На кухне послышалась какая-то мелкая возня; и не то что бы возня – какое-то шебуршание. Валентина привстала, прислушалась – шебуршание возобновилось. Валентина накинула халат, на всякий случай застегнула пару пуговиц и прихватила со стола ножницы – мало ли.
Шла по квартире неслышными, осторожными шагами. Дверь на кухню была существенно приоткрыта, и потому нежданного визитёра она разглядела сразу.
- Коля! – выдохнула, как прошелестела - и выронила ножницы.
Он стоял всё в той же засаленной майке без рукавов, в трико с протёртыми коленками. В одной руке держал рюмку с самогонкой, в другой вилку с кусочком сала. От неожиданности кусочек сала свалился на пол, а сам Николай покаянно промямлил:
- Знал я, что этим всё кончится! – и рухнул на табуретку.
Этого быть не могло – но было. Валентинин муж, скончавшийся два месяца назад, сидел, как ни в чём не бывало, на кухне в обычном, родном интерьере.
Валентина приземлилась рядом.
Посидели, потаращились.
- Вас там что, не кормят? – собравшись с духом, спросила Валентина.
- Соображаешь, что говоришь-то? – откликнулся муж. – Мы же духи. На фига нам питание?
- А чего ж тогда это-то? – повела Валентина рукой над столом.
- Привычка. Да и скучаю я.
- Понятно... Я тоже, это... Сильно по тебе соскучилась.
Ещё посидели. Николай тяжело вздохнул:
- Можно я это – допью?
- Пожалуйста, пожалуйста! – засуетилась Валентина. – Может, тебе картошечки пожарить?
- Благодарствуйте. Картошечки не надо.
Николай жахнул рюмку, крякнул, закусил. А Валентина на него смотрела украдкой – осунулся, даже слегка пожелтел. И носик заострился.
- Ну, пойду я. Пора. А то хватятся... – пробубнил Николай. И тишком к двери стал пробираться. И не шёл он, а как-то плыл. Дух же.
Валентина всплакнула. Окликнула, когда он в прихожую проплыл:
- Коль, ты это... заходи ещё...
Николай застыл на мгновение, кивнул, не оглядываясь – и растворился.
С тех пор зачастил он к Валентине. И всегда ждала его на кухне стопка водки и закусь – джентльменский набор.
Прибывал дух без четверти двенадцать. Ровно в полночь убывал. Выпивал стопку, закусывал да вздыхал в уголке. Вот и всё явление.
А Валентине и то радость.
А однажды дух разоткровенничался. Сообщил, что живёт он в аду, то есть не совсем чтобы в аду, а как бы в пред-адье. А то, что ходит он домой каждую ночь – это его наказанье. Потому как при жизни был он горьким пьяницей – вот и обречён он на вечное похмелье. И не он один такой. Почитай, все умершие мужики из нашего города подобным образом маются.
Так уж у них в аду заведено: кто чем грешил, тот тем и мается.
- О как! – подивилась Валентина. – а ежели женщина, скажем, в жизни блудовала – что ж, она и там блудовать продолжает?
- Продолжать-то продолжает, - нахмурился Николай. – да не приведи Господь такое продолжение. Нюську-то с Третьей улицы Строителей помнишь? Год назад преставилась?
Как не помнить Нюську. Другой такой распутницы бел свет не видывал. Во всяком случае, в нашем микрорайоне – это уж точно.
- Так вот, - угрюмо продолжил дух. – В наказание дадены ей три сладострастных чёрта, которые в очередь её, горемычную, пользуют. Она и хотела бы остановиться, уж извелася вся – ан не пускают. Не положено.
- Ну надо же! – охала Валентина. А потом помрачнела: - А что, у вас там общее с женщинами помещенье-то? Не шалите?
- Какое там! – махнул рукой Николай. – Мы же духи, притом наказанные. Каждый мается со своей печалью, до остальных ни времени, ни дела нет.
- Скучно тебе? – жалеет Валентина.
- Не то слово! – вздыхает Николай.
Хочет Валентина погладить мужа, приобнять – да невозможно, призрачный он, прозрачный. Руки сквозь силуэт проходят и не чувствуют ничего.
Вот такая грустная история.
Жалко Валентине мужа – мочи нет. Из-за этой самой жалости сделалась она очень набожная – часами в храме стоит, молит Бога простить непутёвого Коленьку. Смотрит на лик то со слезой, то с укоризной. И такая у них с ликом гармония, что стали к ней другие женщины присоединяться. Поплакать, попереживать совместно. Всё как-то легше.
И вот явился вдруг Николай одет не по-обычному. В кепочке, в костюме, рубашка белая наглажена. А на груди значок победителя Соцсоревнования. Весь так и золотится, так и сияет.
- Ты чего это такой? При параде. Будто предложение делать?
- Так это... – засмущался Николай. – Переводят меня. Как бы повышение...
- Это как это? – удивилась Валентина.
- Дак в чистилище. Отмолила ты меня. Вот, попрощаться пришёл. Из чистилища-то не отпускают.
Валентина так и села. Слёзы потекли ручьём.
- Чего плачешь, дура? – вопрошает дух. – Радоваться надо. Шанс ты для меня выхлопотала. На спасение...
- А я и радуюсь, - шепчет Валентина. А слёзы льются пуще прежнего. Мокрая стала – хоть выжимай.
- Милый ты мой, - говорит. – Получается, больше и не свидимся?
- Да как же не свидимся, глупая? А вечное-то царствие на что?
Сидит, плачет Валентина. Поди, дождись его, вечного царствия.
Николай, хоть и дух, а тоже напрягся. И голос задрожал.
- В общем, до свиданья, Валентина. Я тебя это – ждать буду.... – сказал, а глазах слёзы.
- И я! И я, Коленька, уж как буду ждать! – бросилась было обниматься, но дух смущённо отстранился.
Помолчали. Николай робко поднял глазки:
- Только это – смотри, не торопись. Руки на себя не накладывай - грех. А то они не пустят... – показал он пальцем вверх. - Они же строгие...
Валентина кивнула. Открыла холодильник:
- Может, выпьешь на дорожку?
Дух насупился:
- Нельзя мне теперь. Очищаюсь я, понимаешь?
И поплыл. Валентина улыбнулась:
- Слышь, Кольша, а тебе и крылья выдадут?
- А как же. Ну, в смысле, коль сочтут достойным, коль переведут... выше – он чуть запрокинул голову, глядя сквозь потолок. – Так обязательно выдадут.
Валентина нахмурилась:
- Вот говоришь, ждать будешь. А ты уверен, что меня туда примут?
Николай удивился:
- Конечно, примут. Кого, как не тебя, туда принимать? Ты ж у меня мученица!
- Не богохульствуй! Скажешь тоже!
- А я всем скажу: мученица ты у меня. Столько со мной намаялась!
- Ладно уж, - махнула рукой Валентина. – Плыви!
И дух поплыл. И растворился.
А Валентина осталась тут дожидаться.