Выбор

- Лена, ты представляешь, ко мне в воскресенье пожалует икона "Нечаянная радость", - голос Лики прямо вибрировал от еле скрываемой радости. – Ты ведь придешь ко мне? – скорее утвердительно продолжала она.
- Конечно, приду, - сразу же согласилась Лена. – А когда лучше всего подойти?
- Ну, скорее всего, принесут после трех. Так что спокойно можешь приходить вечером.
- А что-нибудь надо от меня? – спросила Лена, плохо посвященная в подобные тонкости.
- Ничего не надо, Приходи сама. Я тебя жду завтра вечером.
Лика была какой-то юродной сестрой Лениного мужа Анзора. За все двадцать пять лет знакомства Лена так и не смогла определить точную степень их родства. То ли бабка Лики со стороны матери была двоюродной сестрой бабушки Анзора со стороны отца, то ли в родстве находились их прабабки, однако, как все твердили, родство было очень близкое, но это не играло для Лены никакой роли, так как Лика за все годы замужества стала для нее самым близким человеком в чужом, а порой и чуждом для нее мире.
Лена вышла замуж рано, на втором курсе института за своего однокурсника, который покорил ее тем, что отличался от остальных студентов – он никогда не пил водку, говорил с каким-то акцентом, зато интегралы решал лучше всех в группе. После летних каникул он привез Лене из Тбилиси огромную корзину с большими сочными персиками и виноградом, таким  прозрачным, что если сквозь него посмотреть на солнце, можно было увидеть каждую косточку, похожую на маленькую грушу. Конечно, Лену нельзя было удивить какими-то персиками и виноградом, даже если таких вкусных она еще не ела в своей жизни, но Анзор так красиво ухаживал за ней, так по рыцарски провожал ее после лекций домой, особенно когда она по понедельникам и четвергам задерживалась допоздна в секции художественной гимнастики, так смешно рассказывал всякие забавные случаи из своей школьной жизни, что когда он сказал, что любит ее, и попросил выйти за него замуж, она, не колеблясь ни одной минуты, ответила ему "Да".
Через год после окончания института Анзор поддался на настоятельные уговоры своей семьи и решил вернуть в Тбилиси. Ленина семья тяжело расставалась с дочерью и внуком Гошей, да и к зятю они успели привыкнуть и полюбить за его веселый нрав и широкую душу. Мать долго упрашивала Лену не рубить все концы и не выписываться из Ленинграда, все-таки северная столица, а там еще не известно, как придется на новом месте, но дочка, решительно настроенная на новую жизнь, с юношеским максимализмом не понимала и не принимала никаких "если".
Тбилиси ей понравился сразу. Он совсем не походил на, не смотря на пятьдесят лет рабоче-крестьянской власти, все еще аристократичный с налетом легкого снобизма Питер. В Санкт-Петербурге проспекты были прямые и ровные, дома напоминали солдат, выстроившихся в шеренгу на плацу. Здесь же кривые улочки то громоздились вверх на охранявшие город горы, а то резко стремились к делившей его пополам Куре. Дома в старом городе ласточкиными гнездами лепились к этим самым горам, образуя многоярусные гирлянды, расцвеченные в немыслимые цвета.
 Язык был особенный – гортанный, совсем не похожий на привычную русскую речь. В детстве мы повторяем за взрослыми слова, совсем не задумываясь об их фонетике и морфологии. Какой бы ни был наш родной язык – финский, тягучий и немногословный, похожий на суровые снежные поля северной страны, итальянский, быстрый и веселый, напоминающий своей напевностью канцоны, французский, на котором так красиво звучат слова любви, китайский, такой же непонятный, как и одноименная грамота, для каждого из нас он самый красивый, потому что родной, потому что на нем разговаривают родители. И только иностранец, начинающий изучать язык в сознательном возрасте может сказать, насколько сложен тот или иной язык и как звучит он для чужого уха.
Грузинский язык для Лены казался очень непривычным. Но как бы то ни было, на нем разговаривал  Анзор, этому языку суждено будет стать родным для маленького Георгия, следовательно, и ей предстояло выучить его. Она с энтузиазмом взялась за это дело, и сразу же столкнулась с массой трудностей. Все гласные, а их было всего пять звучали намного тверже, чем в родном языке, зато некоторых согласных было по две, а буква "к" присутствовала даже в трех экземплярах, как тост для Шурика в любимом Ленином фильме "Кавказская пленница". Русское ухо отказывалось воспринимать нюансы произношения твердого и мягкого "х".
- "Хаери". Это же воздух. Надо произносить "х" легко, как сам воздух, - учила Лену соседка, с которой она быстро подружилась по приезде. – Ты же делаешь мне замечание, когда я в слове хлеб очень твердо выговариваю букву "х", а здесь надо  еще мягче.
- Ладно, понятно. Ты лучше скажи, что у тебя за имя Тина. Трава морская какая-то, - удивлялась молодая женщина.
- И совсем не трава, хотя и травой быть не плохо. Многие имена произошли от названия цветов и трав. Но мое имя – Тинатин. Это древнее грузинское имя, одно из самых распространенных и почитаемых в нашей стране и происходит от старинного слова, обозначающего отблеск солнечного луча.
