Утро в Риме

Нана Белл
Утро в Риме

Ранним зимним утром (нет, не так уж и рано было, и даже позавтракать успела дежурными блюдами в отеле, и посокрушаться, что ж ты меня дед подводишь, вечно ты так, никакой на тебя надежды, тоже мне опора, ну, лежи теперь, валяйся, вот тебе таблетки) собралась я в своё круженье. Нет, такое просто придумать не возможно: первый и последний раз в Риме, а у него – горячка. Только тут уж от нас ничего не зависит, хочешь -  злись, хочешь - негодуй, хочешь – сокрушайся, что хочешь,  делай, а против горячки неизвестного происхождения да не в стране проживания, не попрёшь, а потому я одна одинешенька, отправилась,…куда глаза глядят.

Для других это может быть и ничего, даже романтично, но я то – рохля. Я даже в Москве умудряюсь заплутать, моя подруга говорит мне недавно, - давай встретимся в метро на выходе в “Славянском бульваре”. А я понятия не имею, где это. Или вот ещё был случай,
давно уже, молодые и не поймут, бегу я по Ленинскому проспекту, останавливает меня женщина и спрашивает: “ Скажите, пожалуйста, как мне до Лейпцига доехать?”
Ну, - отвечаю я, - это или на поезде или на самолёте надо, здесь рядом кассы, за углом.
Она на меня посмотрела как на сумасшедшую, испугалась даже: “ Вы что, мне магазин нужен”.

Теперь-то Вы представляете, что Римские каникулы меня как-то смутили. Да, я ещё забыла сказать, что никакого языка кроме русского не знаю, и путеводителя у меня с собой никакого не было, собирались, как всегда, в спешке.

 Только Италия это такая страна, что там тебя любой без всякого языка поймёт. Вот случай был, нет, об этом как-нибудь потом…

 А в то утро вышла я из отеля - солнце светит, тепло, пиниями пахнет, апельсины на ветках висят, за углом – старуха полная, седая, поверх одежды  пальто накинуто, рядом короб на колёсах, то ли дом её, то ли там скарб, смотрит на меня, не грустно, не весело, привыкла, наверно. Подходит к ней мужчина, спрашивает что-то, она из короба достаёт какое-то тряпьё и ему протягивает, он обрадовался, засмеялся даже и хочет ей за это деньги дать, она тоже в ответ рассмеялась и головой из стороны в сторону, - нет-нет, - как будто говорит. Обнялись они, мужчина её по плечу похлопал.

А я прошла мимо исторических памятников, голову позадирала, мороз по коже от этой древности, спустилась в метро, народу мало, у них в тот день какой-то праздник был, наверно, отсыпались. Проехала остановки две-три, решила выйти. Вот тут-то и началось моё круженье. Это уж потом я узнала, куда меня судьба закинула, а сначала шла – просто головой крутила, вот лодочка у лестницы, фонтан такой, с одной стороны вода вливается, с другой – наоборот, и в лодочке тоже вода, чистая, утренняя. Что-то в этой лодочке мне показалось очень нежное и трогательное, я руку на неё положила и чувствую, что будто она меня узнаёт, а я - её, просто почему-то забыла. Потом взглянула  налево, а там лестница в поднебесье, в поднебесье – Храм, а между ними то ли колонна, то- ли что-то, что к небесам от нас устремляется. Стала по этой лестнице подниматься, пройду немного – оглядываюсь, будто город мне открывается, вон одна улица, вон – другая, красиво, вечно.

Дошла до середины, там – вертеп. Ну, Вы знаете, католики на Рождество это любят. Трогательно так и очень просто. Вот, может быть, сочетание древности, красоты и простоты и делают эту страну такой удивительной, а, может, люди, встретившись впервые, они  как будто узнают друг друга и даже чужаков. Я потом всё выше и выше шла. Поднялась к Храму, оттуда – город в мои ладони, в мои объятья, в меня, купола храмов, крыши разбросаны – и ничто гармонии не нарушает, вон на терраске бельё сушится, на другой – расставляют столы, стулья – там, наверно, кафешка какая-нибудь и небо голубое, утреннее, неяркое. На небольшой площади перед Собором – художники, торговцы картин неспешно распаковывают свои богатства, кто картины уже готовые, кто мольберты расставляет, краски раскладывает, кисти, переговариваются негромко, каждый своим делом занят.
 
