбались. На стенах сверкали перевитые музыкальными ключами ценники.
Митче вздохнул, и сделав над собой усилие, поднялся наверх.
Снова зальчик и фотографии девочек, лицо Лаури еще не убрали. Митче поежился при одной мысли, что сейчас он ткнет в фотографию и…
«Вообще безумием было приходить сюда! Говорят, что преступника тянет на место преступления». Митче хотел было уже уйти, но нетерпеливая японка подтолкнула его в зальчик, так что он успел только ткнуть в следующую за Лаури, фотографию манерной блондинки, и оказался за столиком напротив того, где он видел в последний раз покойницу. Кроме него в полутемном помещении сидела компания из трех скучных типов и трех не в меру веселых девчонок с ними. Все тот же менеджер, раз и навсегда затверженным движением подтянув брюки, присел на корточки.
У Митче екнуло сердце: «сейчас… сейчас он узнает… сейчас полиция!.. Дурак»!!! Но ничего не произошло. Широко улыбаясь менеджер принял деньги, и не задавая лишних вопросов скрылся за занавеской.
«Сейчас он позвонит! Бежать, бежать…».
– Добрый вечер, – рядом с Митче присела светленькая девочка, на фотографию которой он указал входя. – Менья совут до-ре, как музуку… – уродуя слова представилась девица.
Зашел совершенно пьяный толстяк в майке и спортивных трусах. Разговор не клеился. Девочка, привычно услужливым движением, протирала совершено чистый столик.
– Нас тут три штук, я До-ре, еще Ре-ми, и, она улыбнулась одними губами, кивая в сторону стены, где были нарисованы светоотражающей красной все семь нот. – Понимаешь? Я румыно гелс. Румыния у меня, – она выставила перед собой ладошку с растопыренными пальчиками, – пять братьев и фри систер. Нам нечего есть. Мани най – еды най. До-ре вздохнула и посмотрела на Митче стылой водой серых глаз.
– Вот, пожалуйста, – Митче машинально достал из кошелька тысячу, только сейчас соображая, что уже переживал подобную этой сцену вместе с Лаури.
«Боже мой – это же какая-то глупая и дешевая подстава. Это»…
Тут пьяница в спортивных трусах уронил стакан, и Митче оторвался от своих мыслей, и посмотрел на противоположный столик.
Облокотившись на плечо толстяка, сидела белая или даже какая-то зеленоватая и светящаяся в темноте, Лаури. Митче вздохнул, похолодев от ужаса, и тут же натолкнулся на застывшие глаза своей соседки. Костлявые руки которой, все еще сжимали выпрошенную тысячу.
Ошарашенный, на трясущихся ногах, молодой человек выбрался наконец из клуба. С доски испещренной фотографиями на него знакомо глядели, давным-давно умершие актеры, некогда популярного театра Канон, лица которых он, разумеется, знал с детства и представлял в мечтах.
– Живые, покойные… какая вам, в сущности, разница? – подкрался к Митче, уже не улыбающийся менеджер. – Будите курить?
Митче машинально взял сигарету, оба закурили.
– Давайте на воздух, с непривычки может и поплохеть, – он заботливо помог молодому человеку выйти на крыльцо, открыв перед ним входную дверь. Некоторое время оба молчали.
–  … Не огорчайтесь вы так, – как бы в никуда уронил менеджер. – Ну, подумаешь, парочка мертвых девушек – так это для кого-то как раз и самое то, что нужно. Вы же тоже не в накладе, напитки, музыка, обслуга, разговор – все о кей. А мертвые они… живые – какая разница?.. Вы же сами где-то служите, зарплату получаете м-да…– Начинало светать. – Знаете небось, что сейчас с йеной  происходит, а в нашем деле нельзя останавливаться – товар всегда ждет своего покупателя, даже тот что пользуется малым спросом. Ждет и жрать просит. А мертвые они… И потом, вы думаете, что только у нас так, – менеджер коснулся плеча молодого человека и Митче пробил холод. – Где вы, в наше время, живых-то найдете?!
Митче смотрел на, показавшуюся из-за джинги полоску солнца.
– Ну все, мне пора, – тоже заметив солнце заторопился менеджер. Его лицо было усталым и белым, черные узкие глазки воровато блестели. – Будет время заходите, а то позвоните, я уж все подготовлю, вот визитка.
– «Тотен Хаус» – автоматически прочел Митче, – Дом Смерти! Тотен Хаус, не Нотен Хаус»?
Менеджер исчез, как и положено нормальной нечистой силе, вставало солнце.
Теперь при ярком свете Митче впервые оглядел исписанные нотными знаками стены клуба. Лиловые с красным – их можно было разглядеть только из окон противоположного дома, а ни как не с улицы, где как бы случайно чужеродные рекламы прикрывали первую букву названия, позволяя наивным посетителям предположить, что они заходят в Нотен Хаус – дом музыки, а никак не…
«Интересно, как она целует»? Подумал Митче то ли о Лаури, то ли о До-ре… Хрупкие утренние чувства еще не успели, как следует, сформироваться, и пьяня, чуть-чуть кружили голову.
А внизу по улице, не смотря на ранний час, возвращались из ночных заведений постоянные посетители мертвых домов, и было их легион и тьма тьмущая.
В который раз, беспомощное перед человеческой бездной и темнотой, вставало солнце.



Проникновение

Развеселые гуляки,
ворожим себе во мраке.
Над водою лихо кружим,
С ветром странствий только дружим.
Шепчут бесы, мчатся ведьмы,
карты падают – знаменье!
Черви  - красные сердца
в дом заманят молодца.
Рок-порок любви не время,
время странствий – ветра бремя.
Мы летим – мира ли, мили…
под ногами серо-синий
дым, а может млечный путь.
Как тут в сторону свернуть.
Ни мгновенья остановки
ветер нас кидает ловкий.
Кровью налит туз червей.
Я же водкой до бровей.
Ветер карты мечет в масть.
Провались былая страсть.
Позабыла и привет
лишь в глазах зеленый свет.
Ночь любви не повод к дружбе.
Тайну страшную не нужно
выдавать. И имярек
я беру себе на век.
Загрущу, сгущая краски,
сброшу разом две, три маски
что не в масть.
И плач веков –
выйдет кровь из берегов.
Бритва красными слезами
поперхнется и растает
странный сон.
И снова жизнь
заорет: «А ну держись!»
Развеселые гуляки
мы летим себе во мраке.


Даже не знаю с чего и начать. Про нее, естественно про нее, про Аню. Просто сейчас мне как-то неладно. Ну, надо же, чтобы такое стряслось, да еще и именно с нею, с нами. Ведь самая обыкновенная девчонка, не красивая, даже не симпатичная. Всегда мне жалко некрасивых девчонок. Жалко и все, и плевать, если разобраться на конкуренцию, поклонников, деньги. Некрасивая девчонка всегда вынуждена больше стараться, больше терпеть. Ждать, когда красивые все свое получат и умотают, или наоборот некрасивая девочка вынуждена и одеваться как-то хитро, закавыресто и вести себя наглее. Мол, так и должно быть. Многие, на такие фортели клюют. Но все равно, реально жалко некрасивых. Может быть, именно поэтому она и ушла однажды, не дождалась нормального финала, не узнав, что будет дальше. Помню, у нее и с мужиками так получалось, то «все сволочи, никого не хочу», то со всеми, и не зная пощады. Дома ее еще мать кое-как держала, а за границей каждый день, как в последний раз. Зачем? Ясно же – не нужны мы этой гребанной Японии, как и она нам. И с женихом этим ее – бразильянцем, кинулась на него, как на ночного призрака и канула в темноту и мрак. До него она еще время от времени нормальной была, а потом уже все.
И я как на грех, в ту последнюю ночь, пьянющая в апартаменты прирулила. Чисто на автопилоте, даже косметику не смыла. А утром, глядь, Аньки и след простыл.
Хотя что-то я все-таки слышала, не могла не слышать.
Неправильно это, несправедливо. Вот она, значит, исчезла, а я все думаю, поцеловала она меня на прощание или нет. Мне, конечно, ее поцелуи как собаке пятая нога, но все-таки интересно. Она ведь считала меня лесбиянкой. Уж больно я любила дразнить ее, и прикидываться, что вот-вот трахну. Самой противно, а остановиться не могу, уж больно уморительно она кривилась и повизгивала, так что я всегда считала, что с ней самой что-то не так. Хотя – она же некрасивая, а некрасивые это что-то особенное.
Сочи-сан 09080787576 – еще придет.
Кеиске-сан 09040825942 – занят.
Масахито-сан 09097842418 – чтобы про этого пидораста наврать, ну скажем, что телефон не работает. – Целая проблема.
Это я клиентов переписываю, а то если кого-нибудь пропустишь, а он сука потом припрется, то мама-сан не почем реквест не поставит. Вот ведь хвороба. Кто еще?..
Исака-сан 09049852963 – надо было бы написать: пропал без вести, но как это будет по-японски?
А Анька, почти что никогда не писала клиентов, ей это было до лампочки, с самого же начала знала, что побежит, все знали. Я так аж с самого Питера. И все-таки…
Все-то в ней было не так, неправильно, амисе (в смысле клубешник) алкогольное. Ясный перец каждый день кто-нибудь да нажрется, так их потом мало того, что на себе до апартаментов тащить надо, еще и по крутейшей в мире лестнице в жопу толкать, пока пьянь тупорылая наверх раком ползет. Всех проклянешь! Всех святых вспомнишь. У нас в комнатах кровати двухэтажные, так верная примета – самые алкашки всегда селились на втором этаже. Мясо! Да еще и брыкается.
А вот Анька не такая, ей богу, чем больше пьет, тем больше хочет. Мало ей за столами, еще и поворовывает у папы. Ну, это ладно на счет воровства. Опасно конечно, но понять можно, а вот зачем она спиртное на свои кровные покупает и перед работой заправляется, как будто мужиков, которые могут купить бутылку, рядом нет? – Этого я понять не могу. Нет – планка упала и все. «Трындец подкрался незаметно, на тонких розовых ногах». – Сленг, присказка или песня, кто помнит-то.
Все мы здесь на сленге, на коктейле из японских, английских и русских слов, все вечно поддатые. Все спят и сны видят. Не я это придумала, это Анька ****анула. Она вообще отличалась… один раз прихожу домой минут за пять до проверки, а она там, мало того, что накрашена как сука, да еще и в каком-то совершенно немыслимом комбезе. Спрашиваю: «Откуда такая срань господня»? А самой завидно, что ей подфартило, а не мне. А она небрежно «В шкафу сидел». Я чуть не загнулась. Анькин комбез, и правда, был мировой. Такому бы комбезу, да другого хозяина.
Так вот про сны-то. Она ведь третий раз в Японии, почему, спрашивается поперлась? – Мамочка ее, еще та штучка, деньги Анькины, в бизнес кинула, да еще и расписку долговую на квартиру написала, хотела обернуть, да по быстрому выскочить. Так что Анька еще от прошлого раза не оклемавшись толком, не вылечившись, новый контракт подписала. Потом, уже на чемоданах мамочкин бойфренд раскололся, что с распиской эта стерва специально намудрила, чтобы Анька всерьез испугалась. А на самом деле никакой опасности не было.
Ну, не знаю, как там с квартирой, а посмотреть раз в глаза этому молодчику – впору караул орать. Ему  тридцать едва-едва исполнилось, а мамочка полтинник уже раз шесть как отмечала.
Я бы на Анькином месте точно этой сволочи харю  наканифолила, и мамочке не поздоровилось бы, но Анька другая. Ее, видите ли, на хи-хи пробило. Не реально ржала и не обиделась ни капли, даже завидно. Как ни в чем небывало, поехала на каторгу, и я с ней. За компанию, как известно, и жид удавился.
Потом уже она, Анька, призналась, мол, тогда вроде как от смеха этого умерла на время, вроде летаргии. Так аккурат на пол годика обмерла, чтобы очнуться уже в Питере. Здорово придумала. Еще бы и не стареть, и организм водкой не поганить.
А тут недавно, то ли с перепою, толи от тоски в летней, южной, жаркой ночи Токушимы, что при горе Бизан, я увидела сон о Питере. Странный такой сон. Собственно ничего там такого и не было, просто оставшееся после него чувство оказалось светлым и печальным. И еще я подумала об Аньке, что это как-то связано с ней. Хотя все у меня связано с ней.
Во сне я видела, как один человек, я забыла его имя, обыкновенный питерский сумасшедший, задрал голову к небу и полетел.
Я не знаю, куда он летел, просто стояла и наблюдала за ним с раскрытым ртом. Стояла и боялась вздохнуть, словно мой вздох мог спугнуть этого летуна. А он парил себе мимо Лебяжьей канавке и Летнего сада к Неве, чтобы раствориться в теплом и ароматном, как только что сваренный кисель закатном небе.
Анька выслушала меня, но ничего не поняла, а я так хотела, чтобы именно она Анька пережила то же, что я в этом сне.

Сон величиной в пол года состоял из снов и снов во сне. Сны отличались редкостной стабильностью поступков, совершаемых в них: так мы вставали в час, два, быстренько проглатывали кофе и, если не было свиданий, шли гулять, шариться по бутикам, покупать продукты. Возвращались часа в четыре, принимали душик, ели и перлись на работу, там, точно как во сне, легенькая уборочка, переодевание, гримирование, отзвон клиентам, запись кто и когда придет, в 19.30 сдаем телефоны и ждем.
Не люблю ждать и догонять, и она не любила, но если начинаешь въезжать, что все это понарошку, то есть во сне, то вроде и не так тошно. По- любому же, когда-нибудь проснешься в России от холода и декабрьского снега в лицо. Как будто спьяну уснула на остановке. Прикол. А для нее это была реальность.
Говорю это, а язык заплетается. Ничего себе начало рабочего дня, что-то будет. Нос чешется – значит, опять напьюсь, лучше бы ладонь зачесалась и совсем хорошо, если левая – к деньгам, а правая – здороваться. Аня все это хорошо знала.
Ну и плохо же без нее. Хотя, если разобраться, бесполезная сука была, дрянная. И меня, что черт какой, изводила, третью Японию я к ней как привязанная. Спросите зачем, а все за ту компанию, за которую тот самый жид и удавился.
Вечно я с ней. И в вечности я с нею…

Здесь так много японского, что я все время разговариваю сама с собой, или с родителями, а вот теперь с Анькой. Только с ней непросто беседовать, она  через мои мысли меня ж и затыкает.
 «Охурера что ли?!» – Это мамочка-сан выучила русские маты на японский манер. Вот и получилось: «Ну что фуки, охурели что ли?»
А охуревшие по большей части знали по два, по три языка, у многих дома остались дети и мужья. Анька хотела здесь выйти замуж, впервые для себя что-то решила. Поэтому и я, как подорванная, понеслась за ней в третью Японию. В первую просто за деньгами и приключениями, во вторую ради долгов ее мамочки и в третью за счастьем. Хотя какое это счастье от полиции бегать?
Сейчас я думаю, может, я и с самого начала все знала и только хотела от нее отделаться? Я же, например, понимала, что никуда не побегу хоть режь.
Если честно, то меня только одно по-настоящему тяготило, что Анька исчезнет, а я одна останусь.
 
Клиенты (по-японски окьяксаны) все какие-то животные – нюхают подмышки, справляются о том, какой член больше нравится, хлопают тебя по голове, даже не думая, сколько времени до этого девочка потратила на свою прическу. А это манерочка пристраиваться к первой попавшейся мужской заднице – будь-то приятель или официант.
После таких мужиков реально на женщин тянет. Нет, правда, девчонки у нас, по большей части классные и внешностью и характером и то, что сами себя делают, семьи да мужей никчемных тащат. Плачут, конечно, не без этого, и напиваются, и бывают трахаются непонятно с кем, но люблю я их. Как при таких обстоятельствах лесбиянкой не стать?
Думаю, что Анька и ждала от меня чего-нибудь подобного, все-таки, сколько уже вместе. А сколько она меня подставляла не по-детски.
Помню раз еще в Питере звонит под ночь. Думаю, часов одиннадцать точно было, может и больше, но метро ходило, я еще в клубешник новый на Петроградской собиралась. А тут она орет в трубку, аж захлебывается, мол, подружка у нее умирает – Ирка – манекенщица. Я-то сразу недоброе прочухала, аж под ложечкой заныло, мол, не лезь. Нюх у меня на всякую гадость и уголовщину. Но она же не понимает, чувствую – плохо ей, трясет, аж зубы стучат. Ну, что тут будешь делать, велела ей, конечно, скорую вызывать, ну и всякое такое, мол, чтобы голову Ирке набок повернула, следила за тем, чтобы язык не западал, дыхание искусственное, лед на голову. А сама подорвалась и пру с Мужества на Гражданку. Зачем? Понятия не имею. – Аньку увидеть хотела, передозировка – это конечно страшно, но еще страшнее быть рядом, видеть, как у тебя на руках человек умирает и ничего при этом не делать.
Схватила тачку и к Ирке на квартиру. Ну и струхнула же я. Черный подъезд, черная лестница, Иркина дверь приоткрыта, а за ней мрак. Мрак и смерть. Я это сразу почему-то поняла.
 «Заходить, не заходить? Если Анька сбежала и свет погасила – значит, Ирке уже не помочь, у нее тоже нюх на такие вещи, только с другим знаком, с минусом, влипает постоянно. А если Анька и сама вырубилась и теперь они там вдвоем?.. Даже сердце сжалось. Ну, в общем, я курнула для храбрости и прочистки мозгов, а потом зашла в квартиру. Еще, помню, подумала, может, меня там уже менты дожидаются, Анька их как магнитом притягивает.
Шарила по стене, где выключатель вроде был, и несколько раз натыкалась на Иркину гипсовую маску с пустыми глазницами. Так что, когда свет все-таки врубился, я уже от страха себя не помнила. А Ирка лежала тут же. На пороге своей комнаты в целой луже воды, так что и не понять, может моя идиотка и утопила ее для кучи.
А тут еще серена скорой, так, что я вылетела из квартиры, и со всей мочи по лестнице наверх.
Последнее, что успела заметить, это Иркина рука белей, белого и без единого кольца.
Вот этого я Аньке простить не могу – Иркины кольца, хотя может быть это и не она, мало ли…
Так и не спросила, а она сама не распространялась. Я только подумала, что если она теперь все эти побрякушки толканет и дряни накупит, то Ирку еще реально успеет нагнать. И еще я не злилась. Домой шла пешком сквозь снег, все казалось, что за мной кто-то следит, потому и тачку не брала, чтобы свидетелей, если что, не оставалось. Анька меня, конечно, подставила, но не со зла, ясно. Потом, скорую она вызвала по моему настоянию, а когда Ирка умерла я уже в пути была. Но все равно, приятного мало.
Анька появилась недели через две, худая как спичка, пургу какую-то гнала. Меня же все еще знобило, когда я вспоминала тот снег и как часа полтора перла к себе домой.
Спросила только: «А это тоже было во сне или как»?
– Во сне конечно, – облегченно вздохнула Анька.
В общем, надоела жизнь, хочу другую. «Скажи про сон, что это не сон, а про не сон, что это про не сон…»
Страшные сны видела девочка Аня днем и ночью.
А я что, придурок, на сны обижаться. То есть я знаю, конечно, что это по-настоящему, но до нее все равно не дойдет. Игра, она тогда настоящая игра, когда за нее посерьезке морду бьешь и от чужой боли плачешь. Я такие игры уважаю. А Анька в них не играла, она в такой игре жила.

Пока рассуждала о прошлом, пришли три клиента, но мамочка-сан меня не подсадила – сволочь. Раньше бы я здорово скучала, а теперь мне все равно – я смотрю сон про Аню, сплетенный из множества цветов и трав. Я проваливаюсь в этот сон, зная, что пробужусь когда-нибудь в Питере от мокрого снега в лицо, и может быть, даже позабуду этот полугодичный сон, и эту навязчивую идею, и эту устойчивую галлюцинацию по имени Аня.
Соберусь с силами и наконец-то забуду, если конечно мне не суждено умереть за одним из поворотов дорог ее королевства сновидений.
Однажды, это было уже после второй Японии, когда я уже научилась воспринимать реальность как сон, мне удалось, наконец, соприкоснуться с Анькиной тайной.
Признаться, до этого момента я считала, что подобная философия, если конечно, идею сна можно назвать философией – могла родиться в голове человека, пережившего нечто вроде клинической смерти или хотя бы, продолжительной болезни, но Анька и ее мама упорно отмалчивались.
В этом странном, вязком как сон из которого хочешь, но не можешь выбраться молчании, мерцала какая-то тайна.
Я не частный детектив, никогда не увлекалась детективами, и не примеряла на себя роли великих сыщиков Скотланд-Ярда. Поэтому, я облизнулась на чужие секреты и оставила их в покое. Но, как часто бывает, тайны Анькиной семьи настигли меня, когда я почти что забыла о них.
Однажды, помню, это случилось перед новым годом в России, когда в клубешниках самая работа, и мы с Анькой делали за ночь от трех, до шести клубов. В то утро я и Анька валялись у меня, ни живы ни мертвы.
Ее мама позвонила в немыслимую рань – около одиннадцати. Оказывается, Анька обещала ей встретиться и по-обычному динамила. Я потолкала ее минуты три и хотела уже вежливо распрощаться с Маргаритой Арнольдовной, но она вдруг просто начала умолять меня приехать к ней немедленно, так что весь сон с меня как сдуло. Я пнула еще несколько раз Аньку и пошла в ванную, смывать вчерашний грим. От усталости и с перепоя после работы, я завалилась в постель, едва скинув с себя одежду. Ресницы слиплись, а вокруг глаз растеклись серо синие разводы, блески… Блески – особая статья, их захочешь полностью не смоешь, но в этот раз я не очень старалась. По-любому Анькина мать знает, что я занимаюсь клубными танцами и стриптизом, и можно не строить из себя пай-девочку.
Мы условились, что я зайду за ней прямо на квартиру, но Маргарита Арнольдовна ждала меня внизу в своей машине.
Несмотря на косметику и новенькую белую шубку, вид у нее был крайне рассеянный. Сразу видно – нервы ни к черту. Я села в машину и молча закурила. Из косметики на мне были только остатки вчерашних блесок, которые, я уже говорила, захочешь, не выведешь. Я вообще не люблю краситься. 
Вдруг подумалось, что я же не спросила, куда она меня везет и подходит ли к случаю мой джинсовый костюмчик с прошлой Японии, и виды видавшая меховая итальянская курточка, но она уже нажала на газ.
В полном молчании мы ехали минут тридцать. Было видно, что она занята своими мыслями. По всей видимости, одновременно я и была нужна ей и она не хотела посвящать меня в свои тайны. Я так увлеклась предположениями и догадками относительно Аниной мамы и всего, что с нею было связано, что не заметила, как мы остановились около какой-то хрущевки.
День выдался довольно-таки солнечным и улыбчивым, мне было приятно воображать Анину маму какой-нибудь местной мафиози, ну типа крестной матери одной из известных группировок. Аня ее агент – стриптизит, танцует приваты для богатых дяденек, а сама наводит на них бандитов, и…
– Послушай, Маша, – перебила мои мысли Маргарита Арнольдовна. – Я бы не хотела, чтобы об этом кто-то узнал. Просто я не могу сама. Это… Ну, в общем, Аня обычно помогает мне. Это не трудно. Но главное, чтобы, когда мы будем возвращаться, ты села за руль. Дело в том, что мне предстоит… Хотя, ты ведь можешь подождать меня в машине! – она на мгновение оживилась и тут же сникла. – Нет, только не сегодня, сегодня у Таниной сиделки выходной… как неприятно… – она явно разговаривала сама с собой и я хотела уже нырнуть в очередной сон, но Анина мама резко взяла меня за руку.
– Дело в том, что речь идет об очень больном человеке, я ухаживаю за ним… за ней…может, пока я буду с ней, ты могла бы немного погладить простыни в соседней комнате, а потом мы поедем вместе домой. Ладно?
– Конечно, – я пожала плечами, не люблю больных людей, тем более стариков. Не могу видеть, например, как плачет мой дед. Вот он хоть и умер лет шесть назад, а я все вижу, как он плачет. Сидит себе в углу в инвалидном кресле и плачет от гадливости к самому себе, и беспомощности. И мне тоже гадко, потому, что лужу кому-то убирать вручную, не успел, что ж тут поделаешь. И главное, самое ужасное от того, что он все это понимает и плачет…
Почему-то подумалось, что речь идет о какой-нибудь древней старушенции, большой и распухшей как жаба.
Мы поднялись на второй этаж. Лестница была какая-то ненадежная, с качающимися железными перилами, зеленая краска на стенах облупилась и встала дыбом.
Маргарита Арнольдовна остановилась у единственной двери на втором этаже и нервно пошкрябав замок, открыла дверь. На пороге стояла маленькая, чистенькая старушенка с приветливым, несколько даже кукольным лицом и большими чуть слезящимися глазами.
– Добрый день Маргариточка, – ласково приветствовала она Анину маму. –  А я вот вас жду, а Анечка, что же не смогла приехать? – тут она заметила меня и застыла с открытым ртом.
– Ничего Сергеевна, все хорошо, это Маша, она подружка Ани. У Ани вчера был очень серьезный экзамен… в университете… на инязе, – последнее явно для меня.
– Проходите пожалуйста. Вот тапочки, вы какой размер носите? –  засуетилась Сергеевна. – А вы значит, в одном классе с нашей Анечкой учитесь?
– На одном курсе, – на всякий случай сказала я, перехватив благодарный взгляд Маргариты Арнольдовны.
– Меня проводили в крохотную комнатку. Старушка поставила передо мной чашку с чаем и печенье.
– А Маргарита Арнольдовна не присоединится? – спросила я, разглядывая приветливую белую комнатку с белыми вязаными салфетками и множеством фарфоровых куколок. Несколько из них – японских мы выбирали в Нагои вместе с Аней.
– Ну что вы, она же сейчас у Танечки. Вот ведь беда, все в делах, в заботах, никак не получается больше двух раз в месяц, – она вздохнула, – сердце матери.
Я кивнула, хотя ничего ровным счетом не понимала.
– Я видимо, что-то должна делать? Маргарита Арнольдовна говорила… – По-правде очень уж не хотелось подводить Анину маму. Бог знает, что она там насочиняла про свою дочку, а за чайком, я возьми да и сболтни лишнее.
– О… ну только если вас это не затруднит, Аня иногда тоже помогает. Видите ли, стираю-то я в машине, а вот гладить не могу – стара стала, а Танечке нужно все гладить и дезинфицировать. Доктор сказал, что у нее очень хорошая кожа, летом я открываю окно и впускаю немного солнышка…
– Сергеевна, – на пороге стояла Маргарита Арнольдовна.
– Что нужно гладить? – я встала и тут же натолкнулась на целую груду белых льняных простыней на табуретке, утюг стоял рядом на полу. Я схватилась за все это, решив, что самое лучшее для меня сейчас уткнуться в какое-нибудь дело и ничего не видеть и не слышать. На кой мне были нужны проблемы с этой семейкой?
Я стояла и гладила, механически перекидывая простыни. Несколько раз, не отходившая от меня Сергеевна, забирала показавшиеся ей недостаточно чистыми полотна. Наконец, когда работа была завершена, Сергеевна снова усадила меня, и подошедшую Маргариту Арнольдовну, чаевничать.
Я молчала, боясь ляпнуть что-нибудь не по делу, проклиная в душе Анину маму, не удосужившуюся посвятить меня в курс дела. По-правде сказать, я почти уже занялась своими мыслями, когда Сергеевна вдруг сказала.
– А свадебное платье как же? Вы ведь уже в седьмой раз заставляете портниху переделывать фасон.
«Стоп. Кто у них выходит замуж? Неужели все-таки Маргарита Арнольдовна и ее мерзкий бойфренд сподобились»?
Я не виновата, все зависит от Ани. Боюсь, что она может не захотеть свадьбы.
– Аня выходит замуж?! – я чуть не подпрыгнула, тут же жалея об этой вспышке.
– Нет, – довольно спокойно отреагировала Маргарита Арнольдовна.
– Дело в том, что мы бы очень хотели, то есть для Танечки это было бы приятным шоком, – перебила ее Сергеевна. – Вы слышали, что свадьба является сильнейшим стрессом?  Вот мы и придумали, когда Аня будет выходить замуж, нарядить в точно такое же платье и Танечку. Понимаете свадебная суета, примерки, коробки с подарками, слезы невесты, покупка колец и все такое. Мы бы конечно могли сыграть это, как играют спектакль, но… видите ли, Танечка все чувствует! Мало того, что она будет слышать и осязать, если все получится верно, ей предстоит ощутить волнение собственной сестры и первая брачная ночь…
– Сергеевна! – Маргарита Арнольдовна давно уже трясла старушку за плечо.
– С какого это времени ты перестала верить в телепатию и флюиды? – встрепенулась Сергеевна.
– Верю, верю, но… – Маргарита Арнольдовна затравленно посмотрела на меня, и вздохнув, встала. – Ладно, пойдем, сама все увидишь.
Я поднялась и на деревянных ногах пошла за ней.
«Сестра у Ани?!» Впервые слышу. Но это еще ни шок в сравнении с первой брачной ночью. Вот от чего реально крыша слетела.
– Аня говорила, при каких обстоятельствах погиб ее отец? – Маргарита Арнольдовна вдруг остановилась и впилась в меня взглядом экзаменаторши.
– Он, вроде… авария, – неуверенно пожала плечами я.
– Ты больше ничего не знаешь, точно Аня не говорила?
– Нет, – мне вдруг захотелось сгинуть, так будто бы меня тут и не было. Трусиха я еще та, а женщина предо мной была явно психованной.
У Ани была, то есть, есть сестра. В тот день они ехали вместе с Александром. В общем, входи… Здесь была детская.
Я вошла в дверь первая. Бархатные коричневые портьеры с кистями шлепнули по щеке. В центре комнаты стояла больничная металлическая кровать с высокими бортами и на ней...
Нет, девушка лежащая на этом белом ложе не была Аней, они были и поразительно похожими и от этого совершенно разными.
«Портрет Дариана Грея», – вырвалось у меня.
– Да, ты поняла, – Маргарита Арнольдовна устало опустилась на кресло рядом с девушкой и взяла ее за руку.
Передо мной лежала ангелица, райская гурия, спящая красавица – существо совершенно беспорочное, чистое и прекрасное. Казалось, от нее шел свет. И одновременно с тем она была сестрой моей Ани.
Но… трудно объяснить – ни одной морщинки, никакого следа эмоций, страданий, слез. Она была идеальна и до ужаса холодна.
Вот, например, у моей Аньки косой шрам над левой бровью, совсем недавний, года нет. На мотоцикле покаталась. И груди на силиконе и…
Я так увлеклась сравнением, что не заметила, как Сергеевна зашла в комнату и села с другой стороны постели.
– Правда она будет прекрасна в свадебном уборе?! – почти что пропела старушка.
– Таня такая с самой аварии. Она так и не вышла из шока, – Маргарита Арнольдовна тяжело вздохнула, но было видно, что ей просто необходимо, наконец-то, все это выложить. – Аня попала в больницу с сотрясением мозга и переломами, Александр погиб, а вот Танечка…
Анна не хочет верить в то, что Таня когда-нибудь проснется. Для нее проще считать, что ее сестра погибла. В принципе, я ее не виню, когда может, мы приезжаем сюда вместе. Гладит, чистит, а потом отвозит меня домой. Все. Как к чужому человеку.
– И что же – она никогда не заходит сюда? Никогда даже не пробует пообщаться, ну поговорить… Для нее Таня умерла еще в шесть лет. А это не она. Потом, мне кажется, что она боится увидеть себя со стороны, или…
– Или понять, что она сама выглядит, как портрет Дариана Грея.
– Да. Ты это правильно подметила именно свое безгрешное, невинное лицо. То к чему она никогда не вернется. Ладно, поехали,  – она вскочила и вылетела в прихожую. Я попрощалась с Сергеевной. Когда в прихожей надевала сапоги, старушка незаметно сунула мне в руку клочок бумажки.
– Это телефон, – шепнула мне она, – захочешь еще раз увидеть меня или Таню, позвони. С ней так светло и покойно. Правда?
Я кивнула, сунув бумажку в карман куртки. Мы вышли на улицу и сели в машину. Я на место водителя.
– Куда Маргарита Арнольдовна? – я была почти что уверена, что это еще не конец.
– В кафе на Желябова, – не задумываясь, бросила она. Странное существо, держит себя с людьми так, будто они ей что-то должны.
– Аня предала нас, поэтому я и заставляю ее работать, пусть хоть так вносит свою лепту. От каждого по способностям… – она закурила. Я не могла оставить Таню в больнице, к ней ходит санитарка, и я каждый день звоню Сергеевне. Это их с Аней няня.
Когда я забрала ее домой – мы все, то есть я, Аня и Сергеевна считали что Таня вот-вот поднимется. Но оказалось, что нужны годы. Массажи, ванны, гипноз.
Я остановила машину у светофора и какое-то время смотрела, на перебегающих через дорогу детей (наверное, классная экскурсия в кино).
–…Ты не подумай. Она живая, это точно – она все прекрасно понимает. Ты слышала, когда-нибудь про обучение во сне?
Тут я уже тормознула без всякого сигнала.
– Вы хотите сказать?! 
– Да, она прослушала школьный и университетский курс дома. Ну что же мы стоим, поехали, после этого чая я всегда так нервничаю.
Мы проехали еще немножко, и я тормознула у первого попавшего бистро. Руки тряслись. К горлу подступил комок.
Не сговариваясь, мы покинули машину и как самые, что ни на есть, закадычные подруги влетели в кафе. Маргарита Арнольдовна мельком взглянула в меню и, не спрашивая моего мнения, сделала заказ. Аппетит у нее был просто волчий, мне же пришлось влить в себя лошадиную дозу пива, прежде чем я смогла продолжать разговор.
– Деньги вбуханы невероятные. Пришлось переселиться с Аней в новую квартиру, сколько мне это стоило сил – сказать невозможно! И сейчас тоже – ведь я не могу ездить к ней чаще, а Тане нужен постоянный уход и общение. На одних только  медиумов, сколько денег ушло!
– А это зачем? – выказала я свою безграмотность.
– А как же – как раз, на случай, если душа Тани попытается покинуть тело. И для общения с ней. Она же у меня такая умная!.. – Маргарита Арнольдовна отставила на соседний столик использованную тарелку и попросила еще по пиву. – Ты обратила внимание, какое у нее красивое, одухотворенное лицо?
Лицо Тани и в правду не было лицом дуры. Но все остальное! Я отказывалась верить.
– Просто экстрасенса мало, – разорялась Маргарита Арнольдовна, – нужен медиум способный перекрыть врата в верхний и нижний мир, или хотя бы поставить там фейс контроль, чтобы душа Танечки…
– Понятно, – до меня начало доходить – эта женщина опасная сумасшедшая. Не удивительно, что Анька такая. И вдруг мне стало жалко ее, дуру несчастную, мою подружку. Ведь это уму непостижимо, сколько сил на танцы, гастроли, консумацию положить, чтобы в итоге все это летело в бездну, на самом дне которой полутруп сестры, который вот уже двадцать лет, как не встает с места. Не смеется, не плачет и все учится, учится, учится как великий Ленин. И все время требует и требует денег на массажи и ванны, на питание и музыку. А вот теперь этот самый труп еще и собирается выйти замуж! Туфли, цветы, платье, шампанское и жених ее – Анин бразильянец… Черт знает что! Потом я стала думать о том, что трупу должно быть не интересно общаться только с живыми людьми – ни каких общих интересов. И я представила себе свадьбу, где большая половина гостей, являлись бы в персональных гробах с пластмассовыми цветами в руках.
В общем, опять я куда-то улетела и, наверное, пропустила массу полезной информации, но да с меня и того, что я видела и слышала, было более чем довольно.
Я отвезла Маргариту Арнольдовну домой и поехала к себе. Времени уже натикало около трех и мне было необходимо отоспаться перед следующей работой. Анька, как ни в чем небывало, дрыхла, я сварила  кофе и выпив чашку нырнула в тряпки.
Мысли появлялись и исчезали, прыгали как блохи. Зачем только ложилась.
Я посмотрела на Аньку и невольно начала сравнивать два лица. На самом деле они были не так, чтобы и очень похожи, например, волосы у Аньки высветлены и пересушены, так что если помыть их одним шампунем, без кондиционера, то назавтра, эту паклю можно незамысловато отрезать и выбросить на помойку, а у Тани они светло-каштановые до плеч, расчесаны и чинно лежат себе на подушке. Ее лицо, наверное, никогда не знало косметики, если только психонутая мамочка не красит ее, чтобы как-то развлечься, или приблизить дочку к жизни. Еще она худая, а Анька в теле, ну да разве можно пополнеть лежа недвижно и питаясь через какую-нибудь капельницу. И главное, шрам тот шрам – Анькина печать порока, который делает ее такой независимой.
Оказывается, я много заметила. Сон все не шел. Я встала и пошла делать яичницу, когда аромат разлился по всей квартире, на него вылезла и Анька.
– Сегодня понедельник, – я налила в кофеварку воды и поставила ее на конфорку.
–А-а… ясно, – она грузно осела на табурете, покручивая в руках вилку. Мы думали об одном и том же. Я вынула из шкафчика тарелки и стараясь не смотреть на одутловатое со сна лицо Ани, разделила яичницу и разложила половинки по тарелкам.
– Мама звонила? – она тоже избегала моего взгляда, нервничала жутко.
– Да.
– И?
Я положила в кофеварку несколько ложек кофе и начала водить ею над огнем.
– И? Что? – нетерпеливо повторила Аня.
– Я видела ее.
– Кого?
– Таню, – я подняла кофеварку, как раз когда вулканическая смесь достигла самого опасного предела и разлила кофе по чашкам. Какое-то время мы ели молча.
– Видела, значит. Ну-ну… – она усмехнулась.
– А ты ее совсем не навещаешь?
– О господи! И ты туда же. Нет, у меня никакой сестры. То есть была, а теперь нет. Все имеет тенденцию заканчиваться, умирать и рождаться снова, но некоторые люди просто не хотят мириться с этим и отпускать. Она считает, что мы принадлежим только ей, а мы люди! Мы тоже хотим жить, любить, умирать… Я не участвую в этом.
– Деньгами то участвуешь, – я пожала плечами, не хотелось спорить, Анька могла в любой момент психануть и уйти, и тогда попробуй, объясни в клубешниках, почему вместо заказанного ими дуэта они имеют лишь галимое соло.
– Участвую – ясный хрен! Как я могу не давать ей денег, когда она моя мать!
– А ты пробовала с ней как-то поговорить – какой смысл мучить человека, вдруг Таня все чувствует? Ты не думала об этом.
– Не знаю… это ее дело. Я оплачиваю и все. Потом, ты бы, например, могла сказать ей, мол, откажись от Таньки? Я не могу. Мы же с самого начала ждали, когда же она проснется. Хочешь знать, как это было? Представь себе воскресенье, ее вызвали на работу – она же у меня главврач в кардиологической больнице – большая шишка, депутат. То есть тогда была. В общем, мы собирались в Петродворец и тут инспекция какая-то на голову. Она с утреца к себе, а отец нас одних повез. Договорились, что мы там посмотрим фонтаны, а часам к четырем вернемся в Ленинград и все вместе пойдем куда-нибудь обедать. Ну, она сидит, ждет, комиссия давно ушла, а нас нет.
Потом уже вечером ей позвонили домой и сказали, что мы попали в аварию. Я сама аварии не помню, я спала, – она выпила кофе и вытащила из холодильника пакет сока. – Ей позвонили, но не сказали, что папа погиб. А потом она ждала, пока меня гипсовали. Тоже ведь пришлось в больнице полежать. Представь только – похороны, две разные больницы. Все одновременно без малейшей передышки. Потом меня домой забрала, а Танька еще там оставалась. Положение критическое. Опять же дома один больной ребенок в больнице другой. Жуть, как вспомню… и главное, что мы вместе с ней тогда ждали, каждый день звонили, спрашивали. Потом она ее к себе в больницу перевела. Все равно трудно…
Не просто так ждали. Первое день рождение без Тани. Подарки для меня и для нее. На ее стуле большой белый медведь.
Я не выдержала, разревелась. Медведя убрали. А в детской, представляешь, ее кровать напротив, а в зеркале то ли она, то ли я…
Это не объяснишь. Как будто бы меня на две части тогда разорвало, и нет, чтобы совсем оторвало половинку. Так хоть и больнее, да потом, может, зажило бы. Чувствую, есть она где-то, живет, дышит… – Анька налила себе наконец сока, и вернулась с ним к столу.
Во сне  видела каждую ночь. Валентина Сергеевна, наша с ней няня, потом эти сны по соннику расшифровывала. А мама считала, что Танька со мной так разговаривает, потому что мы близнецы.
Я даже начала считать себя Таней. Ложилась на ее кровать, одевалась в ее любимые вещи. И, главное, знала, что они мои. До того заигралась, что мама забрала вторую кровать из комнаты, а потом мы с Охты на Васильевский переехали, потому что Таню больше нельзя было в больнице держать.
Ты въезжаешь, нет? Она мою кровать выкинула! Но Таня все равно не проснулась.
– А почему твою? – не поняла я.
– А черт ее знает. Новая квартира – новая мебель, хотя, впрочем, не знаю, – она встала, и одним рывком сдернула с себя футболку, представ передо мной во всей своей наготе. – Мне иногда кажется, что она предпочла бы чтобы… хотя… ерунда. Мыться пора – скоро на работу.
На секунду она задержалась в дверях ванны и посмотрела мне в глаза.
– Слушай, Маш, мне все равно как ты к этому относишься, но, прошу тебя как человека, дай слово, что если со мной произойдет что-нибудь подобное, обещай что не оставишь меня ей. Сделай, чтобы я тогда не жила.
Было видно, что она отнюдь не стремится прямо сейчас обрывать разговор, но почему-то передумала и пошла купаться.
Я набрала в кастрюлю воды и побросала в нее замороженный суповой набор. Терпеть не могу долго возиться с готовкой. В холодильнике ждали своего часа буженина и рыба под майонезом – невероятная роскошь для моего холодильника – не по деньгам конечно, просто если бы не Анька, я бы даже такого супа делать не стала – лениво, не то, что буженина. Это мама Антона подогнала, небось, надеялась, что я хоть с подарком ее сынка не выгоню. А я вот какая сволочь, не только на порог ее отпрыска не пустила, но и не сама буженину ту ем, а с Анькой, от которой, Антона не по-детски колбасит. Но, что делать?
Нарезала булки и побросала на куски ломти телятины – нам с Анькой после работы. Быстро завернула в бумагу. Если чудовище заметит, сожрет, и как звать не спросит, а потом, когда от голода под ложечкой засосет, больше всех орать будет, – почему позволила, не уберегла.
В следующий раз, мы вернулись к теме Анькиной семейки только через пару месяцев, когда Маргарита Арнольдовна неожиданно позвонила ко мне, и попросила Аньку. Не долго думая, я бросила трубу ей на кровать, мое чудовище смотрело видак и жрало поп корн. Сто раз говорила ей, чтобы не покупала эту гадость и тем более не ела в постели.
Я была уже в кухне, когда услышала, как она орет в трубку, мол, нету у нее никакой сестры и не будет она супер-пупер звезда панели, за этой куклой дерьмо выносить!
Ну, насчет звезды панели, я, конечно, приврала, а все остальное именно так и было. И это о родной сестре-то.
Я хотела уже пойти отобрать трубу, а то видак надрывается: какой-то маньяк из фильма ужасов жрет бабу живьем, а она орет, причем фальшиво, так что блевать тянет. А Анька, вместо того, чтобы звук притушить малость, норовит телек перекричать. Не говорит, а вопит и маты изрыгает. Точно, хотела уже пойти и пристукнуть чем-нибудь, не видак, конечно, он тут не при чем, Аньку, а тут она и сама припожаловала. Плюхнулась на табурет, закурила.
Вообще, я дура ужасная и трусиха. Не могу ее бросить. Знаю, что рано или поздно под монастырь подведет и покорно иду – мол, берите, ешьте меня всю. Кстати, сигареты опять же мои.
Сидит, курит, пепел в цветок стряхивает. Вижу, попросить о чем-то хочет, но не решается. Руки дрожат… Наконец, вскочила неожиданно, подорвалась.
– Поехали!
А я будто не въезжаю, – куда поехали? – Не люблю, когда мной понукают.
У нее рожа сразу же раскраснелась, синие вены на висках пульсируют. Убьет, сука, и все дела.
Потом вроде опомнилась, рожу умыла, рядом села.
Ну, в общем, я согласилась, не бросать же ее в таком состоянии, а то не меня так сестру свою, наконец, мочканет.
Забавно, Маргарита Арнольдовна преспокойно ждала в машине. Словно, после такой ругани у нее и тени сомнения не было, что мы поедем.
Правда в тот день я Таню не видела, больше с нянюшкой трещала, а Анька гладила. Это надо было видеть, как она гладила – машина, да и только.
Потом, уже внизу у парадняка, Анька плюхнулась на заднее сидение машины, нахохлившись там, как какой-то звереныш. Маргарита Арнольдовна села на место около водителя с видом уставшей госпожи. Меня задело, что никто даже не поинтересовался, хочу я вести машину или нет. Все шло по раз и навсегда разработанному сценарию. Маргарита Арнольдовна произнесла адрес небольшого ресторанчика, я дала по газам, и минут через тридцать мы уже сидела за столом.
В воздухе, даже не смотря на то, что мы сменили место, витало какое-то напряжение, хотелось встать и послать к чертям все это семейство. Я была занята своими мыслями, когда услышала, как Анька начала умолять свою мать оставить ее в покое. Она так и сказала. – Отпусти, пожалуйста. Я ведь слабая… я не могу, правда, не могу…
– Вот еще глупости, – нервно перебила ее Маргарита Арнольдовна. – Нашла когда нюни распускать, когда осталось-то совсем ничего.
– Не могу, – выла Анька, – не хочу.
Я почувствовала в ее голосе нотки слабости и поняла, что ее уже уломали. И мне стало неинтересно.