- Как романтично. Но фамилия у тебя – вообще. Мачавариани. Что это такое. Моча варенная какая-то, - не унималась приезжая.
- И фамилия у меня очень уважаемая. Я происхожу из княжеского рода. Правда, князей у нас в стране, по-моему, больше, чем всего населения. Но все равно я горжусь своим происхождением. И произносить ее надо по-другому.
Соседка без устали учила Лену, нравившуюся ей своей любознательностью и стремлением выучить грузинский, то есть именно той чертой характера, которая чаще всего отсутствует у большинства русских, которые, находясь за пределами своей родины, проживая в различных точках планеты, умудряются годами игнорировать язык титульной нации, обходясь только знанием родного.
Старания новой жительницы увенчались успехом. Скоро у нее и лягушки заквакали (из знаменитой грузинской скороговорки, которая особенно трудно дается русскому человеку из-за чередования гортанных "ц" и "к"), и воздух правильно зашелестел, и в уличном гомоне она различала теперь не только русскую речь, но и отдельные грузинские фразы, а в один прекрасный день поймала себя на том, что, рассказывая мужу забавный случай, приключившийся с ней в магазине, не может вспомнить на каком языке велся диалог.
Но если трудности по изучению языка Елена смогла преодолеть, то с новыми родственниками дело обстояло намного хуже. Такой открытой неприязни по отношению к себе ей еще никогда не приходилось испытывать. Родители мужа встретили ее в штыки. Особенно свекровь. Натела Георгиевна никак не могла да и не хотела примириться с русской невесткой. Даже Георгий, маленькая копия Анзора не смягчил сердце бабушки. И его она не хотела признавать. Он для нее был не внук, не сын единственного и любимого сына, а "ее сын".
Прекрасно владевшая русским, свекровь в присутствии Лены никогда не говорила на этом языке, более того, она никогда не обращалась к той, передавая через сына или мужа отдельные требования. Многочисленная родня через год-другой признала и полюбила всегда приветливую, трудолюбивую невестку, и только Натела Георгиевна стояла на своем – ей нужна была в доме только грузинка и никто более.
Выросшая в семье, где уважение к человеку ставилось в зависимость от его человеческих качеств, умственных способностей, трудолюбия, но никак не от происхождения, цвета кожи и национальности, Елена никак не могла постигнуть того, что такое отношение к ней связано только с тем, что она русская, а не грузинка. Она чувствовала себя какой-то "неприкасаемой", попавшей в семью браминов. Это было выше ее понимания.
Анзор разрывался между любовью к матери и своей семье, уговаривал жену потерпеть еще чуть-чуть, надеялся, что мать смирится с его выбором, но и он не выдержал атмосферы перманентного скандала, когда столовая, собиравшая вечером семью, превращалась в арену боевых действия, а демаркационная полоса проходила на пороге маленькой двенадцатиметровой комнаты, в которой теперь вместе с ним жили Лена и Гия-Гоша. Вернувшись раз из командировки, он застал Лену в бреду, с высокой температурой, рядом с кроватью на полу спал, свернувшись калачиком наподобие маленького бездомного щенка, заплаканный голодный сын. Молодые перешли жить в снятую квартиру.
Позже Анзор помирился с матерью, бывал в родительском доме. И свекор, Мамия Поликарпович нередко навещал их, особенно после того, как они переехали жить к его матери, бабушке Анзора. Но Натела Георгиевна до самой своей смерти ни разу не пришла к ним. На общих сборах родственников по поводу чьей-нибудь  свадьбы или похорон с невесткой не здоровалась, близко не подходила и вообще вела себя так, как будто с ней не знакома. С внуком она тоже не общалась. Так и ушла из жизни, унеся в могилу ненависть к двум ни в чем неповинным людям.
Казалось, со смертью свекрови исчезнут все негативные источники, и отныне в семье воцарится только мир и покой. Но пути господни неисповедимы. Наступил период перестройки, который в республике совпал с подъемом национального самосознания и борьбой за независимость. То, что называлось дружбой народов, было отброшено, как пыль с ног и отошло во вчерашний день, зато на первое место выдвинулся лозунг о праве нации на самоопределение. Тбилиси бурлил. Газеты выходили со статьями, разоблачающими ужасы коммунистического режима, затем об оккупации Грузии в 21 году Красной армией, об уничтожении цвета грузинского дворянства в 20-х годах и интеллигенции в 30-х. Политические события сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. Венцом всего стали выборы первого Президента и референдум о выходе Грузии из состава СССР.
Страна с названием Союз Советских Социалистических Республик исчезла с карты мира, зато появилась независимая Грузия. Начало новой жизни оказалось началом бесконечной цепи лишений, потрясений, войн…
Слово "русский" поменял свои эпитеты, из "большого брата" он превратился в "русский сапог" – символ давления и порабощения "маленького народа". Люди открещивались от своих родственников в северной стране. Иметь русскую жену или русскую мать стало позором.
Все эти метаморфозы не прошли мимо и семьи Лены. Учившийся в грузинской школе Гоша, отстаивая национальную честь матери, часто приходил с подбитым глазом или оторванными пуговицами на рубашке. Анзор, работавший к тому времени в ремонтной мастерской, так как их конструкторское бюро, как и все институты союзного значения, закрылось, поначалу посмеивался над сотрудниками, у которых в семьях происходили скандалы на национальной почве.