От площади  влево - улочка, узенькая такая, красивая очень. По ней и пошла, по левой стороне. Пусто так на улице, только я и улица и будто мы с ней переговариваемся. Навстречу мне идёт женщина пожилая, лицо уставшее, грустное, в руках сумка хозяйственная. Меня увидела, улыбнулась, будто узнала, и спрашивает: “Русь?” и рукой показывает вверх куда-то, посмотрела я, а там – Гоголь. Я обрадовалась, она тоже, обняла меня как-то за плечо, будто к себе прижала, потом рукой помахала и отошла, поплелась, а спина уж сутулится и одежда тёмная. А я на дощечку пялюсь, вот значит, куда меня Бог привёл.

Потом в Храм, вернее, в Собор пошла, что на той горе, он на город смотрит, а в небо возносится. Внутри он небольшой и тёмный, службы не было, алтарная часть и передние скамьи закрыты решёткой, дверцой запертой. Задние ряды – открыты, на них – пусто, только одна я. Сижу, и как всегда в Храме, жизнь моя передо мной мелькает и будто я уже где-то не здесь. Потом ещё люди вошли. Сначала семья – мама, папа и двое детишек.
Они сели слева от меня, впереди. Дети в середине. Обнялись и сидят молча, только мама иногда что-то тихо детям объясняет и на алтарь показывает. Потом женщина молодая вошла, красивая, темнокожая, тоже передо мной села, волосы копной, кольцами вьются, красиво, а спина печалью какой-то томится. Когда я встала, чтобы выйти, она оглянулась на меня, глазами мы с ней встретились, и такая в них была тоска и мука, что всё во мне задрожало, я стою в проходе, и мы с ней друг в друга смотрим. Потом улыбнулись друг другу, и я вышла.

Опять закружила, улочками, тропинками, вошла в парк. Он ещё был утренним, свежим и полупустым, пахло влагой; пинии, эти чудные итальянские сосны, здесь очень высокие, они изгибаются, танцуют, опьяняют, между ними от озера, в тот час расходились парочки, насладившиеся ночным приютом этого романтического места. Парк открывал мне себя лабиринтом аллей, шумом, правда ещё негромким, со стороны трассы, которая проходила где-то внизу, и можно было сверху любоваться ее поворотом в сторону, какими-то таинственными уголками, скульптурами, фонтанами, беседками, парк наполнял какой-то странный воздух, его можно было ощущать, трогать, брать в руку. Цвели какие-то мелкие зимние цветы, которые пахли летом. У одного из музейчиков, нет ни той шикарной Виллы Боргезе, где через день мы будем любоваться картинами и скульптурами, в центре круга из апельсиновых деревцев стояло одно, покрупнее, наряженное как ёлка, ещё жило Рождество, ещё не окончились праздники.

 Вот на моей аллее появились первые посетители: двое взрослых, наверно, мама и папа, подумала я, и двое мальчишек лет 10-12. Родители были немолоды, лица приятны, дети озорны и всё время тузили друг друга. Родители сели на лавочку рядом со мной, а детям показали глазами на лавочку напротив, мальчишки сразу же повали друг друга на скамейку и то один, то другой падали с неё. Родители смотрели на них с нежностью и любовью и ничего им не говорили, только когда те делали попытку приблизиться, мама выставляла ладонь, только не приближаться. Как мне это было знакомо! “На три метра”, - говорила я в таких случаях своим оболтусам. Все мы так похожи друг на друга: мамы, папы, дети…

По парку я гуляла долго, спустилась вниз, в нерегулярную часть, здесь было сыровато, хозяева выгуливали своих собак. Собаки, большей частью, простецкие, бегали друг за другом, их хозяева медленно прогуливались под старыми искорёженными временем дубами, жизнь везде полна какой-то великой общностью, похожестью. А напротив, на горке, шла совсем другая жизнь, там желтело, искрилось шарами, елочными игрушками, шумели машины, раздавались детские голоса – там был Зоопарк, но это было бы уж слишком для моих одиноких прогулок, а потому я повернула обратно. Народу в парке прибавилось. Появились велосипедисты, дети с мячами, парк оживал, но его та, таинственная жизнь, где был только парк и я, закончилась…

Говорят, где-то здесь, когда-то гулял Гоголь.…А теперь даже и памятник ему поставили... большой, похожий на московского Петра.
 большой…