 Через пару месяцев Анька сообщила, что ей предстоит лечь в бывшую мамину больницу, где в течение шести дней она пройдет подготовительный курс и на седьмой состоится что-то типа сеанса гипноза. Я толком ничего и не поняла, кроме того, что именно об этом говорила Сергеевна.
Тем временем Тане пошили свадебное платье, я ездила забирать его из ателье. С некоторого времени Маргарита Арнольдовна начала обращаться ко мне с всякими поручениями, я готовилась к гастролям на Кипр и не хотела пререкаться с ней из-за каких-то мелочей.
Дело  шло к этой идиотской, и никому не нужной, свадьбе. Как я поняла из разговоров с Сергеевной, сама Таня крепко спала и запросто могла пропустить собственную церемонию, поэтому Анька, с которой у нее был экстрасенсорный контакт, должна была сообщить ей об этом. То есть, после шести дней непрерывной подготовки, состоящей из ритуалов и особого питания, на седьмой она собиралась войти в контакт с духом сестры и вроде как соединиться с ним.
Не понимаю, я эту мистику, и никогда не понимала. Теперь только в Японии, когда все это уже не поправишь, пытаюсь хоть что-то припомнить.
Анька пережила уже десятки подобных сеансов и шла на новый этап с панической обреченностью.
– А что ты там видишь? – спросила я ее.
– Да все одно и тоже. Камера для свиданий. Вводят Таню, нам обеим по шесть лет, мы одеты как в тот день, когда случилась авария, у обеих, хвостики и зеленые платьица. Мы сидим с нею по-разные стороны стола и разговариваем, сначала как дети. Она спрашивает как дома, чем я занимаюсь, я рассказываю ей про  стриптиз, Японию, много всего... Ей интересно – благодаря моим рассказам она путешествует. Про папу Таня ничего не знает и вообще она не любит говорить о себе, только спрашивает. Потом нам говорят, что время заканчивается, я достаю из кармана свой пропуск. Это голубой билетик, вроде тех, что покупают в кинотеатрах.
И мы начинаем выяснять, кто из нас вернется. Иногда я предлагаю Тане пойти вместо меня, а я, мол, посижу пока в ее изоляторе. Иногда она сама плачет и умоляет меня дать ей билетик, несколько раз мы даже дрались. Раз я убегала, бросая ее, одну.
Штука в том, что билетик у меня всегда один, Таня застряла где-то в отстойнике между мирами. И самое неприятное, что никогда не скажешь, не последний ли это раз.

Я уже говорила, что у Аньки была теория сна, в который нужно уйти, чтобы пережить тяжелый период жизни. Поэтому, однажды, уже в Японии она вдруг передумала просыпаться.
То есть не сразу – какое-то время она еще двигалась, ела, курила, но скорее по-инерции, чем что-то реально соображая.
Например, она могла весело болтать с клиентом, а когда он приходил во второй раз, напрочь не узнавала его и начинала по-новой. Этот период мы почти не общались, хотя и спали на соседних матрасах на полу.
Хуже всего, что все это время у Аньки небыло ни малейших признаков помешательства. То есть, никто кроме меня не знал, что с Анькой что-то не так. Обиженные ее невниманием клиенты, уходили, не пожаловавшись администрации. Словом, я оставалась единственной свидетельницей ее болезни.
А потом она и вовсе отказалась подавать признаки жизни. То есть ела, пила как лошадь и молчала. Даже на работе улыбалась преглупо и молчала.
В то время от скуки, хандры и одиночества я зачастила в бассейн и начала таскать туда Аньку, решив, что вода наконец-то пробудит ее от этого бессмысленного сна.
Вот ведь, – думала я, – спит себе дура, а вокруг Япония, красота, пляжи, мужики, не нравятся аборигены – полно иностранцев – все для тебя. Нет. Спит. А вдруг не проснется?!
Бассейн большой – шесть дорожек, по первой с важным видом ходят, ожиревшие матроны, грудь скрыта водой, на поверхности только полные плечи с лямками купальника. Ходят, ручонками загребают, на головах шапочки, не то, что наши с сабиса, а настоящие, спортивные. Час ходят, не меньше, шеренгой. Ходят себе и степенно ведут разговоры. Мне особенно нравилась одна необъятная с перламутровыми тенями и приятным лицом. Круглое лунообразное личико всегда в пол оборота, чтобы подружку лучше слышать. Час не меньше ходят. По следующей дорожке носятся торпеды – туда лучше не лезть и, наконец, наша самая широкая дорожка.
В воде Аня вроде ожила, башкой мотать стала, оглядываться, так что я уже подумала, что все в порядке.
Покрутилась, покрутилась, а потом как брякнет:
– Сокровищница императора прекрасна и удивительна, но где же он сам?
Я чуть не утонула.

– Сокровищница императора прекрасна и удивительна, но где же он сам? – впервые допущенная, в святая святых, Аня-сан озиралась по сторонам, боясь пропустить что-нибудь интересненькое.
– Об этом никто не знает кроме него самого, – с поклоном ответила придворная гейша с изящными плавниками. – Извините за беспокойство, но мне поручено быть вашим гидом, – она нежно улыбнулась, протянув гостье желтый браслет с  ключом от ларца, в который до этого, они заперли свою земную одежду. – Костюм для плавания прост и изящен одновременно, – стрекотала гейша. – В древнее время, когда Всесветлый впервые позволил своим приближенным в качестве особой привилегии, войти в священные воды затопленной сокровищницы, так вот – первые счастливцы оказались жертвами именно своей земной одежды, которая была хоть и очень красивой, но тяжелой и часто путалась в ногах. Многие погибли, но эти смерти считались почетными, а придворный мудрец изрек, что вода сама изберет подобающие ей одежды. И вот люди все чаще стали надевать легкие, красиво развивающиеся в воде костюмы, кимоно у женщин сменила юкота. Тоже можно сказать и об украшениях, вода неизменно срывала с пальцев перстни, так что вскоре придворные начали заказывать себе самые дешевые украшения. Тут же появились щеголи, позволяющие себе терять изумруды и рубины, слетающие с пальцев во время плавания. Для поддержания престижа, бывало, продавали целые особняки, и провинции облагались непосильным налогом. Поэтому, император в конце концов был вынужден запретить эти роскошества.
– И что же? – спросила Аня, входя в первый крошечный водоем, в котором, как об коврик, об воду вытирались ноги титулованных посетителей.
– Конечно, конечно, правда, сейчас за этим уже не следят, – она открыла перед Аней дверь и голубая сокровищница, святая святых Японии предстала перед ними во всей своей красе.
Манерно, и в тоже время величественно, передвигались по сокровищнице придворные дамы. Вода стыдливо скрывала их дородные телеса, оставляя на поверхности плечи. На руках и лямках купальных костюмов красовались желтые браслеты с ключами, точно такие же, как у Ани и ее спутницы. Мимо неслись смуглые воины – акулы поднебесной империи, из стеклянной беседки за ними строго следил сам сегун.
Изначально по сокровищнице не плавали, а степенно ходили, но потом сыном императора были введены обычаи лакомиться фруктами прямо в воде и слуги должны были проявлять чудеса скорости. А потом эта мода перешла и на придворных. Юные придворные дамы, например, могли счесть себя глубоко оскорбленными и даже покончить с собой, обнаружь они вдруг свою неловкость и неспособность к плаванию.
Разговаривая, они вошли в сильно ароматизированную воду и какое-то время стояли, замерев и ожидая первого прихода.

В тот день Анька не на долго очнулась, ее лицо казалось осунувшимся, как когда она недельку сидит на эфедрине, иссушенное текущим через ее вены пламенем.
Я принялась, было отпаивать ее молоком и йогуртом, но она отстранилась, тяжело дыша и собираясь с силами.
– Знаешь, – сказала она неожиданно звонким голосом, – я поняла, что всегда хотела, чтобы мама любила меня как Таню, наверное, мне этого просто не хватало с самого детства. Ну, того чтобы кто-то просто обнял меня, поцеловал, – она задумалась, беря со стола, поставленный мной стакан и отпила глоток. – Не поверишь, я специально разбивала себе коленки, чтобы она пожалела меня. А сейчас вот я не хочу ее любви. Прикольно. Не хочу такой любви. Я молила о ней, привораживала. А теперь я думаю, что лучше бы было отпустить ее совсем. Пусть живет своей жизнью, со своей Танькой. Мне-то, какое дело, – она посмотрела мне  в глаза, словно хотела сказать, что-то и обо мне, но видимо передумала. – Знаешь в чем проблема тех, кто страстно хочет чего-то? Например, чьей-то любви? Их желания сбываются. Любовь приходит. Но слишком поздно, – она подмигнула мне. – Я охотник, всю жизнь преследовавший зверя своей мечты и вот, в один прекрасный день, зверь развернулся и бросился в объятия охотнику. Не люби меня Машка – а то я буду преследовать тебя, пока не настигну.
    
Не знаю, как долго прошел период сознания и был ли он вообще. Возможно, я заснула и видела сон про, в кой-то век заговорившую со мною Аньку. Во всяком случае, следующую рабочую ночь она провела, погрузившись в один из своих новых снов.

Однообразие амисешной жизни могло довести кого угодно, но только не человека, перед глазами которого проплывали совсем другие картины.
Новое амисе располагалось в огромном бассейне или аквариуме, как называли его девочки.
Первым делом новеньким показали, где лежат пенопластовые подносы, на которых следовало подавать еду гостям.
 –  Будете тонуть, они помогут, – деловито прокаментировал бойсан. Никаких других спасательных средств, кроме пластмассовых  лаинцов – ограничителей дорожек, не существовало. Вода достаточно холодная, так что вряд ли вам удастся сразу же захмелеть, поэтому опасности нет.
Первый день девчонки резвились в бассейне как золотые рыбки, но вскоре усталость и лень начали брать свое. Шутка ли – весь рабочий день проводить в воде. Сначала нормальный температуры, но чем дальше в ней сидишь, тем холоднее и холоднее, так что хочешь не хочешь, а начинаешь пить алкоголь.
Еще неприятность – хозяин требовал сильно краситься, а чем? Водостойкая тушь, устойчивая помада, тональник вместо пудры – все приходилось покупать на свои деньги.
Тело быстро уставало преодолевать сопротивление воды, но и пассивно болтаться на лаинцах – тоже удовольствие не большое.
И главное – эта грязь – куча объедков плавающих безнадзорно по всему амисе. К концу работы ее набиралось предостаточно. Особенно плавучая гадость любила собираться на вейтинге, где обычно бездельничали в ожидании клиентов девочки.
А сами клиенты – один жирный, как кит японец, хотел резвиться, брызгаться и топить всех и каждого, сбивая в воду еду и напитки в пластмассовых стаканчиках.
Иногда, когда в амисе было особенно холодно, начальство подавало в аквариум струи горячей воды.
Ногти становились все мягче и мягче, плечи росли, тело болело так сильно, что из-за боли было не заснуть ночью, а волосы – лучше не вспоминать – хозяин хотел, чтобы девочки носили их распущенными, а они путались, липли к телу – сущее наказание.
По мокрым патлам и теплым джемперам их узнавали на улице.
Поговаривали, что в часе езды от амисе, местная мафиозная группировка уничтожила аналогичный клубешник, опустив туда кипятильник…

Судьбы наши давно уже высечены в камне, вышиты крупным жемчугом и мелким бисером, по кайме пущены шелка или нищенская бахрома. Писаны на трех языках.
Английский сжимается, русский разбухает как переполненная болью печень, японский стрекочет, пощелкивая острым язычком. Вместе они пульсируют.
Анькино сердце, истомленное аритмией противоречий духов, живущих в ней.
Аня – архитектор, влюбленный в электрокардиограмму города, отмеченную, воткнутыми в небо крестами церквей, вдавленными в облака точками многоэтажек.
В Питере низкое небо, оно лежит на всех этих выпуклостях, вогнутостях, остростях.
В Питере небо очень женственное, как в Египетский мифах. Оно разное, меняющееся, не большое, но великое. И одновременно с тем, интимное, как полог над постелью.
Плывущие по небу облака, приносили нам послания, отпечатки чьих-то мыслей. Некоторые из которых, были на жуткой смеси русского, японского и английского. Специально для нас с Аней.
Худо-бедно, Аня владела тремя языками, но не говорила со мной, ни на одном из них.
Когда она ушла совсем, то есть, свела к нулю любое движение на поверхности, приехали промоутеры и отвезли ее в больницу.
Несколько раз я звонила в Питер Аниной маме, но она не брала трубку. Сергеевна же вещала о приближении великого дня, и норовила проговорить всю мою карточку, чего я ей, при всем желании, позволить не могла.
Ночью Анькин матрас рядом с моим злопыхал холодом, как открытая могила. Во сне я увидела комнату для свиданий с заключенными, о которой прежде рассказывала Аня, и двух девочках с одинаковыми хвостиками, в одинаковых зеленых платьицах, сидящих там. Они мирно беседовали, болтая ногами.
Потом одна из девочек порылась в кармашках платья и достала оттуда потрепанный голубой билетик, точь-точь такой же, как раньше давали в кинотеатре.
Девочка повертела его в руках и положила обратно в карман.
Я всматривалась в лица близняшек и никак не могла понять, кто же из них моя Аня. Подумалось, что должно быть, не однажды сестры менялись местами, потому что обе девочки встречаясь со мной глазами, улыбались мне, как будто мы были знакомы.
Я так и проснулась, не выяснив, у кого же в руках был этот билетик.
Утром к нам в апартаменты позвонил администратор Танака и сказал, что Аню отправляют домой. Так как лечение в Японии стоит огромных денег. Я узнала, в какой больнице лежит моя подруга и поехала туда. На самом деле ехать никуда не надо было. Это только японцы способны залезать в машину ради расстояния в одну автобусную остановку.
Аню содержали в новой больнице, белом десятиэтажном здании, мне без проблем выписали пропуск. Почему-то представлялось, что Аня будет лежать на точно такой же кровати, как и ее сестра, но она не лежала, а сидела в кресле каталке и смотрела в одну точку. Вокруг нее было полно жирных даунов, так что меня затошнило.
– Поговорите с нею по-русски, – предложила улыбчивая сестра. – Может быть…
Но я не стала ее слушать, и взяв коляску, покатила ее в глубь сада.
– Ее сегодня повезут домой, вы не знаете, у нее есть семья? – медсестра бежала за нами, записывая что-то в свой блокнот.
– Да, мама и сестра.
– Мама-сан! Это хорошо!
– Она замужем? Вы будите сопровождать ее в самолете?
– Наверно, еще не знаю. Думаю да.
Она открыла перед нами дверь в коридор.
– Если поедите с ней, передайте ее маме, что нужно время, быть может, много времени, прежде чем она снова сможет, – желая быть более понятной, медсестра махала перед моим лицом руками, так что могло показаться, что она хочет сказать, что пройдет немало времени, прежде чем Анька сможет делать пробежки вокруг дома.
И тут я увидела наших промоутеров, как раз в это время входящих в первые стеклянные двери, откуда я только что вывезла Аньку. Медсестра тоже заметила их и ласково кивнув нам, поспешила к бабкодателям.
А я, я просто обалдела, события начали разворачиваться куда быстрее, чем я ожидала. Промоутеры наступали мне на пятки, время проплаты за гостиницу двенадцать часов дня, за больницу, наверное, тоже, это значит, что минута сверх установленной границы, должна быть оплачена, как целый день – значит, Аньку заберут немедленно. Теперь, ладно, куда они ее повезут? Не к нам в апартаменты, это точно. Зачем девок пугать?! – Мы с Анькой  толкнули следующие двери и оказались на балкончике. – Ну, почему же все так не по- человечески? Проститься не дадут, присесть на дорожку по-нашему, по-русски. Мы повернули еще раз, должно быть балкончик огибал фасад здания, объезжая греющихся на солнышке старичков в пижамах. – Ну, ни минуты покоя! Хотелось просто поговорить с ней, утешить. Сейчас, а ни когда мы пойдем в самолет.
И тут меня осенило. Никуда я с ней не полечу. Мой контракт еще не окончен, если сейчас меня отправят домой, то в клубе вообще танцевать будет некому, а самый сезон. Никто меня не отпустит. Анька улетает одна, как молчаливый багаж, с квитанцией. Через несколько часов ее спустят через грузовой отсек во Франкфурте, потом она посидит там, в ожидании своего рейса на Петербург, чтобы, наконец, сдасться под расписку в объятия своей жуткой мамочки. И все. Я представила Танину комнату, с еще одной кроватью, на которой неподвижно будет лежать моя Анька с белыми пережженными волосами и со шрамом, а чистенькая и улыбчивая Сергеевна будет сидеть между ними, щелкая на спицах день и ночь, день и ночь.
Прямо над нами пролетела большая белая птица, а мне вдруг показалось, что это тот самый старик из сна, который летел и был свободен. В общем глюк словила. Не знаю. Не могу сказать точно, о чем я тогда думала. Ветер, теплый ветер трепал наши волосы, мои слезы путались в моих волосах и падали на Анькино лицо, а ветер сдувал их, как бы стирая с нее меня.
– Ну, вот и все, все кончено. Оборвалась твоя веселая, разнузданная кочевая жизнь. Мужики, наркотики, – шептала я, склонившись к самому уху моей оторвы. – Скажи, Анька, а ты хоть кого-нибудь когда-нибудь любила? Ну, хотя бы своего бразильянца, или в Питере кого? Ну не молчи ты! Проснись! Ведь это же невыносимо!
Вечно я с нею мучаюсь и в вечности я с ней.
– Скажи мне хотя бы, что ты отжила свое, что не все так бездарно, глупо, бестолково! Скажи, что ты жила более  полной жизнью чем другие, поэтому уходишь раньше. Скажи, что ты жила за двоих, за себя и за Таньку, потому что она была лишена всего этого. И я пойму, что все так и должно было получиться. Скажи, что иссяк запас ракетного топлива, на котором ты работала, что все люди работают на разных скоростях, кто-то расходует себя быстрее, кому-то экономия помогает дожить до старости.
А ты так кирасинела, так кололась, красилась как забор в три слоя, скажи что… – меня трясло. Как сумасшедшая я колесила с Анькой по больнице, ничего не понимающие санитары и больные прижимались к стенам при виде нас. Больница казалась бесконечным муравейникам серых коридоров.
– Очнись! – умоляла я ее, – у тебя получится. Ведь если ты просидишь так еще несколько минут, тебя точно отправят в Питер и тогда уже все. Почему-то вспомнилось выражение кого-то из эмигрантов, «в Россию приезжают умирать».
И тут я услышала Анькин голос: «Не отдавай меня, – молила она, причиняя мне боль слабыми детскими интонациями. – Не отдавай меня ее любви. Пусть не любит меня, я разрешаю ей не любить меня, но она уже не может».
Я смотрела на Анькино лицо, ни один мускул не шевелился, губы оставались плотно сжаты, но голос продолжал звучать внутри меня.
«Не люби меня, Машка, не надо, ты ведь знаешь, что ничего уже не будет. Ничего в любом случае не было бы. Кто мы? Сестры не могут расстаться, потому что их роднит их кровь. Они могут годами не видеться, но останутся сестрами. А что ждет нашу дружбу, да и дружба ли это была. Я мучалась с тобой с самого первого дня. Я боролась с твоею любовью. С любовью странной. Представь на мгновение, что ждет нас, когда мы бросим танцевать и кататься? Какая однообразная серая жизнь нас ожидает. Ты спасалась тем, что я позволяла тебе опекать себя, потому что так ты чувствовала свое превосходство надо мной. Ты»…
Я сжала голову руками, корчась от невыносимой боли, а Анька продолжала свое, каждым словом разрывая мне мозги.
«Ты хотела меня и наконец-то получила в полном объеме. Бери мое тело! Владей им по своему усмотрению! Моя мамочка играет с моей сестрой в дочки матери. Поиграй и ты. Ну же – поцелуй меня в слюнявый рот. Ты заменяла мне ее, а теперь тебя ждет такая же, как у нее судьба».
– Нет! – я схватила коляску и с остервенением полетела дальше по коридором, а Анькин смех преследовал меня по пятам.
«Ты хотела моей любви, а я нагнала тебя, подмяла. Пути завязаны на мне и закручены в плотный узел, будущего нет, его съело вчера. Я буду сидеть на троне с судном под задницей, а ты будешь прислуживать мне стоя на коленях. И так день и ночь, ночь и день.
– Нет! – мы выехали на лестницу. И остались, наконец, одни.
– Рабыня и Госпожа, навечно Госпожа и ее рабыня. И ничто уже не спасет тебя от меня и никто…
Над крышей больницы пролетел  Питерский хипи. Я не видела его, но услышала и узнала шелест его крыльев.
Секундой позже, вниз по лестнице покатилась Анькина коляска. Я видела, как стукнулась пару раз о камень голова. Шрам сделался еще красней, а лицо посерело. В глазах стояло небо. Потом коляска перекувыркнулась через Аньку и покатилась вниз.
Не знаю, как мне удалось увидеть так много за какие-то секунды падения. Но уверена, что я все это видела на самом деле, а не в одном из Анькиных ядовитых снов.
Мне не понравилось, что я скинула ее с лестницы, на самом деле представлялось, что она полетит вниз, шелестя широкими одеждами, так чтобы пальцы ее щекотал ветер. Иногда я думала, что мы полетим вместе.
Однажды я слышала, как Анька пела. Вообще-то, в клубешнике она часто пела караоке, подражая негритянским певицам, но это было совсем другое дело, помню, она сидела тогда в полутемной комнате, уже начинались сумерки, а она пела тихо, для себя, для меня и, наверное, про меня и всю эту третью Японию.

Мери можно я поплачу.
Дождик моросит, зонта нет.
Ну и ладно,
эти капли… Все соединится скоро
слезы сердца, неба слезы
пьяно кривятся афиши.
Смой меня блюз серых капель.
В пелене дождя - невидим.
Я исчезну только утро,
только поезд,
только ангел…
Плачет дождь соленый, будто
кто-то в небе тихо внемлет.
Питерский крылатый хиппи
блюз творит над миром Будды.
Мери я не буду плакать.
Я уже не тот, что прежде.
Я все чаще в небе вижу
образ свой, как будто мимо,
зеркала летят устало.
Лужи в крошечных веснушках.
Боль моя не станет больше.
Морем или океаном
Полным, чьими-то слезами
я уплыть к тебе не смею.
Поезда бегут по кругу.
Разорвать кольцо, уехать
не могу к своей я Мери.
Слишком много слез на свете
окружили океаном.
И печаль моя струится,
и душа моя клубится
в небо тихо отлетая.
Мери – можно я поплачу.

Изучая чужие языки, я стала задумываться над нашим:
 «Над», «по», «в» – три основных грани приближения. «Над» – свободно, оторвано и всегда выше.
«По» – по поверхности чего-либо, скользя по краю. «По» – уровень не глубже кожи, без претензий на глубину, погружение. Интимность на уровне безопасного флирта, легкой эротики, танца прикосновений.
 «В» – это когда одно в другом, это близость, держащая за сердце, навязчивая идея, почти что болезнь. То, что разъедает мозг и бежит по кровеносным сосудам – это моя Аня.

Теперь немного о себе после этого случая. Почему-то так получилось, что никто меня не обвинял в убийстве Ани, кроме меня самой. Улыбчивая медсестра показала, что я всего лишь пришла повидаться с подругой и увидев промоутеров, хотела помочь им скатить Аню с лестницы, но не справилась с тяжелой тележкой. Мое алиби подтверждало еще и то, что в той части здания, где произошел несчастный случай, лифта еще не было.
Из третьей Японии я вернулась, не доработав до конца контракта, и сразу же попала в нервное отделение. Где, однако, тоже никто особо не верил в мои рассказы о синих билетиках и о том, что Аня разговаривала со мной телепатически и пыталась меня поработить. Так что я уже и сама не верю, что могла хотеть убить Аню. Более того, в свете последних событий, эта мысль кажется мне верхом абсурда.
В больнице меня навещали Маргарита Арнольдовна и Сергеевна. Оказывается, я очень привязалась к этой семье. Со следующего года, подаю документы на новые гастроли.

Кстати, еще одна приятная новость. Таня проснулась…
 


Вторая часть
   КОГДА ЗЕМЛЮ ПОКИДАЮТ АНГЕЛЫ
Пардон, мадам, я вас продам. За фунт конфет,  – сказал кадет.
(песенка)
               
Вероника подсела к заваленному, всякой дрянью туалетному столику с тусклым, давно не мытым зеркалом, медленно достала из ящика пузырек с таблетками, высыпала их на ладонь,  и вздохнув, опрокинула всю горсть в рот, быстро запив, остывшим чаем. И только потом, обратившись к слепому зеркалу, начала медленно расчесывать свои, слегка воющиеся каштановые волосы.
Вскоре взгляд ее затуманился, она потерла глаза, спина, казалось, разом потеряла твердость. Веронике почудилось, что она медленно, медленно растворяется, словно размазывает себя по всей комнате. В голове сами собой сложились слова:

А у танцовщицы горело платье.
Она была золотая, как жар-птица.
И такая прекрасная,
Что солнце расплакалось
и взяло ее в небо
прямо с концерта…

ГЛАВА 1
 Агент
Над православным храмом
Языческие облака.

И последняя попытка самоубийства не принесла ожидаемого результата, оставив во рту Вероники противный привкус и глупые перешептывания в прихожей.
 «Ну, всё. Здравствуй жизнь! Здравствуй психушка!» Сокрушенно вздохнула она, собирая в пучок влажные волосы. «И главное – ведь ничего не докажешь! Глупо! Надо было вешаться. Дура! Всегда же знала – не действуют на меня медикаменты, ну ни капельки!» Она откинулась на подушки, с досады укусив себя за руку.
В комнате было темно, тогда как за дверью горел свет и кипела жизнь.
«Слетелось воронье на падаль!»
Почувствовав в прихожей какое-то новое движение, Ника закрыла глаза, притворяясь уснувшей, и тут же дверь отворилась, и кто-то легкою и одновременно крадущейся походкой скользнул в комнату. Ника напряглась, вслушиваясь в какофонию чужого присутствия, и тут только до нее дошло, что перешептывание за дверью прекратилось. Слышалось, как досужим звоном падали капли из крана в ванной, где ее заставляли пить и пить воду, пока она не начинала захлебываться. Меж тем ночной гость молча возвышался над ней, терпеливо выжидая, когда больная соблаговолит выдать себя, открыв глаза.
«Господи, да кто же это? Артур? Но его не должно быть в городе. Врач? Не похоже –  этот бы в жизни не стал терять времени, выстаивая тут по стойке смирно. Но кто?» Ника, чуть-чуть, приоткрыла один глаз. Действительно, перед ней маячил угрюмый, неподвижный силуэт. Тусклый свет луны, проникающий в комнату через не зашторенное окно, не позволял как следует рассмотреть вошедшего, но она явственно видела руку, напряженно сжимающую нечто тонкое и слегка поблескивающее, точно стилет.
 «О боже! Он же псих! Маньяк!» Ника внутренне сжалась, собирая остаток сил. Силуэт оставался неподвижным. Она сглотнула, боясь пошевелиться и выдать себя тем самым с головой. Противненький холодок побежал вдоль по позвоночнику. Ника мысленно прочла «Отче наш» и вновь взглянула из-под опущенных ресниц. «Нет!!!» Она чуть не подскочила на месте. В левой руке маньяка, прямо над ее животом, нависало нечто, имеющее сходство с увесистым кирпичом. Ника напряглась, борясь с желанием завопить что есть силы, позвать на помощь, отпихнуть бандита и броситься к двери.
– Ну, долго будем комедию ломать? А, Вероника Сергеевна? Я ведь вижу, что вы не спите.
От неожиданности Ника открыла глаза и рывком села на кровати.
– Вот и умница. А то мне некогда,  – мужчина элегантно сбросил с кресла вещи, валяющиеся там как попало, удостоив внимания, лишь виды видавший черный пояс (не каратистский, а с резиночками для чулок) и сам уселся так, как будто намеревался провести здесь остаток жизни. –  Ну-с… приступим.
– Вы из милиции? – Ника зябко поежилась под влажным одеялом.
– Зачем же так сразу?! –  раздраженно вспылил незнакомец. –  Что я вам такого сделал? Смею спросить, что вы так меня обижаете? –  выговаривая это, незваный гость противно гнусавил и размахивал в воздухе предполагаемым орудием убийства. – Хотя может это оттого,  что вы не видите моего лица? –  Он пружинисто встал  и, подойдя к стене, щелкнул выключателем. Свет стегнул Нику по глазам, но она силой воли приказала себе не жмуриться, воткнув зрачки в незваного гостя.
Перед ней, нетерпеливо выстукивая каблуком незнакомый ритм, стоял достаточно элегантный мужчина лет тридцати-тридцати пяти, с тонкими и казалось, даже слегка подкрученными усиками, с роскошной, видимо, только что уложенной шевелюрой а-ля Штраус и карими, удивительно яркими и выразительными глазами. Изящную фигуру незнакомца облегал коричневый костюм чуть-чуть темнее его каштановых волос. Ника отметила, что его рубашка была не по моде сделана из тончайшего крепдешина, с той драгоценной желтизной, которую обычно оставляет проносившееся мимо время. Галстук соединял в себе цвет костюма, глаз, волос и рубашки, поблескивая, в свою очередь, янтарной застежкой.
– Але гоп! –  гость шутовски раскланялся и начал жеманно поворачиваться то одним, то другим боком так, словно выступал перед публикой. В руках его находилась толстая красная книга, которую Ника приняла, поначалу, за кирпич, призванный размозжить ей голову и блестящая длинная ручка, которая еще могла бы, с большой натяжкой, сыграть роль бандитского ножа.
– Ну что,  похож я на регулировщика движения? –  томно промурлыкал гость, отчего-то сделавшейся вдруг похожим на оперного Дон Жуана. Он продолжал самозабвенно вертеться и приплясывать на месте. –  Похож или не похож?
– Не очень, –  смущено призналась Ника.
– Но, меж тем, в какой-то мере я им и являюсь. Я обнаруживаю нужных мне людей и перераспределяю их силы и возможности. Но это уже философия. По сути дела я –рекламный агент, –  он вдруг перестал пританцовывать и остановившись, выразительно посмотрел ей в глаза. –  Надеюсь, вы не дрожите при одном упоминании о рекламе и не прогоните такого очаровательного мужчину как я?
– Мраморная плита с девизом: «Рекламных агентов просим не беспокоить ни-ког-да!» Работающая, так же, по принципу мухобойки –  еще у мастера, –  в тон гостю пошутила Вероника. Агент определенно ей  нравился, все неприятные мысли как рукой сняло. В присутствии этого вертлявого Дон Жуанчика, как она окрестила его раз и навсегда, Ника чувствовала себя необыкновенно легко. – Так что поторопитесь навязать мне ваше барахло, пока мои слуги не вооружились дубинками и дихлофосом, используемыми ими исключительно против вредных насекомых и не в меру навязчивых продавцов.
– О, это великолепно сударыня! Тем более что я именно то, что вам надо, –  расплылся в улыбке гость.
– Так вы предлагаете себя?! Ничего себе денек! Вы что же, зашли в первую попавшуюся открытую дверь и не поняли, что открыта она именно потому, что я неудачно пыталась отбиться от всего и рекламных вывертов, в частности? Или вы специализируетесь на умирающих  – типа предложения верной, то есть неоднократно используемой веревки, мыла, таблеток от жизни, белых тапочек, осинового кола, для близких и родственников счастливого покойничка, серебреной пули (антиквариат) для него же или еще чего-нибудь столь же нужного? –  Ника поежилась в мокрых простынях и, пошарив рукой по полу, с отвращением подняла затоптанный халат, тут же бросив его обратно.
– Дорогая моя! –  на мгновение лицо агента сделалось серьезным. –  Поверьте, что я отнюдь не случайный гость, мало того, меня и самого раздражает та фамильярность, с которой работают большинство торговых представителей. Кроме того, должен сразу же сказать, что я, ни в пример многим, уважаю желание клиента, покончить всяческие счеты с жизнью. Смерть, знаете ли, дело святое… М-да…  – он помолчал, вновь заняв полюбившееся кресло,  – но я считаю, что в некоторых, а тем более в вашем случае, это событие можно слегка отсрочить. Вам ведь, уважаемая Вероника Сергеевна, не в первой приходила в голову эта светлая мысль?
– Светлая? –  Ника с сомнением посмотрела, на этого рассуждающего о жизни и смерти бизнесменчика, с белыми нежными руками и ухоженными ногтями.
«Что он может знать об этом?»
– Я считаю себя не в праве судить о нравственной стороне дела… Клиент всегда прав, –  он откинулся в кресле и озорно глянул на притихшую слушательницу. –  Но вот вопрос  –  простите, ради чего? Во имя чего? Наконец –  кому эта смерть принесет хоть каплю пользы? Я понимаю, человек страхуется на огромную сумму денег, после подстраивает себе несчастный случай. Это ясно –  он хотя бы обеспечивает своих близких, благородное, в сущности, дело. А вы знаете, почем сейчас похоронить? У меня тут…  – он похлопал по красному переплету,  – все цены.
Ника отрицательно помотала головой и поднявшись с постели, начала одеваться, отмечая про себя, что агенту отнюдь не безразличны эти несложные действия «умирающей».
– Дорогая моя! Милая! Я спрашиваю –  ну неужели вы настолько не цените свою жизнь, чтобы расстаться с нею бесплатно, то есть не получив никакой компенсации от окружающих, за то что они сделали эту самую жизнь невыносимой? Наконец, лишив себя радости остаться в чьей-то памяти, как-то увековечив свое имя. Или…
– Короче –  что вам надо? –  Ника начала терять терпение.
– Мне? Позволю себе заметить –  вам! Вы говорите –  жизнь тускла и неинтересна. А что если я предложу вам прожить за тридцать дней двадцать-двадцать пять разных жизней от миллионерши до Папы Римского? Снова познать любовь, муки творчества, радость победы, покорение вершин? Получить «Оскара» и медаль «Матери героини»?! А? Хотите спасти человеческую жизнь? Можно несколько! Написать «Войну и мир», «Унесенные ветром»? Хотите быть сегодня Золушкой, а завтра королевой? Перевозить контрабандой зеленых попугаев и наркотики? Хотите умереть от смеха и пережить всех своих врагов? А? Ну, не молчите?! Сейчас или никогда?!
–  Ну, что именно вы предлагаете? – Ника была в замешательстве.
– Взгляните, –  агент, рассчитанным на эффект движением, распахнул книгу. На первой странице крупным округлым шрифтом было выведено объявление: «Фирме требуется шесть человек для испытания медицинских препаратов».
– О нет! –  Ника с отвращением отстранилась. –  Чтобы я после ваших лекарств коньки отбросила или стала дауном? Вот радость-то!
– Но, мадам! –  агент взял Нику под локоток и снова заглянул в глаза. –  Вы сами решили, что эта жизнь вам не нужна. Никто вас не тянул глотать некачественные таблетки. Я же могу вас заверить, что:
а) Ваши близкие или тот, кого вы сами назовете наследником, получит кругленькую сумму.
б) Сразу говорю, скучать вам не придется: Речь идет о наркотических препаратах, на короткий срок изменяющих сознание человека, только и всего.
Скажем, утром вам вкалывают вакцину с информацией о том, что вы Софи Лорен. И целый день вы  ходите, говорите, живете, одеваетесь как знаменитая актриса. Понимаете –  люди, тем более богатые люди, как правило, мало изобретательны, мы же даем им возможность пожить денек совершено другим человеком. Закомплексованный отбросит скованность и сделается душой общества, трусливый –  смелым, дурак –  умным. Лет через десять центры, оказывающие подобные услуги, будут процветать во всех странах мира. Программа подготовки идет полным ходом, и вы вполне могли бы поучаствовать в ней.
– Звучит заманчиво, но…
– Все равно мир не меняется и недели через две вы, наверняка, повторите попытку, но только совершено бесплатно. Я же…
– Хо-ро-шо, – Ника произнесла это слово по слогам, как бы впечатывая его в суетящегося гостя. –  Но вы должны дать мне клятву, что если я сойду с ума, вы позаботитесь о том, чтобы я не жила.
– Ну, разумеется! Как вы могли такое о нас подумать! – агент открыл нужную страницу и протянул новой клиентке, похожую на нож, ручку. –  Вы умрете. Фирма гарантирует, через месяц, точнее тридцать календарных дней. Обыкновенная передозировка. Но я обещаю, что это будет незабываемый месяц! А если, несмотря ни на что, вам удастся выжить, –  он картинно развел руками,  – тогда фирма выплатит вам в десять раз больше, проставленной внизу суммы. А с таким капитальцем, может, и желание жить появится. А нет, то и уйти можно будет со вкусом. Короче подписывайте, такой шанс не всякому выпадает.
– Кровью?! –  Ника потрогала действительно острый наконечник ручки. Вдруг ей захотелось покончить со всем этим разом, припомнился Артур с его вечными жалобами и обидами, суетящиеся рыбки, жадные цветы…
«Всё едино. Я не собираюсь больше жить, так почему же не уйти так? Пусть даже агент половину наврал, что же с того –  конец ведь один». Она подняла на искусителя сухие, словно лишенные самой способности плакать глаза. В этот момент с улицы донесся скрип тормозов и истошный женский вопль: «Не надо!», залаяла собака. Одновременно со странным треском, откупорились сразу же несколько окон, на лестнице застучали, зазвенели неровные чечетки шагов и тут же все стихло.
Ника тяжело нависала, над нервно покусывающим длинный ноготь, агентом. Словно мотылек, живьем приколотый к листу бумаги, мужчина извивался сейчас под пронзительным взглядом зеленых глаз. В одну секунду, ему вдруг сделалось неудобным находиться здесь, в этой комнате, рядом с этой жуткой женщиной… Кресло покрылось ухабами и вылезшие пружины впились в его холеное тело, ладони вспотели, а по позвоночнику вверх поползли холодные мурашки. Волосы на голове слегка зашевелились, будто сзади кто-то потрогал их мохнатой лапой, и несколько длинных волосков прилипли к вискам и потному лбу. Мужчина попытался снять щекочущий волос, но обкусанный ноготь царапнул веко. Суетным движением, опять и опять он хватал себя за лицо, не в силах оторвать взгляда от горящих глаз. Еще секунда, и к вящему ужасу, агент почувствовал, как что-то холодное и скользкое, подобно стеблю болотной травы, начало оплетать его ноги, ловко скользнув с мокрого пола под брючину. Свет померк и лишь немигающие угли глаз горели в ночи.