Но, как говорится, вода камень точит. Постоянная пропаганда с экранов телевизора, с радиоприемников в транспорте, с газетных страниц вдалбливала в сознание новые понятия, новые приоритеты, новую историю. Вот и Анзор начал прохаживаться по адресу России, оккупировавшей его страну и устроившей геноцид грузинского народа. Елене особенно горько было это слышать, потому что историю русско-грузинских взаимоотношений она узнала только от мужа,  так как в Петербурге ими никогда не интересовалась и до замужества ничего о них не знала. А теперь оказалось, что все то, что он так красиво рассказывал раньше, теперь в новой интерпретации звучит с точностью до наоборот. Бедная женщина пыталась возражать мужу, взывая к его логике и исторической правде, но о какой логике может идти речь, когда дело касается политики. Да и силы были слишком неравны – с одной стороны, мощь государственной пропаганды, а с другой стороны, всего одна слабая женщина.
Дальше - больше. От общего перешли к частному. От осуждения страны муж перешел к оскорблениям жены, как представительницы этой страны. Семья, спокойствию, любви и взаимопониманию членов которой всегда завидовали окружающие, превратилась в арену политических дебатов, напоминающих заседание парламента. Наконец была произнесена сокровенная фраза:
- Мама была права, я должен был жениться на грузинке. Ты никогда не понимала и не поймешь меня.
После этих слов, прозвучавших как пощечина, Лена, разгоряченная перепалкой, замолчала на полуслове, сникла и внешне даже как-то уменьшилась. Круг замкнулся. Она вернулись к тому, с чего начиналась ее семейная жизнь в Тбилиси. Но если тогда эти слова постоянно произносила Натела Георгиевна, то теперь Елена услышала их от мужа. Самое обидное было то, что никто из окружающих – ни соседи, ни родственники, ни друзья не попрекали ее национальностью, наоборот, если в разговоре заходила речь об ее большой родине и русских, собеседники спешили упомянуть о своей любви к этой стране и ее населению, а, взглянув на нее, непременно утвердительно добавляли:
- Но ты же наша. 
На несколько дней в семье опять воцарил мир, но он был уже совсем другой. Скорее, это было временное перемирие перед новой, более грозной битвой. Женщина несколько раз ловила себя на том, что постоянно прислушивается к шагам на лестнице. Но если раньше она ждала возвращение мужа, чтобы радостно сбежать ему навстречу, то теперь с тревогой ожидала, гадая в каком настроении он вернется и какие обвинения выплеснет на нее. После тех слов любые другие уже не могли нанести более сильную боль, но все же ожидание новых оскорблений всегда мучительнее, чем сами оскорбления. Одно радовало Лену в данной ситуации – Гоши не было рядом. К тому времени сын уже окончил школу, и она отправила его к своей двоюродной сестре в Германию, где он продолжил учебу.
Лена искала выход из ситуации. Самый простой – разрубить узел и уйти от мужа. Но в том то и была трагедия, что уйти ей было некуда и не на что. Вернуться в Россию она уже не могла. Родной Питер находился в другой стране, въехать в которую она могла только по визе. В родительском доме жила сестра со своими многочисленными потомками. Там для Лены даже места не было. Разве что переночевать несколько дней. Уйти и снять квартиру, но на это нужны деньги, а она уже несколько лет не работала. Бюро, в котором она работала вместе с мужем, закрыли, она некоторое время работала в магазинчике, но платили очень мало, а работать приходилось по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки, на семью времени почти не оставалась, поэтому Анзор, как только устроился сам, настоял, чтобы она оставила магазин.
Как всегда выход нашелся внезапно и совсем не там, где Елена его ожидала. Соседка уговорила заниматься со своими детьми русским языком, преподавание которого в последнее время в грузинских школах велось на уровне иностранного, то есть никак. Лена долго отнекивалась из-за своего технического образования, но Тина, зная ее высокую культуру и начитанность, настояла и не прогадала. Лена начала заниматься и увлеклась. Мальчики слушали ее внимательно, мучились со спряжениями, путались в падежах, но задания выполняли. Особенно трудно давалось им  понятие рода у существительных, отсутствовавшее в родном языке. Но и с этим они справились совместными усилиями. Лена включила всю свою логику и придумала таблицу, помогавшую соотнести то или иное слово к определенному роду и соответственно склонению. Больше всего ее радовало, что ее ученики полюбили русскую литературу. А еще новоиспеченная учительница заметила, что благодаря ним она сама стала более внимательно относиться к родному языку: прививая детям любовь к русскому языку, поняла, что полюбила его еще больше; постоянно объясняя ученикам значение того или иного слова, впервые задумалась над его многогранностью и значимостью; выискивая для мальчиков материал для чтения, натолкнулась на такие произведения, которые раньше прошли мимо нее, а старые, давно прочитанные и любимые, открылись с совершенно новой стороны. Получалось, что не только она учила, но и сама училась от них любить свой родной язык.
