Оборудованные немцами дзоты вокруг посёлка сослужили нам добрую службу. Против леса «Дубровки» находились три дзота с амбразурами для пулемётов и окопами снаружи. В каждом из них были по два пулемёта с пулемётчиками и по 5- 6 стрелков в окопах. Четвёртый дзот занимали: Смирнов, дед Семён и два молодых партизана. Когда же наша ватага уговорила старших позволить нам занять окопы, те ушли на передний край.
До полуночи всё было тихо. Потом раздалось несколько одиночных выстрелов. И ночь раскололась от шквального огня, криков, осветилась ракетами : немцы пошли в атаку, стараясь в темноте внезапным броском смять нашу оборону, да были обнаружены.
Басовито рокотали пулемёты партизан, трескуче отвечали немецкие автоматы, громко ухали наши карабины и винтовки. Постепенно оружейный хор замолкал. Атака захлебнулась. Так повторялось пять или шесть раз за ночь.
Потом к нам прибежали те двое молодых ребят и забрали у нас часть боеприпасов. С рассветом прибежали ещё раз: патронов почти не оставалось.
Сказали нам – они получили задание собрать всё, что возможно, а за патронами и помощью послали верхом нарочного к шоссе.
С восходом солнца немцы предприняли штурм. Нехватка патронов
позволила им прорваться к окраинам посёлка. Оборона отступила. Немцы тут же подожги два овина и воловню. Заметив пожар, мы поняли, что оборона прорвана. Смирнов с ручным пулемётом бросился к первому дзоту, там еще отстреливались.
Загорелись дома на краю совхоза. Мы вынуждены были оставить свой рубеж: дома оставались семьи. С дедом Семеном добежали мы до своих домишек. Я быстро вывел маму и сестрёнку и велел им закрыться в погребе.
Сам забежал за погреб и тут же чуть не срезал меня очередью немец от самой казармы. Упал в крапиву и кусты. Отполз и увидел автоматчика. Торопясь, выстрелил, немец исчез. За погребами побежал я к кирпичной оранжерее. Услышав ещё одну очередь, обернулся и заметил, как немец скрылся за казармой. А кобылица, пасшаяся в саду, убита наповал. Жеребёнок, чудом оставшийся невредимым, ходит около.
Забежал за оранжерею и там столкнулся с дедом Семёном. Оба увидели - горят двухэтажный и большой дом барачного типа. Только хотели выйти на площадь, как трое немцев выводят старика Царёва с женой из дома, в конце её и ставят к стенке, потом вскидывают автоматы. Мгновенно стреляем по фрицам. Все трое падают. И две очереди нам в ответ.
Укрылись за стеной, а когда выглянули, два солдата волоком утащили длинного фельдфебеля за угол дома. Царёвы за это время сбежали. К нам приковылял раненный Петро Доценко - отец нашего дружинника Ивана.
Пуля прошла по мякоти выше колена. Нога его была уже перевязана и мы посоветовали ему отсидеться здесь, за кирпичной стеной. У мостика через речку простучали две очереди из пулемёта. Вскоре к нам прибежал запыхавшийся Смирнов с ручным пулемётом на плече. Увидев нас, закричал:
- Вы почему покинули дзот? Под трибунал хотите ? Марш по местам !
Дед начал ему что-то объяснять, а я, не раздумывая, бросился в сад, по заросшей канаве прибежал и засел в дзоте. Дед где-то отстал. Только собрался выйти из укрытия, как через амбразуру увидел - на меня по дороге несётся очумелая, дикая орда немцев.
Присев в уголке, я ждал своей кончины. Толпа пронеслась и до моего слуха донеслось далёкое дружное -«Ура-а !» Это к нам на помощь подоспели красноармейцы.
Они уже бежали по молодому саду и среди них я увидел своих : Гену, Жору, Мишу и Володю. Хотел выскочит им навстречу, но тут к дзоту торопливо подошли трое немцев. Под руки двое вели фельдфебеля с перевязанным плечом левой руки. Не та ли это была троица, в которую мы с дедом стреляли? Подумалось мне.
Фельдфебель оттолкнул солдат и, громко ругаясь, лёг на бруствер дзота. Я вижу его голову и слева - бегущих красноармейцев. Немец уже приник к автомату. Солдаты бросили его и быстро убежали. Что-то знакомое показалось мне в этом длинном немце. Не целясь, стреляю через амбразуру. Рыжая голова дёрнулась и он свалился к подножию дзота.
Я вышел наружу. Ко мне подбежали двое военных.
- Это ты его грохнул ? - Спросил первый и подхватил с бруствера «шмайсер»-
- Молодец ! А то бы он завалил нас одной очередью. Укрыться здесь некуда.- И мы втроём побежали за атакующими.
Бросая убитых и раненых, немцы рассыпались по высокой ржи, стремясь быстрее достичь леса, стоящего невдалеке по обе стороны дороги. На широкой поляне, с высокими хлебами, мы попали в «клещи». Немцы зажали нас с двух сторон. Рядом со мной упал красноармеец, раненный чуть ниже паха. Второй, перетащив друга в кювет, начал его перевязывать. Меня подозвал дед Семён, залёгший здесь же.
- Видишь «кукушку» на дереве ?- Спросил он, указывая на развесистый дуб. И я увидел неясные очертания автоматчика. - Бери его на мушку. Только не высовывайся . А я возьму второго на сосне.-
Мы выстрелили почти одновременно. Два мешка костей шлёпнулись на землю. К нам подполз Володя. У него была ранена левая рука. Дед сделал ему перевязку. Стрельба усилилась.