Ника вздохнула и, повернувшись к агенту спиной, выпустила его из своих невидимых когтей.
– Хорошо. Где подписать?
Мужчина поднялся на негнущихся ногах и, открыв книжку на нужной странице, подал ее с мешковатым поклоном. Ника развернулась к нему и опустив голову, так чтобы длинные неприбранные волосы закрывали верхнюю часть лица, ссутулив плечи, быстро поставила подпись.
– Вы-ы…  – впервые за годы работы голос перестал слушаться своего хозяина,  – теперь вы должны составить завещание, чтобы мы знали, как следует распорядиться деньгами,  – почти прошептал он, ненавидя себя за неуместную слабость.
– Когда я смогу получить деньги?
– Вы желаете наличкой?
– Да.
         – В профилактории, куда вы приедете, –  наконец агент сумел взять себя в руки, – мы должны быть уверены, что вы, извиняюсь, не сбежите со всей суммой. Вы получите деньги и тут же сможете переслать их почтой.
– Понятно.
– Как я уже говорил, если через тридцать дней вы не умрете, фирма выплатит вам в десять раз больше. И вы сможете расторгнуть или пролонгировать наш с вами контракт. Наш представитель заедет за вами завтра в двенадцать часов. Этого времени вам будет достаточно, для того, чтобы собраться? Если нужно, он отвезет вас в юридическую консультацию и нотариат для оформления бумаг. Вы же, наверное, пожелаете оставить завещание.
– Что я должна брать с собой?
– Все необходимое вы получите на месте, но если хотите… заключенный с вами контракт не возбраняет наличие у пациентов личных вещей, книг, фотографий, одежды…  – он примирительно развел руками. –  И не переживайте. Ваш выбор не хуже, а может быть даже лучше любого другого. Скоро подобное времяпрепровождение будет доступно лишь очень богатым людям, тогда как вы…  – он осекся внезапно, напоровшись на еще один жуткий взгляд.
– Спасибо. Я вас не задерживаю, – сквозь зубы процедила Ника.
Новая волна ужаса лишила агента дара речи
–… Вам еще что-то?!
– Не-ет!!! –  пятясь и мелко кланяясь, мужчина вышел из комнаты, как ему самому показалось, через закрытую дверь. Одним рывком он пересек прихожую и, выскочив на лестничную площадку, где на счастье, успел ухватиться руками за железные перила и осесть на ступеньки. Не успей агент проделать этого, перелетевшее через перила, его тело уже валялось бы внизу в блесках битого стекла. По непонятной причине его бросало поочередно то в жар, то в холод, сердце выбивало дробь.
 «Надо кончать с этой чертовой работой. Нет. Лучше уж просиживать штаны в конторе или попробовать возглавить бывшее Ольгино литературное агентство. Придумал же –  романтика, грань смерти, острые ощущения, неудавшиеся самоубийства, женщины способные на все…»
При мысли о женщинах его передернуло. От оставшейся за спиной квартиры, казалось, несло склепом. Опираясь одной рукой на перила, а другой словно придерживая разогнавшееся было сердце, агент побрел вниз, поздно заметив лежащую на ступеньках красную книгу с автографами самоубийц. Кряхтя, как старик (на самом деле Эрасту Павловичу едва минуло тридцать пять), он наклонился и, подняв увесистый том, поплелся к машине. Внизу ему сделалось совсем плохо и, не рассчитывая уже на собственные силы, агент, выйдя из колодезного двора, поймал тачку и отправился прямиком домой. Красная «девятка» осталась нести караул под Вероникиными окнами.

ГЛАВА 2
Актер
Художник ругает женщину
За то, что она меняется.

Это был настоящий срыв, если не сказать больше. Эраст Павлович, как его называли уже лет семь, был, что называется, актером от бога. Актером, который мог сыграть кого угодно и что угодно. Когда-то лицедейство было его профессией, каждый день на сцене он играл королей и шутов, ничтожных и великих. Играл, пока не перерос театр, до тех пор, пока театр не сделался для него маленьким. Тогда Эраст Павлович, или как его тогда называли, Константин, решил сделать театром весь мир, продолжая играть роли, предлагаемые ему самой жизнью.
Когда Костя играл женщину, окружающие видели в нем женщину – мужчины на перебой ухаживали за ним, а женщины поверяли самые свои интимные секреты. Когда он избирал для себя роль старика, он действительно старел! Лицо его еще вчера юное и привлекательное покрывалось морщинами, волосы теряли блеск, спина сгибалась, а ноги начинали трястись в коленках. Когда, он решался выбрать для себя образ человека другой национальности - его кожа изменяла цвет, глаза – разрез, он мог стать выше или ниже, изменить акцент и походку.
Уйдя из театра, Костя устроил себе настоящее испытание, отправившись в Японию одетый женщиной, и вернувшись, попал в малоприятную историю, о которой, впрочем, он не любил вспоминать.
С величайшим трудом выбравшись из заточения, Константин купил себе новые документы и сделался Эрастом Павловичем Малиновским. Новое имя требовало новой внешности, так из яркого блондина он сделался шатеном, теперь он предпочитал длинные тщательно уложенные волосы и тонкие щегольские усики. Безупречная фигура Эраста Павловича была неизменно обтянута дорогим костюмом, на пальцах посверкивали  сделанные на заказ перстни.
В таком виде бывший актер театра Фата-Моргана мог уже не покидать Петербург, опасаясь, что его опознают и заставят отвечать за давнишние проступки. Обворожительный Эраст  и не думал скрываться, и, бросив квартиру, некогда принадлежавшую Косте, сперва снял, а затем и купил для себя новое жилье.
По началу Эраст решил попробовать себя в качестве литературного агента в издательстве «Дар», где он быстро свыкся со своей новой ролью и приобрел интересные знакомства. Трудолюбивый и прекрасно умеющий убеждать, новый литературный агент творил чудеса, помогая выдвигаться одним писателям и отправляя в «черные списки» других. – Хотя, разве можно серьезно разжиться на издательском поприще? Разве что, отмывая деньги для бандитов.
Впрочем, не прошло и трех лет на агентском поприще, и Эраст понял, что дело, которым он занимается, уже не привлекает его с прежней силой. Издательство и литературное агентство работали как хорошо отлаженный механизм, так что Эрасту не оставалось ничего иного, как день за днем играть один и тот же уже, порядком, надоевший ему спектакль.
Эраст уже совсем загрустил, когда неожиданно на его горизонте появились люди, занимающиеся  более чем странным делом. Они набирали группы несостоявшихся самоубийц, с тем, чтобы испытывать на них психотропные препараты. С точки зрения морали, которой, впрочем, у Эраста никогда в жизни не было, все было чисто и гладко: «Суицидники часто повторяют свои попытки. Так почему не дать им возможность покончить с собой, что называется, с честью?» – вещал, отвечающий за эксперимент врач, Альфред Петрович Штокман, – творец дал человеку жизнь, а значит, теперь она находится в его исключительной собственности. – Поэтому грех толкать человека на самоубийство, грех предлагать здоровому и желающему жить человеку наркотики, но отчего не дать их тому, кто уже и сам решил, что жизнь ему не нужна?
Когда человек хочет убить себя, он делает это грубо и непрофессионально, допуская множество ошибок. Он недостаточно хорошо режет себе вены, выпав из окна дома, вполне может навернуться на дерево, и вместо того, чтобы разбиться, искалечиться и до конца жизни остаться инвалидом. Лекарства, которые вроде бы должны были вызвать неминуемое отравление и остановку сердца, на поверку, нередко, напрочь сжигают желудок и кишечник, так, что оставшийся в живых после этого человек, всю жизнь питается через катетер. – Словом сам по себе человек с трудом может покончить с собой, как правило, доставляя себе больше физических и нравственных страданий. – Нравственные мучения происходят так же оттого, что человек понимает, что давший ему жизнь господь, спросит, за несвоевременное возвращение. И это уже может быть посерьезнее, нежели те неприятности, из-за которых собственно человек и решил покончить с собой. Например, любой священник скажет вам, что самоубийцы не попадают в рай. А буддисты говорят, что в наказание за содеянное, они получат новую жизнь, еще хуже предыдущей. Если же человек убьет себя не сам, а ему в этом помогут – в чем же тут его грех? Но, если даже и допустить, что это тоже грех – остается светлая мысль, что родственники покойного будут обеспечены так как наша фирма платит деньги вперед».
Информацию о случаях суицида следовало получать в справочной «Скорой помощи», а так же в психиатров, курирующих своих пациентов. И те, и другие давно уже жили на зарплату от клиники, в которой теперь должен был работать бывший актер.
Новый бизнес очаровал впечатлительного Эраста уже потому, что общаясь с самоубийцами, он не уставал удивляться причинам, подтолкнувшим их к столь опрометчивому шагу. Сам Эраст обожал жизнь, и теперь смотрел широко открытыми глазами на людей, которые часто еще даже не начали жизнь, а уже мечтали с ней покончить.
«Я хочу забыться», - сказал однажды Эрасту пятнадцатилетний молодой человек, которого перед этим врачи откачали после слишком большой дозы героина. – «От чего забыться – тебе же еще и вспомнить-то нечего!» - Эраст не любил самоубийц, хотя и признавал их интересным для себя материалом. Кто его знает, что в следующий раз придется играть?..
Впрочем, он не собирался до конца жизни заниматься в этой криминальной клинике. Этого еще не хватало. Поэтому, покрутившись несколько лет среди врачей и их «подопытных кроликов», и увидев, все те диковины, которыми его могли удивить там, Эраст решил завязывать с опасным бизнесом. Поэтому на последок он придумал, как можно вырвать из проекта максимум денег, заранее выбрал себе новую внешность, заготовил необходимые документы, и ждал того часа, когда можно будет осуществить задуманное.
И тут точно снег на голову, на него обрушилась Вероника Шелест!

ГЛАВА 3
Где тонко, там и рвется
Когда я кричу, что хочу умереть,
исписанные листки на столе вопиют к жизни,
и я им уступаю.
Но Бог знает, как тяжелеет это согласие раз за разом.

 «Наверное, с самого рождения или даже раньше –  в недрах моей матери, я не хотела и боялась жить. – писала в своем дневнике Вероника Шелест, - в год это желание сделалось настолько невыносимым, что я начала задыхаться. Я представляла себе крошечных, голубых рыбок, беззаботно мелькающих в живом аквариуме моего тела, потом их становилось все больше и больше… Я еще не умела считать, но по тому, как отчаянно сопротивлялось мое детское тело этому рыбьему нашествию, понимала, что конец мой близок.
Иногда я подолгу наблюдала за рыбами внутри себя. Они были похожи на красно-голубых неончиков –  неуловимые как искры, вспыхивали рыбки в океане моего тела и тут же исчезали, не дав, как следует, полюбоваться своей красотою. Но период рыб был не долгим, и вскоре его почти полностью сменили прекрасные цветы –  белые и красные. Длинные и гибкие стебли которых, властно и печально проникали мне под кожу, чтобы путешествовать затем по кровеносным сосудам. Тогда мне было около пяти и меня, то и дело отвлекали на разные дошкольные занятия.
Самые незабываемые впечатления начались, когда мои питомцы придумали выпускать звездчатые, сочащиеся ядом иголки. Я то корчилась от боли, то впадала в прекрасное оцепенение, созерцая одной мне видимые ароматные лепестки.
Узнав о моих опытах, мама пришла в ужас, и наняла команду врачей, призванных отравить всех рыб и выдрать с корнем орхидеи. А папа потом долго сидел в детской около кровати с решеткой, сжимая мою руку, в своей теплой мягкой ладони и умолял, умолял не умирать.
Потому, как он смотрел на меня, я поняла, что он видит цветы и, скорее всего, страшно гордится такими моими успехами. Во всяком случае, он подарил мне Библию с запахом типографской краски и ладана.
Потом я узнала, что он тоже пытался покончить с собой, но что-то ему вечно мешало.

Вероника отложила в сторону уже изрядно потрепанный дневник в синей клеенчатой обложке.
– Итак –  всё. Жизнь как на ладони: живи –  не хочу. –  Правда перелистывала она ее, в данном случае, шиворот навыворот –  но так даже более эффектно. Она взяла со стола свежий номер рекламной газеты и принялась заворачивать в нее дневник. С шорохом вылетел и упал на пол желтый листок: «ФИРМЕ ТРЕБУЕТСЯ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК ДЛЯ…»
Ника улыбнулась этому нежданному напоминанию. Силы начали оставлять ее, уступая место ленивым воспоминаниям, тысячу первым разом зазвучал в голове давно разученный монолог, нет –  выстраданный стон, артиллерийское адажио внутренней войны.
«Не понимаю, как можно любить мужчину, который не в силах почувствовать и понять твой смертельно-превосходный танец?! Невыносимо –  женщина летит по сцене с выпученными от ужаса глазами, еще бы –  пронесет, не пронесет –  весь пол забросан ржавыми пружинами, заставлен острыми лыжными палками, усыпан битым стеклом и окружен колючей проволокой вперемешку с оголенными проводами. Но она все равно летит…
На туфельках нет каблучков обратного хода…

Мой любимый работает стриптизером в женском клубе. Он одевается в хвосты и цепочки, и заставляет весьма пожилых дам расстегивать их на себе, разглядывая припудренные уродства из-под полуопущенных век. В этот момент у него комок в горле и гусиная кожа. Я знаю. А ночью он кричит и всегда боится, что в один из дней напутает и явится к вампиршам в чулках и бантиках, да с ярко накрашенными губами, как одевается, когда исполняет программу в гей-клубе.
Скоро он уйдет от меня, потому что нам ни за что не прожить на наши гонорары. Быт настолько тяжел, что делить его с кем-то недопустимо. И еще потому, что кто-то там у него завелся. Я видела, как он прятал стимуляторы в круглую жестяную коробку из-под печенья. Он глотает их пачками и закапывает капли в глаза, по его же признанию, чтобы не видеть.
Вероника свернулась калачиком в пустой постели и со всей силой сдавила пальцами правую грудь, словно желая выжать из нее остаток жизненных сил. Боль донеслась откуда-то издалека.
– Скоро конец,  – подумала она, взглянув еще раз на портрет молодого человека с длинными почти белыми волосами. – Но ты этому будешь только рад…
               
Подписывая проклятый договор, Ника думала, что мысли и недавние переживания уже не дадут ей забыться сном до самого отъезда, но силы внезапно оставили ее, едва только захлопнулась входная дверь и она осталась совсем одна.  В этот момент, должно быть как защита от воспоминаний о недавней глупости, ее сознание отключилось от реальности, странным образом перенеся Веронику в предыдущий день:

– Плохо одно –  самоубийц у нас не жалуют,  – рассуждала Ника сама с собой, вертясь перед полуслепым зеркалом. – Найдется, конечно, пара-тройка романтически настроенных молодых людей, которые сочтут сей акт, по крайней мере, любопытным, но это совсем не то…
Вдруг подумалось, что возможно куда как лучше было бы, если бы ее кто-то убил. «Можно даже было бы оставить следы отчаянной борьбы. Мол, сопротивлялась до последнего, но… Бедная девочка!»
Идея казалась соблазнительной –  нанять киллера, расписать его действия, как мизансцену –  и вперед! Ника задрожала от восторга и, взяв с пианино фотографию Артура, стерла с нее пыль и, поцеловав в засаленные губы, поставила на место.
– От тебя, красавец мой, следует отказаться в первую очередь и не как-нибудь, а злобно, жестоко, с оскорблениями, чтобы и сунуться больше не смел.
Обидно. На Западе, когда женщина рожает, рядом с нею должен находиться муж, поддерживая ее, и все такое, а я, я ведь не рожать, а умирать, собралась и совсем одна!
Но с другой стороны это лучше, чем делать из Артурчика молодого вдовца. Зачем ему?.. Нет, свой последний танец смерти я станцую соло.
Вероника взяла тряпку и начала чисто автоматически стирать пыль с египетской статуэтки. Поймала какой-то странный ритмик в стиле Тома Уэйтса и, подчиняясь ему, продолжила кружить по квартире, остановившись лишь над постелью –  широким матрасом с четырьмя подушками, накрытыми сиреневой шелковой тканью –  декорация к танцу «Семи покрывал».
 «А если он не уйдет? Вдруг я буду недостаточно убедительной? –  неожиданно подумалось ей,  – или он побоится потерять меня? Или решится пожертвовать новой связью? Да мало ли?..
Воздух в комнате словно загустел, и нависал теперь туманным пологом, конкурируя с тюлевыми занавесками на окнах. С тихим шепотом зашевелились цветы на обоях и, извиваясь гибкими стеблями, потянулись к танцовщице, желая смять ее в своих холодных объятиях.
– Нет, не сейчас! Не здесь! – Ника резко встала и, накинув на плечи плащ, вылетела из комнаты. Цветы медленно и обиженно поползли на обычные свои места. Ника сунула ноги в туфли, вспоминая об отравленной игле из какого-то другого сна, слишком незначительной, чтобы справиться с ней, когда она в таком состоянии. Пожалуй, сейчас она с успехом выдержала бы целую игольницу или…
Она нажала кнопку лифта и, не дожидаясь его пришествия, побежала вниз по ступенькам. Проскочив, таким образом, парочку лестничных площадок, Ника вдруг услышала свист разрезаемого воздуха  и, заметив где-то над головой мгновенный всполох, инстинктивно отступила к окну. Великолепное, огромное стекло пролетело в метре от нее, со звоном расколовшись о металлические перила. На восьмом этаже запоздало завизжала женщина, словно только теперь заметившая пропажу.
 «Бедные кошки!» –  подумала Ника, созерцая стеклянные брызги на ступеньках. В парадняке жили сразу три кисы и один, весьма задрипанный, котик-гастроллер (прозванный так за то, что поочередно обходил все подъезды девятиэтажки). Не желая лишний раз рисковать на этой скользкости, Ника отправилась на площадку дожидаться лифта.
– Итак, перво-наперво, наезжаю на Артура, ой, покрутится он у меня, повертится, быстренько ноги сделает. И хорошо, – рассуждала она про себя,  – ему же есть куда уйти, и славно. Мое дело слегка подтолкнуть пинком под зад, чтобы обратно не потянуло. А то со мной он погибнет совсем. Прошли времена Ромео и Джульетты. И может быть, как раз сейчас мой милый, весь в цветах и блесках, трется об очередное обвислое тело, а сердце его замирает и падает, борясь с действием стимулятора.
Милый?! Никогда прежде я не называла его так. Что же произошло?

ГЛАВА 4
Путь 
Жизнь прошла
Пока клацали клавиши.

На следующий день Ника уже сидела в серенькой «Волге» и ела мороженое «трубочку».
Представителей фирмы приехало двое, и один тут же полез проверять красную тачку, на которой, с утра пораньше, отлеживались сразу три дворовые кошки. Не обнаружив никаких повреждений, он только руками мог разводить,  – мистика… Эраст ведь ясно сказал, что колымага у него не завелась, а сейчас все  о’кей. Не раздумывая, он отогнал машину в сторону ближайшей мастерской.
Выйдя из нотариальной конторы, где она написала завещание в пользу Артура Лациса и, все еще внутренне содрогаясь при одной мысли, что в этот-то раз все происходит как нельзя более серьезно,  Вероника попросила довести ее до Таврического сада, где ждал Артур.
Попрощались они, однако, как-то не так, суетно, то и дело, поглядывая на часы. На Суворовском ждала машина с водителем. И хотя договорились они на целый час свидания, она выдержала от силы тридцать пять минут, сорвавшись со скамеечки под раскидистой сиренью так стремительно, словно от этого зависела ее жизнь, а не наоборот.
Артур почему-то тоже волновался, путаясь и заикаясь, он говорил что-то о московском проекте, о приглашении сняться в пилотном выпуске эротического тележурнала. На фоне сирени он выглядел каким-то болезненно-бледным и хрупким. Ника слушала, думая о своем, невпопад задавая вопросы…
«Продался, продался, продался!..» гвоздилось у нее в голове. «Вот дурак-то, куда торопиться? Я умру – квартира все ему достанется!» О своих планах Вероника наплела, что будет работать в каком-то шоу. Разговор не клеился. Прощаясь, она заметила, что левое запястье Артура туго перевязано чистеньким бинтиком.
– Неудачно перекувырнулся,  – виновато улыбнулся он. –  То есть,  – Артур помотал головой,  – поцарапался…
– Береги себя, –  попросила Ника. Они поцеловались.
Когда она садилась в «Волгу», проклиная себя, на чем свет стоит, за нерешительность, трусость и неспособность оказать сопротивление, отказаться, заявить о своих правах, все равно –  деньги она пока не получила… мимо них проехала иномарка с открытым верхом, на заднем сидении которой, сидел Артур, его длинные, почти что белые волосы красиво развевались на ветру.

Всю дорогу она напряженно молчала, беспрестанно повторяя про себя, что ничего уже нельзя изменить и что она сама, мол, этого хотела. Но вместо покоя и уверенности, где-то глубоко внутри нее, поднимался отчаянным вихрем крик: «Что я тут делаю?! Не хочу!»
За окнами мелькали, плавно поворачиваясь, словно демонстрируя каждую свою изящную ветку березки, зеленели пухлые шары ив. Машина давно миновала черту города и ожидание сделалось еще тоскливее. Садики полные цветов и похожих на могилки детей ровных грядок, крохотное озерцо с деревянным мостиком, точно таким, с которого Ника и ее двоюродный брат, будучи детьми, ловили темных блестящих головастиков. Хорошенький оранжевый домик, весь в белых деревянных кружавчиках и с целым панно дикого винограда…
«Хочу туда, туда… спрятаться, скрыться… в пряничном домике, потеряться совсем, навсегда…»
Вероника с жалостью проводила глазами, убегающий от нее поселок и посмотрела на водителя. Молодой – лет двадцати пяти, с каштановыми прямыми, зализанными назад волосами. В стареньком, но еще вполне приличном пиджаке в крупную, нестерпимо яркую клетку, с заплатами на локтях, с золотым паркером в нагрудном кармане, и тонированных пляжных очках в белой оправе. На первый взгляд он не отличался богатырским сложением, но выглядел вполне здоровым и где-то даже по-своему привлекательным, как может быть привлекателен какой-то невиданный куст чертополоха, этакий деревенский полудурок, почему-то косящий под мафиози.
«Нет, с таким я не справлюсь. Будь на его месте тот вчерашний… и то вряд ли». Раздумывала  Ника. Перехватив ее взгляд, клетчатый улыбнулся и выразительно посмотрев на девушку поверх очков, положил руку ей на колено. Магнитофон ни с того, ни с сего разразился: «Ты скажи, ты скажи, чё те надо, чё те надо? Может дам, может дам, чо ты хош». Пассажирка вздрогнула  и проворчав что-то сквозь зубы, сбросила руку и уткнулась в окно. Музыка тотчас прекратилась.
Меж тем, машина поднырнула в зеленую арочку бывшего пионерского лагеря и, минуя аллейку с изуродованными статуями, символизирующими некогда счастливое детство, понеслась вверх по горке, странно напоминающей фонтан «Каскад». И притормозила около небольшого округлого павильончика, точно такого, какие в Таврическом садике используют под кафетерии, но только этот был открыт со всех сторон, как беседка. Машина противно пискнула, Ника подумала, что водитель, видя ее состояние, решил перехватить дорогой чашечку черного кофе  и, отстегнув ремень безопасности, достала из сумочки зеркальце.
Денек был действительно чудесным и если бы не тревожные мысли, Вероника могла бы наслаждаться им с самого утра, рассматривая поездку всего лишь как небольшое приключение. И правда –  стрихнин ее не берет, крысиный яд –  орешки, снотворное – так вообще –  ешь, не хочу. «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…». Вряд ли какая-нибудь другая импортная или отечественная отрава возьмет… Разве что курица с сальмонеллезом, но да она года три как мясо не употребляет.
Ника посмотрела на беседку и только теперь обнаружила в правом углу нечто весьма походившее на небольшой бар.
«Кто же интересно приезжает в такую даль, да еще и в стороне от дороги?» Она лениво потянулась и хотела было вылезти из машины, как вдруг заметила, что в кафе открылась крохотная боковая дверца, откуда вынырнул шустрый старичок и непрерывно кланяясь, побежал к ним навстречу. Водитель вышел из машины и Ника, ожидая приглашения, принялась разглядывать живописные окрестности.
Вокруг раскинулось огромное травяное море. Розовые иван-чаи, золотые одуванчики и зверобои,  синие люпины располагались цветными потоками, почти что нигде не смешиваясь, точно кто-то специально нарисовал их тут со всей гениальной дикостью и первозданностью.
«Вот сейчас бы и убежать,  – мелькнуло в голове у девушки, –  ну же, сейчас или никогда! Спрятаться в лагере, а потом…  – Она опустила стекло, впуская в салон машины жаркие ароматы лугов. –  Бежать, бежать…»  – стучало сердце.
В это время старичок и водитель пришли, видимо к какому-то соглашению, потому что клетчатый сел на свое место, а старикашка, с проворством козла скользнул к беседке и открыл обе створки двери. Ника еще не поняла, что происходит, когда машина сдвинулась с места и грузно въехала  в кафе, заняв его, наверное, полностью. Вероника открыла рот, еще не зная, обругать ли водилу за нахальную выходку или просто рассмеяться шутке, как вдруг машина, нимало не сбавляя скорости, проехала мимо пустого прилавка, и едва не свернув плетеный стул, вонзилась в противоположную стену.
Ника ахнула, последнее, что она видела, было окно с лугом, иван-чаем и горизонтом,  следующее мгновение по глазам рубануло  взорвавшееся солнце и тут же все исчезло.

ГЛАВА 5
Каменный мешок
Осторожно двери закрываются
До станции Рай поезд идет без остановок.      

Купол неба превратился в каменный мешок полутемного гаража. Клетчатый вышел из машины  и, обежав ее вокруг, открыл дверь перед очумевшей от последних впечатлений пассажиркой.
Беседка и старик привратник бесследно исчезли. Вокруг Ники и ее сопровождающего сновали мужчины и женщины в зеленых халатах, у раскрытой двери упитанная повариха орала на водителя «Рафика» привезшего ей негодный товар.
 – Ты что, Колян, совсем ополоумел?! – набросился неизвестно откуда, вынырнувший мужичок в телогрейке, на Вероникиного водителя. –  Забыл –  пациентов через главный вход! Вот я тебя не пущаю и все! Катись, куда знаешь! А катиться то, милок, и не куда, через стойку бара, сам знаешь, обратного хода нет. А ворота давно заперты. Так что сам решай, как с начальством опосля такого косяка разговаривать станешь! –  он сверкнул очками в сторону ничего не понимающей Ники и, вопреки ожиданию, скользнул в подвальное окошко, скатившись вниз по конвейеру.
– Не обращайте внимания Вероника Сергеевна, Михалыч вечно чудит! Но вы действительно будете жить в главном корпусе, как королева и всего этого убожества видеть не должны. Это я так… хотел, чтобы вы отвлеклись немного от мрачных мыслей. А то – красивая женщина, а сидите, ни жива, ни мертва…  – Он замялся,  – а вообще, что греха таить, люблю, знаете ли через зеркальные врата… Так их у нас прозвали. Я и сторожу сказал, что вы моя сестра, а то бы ни за что не пустил. Мне лично здесь больше нравится –  там…  – он махнул рукой. –  Ну ладно, пошли.
Около мусорных бачков они повернули налево, и клетчатый открыл перед Никой небольшую дверку с номером пятнадцать.
–  Прошу. Я вот что подумал –  не надо тебе, вот так, сразу же и к врачам. Время есть, посидим в подсобке, чайку попьем. А то обидно, право. Я четвертый год здесь работаю,  – он покопался в изрядно оттопыренных карманах и, достав оттуда связку ключей, открыл дверь в совсем крохотную комнатку. – Проходи. Ничего, если на «ты»?
Вероника села на предложенное ей креслице,  куда водитель перед этим положил старый свитер. На столе стояли две пепельницы, доверху заполненные окурками, а на стене висело круглое радио, как в довоенное время. Справа возвышалась какая-то машина, больше похожая на мусоропровод, и для усиления сходства выкрашенная в зеленую мерзкую краску. Ника поставила сумку у ног и посмотрела на кастрюлю с водой, куда рачительный хозяин опустил до этого кипятильник.
– Контракты заключать, говорят – рожей не вышел. А отвезти, привезти…. так народ либо перепуган до смерти, либо нажравшийся, либо вообще не въезжает, на каком он свете после… ну сама понимаешь, чего, – он убрал окурки, смахнув пепел и пыль со стола прямо на пол.
– А в главный корпус вас что, не пускают? –  осмелилась вставить словечко Ника, обиженная за сравнение с мышью.
– Что? Не пускают?! Да кто меня, скажи на милость, удержит –  если приспичит? Но только ты же сама меня не признаешь. Вот как. А ходить, чтоб каждый раз знакомиться с одной и той же бабой, как с новой, это уж!!! – клетчатый выразительно развел руками. –  Я ведь романтик – цветы, конфеты, кино, мороженное, а только потом… А тут… какое к черту потом. Я вот, перед тобою тут распинаюсь. А завтра ты уж другая, и меня ни в зуб ногой не узнаешь. Так что же –  опять каторга? Снова на «вы», опять извините, позвольте. У-у-у… понаделают принцесс, графинь всяких –  не сунешься. Я бы не ходил, да бабы все, как назло, красавицы, вроде тебя. Эраст перед отпуском чисто метет, у начальства выслужиться хочет, у него, что ни привод –  то супер модель. И чего это вам –  красивейшим, можно сказать, бабам, на свете-то не живется?! А?!
Вероника молчала, не зная, что ответить, в голове роились тысячи мыслей.
«Эраст –  наверное, вчерашний агент. Ну, да Бог с ним. Главное, вот же шанс, может быть последний, в этой дурацкой, но такой ценной сейчас жизни! Бежать! Сейчас! Никто не знает, что придурок уже привез меня. Ударить по голове, спрятаться, дождаться ночи или забраться в одну из машин, чтобы потом…».
– Ты, я вижу, не веселая, – заметил клетчатый. – Ну, если подумать, знай я, что..,  – он махнул рукой и поспешил выключить кипятильник. – Между прочим, я тоже рискую, приводя тебя сюда, – он насыпал заварку прямо в красные пластмассовые кружки, извлеченные тут же из ящика стола, залив кипятком. –  Пей. Или может тебе не чайку, а чего покрепче? Будешь?
Ника отрицательно помотала головой, хлебнув из чашки. Внутри у нее все оцепенело до такой степени, что она совсем не почувствовала жара, хотя от кружки поднимался пар.
 – Ты зайдешь ко мне? –  спросила она каким-то не своим, словно состарившимся в миг голосом.
– Конечно. А может, меня и самого еще сошлют на опыты, тогда вообще рядышком будем. Меня, между прочим, Николаем зовут, – он протянул руку.
 «Нет, ты не рожей не вышел, а манерами. Болван, – отметила про себя Ника,  – Кто же даме первым руку подает?!» –  она, нехотя, дотронулась до протянутых пальцев.
Лампа дневного света то и дело нервно вздрагивала, причиняя боль глазам. Вероника огляделась, выискивая чего-нибудь тяжеленького для Коляновой головы, но как назло ничего не было.
– Ну, ладно, пора уже,  – водитель взглянул на часы. –  Пойдем.
– Не-ет, –  Ника вцепилась руками в засаленные подлокотники.
– Чего нет? Пойдем, говорю. Время уже…
– Не пойду! –  ее трясло, перед глазами поплыли противные круги, в носу защипало, как после стакана газировки.
 – Слушай –  не дури! –  он взял Веронику за плечи и с силой тряхнул. –  Пошли говорю, пошли! –  шипел сквозь зубы Николай.
– Не пойду, –  в тон ему процедила Ника, сознавая всю тщетность своего предприятия.
– Ну, сука! –  Колян размахнулся и звонко ударил Веронику по щеке.
Ополоумев от боли и унижения, она зарычала, и укусила мужика за запястье.
– У-у-у, дрянь!!! –  второй удар еще сильнее первого, пришелся по левой щеке, резко повернув голову, в шее что-то хрустнуло и тут же все исчезло.

ГЛАВА 6
Нравится –  не нравится. Спи моя красавица
Всех нас клинит.
Осиновый кол торчит из гроба.
Ведьма хохочет пол ночи –
У нее сердце справа.

 «Сколько возможности погибнуть в театре. Меня всегда привлекали эффектные сцены, массовые казни, картины с описанием пыток и, обязательно, пышные похороны. Мое лицо на черной с золотом бархатной подушке,  должно особенно хорошо смотреться в окружении белых лилий. Музыка Генделя и красивые слова… наслоение кадра… компьютерная графика… Я столько раз представляла себе это!»
Вероника повернулась на другой бок, сон не шел, а вместе с ним запаздывала и сама смерть.
«Мне хотелось бы облить себя чем-нибудь горючим, и пропылать весь Курехинский…  – но название произведения выскочило из памяти, а мысли все долбили и долбили, увлекая за собой, не давая желанного покоя. –  Сдерживает как раз то, что похороны с урной смотрятся куда хуже, нежели с прекрасным, как драгоценная статуя, трупом. А это печально…
Расстраивает также и то, станут ли мои похороны событием или меня, попросту, зароют втихую –  я-то, все едино, ничего не увижу».
Зазвонил телефон. Чуть неуверенным, от непрестанного вранья голосом, Артур говорил о том, что задерживается на какой-то крутой ночной съемке.
– А разве ты звонишь не для того, чтобы вызвать меня? –  вопрос со стороны Вероники совершенно законный –  берут-то дуэт именно ради нее. Сегодняшняя халтура на одного –  исключение, лишь подтверждающее правило –  это ведь она –  Ника –  прозванная, в танцевальной тусовке, «крылатой» –  все подстроила. Договорилась так, что вызвали одного Артура. Но он не знает…
– Нет, извини, им нужны только мужчины…
– Хорошо. Когда вернешься? –  Вероника тоскливо разглядывала себя в зеркале. Голова уже занята другим, каково это –  умереть от ревности? Белое лицо… пронизывающий тишину метроном. Величественный прекрасный спектакль.
– Завтра утром буду как штык. Не сердись. Я люблю тебя.
– Я тебя тоже.
Гудки –  короткие и удивительно громкие зазвучали прямо у уха. –  Нет меня, нет меня, нет меня…
– Он изменяет мне,  – подумала Ника,  – ну что ж… к лучшему… Теперь в этом мире меня уже совсем ничего не держит.
Она вздохнула  и, раскинув руки, как для полета, ушла в долгий черный сон.

***
– Вероника Сергеевна очнитесь, проснитесь, прошу вас, вот так, откройте глаза, прошу вас, откройте глаза –  вам снится дурной сон. Вероника…
 «Артур, Колян, Эраст?» Ника притворно застонала, пытаясь перевернуться на другой бок и, одновременно, прислушиваясь к малейшему звуку, способному, хоть в какой-то мере, объяснить, где она находится. «Итак: Я подписала контракт, водитель ударил меня, я потеряла сознание. –  Что это –  сон? И может ли быть, на самом деле такое? Чтобы машина въезжала в прозрачную беседку, через которую запросто просматривался горизонт, поля иван-чая, и оказывалась, на заднем дворе черт знает чего? Чтобы фирма набирала себе сотрудников из числа самоубийц? Да, объявления я видела, но чтобы на дом… Невероятно. И потом, пусть даже я истеричка и самоубийца, но откуда он знал, когда именно нужно приходить? Нет. Такого быть не может.
Стоп! Я же травилась. А значит, вероятнее всего, что якобы происходящее со мной после, на самом деле, было сном. Тогда все понятно –  я в больнице и сейчас рядом со мной врач. Да. Именно так.
Ника открыла глаза и оглядела большую белую комнату. Наверное, даже, слишком белую и большую, потому что она не сразу сумела разглядеть границу, отделяющую стену от потолка.
– Ну, слава богу! Как вы себя чувствуете?
– Спасибо…  – Вероника села. Перед нею стоял полный мужчина, блондин с мягкими, слегка женскими чертами лица с прозрачным пенсне на носу.
– Очнулись. Ну и чудненько. Прелесненько. Головка не кружится?
– Я в больнице? –  Ника запоздало сообразила, что могла бы и не спрашивать, все и так было яснее ясного. Ее внимание привлекли два стеклянных двухэтажных столика с подвесными стеклянными каплями и золотыми колокольчиками. На первый взгляд, оба столика были абсолютно одинаковыми, но, присмотревшись, она увидела, что тот, что слева, чуть-чуть отливал темным, вероятно в стекло, из которого он был сделан, включили какой-то сплав. «Дурная кровь» почему-то подумалось Веронике.
– Это наши дружочки и дружочки наших пациентов, – перехватил ее взгляд толстяк. – Это, например, «Моцарт»,  – он катнул правый столик, отчего колокольчики на нем нежно запели. –  На процедурах он будет от вас справа  – как, ангел хранитель. Хи-хи… Добрый гений. Амрита –  роса алхимиков. Вы понимаете меня, моя дорогая? С помощью этой самой росы, мы, скромняги от медицины, превращаем Золушек в принцесс, приносим цветные сны и приоткрываем дверцу невиданным прежде райским наслаждениям, невинным золотым видениям самого Данте…
– Мне у него больше нравится описание ада.
– О-о-о, я напал, так сказать, на знатока!.. чудненько… Признаться, «Моцарт» так велик, что ничто не сокроется, не останется незадействованным, не озаренным, так сказать, его гением… Слева же нас ждет…
– «Сальери», –  к своему неудовольствию, Ника уже поняла, что контракт ей не приснился.
– Вот именно! Я вижу, что мы найдем общий язык, –  доктор толкнул второй столик и тот поплыл, оглашая комнату погребальным звоном. Бом-бом…  – Не правда ли, великолепное зрелище,  – толстячок смахнул слезу, вытекшую из-под пенсне. –  Но эти звуки вы слышите в первый и, я надеюсь, в последний раз, моя милая, ибо скорбная песнь его несет смерть, –  он постоял какое-то время с величественно поднятой рукой, точно внимая одному ему слышному аккорду Танатоса, в то время как Ника начала подуставать от всей этой помпезности.
– Итак. Приступим, – неожиданно голос толстяка сделался грубее, он сел за стол и жестом указал на беленький и, как показалось танцовщице, слишком маленький стульчик пациента. –  Итак, меня зовут Альфред Петрович, вы – Вероника Сергеевна Шелест. Двадцать восемь лет, место рождения – Петербург, то есть Ленинград.
Ника послушно слезла с каталки и, не найдя своей правой туфли, подошла к столу босяком.
– Вы достаточно хорошо чувствуете себя, для того чтобы поехать с нашим представителем на телеграф и отправить причитающиеся вам деньги?
 «Деньги,  – запоздалым эхом пронеслось в ее голове. –  Все пропало, подписано, скреплено…»
– Я посоветовал бы вам относиться ко всему проще. Во всяком случае, не следует так волноваться, кстати, подобные обмороки случались с вами и прежде?
«Ни фига себе обморочек?! Тебе бы такие! –  чуть было не вырвалось у Ники, но она вовремя сдержала себя. –  Ведь если Колян ничего не сказал, значит, есть хотя бы слабый шанс, при встрече, попытаться шантажировать его на предмет вызволения из этой морилки. Он сам сказал, что приходит в главный корпус! Хотя, он же не знает, выдам я его или нет, и может,  специально, целый месяц носа сюда не совать».
– Ну, так что же? –  нетерпеливый вопрос Альфреда вырвал Нику из раздумий.
– Что? Обмороки? Были, конечно, были! –  она отвернулась, боясь выдать нечаянную радость. –  Обмороки,  по-моему, это здорово! Мы с девчонками еще в школе запирались в туалете, и давили друг дружке на сонные артерии…  –  она запнулась и затравленно посмотрела на врача, как бы смущаясь нечаянно вылетевшим признаниям. 
–  Серьезно?! Ну, это же хорошо, моя дорогая! Вот видите,  –  по лицу Альфреда растянулась чеширская улыбка. –  Я сразу понял, что мы в сами одного поля ягоды. Вот увидите, вам у нас так понравится! –  он поднялся и, подойдя к «Моцарту», принялся поигрывать стеклянными слезинками. –  Надеюсь,  у вас нет аллергических реакций на лекарства? Если есть… –  он взял с верхней полочки, не замеченный Никой ранее, шприц.
–  Но вы же сказали… телеграф…
–  Да, да… конечно,  –  он кивнул на тонкую, почти незаметную иголочку,  – снадобье имеет медленное действие.
– Но, я не хотела бы так сразу, и потом, что если для меня все начнется раньше? –  она поднялась, осознавая всю бесполезность попыток избежать экзекуции, и попятилась к двери. –  Мне бы хотелось иметь трезвую голову, по крайней мере, на тот момент, когда я буду переводить деньги.
–  О, не волнуйтесь, с головушкой как раз все будет в порядке, – мягко ступая, толстячок продолжал надвигаться. –  Так аллергийки, значится, не наблюдали? Чудненько.
Ника толкнула спиной дверь, еще, еще раз. Безрезультатно. –  Слезы застили свет.
– А если все-таки…
Она вздрогнула, ощущая на своей руке холодные пальцы врача, и в следующее мгновение что-то больно кольнуло в шею. –  Не-е-т! –  Ника дернулась, но тяжелое тело плотно прижало ее, в спину впилась круглая дверная ручка…
– Только шевельнись, моя умница,  – как в полусне услышала она мурлыкающий голос. –  Я тебе личико порежу от уха до уха.
Вероника замерла, уставившись в тоненькую полоску, разделяющую стену и потолок.
– Ну, вот и все, хорошая девочка, –  объятия разжались, и Ника, не удержавшись, скользнула на пол. –  Водичка в графине справа от вас. В девять ужин, прошу не опаздывать. Ваша комната номер тринадцать, это во втором крыле. Провожатого зовут, Виктор Евгеньевич, он ожидает за дверью и отведет вас в бухгалтерию и затем в поселок.  Там есть телеграф, – его тон и манера разговаривать, снова сделались подчеркнуто официальными. –  А с завтрашнего дня мы начнем новую жизнь.
Ника тяжело поднялась, считая аудиенцию завершенной.
–… Да, чуть не забыл. Если вы вдруг случайно у нас потеряетесь, ну, мало ли, так учтите, что повторное лекарство следует принять в полночь, в противном случае…  – он брезгливо поморщился. –  Я не хотел бы лично найти вас после этого. Такие мучения, ой… кровь превращается… синяки, язвы… брр… будет обидно видеть изуродованной такую очаровательную леди.
Вошедший санитар почти, что волоком вытащил Нику из приемной  и, кивнув для порядка врачу, мол, –  не впервой –  управимся, закрыл дверь.