За первыми учениками последовали другие. С появлением пусть небольшого, но своего заработка, женщина стала чувствовать себя более независимой. Теперь ее уже не так оскорбляли слова Анзора, она стала спокойнее реагировать на его выпады, черпая уверенность и силы в общении с другими людьми.  Лена все надеялась, что совместно прожитые годы, взрослый сын, наконец, здравый смысл возьмут верх над новыми веяниями, но раз сказанная фраза: "Мама была права – надо было жениться на грузинке", звучала рефреном почти в каждом разговоре. Потом начались телефонные звонки, и приятный женский голос  просил Анзора к телефону. На все расспросы, кто это, он неизменно отвечал, что дальняя родственница, которую Лена не знает. Но эта родственница в отсутствие мужа явилась к ним в дом и прямо с порога заявила, что они с Анзором любят друг друга  и хотят пожениться.
Женщина, измотанная в последние годы постоянными скандалами, безосновательными обвинениями, пустыми попреками, собрала свои вещи и, ничего не говоря мужу, переехала к новой подруге, которая, узнав историю семейной жизни Лены, сразу же стала уговаривать ее на радикальные изменения.  У Наташи была большая четырехкомнатная квартира, доставшаяся ей от отца-академика. Отец умер, муж тоже умер, детей у нее не было, и она жила вдвоем с матерью. Подруга очень обрадовалась появлению Лены.
- Правильно сделала, что ушла. Сколько можно терпеть издевательства, давно надо было это сделать, - одобрила Наташа ее поступок. – И мне будет веселее, и за мамой лишние глаза присмотрят. 
Так они зажили втроем. Лена взяла на себя уборку и готовку, Наташа отвечала за стирку и покупку продуктов, а уж Марии Ильиничне, матери Наташи осталось только общее руководство. Мария Ильинична, в прошлом работавшая педагогом русского языка и обладавшая, несмотря на свой преклонный возраст, прекрасной память, оказалась неоценимой помощницей для подруги дочери. Оказавшись в давно забытой атмосфере дружелюбия и взаимопонимания, Лена успокоилась, исчезла появившаяся в последнее время нервозность, она слегка прибавила в весе, похорошела и даже помолодела.
Ни с кем из друзей и родственников мужа она сейчас не общалась, так что о ее местонахождении никто не знал, что еще больше способствовало внутреннему успокоению. Исключение было сделано для Лики, но и та не знала ее новый адрес, и, будучи от природы нелюбопытной, не делала попытки его узнать. Вот и сейчас Лена сама ей позвонила и получила приглашение персонально помолиться у чудотворной иконы.
Недаром говорится, что у каждого человека свой путь к Богу. Вот и у Лены был свой долгий и не всегда прямой путь. Впервые в церковь, находящуюся недалеко от их дома, Лену привела бабушка. Церковь была маленькая, по домашнему уютная, народу было мало, в основном все пожилые. Девочке понравились и таинственный полумрак помещения, и мерцание свечей, и слабый солнечный свет, проникавший через узкие высокие окна, и батюшка красивым сочным голосом нараспев произносивший как будто понятные и в то же время совсем непонятные слова. Бабушку Агашу многие знали и любили, люди подходили к ней, здоровались, гладили Лену по голове и все хвалили. С того дня бабушка часто брала Лену с собой. С чисто детской любознательностью девочка забрасывала Агашу вопросами, а та спокойно, без капли раздражения отвечала на все ее "почему". Она научила маленькую Лену читать "Отче наш", всегда пересказывала своими словами проповедь священника, объясняла значение тех или иных ритуалов. Девочка, как губка, впитывала в себя все необычное и, как в последствии оказалось, прекрасно запомнила на всю оставшуюся жизнь.
В семь лет Лена пошла в школу. Авторитет учительницы для ребенка оказался на такой высоте, что на какое-то время превысил родительский и, тем более, бабушкин. Все, что говорил педагог, сразу принимало силу закона. В классе то ли втором, то ли или третьем вернувшись домой после урока на антирелигиозную тему, Лена, гордясь своими только что приобретенными знаниями, провозгласила Агаше:
- Бога нет!
Бабушка молчала, и девочка, радуясь, что уже знает больше нее, спешила поделиться своей новостью.
- Все это сказки, которые придумали попы, чтобы дурить народ. Вот. И в церковь я больше не пойду! Людмила Ивановна сказала, что советский школьник не должен ходить в церковь.
Бабушка молчала. Ну не спорить же ей с восьмилетним ребенком. Она сама в свое время прошла и через неверие, и через отрицание, и через погромы церквей, и через сбрасывание крестов. Все это было. Но после неверия, после всего того плохого, что она совершила, ей, как величайшее благо, была ниспослана вера. Внучка только начинает свою жизнь, ей еще предстоит длинный путь проб и ошибок, исканий и разочарований. И как бы Агаша ни любила ее, она не может пройти его за внучку. Единственное, что она может – это молиться, чтобы Бог не оставил девочку в ее поисках истины.
С тех пор в доме разговоры о вере и боге не велись. Однако, как в любой русской семье зимой праздновался и Новый год, и Рождество, и Старый новый год, и Крещение. На Пасху пеклись куличи и красились яйца. Лена росла, все также твердо уверенная, что Бога нет, но пасхальные яйца и куличи любила, с удовольствием их ела и всегда с нетерпением ждала этот весенний праздник.
К Богу она вернулась через много лет.