Справа в лесу оказалась ещё одна группа немцев, пробиравшихся другой дорогой. Нас засекли и пули свистели над самой головой. Пришлось убираться перебежками. Недалеко во ржи стояла скирда прошлогодней соломы.
Когда я бежал туда, почувствовал тупой удар в ногу. Ползком достиг
укрытия. Здесь увидел красноармейцев и Гену. От него я услышал, что Миша в первых рядах далеко впереди и там теперь идёт ожесточённая перестрелка.
К нам присоединились дед и Володя с окровавленной повязкой. На кисти левой руки у него пулей срезало половину безымянного пальца. Я промолчал о своей ране, хотя и чувствовал, как липкое и горячее расплывается по штанине.
В это время на дороге появилось два танка и несколько крытых машин с красноармейцами. Танки немедленно открыли огонь по опушкам леса. А солдаты быстро развернули миномёты и сделали несколько залпов. Стрельба на нашем пятачке прекратилась. Танки и миномётчики продвинулись дальше. И там, вдали, слышна была их работа.
Дед вторично перевязал Володе руку и в сопровождении Гены отправил их домой.
Только теперь рассказал я деду о своей ране. Осмотрев её, он поругал меня, потом, разорвав на мне майку, крепко перетянул, насколько возможно, рану: была она чуть пониже ягодицы. И это угнетало меня больше всего.
Мы уже закончили перевязку, как сюда подъехала целая колонна автомашин с солдатами. Быстро соскочив на землю и рассредоточившись по обе стороны дороги, широким фронтом, двинулись к лесным массивам. К нам подошли санитары и два радиста с рацией. Раненого унесли, а нам велели идти домой. Их часть получила приказ блокировать и уничтожить немцев, вырвавшихся из Бобруйского котла.
-Всё равно им далеко не уйти. Наши танки перерезали Могилёвское шоссе и ждут их там, если мы раньше всех не захватим.,– поведал нам радист.
Когда мы с дедом потихоньку хромали к посёлку, нас догнала сельская телега, запряженная резвой лошадкой. В телеге на разостланных плащ - накидках лежали двое: светловолосый капитан и мой боевой товарищ - Миша Красноруцкий. Молодой лейтенант и солдат сопровождали их.
Комок боли сдавил мне горло. Дышать было нечем. Я сел у дороги. Дед сказал лейтенанту, что Миша - мой друг и что я ранен. Лейтенант рассказал нам:
-Капитан - мой начальник - командир роты. Он с твоим другом почти рядом лежали, сражённые автоматными очередями. Парень как бежал, так и упал, будто споткнулся у сосны. Но карабина из рук не выпустил. Капитан, смертельно раненый, видно, полз к нему. Лежал на спине и смотрел в небо уже мёртвыми глазами.
Душили слёзы. Я не мог вымолвить даже слова. Меня усадили на телегу. Когда же подъехали к нашему дзоту, я увидел, что «убитый» мною немец сидит на земле и здоровой рукой припудривает из коробочки чем-то белым рану на затылке.
-Вот гад!- Невольно вырвалось возмущение. – Два раза стрелял в него, а он живой ! - Только теперь я разглядел, что это был мой заклятый враг - Штокман. И коротко рассказал лейтенанту, что это за птица.
Мы остановились. Солдат подошел к немцу и ногой отбросил коробочку с «пудрой». – Лянксам ! Лянксам ! (Потише, Потише ) - прошипел фриц.
- Ну, господин Штокман, молись своему фюреру! Пришёл тебе капут ! - сказал лейтенант, вынимая пистолет из кобуры.
Услышав своё имя, тот вздрогнул, потом, приподняв голову, встретился с моим взглядом. Сколько ненависти и страха металось на дне его мерзкой и подлой душонки.
Выстрел лейтенанта поставил последнюю точку. Мои счёты с немцем были сведены. За подлость и злодеяния человек должен отвечать сполна. Солдат сбросил труп на дно окопа. Мы подсказали военным, как проехать к правлению совхоза и к дому Миши. Дед Семен довёл меня до дома.
К вечеру начался озноб, поднялась температура. Только на второй день я сказал матери о ранении.
Наш врач – Беликова, отругав меня как следует, безо всяких уколов, пинцетом вытащила тупорылую немецкую пулю, почерневшую, со сгустками крови и гноя. Уже на излёте, она не так глубоко вошла в мягкие ткани тела и кость не была повреждена.
На третий день с превеликим трудом вернулся я домой с похорон Михаила. Не проститься с другом я не мог. Помогли Жора и Гена. Они видели, что я болен и почти несли меня на руках. О своём ранении я им так и не сказал. Стыдно было за такую «позорную» рану.
Через пару недель я поправился. Война ещё не закончилась. Лукашевич Володя вместе с партизанами ушёл на фронт: в отряде был его родной дядя.
Геннадия Сидоровича вскоре призвали в армию. А мы с Георгием и Иваном как не достигшие совершеннолетия, остались дома. Нам было только по шестнадцать. Росли и мужали мы в горниле военных дней.
Николай Смирнов тоже ушел на фронт с партизанами, став командиром
группы. Деду Семёну было в ту пору уже за семьдесят и прожил он почти до
девяноста лет, гордясь своей партизанской медалью.
В поредевшую дружину влились новые силы: два Володи - Поздняк и Дрозд, а чуть позже - Михалишин Женя.
Военное лето уже готовило обновлённой ватаге нашей другие сюрпризы, другие испытания.
Декабрь 2007 г.