ГЛАВА 7 
День первый
Всех нас клинит.
Осиновый кол торчит из гроба.
Ведьма хохочет пол ночи –
У нее сердце справа.

Утро. Белый храм санатория, как его окрестили богатые приезжие, светится на солнце так, что больно смотреть. В маленьком неподвижном озерце у мраморного крылечка со спящими львами отражается передняя часть фасада. С нее рабочие в серо-серебряных комбинезонах только что убрали охранные прозрачные щиты. Точно лепестки гигантского цветка опускаются они на лебедках до самого газона, где на специальных асфальтированных дорожках ждут их бесшумные и проворные молодые люди. Тихо.  Не слышно ни одного звука. Еще бы! Шутка сказать, кто занимает лучшие комнаты над озерцом, и каких это стоит денег…
Ах, бесценные волшебные источники, целебные мощи, погребки с их непревзойденными винами, теми самыми, по которым Квентин Мирр предлагал в своей «Всемирии», изучать историю, начиная с раннего христианства и заканчивая коллекциями лучших в Каркасоне и Тулузе виноделов.  Ванны египетских фараонов, специально выписанные из Испании быки и матадоры, индийские танцовщицы… Словом, все чудеса, описанные на глянцевых страницах каталогов.
Рабочие опускают последний лист, и он сверкает на солнце изумительными гранями чешского стекла.
– Великолепное зрелище! Неправда ли, мадамэ? –  невольно вырывается у старичка в широкой белой панаме и шортах с двумя рядами пуговиц из слоновой кости. –  Каждый день смотрю, и всякий раз изумляюсь, как ловко это у них получается, у шельмецов. Так держать!
– По мне так было бы эффектнее, если бы эту процедуру проделывали машины. Рраз. И все. В голосе, раздавшемся из соседнего шезлонга, звучала все пожирающая лень. Молодая дама досадовала на своего собеседника из-за того, что старикашка повторял одно и тоже каждое утро, по всей видимости, нисколько не догадываясь о том, что его оппонентом неизменно оказывалась одна, и только одна Лариса, у которой единственной в этом райском месте хватает терпения разговаривать с этим старым козлом. Она отвернулась и начала смотреть, как официанты выставляли на полянке зонтики и стулья.
– Доброе утро! –  подошедший мужчина –  загорелый блондин в светлых шортах и совершенно белой, легкой футболке, поклонился старичку, которого все считали то ли генералом, то ли еще кем-то в тот же роде.
– … Утреннее солнце –  лучшее солнце. Вы уже купались?
– Нет, –  молодая дама окинула мужчину  томным взглядом из-под темных очков и опустила лямки купальника. –  Отчего бы вам Боррис, не сесть сегодня за наш столик? А? Я слышала, что ваш сосед вчера уехал.
– Срочная телеграмма. Что-то с фабрикой, –  он попытался увильнуть, изящно переведя разговор в другое русло.
– Так как насчет моего прредложения? А-а-а? –  было заметно, что Лариса в жизни не общалась с более красивым и ладным мужчиной. Тонкие черты лица, выразительные глаза, под почти сросшимися у переносицы бровями, говорили о породе. Длинные светлые волосы зажаты по обыкновению в хвост, гибкое, очень загорелое тело, выдавало если ни гимнаста, то, во всяком случае, человека проводившего немало времени в бассейне и спортзале.
 «Как он танцует...» припомнила Лариса Николаевна и, как бы не замечая, запрокинув голову, начала поглаживать свою шею.
– Простите, но сегодня  обещал… ну, в общем, непременно, в другой раз мы посидим вместе, может вечерком за бокальчиком вина?
– Вечерром? Ладно. Но почему бы вам, все же, не перебраться за наш столик? –  настаивала Лариса. – Или правду говорят, что вы ждете, когда место Вальдемара займет новенькая, как там ее?
– Как же – Генриетта Мюэ, –  оживился генерал. Рубашка на нем распахнулась, обнажая цыплячью грудь с рядком выпирающих ребер. Было заметно, что старый вояка безумно любит это одряхлевшее тело, обнажаясь подобным образом при каждом удобном случае.
– Мюэ? Она что, француженка? –  недовольно поежилась Лариса.
– Ее отец был консулом в Советском Союзе, а мама –  дочь моего друга, русская. Я Генриетту вот с такого возраста знаю, –  он погладил ладонью, скошенную у шезлонга, травку. –  А вот, кстати, и она, –  генерал поднялся в сторону главного корпуса, откуда уже летела ему навстречу очаровательная шатенка в легком, сиреневом платье.
– Как я рада увидеть знакомое лицо! Вы давно здесь? Один? С семьей? –  Начала она забрасывать старичка вопросами.
– Один. Один. Как перст один.  Maine familie ist niht schon! Maine familie ist schleht! Черт, весь дойч из головы вылетел. Им все заграницу подавай, а я и тут в ванне золотой покупаюсь, косточки разомну. М-да. Кстати –  ты обратила внимание на мою кожу? Ладно, после. Хочу представить тебе моих друзей. Э-э-э… как вас там?
– Борис Крымов –  бизнесмен, –  галантно поклонился блондин, приложившись к сиреневому ноготку Генриетты.
– Лариса, –  не вставая, бросила бизнес-леди, окидывая новоприбывшую оценивающим взглядом.
– Лариса Николаевна, генеральный директор фирмы по изготовлению женского белья. Она модельер и, если я не ошибаюсь, немножко визажист, –  дополнил Борис. С видом кота,  дорвавшегося до сметаны, он пожирал глазами тоненькую фигурку Генриетты Мюэ.
 «Какой красавчик. Где-то я его определенно встречала», –  подумала она, невольно краснея под пылкими взорами Бориса и опуская глаза. Взгляд ее тут же остановился на туго перевязанном запястье Крымова.
– Забыла спросить, что с вашей клешней Боренька? –  перехватила взгляд Генриетты Лариса. –  Неужели все-таки потянули на тренажере?
– Представьте себе, – кивнул головой красавец. –  Тот зеленый, ну… у душевой. Взялся я, значит, как обычно, так, потом добавил веса, потом еще…  – рассказывая, он быстро проделывал движения руками над головой, словно опуская невидимый рычаг. Его сильные, но отнюдь не бугристые руки напрягались, как от большой нагрузки и, тут же, опускались спокойные и расслабленные. От таких упражнений бинтик чуть слез, и взору Генриетты открылся свежий красноватый шрам, тянувшейся вдоль запястья.
«О боже! Он же пытался… – женщина посмотрела на Бориса с сочувствием и, одновременно, с нежностью. –  Надо быть очень внимательной, внешность так обманчива, а он, может быть, познал горе, разочарование… Что это –  неудача в любви? Навряд ли. Бизнес? Но тогда бы он не был здесь, или просто скука? –  На какое-то мгновение ей показалось, что она знает Крымова. –  Да, знает, давно, быть может, с прошлой жизни. Она никогда не испытывала ничего подобного.
Над парком пролился мелодичный звон, и Генриетта с трудом заставила себя отвести взгляд от злополучной руки.
«Знаю, знаю, знаю!!!» Без устали звучало в ней.
– Ну, вот и завтрак поспел, –  генерал благодушно потер ладонью живот, отчего его легкая рубашка каким-то непостижимым образом сорвалась с плеч, выставив на всеобщее обозрение покрытое ровным загаром, без единого волоска тело.
 «Знаю,  – еще раз сказала сама себе Генриетта и тут же возразила,  – откуда?»
– Вы случайно не отдыхали в прошлом году в Болгарии? –  спросила она, вглядываясь в, казалось, безупречные черты Крымова и заранее зная, что нет. –  Или может, мы виделись…  – она чуть нахмурила лоб, подбирая слова.
– Возможно, в одном из питерских ночных клубов?  – Борис галантно подал руку, Генриетте, якобы по рассеянности, не замечая призывных взглядов Ларисы.
– Ах, нет, быть может ресторан?.. –  мечтательно произнесла Генриетта, чуть растягивая слова.
По аллейкам к главному корпусу медленно подтягивались парочки.
 «Быть не может, чтобы я забыла такого красивого мужика!» Мюэ с интересом осматривала аккуратненькие беседки, перед некоторыми из которых поблескивали маленькие фонтанчики.
Высокие раскидистые деревья, название которых она знала, но давно позабыла, росли в два ряда, хитроумно соединяясь наверху кронами. Эти тенистые аллейки назывались здесь туннелями любви. Они сходились и вновь разбегались в разные стороны живым лабиринтом, то и дело, открывая взорам отдыхающих статую золотого амура, хорошенький гротик, с бегущим по камушкам ручейком, аккуратненькую пещерку с ложем из живых цветов и комплектом свечей, которыми, правда, редко пользовались.
Всё в этом парке дышало покоем и желанным одиночеством. Китайские беседки и, исписанная самыми фантастическими стихами, скамья юного Вертера, алтарь Изиды и скромная могилка поэтессы, умершей на этом самом месте от любовного перенапряжения (смерть довольно-таки странная для женщины, вызывала неизменные двусмысленные шутки со стороны отдыхающих), и завещавшей организовать на этом самом месте санаторий.
Украшения парка, со всеми полагающимися к ним легендами и преданиями, постоянно менялись, радуя завсегдатаев, любящих спозаранку отправляться бродить по запутанным туннелям, с целью отыскать, по их же признаниям, «чего-нибудь новенького». Считалось особенно почетным обнаружить  только что возникшую достопримечательность, и первым рассказать о ней за завтраком. Потому, многие из отдыхающих неоднократно пытались подкупить персонал. Но те никогда не уступали, блюдя честь и репутацию санатория. Обо всем этом Генриетта читала или слышала от мужа еще дома. – « Может быть, это даже и лучше, что я здесь одна», – подумала она, невольно бросив взгляд на красавца Бориса, идущего рядом.
После завтрака, генерал и злая на весь мир Лариса пошли играть в бильярд, в то время, как Генриетта с ее новым знакомым отправилась в аквапарк, находящийся западнее главного корпуса.
– Этой ночью я хотел бы предложить вам погулять с фонарем по лабиринтам, это так романтично,  – понизив голос до ощущения бархатистости, предложил Крымов. –  Я открыл там такую пещерку…  – последние слова он произнес настолько тихо и таинственно, что Генриетте пришлось коснуться щекой его губ.
– Да? Почему бы и нет…
Он поцеловал ее, нежно прижимая к себе. Лямки ее купальника были все еще влажными, и крупная капля текла по спине вниз, все больше воспринимая температуру тела, и, наконец, сделалась уже совершенно неощутимой.
– Итак. Во сколько вам назначил доктор?
– В семь, –  тело ее чуть дрожало, как это бывало всегда на первых свиданиях, и, одновременно, Мюэ была готова поклясться, что знает каждое прикосновение Бориса, все, что он делает, как делает, и что еще только собирается предпринять. Наваждение…
– В таком случае, я жду вас в восемь у статуи Афродиты. Вы придете? До двенадцати у нас будет четыре часа самых…  – он опять тихо заурчал, касаясь губами ее слишком чувствительного ушка.
«Да. В полночь я должна быть в своей комнате,  – подумала Генриетта,  – будет звонить муж. Но откуда Борис может это знать?!» Она слегка отстранилась от настойчивого красавца. –  Почему вы сказали до двенадцати?
– Просто так положено, –  он пожал плечами. –  Я даже не задумывался. Правило, для всех одно правило.
– А что, в полночь устраивается проверка? Или в парк выпускают собак? Или? – внезапно она почувствовала сильную  головную боль и тут же изменила дыхание, концентрируя энергию на кончиках больших пальцев, как учил ее, хорошо разбирающийся в восточной медицине отец. После чего боль утихла, и в голове прояснилось.
– А черт их знает, что они там делают? – удивленно почесал в затылке Борис, дернув при этом длиннющий хвост. –  Я даже не думал выяснять. Хотя, мы взрослые люди и двенадцать часов не время…
Вдруг его качнуло, черты лица сделались неподвижными как маска, он побледнел, с трудом удерживая себя в вертикальном положении.
– О боже! Что с вами?! –  Генриетта обняла Бориса и помогла ему усесться. –  Должно быть вы перекупались? Позвать доктора?
– Не надо. Благодарю. Уже прошло, – он тяжело дышал, часто хватая ртом воздух.
– Я думаю, вам следует отдохнуть у себя, –  участливо предложила она.
– Пожалуй, да. Простите Генриетта, мне очень стыдно, но это солнце!.. Вчера…  – он махнул рукой. –  Но я не уйду, пока вы не пообещаете посетить в восемь часов статую Афродиты.
– Хорошо. Но в полночь я должна быть в своей комнате.
– Да. Конечно, – он лукаво подмигнул Мюэ  и, щелкнув пальцами, подозвал юношу с подносом полным красных бокалов с зонтиками.
Распрощавшись до вечера с Борисом, Генриетта отправилась, было к себе, но  у крыльца подол ее платья зацепился за ветку розового куста. Оказавшийся поблизости очаровательный молодой человек поспешил на помощь, и вскоре они уж пили прохладное сухое вино в тени маленького гротика. Генриетта любовалась блеском текущего среди фиалок ручейка, и мир казался ей милым и легкомысленным.

Рано и, как считалось всеми кроме нее, удачно выйдя замуж, приблизительно раз в год она отправлялась в какое-нибудь турне совсем одна. Муж поощрял стремление супруги к новым впечатлениям, доподлинно зная, что все новое  в ее глазах быстро приобретает устойчивую форму обыденного и вскоре настолько надоедает, что она бежит назад к нему, чтобы тешить себя и его кратковременным приливом нежности и семейного счастья.
Сейчас Генриетта ликовала, мысли о злосчастном Борисе сменились чередой легкомысленных фантазий, Андрей был остроумен и романтичен. Вместе они отправились в небольшой ресторанчик, где ее новый знакомый чувствовал себя как дома, и они протанцевали до полседьмого, пропустив обед.
Генриетте нравилось в нем все. Его длинные, до плеч, темные волосы, хрупкая юношеская фигурка. Правда, Андрей слегка хромал, но это нисколько, однако, не мешало ему танцевать, делая прикосновения молодого человека трогательными и какими-то двусмысленными… Прекрасно осознавая, что этому новому увлечению не суждено продлиться и до конца недели, красавица Мюэ отдавалась ему полностью, без умолку болтая, и разглядывая редких посетителей.
В половине седьмого они поднялись из-за столика, и Андрей довел ее до кабинета врача, который (о, неожиданный сюрприз) оказался ее давним знакомым, и, естественно не преминул тут же напроситься на встречу завтра после пяти, и только после этого отпустил ее, к поджидающему у дверей Андрею.
В этот же день Генриетта посетила презентацию новой летней коллекции одежды известного модельера, где приобрела три платья с вышивками бисером и кружевными шлейфами, одно с меховым манто, и заказала еще по собственному вкусу.
От свидания с Борисом пришлось отказаться, сообщив ему об этом запиской, так как генерал устраивал нечто вроде праздника, в честь вновь прибывшей Мюэ, уклониться от которого не представлялось возможным.
Праздник, вопреки ожиданиям, прошел весело и, слегка подвыпивший генерал, превосходно вальсировал, а тощая и плоская как доска бизнес-леди Ирина, как представил ее Андрей, рассказывала никому неизвестные анекдоты.
Правда, к всеобщему разочарованию, в середине вечера слуга в вишневой униформе принес ей телеграмму, прочитав которую рассказчица побледнела, но, справившись с нахлынувшими чувствами, взяла себя в руки и извинившись, покинула общество.
Без пятнадцати двенадцать собравшиеся начали расходиться по своим корпусам и комнатам. Симпатичный молодой человек в той же форме, что и посыльный, вызвался проводить Генриетту до  апартаментов, так как приезжая еще плохо ориентировалась в планировке санатория.
Куда-то исчез Андрей, отчего Мюэ чувствовала себя уязвленной и обиженной самовольством молодого человека.
Оказавшись в своей комнате номер тринадцать, Генриетта услышала бой часов и блаженно повалилась на кровать, даже не скинув туфли. Глаза ее закрылись, как бы сами собой. В воздухе звучала неизвестно откуда прилетевшая музыка, женщина задремала.

ГЛАВА 8
Двенадцать часов
На белой груди раскрыл бутон черный мак.
Странно это – не страшно.

Она открыла глаза и, тут же, обнаружила сидящего рядом Альфреда Петровича в больничном халате.
– Нет, нет… не поднимайтесь Вероника Сергеевна. Отдыхайте. Вам будет легче отвечать на мои вопросики, если вы расслабитесь.
«Вероника? –  припомнилось давно забытое имя,  – Вероника или Генриетта? Кто же я? Генриетта или Вероника?»
За каждым из этих имен стояла целая история, целая, пусть сравнительно небольшая, но, прожитая ею жизнь. Ника помнила отца и мужа Генриетты, любимую куклу Светлану, которую она укачивала, напевая ей колыбельную из «Гусарской баллады»: «Спи моя Светлана, спи, как я спала…», помнила, когда спустя шесть месяцев после свадьбы почувствовала в себе присутствие иной, новой жизни. Помнила, как потеряла еще не рожденное и такое дорогое ей существо… Помнила…
Но и Генриетта знала Нику, и могла без труда описать заваленную пыльными книгами, увешенную веерами, шляпками и сухими букетами комнату. Она помнила последнюю встречу с Артуром, его бледность и бинтик на левом запястье. Две жизни существовали в ее памяти как бы параллельно, хотя одной из них, на поверку, было всего несколько часов, а вторая…
Но были и различия –  Генриетта, например, познакомилась с Борисом Крымовым только что и заметила шрам на руке, лишь догадываясь о его происхождении, в то время, как Ника знала своего Артура несколько лет, и теперь с легкостью сопоставив две, пока враждебные друг другу памяти, поняла, что произошло с ее любимым в действительности, и как он тут оказался!
Доктор сидел на краешке кровати, взволнованно обтирая сопревший лоб. Из его ушей болтались проводки наушников. Другие проводки присосались к голове Ники, два по вискам, один в центре лба и еще один где-то на темечке, под волосами.
– Я доволен вами Вероника Сергеевна. Вы необыкновенно сильная женщина! Это… это чудесно! Вы просто феномен! Вы даже сами не понимаете, как много уже делаете для нас…  – Альфред Петрович щелкнул выключателем, свисающим с его белого одеяния, как безвременно увядший бутончик, после чего освободил Веронику от проводков. –  Мои молодые коллеги, наблюдающие за вами в течение дня, уверяют, что вы самостоятельно дошли до болевого барьера и, даже, чуть было, не вспомнили!.. Ну, ладно. Я, наверное, сумбурен, но все же, как ваши впечатления, дорогая? С этого момента все ваши тончайшие духовные проявления будут фиксироваться и перерабатываться с той тщательностью, с какой не делалось у нас никогда прежде, и если все пойдет как надо, уже через неделю, я сумею ходатайствовать перед начальством об увеличении вашего гонорара.
При упоминании о деньгах Ника усмехнулась и Альфред Петрович, приняв это за добрый знак, расплылся в широчайшей из возможных кошачьих улыбок.
– Первым делом, я хотела бы сама задать вам ряд вопросов, –  быстро выбросила Вероника, воспользовавшись паузой в речи врача. Всё существо ее было поделено на две части, с той лишь разницей, что теперь первая половина Вероники –  Вера –  была капризна и чрезвычайно обижена на то, что лекарства заставили ее позабыть самою себя и быть кем-то другим, тогда как вторая –  Ника –  готова была взорваться от распирающего ее любопытства. Схватка длилась несколько секунд и, вскоре, любознательная часть Вероники одержала победу со счетом один: ноль.
– Итак. Я хотела бы понять, что вы такое со мной делали? Для чего? И кто те люди? Они все, что, тоже в качестве подопытных кроликов или нет?
От такого обилия вопросов Альфред Петрович подскочил на месте и, снова, усевшись, задрал ногу на ногу. Так что из под брючины выглянул полосатый и, как показалось Нике, несколько застенчивый носок.
– Хорошо! Здорово! Эта реакция мне нравится! Вы умная, очень умная женщина, – он подумал, покручивая длинный проводок. –  Чудненько. Чудесненько. С чего же начать? В это раз мы дали вам совсем простенькую «масочку». Так сказать, для ознакомления… приобретения опыта.
– Понятно, –  остановила разглагольствования Ника, только сейчас заметив, что ее туфли, в которых она завалилась спать, теперь аккуратно жмутся друг к дружке под кроватью, а на сгибе руки появился след от укола. –  Скажите, а почему я все помню? Или это тоже часть эксперимента? А те люди –  они тоже помнят меня? И как же тогда завтра… или?…
– Вариантов много, –  отмахнулся врач  и, отойдя к окну, налил два стакана воды из прозрачного, такого же пузатого, как и он сам, графинчика на столике, и почти что вальсируя, подошел к постели пациентки. –  Дело в том кто наш заказчик. Сегодня вы были нежной, ах, очень нежной соблазнительной леди, богатой, почти что свободной и в меру беззаботной –  неплохое сочетание. Мы добавили почти стертые переживания, но только для того, чтобы вам было легче поверить в реальность происходящего, муж –  с моей точки зрения, не нужный, но традиционный элемент –  джентльменский, то есть набора леди. Потому что, в противном случае, пришлось бы городить поклонников, любовников…  – он махнул рукой, словно отгоняя вертящийся перед глазами легион, похожих  на надоедливую мошкару альфонсиков-вампирчиков. А не дать понятия о мужчинах, и это с вашей-то красотой… мадам…Тогда придется признать, что вы любите… хи-хи… женщин…  – он прикрыл рот двумя пальцами и поиграл белесыми ресницами. Такой тип личности, так сказать –  тип Генриетты Мюэ может быть интересен для деловых женщин, живущих в диком напряжении и, между нами девочками, просто не способных расслабиться, не то что…
– Понятно. Но там я знакомилась с людьми, они что же…
– Некоторые из них примеряют «маску» подобно вам, мы подбираем группки, все персонажи которых подходят друг дружке по историческим эпохам, в которых они себя ощущают, по социальному статусу и так далее. Потом, знакомства в «Садах Амура» нужны для…
– Сводничества, шантажа…  – Ника поднялась  и, оправив платье, прошлась по комнате. Под ногами растекался темно-зеленый ковер с ворсом, подобным шкуре какого-то северного монстрика, ступни в нем так и тонули. Мебель в номере была выдержана в одном стиле –  полированный платяной шкаф у дверей –  напротив кровати, трельяж с зеркалами и очаровательными маленькими шкатулочками, коробочками с кремами и прочей косметикой. На сервировочном столике, у окна, находилась ваза с фруктами и графинчик, который Ника увидела еще лежа на кровати. Тумбочка, по-видимому, заменяла письменный стол,  находясь слева от кровати в изголовье, ящичек в ней был приоткрыт, и из него торчала синенькая тетрадка сорок восемь листов.
«Дневник!» Пронеслось у нее в голове. Правда, ни один нормальный человек его в жизни бы так не назвал… скорее уж литературными опытами…
– Что же вы приуныли Вероника Сергеевна? –  участливо загнусавил доктор. –  Выдумываете право –  шантаж… Знаете, сколько к нему готовиться?! Хотя… в планах, конечно… врать не буду… Вы, живой останетесь –  идите к нам работать. Ладно? А идея проста, предположим, две очень богатые семьи желают породниться детьми. Ну вот, соглашение подписано, пока малютки еще улюлюкаются в кроватках, потом, до восемнадцати, они друг о друге слыхом не слыхивали. И вот пришло оно…
– Что оно?
– Свадьбо! –  Альфред Петрович сделал круглые глаза. –  И не в том дело, что они, что делать друг с другом не знают. Это сейчас даже в школах проходят, а только тяжко так без любви, без дружбы.
А вы делаете им по укольчику, и молодые грезят, что они влюблены друг в друга?!
– Ну да. К тому времени в их сознании уже романтическая история произошла. Ну и все такое…
– Класс!
– А вы думали! –  он подбоченился. –  Препараты бывают одноразовые и на много дней –  на случай, если наши друзья собираются куда-нибудь надолго. Но вы пока будете пробовать всего и понемножку.
– Хорошо. А как же… вот там все люди, то есть «маски», были обеспеченными сильными, а психологи говорят, что скажем, женщины, занимающие руководящие должности, якобы предпочитают подчиняться в постели, вплоть до мазохизма и наоборот. Словом, подобное к противоположному.
– Да, да. Кто-то попробует себя в роли нищего, кто-то… да скоро вы и сами все увидите.
Закрыв за доктором дверь, Ника не сразу легла спать. Прежде всего, она осмотрела все предложенные ей платья в шкафу, найдя половину из них безвкусными и, выбросив их прямо на пол, мол, прислуга уберет.
– Что-то еще завтра будет? Что-то случится? –  хотелось найти Артура и поговорить с ним, но Ника понятия не имела, где именно его поселили, и не хотела раньше времени вызвать неудовольствие персонала. По большому счету, идея пожить чужими жизнями была ей любопытна, опасность смертельного исхода тоже не пугала, но вот сам факт, что твое тело отдано, как бы напрокат, и кто-то, но только не ты может  заставить его чувствовать, хотеть не того, что ей –  Веронике нужно самой, а что кому-то там будет угодно… Эта мысль ела ее, как ржа.
За окном висела растущая луна. Ап… И ее место заняла Большая Медведица, в то время как луну, наверное, выключили.
«Любопытно было бы засечь переход от одного «я» к другому», подумала Ника и, тут же, ее потянуло прилечь. Она тяжело качнулась от окна, пятясь, пятясь, пятясь…
Как вдруг, вместо звездного неба напротив нее оказалась она сама, все в том же длинном платье. Свое лицо казалось чужим. Незнакомка уходила, уходила, уходила по черно-бархатным небесам. Вероника коснулась спинки кровати, как вдруг, женщина за окном сбросила легкий наряд, сверкнув белизной тела. Почти, что падая от усталости и пережитых чудес, Ника повторила движения своего двойника, но та уже скрылась в глубинах  неба, девушка измождено упала на кровать и тут же уснула.
ГЛАВА 9 
День второй
Под черным плащом
Нету права на песню.
Я годовщину свою отмечу.

Будильник не прозвонил, но Алла Александровна услышала, звон похожий на трубный глас, как выразился однажды ее десятилетний племянник, гостивший в Москве по случаю зимних каникул и внесший жуткий кавардак в деловое расписание любимой тети.
– Да заткнись ты! Проклятый! –  застонала Алла и хлопнула ладонью по пустой тумбочке. –  Вот те раз. Промазала! – от такой нежданной неудачи она приподнялась на локтях и распахнула пошире глаза, вероятно для того, чтобы они уже не закрылись за это утро.
В углу на тумбочке будильника действительно не оказалось, мало этого –  тумбочка была другой – не стеклянной, сквозь прозрачные дверца которой так легко было обычно находить сигареты, а деревянной, полированной. Напротив кровати возвышался такого же цвета шкаф, дальше поблескивал трельяж со всякой парфюмерной дрянью. Алла Александровна чувствовала себя потрепанной и разбитой, а именно в такие дни она не выносила чужеродные косметические запахи, предпочитая один раз избранные средства.
Она поднялась и, открыв входную дверь, обнаружила крошечную прихожую и дверцу в ванную. Вздохнув с облегчением, она включила душ и, убедившись в его непогрешимости (Алла Александровна ненавидела, когда техника начинала проявлять своевольство), влезла в ванну. Десять минут под контрастным душем хватило для того, чтобы снова почувствовать себя в форме. Конечно на полочках в виде розово-голубых ракушек, хватало импортных  пенящихся и ароматических добавок, для любителей понежиться в водичке. Но тридцатипятилетняя бизнес-вумэн всем лоханям на свете, включая, сделавшуюся вновь модной золотую ванну, предпочитала жесткий поток душа, направленного сверху или снизу, в зависимости от настроения.
В комнате зазвенел телефон, и Алла, не вытираясь, выскочила и на ходу сняла трубку. Голос звонившей медсестры показался ей поначалу знакомым, пока она не сообразила, что все эти барышни, говорящие так, словно во рту у них веками копился неизжеванный до нужной кондиции пластилин, были похожи друг на дружку.
Сверив записи в своем ежедневнике с расписанием врача, Алла Александровна назначила время и тут же повесила трубку. Конференция, ради которой она приехала, должна была состояться только завтра, а до этого времени следовало перезнакомиться или возобновить отношения с уже приехавшими промышленниками, банкирами и, главное, с их женами. Надо признаться, что женщин Алла Александровна терпеть не могла, предпочитая вести дела с мужчинами и управляя целым заводом, который она, заручившись поддержкой свыше, а так же западными инвестициями, подняла три года назад из состояния полного упадка.
Но женщины, женщины играли в судьбах ее партнеров далеко не последние роли, поэтому, наша бизнес-леди, преодолевая годами копившееся отвращение, посещала собрания феминисток, а так же платила гипнотизеру и психоаналитику, последний лечил ее от синдрома «конфликта с матерью». С матерью –  этой развеселой рыжей бестией, которой, по слухам, было пятнадцать лет отроду, когда она принесла в подоле будущего директора завода и, тут же, скрылась в неизвестном направлении. Так что Аллу растил дед –  ветеран всего на свете, не допускавший к воспитанию внучки ни одной бабы и ничего не рассказывающий о своей беспутной дочери.
Бизнес-леди не верила в умные речи психа, имеющего неистребимую склонность к анализу, но аккуратно переводила на его счет деньги, раз и навсегда поставив себе за правило доводить до конца любое начатое дело, тем более, напрямую, как выяснилось, относящееся к ее бизнесу.
Первая половина дня прошла довольно скучно. Алла Александровна позавтракала и минут десять посидела у врача, получив добро на все интересующие ее процедуры. Выходя из главного корпуса, она заметила за деревьями, ветки которых переплетались, создавая нечто вроде зеленого коридора, сына своей соседки по даче. Стройный и не лишенный привлекательности юноша работал то ли режиссером телевидения, толи тележурналистом. Эдик казался ей излишне женоподобным, хотя походку его и портила врожденная хромота, на всякий случай она укрылась от неприятной встречи в уютной беседке.
– Добрый день! –  раздался за спиной звонкий женский голос и Алла Александровна, вздрогнув от неожиданности, обернулась, ругая себя при этом за проявленную несдержанность.
– Здравствуйте, –  машинально отозвалась она. Сидящая в глубине беседки, коротко подстриженная женщина не была ей знакома.
– Меня зовут Малышева Лариса Николаевна –  фабрика дамского белья в Минске, –  представилась она, жестом приглашая Аллу Александровну присесть рядом на скамейку. – Прошу прощения, что я так сразу, но списки приглашенных, находятся на центральном компьютере в главном корпусе, там же можно найти краткое досье с фотографией. Кстати, в жизни вы куда привлекательнее. Как вы считаете, Алла Александровна, могли бы мы с вами обговорить кое-какие идеи? Скажем, вот в том очаровательном ресторанчике, за стаканчиком «Каберне» или еще чего-нибудь в этом же роде?
В ресторане «Парадиз» играл оркестр, состоящий из пары скрипачек, виолончелиста и пианиста. Алла Александровна поминутно изумлялась мягкости и неспешности в манере новой знакомой вести дела. За какие-нибудь тридцать минут они полакомились устрицами с авокадо и пришли к ряду соглашений в обычные дни, достававшиеся директору завода немалой кровью. Выпив за успех, Лариса Николаевна потащила ее на просмотр летней коллекции платья, демонстрирующейся в павильоне правее главного корпуса.
Но едва обе дамы оказались перед стеклянными дверьми выставочного зала, как за их спинами раздалась траурная музыка, и, вскоре, по аллейке со статуями Венеры  и Сатурна потекли похороны. Впереди процессии, чудом разместившейся в зеленом коридоре, ехал катафалк, запряженный небольшой черной лошадкой с серебряным султаном на голове, в открытом гробу лежала женщина.
– О боже! Ирина! –  вырвалось у Ларисы Николаевны,  и она, тут же, прикрыв ладонью рот, шагнула по направлению к процессии. – Да, она возглавляла какую-то фирму, в спешке я не разобрала, что там такое… Вчера пришло сообщение, что предприятие лопнуло, и она, будто бы, сама находится под судом. 
– Да, была телеграмма,  – не понимая, откуда у нее могла появиться подобная информация, глухо подтвердила Алла Александровна. –  Она что… сама?!
– А то кто же?! Дура – двое детей! –  досадливо сплюнула Лариса, тут только заметив, что ее собеседница сидит на земле, судорожно обхватив колени руками.
Гостиничные слуги немедленно отнесли, внезапно потерявшую сознание даму к ней в комнату. Вскоре явился и доктор. Приведя в чувство больную, он принялся, было, расспрашивать ее о случившемся, но после двух-трех вопросов все спокойствие его, как рукой сняло. Альфред Петрович несколько раз пробежался по комнате, то и дело, бросая на пациентку тревожные взгляды  и, наконец, взяв на пробу немного крови из пальца больной, скрылся за дверью.
– Странный он у вас какой-то, –  пожаловалась Алла Александровна, не отходившей от нее ни на шаг, фабрикантше. –  Я понимаю, что ничего страшного, но хоть бы успокоительного дал…
– Да что он такое себе позволяет! –  взорвалась Лариса Николаевна. –  Ему деньги платят, пусть делает свое дело, а с пробирочками и сестрички справятся, –  с этими словами она фурией вылетела на коридор и, вскоре, вернулась с сильно упирающимся эскулапом. – Послушайте, милейший,  – произнесла бизнес-леди своим хорошо поставленным, металлическим голосом. – Либо бери деньги и лечи мою подругу, либо,  – она покрутила перед носом изумленного и ни на шутку напуганного врача увесистым и совсем не дамским пистолетом,  – либо я скажу, что ты пытался меня изнасиловать. Понял!?
– Я… да… я… не по этой части,  – оправдывался доктор, глаза которого сделались круглее стекол в его пенсне.
– Еще минута и ты будешь вообще не при делах! – еле сдерживая смех, прошипела Лариса Николаевна.
– Но откуда? Откуда у вас оружие? –  неумело переводя разговор, на другую тему, лепетал Альфред Петрович.
– Я вот тебя сейчас пристрелю, а мой телохранитель в саду этом говеном закопает, –  пообещала дама. –  А ну, быстро гони успокоительное!
– Ну, ей нельзя! –  не унимался доктор. –  Лицо его сделалось совсем красным и пенсне запотело.
– Это еще почему?! – Алла Александровна аж села, на кровати.
– Быстрро, –  Лариса Николаевна толкнула его к телефону, и сама набрала номер. –  Живо. Башку снесу!
Все еще удивляясь, и продолжая коситься, на направленное на него черное дуло, Альфред Петрович попросил в трубку прислать все необходимое в тринадцатую комнату. Через минуту шприц с лекарством уже оказался в умелых руках фабрикантши.
– Ну, вот и все. А ты боялся, –  дружелюбно, но тяжело похлопывая заложника по пухлым щекам, Лариса Николаевна профессионально сделала инъекцию, и посмотрела на Аллу Александровну с нескрываемой приязнью. –  Спасибо подружка, а то я тут совсем закисла –  всё «извините», да «что угодно» –  ни какой жизни. Дома. Дома на фотомоделях душу отведешь –  и то ладно, а тут,  – она брезгливо повела плечами,  – болото! Опереться можно на что? Физику-то помнишь? Опереться можно на то… что…  – она развернулась, сделав подножку, ничего не подозревающему врачу, и села на него. – Опереться можно только на то, что оказывает сопротивление! Ну что, родной мой, пошли-ка пить шампанское! А?! Я сегодня добрая.
– Но больная… доза… переливание…  – попытался протестовать толстяк.
– Ну что ты там бормочешь, придурок? Больную твою нужно в покое оставить. Или не знаешь? Пойдем милый, выпьем, да возляжем, – она обхватила жирную докторскую шею рукой, слегка придавив при этом кадык.
– Да вы… да вы взбесились,  – пробулькал он, покрываясь потом.
– А ну не квакай, а то я тебя прямо тут.
Алле надоело наблюдать за перебранкой, и она закрыла глаза.
Сначала ей снились, разбегающиеся во все стороны, зеленые аллейки со страшно изуродованными пионерскими скульптурами, потом по всем зеленым коридорчикам, как из всех щелей заструились похороны.… Впереди каждой процессии несли по гробу, где среди блестящего белого атласа и цветов возлежали покойники.
Алла поднялась на цыпочки и увидела в первом из них длинноволосого блондина, с перерезанными на руках венами, лицо мужчины показалось ей знакомым. Во втором гробу лежала, связанная по рукам и ногам лямками купальника, Лариса, казалось, что она еще жива, и от этого делалось страшно. В третьем покоилась сама Алла, только в каком-то удивительном сиреневом платье и с открытыми, точно от удивления глазами. В четвертом, Алла Александровна поднялась еще выше и полетела… В четвертом, по-турецки сидела Ира –  бизнес-леди. И веселила, не в меру разгулявшуюся процессию, анекдотами.
Стоп! Я уже видела это! –  сказала себе Алла и немедленно проснулась. В комнате на этот раз не было ни души. –  Черт возьми, во сне мне это приснилось что ли? Да, Ира такая ж приглашенная, как и я, и Лариса, значит, ее данные можно получить в том же компьютере, но я же еще не ходила и не выясняла. Откуда? –  она мысленно припомнила всю информацию, собранную ей о конференции. Кот наплакал. И уж точно, что никаких портретов. –  Наваждение… И платье. Странное сиреневое, совершенно немыслимое платье, которое казалось почему-то знакомым. Может действительно, справиться на компьютере или у врача, как-никак он мой одноклассник и должен… должен сделать что-нибудь для своей Генриетты,  – как-то само собой вырвалось у нее. – Черт! Черт! Черт! –  это еще что за бред! –  она поднялась и села у зеркала. Перед глазами поплыли несвязанные между собой картинки. Блондин в гробу –  он же в аквапарке –  красивый, очень загорелый, по виду спортсмен. Интересно, есть тут такой мужик или нет? Вообще, как тут насчет мужского пола? Возможно, я уже видела его мельком –  в ресторанчике или в парке, быть может он музыкант или, скорее, танцор… да танцовщик в эротическом шоу. Вот где я его видела! Потому и помню, как он выглядит в плавках –  таких серебряных, куда дамы из зала суют мятые доллары. Женщины спереди, мужики сзади. Ему плохо. Поэтому он покупает капли для глаз –  чтобы не видеть, а недавно порезал вены на левой руке… Бедный Артур… Артур?!
В ту же секунду она ощутила бесшумный взрыв. Перед глазами пронеслась белая молния. Женщина закричала, в мгновение ока, потеряв опору,  одновременно в комнату ворвались белые безликие существа.
Ника чувствовала, что внутри нее разорвалась граната, и теперь три зеркала отражали три ее чуть измененных лица, она хотела закричать об этом своем открытии, но тут же все пожрала пустота.

ГЛАВА 10   
Когда улетают женщины
Человек умер в бесконечном тоннеле,
Смерть с душой за пазухой
Не находит двери.