Чем дольше она жила, чем лучше она познавала окружающий мир, тем больше она убеждалась в существовании Высшей силы. При чем под этим она не подразумевала некую предопределенность в судьбе, фатализм, в который часто верят самые отпетые атеисты. Как раз веру в предначертанность она считала уделом слабых, которые не могут или не хотят менять свою судьбу. Каждый человек сам творит свою жизнь, каждый день, каждую минуту делает тот или иной выбор. И даже тогда, когда, как ему кажется, он не делает выбор, а отдается течению, это тоже его выбор. Лена не винила Анзора за последние годы. Это не он ее унижал и оскорблял, а она позволяла, чтобы ее унижали и оскорбляли. Почему она допустила, чтобы этот сюрреализм так долго длился в ее жизни, она не могла объяснить. Почему? Сколько раз задавала она себе этот вопрос, пытаясь понять причины своей пассивности. Стремление сохранить семью любой ценой? Но, как говорится, поздно пить боржом, когда печень разрушена.  Сын? Но, он сделал свой выбор, уехав в Германию. Надежда на улучшение отношений? Конечно, она не вела себя как безмолвная рыба, отвечала, повышала голос. Но ведь скандалы – это не выход из ситуации, а наоборот тупик. Как бы ни было, она сделала свой выбор и ушла. И то, что она так долго принимала этот выбор, тоже был ее выбор. Так что никаким фатализмом здесь и не пахло.
А вот Высшая сила, или Мировой разум, или Бог, или Творец – синонимов у него много, а суть то одна – творитель мира. Не просто нашей планеты Земля, не Солнечной системы, а всего мироздания, всего сущего – существовавшего, существующего и того, что будет существовать. Слишком прекрасен и совершенен этот мир, чтобы по теориям случайности, вероятности и невероятности он мог возникнуть из ничего. Из ничего может возникнуть только ничто, а не нечто. Даже великие умы, всю свою жизнь потратившие на познание сущности мира, приходили к мысли существования Высшей силы. Простые смертные, за своими каждодневными делами мало интересующиеся проблемами устройства макрокосмоса, просто верят в Бога.
Лена себя к высшим умам не причисляла, поэтому к мысли существования Бога пришла более коротким путем. Четырнадцатилетнего Гошу, катавшегося на велосипеде, сбила машина. Когда он после многочасовой операции, не приходя в сознание, лежал в реанимации, а хирурги  разводили руками и говорили, что все в руках божьих, обезумевшая от горя и безнадежности ситуации Лена обратилась к Богу. В голове всплыли слова той единственной молитвы, которой научила ее в детстве бабушка Агаша. Она как заклинание, как пароль без конца повторяла, прося вернуть сына к жизни. В этот момент Бог был для нее той единственной надеждой, которая остается у человека в безнадежной ситуации, когда ни о каком выборе не может идти речи. Выбора просто нет. Бог ли услышал ее мольбы, победил ли здоровый организм Гоши или умение хирургов, но сын выжил. Лена верила, что помог Бог.
С тех пор что-то изменилось в жизни женщины, вернее внутри нее. Внешне все оставалось по-прежнему. Так же светило солнце, а ночью город погружался в темноту из-за постоянных перебоев с электричеством, Гоша выздоровел и то приносил со школы кучу двоек по истории, которую терпеть не мог, а то радовал ее пятерками по математике, Анзор, притихший во время несчастья с сыном, опять возобновил свои разборки с женой, и теперь ко всем прежним претензиям добавились новые упреки в том, что она недосмотрела за ребенком, чего никогда не допустила бы грузинская мать. Все было как всегда. И в то же время все изменилось. В душе у Лены прочно поселился Бог. Она радостно просыпалась каждый день с этой мыслью, и засыпала, благодаря его за то, что он рядом с ней. Она поражалась мудрости бабушке, давшей ей возможность самой, без всякого внешнего давления придти к вере. Любое насилие вызывает сопротивление. И только то, к чему приходишь самостоятельно, что выбираешь добровольно, прочно поселяется в душе человека. Бог был с ней всегда и везде. Теперь она верила, что он никогда и не покидал ее, а жил в глубине души, готовый придти в любую минуту на помощь. Чтобы помочь и укрепить.

В воскресенье вечером она пошла к Лике. Та жила в старом доме с такими огромными потолками, что у любого, входящего в комнату, сразу же возникала мысль об антресолях. Лену же всегда интересовал вопрос о том, как женщина моет окна, о чем она как-то раз спросили.
- Так и мою. На лестницу и вперед, вернее вверх.
- А снаружи? – допытывалась Лена.
- Куда рука достает, мою. А где нет, - и она развела руками и добавила полушутя, - на нет, и суда нет. Там занавесочку повешу и не гляжу, и тебе не рекомендую.
Сегодня окна блестели, демонстрируя подготовку хозяйки к приему дорогой гостьи. Лика проводила бывшую жену брата в гостиную, где на мраморном столике находилась икона, и деликатно оставила одну. Лена видела несколько списков со знаменитой иконы "Нечаянная радость". Этот список был выполнен тоже на высоком уровне и давно, не позднее девятнадцатого века. Икона была в дорогой позолоченной раме и помещена под стеклом. Рядом на столике горела лампада, и лежал акафист на русском и грузинском языке.  Женщина взяла в руки книгу и начала вполголоса читать на русском молитвы, стараясь верно выполнять все указания, напечатанные мелким шрифтом.