«Боль. Какая она сейчас сильная?.. Какая она вообще бывает: ноющая, резкая, колющая, давящая, изнуряющая, сильная, мелкая, нетерпимая, приятная…
Пожалуй, за исключением последней, я обречена переживать их все сразу. Иногда, весь мир видится мне одной сплошной раной. Боль, как суть жизни, боль, как мироощущение и ощущение себя. Мне больно –  значит, я еще жива.
Здоровый человек не знает, где у него печень и селезенка, без анатомического атласа он заблудится в лабиринте кровеносных сосудов, костей и сухожилий, но так и не сможет самостоятельно, пользуясь исключительно собственными нервными клетками, определить местоположение почек и надпочечников, тем более постичь их функциональное различие. Всё это доступно лишь ориентирующемуся в городе собственного тела, следующему за маяком боли. Боль бывает еще…»
Вероника чувствовала, как, где-то там, незнакомые ей люди пытались вернуть к жизни ее беззащитное тело.
«Ну и пусть,  – решила она в очередной раз, проваливаясь в нечто,  – не надо было покупать –  теперь это их проблема. Пускай помучаются».
Ника летела себе, подгоняемая горячим ветром, так, что дух захватывало. «Вперед! Только вперед! Ради бога еще выше… туда, где не властны расчетливые и жестокие люди, где хрупкие женщины не казнят себя, оплакивая руины воздушных замков…»
Мир закружился, подобный гигантскому, праздничному волчку, он летел и летел, сверкая разноцветными огнями, изгибаясь горами, поблескивая чистыми озерами и оперением райских птиц. Пока все эти чудеса не вытянулись, сначала в длинные-предлинные полосы, а потом и вовсе исчезли, оставив один лишь белый цвет.
– Свободна! –  простонала Ника и, тут же, вновь стала самой собой. –  Белый цвет. Да. Один только белый цвет, –  вздохнув, констатировала она. –  Хотя нет. Вот тут, прямо над головой, побелочка  явно не была бы лишней, и тут, и тут. Свиньи! На что только они деньги тратят?! В парке от чудес деваться некуда –  просто черт ногу сломит, а у себя потолок побелить руки не доходят. Эх, зря я умерла! –  с этими словами душа Вероники оттолкнулась от потолка, и плавно полетела над операционным столом, вокруг которого стояли и сидели четверо мужчин в белых халатах. Поначалу, Ника не могла заставить себя посмотреть на стол, но любопытство оказалось сильнее страха, тем более что никаких жутких хирургических ламп в пределах досягаемости не наблюдалось, а значит, ничего страшного там и не происходило.
Однако смотреть на себя, мирно лежащую на жестком, высоком столе, оказалось занятием сверх меры скучным, и бывшая танцовщица переключила внимание на оживленно беседующих между собой мужчин. Двое, из которых, были рыжими, коротко остриженными близнецами с лошадиными мордами. Жирдяй, похожий на «крестного отца» из какого-то дешевого гангстерского фильма и кабана одновременно, с такими же рыжими, редкими волосиками на голове, как и у его молодых сотрудников, что выдавало их родственную связь, последним был пресловутый Альфред Петрович.
– Не понимаю,  – гремел рыжий толстяк в точно таком же пенсне, в каком эскулап принимал Нику первый раз. –  Не понимаю, как Эраст мог законтрактить в один день людей, близко знакомых друг с другом, мало того –  любовников?! Бред какой-то!
– Не обижайте Эрастика. Как-никак он лучший из наших поставщиков. А промахи, ну, с кем не бывает? Вы лучше посмотрите на это дело с другой стороны, –  вступился за агента пританцовывающий на месте Альфред. Его красное лицо блестело каплями пота, отчего душа Ники ощущала великий соблазн выпорхнуть в ближайшую форточку, что она не преминула бы немедленно исполнить, не затрагивай разговор еще живого Артура.
– Как вы собираетесь, интересно знать, это использовать? –  Жирдяй кивнул в сторону операционного стола, и Веронику аж передернуло от возмущения и обиды за свое маленькое, и такое беззащитное  сейчас тельце. В одно мгновение она прильнула к похолодевшему личику и была уже готова вернуться в себя, и задать всем жару, когда Альфред Петрович, откашлявшись, и как следует навытиравшись, и насморкавшись, вкрадчиво залепетал.
– Должен довести до вашего сведения, уважаемый Валерий Павлович, все чудненько, славненько и великолепненько, – он присел на кончик стола, с видом человека готового вскочить в любую минуту. –  Поставщики привозили товар, мы испытывали на нем свои снадобья. И вот появляется она! –  доктор поднял палец, подчеркивая значимость момента, но двое его собеседников, расценив знак по-своему, ткнули большими пальцами в сторону пола.
– Нет. Нет. Не то… по крайней мере, позвольте… хи-хи, мне кончить, –  осмелился пошутить Альфред.
– Кончай. Дело святое –  мы подождем,  – брякнул один из близнецов, злобно зыркнув, на нетерпеливо юлящего, на стуле врача.
– С вашего позволения, – продолжил раздосадованный невниманием сотрудников оратор. – Вероника Шелест, в первый же день, обнаружила болевой барьер и, даже, подвела к нему Артура Лациса. Такое на моей практике случается впервые –  я имею в виду скорость. Результаты наблюдения за подопытными показали, что если человек не начал думать и, как следствие этого, задавать вопросы в течение первых  десяти дней от начала курса, он не пробудится уже никогда. Самое раннее обращение зафиксировано на четвертый день: Молодой ученый-астроном задался вопросом, отчего солнце выключилось на четыре часа раньше положенного захода. Но как выяснилось, это интересовало его чисто теоретически. Паники не было и соответственно пробуждения не последовало.
– Короче, –  «Крестный отец» нетерпеливо раскачивался вперед-назад на железном стуле, к которому Ника мысленно подсоединяла парочку проводков. Один из «Крестных сыновей» вскочил с места  и припадая на левую ногу, лихо катнул к операционному столу звенящего от возмущения «Сальери».
– Ну, подождите. С этим мы же всегда успеем! –  Альфред вновь достал скомканный платочек и принялся утираться, одновременно расстёгивая ворот рубашки. –  Перед нами феномен, который должно и нужно изучать, а не терять. Убить?! Видали… убить… Между прочим, в лице прекраснейшей Вероники Сергеевны Шелест мы имеем врага, способного завалить нам все дело. Ведь мы не знаем, что именно делает ее плохо восприимчивой к нашим препаратам. Я думаю, что когда мы ответим на этот вопрос, в наших силах будет, до такой степени усовершенствовать снадобье, что против него просто не отыщется лекарства,  –  доктор победно оглядел собрание. – Ведь это здесь все кроткие как овечки, а там, в мире, которому мы вскоре преподнесем нашу панацею, несомненно, там найдутся такие же, как она или, даже, еще сильнее и тогда…
– Ясно, –  кивнул головой «Крестный отец». –  Мне понятен ход ваших мыслей, Альфред Петрович, но обещаю, что если только ваши исследования не принесут никаких результатов и вы не найдете в себе силы ликвидировать это,  – он снова ткнул в сторону стола –  тогда пеняйте на себя. Я заставлю Эраста вербовать тринадцатилетних соплячек, а вы, любезнейший, будете переделывать их в проституток, для пополнения зарубежных публичных домов. Поняли?! Надеюсь, на это ваших талантов хватит?
– Зачем же так сразу?! Валерий Пад… Павлович? Вы не можете карать меня столь сурово,  – заскулил доктор, повалившись перед боссом на колени и, тычась взмокшим от волнения лбом, ему в ладони. –  Вы же обещали, что в случае неудачи меня опустят на ступеньку ниже, ну две… Позвольте мне, наконец, формировать общественное мнение о нашем кандидате в президенты? Сделайте божескую милость –  испытайте меня. Позвольте Эрасту завербовать хотя бы один бомжатник, и я надену на них маски миллионеров, да так, что их помойки представятся им золотыми, а те отбросы, что они потребляют –  отборнейшими яствами. Позвольте мне сделать этих людей счастливыми, позвольте…
– Если ты завалишь мне это дело, –  очень тихо, но внятно произнес «Крестный отец»,  – я сделаю так, что любая помойка или выгребная яма, без всяких, заметь, паразит, препаратов, тебе раем покажется. Понятненько? –  он ласково потрепал Альфреда по плечу и, поднявшись, направился к дверям.
–Кстати, а-а она не т-только сама п-пробуждается,  – заметил второй близнец, так же покидая насиженную табуреточку, и направляясь за боссом, хромал он при этом на правую ногу,  – она еще и н-народ б-баламутит. В-возьмите хоть вчер-рашнюю д-дамочку. Что –  хорошо сделала она т-тебе вчера?..
– Склонность к садизму была привита этой пациентке три дня назад. Об этом есть отчет! –  густо краснея, выкрикнул Альфред, немедленно пожалев о своей несдержанности. Он втянул шею и робко поднялся, ссутулившись и чувствуя себя явно не в своей тарелке. – Мое дело снадобье вкалывать, а ваше, обеспечение безопасности персонала!
– Вот вам сам Бог и велит, вместо того чтобы воплями своими народ пугать, да охрану без толку нервировать, лучше бы, ко всему прочему, вложили в их пустые головушки запрет покушения на жизнь персонала.
– Да там же не на жизнь! –  оживился хромающий на левую ногу близнец и зашептал что-то на ухо боссу.
– Советую, как следует подумать, –  изрек на прощание Валерий Павлович и поменяв местами пристроившихся было к нему близнецов, (по неосторожности или ради озорства, те встали рядом с боссом таким образом, чтобы толкать его при ходьбе с обеих сторон). После чего все трое вышли за дверь.
Альфред Петрович, словно по инерции, сделал несколько шагов за уходящими, и остановился набычившись, и шумно втягивая в себя воздух. Когда в коридоре отзвенели неровные шаги бандитской троицы, и внизу хлопнула входная дверь, он взвыл и, снова, упал на пол. От неожиданности душа Ники подлетела к потолку и, осторожности ради, зависла там, плохо представляя, может ли эскулап как-либо повредить ей в ее нынешнем состоянии.
– Сволочи! –  Альфред Петрович катался по полу, бессильно барабаня руками и ногами. –  Я парься, работай как проклятый, и вот – благодарность! Скоты! Паразиты! И все ты! –  он вскочил и, подлетев к мирно лежащей на столе Веронике, влепил ей звонкую пощечину. Наверху Ника подскочила еще раз и что было силы, бросилась на обидчика, но куда там, бессильные ручки не могли пошевелить и одной волосинки на голове врача, не то, что как-то помешать ему.
–… Сука,  – выл Альфред Петрович, тряся не сопротивляющуюся жертву за плечи,  – все ты… а я еще боялся тебе снотворное давать, передозировку, мать твою, устроить, это из-за тебя Лариса взбесилась, была тише воды, ниже травы, а с тобой повелась. У-у-у опозорили, ославили на весь свет, шлюхи продажные. Всех в бордель! Вот вам! Вот! Вот!..
Обезумившая от ужаса Ника металась по комнате, не в силах сосредоточиться и войти в себя, для того, конечно, чтобы, образно говоря, немедленно «выйти из себя» и показать зарвавшейся скотине, где раки зимуют.
Забыв о своей беспомощности, она бросилась к «Моцарту», надеясь его мелодичным перезвоном вернуть Альфреда в нормальное состояние, но ни один колокольчик на прозрачном двухэтажном столике даже не дрогнул. Оставалось одно, Ника вобрала в грудь побольше воздуха и, пронзая пространство, выстрелила собой в небо.
– Вот так! Выше… выше… выше! Нет сил...  – она знала, что сил достичь последнего предела не хватит, но рваться туда было необходимо. Едва успевая фиксировать, проскальзываемые мимо облака, Ника, с визгом падающего Икара, полетела вниз, даже подскочив на месте, натолкнувшись на операционный стол.

ГЛАВА 11 
Лунное рэггей
Летя по веленью стихии,
Постоянно теряю себя.

– С возвращением, красота ненаглядна, – над Никой нависала рыхлая фигура Альфреда Петровича. Его лицо было багровым, доктор едва сдерживал, притихшую на время, истерику.
Щеки горели. Ника мысленно обследовала себя, предполагая, что маньяк мог поломать ей что-нибудь и, одновременно, косясь из-под полу прикрытых  век, на все еще вздрагивающую над ней тушу.
– Что-то бледненькая вы, Вероника Сергеевна,  – Альфред ущипнул ее за щеку, жестом фокусника убирая свой смятый, замызганный платок с груди пациентки. –  А аллергийки у вас, смею заверить, и правда не наблюдается.
– Сколько времени? –  Ника приподнялась, удивляясь, как быстро возвращались утраченные силы.
– Двенадцать пробило, ваша карета обернулась тыквой, кони мышами, кучер, с позволения сказать, крысой, а принцесса –  принцесса –  увы, вы стали золушкой.
– И что дальше? –  Ника безразлично огляделась по сторонам, с этого обзорного пункта приемная виделась огромной, в воздухе нависала угроза. «Сальери» оказался сдвинутым, как его и бросил «Крестный сын», хрустальные капельки на нем неслышно покачивались, так, словно вестник смерти крался или готовился к прыжку. –  Почему вы не вколите мне сразу, ну чтоб до конца месяца, как в едином сне?
– Всему свое времечко, –  Альфред Петрович подошел к пациентке, утирая маленькие, потные ручонки о белоснежный, чуть расходящийся на пузе халатик. –  Сначала, мы практикуем быструю смену масок, а потом, когда мозг начнет адаптироваться к лекарству, исчезает острота восприятия, вот тогда придется перейти на более длительные курсы.
– Вы мне еще ничего не вмазали?
– Нет, сначала разговорчики поразговариваем,  – Альфред Петрович погрозил толстым как сарделька пальчиком с перстеньком в виде мертвой головы.
– Та, что называла себя Ларисой, уже на длительном? –  Нике хотелось  уйти, хлопнув дверью или, хотя бы, отвернуться. Но, вместо этого она продолжала начатый разговор.
«Черт возьми! И этот слизняк меня только что по щекам хлестал! Бред!» - подумалось ей.
– Да-а.. – доктор посмотрел, на лежащую перед ним женщину, с деланным удивлением. – Но откуда вы…
Ника прекрасно понимала, что Айболит будет врать, и досадовала на то, что делает он это бесталанно и грубо.
– Она вас не очень потрепала тогда? –  Пошла она в бессмысленную атаку.
– Когда? – Альфред вытаращил глаза, от чего сделался еще противнее.
– Когда вы сделали мне передозировку. Вот когда. Не держите меня за дуру! –  Ника села, свесив ноги. Капли и колокольчики «Сальери» зашевелились, как живые.
– Какую такую передозировочку? –  доктор дружелюбно попятился к смертоносному столику. – Никакой передозировочки не было… не было дорогая моя, это сон –  обыкновенный сон, вызванный…  – лицо его вдруг сделалось необыкновенно серьезным...
– У меня на левой руке две дырки от иглы и, еще одна –  первая, на шее. Хотите посчитать? – не дрогнув и не отрывая взгляда, предложила пациентка.
– Согласен. Вы правы. Но, черт возьми, вы неплохо с этим справляетесь!
– Толи еще будет! – Ника спрыгнула со стола и пружинистым шагом прошлась по комнате. Однако по мере того, как она оглядывала стены и вслушивалась в доносящиеся со двора звуки, уверенность начала покидать ее. «И правда –  хорошо –  сила-то есть, худо-бедно организм учится справляться со всей той дрянью, что пускают в вены. А дальше-то что? Сбежать, не зная ни входов, ни выходов, ни правил, ни систем –  в лучшем случае до первого поста, а то и раньше –  в одной из крысиных нор, сработает предательская сигнализация, и тогда уже все. «Сальери» на выход. И долгоиграющая галлюцинация, плавно переходящая в вечный сон. Да и не одной же, в самом деле, драпать, как минимум Артура нужно вытащить, а для этого хоть найти его, пока он в нормальном состоянии, что опять-таки нужно делать в междозовом пространстве – около полуночи, когда меняют «маски» и только когда будет детально выработан план бегства». Идею захватить заложника прямо сейчас, Ника отмела сразу. Сбежал же этот колобок как-то от темпераментной Ларисы, значит и от нее сбежит. «Вот дрянь-то».  Утомленно она опустилась на один из стульев и подставила, все это время наблюдавшему за ней Альфреду, правую руку.
«Нужно затихориться и ждать». Подумала она, и убийственно улыбнувшись, кивнула на нетронутую кожу, –  приступайте. Вам, наверное, еще обход делать.
– Позвольте узнать причину столь быстрой смены настроений, еще недавно… – Альфред обошел стол, на котором до этого лежала беззащитная Вероника и, не глядя, пошарив по верхней полочке «Моцарта», поднял над головой, поблескивающий на свету шприц.
– А что делать-то? Все едино вы меня от этого не избавите,  – с деланным равнодушием пояснила пациентка, изучая заусенец на среднем пальце,  – не хватало еще, чтобы меня уговаривали какие-нибудь жлобы. Ладно –  колите. Надеюсь сдохнуть, на самом, для вас, интересном месте, испортив этим весь эксперимент.
– Ну, этого мы вам не позволим, –  Альфред любовно протер, неизвестно откуда появившейся у него, прохладной ваткой, изгиб руки  и урча что-то себе под нос, ввел иголку.
Сначала Ника безрезультатно пыталась понять, никак не доходивший до неё смысл слов. Это звучало либо: «О Бафомет, Бафомет, Бафомет…» или «Счастья нет, но и горюшка нет».
Углубляясь в изучение данной темы, она не заметила, как доктор аккуратно вынул иголочку, прижав ранку все той же ваткой и согнул ей руку.
До комнаты Веронику довел очень красивый молодой человек, с длинными светлыми, завязанными хвостом волосами, которого она уже видела в костюме официанта в ресторанчике, куда привез ее… кто?.. Этого она ни как не могла припомнить. В этой жизни или в прошлой?
 «Да, правда, это было тогда, когда я познакомилась с Крымовым –  Артуром. Можно сказать, что я почти, почти узнала его… Почти… Сегодня-то я его не видела весь день. Даже мельком».
Мысли путались, молодой человек открыл дверь в комнату номер тринадцать, своим, заранее приготовленным ключом и, почти что, перенеся ее через порог, усадил на кровать.
– Не возражаете, если я помогу вам раздеться? –  осведомился он, шаря по ее груди, должно быть в поисках несуществующих пуговиц. Из-под левого манжета фирменной рубашки торчал кусочек бинта, так, что могло показаться, что красавчик зачем-то резал себе вены. Хотя, это навряд ли – позволили бы ему после таких закидонов обслуживать постояльцев в номерах?..
– Так мне раздеть вас? Или, пардон, вы сами…
– Отчего же,  помогите, – Ника откинулась на спину, наблюдая, как расторопный служащий стягивает с нее юбку, расстегивает резинки, пояс, освобождает ноги от чулок, больше сейчас напоминающих змеиную кожу. Завладев очередным сокровищем, молодой человек рассматривал его и, затем, относил на сервировочный столик. Благодаря его танцующей походке, создавалось впечатление, что этот прекрасный Адонис не шел, а парил в лунных лучах, кружась по комнате. Его светлые, длинные, к тому времени распущенные и легкие, волосы нет-нет, да и касались ее груди, живота, бедер…
– Спокойной ночи, –  красавчик, поцеловал Нику в губы долгим, страстным поцелуем и исчез в просвете двери, как легкий и изящный танцовщик лунных рэггей.

ГЛАВА 12
День третий
Куда не иди –
Все ты.

Она проснулась, как обычно в таких случаях, в восемь ноль-ноль, и, по давнишней привычке, лежала еще какое-то время с закрытыми глазами, мысленно пробегаясь по составленному накануне плану сегодняшнего дня. Еще и еще раз, тщательно разжевывая его пункт за пунктом. Наконец, мозг дал сигнал «наступать». Перед мысленным взором багровым цветом засияла мишень. Глубоко вздохнув, Ольга Дан вонзила в самую сердцевину ее воображаемый меч, вошедший в податливую плоть сна по самую рукоятку. Одновременно с этим, по распластанным по постели рукам ее пробежал ток. Руки дернулись и выбросили перед собой пару заранее приготовленных, и аккуратно припрятанных в простыне и на обоях, дротиков. Ольга открыла глаза и испустила вопль, достойный вождей команчей. Оба ее снаряда впились в глаза светловолосого мужчины с фотографии на стене.
– Вот это удача! Ничего себе!
Довольная, она выпрыгнула из постели и, вытащив из развороченного с вечера чемодана, красные трусики, приплясывая, натянула их на себя. Следуя советам японских психологов, она носила исключительно красное нижнее белье, поддерживая, таким образом, свою энергетику и активность. Во всяком случае, так говорилось в одном модном журнале. Совет понравился и был немедленно принят за аксиому. Вся остальная одежда Дан не представляла ровно никакого интереса и была настолько «как у всех», что случайные очевидцы и свидетели ее работы, которых, правда, было обычно кот наплакал, но и те никак не могли описать, во что такое была одета подозреваемая.
Дело в том, что человеческий глаз устроен таким образом, что легче всего фиксирует что-то необычное –  особая красота или уродство всегда приковывают к себе внимание куда сильнее, чем миловидное, но лишенное оригинальности личико. В облике же Дан и, как было уже сказано, в манере одеваться, не было ровным счетом ничего такого, на чем можно было останавливаться взгляду.
Действительно, яркой отличительной чертой таинственной дамы оставались дикие крики, раздававшиеся из занимаемых ею комнат (в данном случае номер тринадцать), причем в самые неурочные для этого часы. Второй опознавательной чертой было дикое количество осколков посуды и всякая прочая дрянь, чаще оставляемая катастрофами и любыми другими разрушающими все вокруг явлениями природы. Но с этим уже заказчикам приходилось мириться, ведь «Стихийное бедствие», как прозвали ее в особых кругах, не могла относиться к своим новым поручениям, всего лишь как к служебным командировкам. (Обычное поведение киллера, работающего, для отвода глаз, торговым или литературным агентом, кстати, к последним, относилась и она сама).
В каждой новой жертве, а Ольга работала исключительно с мужчинами, она видела только его –  подонка бросившего ее семь лет назад, с, не родившимся еще Алешкой и без копейки денег. Поэтому, когда Дан удавалось укокошить очередную жертву, она чувствовала личное удовлетворение. Нередко, вопя и мастурбируя при этом.
Отца же своего ребенка, этого пустоголового тренера по физкультуре, несмотря на связи, ей так и не удавалось вычислить, но она не оставляла надежды посчитаться с ним за давнее зло.
Быстро одевшись, Дан заколола на макушке косичку и подхватив легкую сумочку, хотела уже отправиться в кафе –  на поиск пропитания, а именно – килограмма горячих сосисок с горошком, как вдруг, в дверь постучали,  и одетый в вишневую униформу молодой человек подал ей только что прибывшую почту. Ольга бегло окинула взглядом конверты (здесь она должна выглядеть как деловая женщина) и, сунув их в сумку, выскочила из комнаты. То, что кто-то может прочесть предназначенную только ей информацию, примостившись для этого за соседним столиком, было бы самым невероятным событием, из всего, что только могло с нею приключиться, как считала Дан. Потому что сообщение, содержащее имя жертвы и прочие необходимые сведения, тщательно зашифровывалось сразу же в четырех пакетах, тогда как остальные конверты были напичканы мутными литературными текстами с таким количеством убийств и сцен насилия, что даже самый старый и заслуженный черт сломал бы в них себе обе ноги, а жена его, навеки, лишилась бы возможности щеголять с хорошенькими рожками.
Агентская работа, в чистом виде, ни за что не получилась бы у слишком импульсивной Дан, ввиду ее же буйного темперамента, а, скорее всего, вызвала бы аллергию на литературу вообще и, как следствие, регулярное и повальное избиение авторов, работающих в детективном жанре. Если бы Ольга не набрала себе шустрый, и не особо капризный коллективчик агентов, с которых, при случае, сгоняла семь потов, строго следя за тем, чтобы поступление той или иной шедеврятины хранилось в строжайшей тайне, без зазрения совести, присваивая себе затем всю славу. Денег ей и на основной работе хватало, но, будучи, в определенных случаях, вполне законопослушной дамой, она регулярно сдирала свои нетрудовые проценты.
Обладая невиданным темпераментом, Дан уже через год отъявленного садизма, учиняемого ею над, изначально лишенным всякой воли к сопротивлению, коллективом, наработала себе репутацию специалиста очень высокого класса. Так она процветала, исключительно не давая жить другим. Потому, как едва только ее подчиненные начинали, по ее же хлесткому выражению, «изображать из себя недвижимость», она немедленно проводила операцию под кодовым названием «Двигай телом!», которую, плохо приспосабливающиеся к грубости начальницы агенты, перефразировали в: «Почему не вижу судорог?!»
Первый год Дан посвятила исключительно муштровке вялых тел, и ориентированных исключительно на виртуальные игрушки, голов. Второй начался с ознакомления с раскладушечной литературой и прошел под знаменем крестового похода на графоманов, которых, попустительством Ольги, ее сотруднички вывели в свет превеликое множество.
При первом же, причем достаточно беглом, знакомстве с уже вышедшими книгами, и только что предъявленными рукописями, новоявленная редакторша пришла к выводу, что все это время способствовала пропаганде жестокости и насилия. Это обстоятельство лишило ее покоя, и наполнило сны многосерийными кошмарами, где людей вешали, за все, за что только можно подвесить, пилили новенькими бензопилами и заржавленными ножовками, как нечего делать, разрубали головы лопатами, жарили, парили, привинчивали к выхлопным трубам, резали и зашивали, потом снова резали… Словом: «шей да пори –  не будет праздной поры».
Как-то намучившись за ночь со всем этим кошмаром, на утро, Ольга преподнесла в подвластное ей, к тому времени, издательство, свой собственный оригинальный сюжетный ход.
Итак: «Двое дерутся ни на жизнь, а на смерть. Маньяк, только что зарубивший великолепно наточенной лопатой свою жертву, преследует теперь главного героя. Драка. Маньяк бросает это жуткое «орудие труда» в героя, тот уворачивается, но острие все же, слегка, ранит его в руку. После чего сюжет начинает раскручиваться уже в другую сторону и, вскоре, молодой человек узнает, что болен СПИДом.
Дело в том, что прежде чем ранить героя, лопата побывала в мозгах ВИЧ–переносчика и, естественно, как обычно случается в таких историях, не была продезинфицирована!..»
После этого, коллеги рекомендовали Ольге писать самой. Дан, и вправду, могла бы рассказывать массу занимательного, если бы не ее крайняя неусидчивость и, почти что, полное отсутствие терпения. Поэтому, она продолжила работу в привычном качестве, время от времени, теряя от одной особенно непонравившейся главы, до целого романа и, обещая как-нибудь на досуге поубивать самых надоедливых и гнусных детективщиков. Никто из которых, так и не узнал о том, что, то и дело наступал на мозоль одной из самых хорошо оплачиваемых киллеров. До последнего не узнал…
Сейчас Дан, оставив на время борьбу с книжной жутью и устроившись за столиком в маленьком кафе, готовилась кого-то убить. Кого –  она еще не знала. Заказав себе к традиционным сосискам чашечку кофе с лимоном и три бутерброда с черной и красной икрой. На последнем она лежала на манер домино. В сумочке покоилась шоколадка с ксилитом, которую она предусмотрительно освободила от обертки, оставив одну фольгу.
Поедая все это, Ольга осматривала окружающую ее обстановку, то и дело, встречаясь глазами с молодым человеком в аляповатом клетчатом пиджаке, попивающим свое пиво за стойкой и, нагло, почти в упор, разглядывающего ее саму.
«Что ему надо? – Дан брезгливо поежилась,  и отвернувшись, уткнулась в свой завтрак. Заниматься письмами в такой ситуации не хотелось, но и просто убраться, не выяснив мотивов такого нахальства, было не в ее правилах.  – Для мента он действует слишком уж прямолинейно. Может быть, кто-то из авторов? Их ведь всех не упомнишь. Ишь, как вылупился!» – злилась про себя Ольга. В это время у бармена зазвонил телефон, он что-то тихо сказал в трубку и, приветливо посмотрев на единственную в кафе даму, спросил, не она ли Ольга Дан?
Та кивнула, и получив на свой столик телефон, вскоре уже приказно кричала в трубку: «Двигай телом!» и «Не изображай из себя недвижимость!»
Что заставило молодого человека, все это время наблюдавшего за Ольгой, подсесть за ее столик, прихватив с собой недопитое пиво. По инерции, Ольга продолжала слушать рыдавшего в трубку мужчину, на самом деле, внимание ее, целиком и полностью, сосредоточилось на незваном госте, вся наружность которого вопияла о его дурном вкусе.
Он был шатеном с прилизанными блестящими волосами –  такая прическа, обычно, идет только очень красивым молодым людям или престарелым гангстерам, этот же, не был ни тем, ни другим. В его внешности чувствовалось что-то скобарское. Дан, как-то сама собой, перестала слушать излияние подчиненного, придумывая вместо этого, чем бы, так аккуратненько, расшибить эту, по всей видимости, пустую черепушку. Желтый клетчатый пиджак с заплатами на локтях был уже сильно вытерт около пуговиц, и вызывал не меньше отвращения, чем его хозяин.
«Урод проклятый,  – подумала она и повесила трубку. – Надо от него поскорее отделаться».
– Здравствуйте! –  вежливо поклонился клетчатый.
– Здравствуйте,  – Ольга недовольно отхлебнула из своей чашки и поморщилась –  кофе уже остыл, а ведь всем известно, что холодный кофе следует пить с мороженным, и уж никак не с сосисками!
– Вы на отдыхе или по работе? –  не отставал прилипала. Не спрашивая разрешения, он закурил, придвинув к себе прозрачную пепельницу. Его руки – грубые лапы с въевшейся грязью характеризовали своего хозяина, как работягу или водителя, только что вылезшего из-под своей ненаглядной четырехколесной мучительницы.
«Скорее уж второе» – размышляла про себя Дан, хотя она, с таким олухом, в жизни ни куда бы не поехала…
– Нет, –  на всякий случай, вполне сдержанно, ответила киллерша, искусно орудуя при этом ножом.
«Неужели это один из моих авторов? Стрелять их не перестрелять!» Она взяла со стола бутылочку кетчупа и обильно окровавила им только что зарезанную сосиску.
– А говорили, что никогда не забудете… А?…Вероника Сергеевна?
«Бред какой-то!»
–  Вы ошиблись и принимаете меня за кого-то другого, – уже довольно миролюбиво произнесла Ольга, жестом прося бармена принести свежего пива.
– Нет…  – он покачал головой. –  Я не ошибаюсь, а вот вы, действительно, все забыли от этих лекарств.
– Черт знает что! – Дан начинала терять терпение. – Что я, по-вашему, забыла?! Свое имя?
Незнакомец, наверное, мог бы взять приз за невозмутимость.
– … Меня зовут – Ольга Дан! –  почти что выкрикнула она, в последний момент соображая, что, должно быть, именно это и было нужно клетчатому чудовищу.
– Не-е… Не так вас зовут, красавица. Я лично Ольгу Дан видел раза три, и она, верьте мне, совсем другое дело.
– Бред какой-то. Я что, по-вашему, не знаю?..
– Нет, дорогая моя, не знаете. И вы – не Ольга Дан, а Вероника Сергеевна Шелест. Вспомните, вы часом никаких лекарств не принимаете? Укольчики вам не делают? Но, если не делают, от всей души советую обследовать ваше распрекрасное тело, и посчитать число дырок на руках. Что скажете? А? Нечем крыть? –  он оперся локтями о стол, водрузив на поднятые вверх ладони свой подбородок.
– Какие еще лекарства? Вы что – предлагаете мне что-то?! Так говорите и проваливайте, пока я не попросила бармена выставить вас вон!
– Не при-ни-ма-ете… понятно… и все-таки, как там, на счет укольчиков?
– Что вам надо?! –  при слове «укольчиков», Дан испытала, почти что леденящий ужас. Подошедший бармен, поставил перед Ольгой бокал пива, не зная, пора ли вмешаться.
– Поднимите рукав, посмотрите на сгибе,  – зашептал приставала, придвинувшись к Дан, почти что вплотную, так что резкие запахи его одеколона и пива пахнули ей прямо в лицо. –  Посмотрите, и если ничего нет, я сразу уйду.
Ольга инстинктивно отстранилась и бармен, вытирающий в этот момент соседний столик, одним прыжком оказался за стулом грубияна.
–… Сделайте это. Посмотрите,  – шепнул клетчатый, и тут же бармен с подоспевшим официантом с силой подняли его на ноги и потащили к выходу. По дороге, правда, прилипала свернул несколько стульев, и даже перепугал красивую молодую даму, как раз входившую в дверь кафе, заорав ни с того, ни с сего пьяным голосом «Ой, рябина кудрявая…»
«Мерзкий мужик, – заключила про себя Дан. –  Как я только сразу не поняла, что он просто нажрался? Болван пьяный, как сюда только таких пускают? Но вот, откуда он про инъекции инсулина узнал? –  она посмотрела на свои белые манжеты. –  Странно… до сих пор ни один человек не заподозрил, что у меня диабет…
Она посидела еще какое-то время, допивая пиво и размышляя о пустяках. Потом отодвинула в сторону тарелку,  и свернув из салфетки хорошенькую розочку, Ольга вывалила на стол полученную корреспонденцию, и углубилась в расшифровку.
Несколько минут она сидела совершенно неподвижно, так замирает в лесу хищник, навострив уши, он пригибается на мягких лапах к самой земле, заставляя уняться зовущее, неугомонное, алчущее горячей крови сердце. Сжимается, чтобы выстрелить сразу всем телом на хребет жертвы.
Через  несколько минут щеки ее слегка порозовели, а правая нога, с наполовину снятой туфлей, начала отстукивать фламенко. Когда она подняла голову, на лице ее читался какой-то ошеломляющий восторг. Несмотря на выпитое пиво, глотка грела огнем, а сердце стучало, так, будто она перед этим долго и мучительно бежала за невидимым и юрким противником, и тот вдруг оказался прямо напротив нее.
«Все сходится! Это Семен! Мне заказали моего собственного врага – отца моего Алешки!» Она вскочила, и одним прыжком оказавшись у стойки бара, схватила, подвернувшуюся под руку банку Фанты и, сорвав крышку, как чеку гранаты, залпом ополовинила ее оранжевое содержимое.
Мысли, ах, как много мыслей, наверное, ровно столько, чтобы не понимать их ни одной, теснилось в голове. Ольга отхлебнула еще немного…
Мысли яркими стайками веселых, шустрых рыбок заполонили ее,  и вырвавшись на свет божий, поплыли вокруг, любопытно снуя по кафе.
«Еще миг и будет нечем дышать… – пронеслось в ее сознании. – Так нельзя, нехорошо уйти прямо сейчас –  папа будет плакать. Я же обещала, и Артур… Ведь, пока мы оба здесь, ничто не имеет смысла, и никто из нас не может рассчитывать на причитающиеся нам деньги за смерть, за безумие. Хотя бы один должен вырваться на свободу. И потом…»
– Это еще что такое? – Дан приложила холодную банку к пылающему лбу. –  Я что совсем ку-ку? –  она схватилась за спинку первого попавшегося стула,  и не удержав равновесия, поплыла вперед вместе с ним.
– Вам плохо? Что случилось? Сердце? –  раздалось где-то за пределами живого аквариума тела, но эти слова не произвели ровно никакого впечатления, на сверкающих в пустоте рыбок-мыслей.
 «Артур попал сюда случайно. Скорее всего, он по слабости душевной пытался покончить с собой и потом позволил себя завербовать, написав завещание на меня. А значит теперь, когда мы оба подохнем здесь – деньги вернутся в фирму или их заберет агент. Удобно –  нечего сказать».
Эта явившаяся непонятно откуда мысль, хотя и не имела ровно никаких отношений непосредственно к Ольге, но заинтересовала ее с чисто коммерческой стороны.
– Как же – отдадут вам деньги?! –  вступила она в призрачный диалог. – Держите карман шире. Не для того они огород городили, чтобы с кем попало делиться. Еще чего! Да и потом, какой дурак согласится выпустить отсюда свидетелей? Это же самоубийство.
– Вам лучше?! –  кто-то тряс ее за плечи. Ольга открыла глаза. Прямо перед ней возвышалась рослая фигура бармена. Она заметила, что потолок был обтянут белой сеткой, по которой, цепляясь, ползла гибкая лоза дикого винограда, скорее всего искусственного. По дурацкой,  не закрывающей ничего кроме тупика, решетке, с упорством и отчаянием пыталась передвигаться серебристая стрекоза. Живая в лабиринте мертвой листвы. От этой мысли она почувствовала дурноту, но пересилила себя и села.
–… Может вызвать сюда врача или…  – бармен растерянно заглядывал ей в глаза. Казалось, что этот колосс впервые в жизни не знает, что следует делать, стесняясь своих, нахально выпирающих, мышц.
– Спасибо. Не надо…  – голова явно не спешила заняться своими прямыми обязанностями. –  Если можно, принесите мне очень сладкий чай. «Да, сахар у меня сейчас явно не в норме, и все из-за… Теперь главное уже не упустить Семена, и… и завязывать надо с чтением на ночь».
Она не без удивления восстановила в памяти весь произнесенный минутами ранее, в ее голове, диалог.
«Скорее всего, это что-то из…»
Она отхлебнула немного чая, из заботливо поставленной перед ней чашки, и раздраженно скривилась – с недавнего времени сахар перестал восприниматься ею как сладкое, и это обстоятельство раздражало сверх меры.
Приступ, однако, уже прошел, и даже мелкие, юркие рыбки, стайкой вертящиеся до этого перед самым носом, куда-то делись.
– Встать! –  приказала себе Дан, но ноги еще не слушались. –  Встать! Кому говорю –  нечего корчить из себя недвижимость! Развалина ты старая. Он здесь –  Семен здесь! Так что двигай телом! Двигай!!!
Она поднялась, опираясь руками о столик.
– Двигай! Двигай телом! Ну! Вперед!
Но о заветной мести в этот день, не могло быть и речи. Поэтому Ольга поплелась к себе в номер и вызвала врача.
Сразу после приступа ей было нужно получить свеженькое медицинское освидетельствование, на случай если ликвидация давнего обидчика пойдет наперекосяк, и возникнут какие-нибудь подозрения.

ГЛАВА 13
Ольга Дан
Горящую птицу над темным лесом
Кто-то видит кометой
Предвестницей горя.
Кто-то, пользуясь светом,
Тропинку находит.

Днем в центральной гостиной установили огромные, деревянные часы в виде семиэтажного замка, за резными дверцами и окнами которого, гениальный мастер припрятал множество маленьких куколок. И когда стрелки часов на башне показали полночь, и под резной крышей забил колокол, обитатели замка вдруг разом выскочили на хрупкие балкончики и высунулись из распахнутых окон.
Кого тут только не было: принцесса, головной убор которой, повторял конусообразный купол, являла собой образец изящества и грации. Рядом, поблескивая серебряными доспехами, потрясал копьем благородный рыцарь. Священник с четками отпускал благословения и тут же грозил отлучением. А рядом целый цветник придворных дам, шушукаясь между собой, поигрывал вверенными им сердцами, количество которых у всех было различным. Стражники салютовали и менялись местами, сообразно им одним понятным правилам.
С последним ударом часов вся эта веселая компания сорвала с себя маски, на краткое мгновение, представ перед ошарашенной публикой в истинном  виде.
В то же время в комнате номер тринадцать, на втором этаже проснулась Ника. Первое, что, открыв глаза, почувствовала она, было странное ощущение, что происходит нечто недозволенное, и она напрямую в этом участвует.
Да, она помнила Ольгу, то есть не просто констатировала смену «маски» нет… в этот раз она продолжала ощущать Ольгу в себе, так, словно опыт тридцатипятилетней Дан был вмонтирован отдельным блоком в ее собственную память. Ника мысленно ощупывала свое тело, ощущая в нем силу, упругость и какую-то неизведанную доселе надежность, так что в середине осмотра она и чуть было даже не заорала от переполняющего ее восторга.
– Здорово! Ну, наконец-то, что-то существенное!!!
Она села, не в силах  охватить сразу же так много информации. Никогда еще Ника не чувствовала себя так хорошо. Избыток адреналина пьянил мозг и толкал на подвиги. Она с трудом удерживала себя от сумасшедшей идеи выскочить в парк и нагишом покататься по траве.
Да, в этот раз все было по-другому, и если раньше после пробуждения воспоминания сохранялись в голове, как остаются там герои прочитанных книг, или просмотренного фильма, то теперь… теперь Ника с восторгом ощущала в себе нет, не раздвоение личности, а именно удвоение и усиление ее. Как если бы какой-то добрый волшебник вдруг добавил недостающие качества, новые способности, знания, опыт… Все то, чего еще вчера и в помине не было.
– Что же это –  запланированные восторги, о которых предупреждал Эраст или… или, произошло что-то из ряда вон выходящее? –  последняя мысль лихорадила, пьянила, и возможно, именно поэтому, казалась истинной. Это подтверждалось еще и тем, что в отличие от прошлых ночей, рядом не было вездесущего Альфредика.
 «Может это ловушка?» Подумала Ника, машинально накручивая на палец локон.
– Какая еще к дьяволу ловушка – просто тебе дико повезло красавица. –  Грубо вмешался в поток ее мыслей знакомый голос Ольги,  – сама посуди –  они и раньше не знали, что с тобою делать –  мол, всему вопреки и все такое… А теперь и вовсе свихнутся, надо полагать, – Ника вздрогнула и невольно схватилась за голову оглушаемая дьявольским хохотом.
Пока Вероника приходила в себя, засевшее в ее голове существо, явно, не теряло времени даром. С обычной для себя горячностью, Дан завладевала и осваивала незнакомые ей образы и воспоминания.
– Они же думают, что очень умные, а на самом деле больше чем на шаг вперед ситуацию вообще просмотреть не умеют. – Им бы только опыты ставить, анализы делать, наблюдать да степ бай степ учиться. Все же белыми нитками сшито! Потянешь за хвостик, развалится!..
– Что ты имеешь в виду?! –  Ника неожиданно быстро свыклась с мыслью говорить сама с собой, причем сразу же на повышенных тонах.
– Как что, мать твою?! Вероника! Ну что ты такая отмороженная, в самом деле? Двигай телом! Я же говорю – все сшито белыми нитками! Вчера, когда этот садист, кстати, напомни потом, чтобы я ему почки поотбивала, попробовал юлить –  мол –  я не я, корова не моя, и никакой, к черту, передозировки не было и в помине… так?..
     Ника рассеянно кивнула, изумляясь новому для себя лексикону.
–… Тогда ты ему сунула в нос свою руку со следами инъекции, жаль не ногу, ой, интеллигентная ты, мать, ну, ничего я тебя быстро отучу недвижимость-то из себя изображать.
– Короче, – Ника почти что жалела, что решила выслушать мнение каких-то там остаточных, после прошлой дозы, явлений.
– А ты сама что ли, не видишь в чем тут связь? Ты ему тычешь –  мол, две дырки на руке и одна на шее. Так? Он тебе вместе со следующей «маской» мой диабет, мол, чтобы неповадно было в другой раз считать. Инсулин, правда, внутримышечно колют, в задницу, в ляжку или в плечо. Но, для того, чтобы ты поверила в реальность происходящего и на сгибе руки можно. Потом, ты спрашиваешь об… как его… долгоиграющих вариантах –  он дает тебе и такую возможность. Почему его промеж нас и нету? Двенадцать часиков – время нечистой силы, то есть его это время, Альфреда нашего? Потому что каждый день колют тех, кому часто приходится «маски» менять. Понятно? А тебе, как и просила, долгоиграющую маску всучили. Смекаешь?
– Значит, у меня теперь диабет?! –  Ника ошарашено опустилась на пуфик перед зеркалом. Из-за темной рамы на нее глянуло лицо Ольги Дан, и тут же сделалось ее собственным.
– Ну-у… как тебе это объяснить –  не совсем… словом это зависит от того, кто из нас будет доминировать. И потом –  лично я уже привыкла, у моей мамы был диабет, и у папы…
Уйдя в чужие воспоминания, Вероника вытащила из ящика трельяжа дротики и размеренно начала бросать их в цель.
– Вот здорово! –  не верила она своим глазам. – У меня бы так в жизни не получилось!
– Толи еще будет! А диабет, ну, у каждого есть сильные и слабые стороны. Если разобраться, у тебя самой их немеренно.
Ника почувствовала, как ловкие пальцы наемной убийцы впиваются в ее душу, шарят как забравшиеся в чужое жилище воры, и безжалостно уничтожающие все не имеющее с их точки зрения ценности.
–… вот, например… откуда… или точнее сказать, зачем тебе столько сантиментов? А это?..
Вероника закрыла глаза, мысленно пытаясь придушить, негодяйку.
–… Но-но, полегче! –  запротестовала Дан, сразу же различив нехитрый маневр. –  Что это на тебя нашло? Сама чуть не угробила меня сегодня своими рыбами, а туда же… Я спрашиваю –  для чего в тебе столько мути –  ты что, не дай бог, писательница? – последнее слово она произнесла с таким отвращением, что Ника пожалела, о том, что серьезно никогда не думала о возможности заниматься литературой.
– Делать мне больше нечего, как только перед каждой пиявкой, вроде тебя, расшаркиваться,  – наконец выдавила из себя Вероника.
– Пи-яв-кой?! Это кто пиявка?! Я что ли,  – взорвалась Дан. –  Я? Одна растившая сына, поднявшая собственное литературное агентство и издательство?!
Ника не успела даже пискнуть, как ее тело рвануло вверх.
–… Кто пиявка? В глаза!
Ника поймала себя на том, что стоит перед зеркалом, неотрывно смотря в глаза своему двойнику.
–… Это ты  – паразитка, лентяйка! Сколько тебе лет? Ну же, прикинь, чего за все это время ты добилась? А? Молчишь? Что ты вообще можешь кроме как себя жалеть, да разные страсти-мордасти придумывать? Что?
– Ну, ударь меня –  если так не терпится,  – побеждая в себе чужой гнев, с хохотком предложила хозяйка тела. –  Ударь, если хочется, или если получится. Только не думай потом, что тебе самой больно не будет.
– Извини. Просто обидно, как подумаешь, что меня на самом деле и на свете-то, наверное, нет. И это, находясь в трезвом уме и, блин, светлой памяти. Каково?.. А диабет –  это еще не страшно –  бывает и хуже. И потом у тебя-то самой его нет, а значит, во время моего приступа, если конечно такой случится, бери управления в свои руки, и все.
– Ага. А в остальное время, значит, ты командовать подрядилась? –  для замкнутой и достаточно нелюдимой Ники такое самоуправство было хуже некуда.
– Так, это смотря, что ты собираешься дальше делать. Если скажем, у нас в планах дать деру –  тогда это по моей части. Ты ведь по крышам поди, лазить не умеешь…
В этот момент ручка двери медленно повернулась, и тело Вероники вдруг взмыло вверх, перевернувшись в воздухе, и упало ровненько на кровать. Вошедший постоял какое-то время на пороге, слушая тишину и потом ничего не говоря, вышел.
– Фу… пронесло,  – вздохнула Ольга. –  Узнала? Один из близнецов… поганое место,  – заключила она, умело используя чужую память. Ника чувствовала легкую досаду оттого, что не сама опознала мерзкого типа. Зато факты были на лицо –  для войны, с необходимостью которой приходилось согласиться, Дан, со своим криминальным прошлым была незаменима.
– Хорошо,  – одними губами прошептала она. –  Будь по-твоему, только нужно еще одного человека сначала прихватить, –  глаза ее начали слипаться.
– Да сколько хочешь. Только быстрее –  а то пока неизвестно, как так получилось, что мы вообще встретились, а значит, нет никакой уверенности, что завтра я, скажем, еще буду с тобой.  Так что дорогуша, двигай телом, и айда отсюда.

ГЛАВА 14
Труба
Я думала – ветер посланник свободы.
А он только жрец в храме закона.

Ника с трудом оторвала голову от подушки, по телу разливалось приятное тепло, а в голове творилось что-то своеобразное клейкое как компот из сухофруктов… да такой сладкий, сладкий, сладкий, какой обычно готовила мама, подавая его на стол вместе с манной кашей… кашей…
– Эй! Каша у тебя в голове! Не спи –  замерзнешь, козленочком станешь! Ну! В темпе! – орала для большей убедительности Дан. – Вперед. Шагом марш! Раз, два, раз, два… Веселее! Урра!..
– Заткнись, а, – попросила Ника, которую громкие звуки по ночам заставляли сначала подскакивать, а потом забиваться в свою скорлупу.
– Ты что, дрыхнешь?! –  наконец поинтересовалась Ольга. – Какого черта… мы же кого-то еще вытаскивать должны… ты же…
– Ага. Может, я силы набираюсь. Неужели не чувствуешь, что я совсем никакая. Сейчас с полчасика…  – она зевнула, закрывая голову подушкой.
– Да ты что?! Это же форменная ловушка! – взорвалась Дан.
– Докажи, – Ника закрыла глаза, подложив под голову руку. Меньше всего в этот момент она хотела вступать в дискуссию.
– Легко. Дома ты во сколько ложишься?
– В два, иногда в три.
– А здесь, полпервого!
Ника села, и нащупав на стуле вещи, начала спешно одеваться. –  Думаешь, они нам сонников дают, чтобы мы ночью по санаторию не шлялись? Гады…
– Я же говорю, у них умишко дебильный, с одной функцией, даже неинтересно. Кстати, что у нас за окном?.. Ну, там, балкончик или труба какая, водосточная?
– Не смей! – выкрикнула Вероника, безвольно рванувшись к подоконнику, даже не заметив, когда Ольга успела перехватить инициативу.
– Спокуха, –  она ловко разобралась со шпингалетом и рывком открыла окно. В комнату ворвался свежий ночной ветерок. –  Красота, прямо под нами карнизик,  довольно широконький, по нему мы проползем до… вот до… а это еще что? –  она заставила упирающуюся Нику лечь животом на подоконник и, протянув руку, коснуться металлических пластов, как лепестки гигантской лилии, закрывающих здание. –  Шизо… с этой дрянью будем гулять как по Невскому, не дрейфь, подруга.
– Я не смогу, –  Веронике потребовалось усилие, для того, чтобы оттащить себя от окна. – С детства высоты боялась. Честное слово!
– Тебе ничего и не потребуется делать. Принимаю огонь на себя. Расслабься, думай о приятном. Мне лазить по стенам не впервой, ну… кому это, в конце концов, надо –  тебе или мне?
– Мне, –  Ника чувствовала себя мокрой курицей.
– Славно. Цветы оставьте на лестнице, благодарность принимаю в денежных знаках. Поехали!
Вероника очнулась уже на карнизе, и сразу же велела себе заткнуться, уступая власть над телом более приспособленной к подобным прогулкам сопернице. Дан, крадучись, ступала по каменному, узкому выступу, почти что, прижимаясь левым плечом к шершавой стене и для верности страхуя себя, держа правую руку на металлической шторе.
– Красота! –  немного освоившись, прокомментировала она,  – похожие ощущения у меня были с одним парнем еще до Семена, такой красавчик, хоть противоугонное устройство ставь. Но ненадежен до жути, бесхарактерен и на колесах…
– Что колеса? В смысле, машину имел? –  попыталась разобраться Вероника, но тут же почувствовала головокружение и спряталась.
– Не-е. Колеса он глотал, отсюда и слабохарактерность. Сечешь? Пока стимуляторы жрет – он герой. А нет, так на нет и героя нет – мокрая курица.
Ника, начала было расшифровывать, полученную от Дан информацию. Лексикон новой знакомой давался ей с трудом.
«Стоп! Какого черта я  с ней вообще разговариваю? Это же глюк, а не человек. Мое второе «я»! –  Изумлялась про себя Ника.
– От глюка слышу, –  огрызнулась Ольга, смахивая с парапета белесый голубиный помет. – Это еще надо разобраться, кто тут первое, а кто второе «я» –  продвигалась она вперед уже легко и свободно –  точно всю жизнь ходила по канату. Ника попыталась представить себя идущую вот так, почти без рук… и невольно усомнилась в своем превосходстве.
– Стоп! Холера! –  выругалась вдруг Дан, оглядываясь по сторонам. –  Карниз-то тю-тю, а у нас из веревок, кроме шнурков, ничего нет, –  она поскребла ногтями по стене. –  Труба дело, начальник. Только прыгать.
– Не-ет! –  Ника живо представила свое окровавленное, распростертое на земле тело.
– Я тоже, пожалуй, не рискну, –  Ольга присвистнула,  – ну разве что…
– Что?
– Труба.
– Ты уже сказала, что «Труба дело»,  – напомнила Вероника, не любившая повторений.
– Да нет –  труба оставшаяся позади… По ней можно спуститься вниз, и вся недолга.
Ольга лихо развернулась, и почти что побежала обратно. У Ники даже отлегло от сердца. На самом деле было очень даже интересно сторонне наблюдать за происходящим…
Неожиданно Дан остановилась, словно прислушиваясь к чему-то и потом, грузно привалившись к светлой стене, начала сползать вниз.
– Что случилось?! –  Ника и не пыталась скрывать, охватившую ее панику.
– Приплыли, –  лицо покрыла противная клейкая испарина, она потерлась носом о рукав. –  Диабет. Чтоб его! Должно быть опять сахар скаканул. У меня это бы…
– Что же делать? –  Вероника чувствовала себя связанной по рукам и ногам, причем над бездонной пропастью.
– Давай меняться, –  выдавила из себя Дан, уже теряя сознание, руки тряслись и сделались влажными, перед глазами маячили черные пятна, во рту пересохло…
– Меняться? Как?
– Обыкновенно, –  Ольга села на карниз, на всякий случай, вжимаясь в стену. –  У тебя же нет… диабета, –  выдохнула она, с трудом удерживаясь оттого, чтобы не провалиться в омут комы.
– Да! Но я боюсь высоты!
– Давай скорее, –  Дан теряла сознание, только титаническим усилием воли удерживаясь на самом краю обморока. –  Ты сумеешь. У тебя получится… я знаю… ты танцовщица –  значит сильная. Ну же…
Ника вздохнула и, мысленно перекрестившись, ощутила себя на высоте второго этажа (старого, а значит куда более высокого, чем современные постройки, здания) на тоненьком белом карнизе, сжавшуюся и мокрую от пота.
– Надо собраться, –  Ника приказала себе встать на ноги.
– Только не спиной. К стене можешь прижаться плечом, или грудью, но только не спиной, – поддерживала ее Дан. –  Вот так, и смотри вперед. Возвращаемся. Левой рукой можешь страховать себя о металлические шторы. Умница.
– Как ты там? –  Вероника предпочитала думать о чем-нибудь постороннем, только не о том, что происходит сейчас. И уж не о том, что из всего этого напрямую следует, не приметь она плохо различимый в темноте камушек и…
– Как ты, Оля?
– Отхожу вроде. Ты не дрейфь, главное, подруга. Думаешь, я дохлая –  да? А я ничего подобного –  просто… помнишь, в первый же день ты напоролась на болевой барьер, когда попыталась нарушить раз установленную границу? Так вот, диабет –  это мой личный барьер. Меня же какой-то ерундовой болью не проймешь. На меня как минимум раз в день кувалда должна шлепаться. Если бы не диабет, я бы тогда…
– Понятно. А почему ты думаешь, что для остальных лазанье по стенам не запрет? Тоже… вдруг у кого-нибудь хобби, или там утренняя гимнастика, –  заговорившись, Ника сама не заметила, как сделала несколько неровных шагов по направлению к своему окну, беготня по парку на сегодня отменялась. Ольгин приступ мог возобновиться, а сама Вероника и думать не могла о ночных разведках.
– Хобби? Ну, насмешила, подружка. Ты думать-то когда-нибудь будешь или всю жизнь намерена на подсказках выезжать? Они же сами кодируют все хобби. Дошло?! Ты бы, например, по собственному почину полезла на стену?
– Надо было бы – полезла, – окрысилась Ника, перешагнув, наконец, через раму окна и приседая на подоконнике.
– Ну, извини.
Закрывая окно, Вероника еще раз вспомнила само ощущение зависания над пропастью, и в голове как-то сам собой сложился образ Артура.
Тот день был ее днем рождения, и Ника получила в подарок огромный букет белых пионов и книгу о древнегреческих богах, на обложке красовалась богиня победы Ника.
– Ты у меня не как все,  – ласково прошептал Артур, склонившись к самому уху Вероники, и целуя ее в шею,  – у всех нормальных людей женщины как женщины, а ты –  ты Ника –  ни рук, ни головы –  одни крылья!
Одни крылья,  – повторила про себя Вероника  и едва раздевшись, повалилась на кровать.
 «Ладно. Не последний же день живем,  – вяло подумала она, увязая в теплом мареве сна. – Ну, надо же –  одни крылья!..» 

ГЛАВА 15
Предсказание апостола
Небо отражается в озерах земли,
Солнце в луне,
А Бог в людях.
Все отражается во всем
И сны видит.

В эту ночь Веронике приснился удивительный сон, она вдруг увидела себя маленькой –  по виду лет десяти. Ника и ее подруга по даче Ирка, гуляли за домом у небольшого лесочка. В руках Ники была огромная ходячая кукла, которую она выпросила у родителей в подарок на день рождения и которая оказалась ей совершенно не нужна, но девочка боялась расстроить папу и честно продолжала откармливать нелюбимую Тасю кашами, укладывать спать. Другие куклы были принцессами и принцами, они жили в замках, попадали в плен к разбойникам и пиратам, частенько бывали выставлены на рынках рабов или несправедливо посажены в тюрьмы. Их спасали, предавали, казнили… они выходили замуж, совершали подвиги или вели себя как последние обормоты, но… Великолепная же Тася была просто куклой и оттого оставалась вечно не у дел.
Но в тот раз во сне, с Никой была именно Тася.
Мирно беседуя, подруги завернули за угол желтого восьми квартирного дома в Воейково, где обе жили летом, и вдруг оказались…
Странно, но вместо детской площадки с деревянными игрушками мишками и кенгурятами, прибитыми к земле, с которыми невозможно было играть, из-за чего дети их попросту игнорировали, а взрослые первые три месяца восхищались, а потом  начали вешать на игрушки стираное белье. Так вот. Вместо всей этой привычной ерунды за домом простиралось поле. Нет. Скорее всего, не поле, а целый полигон, в центре которого возвышался небольшой, одноэтажный белый коттедж, с заасфальтированными клумбами и газонами вокруг.
Прямо перед домом огромная, сразу видно тупая, бабенция с отрешенным видом стирала что-то в тазу. Рядом копошились двенадцать мальчиков. Ника могла поклясться, что они были наполовину детьми и наполовину трупами. Щуплый мужчина перепиливал досочки на самодельном станке.
«Что-то мне это все напоминает,  – подумала Ника, покусывая ноготь на безымянном пальце. –  О боже! Только не это! Двенадцать детей, мужчина и баба это… это же –  Иисус, Мария и двенадцать апостолов. Но почему же в таком виде?!» –  от неожиданности, она чуть не откусила себе верхнюю фалангу пальца. На коже остался след от верхних зубов.
– Хочешь, научу тебя предсказывать судьбу? – дернул ее за платье младший из жутких крошек. –  Вот смотри,  – не дожидаясь ответа, важно продолжал он. –  Нужно совпасть сердцем. Ну…  – ему не хватало слов, но руками он объяснял очень даже здорово, и неожиданно для своего состояния живо. –  Надо,  – апостол взял руку куклы, вероятно принимая ее за третью гостью,  – найти пульс и совпасть сердцем, –  с этими словами мальчишка вдруг страшно побледнел  и закатив глаза, начал падать.
– Нет! Нет! Возьми мое сердце! –  заорала Ника  отпихнув бессердечную Тасю, схватила ребенка за руку.
– Ты… ты скоро умрешь, –  мягко прокомментировал мальчик.
– Я?.. Да… в сорок два…  – Нике почему-то нравилось, это число –  умереть в сорок два, в самый рассвет творческих сил! «Ах! Великие люди умирают, и мне что-то нездоровится!»
– Нет. Ты умрешь через три дня, –  простовато пояснил апостол.
– Три дня –  это значит, я не успею ровным счетом ничего! Что можно сделать за три дня?!
Реальность зашаталась и потекла. Ника брела наугад, не видя и не слыша ничего вокруг.
«Можно ли верить апостолу, похожему сразу на ребенка и на мертвеца? Конечно, можно. Должно. Как бы он не выглядел. Но боже! Три дня –  как несправедливо мало!..»
Ника проснулась. В комнате кроме нее никого не было.
«Три дня». Пронеслось в мозгу. «Надо что-то делать –  хотя бы выбраться отсюда и вытащить Артура». Минуту она прислушивалась к себе. Ольги как будто не было. Но, даже если та еще не успела проснуться, Ника все равно не знала, как ее разбудить. Она вылезла из постели,  и не зажигая света, начала одеваться. Лезть через окно без помощи Дан было чистым безумием, и Вероника тихо выбралась, в освещенный дежурным светом коридор. О том, где следует искать Артура, она не имела никакого понятия. Решила, что сведения о местонахождении подопытных, должны храниться в кабинете Альфреда.
Дойдя до лестницы, она вспомнила, что не взяла с собой ничего для защиты, но возвращаться не стала, решив, что найдет что-нибудь на месте.
Было слышно, как в туалете капает из крана вода, где-то внизу зычно мяукала кошка. Ника пригладила пятерней волосы, и тихо пошла вниз. Неожиданный стук хлопающей двери и голоса заставили ее метнуться к каткам с растениями на площадке между вторым и первым этажами. И вовремя. Послышались шаги, двое мужчин в полголоса сыпали проклятиями, толкая перед собой упирающегося третьего.
«Ни дать, ни взять –  готовится жертвоприношение». Ника сжалась, боясь дышать, но компании было не для нее.
Перед первой ступенькой жертве удалось на секунду высвободить правую руку, и ловко хлестнув зазевавшегося бугая по горлу, он рванулся вверх, но только и сумел, что ухватиться за перила.
«Интересно –  надолго ли это?» Подумала Вероника, в этот момент побитый хмырь с остервенением схватил смутьяна за волосы и рванул его голову на себя. Ника с интересом,  и уже почти не скрывая, уставилась в лицо жертве. Нечто, похожее на платок и носок одновременно, торчало изо рта мужчины, на какое-то мгновение их глаза встретились.
– О боже –  Эраст!
Верзила справа со всего размаха двинул агенту коленом по почкам и когда тот от боли прогнулся назад, второй садист залепил кулаком в поддых. Эраст осел на ступеньки. Его лицо было пунцово-красным и блестело от пота.
 «Какого черта им от него надо?! –  недоумевала Ника,  – они же вроде играют на одни ворота». Несмотря на то, что именно Эраст втянул ее в эту историю, она была далека от мысли желать ему зла. Сам факт, что, совсем рядом, тупые отродья избивают красивого, интеллигентного мерзавца, казался отвратительным. Ника закрыла глаза, когда Эраст повалился на пол, а два амбала начали попеременно пинать его то в живот, то по пояснице, отчего он то скручивался в эмбрион то разворачивался сразу всем телом, точно лук. Наверное, это обстоятельство нравилось садистам, потому что они окончательно озверели.
До Вероникиного укрытия доносились звуки ударов, слабые стоны, и тихий матерок, перемешанный с каким-то утробным хрюканьем.
– Что здесь происходит? –  услышала Ника где-то в глубине себя бодрый голос Ольги. Эраст уже окончательно напоминал поверженный манекен для тренировки каратистов.
–… Ого! Что в мире-то творится! Не слабо! Двое на одного?! Да? А он еще и с кляпом?!
Ника не успела ничего ответить, как вдруг ее тело, подчиняясь сумасшедшей воле опытной угонщицы, взмыло вверх, и со всего размаху ударило, одновременно обоих, образин каблуками в потные хари.
«У… какие они, оказались, вонючие!»  –  только и успели подумать они обе. В ту же секунду Ника обнаружила сначала в своих руках две колючие кактусовые детки, и тут же воля Ольги заставила метнуть их в глаза негодяям. Правда, не менее быстро соображавшая Ника, успела-таки слегка дернуть левой рукой, и один из кактусят угодил прямиком в открытый рот противника.
– Ничего себе бросочек! –  радостно прокомментировала Ольга. – У меня с этой рукой беда, вечно мимо цели. А с тобой мы команда!
Оставленный, на какое-то время вниманием Эраст, поднялся на нетвердых ногах и, держась за живот, поплелся кое-как с места побоища. Не глядя на Нику, он махнул рукой, призывая ее следовать за ним, после чего нырнул в коридорчик под лестницей.
Какое-то время они двигались по узким черным лесенкам, петляя, точно, путая следы, минут пять. После чего, выбравшись в небольшую и совершенно пустую комнатку, Эраст утомленно присел у стены.
– Все. Вероника Сергеевна –  ушли.
– Спаслись, –  в тон ему ответила, все еще не верящая в подобный исход дела Ника.
– Ради бога простите, что втянул вас в это,  – криво улыбнулся Эраст. Губы его были разбиты, и кровь еще не запеклась. – Вот уж не ожидал от вас такого, – он неловко попытался промакнуть кровь рукавом.
– Ничего. Я уже забыла, –  попыталась успокоить агента Ника, все еще чураясь, этой временами настигающей ее силы. Она отвернулась, но уже в следующее мгновение не подозревавший подвоха Эраст, получил от своей, вполне до этого мирной, собеседницы кулаком в челюсть, и тут же вскочив, она принялась охаживать его быстрыми пинками.
– Подлец, скотина, дрянь такая! – вопила разъяренная фурия. –  Я его мерзавца, можно сказать, из грязи подняла! А он? Тварь поганая, на свою непосредственную начальницу руку поднял, скотина! – с точностью дающейся лишь длительным изучением анатомического атласа она вмазывала удар за ударом, шипя сквозь зубы проклятия.
– Не надо… не надо Вероника Сергеевна! –  Эраст слабо заслонялся, не пытаясь, однако, переходить к более активным действиям. Кровь теперь уже просто хлестала из расквашенного носа и разбитой губы.
Услышав свое имя,  Вероника опомнилась и заорала на обезумевшую от собственной безнаказанности Ольгу. Но ничего не помогло, окончательно спятив, киллерша продолжала дубасить  и дубасить…
– Вероника Сергеевна! Послушайте… Вер…
– Какая я тебе Вероника, подлец, я Дан! Ольга Дан! Та, –  которую ты продал! Дрянь!
Воспользовавшись заморочкой, Ника вновь приняла лидерство, отскочив от ползающего по полу Эраста, и для верности скрестив руки на груди и вцепившись пальцами в собственные, еще подрагивающие от ярости мышцы предплечий, как бы заключая их в замок.
– Не бейте меня, Вер… Ольга? –  словно забыв о собственных неприятностях, Эраст с любопытством заглянул в глаза возвышающейся над ним мучительницы. –  Ольга Дан? Но этого же не может быть… тело…
– Еще как может, скотина! –  попыталась вырваться Ольга.
– А ну заткнись, сволочь! –  не выдержала грубостей Ника. Обычно она почти не ругалась, ну, «черт», «дурак»… а тут по милости Дан второй день из ее уст изливалось такое, от чего нежная природа Ники диву давалась. –  Хочешь прибить его –  валяй, только, чур, не моими руками! Правое запястье и так болит.
– Это об тех, –  попыталась оправдаться Ольга.
– Как об тех, если ты била ногами?! –  не выдержала такой наглости Ника.
Эраст тревожно наблюдал за странными переговорами, ведущимися всего одной особой, причем застывшей перед ним с видом  Наполеона и, разговаривающая при этом на разные голоса, то и дело, вздрагивая или строя гримасы. Наконец дама, видимо, достигла некоторого соглашения с собой. Та часть ее, которая считала себя Вероникой Шелест и была, поэтому менее агрессивной, повторив, для пущей убедительности свое имя три раза, присела перед ничего не понимающим агентом и, вынув из кармана платочек, начала промакивать им кровь, ласково приговаривая при этом:
– Вот садистка, а? Кто бы мог подумать, мегера старая, так мужика отделать, амбалов этих не надо. Фу, блин, и ноготь мне сломала,  – она облизала поврежденный пальчик перед лицом Эраста, точно намереваясь вонзить обломок  ему в глаз.
 «Психонулась! Кошмар, пора делать ноги!» –  подумал он, все еще не сводя испуганных глаз с сумасшедшей, как вдруг та полностью оправдала поставленный Эрастом диагноз, отвесив ему звонкую пощечину.
– Помнишь Ольгу Дан?!
– Да помню, но вы не…  – будучи прекрасно осведомленным, о порядках проведения опытов, он не знал, как объяснить Веронике, что Дан –  всего лишь ее «маска». «Не ждать же полночи следующего дня. Да и как мог Альфред поместить в тело Вероники Шелест душу или память другой –  реально существующей женщины».
Меж тем в Нике явно происходила какая-то борьба. Подергавшись вволю ,она вдруг вздохнула и уселась рядом с агентом.
– Нам надо поговорить, Эраст.
– Обязательно? –  он отодвинулся на несколько сантиметров, инстинктивно прикрывая щеку рукой.
– Да что с ним разговаривать –  с предателем! В расход его и точка! –  пыталась вырваться Ольга.
– Заткнись, –  сказала сама себе Ника,  и как ни в чем небывало, продолжила, – вы ведь в курсе того, что делают тут с нами?
Эраст кивнул, продолжая ожидать самого худшего.
–… Так вот –  я уже была Генриеттой Мюэ и Аллой Александровной, на третий день, мне довелось сделаться Ольгой Дан, признаться это самое худшее. А теперь я ощущаю себя попеременно то ею, то собой. Понятно? Так что не обижайтесь, потому что этот «наворот» почему-то испытывает к вам явно не самые добрый чувства.
– Недобрые, это мягко сказано! Я его кастрирую, вот что! А кто из нас больший «наворот» – это еще разобраться нужно. Ну-ка Эраст-педераст, расскажи этой, кто я.
После слова «кастрирую» Ника залилась краской. – Вот видите, – тихо прошептала она, прикрывая рот, словно опасаясь,  как бы из него не вылетели новые непристойности.
–  Я одного не понимаю, если Ольга Дан  – глюк, наваждение, другая программа, не знаю, как правильно сказать, как же тогда вы можете быть с нею знакомым?
– Ольга Дан… она была…
– Вот-вот, Эрастик, расскажи, как ты меня продал! –  взорвалась Дан.
– Ну, продал! Продал! Не отпираюсь! А ты думаешь сладко по сорок раз на дню слышать «Двигай телом!», «Не изображай недвижимость!» Осатанело! Вот что! Продал! Да у меня, дорогая, такой агентский уровень, что я, что хочешь, продать могу.
– А откуда у тебя такой уровень, как не от меня! Подлец, скажи еще, не знал, что  у меня сын! Ты его кормить теперь будешь? –  Ольга попыталась было снова заняться Эрастом, но наученная горьким опытом Ника сдержала ее натиск.
– Значит Ольга Дан реальна?
– Моя бывшая начальница,  – простонал Эраст.
– А как тогда она во мне оказалась? И… и что этим свиньям лично от вас надо? – Вероника изо всех сил держала себя за руки.
– Как –  я не знаю. Никогда не слышал о подобных опытах, я набирал народ, обычно из числа самоубийц, ну вы знаете, на так называемую «настроенческую» программу. Сегодня вы принцесса, завтра…
– Я помню.
– Мне доложили, что вы ведете себя неординарно, потом говорили, что вроде почти невосприимчивы к наркотикам, но такое… кабы знал, я бы с них втрое от обычного потребовал, – он сокрушенно всплеснул руками.
– Я же говорю –  кончать его надо, – невозмутимо предложила Дан.
– А я напоминаю –  только не моими руками.
Перед глазами Ники поплыли голубоватые с красными брюшками рыбки, воздух сделался тяжелым и вязким, точно превращался в воду, зрачки расширились, умножая ужас.
– Пусть меня лучше Ольга изобьет до полусмерти,  – залепетал Эраст, первым распознавший, приведшее его уже раз в состояние полной негодности, наваждение. –  Все лучше чем…  – видение исчезло. Ника  тяжело дышала.
–… Я прошу прощения,  – взял себя в руки агент. –  Ольга Николаевна, все хочу спросить, а где это?
– Что это?
– Тело… ваши бесподобные формы. Вы знаете?
– Подлец! –  зарычала Дан.
– Ага –  не знаете, а вот я может быть в курсе, ну самую малость. Позавчера точно видел. И вы Вероника Сергеевна без меня никак не справитесь –  я ведь все ходы и выходы здесь облазил, замки, коды, телефоны…
– Одним словом, что за все эти блага плюс санузел хочешь? –  буркнула Ольга.
– Возьмите меня с собой. Что греха таить –  вы без меня не справитесь, а мне тоже ни какого резона здесь болтаться, пока уроды эти до меня доберутся.

ГЛАВА 16
Маленькая ночная серенада
Зачем эти слезы?
Эра плача еще не настала.
Безвременный плод.

– Говори, куда вы дели мое тело? –  не отставала Ольга.
– Я могу показать лишь, где оно было недавно, –  Эраст утер кровь рукавом и тут же спохватился, брезгливо сморщившись при виде красной полосы на новеньком сером пиджаке.
– Пошли немедленно! – от волнения килерша запустила в рот указательный палец и нетерпеливо начала покусывать ноготь. Ника злобно отдернула руку, столь любимые ею моменты самоуглубления, с появлением Дан, дорогого стоили.
– Заткнитесь оба! И подумайте маленько, куда мы пойдем? Эраст красив как… даже если те бегемоты «крестному отцу» с его рыжими поганцами не наябедничали про меня, то при одном взгляде на его рожу нас просто обязаны повязать для продолжения эксперимента, –  Ника присела рядом с агентом, прижавшись спиной к стене. –  А ты стервоза, еще раз тронешь мои ногти –  я тебя…  – но любая кара казалась ей в данном случае смехотворно минимальной. Поэтому она замолчала. –  Куда же нам деться? Может…  – но решение, промелькнувшее у нее в голове, показалось абсолютно чокнутым. Однако ни в пример лучше соображающая, Ольга так не считала, более того, оно привело ее в совершеннейшую эйфорию, что и подкрепилось радостным воплем.
– Обратно в комнату, скорее!

Ника позволила Ольге  вернуть себя  в несчастливый тринадцатый номер, утешаясь мыслью, что несчастливым он может быть не столько по отношению к ней, сколько к держащим ее здесь эскулапам. Эраст знал все ходы и выходы, включая, совсем тайные лазы, поэтому они без приключений и очень даже быстро вернулись на исходные позиции. Ольга деловито шарила в чужой памяти, сверяя и сопоставляя необходимые ей данные, агент самозабвенно плескался в ванне.
– Слушай, а почему ты считаешь, что эти раненые кактусами слонята не настучали уже своему начальнику про меня? –  решилась, наконец, утолить свое любопытство Вероника.
– В том-то и дело, что кактусом! –  обрадовано начала пояснения Ольга, для верности облизав средний палец и приноравливаясь теперь к мизинцу. –  Ты хоть обратила внимание, что это за кактус? Ну, голова! все эти кастанедовские колючки, по сравнению с моим, просто игрушки. Чистый маньяк убийца.
В ванной перестала литься вода, и высунувшийся из дверей Эраст внимательно вслушивался в комментарии бывшей начальницы. Надо признаться, что рожа у него была еще та, левый глаз совсем заплыл, щека распухла, губы отливали противной синевой. Обе женщины выжидающе замолчали.
– И откуда только вы, Ольга Николаевна, такие подробности о флоре знаете? –  нараспев проговорил он и скорчился, попытавшись подмигнуть подбитым глазом.
– И, в флоре, и в фауне, – огрызнулась Дан. –  Одно могу сказать –  быки эти теперь тихи, не навязчивы и не опасны. Ясно?
– Ясно, ясно, –  Эраст промокнул полотенцем лицо, оставив на ткани парочку красных пятен. – Мне надо как-то внешность изменить,  – немного подумав, протянул он. У вас Вероника Сергеевна, краска все равно какая для волос есть? А  бритвы в хозяйстве не имеется? –  он потрогал свои усы и сокрушенно махнул рукой.
– Есть рейсфедр, для выщипывания бровей,  – прорычала Ольга, попытавшись завладеть руками Ники и нанести очередной удар, но та уже была готова, и каждый остался при своем...    – Есть апеллятр для ног, и… и… кажется станок в ящике стола, –  Ника боялась подходить к Эрасту, так как близость «жертвы» делало Ольгу неуправляемой, а Нике, по-человечески, было даже жаль потерпевшего фиаско агента.
Через сорок минут Эраст выполз из ванной, в совершенно довольном расположении духа и с полотенцем на голове. С удовольствием Ника отметила про себя, что в сравнении с большинством мужиков, с которыми ей приходилось иметь дело, агент видимо не имел досадной склонности к нытью. Правда, теперь, побитый и без усов он уже совсем не напоминал Дон Жуанчика.
– Итак. Предлагаю разработать совместный план действий,  – с места в карьер рванула Дан. –  Для начала хорошо бы представить себе здешний уклад и все такое,  – она заставила-таки Нику сверкнуть на Эраста глазами, хотя та и пыталась контролировать каждое свое движение.
– Да, конечно, –  агент потрогал больную губу. –  Значит так. Территориально мы находимся в нескольких километрах от Питера –  Всеволожское направление…
– Да. Я помню дорогу, –  остановила его Ника. –  Я же не во сне сюда попала,  – она виновато улыбнулась, конечно, перебивать на полуслове, и так еле ворочающего языком человека, было не в ее манере, но уж больно не хотелось мучить его еще больше, да и повторение пройденного никак не входило в ее планы, – мы проехали сквозь брошенный пионерский лагерь, поднялись на пригорок и прошли сквозь зеркальные врата –  то есть через такую беседку вроде кафешки. И оказались в задней части этого концлагеря. Там такая система зеркал, что со  стороны видится иван-чаевый беспредел, а на самом деле можно наткнуться на стену, да? А проход только через беседку? Правильно?
– Он… Николай, что вообще с дуба рухнул?! Что себе позволяет! –  неожиданно Эраст перешел на крик. Ника бросилась на него  и, зажимая рот, повалила на стоящую рядом кровать.
– Черт тебя дери, всех решил сдать что ли?! –  прошипела она, упираясь локтями в грудь агента. –  Открой окно, да посмотри туда, а то тебя еще не все слышали.
Эраст тяжело дышал, однако не делал попыток освободиться.
Уверившись, что припадок более не повторится, она медленно убрала ладонь с его лица, и потом села рядом.
Ольга стремилась ничего не видеть и не чувствовать –  сама мысль прикоснуться к мужчине иначе, чем хорошеньким тумаком внушала ей отвращение.
– У этого Николая,  – уже очень тихо, так что Нике пришлось пригнуться чуть ли не к самому лицу Эраста,  – у него точно в голове чего-то не хватает. Знал бы я о его самовольстве раньше,  – он глянул на Нику своим, пока единственным глазом, так, что ей в момент сделалось не по себе. –  Я бы его…
– К делу, –  не выдержала Дан, и Эраст тут же съежился и поник, видимо узнав командные нотки, и вовсе не желая снова быть избитым, но, продолжая при этом занимать почти что всю кровать.
– Что вас собственно интересует? Я набирал кадры на проект «Карнавал». Это вы и сами знаете, то, что они научились как-то душу из одного человека рвать, да пересаживать ее в другого,  – он развел руками, слегка при этом задев ягодицы Ники, и сделавшись от этого вновь похожим на Дон Жуана.
– Ты главное говори милый,  – медленно и сквозь зубы процедила Ольга. –  Что будет неинтересно, вырежем.
– Из пациентов формируют группу или группы по шесть человек. Обычно трое мужчин и три женщины. Но это не обязательно –  то есть я хочу сказать, что если нужно поработать с ситуацией в римском легионе, монастыре или гей клубе используют однополый вариант.
– Ясно. Сколько пациентов сейчас в ваших руках, сколько из них на территории санатория, есть ли еще филиалы?
– Моих? –  Эраст с деланным удивлением поднес к глазам свои тонкие кисти, осматривая их то с одной, то с другой стороны. –  Уже, к сожалению, мало, –  он вздохнул и дружелюбно посмотрел на Нику. – Других филиалов нет, а люди периодически умирают. Кайф не каша –  его каждый день нельзя кушать. Но, поставлял я им, и правда, немало. Система простая –  первая шестерка основная, к ним еще три вспомогательные, как обслуга. Правда люди частенько меняются местами, но численность их остается прежней.
– Как же так –  если они умирают?
– А агенты вербовщики на что? А если лишних притащишь, их помещают в бокс,  – ну комната, где все спят, спят, пока место не освободится, –  он потянулся, по всей видимости, нежиться в одиночестве на пропахшей духами кровати, ему очень даже нравилось.
– Хорошо. А не может ли быть, что часть тех, кто в боксе, на самом деле потеряли свою душу, как Ольга? –  ломала кайф Ника.
– Я же говорю, не в курсе,  – Эраст пожал плечами и посмотрел на Веронику. Ее огромные зеленые глаза, казались сейчас драгоценными.
 «Одному богу, наверное, известно, что скрывается  на дне этих глаз»,  –  подумал он,  – Ника изменилась –  ее длинные, до плеч каштановые волосы, несмотря на недавнее сражение и беготню, блестели, как у девушек с рекламы шампуней, а кожа была матовой, без малейшего прыщика или морщинки, небольшой, но очень красивый рот словно взывал к поцелуям. Эраст облизал свои горячие, припухшие губы. Правда  постоянные перебранки, с черт знает как, вселившейся в нее Ольгой Дан, делали ее совершенно сумасшедшей, но все же это было многим лучше, чем ночная ведьма, чуть было не погубившая его в тот злополучный вечер, когда он заключил с нею контракт. «Что же это было? –  Мужчина отвернулся от света, света который, в принципе не следовало зажигать. Тонкая кость, делавшая Веронику удивительно хрупкой и уязвимой, длинная шея… Что же… что же давало ей такую силищу? Где секрет?.. Быть может, имеет смысл пораскинуть мозгами  и, выяснив это, снова войти в дело, но уже на правах пайщика  и совладельца. Или, или…»
– А за что они на вас-то накинулись? –  еле слышно, чтобы не потревожить занятую своими мыслями Ольгу, спросила Ника.
– Меня… как же… из-за вас и… того…
– А откуда вы могли знать, что я почти, что невосприимчива к химии? –  ее глаза, казалось, сделались еще больше, и лицо, измененное вмиг праведным гневом, излучало силу, приписываемую некогда Нике –  богине победы.
Боясь выдать нахлынувшие на него чувства, Эраст попросил погасить свет. Ее силуэт маячил теперь между ним и не зашторенным окном и казался воплощением женственности.
– Конечно, я не мог знать такие подробности, вы правы, Вероника, –  он прокатил на языке ее имя, просто имя без всякого отчества, и оно понравилось ему на вкус. –  Альфред даже продвинулся благодаря вашему сопротивлению, это дало возможность продолжать эксперимент, выискивая его слабые места, находя новые возможности… Моя ошибка состояла в том…  – он замялся. Почему-то очень хотелось поцеловать ее руку, или хотя бы, чтобы она дотронулась до него, ну чуть-чуть…
– Так в чем же? –  Ника наклонилась, ее волосы коснулись лица Эраста. –  В чем вы допустили ошибку?
– В том, что заключил контракт и с вами, и с вашим… вашим…  – слово «любовником» упрямо не желало соскальзывать с его языка. – С Артуром Лацисом. Это против правил.
– Вам пришлось много поработать перед отпуском? –  участливо подытожила Ника.
– Ну да. А откуда… как опять Николай? –  он попытался отвернуться, как вдруг прохладная ладонь коснулась его лба. Эраст застыл, впитывая каждой клеточкой тела столь желанное ему сейчас прикосновение, чуть уловимый запах незнакомых духов…
– Как вы думаете, что нам теперь первым делом следует предпринять?
– Первым… Бежать можно через подземный ход, или вторые зеркальные врата… Но у Альфреда останется на руках ваш договор. Значит, его следует забрать.
– Нам придется прихватить с собой Артура, и потом остается еще Ольга, то есть ее тело.
– Тело… скажите тоже… тело… доска доской…  – он отвернулся на минутку к тумбочке в поисках сигарет, когда кулак Ольги очнувшейся при первом воспоминании о столь вожделенном ею предмете, пролетел в сантиметре от его лица.
– Что ты сказал? Мразь, недоносок?! –  послышалась возня, Ника изо всех сил пыталась держать себя в руках.
– На вашем месте, мадам, я бы так не возникал. Было бы из-за чего, в самом деле?
 Второй удар обещал быть более точным, но наученный горьким опытом Эраст, успел увернуться и сползти с кровати.
 –  Я видел его в местном морге. И если уж у Альфреда хватило ума всадить вашу душонку в столь очаровательное тело, то думаю, никакого криминала уже с вашими телесами не произойдет.
– Так пошли в морг.
– Утром, когда сторож уляжется спать, он лунатик. А ковер тут что надо. Я не прочь устроиться здесь до утра. А вы девочки на кровати, думаю, это послужит упрочению, так сказать, дружбы и понимания, что-то типа –  гей, гей –  герлы всех стран соединяйтесь.
– Заткнись скотина, и нечего отлеживаться. Пошли в морг. Ника! Скажи ему!
Со стороны действия Вероники, наверное, могли бы рассматриваться не иначе как театр одного актера.
– Не пойду. Устала. Эраст прав, поспим до утра… а там…
– Нет! Мало ли что еще сочинят с моим телом эти извращенцы –  крематорий или пересадку органов.
– Хватит! Надоела! –  устало огрызнулась Ника. –  Нашла себе, понимаешь ли, Ольгоноситель! Когда надо будет –  тогда и пойду.
Эраст на полу беззвучно смеялся, придерживая рукой ушибленные губы и щеку.
     Ника встала и на ощупь открыв шкаф, вытащила оттуда ворох платьев и, избавив их от вешалок, набросила на агента.
    – Спи. Другого одеяла для тебя нет, –  и только после этого сама отправилась в постель.