Лика несколько раз заглядывала в комнату, но ничего не говоря, так же тихо выходила, не нарушая уединения подруги.
Прочитав все положенные тропари и кондаки, отвесив надлежащее число поклонов, Лена в последний раз прочитала "Богородица" и пошла искать Лику, которую нашла в кухне. Вернее, это была кухня-столовая, большая светлая комната, вдоль одной стены которой располагались кухонные принадлежности, а остальное пространство занимала столовая, своим изысканным стилем, напоминавшая скорее гостиную. А большую часть гостиной, где недавно молилась Лена, занимала коллекция фарфора, которую собирали три поколения Ликиной семьи.
В комнате кроме Лики находились двое мужчин, в которых Лена распознала священнослужителей, хоть они и были одеты в обычное платье.
- Отец Константин, отец Георгий, - представила их друг другу хозяйка. – А это моя родственница – Элене.
Она назвала Лену на грузинский манер, но та давно привыкла к такому варианту своего имени.
Отец Константин - высокий худой мужчина лет шестидесяти, с длинными, забранными сзади резинкой черными волосами, в которых поблескивали серебристые пряди. Отец Георгий был полной ему противоположностью – невысокий, очень смуглый, с очень коротко постриженными волосами. И возраст у него был неопределенный, где-то между тридцатью и шестьюдесятью. Лена решила остановиться посередине, чтобы считать его своим ровесником.
Прерванная появлением Лены беседа возобновилась, но теперь, видя явную принадлежность вошедшей к славянской национальности, говорящие перешли на русский язык.
- Если вы из-за меня, то продолжайте на грузинском, я все понимаю, - предложила женщина.
- Ну, что вы, - запротестовали мужчины. – Нам самим приятно вспомнить ваш язык.
Хозяйка накрыла на стол. За чаем беседа велась о беспризорных детях, количество которых в последнее время, как обычно во время бедствий, очень возросло. Государство не справлялось с этой проблемой, благотворительность находилась в зачаточном состоянии, и присутствующие соглашались на том, что этим вопросом должна заняться церковь.
Лена всегда получала огромное удовольствие от умной беседы. На этот раз разговор затрагивал тему, которая ее давно волновала. Она не могла спокойно смотреть на голодных ободранных детей, снующих на базаре, из которых в такой ситуации могли вырасти только воришки. Поэтому она эмоционально приняла участие в обсуждении. Незаметно пролетело два часа. Мужчины откланялись и ушли.
Лена молча сидела, проигрывая в уме только что услышанное, соглашаясь со сказанным и выискивая аргументы к тому, с чем была не согласна. А перед глазами стоял отец Георгий. Его глаза. Казалось, в них была заключена вековая боль всех людей. Так печально они глядели на окружающих. И в то же время, кроме печали в них лился свет всепрощения. Хотелось глядеть и глядеть в них.
- Какие у него глаза, - задумчиво произнесла она вслух.
- Ты тоже заметила, - ответила Лика. – Патриарх его ценит и покровительствует ему. У Георгия сложная и тяжелая судьба.
- Расскажи, - заинтересовалась Лена.
- Он был физиком, закончил МГУ, работал в Дубне, подавал большие надежды. Красавица жена, маленький сын, ждали еще одного ребенка. Все просто отлично. Автомобильная авария, - Лика говорила короткими фразами, чувствовалось, что ей трудно рассказывать чужую трагедию. – Георгий, вернее его настоящее имя Александр, Сашка, он был товарищем моего брата, поэтому я так хорошо все знаю. А Георгий – это его церковное имя и взял он его потому, что сон приснился ему как раз в день святого Георгия. Ну, об этом дальше. Жена и сын погибли на месте, а он сидел за рулем и не получил ни одной царапины. Чудо. Сашка сломался, точнее, умер вместе с ними в тот роковой день, как он сам говорил. Привез их в Тбилиси, похоронил рядом с родителями и начал пить. Все забросил. Ни с кем не встречался, никого видеть не хотел. Опустился, ходил грязный, месяцами не мылся. Почернел, постарел. Превратился в старика, а ему еще и тридцати не было.
- А сколько ему лет?
- Сейчас сорок два, да не перебивай ты меня. Слушай дальше. Так продолжалось несколько лет. Никого к себе из старых друзей не подпускал, никого не слушал. Мы не знали, что с ним делать. На наших глазах Сашка убивал себя. Потом пропал. Мы уже думали, что умер. Затем донесся слух, что он не умер, а постригся в монахи. Спустя несколько лет он появился  в Тбилиси в этом обличье и уже сам все рассказал. Так что я эту историю знаю из его уст. Когда он был в таком состоянии, когда не мог различить, где день, а где ночь, где явь, а где сон, когда он уже считал, что умирает и наконец-то получит избавление от земных мук, как раз в ночь на двадцать третье ноября явилась ему во сне Богородица. Лица он ее не видел, и одета она была не так, как ее изображают на иконе, а в ослепительно белые одежды, от которых исходило сияние, но Сашка точно знал, что это она. Богородица ничего не говорила, а только печально глядела на него, как на нашкодившего, но любимого ребенка. Вот странно, лица он не видел, а что взгляд был печальный, помнил. А говорил с ним мужчина, в котором он позже на иконе признал святого Георгия. Он сказал, что Сашке еще рано умирать, что не для того он выжил в той аварии, чтобы сейчас уйти. Он должен выполнить свой долг до конца. "Какой долг?" – удивился Сашка. "Ты должен помогать людям, укреплять их. В этот век неверия должен помогать людям, укреплять их веру", - повторил мужчина. Впервые за столько лет Сашка проснулся с абсолютно ясной головой. Он удалился в монастырь, днем и ночью читал книги. Он, как и все мы той поры, был полный ноль в вопросах веры. Получил церковное образование. Его любят и уважают все прихожане.