Платья длинные и вызывающе короткие, узкие и широкие… убедившись, что женщины на кровати утихли Эраст поднялся и, приложив к себе сиреневое платье, подошел к зеркалу. Включив ночник, он прошелся туда-сюда, все еще прижимая к себе платье. При этом походка его сделалась плавной и грациозной, в теле появилась кошачья гибкость. Он подвинул пуфик к зеркалу и, намазав лицо Вероникиным кремом, снял с головы полотенце. Теперь его волосы сделались светлыми. Эраст встряхнул шевелюрой и не долго думая, зачесал волосы назад, после чего извлек из здорового глаза красящую линзу, отчего тот вернул себе изначальную голубизну. Второй глаз совсем заплыл, так что агенту пришлось повозиться с линзой, прежде чем он извлек ее на свет божий.
Бывший актер театра «Фата Моргана» снова уставился на себя в зеркало, прикидывая, что еще можно сделать. Но, увы. Переодеться женщиной, он конечно же мог. Но вот только на эту женщину не смотрел бы разве что слепой. Еще бы – откуда взяться избитой женщине в обществе, считающем себя избранным. Не чадрой же такую «красоту» прикрывать, в самом деле?!
Другое дело, одеть свой обычный костюм, но с темными очками. Так по крайней мере можно попытаться добраться до подземного хода, и, если там не выставили охраны, если не поменяли код на дверях, если…
Было неприятно признавать, что до такой степени не владеешь ситуацией. Когда он ездил в Японию по документам сестры, можно было поругаться с дирекцией клуба, и они выслали бы непокорную «деваху», можно было позвонить в русское консульство, можно было, наконец, развести на деньги богатого мужика и он купил бы билет на самолет. Можно было…
Здесь он не мог ничего! Ну подойдет он к пожилому генералу и нажалуется на свою судьбу – и что же? На самом деле это ведь не генерал вовсе, а старый искусствовед сотрудничавший длительное время с Пушкинским домом. И ни чем он при всем своем желании помочь не может, равно как и остальные «бизнесмены» и «бизнеследи» – все они бывшие самоубийцы, завербованные им самим и другими агентами для проведения опытов. Остались бывшие сослуживцы – но все они должны быть уже осведомлены об его отступничестве, и ждут только возможности, как можно быстрее сдать самого удачливого и работоспособного агента охране. Что будет дальше, он знал, лучше, чем кто-нибудь другой.
Нет – агенты в таком деле не помощники, медперсонал тоже отпадает. В случае шухера они по полной огребут, остается…
Эраст кинул молниеносный взгляд на Веронику. А, была, ни была, и, бросив платье, скользнул к двери.

ГЛАВА 17
Утро
В мягкой воде чудского озера
Любят спать рыцари в латах
И сны видеть.

Вопреки ожиданию обитателей комнаты 13, и в пику всем законам природы, утро следующего дня началось после нажатия желтой кнопки на пульте управления местной вселенной, как, шутя, окрестили ее рыжие близнецы. Солнце просто катапультировали на небо в район одиннадцати часов, в один миг, перебудив все, всё, и вся.
– О боже! Проспала! –  Ольга рывком соскочила с постели, увлекая за собой все еще дремавшую Нику.  – Эраст! Быстренько продирай глаза, ну же… шевели телом, –  с горяча она чуть было не пнула причудливо развалившуюся груду тряпок.
В дверь осторожно постучали, и тут же она бесшумно открылась. На пороге стоял приятный, темноволосый молодой человек в малиновой санаторской униформе, с подносом в руках. Ольга застыла, с поднятой для пинка ногой, не зная, что сделать дальше – наподдать Эрасту, или придушить вошедшего.
– Госпожа Дан,  – противно прогнусавил мальчик, покручивая одной рукой длинную блестящую прядь. –  Ваша почта.
– Спасибо, –  выдавила из себя ничего непонимающая Ольга, и тут же почувствовала пробуждение Ники. – Что-нибудь еще? «Так он продолжает вчерашнюю игру, значит, кактусы сделали свое дело, и громилы еще не раскололись. Альфред соединил меня с Вероникой на несколько дней, и они убеждены, что все проходит без сбоев. А значит, я на легальном положении и… и…»
– Привет! – неожиданно вмешалась в разговор молчавшая до этого Ника. –  Ты не узнаешь меня, Андрюша?
– Простите, но возможно вы меня с кем-то путаете, госпожа Дан,  – молодой человек отступил на шаг, вероятнее всего предупрежденный о крайней вспыльчивости дамы.
– Ну, как же, помнишь, мы пили вино в таком небольшом ресторанчике… Генриетта Мюэ… помнишь?
– Я никогда не работал в ресторанах, это вообще моя первая работа, –  его руки заерзали по тонкому, в тон костюму галстуку, глаза неотрывно смотрели в зеленые глазищи Ники, казалось, что еще секунда, и он полетит на звездный зов этих глаз, чтобы исчезнуть в них навсегда.
– Ген-ри-ет-та…  – по слогам произнес он, и отер лоб. –  Как вы узнали о моем сне? Я… Я, кажется, никому… до этого…
– Вспомни, –  Ника взяла юношу за руку. –  На мне было сиреневое, длинное платье, оно зацепилось и…
– Сиреневое… да, и я нагнулся, и…  – какое-то время он удивленно смотрел на Веронику, потом лицо его исказила резкая боль, юноша схватился за голову  и, закрыв глаза, оперся о косяк. –  Простите,  – выдавил он из себя через минуту. –  Это должно быть солнце,  – теперь он прятал глаза, так, словно солнцем была она сама. –  Я забыл сказать, что Альфред Петрович, ну, ваш доктор, просил напомнить, что если вам потребуется инсулин, манинил или диабетон, то вы можете получить его, до начала приема, у сестры, – шатаясь и держась одной рукой за стену, юноша побрел восвояси.
– Блеск! –  взорвалась, замолкшая ненадолго Ольга. –  Кой черт тебя за язык тянул с этими воспоминаниями? А если бы он обнаружил Эраста? –  она кивнула в сторону вороха платьев. –  Одно хорошо –  с диабетом не шутят, а лекарства у меня нет. Но теперь они сами и решат проблему. Кстати, для тех, кто не знает –  питаться мне нужно по часам, и не чем попало, –  она с ненавистью пнула тряпичную кучу, только теперь обнаружив, что под ней никого нет.

ГЛАВА 18
Ольгообразие и начало классификации
Я сама тот демон,
Которого должна остановить.

– Успокойся Оля. Еще не все потеряно, –  Ника еле сдерживала разрывающие ее душу вопли Дан. Глаза мучительно жгли чужие слезы.
«Да уж, лучше б сама поплакала, а так и умереть можно». Она налила себе воды, из, казалось, вечно полнехонького графинчика.
– Вот что – пойдем-ка за инсулином, потом поищем этот самый морг. Господи. Не люблю я жмуриков –  страсть, –  Вероника расхаживала по комнате, укачивая, в размеренном ритме караульного, расстроенную Дан. –  Успокойся, ладно. Пойдем, пока медики тревогу не забили. Ведь для всех здесь, я –  Ольга Дан. И эксперимент идет своим чередом, а… ну, что ты молчишь-то? Успокойся. Не рви мне сердце, –  последнюю фразу она почти прошептала. Не потому, что боялась привлечь чье-нибудь внимание –  эмоциональная натура Ольги была, по всей видимости, хорошо всем известной, просто неожиданно Ника поняла, что не может уже по-другому. Странно, что еще неделю назад она и понятия не имела о таком чувстве, как сострадание. Сейчас мощные волны чужого отчаяния утюжили ее, как несколько катков, к которым для прочих садистических эффектов была привита максимальная скорость и великолепные маневренные способности, так что несчастная Ника оказалась в состоянии «ни охнуть, ни вздохнуть».
Они пообедали в кафе «Интим», чтобы не привлекать внимания, забравшись в самую дальнюю клетушку с огромной и абсолютно нефункциональной свечой. Такие места обычно облюбовывали парочки, но в данном случае женщины единогласно решили, что это как раз, что надо. Сейчас главенствовала Ольга, разучить ее жесты и походку Нике бы конечно, удалось без проблем, потрать она на это хоть четверть часа, но рисковать не хотелось. Больше всего обе боялись визита к Альфреду, но других вариантов добычи, необходимых Ольге лекарств не было.
– Слушай, а какой ты была… То есть мы ведь, наверное, встречались здесь раньше,  – чтобы что-то говорить вполголоса спросила Ника.
– Какая… такая. Тебе что –  интимные подробности пересказать? –  Ольга агрессивно орудовала вилкой. Вероникино вегетарианство и ее болезнь совершенно сократили и без того скудный рацион. – Скорее, скорее,  – подгоняла она сама себя. – Я не могу, не могу так долго без этих уколов. Перед едой нужно было съесть «Диабетон». Зараза! –  сердце ее заходилось в противном предчувствии, что инсулина можно и не достать, и как подтверждение этому, отовсюду на Дан наползала чернота. –  Только не кома! Только не кома,  – простонала Ольга. –  Вероника, я пас.
Они поменялись местами. С практикой походы туда-сюда сделались совершенно неощутимыми.
– Ага, креветочки с манго. Славно, –  Ника облизала губы и принялась за излюбленное блюдо. –  Не понимаю,  – проговорила она минут через пять, утирая рот бумажной салфеткой. –  Твое тело возможно и требует «Инсулинчика». Это вполне понятно. Но, мое? Абсурд. Я вообще этих иголок побаиваюсь, мало ли какую гадость занесут… Что же тогда с тобой происходит?
– Самой противно. Только у меня, наверное, душа так устроена, я в любом обличии привычек не меняю, и каждое подвернувшееся тело готова наделить диабетом. Чтоб его!
– Но это же не правильно, – Ника вздохнула, – тебе необходимы лекарства, потому, что ты считаешь себя больной диабетом. Но это твое тело больно, а сейчас ты в моем теле. А у меня нет никакого диабета. Значит – прибывая в моем теле – ты здорова!
– Твоими устами да мед пить. А у меня все одно – темнота перед глазами и то в жар, то в холод кидает. Так что, спасибо конечно на добром слове, но кажется, со мной это не пройдет.
– Пройдет! Еще как пройдет! – Ника чуть не задохнулась от возбуждения. – Твоя душа не больна! Это всего лишь память. Память, и ничего больше. Ну расслабься ты хотя бы немного. Забавно. –  Ника встала из-за стола. –  Я только сейчас подумала –  ношусь с тобой, как с писаной торбой, или нет, лучше как курица с яйцом… Нет, еще лучше –  как беременная баба. Вот, такая же озабоченная. Хожу, разговариваю… думаю, кто же у меня родится? –  она вышла из кафе, за рассуждениями даже не удостоив взглядом таращившегося на нее молодого человека с прилизанными каштановыми волосами, и золотыми часами на цепочке, перехваченной в месте разрыва канцелярской скрепкой.
– … Ну, вот –  предположим, что я уже знаю твой пол, придумала имя… скажем Оленька, и… Чего, например, хочет моя деточка? Мороженого или классической музыки? Говорят беременным и коровам это прописывают. Или… или отправимся на природу, на залив? Походим босиком по бережку с ракушками, а? Что сегодня желает моя умница? а?
– Мама, умница хочет в морг! Сейчас же!!!
От неожиданности Ника застыла на месте.
Пожилой, одетый в одни плавки с якорьком, мужчина, со знанием дела, гарпунивший кого-то в фонтан, повернулся и с интересом посмотрел на Веронику. Ноги его были широко расставлены, как будто он обнаружил в этой части санатория жуткую качку и теперь мужественно борется с ней.
– Мама! Пошли в морг! –  ясно и звонко произнесла Ольга. –  Ты что, не слышишь?
– Слышу, слышу, –  Ника перевела дыхание и на всякий случай свернула в аллейку, подальше от старика с гарпуном. Раздавшиеся, сразу же после ее ухода звуки, подтвердили ее догадку о морской болезни, последнего.
– Интересно, если бы у меня и Артура и вправду была бы дочка –  неужели она…
– Здравствуйте Вероника Сергеевна! – догнавший ее мужчина больно и очень радостно ударил ее по плечу. После чего заткнул Ники рот ладонью  и, обхватив другой рукой за талию, рванул ее на себя и волоком затащив в ближайшие кусты, зашипел, все еще держа противно пропахшую бензином руку на ее лице. – Тише, Вероника Сергеевна! Ради бога, тише. Я Коля –  водитель. Я знаю, что вы помните себя. Не понимаю, как, но  вам это удалось. Я давно уже за вами наблюдаю. Пообещайте, что будете вести себя тихо, и я отпущу вас, –  Ника утвердительно моргнула, после чего похититель разжал объятия.
– Фу. Ты бы хоть одеколоном побрызгался. Ужас какой! – набросилась она, на ничего не подозревавшего Коляна. –  Ну, говори, быстро –  что тебе надо? А то мне некогда.
– Ух, ты, значит правда, помните –  класс,  – расплылся в улыбке водила. –  Не зря они так вас боятся, даже агента прищучили. Но они не догадываются, я тоже ни почем не понял бы… если бы не Эраст.
– Стоп. Давай по порядку. Он-то тут причем?
– Кто –  Эраст? –  Николай почесал затылок, отчего зализанная прядь встала дыбом. –  Так он, Эраст же, меня к вам и послал. Велел показать морг и если получится стянуть у Альфреда это… как его… в общем, он сказал, вы сами знаете, для этой, как ее? Подруги… А вы выходит, мне не поверили? Да? А я-то с чистым сердцем,  – он похлопал себя по груди, отчего дорогущий паркер и гаечный ключ, по странной прихоти владельца, обитавшие в одном кармане, жалобно зазвенели, а из жилетного кармана вывалились золотые часы, повиснув на цепочке со скрепкой.
– Ты видел Эраста? Как он? – осторожно спросила Ника, все время прислушиваясь к указаниям более продвинутой по части интриг Ольги.
– Вот те раз! Я же русским языком говорю –  он у меня отлеживается… ждет вас. Ну?.. И зачем вы ему про задний двор-то сказали, не понимаю?
Они выбрались из укрытия и мелкими перебежками добрались до главного корпуса. Идти как все люди –  спокойно, любуясь окружающими красотами не представлялось возможным, так как Колян упорно отказывался изображать из себя нормального человека, всю дорогу играя Джеймс Бонда. А Ольга зудела, что Ника все делает не так, неправильно ее изображает, и ежели она хочет не вызывать подозрений, то должна для порядка наорать на кого-нибудь, а то и дать в морду. А так как Вероника не имела привычки без особой надобности повышать голос, Дан пришлось несколько раз брать управление в свои руки, накидываясь на ничего не подозревающих официантов и обслугу, вываливая на них давно рвущиеся наружу потоки брани. После чего Ника, всякий раз ловила себя на мысли принести извинения. Кроме того, она опасалась, что справедливое негодование не минует тихо повизгивающего от удовольствия и явно мотающего на ус новые, наиболее вычурные Ольгины словечки, Коляна.
Но справедливая кара, как ни странно, обошла его стороной. Казалось, что Дан вполне устраивает это клетчатое чучело вместо попутчика.
Оставив их куковать на скамеечке в тени векового, и сегодня неизвестно откуда появившегося здесь, дуба, Колян поспешил в кабинет Альфреда Петровича, перескакивая через две ступеньки, и для пущей осторожности оглядывающегося на каждом шагу и громко бормоча себе под нос волшебные слова «Инсулин» и «Диабетон».
– Во, дурак…  – процедила сквозь зубы Ника, в который раз за сегодняшний денек, становясь самой собой.
– Скорей бы уж. Я вот что думаю, вдруг мы не справимся за сегодняшний день, а у них рассчитано, мое пребывание в твоем теле, до полуночи. Что тогда?
– Ну, ладно тебе, о грустном. Потом –  может тебя попросту кому-нибудь другому подсунут –  старику или мальчику, что сегодня утром почту приносил. Они ведь, по всей видимости, тоже в нашей «Основной шестерке». Ты хоть что-нибудь помнишь, о своих прошлый «масках»? –  Ника взяла валяющийся рядом прутик, и начала рисовать им на песке.
– Вспоминала, когда ты этого молокососа в униформе пытала, я как раз сама и начала вспоминать. У тебя какой-то особый талант пробуждать. Ты знаешь, об этом?
– Да. Когда бы к знакомым не зашла –  приходится вытаскивать их из постели –  мрак. Чувствуешь себя при этом полной идиоткой.
– Я прошлый раз была бизнесменкой. Кем раньше не знаю, но это точно запомнила. Ирина Вульф. Вот. Приехала в санаторий отдохнуть от дел, и будто бы всю жизнь я прожила в Москве, о чем не спроси из жизни этой самой Иры – все рассказать могу, даже о самом интимном –  все знаю. Ну вот, а потом присылают мне телеграмму, мол, все –  кранты, фабрика тю-тю, счет в банке арестован, и мне, если не хочу сесть крепко и надолго, нужно ноги делать.
– Вот сволочи! –  вырвалось у Ники. –  Ира –  как же –  помню. Я тогда была Генриеттой Мюэ.
– В сиреневом? Еще этот… как его…генерал тебе здравицы пел. Ну, седой, у которого вечно все нараспашку, он еще сейчас морского волка из себя в песочнице изображает.
– В фонтане, –  поправила приятельницу Вероника, ругая себя за то, что не узнала его первой.
– Ну да. Конечно…  – рассеянно согласилась Дан. – А вот я, что удивительно, в тот же день хлопнула крысиного яда и привет. Представь – чтобы я… и вдруг такая ранимость… – Она замолчала.
– Да, я видела твои похороны, на следующий день. Красиво. Только я тогда была Аллой Александровной и тебя не узнала.  Ой, как все запутано… Слушай, надо хоть список составить, кто есть кто. А то потом уже не разберемся.
Сложности начались сразу же, как только они вместе начали вспоминать, потому что имена фигурантов постоянно менялись и приходилось вспоминать множество мелких подробностей внешности, походки, поведения, чтобы, наконец, из них составить целую личность. У Ольги оказалась великолепная зрительная память, чего у Ники явно недоставало, в то время как внутренние ощущения ее почти, что никогда не подводили. Так, общими усилиями, среди карнавала наброшенных как попало «масок», они сумели, наконец, выделить троих мужчин:
Генерал –  он же гарпунщик из фонтана;
Темноволосый юноша –  Андрей, как он представился Генриетте, он же Эдик –  режиссер телевидения и сын соседки по даче  Аллы Александровны, он же утренний слуга.
Далее Артур –  естественно, Крымов, из истории Генриетты, он же ночной танцовщик и Семен (предполагаемая жертва Дан).
А так же женщины:
Ольга –  она же Ирина (покончившая жизнь самоубийством), она же труп, она же засевшая в голове паразитка.
Второй шла Лариса Николаевна, (что дала жару Альфреду).
Замыкала список сама Вероника Шелест, успевшая побыть Генриеттой, директором завода Аллой Александровной,  наемной убийцей Ольгой Дан, и носящаяся теперь с ней же, как с  готовой разорваться в любой момент гранатой.
– Неплохо, –  выдохнула Ника. –  Только теперь, когда мы почти что вычислили других подопытных кроликов, мне кажется, что у нас нету морального права бросить их здесь без помощи.
– Еще чего! – Ольга была готова растерзать свой Ольгоноситель на куски. –  Самим бы  вылезти, и то считай –  повезло! Ну, любовника твоего вытащить. Это  еще, куда ни шло. Хотя ради мужика… Задницу, кой кому надрать, тоже дело. Но в спасение мира играть –  уволь.
– Твое дело. –  Ника посмотрела на крыльцо, с которого уже летел по козлиному перепрыгивая через несколько ступенек, Колян.
– Все о’кей! Получилось,  – крякнул он в полете, споткнувшись и чудом не хлопнувшись на дорожку.
– Во, дурак…  – прошипела про себя, на этот раз, Ольга…  – Ну ты как хочешь, а я так беру себя в руки, то есть тело из морга и сваливаю. Спасение мира –  штука, нечего сказать масштабная, но что хочешь со мной делай –  не с такими же идиотами… И потом на мне своя, можно сказать, миссия возложена.
– Это какая? –  Вероника поднялась со скамеечки,  и делая Николаю знак следовать за ней, пошла вдоль зеленой изгороди.
– Какая? Великая! Литературу нашу от скверны избавлять –  вот какая. Я уже давно на это дело завелась, но вот до истинного класса не дошла. Я обычно рукописи через одну жгла, а теперь…
– Что теперь?! –  Ника даже остановилась. Все темное прошлое Дан, о котором она была бы раза позабыть, всплыло теперь, и лежало как тина на воде.
– Теперь я дам им прикурить! Представляешь, чего они понаделали там без меня?! – в запале она перешла на крик. – Распустились?! А у наших редакторов ни стыда, ни совести – растиражируют бесовство всякое! Хоть святых выноси! Не хочу! Не позволю! Пропаганда насилия! Я их научу кровавые сопли утирать! Я их, паразитов, сживу со света, ох, сживу! –  она воодушевленно замахала, вновь сделавшимися подвластными ей, Вероникиными руками. Из соседних кустов вылетела, спешно отряхиваясь и озираясь, любопытная парочка –  юноша в вишневой ливрее и молодая женщина в платье с огромными ромашками.
–… Я ведь раньше как думала,  – вопила  в голос Ольга,  – я думала, что пока за них, за писак этих, не заплачено, то и убивать их заздорово живешь –  какой резон! А теперь я так не думаю. Потому, как мою работу за меня, все одно, никто не сделает, и пока я здесь в бирюльки играю, там все плохое уже может быть и произошло!
Двое рослых молодых человека в униформе бесцеремонно расталкивая, начавший собираться было народ, подошли, наконец, к беснующейся Дан. Слишком поздно заметившая их Вероника, закричала на Ольгу, но было уже действительно поздно. В одну секунду хрупкое тело танцовщицы оказалось в живых тисках. Она увидела, как побледневший Колян, отступает в тень зеленого тоннеля. Прохожие, кто ошарашено, кто со смешками переглядывались, смотря сквозь Нику, как через стекло. Конвоиры бесцеремонно толкали перед собой, и не думавшую сопротивляться, женщину.
У фонтана парочка голубых, в одном из которых Ника тут же признала своего Артура, мирно болтали о чем-то.
Увидев его, она сделала последний, жалкий выпад, дернулась, но было уже поздно. Огромная ладонь легла ей на лицо, закрыв его, при этом, полностью, и одновременно лишив жертву возможности дышать.
Она безвольно повисла на руках своих мучителей уносивших ее навстречу мертворожденным аккордам «Сальери».

ГЛАВА 19
Исчезновение
Уничтожая в себе зло, рискую жизнью.
На дне души цветок добра полураскрытый
Всего один.

Вероника подумала, что идея санатория по сути дела не так уж и дурна, если пораскинуть мозгами. Наверное, мог бы даже затесаться среди пациентов человечек все понимающий не хуже самой Ники, а только делающий вид.
 «Как не крутись,  а конец для всех один. Правда этот просветленный знает, что тридцать дней ему здесь отпущено без вариантов, но на то он и просветленный, чтобы воспринимать все как должное и пользоваться дармовыми иллюзиями свое удовольствие.
Ведь если разобраться, это же здорово, когда четко знаешь, когда умрешь. Можно книжку написать. За тридцать дней можно. Борис Виан «Пену дней» за два дня написал. Но так то Виан!!!
Там за зеркальными вратами в другом, большом и чужом мире, что не убивают? Еще как –  только большей частью совершенно бесплатно».
Однажды, еще до знакомства с Артуром, Ника работала в одном небольшом ночном клубе в Детском селе. Кроме нее в программе были еще три стриптизерки. С одной из них –  со светловолосой красавицей Светланой, Веронике приходилось уже сталкиваться.
После третьего, последнего отделения, в кабинет директора, специально по такому случаю, отведенного под переодевалку, заявился высокий кавказец, и неестественно тонким для его роста и сложения, голосом, предложил девочкам поработать сверх программы.
Нику тогда уже три часа ждала машина с ее школьным приятелем, динамить которого не хотелось, а стриптизерши заломили, как им показалось неподъемную цену по сто баков каждой.
Переодеваясь и смывая яркий грим, Вероника видела, что деньги были уплачены без разговоров, и позавидовала девицам.
За стеной заухала музыка, две стриптизерши выскочили в зал, третья, накрутив на шею меховое манто, лениво поджидала своего выхода, прогуливаясь между выходом в зал и кухней.
Ника еще не успела запихнуть в сумку огромные и вечно топорщившиеся крылья с костюма ангела, когда красная  и сердитая в комнату влетела одна из девочек.
– На хер мне это надо! Скоты! –  с порога заорала она, на торчащего у нее за спиной верзилу. –  Не буду я на столе среди пивных  кружек танцевать. Это вам не «Хали-гали», там хоть место специальное есть. А тут… Поставили шест, я около него и работаю. А чтобы на столе да без всего, такой договоренности у нас не было! Забирайте свои деньги! – она вытащила несколько скомканных бумажек из косметички и протянула их молча стоящему мужику. –  Вот!!!
– Это уже не мои деньги, –  убийственно спокойно произнес он. –  Это твои деньги.  Ты должна их отработать. Все.
Никогда больше Вероника не видела этих девочек и не слышала о них. Стриптизерши пропали, исчезли как пузыри на воде как…
Потом Ника написала рассказ, который хоть сколько-то сумел заполнить гнетущую ее пустоту и ощущение полной свей беспомощности и страха. Страха за себя, а потом и за Артура, неотъемлемой частью характера, которого было опасное умение влипать в ситуации.

ГЛАВА 20
Имя твое
Время, время песчинками сыплется
В темной комнате.
Сколько мне выпало.
Я в пустынях тону засыпанной
С головою днями прошедшими…

Она не знала, как долго длился обморок и закончился ли он вообще. В какой-то момент перед глазами проплыл, точно в облаке, в больничном халате Альфред Петрович.
– Вы расстраиваете меня, любезная Вероника Сергеевна. Ой, как расстраиваете. Не хотите слушаться, придется вас наказать, озорница. Все у меня, признаюсь честно, было. Но, чтобы пациенты лекарства без спросу таскали. Фи, –  он нагнулся к самому лицу Ники, сверкая прозрачным пенсне. –  Зачем вам инсулин? Или вы, что другое искали?
– Потому что у меня диабет, –  невозмутимо отчеканила она затверженный со вчерашнего дня урок. –  И вообще, почему вы меня называете Вероникой? Я Ольга Дан, и вам это хорошо известно. На каком основании меня задержали? Что вам вообще нужно?!
– Оль-га?.. –  Альфред отошел на шаг, разглядывая пациентку так, словно решился, наконец, разделать ее на кусочки, но еще не выбрал с чего же начать.
– Мои данные есть в медкарте. И вы меня сами вызывали сегодня зайти за ампулами, –  она оттараторила весь этот бред без запинки, не обнаруживая в себе, однако, даже намека на присутствие Дан. «Вот стерва-то –  наскандалила, подвела под монастырь и в кусты…»
– Хорошо, хорошо, –  Альфред выглядел озадаченным, шприц в его руках чуть дрожал.
– Развяжите меня, –  Ника напрягла руки пристегнутые ремнями к каталке. –  В чем дело? Я не сумасшедшая! Я соображаю, что делаю.
– Боюсь, не всегда, –  доктор уже взял себя в руки, и теперь возился на столике рядом с собой. Ника чуть не вывихнула себе шею, силясь разглядеть «Моцарт» это или «Сальери». Наконец, он поднял новый шприц, пустив из него в воздух тонкую, как леска струйку.
Вероника напряглась, закрыв глаза. В следующий момент холодные пальцы эскулапа задрали рукав блузки, и Ника ощутила змеиный укус. Когда она открыла глаза, взору ее предстала массивная спина удаляющегося врача, белый отстегнувшийся пояс халата болтался по полу как хвост.
– Я не-мо-гу. Не могу. Не могу так больше! –  Сказала она и заплакала.

За окнами молчаливые служащие меняли лето на позднюю осень.  Наверное, кому-то из начальства взбрело в голову, завернувшись в мягкий клетчатый плед греться у камина и пить грог, слушая неспешные рассказы миссис Марпл, или попросту смотреть телевизор. Хорошо бывает пышно отметить день Святого Михаила в последний вечер Скорпиона. И думать о повсеместной перемене участи под божественным Змееносцем. Женские журналы уже начинают просвещать все двенадцать знаков зодиака о цветах и длине юбок в следующем году, пришло время начать откладывать деньги на подарки к Новому году и Рождеству…
Усиленная до невыносимости фонограмма озвучивала неспешное падение желтых листьев, еще влажных и славно пахнущих непросохшей краской. С крыши болтающаяся на канате уборщица щедро поливала светящиеся в темноте окна из пожарного шланга.
Запоздало и потому крадучись, как нерадивая секретарша, за траурно кружевными тучками ползла на свое рабочее место луна, часы в гостиной отметили полночь и все, все игрушки поменяли маски. Все… все… все…

ГЛАВА 21
Реквием «Сальери»
Реки ретиво спешат к океану,
Не замечая утонувших в них звезд.

– Я больше не могу. Больше не могу… Не могу… Этот дом –  саркофаг. В переводе с греческого –  питающийся мертвыми… Не могу! Всё!
Мой муж –  богатый, красивый, весь чистенький такой, даже лысина лоснится, только что не светится. Поначалу все было здорово. Девчонки завидовали, еще бы, каждый день на машине с шофером, с утра в костюме… цветы –  розы на таких длинных лапах… Я же все время говорила, что люблю белые цветы –  все равно какие –  только белые, а он… багровые, точно кровью налитые.
Предложение сделал… все радовались. – Аня встала и зябко кутаясь в халатик, подошла к столику у окна, где стоял прозрачный графинчик с кипяченой водой, и налила себе пол стаканчика. Мне тогда казалось, что стерпится, слюбится, а подруги рассказывали, что все проблемы в семье из-за этой самой проклятой бедности. –  Она глотнула немного, незаметно оглядывая комнату, не появилось ли чего новенького за то время, что она спала. За последний год она  здорово навострилась в деле обнаружения жучков или подсматривающих устройств. Но сейчас, как кажется, все было в норме, и она поспешно вернулась со своим стаканом обратно в постель.
–  У меня тогда был мальчик –  художник,  –  продолжала размышлять про себя Аня, ну тут же такая, как ей показалась, излишняя скромность, выраженная в том, что она не говорила еще об этом во всеуслышание, смутила и даже где-то пристыдила девушку. Поэтому она тут же выпрямилась, так, словно позировала перед камерой и почти что закричала. –  Да, у меня действительно был художник! Был! Там на Пушкинской. Мы пили кофе, ходили на концерты к знакомым музыкантам и гуляли по крышам. Я обычно придумывала разные истории, а иногда они приходили ко мне неизвестно откуда в яви и снах… Интересно, что было бы –  если бы у нас с ним были дети? Девочка и мальчик, светленькие, самые лучшие. Нет, детей у нас не было, это я сейчас иногда думаю, фантазирую разное. Да вообще, это несерьезно все. Я подумала, но что мне в нем? И вышла замуж. Мой муж –  он замечательный человек и большой умница…  – она поскребла ногтями по стене с  висячим цветком, пока в руке ее не оказались несколько упаковок таблеток, мирно дожидающихся среди листвы своего часа.
– У моего мужа совсем не было друзей. Только партнеры по бизнесу и их глупые жены, которые ненавидели меня и которым я должна была улыбаться. Однажды я не выдержала, весь этот сброд, что собирался у нас дома беседовать о модных курортах, пластических операциях, и каких-то особо навороченных аудио, видео системах… не знаю. Хотелось просто с кем-то поговорить о картинах и пробуждающемся солнце!..
На другое утро он отвез меня сюда. Теперь я живу одна. Только стены, телек, DVD и глупые каменные морды охранников. Искать меня никто не станет. Все знают, что я замужем и счастлива, быть может, он наплёл, что я за границей, или сказал, что попросту сошла с ума… да мало ли?
Вот тут-то мне и пригодилась способность придумывать, играть, воображать. Потому что, когда я творю, никто уже не может меня удержать, я совершенно свободна! –  зажав подушкой стакан, Аня быстро высвободила таблетки и, собрав их в трясущейся горсти, без лишних сомнений отправила себе в рот, залпом опрокинув за ними в догон всю оставшуюся в стакане воду.
Так прошел год. Муж заезжал ко мне раз шесть –  в костюме и с конфетами. Я живу хорошо! Богато! И я задыхаюсь! И я не могу так больше! Теперь пропал и он. Исчезли церберы, забыв при этом открыть мне дверь. Я не знаю, как долго продлится это мое одиночество, но мне надоело… смертельно надоело зависеть от чьей-то прихоти. –  Она замолчала, прислушиваясь к тому, как яд начинает осваивать ее тело. На самом деле это было сильнодействующее снотворное, в котором ей тут не было отказа, и которое потому она копила в своем тайнике
Копаться в нем Аня обычно позволяла себе лишь ночью, когда гасила свет и предательские видеокамеры, ведущие свое неусыпное наблюдение за юной пленницей, не могли бы уличить ее в коварных приготовлениях. Яд медленно начинал кружиться в голове, становящейся с каждым дыханием все тяжелее и тяжелее.
– Если они не поубивали там друг дружку – должны придти и вытащить меня, – сонно соображала Аня, – возможно, подождут, пока я не вырублюсь, суки поганые, и потом… – Мучительно хотелось спать.
Анечка свернулась клубочком и умерла.

ГЛАВА 22
Песенка «Моцарта»
А вы думаете мне просто?
А вы думаете мне покойно?
Между мышцами чувствовать ветер
Становясь сразу болью.

В комнате было темно. Вероника, поеживаясь от холода, натягивая на себя одеяло.
«Дура. Надо было вешаться,  – подумала она, проклиная себя, при этом, на чем свет стоит. –  И главное –  ведь знала же, что никакие лекарства на меня не действуют, ну ни капельки!» Она откинулась на подушки, соображая, как будет теперь доказывать перед «спасшими» ее врачами свою невиновность. Всем же ясно –  жизнь она, конечно, твоя, пока дело не дошло до главного, и тут уже все общество готово встать на защиту тебя от тебя же самой. Так что, самое милое теперь делать большие глаза, убеждая всех, что в борьбе с бессонницей, мол, все средства хороши. То есть изображать из себя полную дуру, и может, произойдет чудо и они отстанут.
Во рту сохранялся противный привкус, но вставать и ползти на кухню за стаканом воды и встретить там черт знает кого, не было ни сил, ни желания. В комнате кто-то вздохнул, Ника закрыла глаза, ожидая, что визитер сочтет ее спящей.
«Слетелось воронье на падаль!»
За окнами бушевала самая настоящая буря. Причем капли не падали одна за другой, звеня прелестной какофонией, и не лились шуршащим ливнем. Как не странно –  больше всего это напоминало душ Шарко. От такого открытия Ника даже разлепила одно веко, обнаружив над собой черный силуэт.
«Приплыли. Кто же это –  Артур? Пожалуй, нет. Но тогда,  – фигура показалась ей знакомой. –  Эраст?!»
В мгновение ока она припомнила агента, договор, санаторий, и все что после этого произошло, до момента, когда она благополучно отравилась, будучи Анечкой Зайцевой –  восемнадцатилетней супругой нового русского, держащего ее взаперти в загородном доме.
 «Ничего себе! Мне что, все это приснилось, все что еще только произойдет и именно сейчас, Эраст предложит по новой, начать всю эту котовасию?! Не-хо-чу!!!»
– Эраст?! –  Она села на кровати, вперив взгляд в бестолково возвышающуюся над нею фигуру агента.
– Вероника Сергеевна! Какое счастье! Вы живы! –  Эраст торопливо опустился на колени и порывисто обнял ее, кольнув при этом небритой щекой. –  Это счастье, что Альфред не сам убил вас, а просто заложил такую программу, при которой вам только и оставалось, что свести счеты с жизнью. Мы с Николаем вытащили вас, но боюсь, что та дрянь, что вы приняли, не нейтрализована пока полностью.
– Ничего, я живуча. А где Ольга? То есть… то есть ее тело?..
– Пока ничего утешительного, –  Эраст встал и, повозясь какое-то время на полу, зажег свечу. В воздухе потянуло серой. –  Конспирация чтоб ее, –  извиняющимся тоном пояснил он. –  Меня спрятал Николай, он же видел, как вас поймали. Тело Ольги он тоже искал, ничего…
– С удивлением для себя Ника обнаружила, что агент полностью сменил имидж. Теперь он был ярким блондином, без усов, но с легкой небритостью на щеках. Синяки под глазами начали желтеть, а губы уже не казались разбитыми. Должно быть Эраст прикладывал к ним лед. Вместо изящного костюма на нем была белая футболка и голубые джинсы.
– Потеряли… как же, –  Ника припомнила бойкую на язык Дан. –  Скорее всего, попросту сменила Ольгоноситель. Здесь есть какая-нибудь одежда?
– Да, да, конечно…  – засуетился Эраст,  – только сначала тебе не мешает подкрепиться. И потом мы еще не договорились, что будем делать?
– Делать? – Ника встала  и, завернувшись в одеяло, качаясь, прошлась по комнате. – Надо уходить,  людей выводить, Ольга говорила, что у меня дар пробуждать. Вот и попробуем. А вообще, не знаю как тебе, а мне так неприятно, когда подобная свора начинает в затылок дышать, –  Вероника сейчас сама не понимала, откуда у нее появилась вдруг такая отчаянная смелость. –  Ненавижу! –  она сжала кулаки и посмотрела на притихшего в углу со свечой в руках, как у осужденного на смерть Эраста. –  Это с обычными бандитами понятно. Внешний враг –  это внешний враг и ничего больше. Они тебя бьют, убивают, но хоть в душу те лезут. А эти! Им ведь мало того, что ты весь в их власти, они глубже норовят. Ты понимаешь, это значит производство зомби, которые годами будут жить, как все люди, а в один прекрасный день –  бах! и сотворят какие-нибудь непотребства.
– Да, да –  «Роковая звезда», как же я раньше не подумал, семи конечная звезда,  – прошептал Эраст, но его слова не донеслись до пылающей праведным гневом Ники.
– Это система, через которую можно пройти один единственный раз, под самым невиннейшим предлогом, вроде прививки или бесплатного гипноза, да что там, а потом только кнопки нажимай. Хочешь массовые убийства, пожалуйста, либо активизируй заранее заложенные в подопечных садистические наклонности, либо заставь их заниматься самоубийствами. Тут даже платить никому не надо, за исключением изначальных вложений.
– Шантажировать еще…  – неохотно подержал разговор бывший агент. С недавних пор с образом Вероники Шелест, в голове его возникали мысли о возможном спасении из этой опасной истории, но сейчас Ника никак не напоминала послушное орудие освобождения или даже предполагаемой мести, какой хотел видеть ее Эраст. Взвинченная, растрепанная, со сверкающими в блеске свечи глазами она олицетворяла собой неуправляемую, дикую стихию.
– Эраст весь сжался, боясь выдать захватившее его отчаяние. О проводимых опытах он знал не в пример больше Ники, и конечно понимал, что если уже такой специалист, как Альфред, не сумел укротить или хотя бы рассмотреть темные глубины этого удивительного создания, то ему самому тут ничего не светит. Он уже не слушал льющуюся через край полную гнева и какой-то пьянящей силы тираду, а лишь безучастно наблюдал за дикой пляской теней, внутреннее содрогаясь, предчувствием своей участи.