Следующую неделю Лена, занимаясь домашними делами, бегая по урокам или лежа в постели, все время видела перед собой глаза Георгия, слышала его спокойный рассудительный голос. Чем-то он ее зацепил, и жизнь у него была необычная. Как она могла даже подумать роптать на свою судьбу. На фоне его истории, ее жизнь теперь казалась сплошным праздником. Разве ее испытания можно поставить на одну линию с тем, что ему пришлось вынести.
В воскресенье она опять пошла к Лике. Собираясь, она надела подаренной сестрой платье, которое всего раз и одела Мюнхене, а здесь в Тбилиси оно так и томилось в шкафу, ожидая подходящего случая. Теперь, как Лена решила, настал этот самый подходящий случай. Платье было простое, но в тоже время изысканное и очень шло ей. Шелковистое, цвета топленых сливок, оно приятно льнуло к телу, подчеркивая стройную фигуру  женщины. К низу платье слегка расширялось и заканчивалось косо срезанным подолом. В комплект к платью шел атласный жакет такого же цвета, но тогда оно становилось слишком нарядным и не подходило бы для сегодняшнего визита, поэтому Лена, прикрывая глубокий вырез, накинула сверху светло-коричневую шаль. Она надела коричневые туфли на высоком каблуке, но, вспомнив, что отец Георгий одного с ней роста, и на каблуках она будет казаться выше него, сняла их и обула ноги в балетки, и тут же, разозлившись на себя за эти приготовления, снова взобралась на каблуки. Чего греха таить, она надеялась у Лики снова встретить Георгия и злилась на себя за эту надежду, уже хотела отложить поход и все равно пошла.
Лика как всегда очень обрадовалась приходу подруги, но предупредила, что  дома не одна. Две незнакомые женщины молились у иконы, которую скоро должны были унести. Чтобы не мешать им, Лена прошла на кухню. Она рассказывала хозяйке о забавных случаях из своей преподавательской практики, та в свою очередь тоже поведала несколько своих курьезов. В это время раздался звонок в дверь. Елена, у которой нервы были напряжены, прямо подскочила на месте.
- Ты что, Анзор ко мне ни за что не придет, - успокоила хозяйка, неправильно поняв ее нервозность.
Лика вышла, а Лена осталась сидеть, моля, чтобы это пришел Георгий, и в то же время ругая себя за это. Из прихожей доносились голоса, но очень неясно, так что нельзя было ничего разобрать. Женщина повернула кресло к окну и села, сжавшись в комочек, чтобы со стороны ее не заметили. Тихо скрипнула дверь, кто-то вошел в комнату.
- Элене, как хорошо, что вы здесь. Я так хотел вас увидеть, мне так много надо вам сказать, - раздался над ней чуть глуховатый голос, который целую неделю звучал у нее в ушах.
Он протянул руку и поднял ее из кресла. Странно, она прекрасно знала, что на этих высоченных каблуках выше него, но или ошибся ее глазомер, или это какой-то оптический обман – глаза мужчины были сейчас вровень с ее глазами. 
- Элене, - сказал он серьезно, - выходите за меня замуж.
- Так сразу? – удивилась женщина. – Мы же совсем не знаем друг друга.
- Ну, положим, я вас давно приметил. Вы в церкви так молитесь, что ничего и никого не замечаете вокруг. Я каждый раз, глядя на вас, думаю, что хорошо, если бы все так молились. А то иные так головой вертят, что кажется еще немного и она у них открутится и упадет на пол. Когда я вас здесь в прошлый раз увидел, очень обрадовался, как старой знакомой.
Лена не знала, что ей говорить. С одной стороны ее, несомненно, влекло е Георгию, он ей нравился и даже очень. Но с другой стороны, она не помышляла о новом браке, да к тому же еще не оформлен развод с Анзором. И потом, она совсем не готова к совместной жизни со священнослужителем. Она ничего не знала об их жизни. У них, наверное, свои законы существуют, какие-то обязанности. А у нее почти никаких знаний.  Она только и читала Библию и Евангелие. Разве этого достаточно. Вон сколько книг по теологии написано. Она даже истории религии толком не знает. Вечно путает год, когда состоялся Вселенский собор, на котором католичество и православие окончательно разделились, да что дата, она, если честно, в чем суть этого расхождения. Разве с такими скудными знаниями она может быть женой священника.
Все это Лена попыталась объяснить Георгию.
- Ну, что вы, - успокоил ее мужчина. – Я же не прошу у вас сразу ответ. Я все понимаю. А насчет знаний, так вы не бойтесь, я тоже ничего не знал, когда вступил на этот путь. Дорогу осилит идущий. Было бы желание идти. Вы думайте, а потом дадите мне ответ. А сейчас я хочу сделать вам предложение.
- Как еще одно!?
- Не бойтесь, Элене, это совсем другого рода предложение. Оно касается нашего прошлого разговора. Мы собираемся открыть воскресную школу и хотим предложить вам вести там уроки.
- Мне? – Лене думала, что после первого предложения ее уже ничем не удивишь, но, оказывается, она ошибалась. – Чему я могу учить детей в вашей школе да еще, наверное, на грузинском языке. Я владею им, но не в такой же степени.
- Вот в том то и дело, занятия будут вестись у самых маленьких и на двух языках, чтобы они параллельно с уроками доброты получали от вас и знания русского.
- Как вы сказали – уроки доброты? – сегодняшний день явно попадет в книгу Гиннеса по количеству удивлений.
- Да, уроки доброты, - подтвердил отец Георгий. – И я считаю, что в наше время эти уроки важнее математики и химии.
- Но ведь не существует ни программы, ни пособий, ни методических указаний по этому предмету, - попробовала пошутить Лена.
- Я мы их создадим. Все когда-то начинается. Вот мы и будем зачинателями в этом деле. А за примерами ходить далеко не надо. Их можно брать прямо из жизни, из того, что происходит вокруг нас, или как должно происходить, на отрицательных примерах тоже учатся. А потом русская литература. Там такое раздолье для поисков примеров доброты и милосердия.
- Но почему я? – спросила Лена уже по инерции, почти не сопротивляясь, так как идея запала к ней в душу.
- Потому что в вас есть стержень. Вы сами не знаете, какой вы крепкий человек, сколько в вас уверенности и как вы можете убеждать других. Вы себя недооцениваете.
- Не надо меня хвалить, - попросила женщина и встречными вопросами увела разговор от обсуждения достоинств своей персоны.
Они долго, уже как единомышленники, обсуждали задачу и возможности ее выполнения. Расставаясь, Георгий подчеркнул, что оба предложения абсолютно разные, и принятие одного не означает, что автоматически принимается и второе, так что на каждое она должна дать отдельный ответ.
Лену всякое новое дело всегда манило именно своей новизной и трудностью. Подобного рода задачи у нее никогда еще не было, тем интереснее будет ее решить. Она  уже не сомневалась, что возьмется за это дело и обязательно доведет его до конца.
А насчет первого предложения решать должно сердце, голова тут не указчик. Пока сердце молчало.

На следующий день Лена на улице встретила Тину.
- Где ты пропала! – набросилась на подругу та после традиционных приветствий и поцелуев. – Почему не звонила столько времени.
- Да как-то закрутилась. То да се. А в чем дело? Что-нибудь случилось?
- Случилось. Твой муж в больнице. Несколько дней назад у него произошел инфаркт. Мой Сандрик случайно зашел к нему в воскресенье вечером, а он лежит на диване и стонет. Вызвали скорую, его отвезли в больницу. Теперь лежит там один. Мы-то его навещаем. Но все же он один-одинешенек там. И Гия в Мюнхене, и ты пропала.
- А где та его краля? Или ее это не касается? - спросила Лена.
- Ой, да ты ничего не знаешь. Вот, что значит, что так надолго пропала, - Тина обрадовалась, что может выложить последние новости. – После того, как ты ушла, эта разлучница обосновалась в твоем доме. Господи, прости меня грешную, чуть не назвала ее другим словом, больше соответствующим ей.
- Ладно, оставь в покое определение точных эпитетов, ближе к делу.
- Так вот я и говорю, у них каждый день по всякому поводу и без шла ругань.
- Ну, удивила, он и со мной постоянно ругался, забыла что ли. Это тоже послужила причиной, по которой я решила уйти. Надоело все.
- Ваши скандалы по сравнению с этими можно назвать воркованием влюбленных. Короче, это продолжалось более двух месяцев и, в конце концов, Анзор выгнал ее.
- Может, она сама ушла, - предположила Лена.
- Скажешь тоже, сама. Выгнал. Мы все слышали. И чемоданы выбросил следом, а потом еще долго выкидывал ее вещи. Куда там индийскому фильму. Целый вечер продолжался спектакль. Можно было деньги собирать со зрителей.
- Ну и собрала бы, - Лена представила себе, как соседи, привлеченные скандалом, заняли наблюдательные места возле окон или на балконах, боясь пропустить самое интересное, чтобы потом в течение долгих дней обсуждать друг с другом все нюансы публичного представления.
- Да, ты же знаешь наших, с них лари не выбьешь на уборку двора. Жмоты. Каждый друг на друга кивает – пусть этот сперва даст, потом я, - передразнила Тина. – Короче, после этого Анзор две недели ходил мрачнее тучи, а потом все случилось. Ой, заболталась я с тобой, а меня Сандрик ждет возле филармонии, - спохватилась она и, наскоро простившись, побежала в сторону остановки.
Лена постояла минуты две на месте, переваривая услышанное, потом поймала такси и поехала в больницу. К мужу.