Колян забежал всего на несколько минут, оставил еду в полиэтиленовом мешке, и без единого слова скрылся, точно и сам обернулся вдруг живой тенью, он скользнул вдоль стены, прошуршал по черной лестнице и исчез в ночи, соединившись с бесконечным множеством таких же, как и он теней, легионом теней…

В центральной гостиной куклы поменяли маски и Никины сотоварищи по процедурам проделали то же самое. Во всех отведенных для пациентов комнатах ровно в полночь произошли индивидуальные мистерии, и только в тринадцатой не чувствовалось жизни.
Когда стрелки часов показали пятнадцать минут первого, дверь этого, в данной ситуации, действительно несчастного номера, отворилась и двое тощих, хромающих на разные ноги, и оттого страшно друг другу мешающих, рыжика, втолкнули в темноту нагруженную каталку, и торопливо расстегнув ремни, перекинули бесчувственного мужчину на пустующую кровать  и перешептываясь, хихикая и задевая каталкой за ножки шкафа и косяки дверей, выбрались, наконец, в освещенный коридор. Откуда и поковыляли дальше по своим делам.
За ними по пятам крался, то и дело прижимаясь к стене, или припадая к полу светловолосый и совершенно голый мужчина. Время от времени он застывал на месте, нюхая воздух и возбужденно порыкивая, предвкушая скорую пирушку.
Каким-то внутренним, доступным только ему –  вожаку, зрением, он знал, он предвидел весь дальнейший, только предстоящим близнецам путь, и ждал только одного –  когда эти два лакомых кусочка избавятся, наконец, от своей каталки и останутся совсем одни.
Выбравшись на лестницу, и обнаружив, что близнецы уже в кладовке на первом этаже, об этом говорили производимые ими шум и звон, Артур-лев отдал молниеносный приказ своему сильному, стосковавшемуся по настоящей охоте телу и одним прыжком покорил первый пролет  и скользнув за разлапистые кактусы, притих, ожидая появления своих жертв.


ГЛАВА 23
В поисках утраченного
Луна долго блажит,
Но тропку укажет.
Рано или поздно
В омут или к звездам.               

Луна вспыхнула ярче обычного и перегорела, что было только на руку Нике и Эрасту, пробирающимся в этот самый момент к маленькому домику морга. О том, что сторож  лунатик, бывший агент, конечно, наврал с три короба, в чем теперь и признался. Дан, пока не подавала признаков жизни, но искателей ее драгоценного трупа это ни в коей мере не могло остановить или сбить с пути. Хотя ни он, ни она не имели ни малейшего понятия, о том, что будут делать, когда тело все-таки обнаружится.
На всякий случай Ника не стала рассказывать Эрасту, о своем опыте отделения души от тела. Поразмыслив над тем, куда могла деться Ольга, она пришла к единственному, как казалось, разумному выводу, а именно, что Дан наткнувшись на вышеупомянутый опыт полетов не преминула воспользоваться им.
Оставалось надеяться, что легкая и свободная душа Ольги, кружится невидимой у самого ее, Вероникиного носа, и только и ждет случая,  вновь завладеть своим собственным телом.
В темноте Эраст коснулся рукой плеча Ники и, приблизившись к ней почти что вплотную, прошептал, –  дальше одна, –  он пошарил где-то внизу и весьма довольный собой, достал, наконец, небольшой ключик. –  Мы у черного входа. Сторож в  другой половине дома –  здесь холодильник, а у него радикулит. Иди смелее, а я тут тебя подожду.
– Неет, –  Ника вцепилась в его рукав, чувствуя как проклятая дрожь завладевает ее телом. –  Не уходи, Эрастик. Я не могу туда одна. Ну, пожалуйста, –  она прижалась к его груди.
– Не бойся. Ничего тут нет страшного, –  нарошно веселым тоном подбодрил ее спутник, чувствуя, что ни за какие сокровища мира не согласится войти в проклятый морг.
– Ну, пожалуйста. Ты же мужчина. Я знаешь, как боюсь, –  Ника чувствовала себя в этот момент полной дурой, но ничего не могла поделать, и только еще крепче прижалась к Эрасту, ища в нем защиты.
– Не бойся,  – механически твердил он. –  Кто  там тебя тронет –  они же мертвые. Вот еще глупости, –  он с силой разжал цепляющиеся за него холодные пальцы и вложил в них ключ.
– Ну, ладно я…  – Ника вздохнула  и, пошатываясь, поднялась на крылечко. Слепо тыкаясь в дверь она нащупала, наконец, скважину. Ключ, однако, никак не хотел лезть куда следует, и Вероника изрядно повозилась, пока замок, наконец, не лязгнул. После чего она набрала в легкие как можно больше воздуха, убеждая себя, что благодаря этому там ей не придется дышать, вошла в морг.
Эраст судорожно курил, как вдруг за его спиной в кустах раздалось хорошо различимое рычание и треск сухой ветки. В ту же секунду бывший агент влетел в плохо прикрытую дверь, чуть было, не сбив с ног Нику.
– Неужели ты думала, что я тебя здесь оставлю одну?! –  раздосадовано воскликнул он и быстро заперев за собой дверь, подтолкнул ее в плохо освещенный зальчик. –  Где вы, зомби! Вылезайте! Это мы – некрофилы, пришли с вами в бутылочку сыграть, – тихо пропел он, быстро перекрестившись за спиной у Ники.
По-правде сказать, мертвые не наводили бы на него такого страха, будь они обыкновенными, чужими мертвецами, но эти… Эраст был почти что уверен, что здесь поджидают его вчерашние клиенты – неизменно люди творческих профессий – журналисты, актеры, писатели – все те, кто после неудачной попытки самоубийства могли бы жить да жить, могли писать картины и романы, сочинять музыку и танцевать… Но он – он – Эраст питавший вечную и неистребимую страсть к людям с тонкой душевной организацией, просто не мог, не находил в себе сил и возможностей переключиться на торговок и проституток.
И вот здесь в этом самом маленьком холодном домике, они лежали теперь неподвижные и пустые. Люди, которые не сделают уже ни одной ошибки, но и которые не создадут ничего прекрасного или дивного. Сколько их?.. По правде сказать, он давно уже запретил себе думать, какая судьба ждала его клиентов. Но если он и понимал на том свете его и ожидали заслуженные наказания – то в свою неуязвимость на этом свете, Эраст верил свято, так как никто прежде еще не покидал стены гостеприимного санатория живым. А значит, не мог и выдать тайны.
Правда, один раз бывший актер по-настоящему всполошился, узнав в очередной клиентке свою прежнюю пламенную поклонницу, еще по театру «Фата-Моргана». Первый момент он здорово струхнул, решив, что докучливая дамочка непременно опознает своего кумира, как-никак она не пропускала ни одного его спектакля, засыпая цветами и подарками. Но, потом, собрав волю в кулак, он предстал перед бывшей знакомой в новом амплуа агента. Вопреки мрачным предчувствиям, и здесь все прошло сравнительно гладко, и дама хоть и признала, что, как будто бы знает Эраста, но все равно не могла вспомнить, где именно его видела, и вскоре удовлетворенный произведенным опытом, он уже оформлял документы на отправку.
Другой раз ситуация выдалась еще более опасная, чем с поклонницей, с перерезанными венами на узкой смятой кровати перед ним лежала актриса из «Фата-Морганы», с которой он проработал вместе без малого шесть лет, и которая видела его в разных гримах и амплуа. И снова успех: занятая своими мыслями молодая женщина, даже не подумала разглядеть в вертлявом агенте бывшего знакомого и коллегу.
Сколько же их было знакомых и приятелей из его прошлой жизни, которых он отправил на опыты к Альфреду? Сколько их вообще было безвинно замученных в этом проклятущем месте. Сколько их ждет теперь его на каменных и деревянных полках холодильника.

Эраст зажмурился, уже ощущая на себе мстительные пальцы легиона трупов, как вдруг Ника, толкнув его локтем прошептала.
– Никого же нет… Где они все? Эраст?
Он открыл один глаз и тотчас вновь сделался самим собой.
– Нет трупов  – нет проблем, –  через силу рассмеялся он, и тут же скривился, заметив в темном углу единственное распростертое по столу тело старика.
Вероника обняла Эраста за талию и вывела на улицу. Всю дорогу они двигались молча, всего раз Ника засомневалась в правильности избранного ею направления, и бывший агент показал рукой направление.
Ошеломленный, убитый, в этот момент он не заботился о производимым им впечатлении, и лишь молча переставлял ноги, позволяя Веронике, чудом не сделавшейся его следующей жертвой, тащить его в спасительную коморку.
Из кустов за ними следили пара светящихся в темноте глаз.
Где-то на небе, изрядно выпившие электрики, привинчивали новую луну.

ГЛАВА 24
Друзья и враги
Не слишком-то ждала.
Не очень-то пришел.               

Остаток ночи Эраст ни как не мог уснуть. С вечера, сняв подушки с дивана и уложив их на полу в виде достаточно удобного ложа, он лежал теперь в темноте, куря сигарету за сигаретой и все еще держа Нику за руку. Тревожные мысли не давали покоя, а образ мертвого старичка искусствоведа, заманенного его –  Эраста щедрыми посулами, стоял перед глазами как приклеенный. Да, он виноват в его смерти, и заодно и в других смертях. Сколько их было за четыре года работы?.. Эти мысли пугали его, заставляя сжиматься под одеялом. Чего бы он только не отдал, чтобы не думать… но мысли сами собой все лезли и лезли в голову.
Бросив быстрый взгляд на спящую Нику, он приложился губами к ее теплой, безвольной руке. Как вдруг, до этого, казалось бы, абсолютно безучастная, кисть вздрогнула и с силой сжала его пальцы.
– Вероника… вы не спите?! –  Эраст притушил о пол сигарету.
– Тише ты, оглашенный, –  она резко повернулась, приподнявшись при этом на локтях. –  Это я.
– Что? –  Эраст тщетно пытался высвободить руку, из ставших вдруг железными женских пальцев.
– Не что, а кто. Шевели мозгами. Это я –  Ольга!
– Ольга?! А мы думали…
– Думали, –  глумливо передразнила Дан. –  Много они надумали –  философы. Но я не сержусь. Я так поняла, тело мое тю-тю. Так что, сам понимаешь, придется воспользоваться тем, что есть.
– Что ты имеешь ввиду? –  Эраст сел, на своем импровизированном ложе, стараясь разглядеть лицо говорившей.
– Что-что… на войне как на войне, а я жить хочу!
– Ты не сделаешь этого! –  внезапная догадка так поразила Эраста, что он не смог подобрать нужных слов.
– Еще как сделаю, –  зашипела Ольга, на всякий случай, зажав ладонью рот бывшему подчиненному и второй рукой ловко сдавив ему кадык. –  Молчи и слушай. Я ведь с тобой мозгляк голыми руками справлюсь, если только пикнешь, –  ее руки сделались влажными, но их смертельная хватка, казалось, стала еще невыносимей. –  Молчи и слушай,  – назидательно повторила она, склонившись к самому уху Эраста. – Ты, разумеется, прав, считая, что Вероника обладает какой-то особой силой. Вот так, и Альфредик тут не даст соврать. Но я тебя спрашиваю, что с такой силищей делать? А? –  очень довольная тем, что Эраст притих, так что только жилка на его шее выдавала еще присутствие жизни, Ольга чуть-чуть ослабила хватку. –  То-то и оно, что Нику нельзя просчитать, а значит, не получится и использовать. Далее –  что ты, что я хотим просто и со вкусом сбежать. Идея всемирного господства меня, нет слов, конечно, интересует, но при минимуме вложений, а когда эта идиотка начнет из себя строить спасителя человечества, и пойдет одна против всего этого…  – Дан резко убрала руки, отчего мужчина качнулся, но все же удержал равновесие. –  Она сдохнет, Эраст и нас за собой утянет, а перенаправить ее…  – Ольга огорченно сплюнула. –  Короче, это тело я забираю себе. И баста.
– А сын, а знакомые?  – слабо возражал бывший агент, чувствуя, однако, что уже не может ей сопротивляться. –  Они же вас ни за что не узнают.
– А так как я есть, у них много шансов меня узнать? Я все обдумала, почерк свой я как-нибудь восстановлю, поднимем связи твои, мои. Да мы в полгода все себе вернем. Слышишь, Эраст? Ты же давно догадывался, что я не только книжечками промышляю. Отомри. Я беру тебя в долю. Главное теперь с концами удрать, чтобы и следов не осталось. Они ведь все равно будут думать, что сбежала Вероника, а я и не сунусь в ее халупу. И с друзьями ее отношения поддерживать не стану. Где тогда меня искать? Про Ольгу Дан все тут уже давно забыли. А ты, тебе мы другие документы состряпаем. Ты, я вижу, внешность попробовал изменить. Хочешь – пластическую операцию сделаем?
– Нет!!!
От его крика Ольга сжалась, точно получила в поддых. И потом медленно начала раскачиваться, убаюкивая чуть было не проснувшуюся Нику. Со стороны могло показаться, что она клала поклоны, прося своего темного бога о помощи и защите перед предстоящим делом.
– Потом с Вероникой, дорогой мой, все и так кончено,  – зашептала она в такт качанию. –  Она: а) самоубийца; б) на ней наш Айболитик уже столько всего разного испытывал, что она по сути уже может быть опасной. В то время как я, можно сказать, претерпела всего лишь парочку перетрубаций –  то есть…
– Хорошо, –  у Эраста от всех этих слов голова шла кругом. –  Хорошо, что я должен делать? Про то, что нужно выкрасть все наши документы, и вытащить информацию из компьютеров, это я понял, а вот как ты расправишься с Никой?
– Это мое дело, –  отрезала Дан. –  Говорю, есть способ,  значит, есть способ. Баста. Ты, главное, делай свое дело, а там…
Неожиданно где-то в темноте скрипнуло, и в ту же секунду до слуха заговорщиков донесся чуть приглушенный рык.
– Гос-по-ди , –  Ольга поднялась во весь рост, одеяло под ее ногами, казалось предательски скользким, а довольно узкая ночная рубашка, в случае, необходимости драться ногами, никак не соответствовала этой цели. Она замерла, прижимаясь спиной к стене и слушая тишину.
Эраст стоял на коленях, упираясь руками в мягкую поверхность самодельного лежака, ожидая немедленного нападения, и лихорадочно соображая, успеет ли дотянуться до
Рычание вдруг повторилось неожиданно близко, Эрасту показалось, что он уловил горячее дыхание хищника.
В следующее мгновение они с Ольгой одновременно различили в темноте неясную фигуру и Эраст, с быстротой человека, оказавшегося в отчаяннейшем положении, метнулся к столу и схватил… О ужас! Пластмассовую бутылку из-под минералки. (Колян воспользовавшись переполохом, по поводу похищения и оживления Ники, сдал всю имеющуюся в подсобке посуду). Тут же зверь ринулся на агента и, свалив его на пол, сдавил зубами шею.
Воспользовавшись сварой, Ольга ловко перепрыгнула через барахтающиеся на полу тела и поспешила к выходу. В этот момент Эраст напряг мышцы, и саданул нападавшего ногой в пах. Обиженный хищник взвизгнув развернулся, упав на все четыре лапы  и сочтя Ольгу то ли еще одним противником, то ли более лакомым кусочком, бросился на нее. Дан, схватилась было за ручку двери, но та сломалась у нее в руках. Мощный толчок в спину припечатал ее к двери. Она ловко вывернулась, прыгнув в сторону и больно ободрав себе руку о стоящий тут же ящик.
Зверь сделал новый бросок, и снова Дан ушла, проскочив под самым его брюхом и чуть не поломав себе ноги о стоящий тут же стул. Великолепный боец –  она прекрасно осознавала, что ни разу не видела эту комнату при нормальном освещении и теперь была вынуждена проверять наличие твердых предметов и углов своими боками.
Воспользовавшись передышкой, Эраст в панике шарил по стене, стремясь добраться до выключателя, по дороге чуть было, не поломав себе обе ноги о брошенный Ольгой стул.
Сделав неловкий выпад, женщина застряла, наконец, в тупике между ящиками и стеной, хищник издал громоподобный рык, глаза его сверкали. В следующее мгновение лицо Ольги обожгло его горячее дыхание.
– Нет! Только не это! Не хочу! –  взвыла она и собрав силы оставила тело Вероники, растворившись в чернилах ночи.
Освобожденная из-под чужой воли Ника быстро захлопала глазами, недоумевая со сна, как получилось, что она не в постели, мало того –  босая и загнанная в узкое гробообразное пространство, как вдруг, хищник, отнесенный было в сторону волной, вызванной стремительным бегством Дан, снова кинулся на свою жертву. Но тут вспыхнул свет.
– Артур! –  вскрикнула Вероника, и чуть было не бросилась в объятья человеко-зверя. Эраст застыл у стены со стулом в руках, готовый в любой момент принять последний бой. Артур вздрогнул, его ноздри торопливо задергались, он с шумом втягивал воздух, не предпринимая попыток нападения, и в тоже время, продолжая буравить Нику напряженным, но уже не злобным взглядом.
– … Артур, милый, что с тобой? Ты болен? Как ты изменился, дорогой мой, –  нежно зашептала Ника.  Сама мысль о том, что этот такой красивый, такой любимый, замечательный мужчина, способен убить ее, казалась верхом абсурда. –  Артур…
Тело его вдруг словно обмякло, глаза чуть потеплели, и Артур Лацис опустил голову, все еще тяжело дыша, он стоял так еле заметно вздрагивая, как будто прислушиваясь к далекому рокоту волн.
–… Артур, –  Ника дотронулась до лица любимого, по комнате разлилось довольное урчание. Она отвела со лба налипшую светлую прядь и, приглаживая волосы возлюбленного, нежно продолжала нашептывать разные сладкие словечки, называя его то котиком, то лапочкой, то мурлыкой, Барсиком, пушечкой, кисонькой…
От всех этих сюсюканий, у Эраста (которого давно никто не гладил), разболелась голова почище, чем от Ольгиных заговоров, и от вторжения хищника.
 «Странное дело –  зачем только Альфреду понадобилось создавать этого кота-людоеда?» – недоумевал он, на всякий случай, открывая, не замеченной в темноте стамеской, дверь, на случай вынужденного отступления, и все еще не расставаясь со стулом.
– Слушай Ника, нечего обниматься по углам, выбирайся, если можешь, и волоки своего Тарзана, –  Эраст предусмотрительно отошел вглубь комнаты, похожей на кишку и изрядно заставленной, так что бывший агент диву давался, как это он не сломал тут себе что-нибудь.
Не понимая, известно ли Нике о его предательстве, и сговоре с Дан, он не знал, куда глаза девать.

ГЛАВА 25
Озверельцы
Мир мой грешный
Нежный, нежный
Снежный, лепестково-вешний
– белый мир моих стихов…               

В эту ночь в санатории никто не спал. Разбуженные непривычным рыком, завыванием и шорохами, персонал, большей частью сосредоточился на заднем дворе и у подземного хода, стремясь покинуть проклятое место. Некоторые спешили закрыться на ключ в подсобках и кабинетах. Паника увеличилась с появлением одного из «Крестных сыновей», хромавшим теперь поочередно то на правую, то, за брата, на левую ноги, постоянно скулящего и стучащего зубами, да так громко, что его даже хотели выбросить на съедение разъяренным хищникам.
Естественно, что подобная инъекция не была прописана ни одному из наблюдаемых экземпляров, и ни в каких журналах не значилась. Оставалось единственное, разумное объяснение, что зоопарк из санатория сделал именно провинившийся ранее и прилично наказанный за это, главный врач Альфред Петрович. Разумеется, выходом из положения было бы попросить Альфреда ввести, хотя бы части отловленных бестий, противоядие, но сам он, по приказу начальства, уже несколько часов как валялся в комнате номер тринадцать, в состоянии полугодовалого младенца, отчего был естественно нетрудоспособен. А единственный химик-фармацевт, то есть внезапно и вероятнее всего трагически исчезнувший близнец, не подавал пока признаков жизни. Его брат мог теперь только плакать и хромать.
Создания Альфреда Петровича весело развлекались на лужайке у дома, прыгали по лестницам главного корпуса санатория или мирно охотились в зарослях парка.
Аварийно включенный рассвет застал идиллическую картинку из жизни стаи. Повсюду рыхлыми, белым хлопьями лежали пух и вата из санаторских подушек. Разбросанные то тут, то там кости говорили о недавнем пиршинстве. Тихо урчала в полусне, совсем юная девушка, прибывшая по контракту только вчера. Около нее, со свежими боевыми отметинами на смуглом теле, возлежал молодой человек –  смелый и сильный лев, король стаи, и нежный новобрачный, только что отстоявший у посягнувшего на его территорию соперника, свой высокий титул и юную соблазнительную львицу.
Неожиданно то один, то другой член стаи начали прислушиваться, то и дело, дергая головой и нервно порыкивая.
 «Чужак, чужак…» Неслось в легком  утреннем воздухе. Пух из разорванных подушек летал, как безвременный снег. Наконец, тело юной львицы напряглось, ее тонкие ноздри нервно задвигались.
– Чужак, чужаки…  – говорила ее поза.  Только молодой царь не видел никого и ничего, кроме своей обожаемой возлюбленной. Но вот отдаленный и почти неразличимый шорох как далекий гром, как рыцарский вызов всколыхнул царственный его покой. Подчиняясь повелению не менее верному, чем собственная смерть, молодой лев, встал, устремив взор на зеленую переплетенную белым вьюнком арку, откуда в тоже мгновение показались трое.
Ника вздрогнула, но отступать было поздно, поэтому она только сильнее сцепила пальцы на шарфе намотанном на шее Артура, как ошейник. Эраст попятился, сжимая в руках ножку табуретки. Озверельцы опасливо и одновременно с тем задиристо посматривали в сторону Артура, явно признавая силу вновь объявившегося самца. Молодая львица, в этот момент совершенно забыв своего юного супруга, смотрела, не мигая в светлые глаза вновь прибывшего. Блестящие фенечки на ее руках вздрагивали, как змейки в утреннем солнце.
– Я попробую пробудить их всех сразу,  – сквозь зубы прошипела Ника, когда стая в каком-то немыслимом порыве вдруг подалась вперед.
Эраст закрыл собой Нику, когда первая озверелица подойдя к Артуру и, обнюхав его, с урчанием повалилась у его ног, вскоре те же движения повторили и остальные хищники, неожиданно для Ники и Эраста отказавшись от священного права на бой.

ГЛАВА 26
Звезда магов
Полно.
Ничто мне не нужно на свете.
Все я имела.
Неси меня ветер!

– Спасены, –  выдохнул Эраст, оседая на траву. –  Ты понимаешь, ты понимаешь, что это значит?  Они… ну, фармацевты хреновы, что-то там такое напутали и теперь сидят по щелям, зато нам полная свобода, только неясно насколько этот зоосад у них рассчитан, –  он с симпатией оглядел порыкивающее собрание. –  Только ты Артурчика своего, при себе держи. Прорвемся.
Ника с нежностью и одновременно с гнетущей ее тревогой посмотрела на Артура и поправила сползший на бок самодельный ошейник.
– Жаль, не знаем, как их расколдовать.
Рядом двое озверельцев тянули в разные стороны копченую баранью ногу.
– Расколдовать?! –  не поверил Эраст. –  Это, чтоб налетели жлобы в белых халатах и всех повязали? Да в этом же наше спасение! Я думаю надо, пока не поздно, забраться в архив и вытащить оттуда документы. А то день быстро пройдет, –  он оценивающе посмотрел на Нику, нежно обнимающую блаженно мурлыкающего Артура. –  Может, в полночь они снова станут сами собой, и лафа окончится.
«И не только лафа», –  вспомнила Вероника предсказание апостола, если верить которому, закончиться должна была ее собственная жизнь!..
– Пошли, –  она неохотно разлепила руки и встала, почувствовав перемену в ее настроении, Артур тоже поднялся, на всякий случай, злобно поглядывая на эксагента.
Втроем они миновали полянку и вошли в словно специально по такому случаю распахнутые двери главного корпуса. Молчаливый эскорт озверельцев остался караулить у крыльца.
– Кабинет Альфреда,  – шепнул Эраст и подтолкнул спутницу в давно ей изученном направлении. Ника молчала, прислушиваясь к новым звукам санатория.
– Думаю, что большинство обслуги сбежало через запасные выходы, –  нервно комментировал Эраст.
– Дай-то бог, –  постояв с пол минуты перед знакомой дверью, Вероника повернула ручку. В этот же момент из образовавшейся щелки, с чуть различимым свистом вылетела игла и, блеснув около ее бедра, ужалила стоящего в шаге Артура. Раздался короткий взвизг, и тут же человеко-зверь, с внезапно остекленевшими глазами, рухнул на пол.
На какое-то время настала мертвая тишина, словно кто-то невидимый накрыл санаторий меховым мешком. Потом Ника различила тяжелые толчки собственного сердца и, наконец, раздирающий душу крик. Слезы текли и текли по ее щекам. Она затыкала уши, не осознавая, что кричала она сама. Эраст обнял ее, до хруста сжал в объятиях, и держал так до тех пор, пока тело танцовщицы не обмякло. Лишь изредка всхлипывая, она зависла так, готовая в любой момент распахнуть, обретенные недавно крылья и воспарить за тихой душой Артура в рай, где есть место и для бедного танцора, и для звериного царя.
– Он жив! –  раздалось над головой Ники, и в тот же момент агент разжал руки  и склонившись над Артуром,  потрогал пульс, –  снотворное, –  безошибочно определил он. – Люди здесь дорого стоят, чтобы ими вот так кидаться.
Вероника вздохнула и осела на пол рядом с Артуром. Крылатая душа ее уже почуяла свободу, и теперь стучала и билась, как пойманная птица.
– Вставай,  – торопил ее окончательно освоившийся с ролью командира Эраст. –  Нам еще надо разобрать архив. Где он хранится, я знаю,  – как безвольную куклу, он поднял Нику  и все еще изображая из себя старшего, оправил ее платье.
– Зачем разбирать? В огонь его и баста, –  она чувствовала слабость, а в голове неизвестно откуда начали появляться стихи:
Танцевало лето в желтом хитоне
Белорукое, легкое, как память о боге.
Танцевало лето на исходе года
в глазах кошки, в камине пылающем.

–… Зачем разбирать архив? –  повторила она в лицо, вдруг словно застывшему, Эрасту.
– Ну… всякое может быть…  – он торопливо отвернулся и бегло осмотрев дверной проем, вошел в кабинет.  – Скажем кто-то, ну над кем больше всего трудились, получил «Звезду магов». Это метка такая. То есть, все идет честь по чести, как у людей, потом его выпускают либо с деньгами, как бы премия, либо и вовсе все пребывание в санатории из памяти стирают. Месяц, два, может несколько лет, им вроде как не интересуются, а потом, бац! Условный знак. И он уже не он, а террорист, маньяк-убийца, или вот –  лев…
Шепча ласковые, нежные слова и обещая в самом скором времени добраться до дома, Ника волоком перетащила Артура через порог, уложив его прямо у стены, подняла, наконец, глаза на притихшего Эраста.
– А ты что не знаешь, у кого эта звезда? –  выдохнула она, расчесывая пальцами взлохмаченные волосы Артура, все еще не в силах оторваться от него и невольно прислушиваясь к ровному дыханию спящего.
– Не знаю, но хочу узнать, –  Эраст подошел к «Моцарту» и жестом профессионального фокусника извлек, как показалось Нике из пустоты целую стопку обыкновенных медицинских карточек. –  Это старый трюк, но безотказный,  – пояснил он, вертя в руках первую. –  Я подумал, что если уж отпускать народ, то неплохо бы знать, кого мы отпускаем и чем это нам в случае чего грозит. Ты думаешь, почему бы я так сопротивлялся –  не забирайся они настолько глубоко?
– Значит, у любого может оказаться…  – Ника прижалась губами к загорелому лицу Артура и застыла так, на несколько секунд, надломленная, усталая, состарившаяся. –  У любого… и тогда придется…  – мысли были тяжелы, почти не переносимы в своей остроте и пронзительности. Да, когда-то Ника спокойно сосуществовала с мыслью о смерти, теперь она не могла думать об этом иначе, чем о чем-то неизмеримо далеком, существующем где-то параллельно ей самой, когда-то она желала прихода гостьи, но смерти только для себя, а не для кого-то другого, тем более не для Артура! Возможно, были секунды, когда она теоретически могла пожелать неприятностей заславшему ее сюда агенту, но только не теперь, когда Эраст из рядового Дон Жуанчика превратился в сильного и готового на все мужчину. Мужчину, который нравился ей. Перед ее глазами поплыла вереница образов –  пациенты санатория, такие же, как она загнанные сюда и вот теперь ничего не ведавшие о, быть может, заложенных в них смертельных зарядах. Когда тебе вдруг приходится вновь и вновь отстаивать свою жизнь, невольно начинаешь сознавать ей цену…
«Кого-то придется убить». Холодно призналась себе Ника и подошла к Эрасту.
Все еще внутренне содрогаясь, но, стараясь держать себя в руках, она следила какое-то время за тем, как бывший агент перелистывал исписанные закорючками страницы, пытаясь угадать, как именно должна выглядеть злополучная звезда.
– Чисто, –  наконец вздохнул с облегчением он. –  Слава богу. А то я уже подумал…
– Кто это? –  Ника напряженно вглядывалась в лицо Эраста, силясь разгадать в нем имя счастливца.
– Новенькая девушка. Только вчера прибыла. Помнишь на лужайке среди озверельцев? Очень хороший экземпляр, –  ляпнул Эраст тут же ни к селу, ни к городу, сконфуженно затих.
– Ладно, –  махнула рукой Ника, –  проехали, –  ей хотелось только одного –  покончить со всей этой неизвестностью и выбраться отсюда. –  Знаешь, как искать эти самые звезды? Раз  уж придется кого-нибудь засальерить –  пусть уж он или она все еще будут находиться в чудесном сне, –  Эраст утвердительно кивнул и сунул Нике карточку, на обложке вместо имени и фамилии красовались несколько шестизначных цифр. Ника вопросительно посмотрела на Эраста.
– Шифр, –  авторитетно пояснил тот. И поспешно добавил. – Я его не знаю. То есть одна строчка стоимость объекта, другая энергетическая ценность и все в таком духе. Впрочем, в тексте все есть, только искать долго. Один Альфред и мог в этом разобраться, да где он теперь?
Вероника с сомнением поглядела на сравнительно толстенькие карточки.
–… Я думаю, Альфредик того… либо коньки отбросил, либо «маску» напялил,  – продолжал делиться своими догадками Эраст,  – а то с чего бы нормальному человеку такой зоосад, себе на голову, устраивать? Не иначе, начальство за жабры схватило.
– Но без системы, без ключа мы просто не успеем все это перелопатить,  – Ника с отчаянием вцепилась в уже расшифрованную карточку. –  Ну, посмотри хотя бы, если одна цифра цена –  то может, ты запомнил, сколько за кого? а?
– Вообще-то я работал за определенный процент,  – неохотно процедил Эраст,  – но можно попробовать. –  Вот это цена! –  бегло пробежавшись по строчкам, воскликнул он.
– А остальные? –  Не унималась Ника.
– Остальные?.. – бывший агент задумался, пощипывая себя за щеку. –  Помню единица, это либо мужчина…
– Либо женщина, –  съехидничала Ника,  – умнее ничего придумать не мог?!
– Ну, как хочешь! Я же стараюсь, –  он сгреб половину карточек и расположил их на столе Альфреда. Ника пожала плечами,  и устроившись на полу возле «Моцарта», принялась за чтение. Вообще-то цифры были только на обложке и на полях, весь же остальной текст был писан корявейшим почерком медсестры. Или если говорить точнее, Альфреда, завитушки которого Веронике уже посчастливилось как-то лицезреть, в этом самом кабинете. Первые же строки повергшие ее в недоумение были выдержкой из поваренной книги, причем дореволюционного издания, потому содержали в себе множество ять и твердых знаков, что в сочетании с безобразнейшим начертанием строк расшифровывалось, как китайская головоломка. Неожиданно на помощь пришел Эраст, бесшумно склонившийся над покрасневшей от натуги Никой. С видом мэтра, он перевернул несколько страниц Альфредовой галиматьи и ткнул пальцем туда, где чуть-чуть менялся почерк и отсутствовали твердые знаки, что сразу значительно облегчило чтение, однако содержание по-прежнему никаким образом не относилось к делу. Через четверть часа Ника уже могла читать лекции о приготовлении бараньей ноги с хреном. Эраст за столом Альфреда то и дело поеживался и делал движение горлом. Оторвавшись от своих деликатесов и подойдя к углубившемуся в чтение агенту, Ника обнаружила главу из де Сада «100 дней содома»  и пожав плечами, да шепнув несколько добрых слов спящему Артуру, вновь уселась за чтение.
«Звезды, звезды… да где же они, наконец? –  лихорадочно соображала она. –  Чтоб им пусто было этим звездам». Она перевернула страницу, и только тут обнаружила тонкую строчку, написанную не шариковой ручкой, а черными чернилами, как раз такими, какими заполнялась ее собственная карточка. Не смея до конца поверить в свою удачу, она взяла следующий довольно-таки толстый фолиант, и вскоре обнаружила черные строчки. Сомнения не было –  нужные тексты в карточках располагались произвольно, для этой цели Альфред мог перевернуть несколько страниц, заполнив затем пустое место любой абракадаброй, способ же нахождения более свежей информации заключался лишь в запоминании каким цветом пользовался доктор на этой неделе. Мало этого, почерк, рассчитанный на галиматью был более размашистым и тут Альфред работал, чуть ли не маркером. Поделившись догадкой с насилу оторвавшимся от своего чтива, Эрастом, Ника вдруг обнаружила на полях написанное столбиком, точно кто-то хотел пересчитать между собой буквы имени.
– «Андрей Юрьевич Усов»,  – прочла она вслух:
– Темноволосый юноша, –  пояснил Эраст. –  Так себе –  ничего особенного –  флейтист из перехода на Невский проспект. Вот уж никто бы не заплакал, окажись у него звезда…
– Заткнись –  накличешь, –  прошипела Ника, ей вовсе не хотелось, чтобы этот мальчик получил смертельное клеймо. Ниже, исписанный фломастером, разливался текст о море. Ника чуть не закричала, когда внезапно жирная синяя линия сменилась тонкой черной:
 «Во внутреннем море, названным так же водами невинных, ввиду усиленной концентрации морских солей не водятся, и ни когда даже случайно не заплывут, осторожные морские звезды. Время тишины».
–… Слава богу, спасен! –  она стерла, выступивший при слове звезда, пот  и посмотрев на неподвижного Артура, подумала,  – вот дура-то и чему это я радуюсь. Какое мне, в сущности, дело, до этого…
– Ида Яковлевна Годштейн. Она же Лариса Николаевна. Чиста, как стеклышко, –  устало потянулся Эраст. –  Сейчас бы кофе. –  Кстати –  звезда может быть только в одной карточке. Это правило. Так что…  – он встал, разминая затекшие члены.
– Так или иначе –  тебе-то все едино подобные звезды не светят.
– Ты права, –  Эраст подошел к окну, любуясь играми озверельцев. –  Но чертовски не хочется, чтобы кто-то из этих красавцев спустя пять, шесть лет ни с того ни с сего схватил меня за задницу.
Ника погрузилась в чтение, где во всей красе описывалось собрание рыцарей Круглого стола, во главе с доблестным королем Артуром.
– Артур! – при этом волшебном имени у бедной танцовщицы зашло дыхание, строчки предательски заскакали перед ее глазами, и в воздухе засияли огоньки.
 «Только не он! Только не он». Билось в мозгу. Ника закрыла и тут же широко открыла глаза, как бы опасаясь, что чудом выплывший текст исчезнет, блеснув напоследок золотом доспехов древних воинов.
Непослушными пальцами она перевернула страницу, и закричала от ужаса заметив в правом верхнем углу перечеркнутую двойным крестом пятиконечную звезду.
– Все хорошо! Все очень даже хорошо, –  зашептал у самого уха Эраст, обнимая плачущую Нику за плечи и порывисто целуя в виски и шею. –  Звезда не семи, а пятиконечная –  это обманка –  причем она еще и перечеркнута. Значит, все путем, он свободен, не плач!
Ника повернулась к Эрасту и разрыдалась как маленькая.
–… Ладно, ладно. Дальше я сам. Посиди чуть-чуть, – он бережно поднял, ставшую почти невесомой от переживаний танцовщицу с пола и, уложив рядом с Артуром, вновь принялся за работу.
Ника гладила длинные, и сейчас больше напоминающие нечесаную гриву, волосы милого. В голове ее роились десятки картинок, она припоминала одно за другим постигшие ее и Артура превращения, смакуя, как она увяжет их в один мощный спектакль, миссию финансировать, который можно будет поручить хоронящимся теперь по углам хозяевам всего этого безобразия. Она с нежностью посмотрела на листавшего очередную карточку Эраста, и подумала, что он будет рад выколотить эти деньги. Когда тот неожиданно оторвался от чтения и посмотрел прямо ей в глаза.
– Звезда? –  одними губами произнесла она и похолодела, словно все снующие по дому сквозняки, вдруг одолели ее в одночасье.
– Не совсем… То есть не звезда, а… Альфред. Представляешь?! А я то думаю, почему его-то не видно. И почерк не тот. Черт знает что! –  Эраст презрительно отбросил в сторону тоненькую карточку. Я бы на его месте повесился!.. –  бывший агент положил ноги на стол.
– Ищи, ищи. За окном уже темнеет,  – торопила его Вероника. –  Кстати, ты не допускаешь мысли, что тоже мог быть уколотым –  ну хоть разик, и забыл об этом?
– Я?! –  от таких слов Эраст, вдруг весь скукожился, и снова уткнулся в тексты. –  А ты и вправду думаешь…  – спросил он через какое-то время… убить?..
– Не знаю. –  Нике вдруг стало жалко Эраста, но ничего уже нельзя было изменить –  вылетевшее слово, оно и есть вылетевшее слово. С чувством вины она вернулась к «Моцарту» и взяла следующую карточку и погрузилась в чтение:
Откуда-то с улицы доносился шум мотора и звуки поспешно удаляющихся шагов.
– Крысы бегут…Бегут крысы…  – Безучастно произнесла внутри себя Вероника, откинув назад волосы и вдруг вновь встретившись глазами с Эрастом. Какое-то время они оба молчали.
– Я все хотел спросить тебя –  почему ты тогда… ну, пыталась покончить с собой?
Ника не ответила, продолжая спокойно смотреть на агента.
–… Я тебе не говорил –  ты меня тогда здорово напугала, хотя я с этой работой чего только не навидался… И Альфред сказал, что ничего на тебя не действует… Никакое зло к тебе не прилипает… Ты такая сильная. Такая сильная –  как луч  чистая. Такая… Ты самая лучшая здесь. Правда. Я тебя очень…
– Что там? –  Ника кивнула в сторону карточки. –  Что там написано?
– «Величием и гордо-спокойным сознанием власти и могущества дышит мужественное лицо Зевса. У трона его богиня мира Эйрена и постоянная спутница Зевса, крылатая богиня победы Ника».
«Ни головы, ни рук –  одни крылья. Одни крылья!..» Припомнила она.
– А звезда? –  Ника встала, тело ее в этот момент вдруг показалось ей самой совершенно невесомым, а за спиной словно распустился тяготивший ее до этой минуты бутон прекрасных крыльев.
– Вот…  – Эраст перевернул страницу, и перед глазами избранницы засияла золотыми и серебряными огнями волшебная семиконечная звезда.
– Красиво!.. –  Ника вырвала из тетради страницу, все еще продолжая любоваться звездой магов.
– Может, все еще обойдется?.. –  Эраст встал у нее за спиной, почему-то не решаясь дотронуться до ставшими вдруг такими хрупкими, плеч, этого, уже не принадлежавшего земле создания.
– Обещай, что ты вывезешь отсюда Артура и остальных? –  почти безразлично шепнула Ника, подойдя к каталке и сорвав покрывающую ее простынь, она побросала в нее, как в мешок, ставшие вдруг не нужными карточки.
Наблюдая из окна, Эраст видел, как Ника запалила костерок. Голодные и уже начавшие вечернюю охоту озверельцы, провожали ее на расстоянии, не смея навязывать свое общество. Кое-кто из одичалых пациентов начал уже подниматься на ноги, постепенно в их, не смолкающий с самого утра рык, начали добавляться слова и целые фразы. Чары теряли свою силу, освобождая место другой, более сильной магии. Ее чувствовали уже все.
Так и  не проснувшийся Артур, был заботливо уложен в брошенный улепетывающим персоналом автобус, туда же едва-едва, сбросив звериные личины, были отправлены и остальные пациенты.
За все это время Ника и Эраст не сказали друг другу ни одного слова. На прощание она лишь слегка коснулась губами щеки Эраста  и не оборачиваясь, вернулась в санаторий.
Вероника вздохнула, набирая в легкие  как можно больше воздуха, радуясь ее приближению колокольчики «Моцарта» заиграли чудесную музыку.
– Господи! Прости меня! Возьми меня такой, как я есть! Прошу тебя…  – прошептала  Ника. С этими словами она поднялась в воздух, и легко полетела по белой комнате, привыкая к свободе и лету. Ее крылья быстро набирали силу.
Наконец она подлетела, к молчавшему до сей минуты «Сальери»  и, щелкнув потайной пружиной, выпустила из зеркального ящика поток карточек. –  Бом! Бом!…  – запел свой фальшивый реквием по ушедшим в безвременье «Сальери». Бумажный поток заполнил собой комнату  и вырвавшись на свободу, затоплял теперь коридоры и комнаты санатория. За дверью номер тринадцать сдавленно пискнул младенец, и все стихло.
Ника, расправив крылья летела и летела по черному небу, влекомая манящим ее и радостным светом звезд.










    

    



















    
    
    
   
















































-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-

-